Цикл

               


       У Него не существовало ни имени, ни названия. У Него не было никаких признаков, по которым Его можно было бы как-то назвать – да и называть Его было некому.  Если и мог появиться некто, способный придумывать имена и названия, для того пока был ничтожно малый шанс. Всего лишь призрачная возможность в безграничном воображении Его самого – Того, кто пребывал изначально вне каких-либо имён и названий. 
       Но доселе Его воображение дремало, погружённое в бездонный и безбрежный океан собственного вековечного покоя, очарованное собственным сном без сновидений.  И вроде бы не происходило ничего, что могло бы пробудить Его от этой замкнутой в самой себе летаргии бытия. Ведь больше ничего и не было вне Его
самого наедине со своим сном.
       Невозможно сказать, как долго продолжалось это тотальное оцепенение. Не было ни момента, когда оно началось; ни момента, когда бы оно закончилось; ни суммы моментов, в течение которых оно длилось. В реальности Его сна не было никаких моментов, не было времени как такового. Это состояние могло бы быть абсолютно ничем не нарушаемым, ибо оно отражало, возможно, самую суть Того, который спал: изначальную самодостаточность. 
       Однако всё же что-то смутно забрезжило в Его сонных и незыблемых глубинах. Что-то вдруг нарушило размеренное спокойствие Его дремоты.  Некая беспокойная вибрация где-то там, во тьме забытья, беспричинная и самопроизвольная.  То ли мимолётное ощущение неизвестно чего, то ли внезапное судорожное напряжение; или может быть, спонтанный тектонический сдвиг в бездонных потёмках Его спящих недр… 
Произошло ли это в какой-то момент, в каком-то месте?  Вероятно, нет. Не было определённой точки отсчёта, да и не могло быть: где место каким-либо точкам отсчёта там, где нет границ и времени? Факт тот, что это произошло.
       Одного этого было бы недостаточно для пробуждения.  Но потом оно повторилось. И ещё раз. И ещё… Промежутки между этими странными биениями, этими спазматическими сокращениями становились всё короче.
Началось нечто иное, чем сон. И продолжалось. Назревала какая-то другая фаза Его жизни.

                *

       Впрочем, началось ли? Может быть, возобновилось? Это было похоже на отзвук… Возможно, эхо давнего возгласа, адресованного себе самому, затерянное и почти забытое в сумраке вечности и спустя вечность вернувшееся. Пока ещё очень слабое, еле различимое, но достаточное, чтобы посеять зерно грядущих перемен.
       И тогда Он стал пробуждаться – не целиком, но некоторой своей частью. К Нему стало возвращаться воспоминание – невыразимое, без чётких образов и понятий… Но суть этого воспоминания состояла в том, что второй стороной Его собственной природы является избыточность.  Именно она, другая сторона, была причиной этого невнятного беспокойства, этого странного импульса, этого толчка изнутри. Источник пробуждающей силы был частью Его же натуры и таким вот образом иногда напоминал о себе. Эта присущая Ему избыточность была по существу некоторым потенциалом. И проявлялась как активность, ищущей выхода и приложения…
       Но выхода куда? Приложения к чему? Ведь не было ничего вне Его самого.
       И тем не менее… Этот парадокс бытия был заложен в Нём изначально, и всегда обнаруживался с Его пробуждением. Это противоречие в самом себе, периодически и беспричинно проявляющееся, было частью Его натуры.
       И теперь оно ожидало разрешения.
       Такое уже случалось – как часто? Возможно, однажды; а возможно, уже бесчисленное количество раз. Он не вёл тому счёт – какое это имело значение? Он при желании мог бы восстановить всё… Память о том хранилась в неких потаённых уголках Его сознания, которые, сообщаясь между собой, составляли единую великую летопись собственных регулярных пробуждений и всего того, что происходило потом.
       Но Он лишь иногда позволял себе озарять светом собственного сознания эти тёмные закоулки. Тогда как бы оживали события, их участники и свидетели, вернувшиеся туда, откуда Он вызвал их к жизни на время…  Все, кроме Него самого.
Но всё это было не столь интересно. Гораздо интереснее было то, что могло ожидать Его во время очередного пробуждения. И последующего нового Цикла.

                *

       Следующим этапом Его пробуждения было то, что Он различил внутри себя что-то вроде пограничной линии между сном и бодрствованием. Конечно, это была условная граница – и кто, что могло бы её провести или установить? Просто она ощущалась Им в себе как некая неоднородность, локальное нарушение, или, скорее, разделение в общей монотонности собственного неподвижного существования. 
       По одну сторону этой как-бы-границы Его сознание по-прежнему оставалось направленным само на себя и замкнуто в себе – эта Его часть продолжала дремать. По другую же сторону Его сознание очнулось от гипнотического самосозерцания и зашевелилось. У Него возникло желание устремиться за свои пределы, вовне, наружу.  Куда «наружу» – Ему самому было неизвестно. Ибо не существовало – по крайней мере, пока –  ничего такого, что было бы вне Его, кроме Него, отдельно от Него.  Ничего такого, что не было бы Им самим, что не было бы содержанием Его сознания – дремлющего или пробуждённого.
       И где-то около этой границы продолжалось биение того же пульса, который вызвал Его из пространства вязкой бесцветной дрёмы. Этот пульс становился всё сильнее и настойчивее, нарастая и ширясь, увеличиваясь по интенсивности и амплитуде.  И с каждым таким содроганием Он (пробудившейся своей частью) всё отчётливее ощущал в себе эпицентр этой возрастающей активности. Точку сосредоточения Его бьющей через край, неистовой энергии, пока никуда не направленной и всё уплотняющейся.
       Он позволил этой точке расти, и она превратилась в локальную зону живого напряжения, вокруг которой закручивались вихри Его скрытых до поры сил. Сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее, захватывая всё больше пространства, вовлекая в своё вращательное движение всё новые области и новые энергетические потоки. 
       И в этом месте Он уже не ощущал себя, как прежде, пустотой. Он ощущал себя истоком чего-то, что ещё не оформилось, чему предстояло родиться. Он чувствовал, как разгорается внутри Него огонь – та самая первичная стихия, которая предшествовала всякому "что-то", что могло возникнуть и принять какие-то устойчивые очертания и свойства. Это чистое кипящее пламя, сгущённое из света Его пробудившегося сознания, было вестником и зародышем нового мира, нового способа существования… И одновременно – его же строительным материалом и созидательной силой. 

                *

       Но пока перед Ним, пробуждённым, стоял Великий Барьер.
       Пробуждение всегда означало осознание и себя, и своей безграничности, и собственной созидательной мощи. Но также и осознание того, что даже эта безграничность и безусловность не исчерпывает Его возможностей. И что существует возможность сделать ещё один, запредельный шаг – туда, на что не распространялась бы бесконечность Его присутствия.  То есть в область конечного и обусловленного – такой формы бытия, где царили бы некоторые границы.
       И поэтому после пробуждения Он ощущал существование того, что сам назвал бы Великим Барьером. Другая псевдо-граница, отделяющая Его самого от всего, что могло быть сотворено Им. За этим Барьером – там, во тьме Неизвестного – Он мог быть собой только отчасти, неким минимальным образом.
       Именно так Он создавал нечто, радикально отличающееся от себя самого – настолько, насколько Он сам мог себе это позволить. Все пробуждения и следующие всплески активности каждый раз приводили к новому эксперименту в Неизвестном. К попытке сотворить что-то другое, природа чего отличалась бы от Его собственной как можно больше. И дать этому другому за Великим Барьером собственное существование во времени.  Конечно же, во времени и только на время.
       Ибо не могло бы ничто другое сосуществовать на равных правах с Ним в вечности и беспредельности. Ничто другое не могло бы разделить с ним само бытие, то есть стать тем же, кем или чем являлся Он. Ничто другое не могло быть вне пространства, времени и любых условий, которые по сути всегда есть какие-то ограничения, некие положенные пределы. Только Он пребывал вне всяких ограничений, в состоянии абсолютной свободы, и только Он сам мог налагать какие-то ограничения. Он, спящий и пробуждающийся для того, чтобы ставить самому себе эти границы и затем преодолевать их.
       Зачем? Для чего нужны были Ему эти ограничения? Он не задавал себе такого вопроса, как, впрочем, и любых других. Если бы Он мог задаться вопросом о собственной цели, то, вероятно, ответил бы себе, что у Него нет и не может быть никаких целей, а есть только проявления собственной изначальной природы. И такими проявлениями Он испытывает собственные творческие возможности – каждый раз заново.
       В конце концов, это реальная альтернатива сну, и вообще себе спящему – для той Его части, которая пробудилась. Прорваться через Великий Барьер к другой возможности, совершить скачок в Неизвестное, а затем – предпринять долгое и трудное путешествие в этом Неизвестном под маской другого…
       Чтобы в конце нового Цикла вернуться к себе.

                *

       Радостное и одновременно яростное пламя, вспыхнувшее на заре Его пробуждения, стремительно разгоралось. Поначалу этот всепоглощающий огонь был не столько экспансией, сколько концентрацией Его изначальной силы.  Её пока не хватало, чтобы пробить Великий Барьер, и огонь стал уплотняться, становясь всё более жгучим.
       Неистовая энергия всё прибывала и прибывала, она клокотала, кипела и рвалась во все стороны. Но по Его воле спрессовывалась в сияющий кокон у стены Великого Барьера – эмбрион чего-то другого. Этот кокон стремительно набирал силу, напитываясь всё больше светом Его сознания и трансформируя его в первичный огонь – Его созидательную силу. Вся накопленная энергия кокона сфокусировалась на препятствии, которое отгораживало его глухой и прочной стеной от Неизвестного.
       Наконец это давление достигло кульминации. И Великий Барьер более не мог сдерживать напор бешеной стихии. Он разомкнулся. Это было как мгновенный точечный прокол мембраны, но его оказалось достаточно для броска в Неизвестное.
       И тогда огненный кокон взорвался. Вся накопленная энергия единым исполинским протуберанцем ринулась в эту брешь. Туда, навстречу Неизвестному. В некое условное пространство существования, где Его как бы не было.  Разве могло быть реальное пространство без Него? Такое могло быть только возможностью в бесконечном пространстве Его воображения.
       Да, своей творческой фантазией Он мог создать и такое – некое Неизвестное, где царили холод, мрак и пустота. Где Он, бодрствующий, предоставил части себя самого – той, которая в виде вселенского огня вырвалась за Великий Барьер – снова впасть в забытье о Себе изначальном и целом. И начать самостоятельное существование в других условиях, чтобы уже там вспомнить себя и найти себя. Тем самым создать свою отдельную историю этого вспоминания и этого поиска. 
       А потом, когда она закончится – записать её на скрижалях вечности.

                *

       Это была невообразимо мощная, колоссальная вспышка в Великой Пустоте. Но не было пока никаких соотносительных масштабов – «колоссальная» по сравнению с чем? Только с тем, что затем разлетелось мельчайшими брызгами жгучего пламени в глухом и пустом просторе Ничто, для которого ещё не были положены пределы. Вернее было бы сказать, что и само пространство Неизвестного родилось вместе с прорывом сквозь Великий Барьер, одномоментно с этим мгновенным извержением.
       И тогда же началось время. Но это было не аморфное пульсирующее время Его пробуждения, а другое. Новое время было направленной длительностью существования в Неизвестном, которое повело свой отсчёт с той же точки прорыва.
Дремавший потенциал Того, кто пробудился, свершил акт творения. Это было возникновение другого, чего-то существенно иного по сравнению с Творцом.  Настолько иного, что и Его сознание, и сама Его созидающая энергия оказались раздробленными на мириады крошечных фрагментов и заключены в них. 
       Это был миг рождения мира. Началась космическая история.
       Гигантский взрыв выбросил во всех возможных направлениях первичную энергию Того, кто пробудился. В первые мгновения новорождённой Вселенной это была микроскопическая, кипящая энергией огненная пыль. Она разлетелась от точки прорыва во все стороны с чудовищной, максимально возможной для себя скоростью. Она неслась, стремительно раздвигая границы будущего мира, пронизывая и тут же по ходу заполняя собою пустоту и мрак Неизвестного. И каждая из этих неисчислимых пылинок была заряжена фантастической мощью и беременна легионами ещё не загоревшихся звёзд.
       Однако пока у этой дикой, хаотичной и бушующей энергии была лишь одна слепая необузданная страсть: экспансия. Разлететься как можно дальше, захватить как можно больше простора для действия, максимально расширить арену будущего космического действа.   
       И эта пылающая сфера вспучивалась и разбухала, яростно вытесняя пустоту из центра на периферию. Отгоняя Ничто всё дальше и дальше от своего бывшего ядра напором растущего огненного «нечто».

                *

       В рождение Вселенной Он вложил часть себя самого. Но, конечно же, часть конечную. И тот заряд Его первичного огня, который вырвался через Великий Барьер в Неизвестное и дал начало новой форме Его существования, стал иссякать. Грандиозная феерия, положившая начало миру, завершалась.
       И одновременно с ней угасала память о себе самом изначальном, оставшемся по ту сторону Великого Барьера. Та память, заложенная в энергию первичного пламени, ещё сохранялась в миг преодоления глухой стены, отделяющей Его от Неизвестного. Но Его часть отделилась от целого и бросилась навстречу новому существованию. За Великим Барьером, в Великой Пустоте эта часть распылилась на бесчисленные крупицы фонтанирующей энергии. И вместе с ней превратилась в пыль и сознательная связь с Тем, вместе с чем она некогда составляла одно целое.
       Огненные пылинки разлетелись друг от друга так далеко, что их самих уже не хватало, чтобы заполнить собою Великую Пустоту. Но её всё ещё заполнял свет, который интенсивно источала каждая такая искра – ведь каждая их них и была по сути предельно концентрированным светом. Однако и свет разбегался во всех возможных направлениях, всё расширяя и расширяя фронт своего присутствия в Неизвестном, расширяя этот вселенский простор до пределов возможного.
       Первичное пламя безудержно растрачивало самое себя первые мгновения, а потом стало быстро остывать. Какое-то время этот раздувающийся огненный пузырь всё ещё был сплошь наполнен светом… Но он всё рос и рос. И наступил миг, когда он стал столь огромным, что и свет начал рассеиваться в его далёких и бегущих всё дальше пределах. Тогда появилось пространство, в котором уже не было ни огня, ни света.
       Так в Неизвестном впервые появилось то качество, которое стало со временем в нём основным и преобладающим: холод и темнота.
       А раскалённые брызги, которые не успели полностью превратиться в излучение, всё ещё разлетались, движимые всё тем же первым импульсом, бросившим их в просторы Неизвестного. Они разлетались, давая всё больше места пустоте и мраку. И, щедро отдавая свою энергию в окружающую пустоту, остывали столь же стремительно, как неслись, раздвигая пространство.
       Через какое-то время они истратили свою неистовую, бьющую через край силу. Космический холод, который властно вступил в свои права, остудил их. И все эти сонмы мельчайших капелек энергии прекратили своё хаотическое беснование.  Они несколько замедлились, но, продолжая метаться в безумной пляске, начали кристаллизоваться, принимать какую-то форму и свойства.
       Они начали превращаться во что-то.

                *

       Наступила новая фаза их существования за Великим Барьером.
       У этих бесчисленных искр уже не было ни Его всеобъемлющего пробуждённого сознания, ни памяти о своём источнике. Тот, кто породил их и бросил в этот пустынный ледяной мрак, кажущийся бесконечным, остался недоступно далеко, где-то по ту сторону пространства и времени. Но всё же внутри каждой из них осталась… даже не память, а исчезающе незаметный след памяти о своём происхождении. След в виде слепого стремления к себе подобным, которое проявилось после того, как унялся вселенский огненный шторм.
       Они всё ещё кипели и исходили светом, продолжая свою одиссею в Великой Пустоте. Но они начали испытывать друг в другу некоторое притяжение. Что-то такое, заложенное в их природе, что заставляло их сдерживать друг друга и тем самым замедлять свой безумный и бесцельный полёт в Неизвестное. Их траектории, поначалу прямые и стремительные, направленные радиально от той точки, откуда началось их путешествие, стали закручиваться и запутываться. 
       Поначалу это был просто клубящийся хаос, но спустя некоторое время в нём стали возникать первые неоднородности – сгущения и разрежения. Бушующая огненная стихия стала успокаиваться, и по мере успокоения структурироваться. В хаосе начал медленно, но неуклонно возникать некий порядок.
       Одновременно с тем и сами огненные пылинки, уже растерявшие свой накал, обрели форму, а вместе с ней – некие качества. Оказалось, что эти мельчайшие кристаллизованные брызги первичного огня не одинаковы. Они получились разных типов, обладателей различных, присущих только им свойств.
       Некоторые из них оказались неустойчивы – они сразу же или после столкновения с себе подобными распались на несколько осколков. Другие, так же беспорядочно соударяясь с другими, обменивались энергией и моментально трансформировались во что-то иное. Некоторые попарно или группами, сливались воедино, создавая причудливые гибриды, которые тоже существовали очень недолго.
       Всё это беспорядочное, грандиозное кипение и бурление продолжалось до тех пор, пока не остались только неразложимые частицы энергии, самые устойчивые и приспособленные к существованию в Великой Пустоте. К тому моменту оказалось, что эти оставшиеся в живых огненные искры могут не только взаимно притягиваться, но и отталкиваться (притягивались разные, а одинаковые отталкивались).  Каждая из них была окружена как бы ореолом – неким силовым продолжением себя в Великой Пустоте, и они чувствовали друг друга через эту Пустоту – сильнее или слабее.
       Эти типы капелек энергии, проявляясь по-разному, взаимодействовали друг с другом. И взаимодействие это не было произвольным: сама способность к нему предполагала некие очень жёсткие правила и ограничения, установленные в момент рождения мира.
       Новую реальность в Неизвестном отличало то, что в ней не было уже стихийной и ничем не ограниченной свободы, теперь уже прочно забытой. В Неизвестном сразу же, в момент рождения, утвердилась обусловленность – абсолютная власть закона причины и следствия. Эта власть отныне дирижировала всем, что обрело существование за Великим Барьером.
       Всё же эти правила оставляли некоторую степень свободы. И важным во всеобщем взаимодействии было то, что они позволяли разнородным частицам объединяться (а иногда и заставляли это делать). То есть для первоэлементов оставалась возможность создавать устойчивые агломераты – нечто более сложное, чем они сами.   

                *             

       Прошло ещё какое-то время (какое? – не с чем было сравнить, кроме как с промежутком, который истёк с момента рождения Вселенной), и первичный хаос пришёл в динамическое равновесие с проступающим сквозь него порядком.  Поначалу однородный огненный шар, стремительно увеличиваясь, превратился в гигантский ком пламенной пены, – уже не такой горячей, но всё ещё кипящей, клокочущей и брызжущей во все стороны.  Этот ком состоял уже из слепленных пузырей, больших и малых, каждый из которых продолжал раздуваться.
       Частицы, движимые самым первым импульсом, продолжали стремиться врассыпную, прочь и всё дальше от точки Большой Вспышки. Но к тому моменту их стало где-то меньше, где-то значительно больше, а где-то не было совсем. Эта неоднородность стала нарастать: чем больше скапливалось частиц в каком-то месте, тем больше они притягивались друг к другу, освобождая место Пустоте.  И потому огненная плоть будущего мира приняла на этой стадии ячеистый облик.
       Другими словами, первичное пламя перемешалось с Великой Пустотой. И по мере того, как оно разлеталось во все стороны и остывало, щедро источая свой жар и свет в пустоту, – смешивалось с нею и вспенивалось всё больше. Но только замес из этих двух ингредиентов мог дать что-то другое: в бушующем первичном пламени не устояла бы, да и просто не родилась бы никакая структура; а пустота и не могла дать ничего, кроме пустоты.
       А результатом этого перемешивания стало то, что дальнейшую судьбу первичного пламени в Неизвестном стала определять уже не столько мощь изначального толчка, сколько другие факторы.  Да, огненные капли, сильно остывшие, но не растерявшие пока накал Большой Вспышки, по инерции всё ещё разлетались – однако теперь не единым фронтом, а в составе каких-то локальных сгущений.  И уже стало сказываться – поначалу слабо, но потом всё сильнее и отчётливее – то, что происходило там, в этих сгустках пламени, разбросанных друг от друга на огромные и всё увеличивающиеся расстояния.

                *

       Ещё через некоторое время полёта лопнули и пузыри, составлявшие единый конгломерат.  Пылающая пена разлетелась на миллиарды миллиардов брызг, каждый из которых уже в одиночку продолжал нестись в космической ночи, пронзая ледяное безжизненное пространство.  Но и брызги те были совсем не однородны внутри себя: по мере остывания в них также происходили разнообразные сложные процессы.
       Самым существенным во вселенской мистерии было следующее обстоятельство.
       Изначальная чистая энергия, не имевшая выраженных качеств, кроме безудержной жажды действия, рассеялась на первичные элементы, заморозилась холодом Великой Пустоты и сгустилась. Тем самым законсервировалась сама в себе; приняла другой, поначалу непривычный для себя облик – материю. Первичные элементы огня – наимельчайшие и оттого наипрочнейшие, – словно бы свернулись и закапсулировали внутри себя изначальный огонь, променяв его стихийную мощь на некие отдельные специфические свойства, присущие только группам таких же первоэлементов. Эти свойства, по сути, представляли собой некую избирательную активность – по отношению к себе подобным и другим.
       И эти новорождённые микроскопические монады утвердились, застыли навсегда в своих качествах. Другими словами, материя обрела начальную форму в первоэлементах –первом и самом простом уровне структурности. А поскольку из этих монад к тому времени уже состояло всё, что не было пустотой, то и дальнейшие события на космической арене разворачивались в основном под диктовку их свойств. 
       Следующим чрезвычайно важным этапом, определившим облик мира, стал второй уровень структурности материи. Как только утих неистовый ураган космического огня, и сформировавшиеся первоэлементы разделились на группы, выявилась новая, доселе скрытая их способность.  Оказалось, что одни могут создавать устойчивые сочетания с другими, более того – по мере остывания – множество видов таких сочетаний. Сначала появились простейшие комбинации, состоявшие из пары первоэлементов, но потом, много позже стали возникать всё более сложные и многосоставные. Материя стремительно превращалась из аморфного хаоса, из безликой клокочущей мешанины во что-то гораздо более организованное, обладающее разнообразными свойствами. 
       Конечно, для судьбы новорождённого мира оставались существенными и последствия вселенской вспышки. Материя, выплавленная в горниле первичного пламени (и недавно ещё бывшая этим пламенем), продолжала разлетаться в разные стороны от своей колыбели.
       Итак, осколки огненной пены дробились на части и фрагменты, которые, в свою очередь, притягивались и отталкивались, рассеивались и объединялись, не прекращая крутиться и мельтешить в бешеном хороводе. Постепенно во всём этом хаосе стало вырисовываться преобладающее движение: неисчислимые сонмы остывших фрагментов, повинуясь всеобщему притяжению, начали закручиваться в вихри.
       Эти круговороты, большие и малые, возникали повсюду. Они вращались всё быстрее, стремясь вовлечь в свою бешеную круговерть всё больше окружающей материи. Пытаясь захватить всё, что до чего могли дотянуться их спиральные рукава, и насколько это позволяли ближние соседи – другие завихрения.
       Мир становился всё более организованным не только на уровне монад, но и в глобальном масштабе, как единое целое.  Он всё менее походил на своего огненного эмбриона, приближаясь к новой фазе своего существования. Можно сказать, что эра огня заканчивалась и начиналась эра вещества.

                *

       Космические часы всё отсчитывали ход всеобщих перемен. То, что было некогда первичным универсальным огнём, растущим как бы самим из себя, со временем сгустилось и стало магмой, огнедышащей и извергающейся во всех направлениях. А потом и магма остыла, она затвердела окончательно и превратилась в куски и брызги космической лавы. Они продолжали лететь и лететь прочь друг от друга, и уже между ними пролегали ледяные бездны чёрной ночи, поглощавшей малейшие проблески света.
       Но они сами по себе были огромны, эти брызги – они содержали в себе целые миры, и жар великого пламени ещё тлел в сердцевине каждой составляющей их частички. 
       Если бы тогда существовал некий отстранённый от всех событий космический наблюдатель (с коим мы себя мысленно отождествим), он бы увидел: каждый из таких комьев материи очень неоднороден изнутри и живёт своей бурной жизнью.  Все они походили на гигантские облака из горячей мельчайшей пыли, насыщенные разнообразной динамикой.  Внутри них здесь и там бешено вращались хороводы, закручиваясь по спиралям вокруг центров сгущений. Какие-то из витков таких спиралей втягивались в центр, уплотняя его. Какие-то расслаивались и рассеивались, становясь частью соседних круговоротов. Какие-то, притянув и захватив соседние фрагменты, образовывали новые, самостоятельные центры вращения и начинали новую карусель.
       За достаточно долгое время гипотетический свидетель разглядел бы определённую тенденцию во всём этом хаосе. Постепенно большая часть вещества во Вселенной поделилась на более или менее устойчивые островки – зоны влияния этих отдельных вихрей. Остальное рассеялось между ними в пространстве.
Переключив фокус внимания с глобального масштаба на микроуровень, космический наблюдатель обнаружил бы важный факт. Настолько существенный, что наряду с последствиями начальной вспышки он определял облик и судьбу всего мира.
       Практически всё вещество во Вселенной сформировалось в виде отдельных и устойчивых структурных единиц, построенных из первоэлементов. Эти простейшие структуры много позже реальный свидетель назовёт «неделимыми», или атомами.
       Далее, наблюдатель бы отметил, что все атомы построены по общему принципу. В центре каждого атома – ядро из некоторого числа одинаковых первоэлементов, заряженных особенной силой и отталкивающихся, а также перемежающихся с ними иных, нейтральных. Все они стянуты воедино другой силой, более мощной, чем взаимное отталкивание. На периферии атома – другие однотипные первоэлементы, гораздо более лёгкие. Их заряд противоположен заряду тех, что находятся в ядре. Суммарное их количество в отдельном целом атоме строго соответствует числу заряженных первоэлементов сердцевины. Внешние первоэлементы, не сталкиваясь, снуют вокруг ядра с бешеной скоростью. Вместе они составляют вибрирующую оболочку, которая определяет специфическую способность атома к взаимодействию с другими.
       И ещё очень важная деталь не ускользнула бы от наблюдателя несколько позже: атомы стремились соединиться друг с другом – и с себе подобными, и с другими. Если их не разгонял в стороны ещё сохранившийся жар первичного пламени, они самопроизвольно образовывали коалиции, подобные цепочкам или гроздьям. Эти образования – третий структурный уровень вещества во Вселенной – были вполне устойчивы, но могли вступать в реакции с другими, объединяться с ними и обмениваться составными частями.
       И чем больше замораживалось вещество, чем более рассеивало оно энергию в виде света, тем больше возникало таких локальных микроскопических кластеров. Позднее, значительно позднее они стали возникать массово – повсюду, где воцарялся космический холод. Это было начало нового этапа вселенского представления…
       Но пока до того было далеко. Почти все атомы были примитивными, простейшими по строению, состоящими всего из двух первоэлементов. Только изредка наблюдателю встретился бы среди них сложенный тремя или четырьмя. Самим атомам предстояло пройти стадию постепенного усложнения путём слияния более простых.
А для того требовалась очередная фаза развития Космоса как целого, которая была уже на подходе.

                *

       Через несколько миллиардов лет (по летосчислению будущих разумных существ) космический строительный материал распределился в Великой Пустоте, но при близком рассмотрении весьма неоднородно. Породившее Вселенную пламя, остыв, оставило после себя пепел, развеянный на необозримых просторах. Поначалу это пространство оказалось заполнено пустотой и отдельными, очень разрежёнными газовыми туманностями, похожими на облака исполинских размеров. Они состояли из отдельных и ассоциированных атомов, а также пылинок покрупнее. 
       Но потом внутри этих облаков стали всё активнее происходить процессы сгущения отдельных зон, где концентрация частиц была больше. Со временем тут и там стали возникать бесчисленные центры притяжения. Засасывая частицы из окружающего пространства, они росли и становились всё плотнее.  Всеобщее притяжение неумолимо вовлекало в центростремительный круговорот и сплачивая воедино мириады атомов в огромные шары. Такое происходило всюду – так зарождались будущие звёзды.
       Первое время они были просто сферами, наполненными газом, гораздо более плотные, чем тот эфемерный космический туман, из которого они сформировались. Но, как сказал бы несколько удивлённый космический наблюдатель, по мере уплотнения атомы обнаружили способность к принципиально новому типу взаимодействия. Это было что-то иное, чем первичное, стихийно-слепое влечение друг к другу; и иное, чем сила, заставлявшая их на время сцепляться своими электрически заряженными оболочками.  Можно было бы сказать, что это было частичное пробуждение той самой памяти о великом пламени, из которого они все вышли. А затем – и его некое слабое подобие.
       Когда притяжение согнало атомы воедино, это только усилило их давление друг на друга. Это сжатие, как в чудовищном кулаке, возрастало и возрастало, и наконец стало таким сильным, что смяло внешние атомные оболочки.  И тогда стали сталкиваться самые сердцевины атомов. И – что существенно – объединяться, высвобождая при этом часть законсервированного в них первичного огня. Снова запылал космический жар – не такой сильный, как при первой Большой Вспышке, но достаточный для того, чтобы реакция слияния атомных ядер поддерживала сама себя. 
       В черноте и холоде космической ночи снова зажглись триллионы огней, каждый из которых обрёл некое подобие собственной жизни.
       Каждый из них источал во все стороны потоки световой энергии – так щедро, насколько позволял высвободить её из заточения по-новому пылающий огонь.  Но не в этом состояла их главная роль в грандиозном космическом спектакле. Каждый из этих раскалённых и ярко сияющих газовых шаров стал неким алхимическим котлом. В их бурлящем и кипящем огненное вареве происходила поистине чудесная трансмутация. 
       Рождались новые атомы. Из простых – более сложные, составленные не из двух, а из трёх, четырёх, пяти частиц. А из них, в свою очередь – ещё более сложные – насколько это позволяли условия космической топки.
       Звёздный огонь заставлял атомы сливаться в самых разных сочетаниях и выплавлял всё новые их разновидности. Во Вселенной всё более утверждался принципиально иной тип разнообразия.

                *

       Каждый из этих космических реакторов получился особенным, при том, что их появилось к тому времени неисчислимое множество. Особенным – прежде всего по величине; по тому, сколько горючего материала он захватил из окружающего пространства. А далее, по мере того, как разгорались во тьме Космоса атомные факелы, это отличие только усиливалось. Всё новое, что вырабатывалось в каждой такой печи, сильно влияло на интенсивность и режим горения; а то, в свою очередь, – на спектр излучений, которые она непрерывно источала из себя. Другими словами, каждая зажёгшаяся звезда, большая или малая, становилась неповторимым, штучным объектом – хоть и подобна триллионам других, но всё же в чём-то особенной. На космическом карнавале мириадов огней не было одинаковых – ни одного.
       Звёзды отстояли друг от друга достаточно далеко: свет (самое быстрое, что существовало во Вселенной) до соседней шёл долгие годы.  Однако то самое притяжение всего ко всему не давало им окончательно разлететься друг от друга и затеряться в бескрайних просторах Космоса.
       Гипотетический наблюдатель с удивлением заметил бы, что склонность вещества к образованию ассоциаций обнаруживает себя в совершенно разных масштабах.  Не только на уровне первоэлементов или атомов – но и на уровне звёздных скоплений. Именно на больших просторах и для огромных масс космического вещества всеобщее притяжение оказалось самым влиятельным. Незаметное при взаимодействии первоэлементов и атомов, но универсальное, вездесущее и всепроникающее (даже свет подчинялся ему), оно получило главную роль в космическом спектакле.
       Одновременно с обретением звёздами подобия некоторой индивидуальности происходил другой глобальный процесс. Сами звёзды образовывали в безбрежном океане Вселенной там и здесь отдельные гигантские архипелаги – скопления миллиардов подобных себе в виде шаров (чаще приплюснутых), а также двояковыпуклых эллипсов или дисков. Какую бы форму ни принимали эти многочисленные островки вещества в Великой Пустоте, всегда получалась некая конфигурация, образованная вращением вокруг некоторого центра или некоей оси. Чаще всего встречались спирально-эллипсовидные скопления, отчасти сохранявшие облик вихрей, в своё время царивших в газовых туманностях. Это было инерционным, чисто механическим следствием вихревого движения как преобладающего в Космосе. Образовавшиеся звёздные агломераты, которые потом реальный наблюдатель назовёт галактиками, продолжали крутиться подобно гигантским волчкам.
       Галактики разделяли расстояния, которые свет пролетал уже не за годы, а за миллиарды лет. На таких дистанциях они практически не испытывали взаимного притяжения и продолжали разбегаться всё дальше в разные стороны. Но если бы космический наблюдатель мог окинуть взором всю картину разом и охватив все космические эпохи, он бы констатировал другой поразительный факт: оказалось, что сами по себе галактики постепенно образовали ещё более грандиозные скопления. А те тоже стремятся прочь друг от друга и все вместе – от того центра, где всё началось.
       Величественная картина мироздания определялась, как бы догадался свидетель, его историей. Вселенная в своём устройстве унаследовала своё огненное прошлое, когда она представляла собой сплошное пламя, пузырящееся и брызжущее во всех направлениях.
       Однако самое любопытное в происходящем – наблюдатель, если бы присмотрелся как следует, нашёл бы, вероятно, не в глобальном масштабе, а в локальном.  По меркам соответствующей той стадии развития Вселенной – в микроскопическом.

                *

       Прошёл ещё длительный период по космическим часам, за который звёзды совершили много десятков оборотов вокруг центров своих галактик, а сами галактики разнеслись в ледяную космическую ночь на расстояния, невообразимые для любого свидетеля. За это время Вселенная в целом приняла тот облик, который вскоре (опять-таки, по сравнению с длительностью её жизни) станет наблюдаемым. Но пока не было ни реальных наблюдателей, ни даже условий для их существования.
       Каждая из звёзд проделала собственную внутреннюю эволюцию: значительная часть топлива в них выгорела, и вторичный огонь в их недрах тоже заметно остыл.  Остывшая космическая пыль, которая не вошла в состав звёзд, всё же сосредоточилась вокруг них, уплотнилась в сгустки. А те со временем превратились в глыбы разнородного льда, странствующие по огромным замкнутым орбитам, то приближаясь к своей звезде, то уносясь от неё на огромное расстояние, и неся за собой шлейф из собственных испарений. Оставалось и много космического тумана, который равномерно рассеялся, не притянувшись ни к одному центру. Эти бесформенные обрывки и клочья продолжали, оставаясь «ничьими», дрейфовать в межзвёздном пространстве.
       Внутри звёзд в процессе горения образовывались всё более сложные, многосоставные атомы. Эти уже были тяжёлые по сравнению с самыми первыми, и всё менее могли поддерживать горение. Однако всё ещё были способны участвовать в дальнейших реакциях. Они продолжали плавиться в космическом горниле, сливаясь друг с другом и образуя совсем уже инертный материал – конечные продукты в длинных и замысловатых цепочках превращений. Это был настоящий пепел и шлак, остававшийся от звёздного пламени.
       С некоторыми, особо крупными звёздами со временем произошла экзотическая трансформация: неистовый внутренний жар перестал распирать их изнутри, и тогда нарушилось равновесие, благодаря которому они были устойчивы долгое время. И тогда в силу властно вступило притяжение. Оно стиснуло с чудовищной силой весь материал звезды по направлению к собственному центру. Это было настолько сильное втягивание, что сломило сопротивление и атомов, и первоэлементов.  Такие звёзды как бы провалились и продолжали неудержимо проваливаться в точечную бездну самих себя. Они почти выпали из материального мира без всякой надежды вернуться. Однако всё ещё обозначали своё присутствие в нём своим полем тяготения – настолько сильным, что просто плющило и корёжило пространство вокруг себя, раскинув на далёкие расстояния свои силовые нити. Эти космические монстры притягивали в свою сферу влияния, захватывали и жадно поглощали навеки всё, что пролетало мимо и оказывалось пойманным в гравитационную ловушку. И даже свет, попав в эти жуткие тенета, не мог вырваться и пропадал в бездонных чёрных ямах так же бесследно, как и всё остальное. Поэтому никакой наблюдатель не смог бы их увидеть.
       Но такая участь ждала очень немногие звёзды. Большая их часть избежала такой катастрофы. Однако время от времени каждая звезда испытывала нечто вроде внутреннего кризиса. Характер её горения вдруг обострялся, и тогда она извергала из себя длинные языки пламени, избавляясь от излишков жара и отгоревшего своё материала.
       Порою такие всплески звёздной магмы были такими мощными, что брызги от них отлетали от своего источника очень далеко. Иногда настолько, что потом силы притяжения звезды не хватало, чтобы вернуть их в своё пылающее лоно. И тогда они, не в силах улететь от звезды совсем, начинали собственное существование: быстро остывая, начинали путь обращения вокруг неё, сохраняя более или менее далёкую дистанцию и превращаясь в её пожизненных спутников. 
       Некоторые из них на ранней стадии быстро разрывала на части центробежная сила, и тогда они распадались на несколько фрагментов. И уже эти обрывки разлетались по разным орбитам и каждый концентрировался, собирал сам себя отдельно, затвердевал, остужаемый со всех сторон космическим холодом, и продолжал свой круговой полёт вокруг светила. 

                *

       Каждый из таких оторванных кусков остывающей звёздной лавы со временем, стягиваясь к собственному гравитационному средоточию, скукожился в шарообразную форму.  Снаружи эти шары объекты отвердели, покрылись твёрдой корой.  Хотя внутри них ещё долгое время продолжал тлеть звёздный жар: ядра их были горячими и долго оставались расплавленными.
       Эти космические тела (их потом разумные наблюдатели назвали планетами) – по сути, потомки звёзд – представляли собой относительно новые образования в Космосе. Со временем большинство звёзд обзавелось такими потомками-спутниками.
Главным их отличием было то, что они состояли уже не из отдельных атомов, а из соединившихся и относительно стабильных групп всевозможных атомов (молекул, как через миллиарды лет назовут их разумные наблюдатели).
       Таких возможных сочетаний оказалось великое множество – неизмеримо больше, чем видов самих атомов. К тому же эти группы были способны под воздействием различных факторов распадаться или расти, присоединяя другие атомы. Но главное – сталкиваясь, реагировать друг с другом, обмениваться отдельными атомами и группами атомов, образуя всё новые и новые сочетания. 
       Иными словами, в той части космического вещества, которая достаточно охладилась и образовала планеты (а также бесчисленные твёрдые тела помельче), проявился новый тип разнообразия. И, что было важно для дальнейшего космического действа, новые механизмы для создания всё большего разнообразия. Молекулы стали очередной ступенью самоорганизации вещества во Вселенной. 
       Практически весь этот материал был непригоден для поддержания пламени звёзд. По большей части он представлял собой золу, оставшуюся от звёздных костров, хотя и весьма разнородную. В космических горелках за долгое, очень долгое время образовались многие разновидности атомов. В том числе настолько тяжёлые, что были неустойчивы и самопроизвольно распадались на другие – проще строением и легче.
       При этом отдельные первоэлементы вырывались из сердцевины атомов, разлетались и ударяли в соседние, из-за чего те тоже раскалывались на части. Но иногда могли и устоять, захватить чужеродную частицу и присоединить к себе, в результате чего образовывались новые виды атомов – чаще всего тоже весьма непрочные и недолговечные.
       И эти процессы тоже сопровождались выделением жара в форме лучистой, бьющей во все стороны энергии. Если таких атомов оказывалось сосредоточено в одном месте достаточно много, процесс распада мог поддерживать сам себя.  Такое происходило в недрах планет, в толще их массивных тел.  И внутри планет тоже происходило перемешивание, бурление и кипение – непрерывное, сложное и беспорядочное. Ядра планет тоже были своеобразными жаровнями, в которых продолжали вариться всевозможные космические зелья – но уже на куда более умеренном огне, чем в звёздах, и с другими ингредиентами.
       Конечно, по интенсивности это было совсем не то, что полыхание звёздного пламени – это было нечто куда более медленное, вязкое и тягучее. Тем не менее, это тоже были перемены, которые вели к образованию нового – такого, чего пока не было во Вселенной и что должно было появиться.
       Космический наблюдатель, бросив ретроспективный взгляд на историю вселенских событий, констатировал бы всеобщее и необратимое угасание того огня, из которого появилось всё. Но в то же время – тенденцию к появлению всё более сложного из того, что возникло и продолжало существовать.
       Первичный огонь, породивший Вселенную, привёл к появлению первоэлементов и самых простых атомов. Вторичный – тот, который пылал в звёздах – выплавил атомы более тяжёлые и многосоставные. Ну а следующий – остаточный, продолжавший тлеть в углях яростных космических костров, уже дожигал те, что должны были догореть, а оставшиеся перемешивал в самых причудливых комбинациях.
       Всё было готово для появления новой стадии в развитии Вселенной. Правда, гипотетическому свидетелю событий, если бы он видел всё разом, постепенно стало бы ясно, что новизна становится всё более локализованной. И она не связана (по крайней мере, сначала) со Вселенной как целым.
       То новое, к чему бессознательно стремилось развитие событий на космической арене, могло появиться, существовать и главное, развиваться дальше только в очень специфических условиях, которые наблюдателю пришлось бы тщательно поискать в Космосе. Для этого нужна была определённая близость к огню, но при этом очень умеренному. По сути, лишь слабому отблеску того, который был в самом начале. Однако свидетель мог бы предположить, что таков был сценарий, заложенный ещё до начала.

                *

       В чём была главная предпосылка такого сценария? Бесконечный изначальный Источник всего – Тот, кто пробудился – отторгнул некоторую конечную часть от себя и предоставил ей возможность начать относительно самостоятельное путешествие в Неизвестном. Для пробудившегося Источника такой способ существования явился, по сути, новым способом самозабвения – но только в этом своём фрагменте, отчуждённом и изолированном.
       Это было похоже на тот естественный летаргический сон, в который был погружён Он сам, но гораздо более глубокий, поскольку часть была отделена от целого. И по этой же причине пробуждение и вспоминание себя в такой ограниченной форме должно было стать куда более медленным и трудным. Но при всём том необратимым и неизбежным. Даже такое состояние – скорее коматозное, чем просто летаргия – предполагало выход из него, пусть когда-то в очень отдалённом будущем.
       Однако кому и куда здесь было спешить?
       Ведь у Него и позади, и впереди была вечность.
       Да, такая задача была достойна Его возможностей: выразить себя в конечном – на совершенно чужой, несвойственной себе территории. Другим (кроме конечности) определяющим свойством этой новой реальности было почти полное отсутствие той изначальной свободы, в которой Он пребывал. Иными словами, свободе предстояло проявиться в среде сплошного, тотального, сковавшего всё и вся детерминизма.
       Но если бы Он мог создать царство абсолютной власти каких-то неумолимых законов, куда бы просто не смогла проникнуть никакая свобода вообще – что это был бы за мир? И главное: как бы такая реальность могла существовать – за счёт чего?
       Что бы вообще могло обладать бытием, совершенно отпав от Источника всего?
Тот, кто пробудился, действительно мог создать (и создал) некую реальность, очень отличающуюся от себя самого. Но было ли это полным отрицанием собственной природы? Стать совершенным антиподом себе самому (хоть и в конечной части) – такое даже для Него было бы невозможно. При любом раскладе всё равно Он не смог бы совершенно уничтожить в своём творении память о себе и окончательно оборвать связь с собой.
       Создание материально-пространственно-временного континуума было, помимо всего прочего, не абсолютным отрицанием изначальной свободы, а значительной (хотя и не окончательной) её инверсией; превращением во что-то очень близкое к её противоположности. Созданный мир существовал до создания потенциально, как возможность – и вот он актуализировался, стал действительностью – тем, что разумные наблюдатели назвали потом физической реальностью.  И тем самым поле возможностей в этой новой реальности резко сузилось по сравнению с первичной. 
       Сузилось, но не исчезло совсем.

                *

       Таким образом, ещё в момент рождения Вселенной вместе с жёсткими причинно-следственными связями была заложена и некоторая свобода. Прежде всего – пространственная: новорождённому миру была предоставлена возможность расширяться неограниченно; а тому, из чего состоял этот мир – произвольно перемещаться в просторе, отвоёванном у небытия. 
       Но была и другая форма свободы, проявлявшаяся в несравненно меньшем масштабе и для космического наблюдателя до поры до времени незаметная, но ничуть не менее важная.  Это по сути была некоторая неоднозначность, неопределённость в поведении первоэлементов и во взаимодействии их друг с другом.
       Да, суммарная энергия, законсервированная в этих мельчайших частицах, никуда не могла исчезнуть из Вселенной при любых изменениях, происходивших с ними. Не могли пропасть бесследно также и их некоторые другие предзаданные качества.  Но всё же изначально существовал небольшой зазор между причинами и следствиями, в котором оставалось место чему-то такому, что не относилось ни к первым, ни ко вторым. То, как совершались превращения, уже на самом первом структурном уровне, предполагало некоторую свободу пути к результату любого превращения. Да и сам результат был далеко не всякий раз однозначен: трансформации могли происходить так и этак, давать то или это – при этом не выходя из коридора естественных законов.
       Другими словами, в глухой стене детерминизма (по сути, продолжения Великого Барьера), которой новая реальность была отгорожена от своего Источника, с самого начала существовали микроскопические лазейки. Через эти крохотные бреши свобода могла просачиваться в мир жёстких причинно-следственных связей; впрочем, не отменяя и не нарушая их, а только внося свою вроде бы незаметную лепту во всё происходящее.
       Самое существенное в таком подспудном проникновении свободы было то, что оно приводило к образованию условий, в которых неопределённость изменений была ещё большей. Но неопределённость какого рода? Не механическая бессмысленная хаотичность, с которой двигались большие и малые тела в Космосе, а та сложная неоднозначность в поведении атомов и молекул, которая побуждала их объединяться во всё более замысловатые ассоциации – как по структуре, так и по динамическим свойствам. Иначе говоря, вещество во Вселенной обнаружило в некоторых условиях способность к самопроизвольному усложнению.
       Что примечательно: это не диктовалось напрямую никакими законами. Как раз общая тенденция движения в Космосе была обратной: направленной в сторону беспорядочного всеобщего перемешивания и рассеивания в Великой Пустоте; постепенного сглаживания всех неоднородностей. Звёзды, отнюдь не густо рассыпанные в необъятных космических просторах, продолжали необратимо сгорать и разменивать своё пламя на потоки световых и прочих первоэлементов, исторгающиеся во все стороны. И таким образом общее распределение вещества и энергии во Вселенной становилось всё более равномерным.
       Тем не менее, где-то из хаоса возникал порядок, из простого – сложное. И созерцатель космической панорамы, наведя свои окуляры на самое малое, с удивлением убедился бы в очередной раз: это происходило не вопреки законам физической реальности, а в полном согласии с ними. Как бы проходя сквозь них.

                *

       Во Вселенной оказалось очень немного мест, где возникли условия для таких перемен. Конечно, «немного» – по масштабам её самой; на самом деле, их бы насчиталось миллионы в разных уголках мироздания.  Их объединяло одно: этими местами стали уже значительно остывшие и отвердевшие сателлиты некоторых звёзд, обращавшиеся от них на определённом расстоянии. В действительности, планет во всех звёздных системах насчитывалось во много раз больше. Но этот радикально новый процесс смог начаться, возможно, на одной из миллиардов.  Слишком узок был диапазон необходимых условий, и слишком большое число случайных естественных факторов должно было совпасть, чтобы такое чудо природы могло свершиться.
       Тем не менее, это произошло в одном из таких ничем не примечательных уголков. В самой обыкновенной галактике, каких миллиарды было разбросано во всех направлениях; в окрестностях рядовой звезды, каких в этой галактике тоже были сотни миллиардов; на третьей по счёту от неё планете. И само это жёлто-оранжевое светило средних размеров (которому разумные существа потом дали имя Солнце), и её спутник (названный потом её обитателями Землёй) оказались в неких оптимальных отношениях. 
       Земля обращалась на таком расстоянии от Солнца, что на ней уравновешивали друг друга испепеляющий жар звёздного огня и мертвящий космический холод. Более того, сама Земля вращалась вокруг своей оси, не слишком быстро и не слишком медленно. И к тому же сама эта ось оказалась наклонной к плоскости земной орбиты.
Эти обстоятельства способствовали тому, чтобы вся поверхность Земли более-менее равномерно освещалась и обогревалась Солнцем.
       Далее, атомный состав Земли был весьма разнообразен. Ядро её состояло из расплавленного, медленно остывающего металла, однако внешний слой был насыщен молекулами самой разной природы. Значительная их доля приходилась на те, которые состояли из относительно лёгких, но достаточно сложных разновидностей атомов, склонных к разнообразным и изменчивым сочетаниям. Объединяясь, эти атомы образовывали разветвлённые и замкнутые цепочки, очень разные по составу и длине.
       Были ещё разнообразные естественные факторы – случайные и закономерные, грубые и тонкие, примитивные и изощрённые, которые в совокупности сделали возможным на Земле нечто вроде волшебства. Это было уникальное во Вселенной явление, которое стало началом новой фазы её существования; переходом материи на новую, более высокую ступень развития (правда, оценить данный качественный скачок пока было некому). 
       Этим явлением оказалась Жизнь.

                *

       К тому времени Земля, сформировавшись как самостоятельное небесное тело, совершила около миллиарда оборотов вокруг Солнца. Её внешняя кора успела остыть и затвердеть, однако глубоко в недрах всё ещё происходило алхимическое брожение горячей мешанины, которое поддерживалось распадом тяжёлых атомов.  Периодически бурление достигало такой интенсивности, что прорывалось к поверхности.  Кора вспучивалась огромными нарывами, они лопались, и тогда наружу выбрасывались потоки огнедышащего расплавленного варева, а также огромные облака пара и дыма.
       Это привело к тому, что вокруг Земли постепенно образовалась газовая оболочка из относительно простых и лёгких молекул.
Одним из компонентов этой оболочки была вода – вещество, которому была уготована особая роль в возникновении Жизни. Остывая, часть воды конденсировалась, падала обратно на поверхность в виде капель и заполняла все возможные углубления. Всепланетный дождь шёл долгие миллионы лет, и за это время вода покрыла большую часть земной поверхности.
       На протяжении всего этого действа на Землю обрушивались потоки первоэлементов, обладающих высокой энергией, которые периодически извергало Солнце. И это тоже влияло на сложную и без того динамику процессов, происходивших на поверхности Земли и в её атмосфере.
       Но постепенно остыла внутренняя печка Земли, притихла (хоть и не прекратилась) вулканическая активность. Атмосфера стала плотнее, насыщеннее, стабильнее по составу, и пришла в некое подвижное равновесие с образовавшимся мировым океаном. Те участки Земли, которые не оказались под водой, медленно перемещались из-за подвижности нижележащих слоёв. Однако отследить такие перемены в картине земной поверхности мог бы только всё тот же зритель космического представления – ибо происходили они в течение очень длинных периодов времени.
       Ещё труднее следящему было бы заметить, что на поверхности Земли отдельные молекулы (разумные существа потом назовут их органическими) ведут себя необычно. Эти молекулы, составленные пятью или шестью видами атомов, были самыми большими из тех, которые смогли образоваться в тех условиях.
       Вряд ли он мог бы определить точно, где и каким образом такие молекулы-великаны образовались впервые. Вероятнее всего, это произошло в океане – где-то вблизи жерл подводных вулканов, где были условия для синтеза: тепло и нужная концентрация некоторых химических элементов. А может быть, они возникли на мелководье, на границе с атмосферой, под влиянием жёсткого солнечного излучения, заставлявшего молекулы вступать в несвойственные для себя реакции.
       Факт тот, что это однажды случилось и стало происходить снова и снова.

                *

       Сначала такие процессы были очень неприметными. Казалось бы, какое они имели значение на фоне тектонических сдвигов, корёживших так и этак поверхность планеты, мощнейших вулканических извержений и титанических бурь, постоянно трепавших земную атмосферу? Однако планетарные процессы постепенно сглаживались, успокаивались, становились реже и меньше по масштабам. Земля медленно, но неуклонно приобретала тот устойчивый облик, для которого когда-нибудь появятся свидетели.
       А странных, аномально длинных молекул становилось всё больше. Они возникали повсюду, где для этого образовывались подходящие условия.  Но определить точно, что было тому причиной –  вряд ли смог бы и некто специально наблюдающий.  Возможно, побуждающих к тому факторов было несколько, и их комбинированное воздействие давало такой результат. Но наблюдатель во всяком случае отметил бы интересную особенность, которую обнаруживали некоторые относительно короткие цепочки из разных атомов. Оказавшись поблизости, они вступали во взаимодействие – и получалась цепь куда более длинная, и с качественно новыми свойствами. Часто одним из таких новых свойств оказывалась способность и далее присоединять другие цепочки покороче, и таким образом формировать ещё более длинные и причудливые молекулы.
       Такие трансформации всегда сопровождались поглощением энергии из окружающей среды. Неважно, в какой форме – тепловой, электрических разрядов или, может быть, прямой солнечной радиации.  Факт тот, что энергия не рассеивалась беспорядочно, как при подавляющем большинстве других реакций. Она как бы консервировалась в конечных продуктах за счёт образования новых связей между составляющими их элементами. Это было отдалённой аналогией того, как чистая энергия была аккумулирована в первоэлементах в момент Большой Вспышки, породившей мир. Тот процесс как бы воспроизводился в других условиях и на другом структурном уровне.
       И что примечательно: никакие естественные законы к этому напрямую не обязывали. В неумолимой причинно-следственной цепи природных явлений не было заложено ничего такого, что бы однозначно диктовало образование сложного из простого (равно как и порядка из хаоса). Исход реакций вполне мог быть и таким, чтобы из простого получалось бы только примерно столь же простое (пусть и через промежуточную стадию сложного). Однако пока ещё неживое вещество в очень специфических условиях, создавшихся на Земле, уже на микроуровне проявило способность к выбору. Это был бессознательный выбор на уровне, где вступает в свои права неопределённость в поведении первоэлементов, заложенная ещё на заре существования Вселенной. 
       Выбор этот оказался почему-то в пользу сложности и упорядоченности. В пользу противостояния всеобщей тенденции к распаду, разложению и рассеянию. В пользу альтернативной тенденции, казалось бы, такой нетипичной для Вселенной в целом.
       Впрочем, сообразительный наблюдатель догадался бы, почему: так проявлялась память вещества о своём далёком утерянном источнике.

                *

       Если бы свидетель обладал к тому же и способностью размышлять над увиденным, делать выводы и обобщения, он бы наверняка отметил одну любопытную закономерность для всех процессов, происходящих во Вселенной.  А именно: всё принципиально новое появлялось в мире путём внезапных скачков. Хотя каждому из таких скачков предшествовали долгие и медленные подготовительные изменения, как бы подспудно накапливаясь, сама качественная трансформация случалась по сравнению с ними очень быстро.  И то, что запускало её, что служило для неё побудительным толчком, – чаще всего было чем-то случайным, пустяковым и совершенно незначительным, просто несопоставимым с последствиями и масштабом перемен, которые оно вызывало.
       Иными словами, повсюду имели место два типа развития событий: эволюционные – плавные, постепенные, растянутые на длинные периоды; и революционные – внезапные, катастрофичные, резко локализованные во времени. Эволюционные повсюду в Космосе преобладали. Всю мировую историю от истока можно описать как единую глобальную эволюцию всего, что начало существовать. Однако само возникновение Вселенной в результате Большой Вспышки было по сути революционным актом. И космическая хронология в целом включала поистине революционные перемены, которые наблюдатель счёл бы ключевыми моментами для её развития (по вселенским часам, конечно). Например, образование атомов из первоэлементов или массовое возникновение звёзд из газовых туманностей.
       И ещё одна важная мысль относительно характера всеобщих изменений, которая наверняка пришла бы на ум понимающему наблюдателю.
       Новое и старое всегда было тесно связано с отношением непрерывного и дискретного. Дискретное, отдельное, обособленное проявилось уже на самом первом уровне строения вещества. Первоэлементы, рождённые в самом начале, выделялись из пространственного континуума как некие целостные, воистину неразделимые микроскопические образования. Более сложные сущности, начиная с атомов, уже обладали некоторой структурой.
       Однако качество дискретности могло проявляться и другими способами. Например, как особая концентрация энергии в пространстве, обладающая собственными кинетическими параметрами (каждую звезду можно было рассматривать и с такой точки зрения). Или устойчивая и очерченная конфигурация движения в некоторой среде (таковыми, к примеру, являлись вихри в газовых туманностях). В отдалённом будущем возник ещё один, изощрённый тип дискретности – связанный с жизнью и деятельностью разумных существ. Там уже критерием отдельности выступало большое количество информации, сосредоточенной в одном носителе. 
       Во всяком случае, любой скачкообразный переход на новые ступени приводил к появлению новых, относительно самостоятельных объектов. Такие новые образования, будь то галактики или органические молекулы, выделялись из окружающей среды тем, что обладали собственным способом организации. Почти всегда их организация оказывалась сложнее, чем у составлявших их элементов или частей.
       Начиная с некоторых масштабов (малых по космическим меркам), свидетель отметил бы феномен, связанный с появлением нового – вероятно, самый любопытный и наиболее важный по своим последствиям.  Появляющиеся сущности, организованные более сложно по сравнению с предыдущими, обладали свойствами, каких не было на более ранних стадиях у того, из чего они были сконструированы. Новые качества возникали как бы ниоткуда. Ибо не было в свойствах составных частей ничего такого, что бы позволяло заранее предположить наличие их у возникающего целого. 
       Но сообразительный наблюдатель, вероятно, догадался бы, в чём дело. Любое новое целое, которое образовывалось из каких угодно составных элементов, всегда оказывалось ближе к тому изначальному всеобщему Целому, из которого произошли все части и элементы. Соответственно и обладало большей свободой (или, если угодно, возможностями) проявить какие-то из Его бесчисленных свойств, которые до поры до времени были скрыты.

                *

       Итак, однажды на Земле начался уникальный процесс, вектор которого был противоположен всеобщему направлению событий во Вселенной.  Конечно, такой процесс мог происходить только за счёт непрерывного притока солнечной энергии к земной поверхности. То есть на фоне всё того же тотального рассеяния энергии в космическом пространстве.
       И тем не менее, это случилось – своего рода локальный протест самой материи против строгих незыблемых законов собственного существования. Ничтожно малое возмущение в общем потоке, стремящееся как бы вспять. Начавшись однажды, оно стало набирать силу – чем дальше, тем быстрее.
       Большие органические молекулы, пока ещё находившиеся в водной среде, присоединяли к себе молекулы поменьше. Они превращались в ещё большие с новыми качествами.  И в какой-то момент из них получилось что-то настолько сложное, что это стало скачкообразным переходом. Когда несколько таких чудо-молекул (названных потом   белковыми) оказались достаточно близко друг от друга, они образовали устойчивую и определённым образом упорядоченную ассоциацию. И оказалось, что такой кластер может взаимодействовать с окружающей средой существенно иначе, чем каждая из составлявших его молекул. Это означало для того микроскопического клубочка – быстрее, гибче и разнообразнее реагировать на внешние изменения, чем отдельная молекула. Такой спонтанно образовавшийся микро-кооператив ещё не был существом. Но в нём уже проявились, по крайней мере, два качества, характерные для всего живого.
       Это было, прежде всего, некоторое бессознательное стремление к самосохранению: та капелька, в отличие от многих других подобных ей, но менее сложно организованных, куда сильнее сопротивлялась распаду и вообще всякому нарушению своей целостности. Другим важным свойством было её более избирательное поведение по отношению к собственной среде обитания. Иными словами, такая сложная система обнаружила в своей активности большее пространство выбора, большую неоднозначность. Она была в состоянии ускорить или сделать более вероятной нужную себе реакцию и уклониться от ненужной и нежелательной, какие вокруг происходили беспорядочно и во множестве. Она уже могла выбрать, какую из более коротких молекул в своём окружении присоединить и «вовлечь в кооперацию», а какую – пропустить мимо или даже оттолкнуть от себя.
       Возможно, таких своеобразных капелек появилось на Земле сразу несколько или даже много – одновременно в разных местах. Возможно, что они были разных типов или вообще все были разными. Но факт тот, что, однажды возникнув, они вскоре уже стали бороться со средой своего обитания, далеко не всегда благоприятной (а позже – и друг с другом), за сохранение и продолжение себя в таком качестве. И некоторые из них в этом преуспели.
       Процессы, которые поддерживали их существование, происходили у них с большим, так сказать, коэффициентом полезного действия, чем у других подобных им. Уже на этой стадии начался отбор среди сложно организованных структурных единиц вещества.  Сохранялись те, что по каким-то свойствам были наиболее приспособлены к существованию в довольно жёстких условиях. Те, которые быстрее других ассимилировали другие молекулы. Те, которые были способны присоединять молекулы более длинные или сложные. Те, которые более стойко сопротивлялись внешним разрушающим воздействиям и, соответственно, распадались гораздо реже. Те, которые могли восстановиться в случае частичного повреждения.
       Но при всём том они пока не были живыми.

                *

       Как бы тщательно ни отслеживал космический наблюдатель состояние вещества на Земле, он всё равно не смог бы чётко зафиксировать тот момент, когда среди безжизненного материала появилась первая жизнь.  Наверное, даже сверхточные окуляры, настроенные на микроскопический масштаб, не позволили бы ему провести чёткую грань, отделяющую в эволюционном потоке ещё не живое от уже живого. Но, хотя невозможно указать, где заканчивается подножие горы и начинается вершина, или когда день и ночь сменяют друг друга, для разумного наблюдателя то и другое ясно различимо. Точно так же невозможно спутать одно с другим. И свидетель того спектакля, что разворачивался на лице Земли, довольно скоро сделал бы однозначное заключение: на его глазах появилось что-то совершенно новое, принципиально отличное от всего, что было раньше.
       Никто не отметил на космических часах то событие – ничтожное по сравнению с процессами внутри и на поверхности планеты, но огромное по своим последствиям, по сути революционное. Какие-то молекулярные агломерации в своём росте стали особенно сложными. Неизбежное давление среды поставило перед ними дилемму: уступить всеобщей склонности и распасться на составные части или каким-то образом сохраниться.
       Это была критическая черта. Чтобы сохранить свою целостность, им парадоксальным образом пришлось выбирать другой способ существования. Причём так, чтобы эта целостность оказалась включённой в ещё более сложные структуры и отношения с окружающей средой. А для этого нужно было внутренне радикально перестроиться, причём в сторону не упрощения, а дальнейшей самоорганизации.
Опять-таки, в коридоре дозволенного природой – но такое решение было найдено и выбор в его пользу был сделан. И большие ансамбли из сложных органических молекул стали превращаться во что-то другое. Трансформация шла постепенно и с переменным успехом, но в некоторый момент успех восторжествовал. Впервые из белковых и прочих молекул как бы само собой сконструировалось нечто исключительное и беспрецедентное. 
       Вероятно (как и в случае с его эволюционными предшественниками), это «нечто» изначально появилось в единственном экземпляре. А может быть, подобные сущности во множестве синхронно начали возникать всюду, где были для того подходящие условия. Как бы то ни было, скоро их стало гораздо больше. Потому что это действительно оказалось самым удачным и эффективным изобретением эволюции из всего, на что она до сих пор оказывалась способна.
       Каждое новоявленное образование отличалось от всех предыдущих тремя качественно иными свойствами.
       Первое состояло в том, что у новой сущности появилась оболочка, как бы защитное внешнее ограждение. Оно резко очерчивало объёмные границы этой сущности, ещё более отделяя её от всего, что ею не являлось.
       Второе – у новоявленного образования структура была такова, что разные его части (группы молекул) уже разделились по специальным ролям, своего рода первичным функциям. Одни захватывали строительный материал из внешней среды, другие перерабатывали его, а ещё какие-то выбрасывали отходы наружу. Такой механизм взаимодействия со средой оказался гораздо более эффективным, чем все предыдущие.
       Третьим признаком – и наиболее существенным – стало то, что весь этот процесс поглощения, усвоения и утилизации стал внутри новой структуры единым и непрерывным. К довольно сложной структуре добавилась (вернее, определённым образом наложилась на неё) ещё более сложная собственная динамика. Новая сущность могла сохраняться, только если все её части находились в постоянном и довольно активном взаимодействии. Если это внутреннее динамическое равновесие по каким-то причинам нарушалось, быстро распадалась и вся структура. Такое свойство стало необходимым условием, фактически основным и для дальнейшего развития и усложнения форм жизни.
       Это был по-настоящему революционный скачок. Появилось то, для чего до сих пор не было места в природе. Что-то принципиально иное, чем всё существовавшее до сих пор. То, что стало новой точкой отсчёта в истории Земли.
       Возник первый организм и первая единица живого – клетка.

                *

       Космический наблюдатель, возможно, был бы несколько озадачен тем, что он видел. Второй раз во Вселенной появилось нечто, чему не было аналогов. Нечто такое, что не с чем было сравнить из всего предыдущего. Сущность чего – что же это такое – невозможно исчерпывающим образом определить, исходя из уже имеющегося в мире. 
       Сначала появились простейшие структурные единицы вещества – атомы. В свойствах составляющих их первоэлементов – вот какие те были отдельно, сами по себе – нельзя было заметить ничего такого, что заставляло их слагаться в разные, но сходным образом устроенные и устойчивые системы. 
       Теперь же возникли простейшие структурные единицы жизни – клетки. Конечно, они неизмеримо превосходили атомы сложностью строения: число атомов в каждой них было сравнимо с количеством звёзд в тысяче галактик. И притом к сложности строения добавилась сложность более высокого уровня – реакций между органическими молекулами. Но свойства атомов и молекул, задействованных в построении и жизнедеятельности клетки, вовсе не определяли, что из них должно получиться нечто подобное.
       При всей разнице в строении и у атома, и у клетки было нечто общее – собственная, присущая только тому и другому законченная целостность структуры. И то, и другое было в некотором смысле укомплектованной единицей; как бы самостоятельной сущностью и в то же время основным элементом для построения более сложных систем.
       И то, и другое свидетельствовало о неявном порядке, вплетённом в ткань мирового хаоса. И то, и другое размышляющий наблюдатель, вероятно, расценил бы как некие загадочные символы. Как материально оформленные намёки на Тайну, запрятанную в последней глубине всего сущего. Как указание (непонятно для кого) на то, что за внешним фасадом физических явлений скрывается ещё какая-то реальность, более фундаментальная.
       Через какое-то время настал черёд выйти на мировую авансцену третьей целостной сущности в этом ряду – разумному существу. Но для того первому одноклеточному организму предстояло пройти длинный и сложный путь.

                *

       До сих пор космический наблюдатель, вероятно, предполагал бы, что первооснова всего сущего проявляется в мире только через свободу – как разрыв в тотальной детерминированности объектов и событий.  Однако, пристально вглядываясь в процесс возникновения живого, а потом и в саму жизнь как явление на молекулярном уровне, он бы понял ещё одну важнейшую вещь. Чтобы это происходило, помимо природных законов (и некоторого пространства свободы) было необходимо присутствие ещё чего-то, из тех законов никак не выводимого.  И даже не имеющего к ним отношения – чего-то совсем иного.
       Сущность этого загадочного начала очень трудно было бы сформулировать, опираясь только на известные закономерности, согласно которым двигались и взаимодействовали объекты во Вселенной. Оно обнаруживалось только на фоне того весьма узкого пространства свободы, разрешённого природными законами. Однако свободой не объяснялось – она была лишь необходимым условием для его проявления.  И проявлялось оно тем более явно, чем больший зазор неопределённости в исходе событий позволяла ситуация.
       Разумный свидетель заподозрил бы существование этого фактора, наблюдая за поведением крупных органических молекул – что-то ведь побуждало (именно побуждало, а не заставляло!) их образовывать всё более сложные агломерации и вступать во всё более замысловатые и опосредованные взаимопревращения. Однако, собрав воедино всё, что он уже видел от начала мира, и хорошенько поразмыслив над увиденным, он бы решил, что и раньше во всём происходящем прослеживались отблески чего-то совершенно иного, чем те силы, которые управляли косной материей. Просто раньше, на примере простейших структурных единиц вещества, это было гораздо труднее заметить.
       Но на протяжении всего времени постоянно присутствовал некий незримый «фактор икс», участвовавший в формировании порядка из хаоса. Причём со стороны это всегда выглядело так, как будто порядок неким чудесным (даже в каком-то смысле противоестественным) образом локально образовывался сам собой по законам самого хаоса.
       При том определённый порядок существовал во Вселенной уже на самой ранней стадии её существования. Он как бы был задан в чём-то изначально.  Например, все первоэлементы одного вида по всем свойствам были тождественны друг другу. Фактически для каждого вида это был один и тот же первоэлемент, бессчётно растиражированный. И атомы, построенные из тех же первоэлементов, ничем не отличались друг от друга. Природные законы также действовали повсюду строго одинаково. Пространственно-временной континуум был однороден во всех направлениях.
       Другими словами, порядок во Вселенной изначально и всегда состоял в некотором балансе с хаосом; определённым образом они уравновешивали друг друга. Упорядочение на уровне выше атомного в одном месте всегда сопровождалось ростом хаоса в другом.
       Однако было ещё что-то за пределами противопоставления порядка и хаоса, – нечто неуловимое, связанное с их обоюдным равновесием в динамике сложных систем. Какое-то влиятельное организующее начало, которое появлялось и усиливалось вместе с возрастанием упорядоченной сложности в хаотической среде. Нечто такое, что устанавливало другие отношения между порядком и хаосом: они выступали не как антагонисты, а как взаимодополнительные стороны. Это было очень трудно разглядеть в симметрии первоэлементов атома или в статичном порядке кристаллической решётки.
       Заметнее оно проявилось на более высоких уровнях организации вещества.
Данный «фактор икс» в определённом смысле был связан с образованием целого из частей, и с их взаимодействием между собой. Стороннему взгляду это представлялось бы как характеристика или качество некоторых процессов и состояний. Но для выражения данной характеристики не годились количественные критерии. Суть её заключалась в особенном динамически-структурном соотношении элементов, которое объединяло их во что-то целостное, более высоко организованное и принципиально новое – то, чего ещё не было. 
       В первом приближении разумный наблюдатель назвал бы данное качество согласованностью. Далее он отметил бы, что в перечне вселенских сил, движущих материей, никакой согласованности «не прописано». Если порядок и хаос можно как-то определить, исходя из наблюдаемых параметров любых процессов, то это загадочное качество никак не поддаётся определению на языке физических законов.
       Далее, размышляя над природой этого влиятельного начала, наблюдатель бы отметил, что оно работает совсем не так, как законы природы.  Действие законов было выстроено однозначно и директивно, по принципу «причина-следствие», и всегда направлено из прошлого в будущее. В согласованности же, наоборот, не было жёсткой предопределённости, а «стимулом» к переменам служило своего рода притяжение из будущего состояния.  Со стороны это могло выглядеть так, как если бы части предвосхищали итог и результат своего взаимодействия; как если бы их координировало и ими управляло целое, которого пока нет и которое предстоит создать.
       И если бы наблюдатель проследил ход эволюции на Земле достаточно далеко в будущее, он бы очень скоро сделал вывод о том, что согласованность есть частное проявление чего-то более фундаментального. Оно проявляется на более высоких уровнях (у достаточно сложно организованных живых существ) как целеполагание.
       Такой тонкой вещи места в сугубо физической картине мира уж точно не было. 
Однако ещё позже (с появлением существ разумных и сознающих) исследовательский интерес привёл бы наблюдателя к понятию гармонии. Это понятие обозначало высшую степень согласованности явлений, процессов, событий в мире, объединяя также и целеполагание, и целесообразность, и возможно, даже смысл и значение.
       Самым же главным в понятии «гармония», наконец бы понял разумный наблюдатель, было то, что оно наряду с понятием «свобода» выражает фундаментальные аспекты реальности, таящейся в первооснове этого мира.

                *

       С момента появления первых клеток Земля описала много миллионов оборотов вокруг своего светила. А процесс усложнения организмов всё нарастал. Параллельно с тем и количество самих этих примитивных форм жизни стремительно росло. Эволюция всей Вселенной как бы направила своё остриё на Землю, сосредоточившись на этой ничтожно малой пылинке, затерянной в беспредельных космических просторах. Быть может, подобных пылинок, осчастливленных появлением и развитием Жизни, было во Вселенной множество. Но чтобы отслеживать этот процесс непрерывно, наблюдателю отныне лучше было привязать свой пытливый взор к одной-единственной.
       А там эволюционный сюжет стал закручиваться и набирать обороты.
       Долгое время живые организмы представляли собой крошечные комочки студенистой   аморфной протоплазмы. Они плавали в приповерхностных слоях мирового океана и в неглубоких мелких водоёмах, хватали из окружающего их питательного бульона нужные органические молекулы, росли и в конце концов распадались. Но однажды одна или несколько таких особенно крупных капелек, сопротивляясь полной дезинтеграции, сумела разделиться не на отдельные молекулы, а на две капельки поменьше. Каждая из образовавшихся половин оказалась достаточно сложной, чтобы сохранить устойчивость, и обладала в основном теми же свойствами, что и первоначальная капля, из которой они образовались. Обе части смогли точно так же вырасти, достроить себя до первоначального целого и потом сами, в свою очередь, разделиться надвое.
       Первые одноклеточные организмы обрели способность размножаться. Отныне Жизнь научилась непрерывно воспроизводить самое себя, и это резко ускорило её развитие. Те клетки, которые стали воспроизводить себе подобных, довольно быстро вытеснили тех, которые существовали в единственном экземпляре. Новые организмы заняли все возможные благоприятные ниши, и дальнейшее развитие продолжали уже только они. Остальные же, отыграв свою роль в истории Жизни на Земле, навсегда канули в небытие.
      Отбор как эволюционный инструмент совершенствования, помнил бы свидетель, возник ещё раньше – практически одновременно с первыми живыми организмами. А на данной стадии между дискретными единицами жизни, пусть и самыми примитивными, возникла конкуренция, под знаком которой пошла вся дальнейшая эволюция.  Более перспективными оказались те организмы, которые активнее, гибче и разнообразнее других реагировали на давление внешних условий. Наблюдатель сказал бы, что сама Жизнь однозначно высказалась в пользу тех форм, которые оказались способными к радикальному и достаточно быстрому изменению собственной природы.

                *

      Потом последовали ещё важные эволюционные шаги (точнее, они были революционными, и не шагами, а опять-таки скачками). Структура одноклеточных организмов постоянно совершенствовалась и по эволюционным меркам скоро стала очень сложной. Внутри клеток сформировались отдельные универсальные «устройства», отвечающие за разные процессы.  Все они работали слаженно, подобно оркестру, поддерживая жизнь клетки как целого (правда, дирижёр всё время оставался за кадром).
      Согласованность как особое качество сложных систем достигла уже очень высокого уровня в клетках. Разумный наблюдатель где-то на этой стадии отметил бы, что главным свойством, объединяющим жизненные процессы, является не просто согласованность, а целесообразность. То есть согласованность для чего-то. Такого качества в неживой природе не наблюдалось.
      Наверное, самым важным из «приспособительных устройств», появившихся у новых одноклеточных, стал механизм передачи наследственных признаков. Внутри новых клеток появилась своего рода матрица для воспроизведения себе подобных – самая длинная и сложная белковая молекула из всех, которые существовали в природе. В ней были закодированы главные свойства будущего организма. Клетки обрели новый способ передавать свои специфические признаки потомкам – не механическим разделением на две подобные половины со случайным распределением качеств, а направленно. 
      В дальнейшем этот способ стал основным и постоянно совершенствовался. Хотя он был гораздо эффективнее предыдущего, иногда и он по разным причинам давал сбои. И тогда у новорождённых организмов появлялись новые свойства – как полезные, так и вредные. И это тоже способствовало развитию: полезные закреплялись и передавались далее в эстафете поколений, а обладатели вредных не оставляли жизнеспособных наследников и выбывали из всеобщего эволюционного соревнования.
      Вслед за тем последовало ещё одно важное новшество – половой способ размножения. В воспроизводстве потомков стали участвовать два раздельнополых организма, каждый из которых предоставлял свою долю наследственных признаков. И это тоже резко ускорило эволюцию. Новорождённые существа уже не были копиями своих предшественников. Они были другими – носителями новых качеств, возникших из необычного сочетания старых.  Теперь у всего, что обладало свойствами живого, появилось гораздо больше пространства для варьирования собственной природы.
      К тому же отныне живые организмы оказались разделёнными надвое по роли каждого в размножении, а также по особенностям строения и поведения, органически связанными с этими ролями. В живой природе появились два дополнительных друг другу начала – мужское и женское. Значение этого события для эволюции трудно переоценить.
      Однако позже наблюдатель догадался бы, что отношение мужского и женского выражало ещё более глубокую закономерность, заложенную в фундаменте всего сущего. По сути, так на уровне Жизни проявилось единство противоположных качеств общего целого, комплементарных друг другу частей и функций, разных полюсов одного и того же.

                *

       В течение очень долгого периода Жизнь на Земле существовала и развивалась в виде отдельных элементарных единиц. Но в какой-то момент появились многоклеточные организмы. Как отдельные органические молекулы обнаружили способность к кооперации (результатом чего стало появление клеток), так и сами отдельные клетки однажды повели себя аналогичным образом.
       В некий момент несколько клеток слепились в единый кластер. Вероятно, это произошло, с одной стороны – под влиянием какого-то природного деструктивного фактора, а с другой – из всё того же стремления к сохранению собственной целостности. Факт тот, что такое образование оказалось более приспособленным к длительному существованию в новых условиях, чем отдельная клетка. Это был ещё не первый многоклеточный организм, но существенный этап на пути от простейших форм жизни к более сложным.
       И в очередной раз, вряд ли наблюдатель смог бы зафиксировать тот момент, когда объединившись, клетки «решили» или «почувствовали», что так выше их шансы выжить и размножиться. Но несомненным поворотным пунктом эволюции явилось то, что отдельные клетки в таких кластерах стали специализироваться по функциям – подобно тому, как это в своё время случилось с органическими молекулами, образовавшими первую клетку.
       Несмотря на то, что Жизнь как явление могла существовать в очень узком интервале условий, её приспособительные ресурсы оказались воистину огромны. С появлением многоклеточных организмов Жизнь продемонстрировала всю свою гибкость, изменчивость и проникающую силу. По меркам космического времени, многоклеточные очень быстро заполонили всё пространство, пригодное для обитания. При этом они достаточно быстро изменялись и сами, приспосабливаясь, мутируя, непрерывно изменяя свои родословные линии по всем возможным направлениям и образуя тысячи новых форм.
       Выделились отдельные большие направления в развитии организмов. Сначала их наблюдатель насчитал бы два или три. Но очень скоро единый эволюционный поток разделился на несколько рек, которые, в свою очередь, стали разветвляться далее на всё более мелкие ручейки. Возникали типы и виды новых организмов, различающихся строением, способом питания и размножения, метаболизмом, потенциалом к дальнейшему изменению и вообще чем только можно.
       Это был настоящий эволюционный взрыв – стремительный количественный и качественный рост образований из органического вещества, которое вдруг обрело уникальные свойства живого. 
       Но и этого Жизни показалось мало. Когда организмы достигли определённого уровня сложности, они оказались способны не только приспосабливаться к среде обитания, но и в какой-то мере приспосабливать её под себя. Жизнь в процессе своего развития стала изобретать не только многочисленные защитные уловки, но также и различные инструменты воздействия на окружающее. Ещё на заре эволюции одноклеточные научились вырабатывать особые вещества (разумные исследователи назовут их потом ферментами), которые делали возможными или просто ускоряли нужные реакции молекулярного обмена.
       Под влиянием живых организмов стал меняться химический состав водной среды (пока ещё местом обитания всего живого был мировой океан и прибрежные водоёмы). Ещё более важным этапом эволюции оказалось то, как бесчисленные мелкие организмы «освоили» взаимодействие с газовой оболочкой Земли.
       Поначалу первые организмы дышали газами, растворёнными в воде. Но скоро некоторые виды, обитающие у самой поверхности (это были дальние предки зелёных растений), начали захватывать газовые молекулы из атмосферы. Постепенно они «научились» поистине волшебному приёму, с помощью которого радикально преобразили ход всей последующей эволюции (потом ему дали название фотосинтез). Используя ферменты и энергию солнечного света, эти организмы стали связывать диоксид углерода, которого в атмосфере было предостаточно. Новое ухищрение позволило из этого, казалось бы, бесполезного для жизни газа и обычной воды конструировать достаточно сложные органические молекулы, служившие клеткам и строительным материалом, и пищей.
      Это было эволюционное новшество, которое привело к последствиям планетарного масштаба. Живое вещество научилось синтезировать органические соединения из неорганических. Значение этого события для Земли было сравнимо с зарождением самой Жизни.
      Самое примечательное в нём было то, что отходом такого способа усвоения был другой газ – кислород.  Он стал накапливаться в атмосфере, заменяя другие газы, и через достаточно долгое время его концентрация стала весьма высокой. Новый воздух, окутывающий планету, был непригоден и даже опасен для одних организмов. Но стал живительной средой для других, и это стало ещё одним мощным эволюционным рычагом.

                *

       Подобных приспособительных механизмов, больших и малых, наблюдатель увидел бы очень много на протяжении всей истории развития Жизни. Собственно, каждый раз, когда   появлялся на свет новый вид, его сопровождало и какое-либо новое эволюционное «изобретение», или, по крайней мере, усовершенствованный вариант старого. Процесс этот шёл всюду нелинейно, извилисто, кое-где с блужданиями, даже с отдельными отступлениями назад, и каждый раз – поначалу очень медленно. 
       Возникали также линии развития с точки зрения эволюции ошибочные, неудачные, бесперспективные, тупиковые – такие просто обрывались. Но в целом это было общее неуклонное движение Жизни в сторону всё более сложных организмов и, соответственно, всё более изощрённых способов их взаимодействия со средой и друг с другом.
       Новые виды непрерывно возникали, изменялись, сменяли друг друга. Некоторые бесследно исчезали с лица Земли под давлением безжалостного отбора или природных катастроф. Но более приспособленные и те, кому эволюционная лотерея позволила выжить, задавали новые направления.
       Были по меньшей мере два существенных аспекта эволюции, которые не заметить было невозможно.
       Во-первых, в целом она шла с ускорением. Для того, чтобы из первых клеток сформировался многоклеточный организм, понадобилось около трёх миллиардов лет. Потом за сотню миллионов лет произошёл лавинообразный, подобный взрыву, рост разнообразия форм Жизни в океане. После того, как она вышла из океана на сушу, счёт времени в образовании новых видов шёл на десятки миллионов лет. Ещё позднее – на миллионы и ещё менее.
       Во-вторых, это была широкомасштабная экспансия Жизни на те территории, где её пока не было, но реально или потенциально пригодные для завоевания. Встречаясь с естественными преградами, Жизнь вела себя всегда и везде одинаково. Поначалу осторожно, даже робко, как бы вслепую ощупывала новые возможности для себя. Но потом, понемногу освоившись в новых условиях, словно осмелев и набравшись решимости, всё активнее наступала, всё увереннее прокладывала себе дорогу, всё быстрее заполняла все возможные лакуны.
       Таким образом, заселив мировой океан и изменив атмосферу, Жизнь однажды выбралась на сушу, чтобы охватить собою и твёрдую поверхность планеты, и даже отчасти воздушное пространство. И снова свидетель этих событий затруднился бы провести чёткую границу, в какой момент можно уже было с определённостью сказать, что земная твердь уже обитаема. 
       Первопроходцами были, как обычно, растения – ближайшие родственники водорослей. К тому времени великое дерево Жизни уже разветвилось на два великих царства – растительное и животное. Несколько особняком стояли многие примитивные одноклеточные организмы – бактерии, а также некоторые, сочетавшие в себе признаки тех и других (такие как грибы). Но и они все росли из одного и того же корня.
       Вслед за растениями осваивать сушу отправилась разнообразная мелкая живность водоёмов. Эти относительно примитивные существа относительно быстро адаптировались к новым условиям. Они дали начало огромному множеству видов – и ползающих, и плавающих, и летающих. За эволюционным взрывом форм Жизни в океане последовал подобный взрыв на суше. Но это случилось благодаря огромной преобразующей работе, проделанной растениями, и только в симбиозе с ними. Между тем и сама растительная   армия продолжала наступать на суше по всем фронтам, непрерывно генерируя всё новые средства завоевания жизненного пространства.
       Быстро распространившись по всей территории, растения видоизменяли почву, насыщая её органическими веществами. Параллельно они формировали состав воздуха, продолжая поглощать углекислый газ и выделять кислород, связывая атмосферный азот и вовлекая его в органический круговорот. Для наблюдателя всё это выглядело так, как будто растения намеренно подготавливали сушу для обитания на ней представителей животного мира и дальнейшей эволюции. 
       Обобщив всё, что развёртывалось на Земле перед его взглядом с самого момента зарождения Жизни, он бы отметил ещё один аспект эволюции. Не только каждый отдельный организм выражал идею целесообразности исходя из своего внутреннего строения. Целесообразностью были насквозь пронизаны также и отношения между отдельными существами, а также целыми видами и самыми разными общностями организмов, обитающими в сходных условиях. Проще сказать, вся формирующаяся биосфера в целом. Это была всеохватная целесообразность как общее фундаментальное свойство живого состояния вещества, задающее направление процессов жизни в эволюционное будущее. Практически все формы жизни сосуществовали и развивались во многочисленных межвидовых связях, кооперативно, как бы друг для друга, – в том числе и для видов, время которых ещё не наступило. 
       Простейшим примером было то, что одни организмы (или продукты их жизнедеятельности) являлись пищей для других. Это было уже у самых первых форм Жизни. Другой впечатляющий пример свидетель эволюции нашёл бы во времена существ достаточно развитых. По основным признакам это пока были рыбы, обитавшие на границе суши и воды. Из-за пересыхания водоёмов они оказались «вынуждены» научиться дышать воздухом и усваивать кислород, который выделяли растения.
       Отчаянная борьба за жизнь тех рыб-пионеров предопределила одну из главных стадий в развитии всего живого на Земле. Они тоже были поставлены природой, не ведающей жалости, перед выбором: освоить принципиально иной способ дыхания или погибнуть. Задача оказалась чрезвычайно трудной – наверное, на пределе их жизненных сил, и далеко не все смогли преодолеть этот рубеж. Но некоторые сумели, и это стало ещё одним великим эволюционным достижением, а заодно и мощным стимулом к цепи новых метаморфоз. Чтобы выжить, рыбам пришлось превращаться в какие-то переходные формы. А спустя много лет окончательно выбраться из своей привычной среды, чтобы дать начало новым видам, которые были уже более высокой ступенью эволюции.
       Для новых видов кислородное дыхание уже стало естественным. Производимый ими как отход жизнедеятельности углекислый газ использовали растения со своим обратным циклом газообмена. Останки умерших животных тоже служили растениям как удобрение.
       Подобные акты взаимовыгодной кооперации всего живого были бы хорошо заметны внимательному взору наблюдателя. Но в растущей биосфере формировались петли прямой и обратной связи гораздо в большей степени опосредованные, более многоступенчатые, изощрённые, запутанные и оттого совсем не очевидные. И чем дальше шла общая эволюция, тем они были сложнее и тем больше их становилось.

                *

       Если первое впечатление наблюдателя о Жизни в целом было бы скорее позитивным – как некоего волшебства, которое развёртывалось перед его взором, – то, вглядевшись пристальнее, он нашёл бы всё происходящее не столь оптимистичным.
       Да, живые существа в процессе эволюции видоизменялись ко всё более совершенным формам, они изобретали всё более удачные и эффективные приспособительные механизмы, завязывали всё более тесные и сложные узлы кооперации и взаимной пользы. Когда стихийные процессы на поверхности Земли в основном успокоились, а Жизнь уже распространилась повсюду и обрела силу, наступали периоды безмятежного существования. Это были своего рода райские уголки, где всего было вдоволь, условия позволяли интенсивно размножаться, и всё живое находилось в стабильном и благостном равновесии с окружающей средой.
       Но ещё с момента появления первых простейших организмов у Жизни появился неразлучный спутник: смерть. Она следовала за Жизнью, как тень за светом, и настигала каждое существо независимо ни от чего. Так проявлялась всё та же старая и недобрая склонность всего структурно сложного к распаду на составные части, а избыточных энергетических потенциалов – к выравниванию с фоном, на котором они выделялись.
       С самого начала Жизнь выступила как движение, направленное против этой тенденции. Любая её отдельная единица – будь то клетка или высоко развитый по эволюционным меркам организм – жила ничтожно малое время. Чтобы непрерывно гнуть свою линию, Жизнь «изобрела» размножение. А чтобы это противостояние было успешным, а не стало постепенной деградацией и угасанием, ей пришлось также создать и всевозможные орудия борьбы за место под солнцем.
       Однако смерть рано или поздно настигала всех, находя ту или иную причину. И разумный наблюдатель, поразмыслив, пришёл бы к выводу, что изначальной и главной причиной конца для всех существ была их отдельность. Смерть являлась необходимой данью, которую пришлось платить всем без исключения формам Жизни за саму возможность существовать и, далее, быть звеном в непрерывной эволюционной цепи.
       И может быть, с таким положением вещей и нужно было примириться, но наблюдатель со временем увидел бы и другие тёмные стороны Жизни. 
       Ещё до формирования первых клеток, когда в воде плавали только молекулярные заготовки для них – тогда наметилось такое свойство всех дальнейших форм живого, как взаимная конкуренция.  С совершенствованием дискретных единиц Жизни это качество тоже стало развиваться, впоследствии превратившись в соперничество, а потом – в борьбу. И, в конце концов, у самых развитых – во вражду. Хотя последнее случилось гораздо позже…
       Далее, организмы на самых низших ступенях эволюционной лестницы разделились на автотрофные и гетеротрофные. Потом это привело к тому, что одни стали хищниками, а другие – жертвами; появились также паразиты, живущие за счёт других.
       Когда первые одноклеточные стали достаточно сложными и разнообразными, некоторые из них научились поглощать собратьев – тех, что поменьше и попроще. С эволюционной точки зрения такой способ питания был куда эффективней прежних. Теперь организму не нужно было долго и трудно выстраивать себя из отдельных молекул. Можно было использовать другой организм, который с этой задачей уже справился. Устремления разных живых существ оказались прямо противоположны: одни могли жить, только поедая других, но никто из других не хотел быть съеденным. Это было ещё одной драмой Жизни, одним из её проклятий и противоречий в самой себе.

                *

       Эти два негативных эволюционных аспекта – смерть и агрессия одних существ по отношению к другим (в том числе представителям своего же вида) – были вполне заметны снаружи. Однако существовал ещё один, так сказать, внутренний, о котором можно было узнать, только «побывав в шкуре» отдельного существа. Он появился в процессе эволюции гораздо позже, когда достаточно высоко организованные существа обзавелись специализированными органами для обработки сигналов извне и централизованного управления всем организмом, то есть нервной системой. 
       У простейших организмов не было ощущений – только смутные импульсы, которые скорее являлись автоматическими откликами на внешние раздражители. Однако уже тогда эти мельчайшие капельки живой протоплазмы различали свет и темноту, тепло и холод, полезные и вредные ингредиенты в окружающем бульоне, и реагировали соответственно.   Потом, с развитием Жизни, появились тропизмы, рефлексы, инстинкты – всё более сложные формы реагирования на изменения среды, каждая всё выше согласно своему эволюционному уровню. А параллельно им изменялось и нечто иное.
       Снаружи это выражалось в действиях, поведении, разных видах активности как реакции отдельных единиц Жизни на всевозможные перемены. А внутри – в состоянии существ, в их ощущениях и отношении к происходящему, осознанному или нет. Оно было сугубо внутренним, придаточным феноменом, который сопутствовал всякому сильно нарушенному равновесию и реальной угрозе целостности всего организма.
Если согласованность в работе собственных частей поддерживала жизнь всякого существа и была для него чем-то позитивным, то рассогласованность, диссонанс – чем-то противоположным, со знаком «минус».  Такое состояние, отрицательное по ощущениям – страдание – тоже стало вездесущим и постоянным для всех достаточно развитых существ.
       Согласованные процессы, посредством которых Жизнь поддерживала и развивала самое себя на всех уровнях, можно было назвать проявлением гармонии в той или иной мере. Но слепые природные силы, далеко не столь гармоничные, действовали на эту согласованность по большей части разрушительно. И страдание как реакция на восприятие расстроенности, дисгармонии внутри и снаружи себя, чувство разрушения собственной целостности оказалось заложенным в природе живого так же, как и неизбежная гибель каждого отдельно взятого существа. Ни от собственной природы, ни от природы вообще никуда было не деться, потому что все живые организмы являлись её частью. Поэтому страдание стало для них неизбежным и тотальным, пронизало всё их бытие, стало сопровождать их всегда и везде.
       Более того, страдание эволюционировало вместе с Жизнью, в некотором смысле паразитируя на ней, вернее, внутри неё. По мере усложнения организмов и оно транслировалось от самых приземлённых, связанных с базовыми жизненными функциями, на всё более высокие уровни и становилось всё тоньше и изощрённее. От примитивного удушья и боли – к терзаниям голода и жажды, усталости от вековечной борьбы за выживание и продолжение рода. Для существ более развитых, обладавших зачатками сознания, спектр негативных переживаний расширился и приобрёл эмоциональную окраску: появились страх, отвращение, ревность по отношению к более успешным особям.
       Ещё более развитое сознание породило модификации страдания совсем, казалось бы, эфемерные для внешнего взгляда, но для тех, кто их испытывал – вполне реальные. Переживания неразделённой любви и бессмысленности собственного существования, депрессия и чувство вины, тоска и творческая неудовлетворённость…   
Но тут наш ход повествования забегает вперёд. Последние появились значительно позже, когда эволюция достигла стадии разумных существ, посчитавших себя её высшим достижением.
 
                *

       С той отметки, когда первые двоякодышащие существа выползли на сушу, минула ещё сотня миллионов лет – неимоверно долгих по сравнению с жизнью любого из них, но весьма коротких в масштабах земной эволюции.  Лик Земли принял устойчивые очертания: суша разделилась на несколько материков и многочисленные острова, вздыбились и застыли основные горные гряды, многочисленные реки проложили себе русла к морям и океанам. Стабилизировался состав атмосферы, постепенно утихли (хоть и не прекратились совсем) грозы, ураганы, землетрясения и вулканические извержения – все эти эпические природные катастрофы, которые являлись рядовыми и постоянными событиями на этапе формирования поверхности планеты.
       Время от времени случалось что-то экстраординарное, от чего содрогалась вся планета и всё живое на ней. Случались титанические выбросы в атмосферу пепла и дыма из всё ещё бурлящих недр. Наступали периоды глобальных похолоданий, сопровождавшиеся оледенением огромных территорий, и таких же глобальных оттепелей.  Из глубин Космоса периодически прилетали случайные гости – мелкие и огромные, поодиночке и стаями, каменные и металлические. Они с чудовищной силой врезались в земной шар, сотрясая земную твердь, и поднимая в воздух огромное количество пыли.  Само Солнце по каким-то внутренним причинам иногда словно приходило в неистовство. И тогда из него вырывались длинные протуберанцы бушующего пламени, а вместе с ними – яростные ливни субатомных частиц, которые бомбардировали Землю, повышая её общий радиационный фон.
       Под влиянием таких катаклизмов Жизнь на Земле съёживалась (иной раз очень даже существенно), но не сдавалась. Напротив, каждый такой нажим со стороны природных стихий заставлял её изобретать новые приспособления, новые способы борьбы за собственное сохранение, причём от раза к разу всё более совершенные. Жизнь со временем стала настолько цепкой, что, похоже, уничтожить её совсем можно было бы только вместе с самой планетой. Но Вселенная оказалась всё же не настолько сурова.
       Итак, эволюция на Земле продолжалась, а вместе с ней продолжались великие эволюционные эксперименты. Успели возникнуть и исчезнуть навсегда многие виды живых существ. Некоторые здравствовали весьма долго, а иные оказались столь хорошо приспособленными, что практически не менялись на протяжении сотен миллионов лет.
       Появились многочисленные виды насекомых, паукообразных, моллюсков, амфибий. Вслед за последними пришли рептилии, которые, также постоянно видоизменяясь, господствовали в биосфере многие десятки миллионов лет.  Это было мощное и очень разветвлённое направление эволюционного потока, которое породило самых разных тварей.  Среди них были обитатели и морские, и наземные, и даже такие, которые со временем отрастили крылья, научились летать и стали прародителями птиц. Были среди тех ящеров как мелкие, так и едва ли не самые громоздкие существа за всю земную историю; как мирные растительноядные, так и наиболее свирепые, безжалостные хищники из всех, каких только создавала эволюция.
       Жили и такие, совсем неприметные, занимавшие очень скромную нишу в природе, и уж никак не претендовавшие на звание «царей природы», которые дали начало новой эволюционной цепочке.  Они отдалённо напоминали крыс, сновали в траве под корягами и ловили зазевавшихся насекомых и прочих мелких беспозвоночных созданий. Эти мелкие зверьки «изобрели» новый фокус. Своих будущих детёнышей они уже не бросали на произвол судьбы в виде отложенных икринок или яиц, как это было у рыб, пресмыкающихся и ящеров. Они вынашивали потомство внутри своего организма, а вскоре приспособились выкармливать новорождённых выделениями своих специальных желёз. Это повлекло за собой радикальные изменения во всём строении организмов, образе жизни и обмене веществ.  Новым существам – предкам млекопитающих – пришлось стать теплокровными. И это тоже было огромным достижением эволюции. Ещё одной принципиально важной вехой в развитии Жизни, как потом отметил бы свидетель.
       Именно эти существа смогли выжить, когда произошла очередная катастрофа, оказавшаяся фатальной для динозавров, но в конечном счёте благоприятной для теплокровных. Подобных по размаху происшествий, губительных для многих видов, в истории Земли было по разным причинам несколько. Но из всех кризисов, через которые прошла биосфера, тот был особенно тяжёл.
       Примерно через триста миллионов лет после выхода рыб на сушу крупный метеорит ударился в материковую часть Земли. В воздух взметнулась гигантская туча пыли, которая разошлась повсюду и зависла долго не оседающей пеленой. Земная атмосфера стала плохо проницаема для солнечных лучей, из-за чего поверхность планеты перестала прогреваться так, как раньше. Наступил долгий период всеобщей зимы, и холоднокровные рептилии не перенесли этого. Они вымерли почти полностью, остались только некоторые из тех, которые обитали в воде, и в самых жарких регионах планеты – ближе к экватору.
       Вместе с ними исчезли и многие другие виды – возможно, погибла большая часть живых организмов, оказавшихся не готовыми к такому резкому изменению условий. Но, как это уже не раз случалось, наиболее приспособленные выжили. Эра ящеров закончилась, на смену им пришли другие существа, которым предстояло начать новую.

                *

       Те небольшие теплокровные и живородящие твари, которые в эпоху торжества динозавров «не поднимали головы», теперь стали хозяевами суши.  Настало их время – конечно же, не сразу, но по эволюционным меркам очень быстро. Было ли это случайным везением, своего рода выигрышным билетом в будущее, внезапно подаренным природой? Не случись этот планетарный катаклизм, ящеры и далее развивались бы в сторону всё более совершенных машин для охоты, а предки млекопитающих и дальше оставались бы в их тени? Или подобный поворот эволюции был закономерен – срок гигантских рептилий заранее был отмерен эволюцией, и они всё равно уступили бы новым формам жизни?
       Наблюдатель вряд ли однозначно ответил бы на эти вопросы. Скорее всего, он бы решил, что такие перемены были результатом и случайности, и закономерности – точно так же, как дело обстояло с самим зарождением Жизни на этой планете. С одной стороны, встреча Земли с тем метеоритом – это была вероятностная флуктуация космического масштаба, ставшая для одних видов гибельной, а для других – огромным подарком судьбы. С другой стороны, случайным ли было то, что такие более приспособленные, эволюционно более перспективные организмы вообще появились, и просто ждали своего часа? 
       Всё развитие Вселенной от Большой Вспышки свидетельствовало о том, что сложное и тем более гармоничное, высокоорганизованное образуется в относительно небольших масштабах. То есть там, где возможно увеличение количества внутренних активных связей,    и что неосуществимо на длинных расстояниях. А гигантизм, чисто количественный рост без качественного – это эволюционная бесперспективность, путь в никуда.  Другими словами, чтобы развиваться, Жизни старалась изобрести и выпестовать живые образцы, оптимальные по размеру, строению и способу обмена веществ.  Огромные ящеры для этой цели плохо подходили, что и подтвердила очередная планетарная катастрофа.
       Как бы то ни было, теплокровные, сменившие рептилий, очень быстро заполнили природные ниши и начали развиваться по всем возможным направлениям. Они тоже разделились на плотоядных и вегетарианцев (хотя вскоре появились и всеядные), а со временем – на всевозможные виды, отряды и семейства. Они стали весьма отличаться друг от друга по ареалам обитания, приспособительным устройствам и многому другому. Эти существа были не столь крупными, как многие динозавры, хотя некоторые достигали внушительных размеров.  Главное, что отличало млекопитающих от всех предыдущих эволюционных форм – то, что у них невиданными темпами развивалась нервная система.
       Да, то специализированное устройство для распознавания сигналов внешнего мира, реагирования на них, и заодно для управления функциями организма. Та часть организма, которая у простейших состояла из нескольких нервных клеток, отвечавших за сокращения и хватания. У более высоко организованных она управляла более сложными формами поведения, и соответственно, требовала большего количества этих нервных клеток и связей между ними, а также со всем организмом в целом. 
Уже рыбы имели и головной мозг, и спинной – своего рода продолжение центра управления, а также периферийные отделы, посредством которых управляющие сигналы приходили к местам назначения и приводили их в движение.
       Та же система присутствовала и у всех более совершенных существ, – конечно же, в модифицированном виде, соответственно их положению на эволюционной лестнице. Амфибии и рептилии в этом отношении ненамного превзошли своих предшественников, обитавших в океане.  Для того, чтобы преследовать и кусать добычу (водившуюся вокруг в изобилии), а в свободное от охоты время заниматься размножением, особо сложной нервной системы не требовалось.
       Положение изменилось, когда на смену ящерам пришли теплокровные млекопитающие существа. Они отличались от рептилий большей индивидуальной автономностью, так как не столь зависели от температурных перепадов окружающей среды. Да и сами их отношения со средой были сложнее.  Уже сам факт выкармливания детёнышей был одним из факторов совершенствования их нервной системы, увеличения и усложнения головного мозга. И в остальном поведение теплокровных заметно усложнилось: появились новые изощрённые инстинкты, поведение стало куда гибче и разнообразнее. Это можно было увидеть на многочисленных примерах: выбор и привлечение партнёра для продолжения рода, алгоритмы поиска пропитания, взаимодействие между особями своего вида и прочее…
       Снова – уже в который раз – озадаченный наблюдатель, отслеживая этот, казалось бы, совершенно невероятный процесс, не мог бы понять одну вещь. А именно – ту, что вообще была связана с появлением и развитием всех эволюционных приспособлений. То ли насущные потребности каким-то неосязаемым, метафизическим образом стимулировали развитие соответствующих органов, конечностей и прочих составных частей организма (другими словами, функция определяла структуру). То ли, наоборот, слепая эволюция, проводя наугад многочисленные эксперименты, в результате миллионов неудачных попыток, наконец находила удачное конструктивное решение, которое закреплялось и передавалось потомкам (то есть структура определяла функцию).
       Во всяком случае, в случае с развитием головного мозга эта загадка выглядела наиболее выпукло. Мозг живого существа, усложняясь, ставил новые и всё более трудные задачи – а это, в свою очередь, побуждало его становиться ещё более сложным. Конечно, это не было заметно на протяжении жизни отдельного существа. Но это вполне можно было проследить в достаточно длинной цепочке поколений, ведущей на более высокую ступень эволюционной лестницы.
       Вероятно, в конце концов наблюдатель пришёл бы к выводу, что в этом процессе невозможно выделить одну сторону как определяющую. Ни структура, ни функция не были ведомыми или ведущими; это были две ипостаси чего-то единого и скрытого, что выражалось наружу как целесообразность. Проявление всё той же Тайны за пределами видимого; всё того же изначального Намерения, ставшего истоком всех причин и следствий.

                *

       С приходом млекопитающих эволюционный прогресс резко ускорился. За «каких-нибудь» несколько десятков миллионов лет эти существа распространились почти по всей суше, а некоторые вернулись в океан.  И опять же, среди многочисленных к тому времени видов существовали свои доминанты. Это были главным образом наиболее крупные хищники, но также и такие вегетарианцы, которые из-за своих размеров могли их не опасаться. 
       Были среди прочих и мелкие шустрые зверьки, обитавшие в кронах деревьев.  Они вели стайный образ жизни, были всеядны, очень подвижны и ловки, обладали острым зрением. Но главное их отличие состояло в относительно большом головном мозге. Так распорядилась эволюция, и это сделало их куда сообразительнее многих других животных. Они опережали представителей других видов во всём, что касалось распознания разных явлений в окружающем мире и реагирования на них. И вероятно, уже тогда среди них выделялись некоторые особи, чуть более наблюдательные и сметливые, чем их собратья.
       Наблюдатель, возможно, отметил бы, что у этих выделявшихся экземпляров был более выражен исследовательский инстинкт – качество, которое при тщательном наблюдении можно было бы заметить даже ещё ранее. Оно не было присуще всецело какому-то виду. Оно обнаруживалось и у более простых существ, однако уже имевших достаточно развитую нервную систему – настолько, чтобы накапливать и обрабатывать впечатления. Конечно, его активнее проявляли существа эволюционно более развитые, но в то же время оно заметно варьировалось от одной особи к другой внутри вида. У отдельных представителей того же вида оно было выражено сильнее, чем у большинства других.
       Эта странная и нетипичная форма поведения, безусловно, была связана с поиском пропитания и лучших условий. Но, как ни странно, им не исчерпывалась. По отношению к главным инстинктам этот был избыточен: он не относился к активности, необходимой для выживания. И – что было совсем уж необычно – проявлялся не только коллективно, но также и скорее индивидуально. Что-то побуждало (и опять – побуждало, а не заставляло!) отдельных теплокровных существ нарушать общепринятые видовые нормы. А именно: соваться туда, куда ещё никто их них не забирался, и где их вполне могла подстерегать опасность.
       Свидетель эволюции, сравнивая разные виды, наверняка бы заметил, что среди тех древесных обитателей чаще, чем у других животных, встречались такие вот первопроходцы в неизвестное – наиболее бесстрашные и любопытные. Именно они первыми пробовали какой-нибудь незнакомый плод, хватали неизвестное насекомое, подбирали подожжённую молнией ветку. Или отправлялись куда-нибудь подальше – узнать, а что же там? – хотя и здесь было вполне комфортно, сыто и безопасно.
Порой это заканчивалось гибелью исследователя, но выжившие приобретали новый опыт и, что важно, делились им с соплеменниками. Индивидуально добытое и ценное знание становилось общим достоянием.
       Таким образом, этот вид, помеченный своего рода «повышенной любознательностью», оказался также наиболее быстро прогрессирующим. Пока наблюдатель не мог бы сказать, что это был авангард эволюции. Но весь ход эволюции показал: то, насколько совершенны охотничьи приспособления какого-либо хищника, не является настоящим критерием развития.  Им, скорее, является сложность поведения, взаимодействия с миром – и с такой точки зрения именно те древолазы оказались самыми перспективными. Они быстрее других видов обучались тому, как наилучшим образом действовать для выживания. А главное, их поведение мало-помалу стало выходить за пределы инстинктивно обусловленного.
       Самые «продвинутые» особи самостоятельно добывали новые сведения о мире и находили путём проб и ошибок полезные навыки. Другие, подражая, перенимали это у научившихся собратьев, обучали своих детёнышей. А поскольку они жили стаями, приёмы коммуникации тоже приходилось сообща совершенствовать. Что добавляло сложности в индивидуальное и коллективное поведение, стимулируя дальнейшее развитие вида.
       Таким образом, эти любопытные животные довольно быстро карабкались вверх по эволюционной лестнице. Видоизменяясь, они дали начало нескольким самостоятельным линиям (которые их отдалённые потомки обобщили названием приматы). Некоторые из этих видов стали со временем довольно крупными. Естественным образом увеличился и усложнился по структуре их головной мозг – главное эволюционное достижение.

                *

       Ещё около пятидесяти миллионов раз Земля совершила обход вокруг Солнца, и за это время приматы стали сильно различаться друг от друга по группам. Некоторые – те, что помельче, так и остались скакать и лазать по деревьям. Они оказались идеально приспособленными для такого образа жизни. Других – тех, что были крупнее – ждала иная участь. Они предпочли покинуть привычные территории и отправиться искать новые.
       Отчасти это был их эволюционный выбор. Хотя в большей мере его обусловили изменяющиеся условия жизни, такие как засухи и похолодания, периодически случавшиеся во всех райских уголках. В поисках мест, более благоприятных для обитания (а в какой-то мере и под влиянием того самого инстинкта исследователя) эти крупные обезьяны мало-помалу спустились с деревьев и научились ковылять по земле на задних конечностях.
       Они начали осваивать новую среду – саванны, бассейны рек, прибрежные территории крупных водоёмов. Им пришлось менять повадки и рацион, вырабатывать новые охотничьи навыки, по-другому организовываться внутри своих сообществ. Перемены в условиях жизни потребовали и новых эволюционных изменений в строении тела. 
       Постепенно те крупные приматы приобрели устойчивость при ходьбе на задних конечностях, и скоро такой способ передвижения стал для них основным. Передние конечности (ставшие верхними) высвободились для других задач – более сложных, чем хватательные. Строение челюстей и зубов постепенно адаптировалось к меню, в котором появилось много белков. Если раньше мелкие приматы питались в основном тем, что давали деревья, то крупные обитатели саванн помимо растительной пищи добывали и животную. Они охотились сначала на небольших, а потом на всё более крупных зверей, ловили на мелководье рыбу, а иной раз не брезговали и падалью. Менялась и глотка вместе с голосовым аппаратом. Общение между особями в стае становилось всё разнообразнее и сложнее, и теперь им нужно было учиться по-разному модулировать издаваемые звуки.
       Одновременно быстрыми темпами развивался мозг. Это было тем быстрее, чем сложнее становилось взаимодействие внутри обезьяньих стад, и чем более трудные задачи приходилось им решать. Если бы свидетель продолжал своё долгое наблюдение, он бы на примере этих существ, оседлавших гребень эволюционной волны, в который раз отметил лавинообразный, ускоряющийся характер развития Жизни в целом.
       И снова та старая загадочная дилемма предстала бы перед ним во весь рост.
       Можно было подумать, что новые проблемы заставили крупных обезьян «вырастить» себе такое эффективное средство справляться с ними, как большой головной мозг. Движущие силы эволюции, создавая приматов, как будто предвидели, что данный орган окажется столь действенным орудием борьбы за существование. Как подобное (в отношении других органов) происходило и для многих других форм Жизни на протяжении всего трудного пути её развития.
       А с другой стороны, всё это выглядело постепенным и чисто случайным процессом. Как если бы он шёл исключительно методом проб и ошибок; мелкими и осторожными, чуть ли не боязливыми и сделанными наугад шажками. Многочисленные отклонения в поле эволюционных возможностей накапливались и отсеивались, пока не получилось удачное решение. Потом оно закрепилось в качестве полезного по тому же эволюционному механизму отбора, отработанному за миллионы лет – на равных правах с панцирем, шипами, клыками, плавниками, крыльями, рогами и прочими приспособлениями.
       Как бы то ни было, до человека стало уже близко.

                *
 
       В который раз космический наблюдатель, разглядывающий на поверхности Земли загадочный процесс под названием «эволюция Жизни», узрел бы появление чего-то совершенно нового, но не смог бы указать точно момент, когда это появилось.  Он бы видел, что большие обезьяны – из тех, что навсегда покинули тропические леса и расселились на равнинах – в течение приблизительно пяти миллионов лет превратились в каких-то других существ. «Новые» внешне всё ещё сильно напоминали относительно недавних предков, которые предпочли редколесье и саванну джунглям. Но уже заметно отличались от хвостатых дальних родственников, скачущих по деревьям. 
       По облику, поведению и образу жизни их уже вполне можно было назвать новым видом. Точнее, видов было несколько: эволюция крупных приматов происходила по нескольким параллельным и весьма жёстко конкурирующим линиям. При этом разные виды новых приматов объединяли и отличали от прочих несколько важных признаков.
       Они уже вполне уверенно передвигались на двух бывших задних, а теперь нижних конечностях. Спина выпрямилась, положение тела и головы постепенно стало вертикальным. Глаза приспособились смотреть не только рядом и возле, но также вперёд и вдаль. Таким образом поле зрения новых приматов, возможно, несколько сузилось. Но взамен их взгляд стал гораздо вернее направлен куда надо и точнее сфокусирован на чём надо. В целом выигрыш во внимании был налицо. Главное, что теперь они выучивались замечать в окружающей действительности всё больше.
       Древний способ организации – стая – у них изменился в сторону большей сложности. И до того у обезьян никакая особь не выживала в одиночку, однако теперь приматы стали организовываться в сообщества с выраженной структурой. Появились первые коллективы с устойчивым распределением ролей: самцы-охотники и самки-хозяйки, старшие воспитатели и младшие воспитуемые, сильные опытные вожаки и далеко не столь сильные и опытные подчинённые. В таких сообществах каждая особь перенимала нужный опыт гораздо быстрее, чем это происходило в стаях. Не менее существенным было то обстоятельство, что коллективно гораздо эффективнее было решать все трудные задачи выживания: добывать пропитание, искать новые места обитания, защищаться от хищников (а потом и соседних враждебно настроенных племён).
       Жизнь в новом типе сообщества потребовала усовершенствовать и навыки общения. Тех жестов и звуков, которыми обменивались лесные обезьяны, явно не хватало для передачи сведений в среде новых существ. Постепенно у новых приматов сформировалась общепринятая система сигналов, и это были гораздо более членораздельные возгласы, чем рычание и визг. Это уже было похоже на язык. Если поначалу система коммуникации у первых приматов служила для передачи эмоций, то человекообразные стали связывать (по общим и стихийно сформированным соглашениям) свои издаваемые звуки с объектами окружающего мира и их свойствами. То есть в общении появилось прототип слова и его первой специализации – названия. А позднее, с развитием разума, в мышлении и речи возникло и нечто более сложное, чем название – понятие.
       И ещё одно важное отличие было у обезьяньих потомков. Передние конечности видоизменились настолько, что кисть стала в состоянии выполнять множество разных функций, помимо хватательных. Некоторые большие обезьяны и раньше «догадывались» до того, чтобы взять камень и разбить им твёрдую скорлупу ореха или щепкой выковырять из-под коры съедобных личинок. Но новые существа, приспособив руки для использования разных предметов, делали это не спонтанно, а уже вполне естественным образом.  Довольно скоро они сообразили, что «продолжение» руки в виде камня или палки может быть во многих случаях гораздо эффективнее, нежели одна рука. Так у приматов появился новый способ взаимодействия с окружающей природой – посредством орудий.
       Эту новую способность предки людей освоили достаточно быстро. Но качественный скачок произошёл, когда некий особенно сообразительный экземпляр придумал изготовлять орудия с помощью других орудий. А чуть позднее его собратья, убедившись в эффективности нового метода, взяли его на вооружение.
       Всего несколько десятков тысяч лет понадобилось тем существам, которые были уже не обезьяны, но пока и не вполне ещё люди, научиться этим операциям. На такие действия не было способно до сих пор ни одно животное. От использования простого камня перейти к камню намеренно обтёсанному, и от обычной палки – к палке, целенаправленно заострённой.
       Все эти перемены в жизни новых приматов, да и с ними самими, с необходимостью сопровождались развитием их головного мозга. Были и другие отличия обезьян от человеческих предков. Но самым существенным, ключевым было то, как видоизменялся этот конгломерат нервных клеток (нейронов), собранных в черепной коробке.
       Впервые в истории Земли у живых существ появилось нечто надстроечное над теми мозговыми структурами, которые регулировали все жизненные функции организма. Это избыточное количество нейронов понемногу, почти незаметно, но неуклонно увеличивалось от поколения к поколению. Старый образец мозга обрастал ими, будто корой, и становился больше. Возникало нечто такое, что со временем стало самым сложным на Земле, а возможно, и во всей Вселенной.

                *

       Одна из ветвей человеческих предков оказалась (никто не знает, в какой мере случайно, а насколько закономерно) более эволюционно перспективной, чем остальные. Не обязательно ими оказались самые крупные или обладатели самого большого мозга; и не факт, что они были физически сильнее и агрессивнее, чем их родственники. Даже повышенная сообразительность сама по себе не гарантировала лидерства того или иного подвида приматов в эволюционной гонке.
       Вероятнее всего, вперёд вышли те, чьи племена были более организованные; с развитой выше, чем у других, коммуникацией и выраженной структурой первобытного общества. Или даже те, где были лучше развиты навыки взаимопомощи между особями и вообще зачатков всего того, что впоследствии люди стали называть «человечностью». Вполне возможно, что элементы именно такого отношения к соплеменникам и позволили первобытным людям создать общество, наиболее сплочённое и приспособленное к выживанию.
       А может быть, выдвижению какой-то линии сильно поспособствовала обычная слепая удача, совершенно случайное стечение обстоятельств. Возможно, более сильные, многочисленные или перспективные просто выдохлись в истребительных войнах между собой за территорию и ресурсы. Их популяции ослабли настолько, что не смогли продолжить род и бесследно растворились в истории, никем не написанной. Или их скосила эпидемия какой-нибудь болезни.  Или же они не перенесли похолодания, пришедшего с очередным ледниковым периодом. А выжили те, кто, уступив более сильным, отправились на поиски нового Эдема – и тем самым успешно реализовали свой шанс.
       Не исключено, что какие-то линии скрещивались, давая новые направления, удачные и не очень. Сценариев формирования вида Хомо сапиенс (как он себя потом назвал) могло быть множество.  Параллельно рождению нового вида предки человека медленно, но неуклонно расселялись по поверхности планеты, уходя всё дальше от своей прародины (большой части суши, позже именовавшаяся Африкой) на другие континенты.
       Как бы то ни было, примерно за двести тысяч лет до появления современного человека выделилась та линия, которая в конце концов привела к нему.  Уже давно человеческие предки научились пользоваться огнём и обрабатывать камень.  Они были уже достаточно разумны для того, чтобы изготовлять кремневые орудия и одежду из шкур добытых животных, выработать приёмы коллективной охоты, и не только заселять пещеры, но и строить самые примитивные жилища.
       И вот скорее всего тогда, на заре нового вида, в сознании первобытных людей, наполненном устремлениями чисто биологического свойства, неотчётливо и без всякой причины забрезжило что-то другое.  Нечто иное, чем весь этот набор инстинктов и привычек, целиком направленных на то, чтобы добыть еду, согреться, отогнать хищников, произвести на свет и выкормить потомство. В те моменты, когда нужда отступала на второй план, когда не угрожала никакая внешняя опасность, и можно было на короткое время отвлечься от тысячи забот, в области внутренних чувств того или иного примата стали появляться какие-то странные мгновенные проблески. 

                *

       Никто не узнает, когда, в чьём мозгу, при каких обстоятельствах такой проблеск произошёл впервые. Ибо это странное явление само по себе никак не отражалось на физическом состоянии мира, не оставляло ни малейших следов. Это событие было сугубо внутренним для того безвестного примата, несущественное для всего, что творилось снаружи, и неощутимое для сородичей. 
       Возможно, это случилось с какой-то из особей, когда они компанией сидели вокруг костра, в угрюмом молчании глядя на языки пламени – таинственную и грозную стихию, но в то же время такую полезную и уютную, если её приручить.  А может, в какой-то момент один из самых наблюдательных поднял глаза к ночному небосводу, и вид чёрной загадочной бездны с россыпями светящихся точек вогнал его в трепет, заставил ощутить внутри себя биение чего-то нового, чего он не испытывал ещё никогда. Или созерцание заката над прерией с буйством красок вызвал это необычное состояние, заставившее вдруг непонятно почему чаще застучать сердце грубого обезьяночеловека.
       Неважно, кто и когда первым это почувствовал, или пережил, или что стало побудительным толчком. Это уже было в воздухе, которым дышали новые существа, оно было готово проявиться у того и у этого, раньше или позже.
       Даже если бы тогдашние приматы владели самым примитивным языком, то и тогда они вряд ли смогли бы объяснить сородичам происходившее с ними. Этому не было аналогов, для выражения этого в их сигнальной системе не было средств. Оно относилось не к явлениям внешнего мира, а к их внутренним психическим состояниям. Что-то такое, что выходило за пределы им знакомого, всей совокупности их привычных эмоций и чуть-чуть социализированных инстинктов. Новое ощущение было как бы надо всем этим и приходившим неизвестно откуда. Оно собирало воедино разрозненные, беспорядочные пучки восприятий и элементарных ассоциаций, придавая им нечто отдельное и оформленное. Оно позволяло соединить разные явления и вещи, установить между ними связи, отследить их значение для жизни и закрепить это в памяти.
       Приматы, у которых это началось, не знали, что их мозги произвели на свет первые мысли, и не могли поделиться ими с собратьями. Но, по крайней мере, можно было опробовать и передать традиционным способом – на практике – то ценное, что позволял такой способ воспринимать реальность.
       А позволял он, как быстро оказалось, довольно-таки многое. Уже не нужно было в бессчётный раз натыкаться на те же препятствия и совершать те же ошибки, зачастую стоившие жизни. Стало можно прогнозировать явления, зная их связь друг с другом. Посредством мысли уже можно было сознательно использовать свойства природных материалов, учитывать повадки животных, отличать съедобные растения от несъедобных, совершенствовать орудия и многое прочее.
       Наверное, вскоре после появления первой мысли у приматов, возникло и удивление – насколько же новый способ взаимодействовать с окружающей действительностью оказался действенным и универсальным. Он показывал своё преимущество перед инстинктивным буквально во всём. У приматов, научившихся мыслить, наступила эпоха нового открытия мира.

                *

       Однако у мысли был и ещё один важный аспект внутреннего порядка. Вероятно, другим, не меньшим поводом к удивлению для человеческого предка, которого впервые посетила мысль, стало осознание себя.
       Когда в мозгу примата послышался тихий и до поры невнятный шёпот разума – скорее всего, не сразу, а после нескольких повторений (ведь это новое непонятное состояние периодически возвращалось), скоро к нему пришло и чувство своей отдельности. Сначала, возможно, предок человека не придал значения этой внезапной помехе внутри привычного течения собственных эмоций и инстинктивных реакций. Но потом он задержал на ней внимание – раз, другой, и вдруг что-то словно прорвалось из глубин его существа наружу.
       Вся привычная реальность, в которую примат был органически включён с рождения, вдруг раскололась надвое. Отныне был мир вокруг: природа, небо, солнце, деревья, звери, соплеменники – всё вместе – и был почему-то оказавшийся отдельно от всего этого и взирающий на всё это он сам. Наверное, его ошарашило или даже шокировало столь внезапное и необычное переживание. И в его неокрепшем мозгу замерцал пока неоформленный и безмолвный вопрос, как обращение неизвестно к кому: «Кто это? Что это значит?»
       Если восприятия внешнего мира теперь вдруг стали каким-то чудесным образом складываться в связные конструкции, то был и кто-то, кто наблюдал (а возможно, и совершал) этот процесс. Должен был существовать и тот, кто не был этим телом, но был связан с ним и оперировал этими пока незамысловатыми цепочками связей.
       Древний примат – «пионер мысли» – инстинктивно чуял, что вот это непонятное происходит каким-то образом внутри него, не замечая того же у своих родичей.  Это отличало его от окружающих особей (одной из которых он был биологически), делало его кем-то отдельным не только от всего мира, но и от сообщества подобных себе – но пока только в его собственных глазах. 
       И вот тогда-то, почти одновременно с первой мыслью пришло или сформировалось интуитивное пока не понятие, но ощущение «самости». Окрепнув на протяжении многократных – поначалу мимолётных, но потом всё более продолжительных состояний, оно постепенно зацементировалось у каждого из «первопроходцев мысли» в качестве осознания себя самого. Понимания себя и как члена человеческого стада, и части этого большого разнообразного мира – но при всём том также и чего-то совершенно отдельного, некоторой воспринимающей целостной единицы.
       Потом таким же ощущением мало-помалу стали проникаться и остальные.
Конечно, для окончательного формирования «самости», недостаточно было жизни отдельного примата. Процесс шёл на протяжении многих поколений. Но, в конце концов, когда вид в целом стал разумным, возникло и «Я» как непременный спутник мыслящего существа. На определённой стадии развития первобытного человеческого общества уже каждый его взрослый член становился носителем самосознания. Всякое дискретное обособленное «Я», с одной стороны, было малой частью большого «Мы» – группы, рода, племени, вида. Но с другой, было ещё что-то сверх того – интуитивное осознание себя, отделённого от любой общности себе подобных, и чего-то абсолютно иного, чем всё, что находится в мире.
       Этот второй, как бы избыточный аспект самосознания не имел никакого социального наполнения. Точнее сказать, он вообще не был связан с миром значимых объектов и явлений. Он был запрятан куда глубже и проявлялся гораздо слабее, тоньше. Но всё же его можно было заметить, если сознание отвлекалось от внешней суеты и направлялось само на себя.
       Но и космический наблюдатель, каким-то образом заглянув внутрь черепной коробки – той самой, где впервые между отростками нейронов в коре мозга пробежал сложный импульс, соответствовавший первой мысли – и он бы был вправе задать тот же вопрос: «Кто это? Что это значит?»
       Чем это таким было? Что это значило для нового вида, для эволюции Жизни на Земле, для Вселенной в целом?
       С предельно отстранённой точки зрения это значило ровно столько же, сколь и любое другое событие с момента рождения материального мира. Мгновенное и растянутое на геологические эпохи, микроскопическое и космического масштаба. Это было эквивалентно образованию Млечного пути и Солнечной системы. Дрейфу тектонических плит Земли. Метеоритному дождю, низвергнувшемуся на её поверхность. Образованию первой белковой молекулы. Дрожанию ресничек инфузории. Массовому вымиранию огромных рептилий.
       Но при всём том данное событие отличалось от любых других изнутри, качественно. Количественно тоже можно было найти сколько угодно отличий от всех прочих. Но это было уникальным. Ничего подобного не происходило в природе, если брать планету Земля и всю Солнечную систему. И не факт, что во всей Вселенной уже где-нибудь когда-нибудь что-нибудь подобное случалось. 

                *

       Все невероятно долгие миллиарды лет, тянувшиеся с момента Большой Вспышки, материя пребывала целиком в косном, инертном состоянии. Фейерверк, давший начало миру, быстро остыл, его неистовая энергия законсервировалась в ничтожно малые капсулы.  Разлетаясь во все стороны, они практически потеряли связь с первопричиной этого разлёта, с тем бесконечным Целым, которое осталось за Великим Барьером и частью которого они когда-то были. Хотя слово «были» здесь можно применять только условно. По ту сторону Великого Барьера не существует ни времени, ни пространства, ни чего бы то ни было отдельно от великого Целого.
       Но то, что отделилось от Целого – от Изначального Источника и прорвалось через Великий Барьер к приключению в Неизвестном, когда-то должно к Источнику вернуться.  Такова закономерность всех Циклов. У этого отдельного – конечной части, прошедшей через инверсию (как бы выворачивание наизнанку главных свойств) пути назад, скорее всего, не существует. Во всяком случае, пока и гипотетический свидетель мировой эволюции, и реально существующие наблюдатели могли отметить только однонаправленное движение.
       Когда-нибудь, в отдалённом будущем, существование Вселенной должно прекратиться. Очередной Цикл закончится, и она вернётся к Изначальному Источнику, чтобы слиться с Ним. Так всегда было, и так будет в очередной раз.  То, что имело начало и имеет продолжительность, у того будет и конец.
       В генезисе мира как целого задан и финал. Задан – но не определён путь к нему.
       Вероятно, сценариев для этого существует множество. Космический наблюдатель мог бы при наличии фантазии придумать тот или иной. Самый простой – обратный путь: как если бы по неведомой вселенской причине начался отсчёт времени назад. Разлёт галактик замедлится и остановится, а потом сменится движением вспять, всё ускоряющимся сжатием. В конце концов всё сколлапсировало бы в точку, аналогичную той, с которой всё началось. Другими словами, такой процесс был бы попросту симметричен рождению и развитию Вселенной – с той разницей, что всё происходило бы в обратном направлении.
       Но это было бы слишком просто. И чего ради стоило бы устраивать такую бессмысленную мистерию?
       Возможен, наверное, и менее катастрофичный исход. Например, такой: всё, что обладает массой и энергией, постепенно рассеивается в Космосе равномерной и безжизненной пылью. Торжествует всеобщая тенденция к усреднению всего и вся, к распаду сложного на составные части. Наступает стадия предельного дробления. Через какие-то необозримые промежутки времени распадаются и пылинки, потом – молекулы и атомы, и, наконец, первоэлементы, из которых всё состоит (ибо даже они не вечны). И что потом? Всё поглощается пустотой, тает в вакууме и сливается с ним. Материальный мир просто растворяется на том уровне единства, на котором был рождён. Вместе с ним исчезает и Великий Барьер.
       То, что было какое-то время реальностью, полностью исчерпывает ресурс своей стабильности, и вновь входит в состав бесконечной Возможности. Той самой, из которой в какие-то критические моменты всегда рождалось и будет рождаться нечто новое.
       Но если нет никого, кто может всё это хотя бы представить, – сильно ли такое будет отличаться от первого варианта? А поскольку те, кто может себе что-то представить (то есть разумные существа), возникли – это позволяет наблюдателю предположить, что у Великого Архитектора был другой план.  Возможно, каким-то образом зависящий от этих разумных существ, или, по крайней мере, учитывающий их существование.
       Судя по тому, что свидетель видел бы от самого начала, замысел (если так можно назвать) состоял в том, чтобы дать возможность материальному миру развиваться неравномерно. И идти к финалу нелинейно и одновременно по разным траекториям.
       Одной из таких особых траекторий, вероятно, было появление Жизни и сознания.

                *

       Если доминанта всех событий во Вселенной – распад сложных структур на составные элементы и рассеяние, если преобладает общее направление перемен от целого к частям – то в локальных и частных процессах есть и противостоящая тенденция.  Не будь последней, не было бы даже таких простейших систем, как атомы. И конечно, не возникли бы ни звёзды, ни планеты, ни галактики.
       Размышляя о судьбе Вселенной, космический наблюдатель с самого начала должен был бы учесть эту способность материи к самоорганизации на всех уровнях. И признать, что такое свойство заложено в основании материи изначально.  Даже основные параметры, определяющие структуру и свойства мира в малом и в большом (фундаментальные константы, как назвали их разумные существа, когда открыли) «подогнаны» друг к другу так, что оставляют за веществом возможность собираться в сложные системы.
       То, что осколки после начального взрыва разлетаются до сих пор – это-то как раз не есть коренное свойство материи, это просто длящееся следствие того события. Это всего лишь факт, указывающий на условия, в которых родилась физическая реальность, и стоящий как бы вне самой этой реальности или над ней.
Возвращение всего разом, что было рождено Большой Вспышкой, к своему первоисточнику, без внутреннего развития и сопутствующих ему коллизий, было бы попросту скучным спектаклем. Представлением без действующих лиц, которое, к тому же, было бы некому смотреть, кроме самого режиссёра. Но и режиссёр остался не только за кулисами, но и вообще вне театра, который он построил.
       Действующие лица и зрители, по замыслу режиссёра (хотя корректнее говорить не о замысле, а о спонтанном творческом акте), должны были (вернее, с большой вероятностью могли) появиться, исходя из органической природы самого театра. Да и постройка театра сама по себе была частью большого представления. 
       Только лишь для попытки воплощения такого замысла потребовалась совокупность очень специфических условий, исключительно редкая во Вселенной. И к тому же астрономически долгое время, сравнимое с длительностью её существования.  Тем не менее, такой крохотный оазис в просторах Космоса нашёлся – по крайней мере, один.
       И попытка оказалась более-менее успешной.
 
                *

       Если подытожить, то для определённой части вселенского материала (той, что ожила) открылась возможность двигаться обратно к своему источнику своим путём. Но, что важно – не вспять, а по замкнутой круговой (лучше сказать – петлеобразной линии).  Речь не идёт, разумеется, о какой-то геометрической кривой в реальном пространстве; речь идёт об абстрактно мыслимой траектории, которая показывала бы изменения в состоянии.
       Собственно, у космического наблюдателя были бы основания предполагать, что и вообще вся остальная масса космического вещества стремится по похожей, но гораздо более протяжённой петле обратно к Источнику. С той разницей, что для обособившегося вещества, в котором проявилась Жизнь, это происходит гораздо быстрее. И – что не менее важно – ускоренно по сравнению с подавляюще огромной остальной массой.
       Эволюция Жизни на Земле совершается явно быстрее, чем меняются безжизненные островки материи, разбросанные в Космосе. Но мало того: процессы, происходящие в земной биосфере, имеют выраженную направленность и идут с ускорением. В этом легко убедиться, сравнив темпы развития разных форм Жизни – начиная от первых бактерий и заканчивая видом «человек разумный». По мере развёртывания эволюции появляются всё более совершенные приспособления, изнутри ускоряющие её течение. Этот процесс  вполне можно назвать автокаталитическим.
       Что же тогда представляет собою Жизнь как космическое явление, и разум, сознание как высочайшая точка её развития?
       Вспомним: вещественная плоть Вселенной от начала всеобщего времени бессознательно стремится к целостности. К тому, чтобы восстановить связь со своей прародиной – утерянным бесконечным Целым, частью которого она когда-то была. Это стремление распылённой материи к реинтеграции, практически незаметное, но постоянное, универсальное и всеохватное. Оно чем-то похоже на гравитацию, но, конечно же, имеющее совершенно не механическую и даже не энергетическую природу. Это нечто ещё более глубинное. Своего рода пробуждающаяся память об изначальном единстве мира – том самом единстве, о котором по-своему говорят и учёные, и философы, и поэты.
       Это скрытое влияние проявляет себя на всех уровнях, глобально и локально, у первоэлементов и у скоплений галактик. Оно проявляется в конкретных условиях настолько полно, насколько эти условия позволяют. Это невидимое глазу наблюдателя «давление изнутри»; но давление не силовое, а совсем другой природы. Оно просачивается сквозь жёсткую броню физических законов и без нажима, мягко, исподволь, почти незаметно формирует из простого – сложное, а из частей – целое. Именно оно как бы «заставляет» семя в почве в назначенный час пробуждаться, прорастать и тянуться к Солнцу.
       Жизнь – это обнаружение того «давления изнутри» в благоприятных условиях, когда это давление разворачивается наружу гораздо интенсивнее, чем в неживой Вселенной.
       Вековечная обратная тяга материи к состоянию, когда она не была ещё собою и существовала только как потенциал – та тяга выразилась на Земле в таком явлении, как Жизнь. По отношению к веществу всей Вселенной, живое состояние – это концентрированная реализация его стремления к восстановлению всеобщей целостности. Но реализация эта сильно локализована в пространстве и ещё далеко не закончена.
       Чего же достигло это устремление к моменту, когда появилось первые мыслящие существа? И есть ли предельная точка, конечный пункт у этого движения? Если да, то каков он и когда, при каких условиях наступит?
       Задавшись такими вопросами и хорошенько поразмыслив, космический наблюдатель понял бы нечто существенное. Чтобы раскрыть суть режиссёрского замысла, нужно сменить взгляд. Точнее, способ видения. С регистрации событий снаружи – к внутренней их стороне. От фасада внешних форм всего происходящего – к скрытой изнанке, где таится содержание.
               
                *

       Тут, однако, уместно сделать одно существенное уточнение. Когда мы говорим о том, что живое вещество движется туда же, куда и Вселенная в целом, но значительно быстрее, и  к тому же со всё увеличивающейся (по крайней мере, до сих пор) скоростью – какая именно скорость имеется в виду? 
       Конечно, это не физическая скорость как математическая характеристика движения (пройденное расстояние или число оборотов за определённое время). Здесь за определённый промежуток времени возрастает другое – нечто такое, что не может быть измерено и выражено количественными параметрами; для определения чего не существует величины в мире физических законов и отношений.
       В первом приближении можно сказать, что увеличивается здесь степень сложности материальных объектов – в смысле количества взаимосвязей внутри живых систем и между ними по сравнению с неживыми. Но это не всё, и, наверное, даже не главное.  Увеличивается и сложность процессов – опять же, и внутри самих организмов, и их взаимоотношений со средой. Далее, растёт мера целостности и согласованности – как каждой отдельной живой единицы, так и её как подсистемы, включённой в сеть одноуровневых и в иерархию высших природных систем, заканчивая биосферой как единым целым. И наконец (здесь мы подходим к сути), с появлением существ, обладающих сознанием, материя, казавшаяся мёртвой и инертной, раскрывает свой потенциал до самого основания. На этом этапе развития согласованность и сложность жизненных процессов внутри организмов достигают некоторого экстремального (в данных условиях физической реальности) значения. Вероятно, как никогда близкого к гармонии – той изначальной гармонии, какая она есть вне оков тотальной причинной обусловленности.
       Конечно, гармония скрыто присутствовала в мире и до человека, и даже до возникновения первого живого существа. Но до сих пор она находилась как бы за кадром всего происходящего во Вселенной. Наш гипотетический наблюдатель смог бы отметить только её отблески на самых, так сказать, низовых уровнях.  Но, проследив весь путь мировой эволюции вплоть до появления человека, он бы констатировал удивительный факт.
       В лице человека, конкретнее – посредством его мыслящего органа – материя обнаружила свою самую глубинную сущность. А именно – безосновную основу всего; то безымянное, что лежит в начале всех начал, откуда всё исходит и к чему всё возвращается.  То, для характеристики чего у разумного существа находится интуитивное предельное понятие гармонии.
       Это понятие (скорее даже символ) предельно, потому что его нельзя охватить чем-то большим или до конца разложить на более простые смысловые единицы. Оно, в каком бы контексте его ни использовать, всегда относится к идее целостности, восходит к целому, и в пределе – к изначальному всеобщему Целому.
       Однако применительно к первооснове оно оказывается сопряжённым с ещё одним предельным понятием-символом: свобода. Ибо гармония в условиях детерминированности всегда неполная, и чем больше степеней свободы, тем больше возможностей и для проявления гармонии. А с другой стороны, если нечто существует свободно, то есть вне власти стальных причинно-следственных законов – что же для этого нечто может быть движущим мотивом, если не стремление к гармонии?

                *

       И вот эта подспудная движущая сила вселенского развития в форме давления изнутри или, может быть, притяжения из будущего, за миллиарды лет долгого и трудного пути вылепила из материи что-то беспрецедентное по сложности. Внешне оно выглядело как комок розовато-серой студенистой массы, весящий около полутора килограммов и заполняющий основное пространство внутри черепов высших приматов.
       Сложным это образование было прежде всего количественно: как единая целостная система с количеством элементов, выражаемых астрономическими числами. Количество нейронов, составляющих человеческий мозг, сравнимо по порядку с количеством звёзд в средней галактике; а количество межнейронных связей ещё на несколько порядков больше. Если же прибавить к этому всё, что в этих воистину
бесконечных сетях происходит… 
       Представим, что универсальный наблюдатель каким-то образом сумел заглянуть внутрь работающего человеческого мозга и отследить хотя бы часть сигналов, которыми обмениваются нейроны и их отдельные группы. Наверное, он был бы поражён качественной сложностью – тем, как эта система работает. Тем, как она организована в единое целое, насколько тонкие и изощрённые механизмы обработки информации и управления функциями организма в ней задействованы, какова вообще степень согласованности процессов внутри неё.
       Собственно, подобное он мог наблюдать и в центральной нервной системе куда менее развитых существ. Но здесь эта сложность достигла максимума. Но не меньше его удивил бы запас неопределённости, неоднозначности в динамике внутренних состояний мозга – что на языке физических законов эквивалентно количеству степеней свободы.
       И наш космический свидетель эволюции, заново охватив взглядом весь путь развития Вселенной от её рождения в Большой Вспышке до появления человека мыслящего, сделал бы в конце концов вывод, к которому подходим и мы.
       Итак, в природе появилась дискретная целостная единица нового уровня. Того уровня, на котором максимально раскрывается потенциал физической реальности и проявляется изначальная Великая Целостность.
       По сути, это достижение точки разрыва в мировом порядке вещей. Это частичный возврат к Источнику, вернее, восстановление прерванной связи с Ним в условиях физической реальности. Это локальное, можно даже сказать, точечное преодоление Великого Барьера со стороны того и средствами того, что за этим Барьером оказалось.

                *

       Почему возможен такой, казалось бы, чересчур смелый вывод?  Да потому, что он, с одной стороны, следует из всей логики эволюции материальных систем во Вселенной.  А  с другой – из понимания того, что такое Жизнь и разум как явление, и каково их место во всеобщем порядке причинно-следственных связей.
       Как уже давно отметил космический наблюдатель, главное свойство, которое характеризует существование за Великим Барьером – детерминированность. Она разнообразная и многослойная, но если свести её на базовый физический уровень (где она и коренится), то можно сформулировать следующее.
       Никакой материальный объект не может вести себя таким-то образом и не может обладать такими-то свойствами, если это запрещено физическими законами. То есть существуют естественные ограничения на возможность перемен.  Если совсем просто, то в данном мире не может происходить вообще что угодно или как угодно. Это один аспект детерминированности.
       Другой заключается в том, что те же физические законы диктуют направление и характер изменений – тех, которые ими же разрешены. Опять же, упрощая до абстрактной схемы: из А в условиях B при воздействии C должно получиться D и ничто другое.
       Однако (снова констатируем) оба аспекта предполагают некоторую свободу, некое пространство вариабельности. В пределах разрешённого может происходить всякое. А директивный характер перемен задаёт начальное и конечное состояние, но способ достижения уже не столь однозначен. К тому же с ростом сложности систем возрастает неопределённость самих этих начальных и конечных состояний. Проще говоря, не существует никогда и нигде упомянутых A, B, C и D «в чистом виде». Они находятся под влиянием многих факторов и сами меняются, поскольку мир един в своём разнообразии и переменах, и в нём всё так или иначе связано со всем. И чем сложнее организовано то, что вступает во взаимодействие, тем менее однозначен результат, больше вероятных сценариев развития событий, шире зазор между действительным и возможным. 
       Уже в природе первоэлементов, то есть в фундаменте физической реальности, заложена квантовая неопределённость. А на уровне макроскопических объектов, состоящих из бессчётного множества первоэлементов, появляется другой тип неопределённости, который можно назвать комплексным.
       И когда степень сложности достигает некоторой пороговой величины, то наблюдается очень любопытный феномен. Во Вселенной, в очень малой её части и постепенно, через много стадий, возникли уникальные объекты (обладающие свойствами субъектов). Их существование не нарушает законов мироздания, но как бы отодвигает эти законы на задний план, выводя на передний нечто по сути другое.
       Вступает в свои права новый способ управления материей, и совершенно иной природы, чем причинно-следственная детерминация всех явлений. Проявление этого способа ничтожно в масштабах Вселенной, просто совершенно незаметно (по крайней мере, пока). Но оно имеет принципиальное значение. Уж во всяком случае, для нас – этих самых субъектов. 

                *

       Здесь уместно сделать не совсем лирическое отступление и задаться вопросом: а что это за инстанция над материей – природные законы? Откуда они взялись и где прячутся? Каким образом они движут и управляют всем, что происходит во Вселенной? Что является посредником между этой высшей управляющей инстанцией и из чего состоят эти «приводные ремни»?
       Наш космический наблюдатель, собрав все свои умственные силы, наверное, не нашёл бы ответа лучше, чем тот, что, вероятнее всего, законы возникли вместе с материалом Вселенной в момент Большой Вспышки. Они являются как бы имманентным, внутренне присущим свойством всего, что актуально обладает массой и энергией.
       То есть: в тот момент, когда бесформенная энергия обрела законченную, фиксированную форму и условия своего существования (пространство и время), все её дальнейшие возможности тоже структурировалась в виде объективных отношений, жёстко закреплённых в этой первичной мега-структуре. Иными словами, та конечная часть Бесконечного Источника, перескочившая через Великий Барьер и превратившаяся в новорождённую материю, сама установила для себя правила дальнейшей игры.
       Эти правила (включающие в себя в качестве начальных условий основные свойства мира – фундаментальные константы и главные законы) были установлены, так сказать, «для внутреннего пользования». То есть для данной возникшей Вселенной, и для всего, что в ней будет далее происходить до самого её конца.  Именно потому эти глубинные параметры оказались так «пригнаны» друг к другу: они изначально составляли целостную и замкнутую систему отношений. И они оставляли возможность при соответствующем развитии когда-нибудь появиться существам, способным это понять.
       Когда Цикл закончится, и существующая Вселенная исчезнет, это будет означать прежде всего исчезновение детерминированности. Законы причины и следствия просто перестанут действовать. Они не будут заменены на какие-то другие – они будут просто отменены. Реальность станет другой – тем, чем она была в составе Великого Целого. Собственно, это и будет снятие Великого Барьера, конец путешествия части в Неизвестном и воссоединение с Целым. Растворятся все замкнутые дискретные формы и восстановится единство, которое всегда было. Снова наступит изначальная свобода.

                *

       Но если появление существ, обладающих сознанием, означает размыкание скорлупы, в которую заключен весь материальный мир, то что это значит для мира и для существ?
       Разумеется, этот ничтожный прокол в порядке вещей не может существенно повлиять на мир в целом. И разумеется, не может отменить детерминированность, царящую во Вселенной. Условия, которые позволяют этой микроскопической – даже не форточке, а сквозной поре в Великом Барьере приоткрыться на другую его сторону – сами, повторим, эти условия парадоксальным образом являются частью общей глобальной сети причинно-следственных связей. Иными словами: в детерминированном мире его же собственными средствами и по его же законам, спонтанно пробуравливается тончайший канал (скорее капилляр), соединённый с реальностью, где детерминированность отсутствует.
       Долгое и упорное бурение этого канала через толщу Великого Барьера – это и есть эволюция Жизни от первых белковых молекул до появления существ, обладающих самосознанием. Хотя, если быть совсем точным, начало процесса бурения на самом деле совпадает с моментом Большой Вспышки. А конец его, вероятно, ещё далеко, в неопределённом будущем.  Хотя знать это точно никто не может…
       Как бы то ни было, эволюционно мы, представители вида «Человек разумный», находимся в той его стадии, когда как минимум можем это констатировать.
А по ходу повествования в компании космического наблюдателя наконец добрались до этого водораздела.
       Кто же тот невидимый бурильщик? Каковы его намерения? Есть ли у него цель и если да, то какая?
       Парадоксальным образом невозможно найти конкретного «кого-то», кто намеренно и целенаправленно просверливает этот капилляр. И в то же время несомненно, что это делается при непосредственном участии индивидуализированного сознания; и кому как не нам, самосознающим существам, об этом знать?
       Есть движущая сила – скрытая в материале Вселенной память об Источнике. Эта неустранимая память существует наряду с природными законами и ограничениями, но заложена глубже них. Это перманентное напряжение в фундаменте материи, похожее на сжатую пружину, которая, распрямляясь, высвобождает из недр физической реальности другую – метафизическую (если угодно, до-физическую или после-физическую). Это потенциал свободы от любых ограничений, который при всяких условиях стремится к самораскрытию, к реализации и использует для того все возможности.
       Это как зов бесконечности где-то внутри материи, бессознательное стремление от тотальной раздробленности к первичной целостности вне границ и условий. Это стремление, которое на Земле (и возможно, ещё где-то во Вселенной) приняло ускоренную форму. Оно вызвало из неживого минерала Жизнь, стало эволюцией, проделало долгий трудный путь, и, наконец, в облике человека сфокусировалось, заострилось до предела. Оно превратилось в место, где происходит бурение, и одновременно в орудие этого бурения.
       Таким образом, чтобы сказать, кому и зачем «понадобился» такой вот хитрый финт, нужно иметь в виду то, что находится по обе стороны просверленного канала.
       С одной стороны – спонтанная творческая активность пробудившегося Источника – без определённой цели, просто проявление Его природы, Его сущности, Его естества. 
       С другой стороны – ничтожно малая частичка от продукта этой активности, но уникальная по своим качествам – такая, в которой смогли проявиться в достаточно большой мере качества самого Источника. Эта частичка как природное образование подчиняется всем природным законам и имеет свои частные биологические цели. Однако в ней, как в концентрической воронке, сосредоточилась глубинная бессознательная тенденция всего мира вспомнить свою подлинную основу и вернуться к ней – вследствие чего стала сознательной.
       Сознание себя самого, которое однажды вдруг обернулось для примата ошеломляющей стороной, аспектом невыразимой тайны – с одной стороны, это было прозрение материи о собственной настоящей природе. А с другой, это был встречный процесс: Источник вдруг посмотрел на себя со стороны – из бесконечности в конечное, сквозь темноту Вселенской ночи, через миллиарды лет путешествия в Великой Неизвестности, в очень мутное и искажающее зеркало. Но оттуда, через глаза косматого обезьяночеловека, неожиданно выглянула неопределённость, не имевшая никаких признаков; только голый безмолвный вопрос, обращённый неизвестно кому: «Кто это? Что это значит?» 
       И тогда Источник узнал себя.

                *

       Теперь пора вернуться к нашему далёкому предку. Итак, однажды его застал врасплох, ошеломил, вогнал в ступор этот внезапный и беспричинный разрыв в его привычной картине мира. С этого момента порядок вещей для первобытного человека необратимо изменился.  Он стал ощущать в себе некоторую раздвоенность, когда направлял свой недоумённый взгляд от внешних впечатлений на собственные ощущения и цепочки связанных образов, которые выстраивались как бы сами собой. Вероятно, он был также удивлён связью, которую замечал: чем больше возникало в его психике таких упорядоченных цепочек, тем интенсивнее было это странное чувство своей обособленности.
       До того он просто был органичной частью этого пёстрого разнообразного мира, иногда дружелюбного, но чаще пугающего и враждебного. Но после внутреннего кризиса, перетрясшего беднягу до основания, он обнаружил глубоко в себе самом что-то совсем другое, чем весь этот внешний мир. И от этого было уже не избавиться. То, что произошло с ним, сделало его другим, провело границу. Сначала – между ним и его сородичами. А потом – между ним и вообще всем, что было вне его и чему он чувствовал себя принадлежащим уже не столь всецело, как раньше.
       Наверное, уже в этом поколении первых людей, а может быть, в самых ближайших, произошёл очередной эволюционный скачок. Сознание и самосознание вошло в человеческую природу. Очень скоро и другие представители вида ощутили в себе то же самое и прошли через такой же внутренний кризис. Мало-помалу в процессе коммуникации у первобытных людей выработалось общее понимание того, что у каждого, кто проявляет признаки разумной зрелой особи, есть своё «Я».
       Главным образом и прежде всего каждый отдельный носитель «Я» воспринимался как подобный себе, собрат, свой, представитель того же племени и рода. Но самые, так сказать, «эволюционно продвинутые» индивиды, вероятно, уже с самых первых проблесков человеческого сознания усмотрели в этом непостижимом «Я» метафизический элемент. «Я» было чем-то ещё более загадочным, чем весь этот мир дикой природы, чем земля под ногами и небо над головой. Это было прикосновением к живой тайне бытия.
       Возможно, тогда же появились и первые представления о том, что в природе тоже присутствует что-то подобное. Может быть, всё вокруг – даже деревья и камни – каким-то образом обладает чем-то вроде знания о себе самом?
       И смерть соплеменников стала ужасать, вызывать священный трепет. Для обезьян гибель одной из особей был чем-то обыденным, одним из преходящих моментов в жизни стаи, о котором сразу же забывали. Но человек разумный иначе воспринимал уход сородича навсегда. Он уже размышлял о случившемся, насколько позволял его пока не развитый мозг.
       Смерть приобрела некий зловещий и глубокий смысл, она стала значимым событием – не меньшим, чем рождение. Когда подобный тебе навсегда перестаёт двигаться, говорить, дышать – куда оно уходит, это «Я», которое было связано с ним?  Впечатление усиливалось ещё и тем, что покидали это мир чаще других старые члены сообщества, а значит, самые опытные, знавшие и умевшие, обладавшие уже вполне отчётливо выраженным «Я».
       Вероятно, по этой причине с какого-то момента древние люди стали хоронить умерших сородичей, а не оставлять их где попало. Немного позднее процесс похорон превратился в обряд. И общее отношение к окружающей действительности с обретением самосознания стало меняться. Мир вокруг стал казаться одушевлённым, наполненным невидимыми разумными силами, с которыми можно общаться и которые можно использовать. Эта магическая реальность, созданная в пробуждающемся человеческом воображении, как бы требовала к себе нового отношения. И люди стали вырабатывать формы поведения, которые всё больше выходили за пределы необходимого.
       У них появились ритуалы, касающиеся вообще всех значимых событий жизни: охоты, рождения детей, переселения с места на место. Потом возникли и традиции, которые наряду с умениями передавались из поколения в поколение. С дальнейшим развитием общества появились и хранители этих традиций. Ещё позднее выделились индивиды, которые в глазах соплеменников обладали, помимо специальных знаний и умений, ещё и особенным даром общаться с силами природы. Таких сородичи воспринимали уже не как обычных членов племени, а как посредников между собой и миром разумных стихий.
       Вера в сверхъестественное, ритуалы и обряды, а вслед за этим и шаманизм стали неразлучными спутниками самого человеческого вида. Это было побочное, но необходимое   следствие пробуждающегося сознания.
       Но, конечно, развитие сознания имело более важные последствия. Первые люди, активно используя свои мыслительные способности, быстро научались всё более эффективно взаимодействовать со средой.  Очень быстро у них развивались навыки обращения с камнем и другими материалами. Специализировались и совершенствовались орудия. Люди научились сами добывать и поддерживать огонь (что стало огромным достижением и дало людям массу новых возможностей), изготавливать одежду из шкур добытых животных, ловить рыбу с помощью снастей, строить жильё из камня и брёвен, лепить посуду из глины. Всё, что делал первобытный человек, делало его менее зависимым от природных условий.
       Параллельно шло и усложнение самого первобытного общества. Появились другие социальные роли – те же первые колдуны и знахари, знатоки повадок животных и свойств растений, самые большие умельцы что-то делать – фактически, первые ремесленники. Развивался и язык, он становился всё более детальным и точным в обозначении явлений и свойств мира, и в то же время охватывал всё больше.
       Наверное, первые люди, общаясь меж собой, не заметили, как устойчивые сочетания звуков – первые слова – стали обозначать не только предметы, но также их разные характеристики и то, что с ними происходит; а затем уже отношения в природе и обществе.  То есть человек стал манипулировать в уме не только названиями вещей или именами, но и отвлечёнными понятиями. 
       Все эти процессы, в свою очередь, способствовали развитию органа сознания. Примерно за полтораста-двести тысяч лет мозг человека сформировался до состояния современного человека.

                *

       Наблюдатель, перенеся фокус внимания на новый разумный вид, в очередной раз убедился бы, что эволюция идёт с ускорением. Этот вид семимильными шагами прогрессировал биологически и социально, завоёвывал жизненное пространство и расширял свои возможности.  Свидетель видел бы, как люди в течение десятков тысяч лет (весьма быстро по меркам земной истории и развития Жизни) расселяются по всей суше, становясь повсюду главной действующей силой в живой природе. Как меняется сам человек физиологически и социально, совершенствуются его навыки и орудия, становится всё более сложным и опосредованным его отношение к окружающей реальности, наполняется новым содержанием его внутренний мир. 
       Человеческие достижения во всех областях одно за другим проплывали бы перед взором наблюдателя, всё более убеждая его в том, что Homo sapiens – качественно новая ступень эволюции.
       Первые наскальные рисунки и статуэтки, изображающие животных и духов.  Каменный топор и копьё. Шитьё одежды. Ловушки на животных и рыболовные снасти. Лечение раненых и больных. Приручение волка и превращение его в собаку. Изобретение лука и стрел. Переход от кочевого образа жизни к оседлому. Смена беспорядочных половых связей на семью. Изготовление муки из зерновых и выпечка хлеба. Целенаправленное выращивание разных съедобных растений. Одомашнивание и культивирование пород диких животных. Средства передвижения на воде: плот, затем лодка и весло. Выплавка металла из руды и металлические изделия. Украшения, предметы культа и бытовая утварь. Легенды, предания, мифы. Образование из племён больших сообществ и поселений, давших начало народам. Каменные постройки и первые города. Колесо и рычаг. Мотыга и плуг. Земледелие и скотоводство. Возникновение счёта. Формирование различных языков. Письменность.
       Последнее было важнейшим изобретением, по значимости равное овладению огнём и изготовлению первого каменного орудия. С письменности фактически началась человеческая история и человеческая цивилизация. Отныне сведения можно было фиксировать и передавать не только непосредственно от одного индивида другому, но и многим другим, в пространстве и времени – всем, кто усвоил ту же знаковую систему.  Это внесло новый порядок и связность в человеческое бытие: отныне люди стали осознавать себя создателями, хранителями и пользователями знаний.
       Письменность укрепила бы наблюдателя в мысли, что активность человека направлена не только на вещественно-энергетическую сторону действительности. И раньше такое можно было о нём предположить. Огонь и орудия – да, это было крайне важно, это было необходимо для выживания. Но как только у человека появилось время, свободное от насущных забот, он занялся чем-то таким, к чему не был принуждён; чем-то, что не определялось внешними обстоятельствами и что шло изнутри.
       Другими словами, у человека обнаружилась поразительная особенность – одна из тех, что резко выделяла его из животного мира – тяга и способность к творчеству. Этот странный движущий мотив был в чём-то сродни исследовательскому инстинкту, уже знакомому наблюдателю. Он так же не сводился к чисто биологически обусловленным формам поведения и проявлялся у наиболее развитых представителей своего вида. Однако был характерен только для людей с их развитым мозгом.
       Вскоре после того, как у первых людей возникла членораздельная речь, появилась и стала развиваться устная культура. Были безвестные первые таланты, лучше других владеющие речью и имевшие уже зачатки воображения. Они рассказывали сородичам истории – отчасти правдивые, а отчасти придуманные; предания и мифы о событиях, запечатлённых в коллективной памяти и дополненных фантазией сочинителя и рассказчика. Возможно, ещё раньше люди начали изображать на стенах пещер разных существ и друг друга, сцены охоты и быта. Потом стали мастерить первые неуклюжие скульптуры, примитивные украшения, приспособления, чтобы извлекать мелодичные звуки – первые музыкальные инструменты (полые кости с просверленными дырочками).
       Как только человек осознал свой внутренний мир, в каком-то смысле альтернативный внешнему, у него появилась удивительная потребность тем или иным способом отображать этот внешний мир, притом внося свои коррективы. К этому добавлялось и стремление выразить своё отношение к происходящему. Также у него обнаружилось смутное, интуитивное представление о красоте (предвосхищение понятия о гармонии). На уровне ощущений, пока не понимая почему, он отличал красивое от уродливого, предпочитая первое. И, насколько ему это было доступно, пытался привносить в свою жизнь элементы чего-то более приятного взору или слуху.
       Всё это не имело прямой практической пользы, иногда вообще никакой. Однако свидетельствовало о том, что человек из всех созданий эволюции наименее детерминирован средой, в которой он обитает.  И всё, что он делает, все результаты его преобразующей и созидательной деятельности (то, что потом в совокупности он назвал культурой), содержит в себе больший или меньший компонент свободы от давления законов природы.
       Письменность возникла из таких вот свободных творческих усилий человека по отображению мира. По сути, она и есть концентрированная суть отображения. Перейти от устной речи к системе визуальных обозначений и символов, связанных с названиями предметов, а потом явлений и отношений – для того нужна была и большая фантазия, и развитое логическое мышление. 
       Такое новшество поначалу не казалось имеющим первостепенной важности, как некоторые другие. Практическое значение оно, конечно, имело: так было легче хранить и передавать другим важные сведения. Но по сравнению с освоением новых территорий, земледелием и металлургией, наверное, это выглядело каким-то пустяком, чуть ли не забавой. Тем не менее, со временем его влияние и значимость неимоверно выросли – так, что оно стало определять облик и направление цивилизации. 
       Однако, что удивительно было бы для наблюдателя: это было оперированием не материальными объектами или энергетическими потоками, а информацией. Чем-то невещественным, невесомым по сравнению с материальными артефактами; что было связано с передачей сведений, по сути – с состояниями сознания в процессе межличностной коммуникации. Но значимость этой трудноуловимой сущности возрастала в человеческой жизни с каждым новым поколением.

                *

       Жизнь и деятельность людей всё усложнялась, формировались разные национально-исторических общности, и язык вместе с ними разветвлялся на разные линии. Письменность как форма существования речи очень быстро развивалась параллельно развитию устного языка. Стремительно совершенствовались и носители письма, и сами методы выражения смысла – от пиктограмм на глиняных табличках до алфавита и первых связных текстов. 
       Письменность, став главным средством сохранения и распространения знаний, в свою очередь, влияла на развитие всего человечества – чем дальше, тем сильнее.  Она стала мощным катализатором, благодаря которому люди за несколько тысячелетий совершили огромный скачок: создали другой мир, новую среду обитания. Фактически посредством письменности человечество превратилось в единый сознающий самое себя поток. Свидетель эволюции, а теперь и истории, вполне мог бы сравнить роль письменности в становлении цивилизации с ролью ферментов в молекулярных механизмах Жизни.
       К развитию человеческого общества нужно было применять уже совсем другие критерии, чем для эволюции в целом. Биологически человек изменился мало: наш прямой предок – кроманьонец, живший сорок тысяч лет назад, мало чем отличался от современного человека. Это уже был вполне сформировавшийся вид Homo Sapiens. А создатели первых цивилизаций были совершенно теми же людьми, которые живут и здравствуют в настоящее время. 
       Гораздо быстрее, чем сам человек, менялись орудия человеческой деятельности и способы организации человеческих обществ. И как следствие – размах самой этой преобразующей и созидательной активности, степень воздействия на окружающую среду и сама среда обитания людей, которая становилась второй рукотворной природой.
       Перед глазами терпеливого свидетеля, привыкшими к созерцанию космических, а затем земных природных процессов в течение сотен и десятков миллионов лет, события человеческой истории разворачивались с фантастической быстротой. Глобальное расселение человеческого вида почти по всей планете и быстрый рост его численности, последовавшее за этим формирование рас, национальностей и языков, народов и государств, образование обществ со сложной структурой, появление наук и ремёсел, техники и бытовой культуры, мировых религий и законов – всё это пронеслось бы перед ним за «каких-нибудь» пять-шесть тысяч лет.   
       Наблюдатель во всяком случае отметил бы одно важное обстоятельство: прогресс во всех сферах – социальной, технической, научной – неизменно сопровождался ростом количества энергии и информации, которые циркулировали и внутри человеческого общества, и между ним в целом и природой. Короче говоря, главным критерием развития цивилизации он бы безусловно назвал количество энергии и информации, которое эта цивилизация вырабатывала и потребляла.
       В природе всегда существовали потенциальные источники энергии, которые можно было использовать. То ли в виде стихийно возникающих локальных очагов (таких как, например, лесные пожары или гейзеры), то ли в законсервированном виде (дрова, каменный уголь, нефть), то ли в виде свободных потоков (ветер, течение рек, солнечный свет). Причина существования таких энергетических источников на Земле (и где бы то ни было во Вселенной) была бы наблюдателю вполне ясна. По сути, это была не до конца рассеявшаяся и нерастраченная (а местами и в силу разных причин принявшая аккумулированную форму) энергия Большой Вспышки.  Всё тот же огонь, который некогда неистово пылал в сердце звезды под названием Солнце, а потом, частично отделившись, остыл и успокоился, затвердел и превратился в планету Земля, принял форму минерала, потом организма – и всего, что стало появляться дальше…
       Сначала таким источником людям служил костёр в пещере. Потом человек придумал, как использовать силу ветра, поймав его в парус и заставив крутить мельничные лопасти.  Немного позднее, набравшись сил, человек дерзнул перегородить плотиной небольшую реку и обратить себе на службу направленный напор воды. Дальше человек, движимый неутомимым исследовательским инстинктом, обнаружил особые свойства некоторых минералов – быть горючими или активно поддерживать горение. Да и сознательное разведение растений и животных было достижением того же ряда – и они в определённом смысле (как любые организмы) были ходячими резервуарами жизненно важной энергии.
       Параллельно человек наращивал свои знания обо всём, что входило в сферу его внимания. А входило практически всё, в том числе и он сам.

                *

       Знания – это не энергия, не материальные средства или объекты воздействия. Это нечто такое, что не обладает свойствами физической реальности, но в совокупности с направленной мыслью оказалось мощным фактором влияния человека на мир.
       Эта новая действующая сила была сродни другому типу нефизического, несилового взаимодействия, уже знакомого наблюдателю. Уже в неживой природе достаточно сложные системы обнаруживали неопределённость в поведении – и тем большую, чем сложнее они были. Ими будто управляло некое виртуальное целое, связующее все их структурные элементы.
       И человеческие общества, с их постоянно развивающейся вещественно-энергетической инфраструктурой и внутренними перекрестными связями, будучи чрезвычайно сложными системами, вели себя очень даже непредсказуемо. Они как бы сами выбирали себе пути развития в пространстве возможных вариантов. Их развитие шло не полностью под диктовку условий своего существования, а относительно самостоятельно, определяясь скорее изнутри, чем извне. Определялся этот выбор в каждом конкретном историческом случае, прежде всего, накопленной в обществе информацией и, так сказать, её «метаболизмом» в общественном сознании – то есть тем, как ею оперировали люди.
       Здесь для наблюдателя, давшего себе труд поразмыслить, напрашивался вывод, который позднее, с развитием науки, сформулировали реальные разумные существа. Целостность и внутренняя согласованность на любых уровнях системной организации материи-энергии глубинно связана с количеством информации, которая в данной системе циркулирует.  Чем выше степень согласованности между элементами системы, тем лучше они управляются целым, тем большей «информационной ёмкостью» эта система обладает и тем более интенсивные потоки информации через неё проходят.
       Однако, размышляя далее, наблюдатель бы также понял, что большие потоки информации сами по себе не главный признак, определяющий деятельность разумных существ. Саму информацию он охарактеризовал бы как нечто сопутствующее разуму, конкретнее – его рациональной составляющей. Информация имеет смысл только там, где есть её разумные носители и предполагает того, кто её распознаёт. Далее, она имеет определённое отношение к содержанию и деятельности разума, и даже (как постепенно выяснилось) к некоторым материальным продуктам, которые появляются в результате этой деятельности. Но чётко сформулировать, что же такое информация, наблюдателю было бы трудно. Впрочем, как и указать, с чего начинается её роль в человеческой истории (или, может быть, в эволюции Жизни).
       Главное насчёт информации, что бы он интуитивно осознал: в ряду «жизнь – разум – сознание – самосознание» её значимость возрастает. Но при этом сама информация постепенно центрируется вокруг чего-то другого, подобно тому как диффузная пыль в Космосе со временем стягивается к некоторому гравитационному центру. В процессе эволюции количество информации, которую используют живые системы, лавинообразно нарастает. В какой-то критический момент происходит качественный скачок: из глубины на поверхность всплывает нечто качественно иное. И наблюдатель понял бы: то, что он называл «информацией», на самом деле было поверхностным выражением в вещественно-энергетических связях мира чего-то более глубинного, чем сам мир и эти его связи.
       Действительно, в самом низу эволюционной лестницы – первые смутные сигналы из внешней среды, улавливаемые одноклеточными организмами.  А на вершине уже появляется нечто родственное, но более высокого порядка, с более общим и ещё менее определённым понятием «смысл». Это уже из области сознания, причём уже достаточно развитого, чтобы быть рефлексивным, направленным в числе прочего и на самое себя.
       Информация – это побочный эффект (эпифеномен, как сказали бы некоторые разумные существа), сопутствующий процессам самоорганизации материи на высоких уровнях и возникающий на границе физического и нефизического. Информация, знания, вообще всякие сведения – это, так сказать, внешнее выражение в физических связях и отношениях нефизических связей и отношений. Проекция или отображение, если угодно, на физический план другого порядка существования. А смысл – это уже не проекция, а обнаружение (или даже непосредственное присутствие) этого порядка.
       Какой порядок имеется в виду?
       Тот до-физический или сверх-физический порядок (точнее, гармоническое единство порядка и хаоса, объемлющее их и стоящее над ними) который остался за Великим Барьером, и откуда всё появилось по эту сторону. Там изначальная свобода является своего рода предтечей или прототипом пространства – бесконечномерный континуум вариантов; чистая Потенциальность, содержащая всё. Там нет никакого всеобщего однонаправленного времени, нет тотального прошлого и будущего. Там длительность, направление и характер перемен определяются согласованностью процессов; если это можно назвать временем, то оно нелинейно и локально. Там главной действующей силой является безымянный Источник, самодостаточный и избыточный в своей творческой активности. Там реальностью является всё, что рождается от этой Его непрерывной активности, существует, меняется и возвращается к Нему. Там ничто не распадается на части и не рассеивается, а только непрерывно трансформируется, потому что принадлежит Великому Целому.

                *

       Итак, наш космический свидетель подытожил всё то, что развёртывалось перед его взором с момента Большой Вспышки и рождения Вселенной (а мы с ним согласились).
       Вселенная началась и закончится. Конечный детерминированный мир, рождённый из бесконечной не-детерминированности, снова вернётся туда, откуда возник.
Эволюция Жизни на планете Земля есть частная ускоренная форма общего движения Вселенной к своему закономерному финалу. А человек разумный – это та стадия эволюции, в которой уже проступил этот финал.
       Конец, обращённый к началу. К Началу всех начал, к Источнику. К изначальной непостижимой и безграничной Целостности, куда рано или поздно возвращается всё родившееся из неё.
       Это петля. Огромная, замкнутая, и при этом направленная траектория, протянувшаяся в обусловленном Неизвестном. Во времени, пространстве и в царстве причинно-следственных законов. В материально-энергетической реальности, начало и конец которой парадоксальным образом находятся вне этой реальности, вне времени и пространства. 
       Однако есть одна большая всеобщая петля, в которую вовлечено всё, и есть возможность для других, меньших и локальных петель, как бы укорачивающих эту траекторию.  Жизнь есть одна из таких малых петель (единственная, известная нам – её участникам, и не исключено, что единственная во Вселенной). Во всяком случае, ясно одно: условия нашей Вселенной предоставляли возможность для такой малой петли. И эта возможность реализовалась здесь, на Земле.
       Для наблюдателя всё же остались открытыми существенные вопросы. Если Источник посредством самосознающего существа (человека) смог наладить прямое сообщение между собою и созданной Им, Источником, реальностью, – то что это значит и для человека, и для этой реальности?  Влияет ли такое достижение на судьбу мира, и если да, то как?
       Во всяком случае, проявление Источника в реальности причинно-обусловленных отношений не заставило её исчезнуть. Но это и не удивительно. Удивителен, скорее, сам факт проявления. Локальный просвет (причём ничтожно малый) в глобальном порядке вещей не может отменить этот порядок. И действие Источника по существу другое, чем слепая механика законов, которыми руководствуется материя. Неверно понимать действие Источника как самый главный супер-закон, который, вступив в силу, вдруг перевернёт все остальные и заставит мировые процессы происходить по-другому. 
       Источник действует, как мы уже отмечали, вовсе не путём силы. Его непосредственное влияние на мир тихо и незаметно, оно не имеет ничего общего с космическими катаклизмами, с явлениями вселенского масштаба, с буйством глобальных природных стихий. Его действие можно сравнить с медленным, но неостановимым потеплением, которое заставляет таять многовековые льды.  Когда-нибудь в отдалённом будущем льды растают совсем, исчезнут бесследно.
       Но какова роль человека? Разумным существам, каким бы мощным интеллектом они ни обладали, не под силу заглянуть за фасад происходящего, увидеть изнанку физической реальности и оценить собственное влияние. Но всё же можно сделать вывод о том, что тончайший проход на другую сторону Великого Барьера позволяет просачиваться сюда Великой Целостности, которая находится там.  Это оказывает каталитическое воздействие на здешнюю инертную реальность. Это способствует более скорому всеобщему пробуждению, всё более полному воспоминанию материи о своей изначальной природе.
       Другими словами, это приближает конец мира.
       Приближает – но мы можем только гадать, в какой мере.
       Исходя из всего, что приоткрылось нам вместе с космическим наблюдателем в результате всех наблюдений, размышлений и интуитивного опыта, и приняв это, можно лишь констатировать следующее.
       Источник, дав своей части возможность самостоятельно существовать за Великим Барьером, предоставил ей также и различные возможности развития. Но все эти возможности вписаны в контекст всеобщей тенденции к возвращению. Каковы бы они ни были, они являются частью единого Великого Цикла. Никакая из этих отдельных частных возможностей не является необходимой, неизбежной или обязательной.
       И эволюция Жизни, которая привела к существам, обладающим сознанием, – это одна из таких возможностей, но реализованная. При всём том Жизнь во Вселенной есть весьма   хрупкое, уязвимое, неустойчивое явление, существующее в порядке редчайшего исключения в очень и очень узком диапазоне условий. Если бы Источник, так сказать, делал ставку во вселенской игре под названием «мировая история» только на Жизнь, то Он вполне мог бы прогадать. Жизнь вообще могла не появиться; а появившись, могла быстро погибнуть, не успев сколько-нибудь развиться.
       Но при любом раскладе Цикл, начавшись, должен закончиться. Так прописан мировой сценарий. Если в деятельности Источника и есть какая-то закономерность, то вот это она и есть: всё ушедшее от Него возвращается.
       Жизнь, несмотря ни на что, возникла, и развитие её продолжается. В человеке она достигла той точки, когда состояние, к которому идёт весь мир, уже наступило. Но это только светящаяся точка на фоне громадной, необъятной толщи не просветлённой косной материи. Крохотный одинокий огонёк в непроглядной вселенской ночи, который тёмная и холодная физическая реальность сдавливает со всех сторон, стремясь загасить. 
       Что будет дальше с этим огоньком – разгорится он во что-то более яркое и мощное или погаснет – вот в чём вопрос.  И даже неизвестно, предрешено это или будущее открыто.
       Вопрос, актуальный не только для Источника. И возможно, даже не столько, сколько для нас самих.

                *

       Если время существования Вселенной до настоящего времени принять за условный год, то Жизнь на Земле зародилась около восьмидесяти дней назад. По этой шкале с появления первых человекообразных обезьян прошло немногим более двух часов. А вся зафиксированная человеческая история «тянется» всего несколько секунд.
       И вот за этот отрезок, ничтожный по масштабам земного времени (не говоря уж о вселенском) с поверхностью планеты произошли заметные изменения. Новый вид, обладающий разумом и осознавший себя, активно создаёт вторую, искусственную природу.  Человечество стало планетарной силой, и пока неизвестно, где предел его возможностей в преобразовании среды своего обитания.
       Что же двигало и движет до сих пор этим необычным видом? Упрощая, в человеческой природе можно выделить четыре управляющих слоя, каждый из которых по-своему значим.
       Прежде всего – те же непреложные всеобщие законы, которые властвуют и над живой материей, и над неживой. Сюда относятся и сила тяжести вкупе с ньютоновской механикой, и всепроникающая энтропия, и строгий порядок молекулярных превращений.
       Следующий уровень – биологически обусловленные формы поведения. При своём уникальном эволюционном статусе, человек остаётся живым существом, и подчиняется тем же закономерностям, что и остальные формы жизни. Его организм состоит из тех же органических молекул, устроен и функционирует по тем же принципам, имеет те же физиологические потребности. И точно так же подвержен страданию и болезням, старению и умиранию.
       Этажом выше находится разумность человека, и тесно связанная с ним социальность. Отдельным человеком, помимо его животной природы, руководит разум. И самыми разными коллективами людей (от государства до дружеской компании) управляют закономерности, не выводимые из чисто биологических.  Каждый человек формируется и существует в общем информационном поле, которое создают, непрерывно воспроизводят и обновляют окружающие его люди. Он становится собой и проживает жизнь не иначе как в сложном и меняющемся социально-культурном, материально-предметном и историческом контексте. И сам, своей деятельностью вносит вклад в поддержание и в изменение этой среды.
       На самом верху в этой иерархии факторов, определяющих сущность человека, располагается загадочная инстанция, отвечающая за его самоидентификацию. За его непосредственное ощущение и знание себя самого. Хотя любому человеку, у которого есть минимальный внутренний опыт саморефлексии, ясно, что речь тут не о чувстве или знании, а о чём-то другом, более глубоком и плохо выразимом словами.  Как ясно и то, что моё «Я» не может быть сведено к моему отдельно взятому организму (хотя неразрывно с ним связано и в своём проявлении зависит от него). Не исчерпывается оно и суммой всех моих социальных ролей и аспектов моей жизни как существа разумного, общественного и деятельного. Это что-то такое внутри каждого из нас, что не сводится вообще ни к чему из того, что есть в мире.
       Это нечто неопределимое, что имеет основу за границами мира. Затерянное во тьме геологических и космических эпох, оно выросло вместе с нами из эволюционного далёка. Миллиарды лет оно пряталось под разными оболочками, терпеливо ожидая своего часа, и вот наконец дождалось возможности выразить себя.
       Оно проникло из глубин материи на поверхность, используя результаты своего же длительного и упорного давления изнутри. Своим подспудным влиянием в течение длительного времени оно выпестовало из органического вещества одно за другим всё более сложные образования, пока не получило что-то восприимчивое к себе изнутри, проницаемое для себя. И однажды проявилось через них как живое свидетельство Тайны происхождения всего о самой себе, как невысказанный вопрос без содержания и адресата.
       Оно выразилось в конкретном индивидууме особым, сконцентрированным в фокус, состоянием его сознания, разделившим его картину мира на «Я» и «не-Я». Это был прорыв и в природном порядке вещей, и в самом человеке как части природы.
Но насколько это «Я» дееспособно само по себе – стоит повторить, от самого человека надёжно скрыто. По крайней мере, пока. Человек может лишь отметить, что его «Я», кажется, выполняет роль пассивного наблюдателя. А есть ли что-то сверх того, и если да, то что именно – неизвестно.
       Пока мы сознательны, в нас присутствует и фокус самосознания. Эта точка высшей интенсивности как бы даёт нам ощущение непрерывности, постоянства и целостности «Я» в потоке времени, в постоянно меняющемся мире. При этом непосредственное влияние нашего «Я» на мир (если это допустить) неясно и неощутимо для нас самих. У нас нет способов как-либо это зафиксировать, измерить или с чем-то сравнить.
       То, что для нас в собственной природе выглядит влиятельным – это те слои нашей натуры, где записаны биологические и социальные программы человеческого поведения. Где коренятся внутренние стимулы и откуда исходят команды к действиям, направленным вовне. Вся эта сложная и запутанная сеть механизмов, большинство из которых достались нам в наследство от дальних предков. Мы несём в себе эволюционную нагрузку, которая накапливалась сотни миллионов лет в телах наших предшественников – суммарный опыт борьбы за выживание и продление рода. Плюс к тому всё то, что вкладывает в нас общество с момента нашего рождения.
       Но всё это весьма мало связано с проблесками Тайны, которая живёт внутри каждого из нас. Чаще кажется, что наше подлинное «Я» к перечисленному вообще не имеет никакого отношения. Всё, что мы можем с уверенностью сказать о собственном «Я» – то, что оно есть.   

                *

       Вернёмся к нашему гипотетическому наблюдателю, чья роль в нашем повествовании становится всё менее значимой, отходит на задний план по мере того как на передний выходят наблюдатели реальные. Однако его всеохватным взглядом со стороны всё же ещё воспользуемся.
       Продолжая своё наблюдение за развитием цивилизации, он бы всё более убеждался в том, что разум дал человеку много новых возможностей. Но он не взялся бы утверждать, что жизнь у существ разумных однозначно лучше, чем у их шерстистых предков, разумом не обладавших. Да, человек разумный и социализированный многого достиг в том, чтобы изменить условия собственного бытия. Никакой другой вид не сравнился бы с ним в этом. Но что касается человеческого места и роли в мире, как человек исполнял эту роль, и как чувствовал себя на этом месте – здесь было над чем задуматься.
       Дело было не в том, что человек, как и все другие живые организмы, испытывал страдания. Всякий конкретный представитель вида Homo Sapiens точно так же во многом нуждался, болел, старел и неизбежно умирал. И даже не в том, что для человека по сравнению с другими видами расширился спектр возможных негативных переживаний – сообразно тому, насколько он социализировался и насколько усложнялись его жизнь и его внутренний мир. (Космический свидетель уже давно осознал этот странный и злой парадокс эволюции: с развитием и совершенствованием живых существ увеличивается и количество страданий, которым они подвержены). Всё это не останавливало желания людей жить и улучшать свою жизнь. Цивилизация развивалась, социальный и технический прогресс шёл вперёд.
       Дело было в том, что человек по природе своей оказался отнюдь не только созидателем нового. Он также был и разрушителем по отношению к биосфере. Уже первобытные люди истребили некоторых животных совсем. Других хищников в природе инстинкты удерживали от того, чтобы уничтожать подчистую кормовую базу в ареалах своего обитания и неограниченно размножаться. Ведь от этого зависела жизнь самих хищников. Таким образом в биосфере стихийно регулировались отношения в пищевых цепочках.
       Однако на людей, всеядных и занявших самую вершину этих цепочек, такие инстинкты уже мало действовали. Люди стали всё больше руководствоваться недавно приобретённым разумом. А он подсказывал, что если здесь закончились объекты для охоты, то можно переселиться в место, где есть другие.
       Владея огнём, орудиями и другими средствами приспособления, человек становился главным и наиболее сильным хищником везде, куда бы ни приходил. Коллективному разумному человеку не мог противостоять ни один зверь. Никакие неблагоприятные обстоятельства, будь то засухи, похолодания или массовые вымирания растений и животных, не останавливали лавинообразного роста численности людей и их победного наступления на новые территории. Человеческий вид в самом начале своего эволюционного пути громко заявил о себе как о новой силе, способной повлиять на Жизнь в масштабе планеты.
       Но вероятно, не это обескуражило бы наблюдателя. В конце концов, человек есть часть живой природы, а её законы жестоки и неумолимы. Одни должны умирать, чтобы жили другие – так всегда было в эволюции, так есть, и так, видимо, будет – и ничего тут не поделаешь. Дискретные формы жизни не могут не бороться друг с другом за место под солнцем, и борьба эта заканчивается гибелью многих из них.
Homo Sapiens получился созданием весьма агрессивным. Разум нисколько не умерил его агрессивности, а только сделал её осознанной (а значит, более целенаправленной) и снабдил орудиями для её реализации. Причём человек, как никакой другой вид, оказался склонным обращать эту агрессию на представителей своего же вида. 
       Обезьяны тоже постоянно дрались по каким угодно поводам. Но только у их потомков насилие над себе подобными стало намеренным и организованным. Уже первобытные племена вовсю воевали между собой, выясняя, кто на данной земле хозяин и за кем будущее. И вся дальнейшая человеческая история шла под знаком непрерывных войн и убийств людьми друг друга. Когда появились государства с их узаконенным насилием и войсками, взаимное уничтожение людей стало нормой.
Это тёмное, разрушительное начало в человеке проявлялось и в других формах. Например, в его воздействии на биосферу Земли. Поначалу оно было не столь заметно. Но за пять или шесть тысяч лет развития науки и техники, промышленности и технологий ущерб, нанесённый живой природе, неизмеримо вырос.
       Какой вывод сделал бы наблюдатель?  Вероятно, тот, что человек – вовсе не какое-то высшее достижение эволюции. Ибо что брать за критерий – разумность? Но может ли быть разум окончательным аргументом сам для себя? В качестве судьи в данном вопросе он явно пристрастен. 
       Но главное, что разумность сама по себе – благо относительное.  Занимая столь важное место в человеческой натуре, разум вовсе не главенствует, а скорее, находится на службе у её биологических аспектов. Жизнь людей неизменно доказывает, что разум усиливает как лучшие, так и худшие наши стороны.  Если судить по роли, которую человек благодаря своему разуму играл и играет до сих пор в живой природе; далее, если судить по тому, что в основном из себя представляла человеческая жизнь на протяжении всей истории, – то этот критерий явно не работает.
       И к тому же, эволюция ещё, скорее всего, не закончена. 
       Более близкой к истине кажется другая характеристика вида «Человек разумный». Это такая стадия эволюции, на которой силы, участвующие в ней и противоборствующие, достигли наибольшей напряжённости конфликта.
       О каких силах идёт речь? Чтобы понять, нужно вернуться к тому, что вообще такое есть Жизнь с точки зрения эволюции всей Вселенной.

                *

       Есть то, что побуждает развиваться часть земного (одновременно и космического) вещества от неорганических форм – к органическим, далее – к Жизни, выращивает в условиях Земли огромное эволюционное дерево, развёртывает всевозможные виды, и наконец, в человеке достигает сознания. Что это за загадочная внутренняя пружина, приводящая эволюцию в движение? 
       Это локальное проявление общей и до поры до времени скрытой тенденции к исходу всей Вселенной туда, откуда она возникла. Это бессознательное стремление материи избавиться от оков детерминированности и состояния тотальной раздробленности, в которых она пребывает с самого начала. Конец Вселенной будет означать исчезновение диктатуры физических законов, преодоление всеобщей разобщённости и восстановление Великой Целостности. Это будет завершением
Великого Цикла.
       Никто не знает, каким будет этот конец вселенской истории в деталях и когда он наступит. Никакой наблюдатель не взялся бы предсказывать. Собственно, это нельзя будет назвать событием во времени, последним в ряду всех прошлых событий. Это будет в числе прочего выходом из времени, и вообще из всякого событийного ряда. 
       Но нас-то интересует, что происходит на нашей планете. Та самая общая тенденция возвращения к Источнику нашла на Земле возможность проявиться сильнее, чем в других местах, и воспользовалась ею. Вероятно, она всегда ищет подобную возможность. Вполне возможно, это произошло или произойдёт ещё где-то – мы об этом не знаем.
       Почему именно здесь, на Земле? Потому что именно здесь случайно возникли подходящие условия для возникновения и развития особенно сложных динамических структур, обладающих внутренней целостностью и большой неопределённостью поведения. Тех самых, возможность существования которых была заложена изначально в наборе фундаментальных констант; заложена в момент рождения Вселенной. 
       Та ничтожно малая часть вещества во Вселенной, которая приобрела свойства живого, обладает теми же физическими свойствами, что и остальное, неживое. Но по состоянию отличается радикально. Точнее было бы сказать, часть вещества постоянно вовлечена в особый квазиустойчивый, структурированный и организующий сам себя поток. Любой живой организм постоянно обменивается веществом и энергией с окружающей средой, и в нём самом они непрерывно циркулируют. А организм как динамическая структура выполняет роль объёмной матрицы для оформления этого непрерывного обмена. Без внутреннего движения нет Жизни. Всякое существо – не столько её отдельная единица, сколько совокупность локально организованных взаимосвязанных процессов, которые поддерживают целостность и индивидуальное развитие этой единицы.
       И вот такое динамически-равновесное состояние однажды спонтанно возникло, поддерживается и развивается на материально-энергетическом субстрате в узком диапазоне специфических условий (Солнце плюс Земля). Точно так же это могло произойти в аналогичных условиях где-нибудь ещё во Вселенной. Ибо законы и определяемые ими свойства вещества везде одинаковы – Вселенная всюду построена из одного и того же материала.
       Так вот, живое состояние вещества отличается от всех других состояний тем, что в нём сильнее выражена та самая тенденция к прохождению и завершению Цикла. Жизнь – это ускоренная реализация данной тенденции. В той части живого вещества, в которой зажёгся огонёк сознания и сконцентрировался в фокусе самосознания – всё то же подспудное стремление достигло точки своего максимума.
       Всё это мы вместе с нашим наблюдателем уже отмечали. Но сейчас подходим к существенному аспекту общей картины, который до сих пор ускользал от нашего внимания.

                *

       Та микроскопическая доля космического вещества, которая вдруг ожила и устремилась к другому состоянию, – она от этого не перестала быть частью материала, из которого построена остальная Вселенная. Эта исчезающе малая часть феноменальным образом проявила свойства, в большей мере приближенные к свободе и гармонии, но при том из Вселенной никуда не выпала. Жизнь привнесла нечто совершенно новое в порядок вещей, но осталась подверженной всё тем же законам и ограничениям.  В организмах по сравнению с неживой природой хватка причинно-следственных связей несколько ослабла, приняла более гибкие формы, но не исчезла.
       И поскольку живое вещество связано со всем остальным, связано на том уровне, где оно удерживается тотальной «круговой порукой» всеобщей детерминированности – оно с неизбежностью испытывает инерционное сопротивление всего остального. Эта инерция неживого по отношению к Жизни относится не к механическому или ещё какому-то виду движения. Природа этой инерции нефизическая и проявляется в качественных состояниях.
       Она заключается в невозможности двигаться к всеобщему концу с той же скоростью, что и Жизнь; тем более, двигаться ускоренно. То, что не может – а его в масштабах Вселенной больше, неизмеримо больше – тормозит это сверх-усилие Жизни и тянет её назад. Назад – значит, в эволюционное прошлое, вообще в прошлое – в направлении, противоположном вектору эволюции.
       Такую ситуацию можно сравнить с локомотивом, который тащит нескончаемый состав, и при этом пытается набрать скорость. Со стороны состава автоматически появляется обратно направленная сила. Конечно, это грубая механическая аналогия, но по сути верная.
       Чем сильнее стремится Жизнь проявить качества Источника, тем большее сопротивление ей оказывает вся косная материя во Вселенной. И вероятно, оно эквивалентно тому катализирующему влиянию на мир, которое оказывает Жизнь в самой глубине материи. И в данном отношении справедлив закон: действие уравнено с противодействием.
       На самых низких уровнях развития живых существ сопротивление малозаметно. Всякий организм рано или поздно погибает, а его материальная конструкция разрушается на составные элементы вплоть до отдельных молекул, чтобы снова вступить во всеобщий круговорот веществ. В основном в этом сопротивление поначалу и состоит. По существу, смерть – главный его контраргумент в споре с Жизнью; и высказывается он на языке энтропии, всеобщей склонности сложного к распаду на части.
       Но пробуждение материи от космического анабиоза, которое началось здесь, на Земле, усиливается и охватывает всё больше пространства. Подобно лесному пожару, оно разрастается вширь, вглубь и вверх. Развитие Жизни продолжается, появляются всё более сложные организмы. Чем они сложнее и совершеннее, тем больше испытывают различных разрушительных влияний (как внешнего, и так и внутреннего происхождения). Движущая сила эволюции встречает всё новые препятствия, ей приходится прилагать всё больше усилий и изобретательности. 
       И сопротивление растёт, принимая разные модификации.
       Любое существо рождается как представитель своего рода и вида. За ним тянется длинная цепь эволюционных стадий, которая в конце концов привела к нему. Каждой из этих стадий соответствовали свои трудности, и все они для этого конкретного существа суммируются. К ним добавляются проблемы, характерные только для него отдельного – такого актуально существующего, каков он есть.
       В этом безотрадном списке болезни, увечья, хищники, конкуренты, постоянные изменения среды обитания, вредоносные мутации, зависимость от природных кризисов. Здесь – страдания всякой твари от чего бы то ни было. И наконец, рано или поздно этой твари своё последнее (хоть и не окончательное для эволюции) слово говорит смерть.
       За саму возможность жить, а уж тем паче за возможность развиваться всем формам Жизни приходится платить, и довольно-таки дорого.
       А когда Жизнь, несмотря на все препятствия, достигает самой сложной формы – человека разумного, – она встречает в нём максимальный набор возражений, которые могут быть предъявлены этому исключению вселенскими правилами.
       Это, прежде всего, многообразное сопротивление неживой природы, которое давит на всё живое без разбору. Человек как вид научился успешно противостоять внешним неблагоприятным обстоятельствам – по крайней мере тем, с которыми он до сих пор сталкивался на протяжении всей истории. Но кроме того, как оказалось, его подстерегали также и специфически-видовые трудности, связанные с его социальностью, с его преобразующей деятельностью, но главным образом – с присущей ему агрессивностью.
       И естественно, в отношении отдельно взятого индивидуума на всё это накладываются различные проблемы внутреннего порядка, связанные с его врождёнными персональными особенностями, с историей его формирования как члена общества, с неповторимыми обстоятельствами его жизни.
       Человек несёт в себе все противоречия Жизни – как с окружающей средой, так и внутри себя самой, – но в концентрированном, обострённом выражении.

                *

       То есть. Сопротивление природного порядка вещей потоку эволюции – безличное и бессознательное давление, направленное вспять, максимально заостряется и усиливается на человеке. Это справедливо и в частном смысле (для конкретного человека), и в общем (для человеческого вида), и в универсальном (для актуально существующего человечества).
       Но ни вид, ни род, ни разные человеческие объединения, ни человечество в целом не чувствует, не испытывает на себе этой напряжённости. Их чувствует только отдельно взятый живой человек, индивидуальный носитель сознания и самосознания.
       Всякий человек существует и проживает жизнь внутри вида и рода, тех или иных человеческих общностей, человеческой истории и человечества в целом. Человек также и часть биосферы, и звено в эволюционной цепи, и ничтожно малый момент в истории всего мироздания. При всём при этом ни в природе, ни в обществе нет других обладателей собственного «Я». Живого конкретного человека можно рассматривать как модель развивающегося мира; как микрокосм, в котором собраны воедино различные аспекты бытия. Но главное, в этом микрокосме сосредоточена (и ждёт разрешения) главная коллизия между Жизнью и не-Жизнью.
       Данная коллизия не является по существу каким-то противоречием в целом между Творцом и творением; между Источником и Его частью, которой Он предоставил возможность самостоятельного существования и развития. Это только один из частных моментов в истории существующего мира, эпизод Великого Цикла. Но эпизод, в котором проявилась вся неоднозначность и сложность путей мира; можно сказать, это драматический элемент мировой судьбы. И главным действующим лицом этой драмы (а также единственным известным её свидетелем) является человек.
       Грандиозное действо, которое представляет собой эволюция Жизни вообще, и человеческая история в частности и особенности, – конечно, во многом и трагедия.  Все живые существа – участники эволюции – погибли; погибнут и те, кто живёт сейчас, и кому предстоит появиться на свет. При этом никакое из существ, подверженных страданиям по своей природе, не избежало этой участи.
       Но жизнь (если рассматривать её как совокупность всех событий, произошедших со всеми живыми существами), хотя и содержит трагическую неустранимую компоненту, не является трагичной в целом. Наблюдатель нашёл бы в существовании наиболее разумных существ также элементы философской притчи, авантюрного романа и даже комедии. Однако, пожалуй, для наблюдателя драматический элемент преобладал бы над всеми остальными. Как ни велика роль разума в человеческой жизни, всё же главным её регулятором были и остаются всевозможные страсти. Да и сама мысль, чья бы она ни была, вряд ли способна быть полностью бесстрастной.
       И в который раз наблюдатель был бы удивлён, подумав над, казалось бы, очевидным фактом. Различные ощущения, от примитивнейших до самых сложных, эмоции, мышление, и конечно, всевозможные страдания – вообще все психические состояния живых существ не имеют эквивалента в физической, вещественной реальности.
       Состояния эти, безусловно, зависят от внешних физических факторов, но сами по себе совершенно иной природы. Точно так же, как и целостность, согласованность, свобода – то, что было предпосылкой возникновения Жизни вообще и психических явлений в частности, – это не определялось в координатах вещества, энергии, пространственно-временного континуума. В этих измерениях их попросту не существовало. Это другая реальность, как бы параллельная вещественно-энергетической; или, лучше сказать, перпендикулярная.
       А в том, что это реальность, сомневаться не приходилось. Можно ли сомневаться в реальности страдания? Или в разнице между живым и мёртвым? Или, наконец, в собственном существовании?

                *

       Однако ещё более удивительным наблюдатель нашёл бы то, что эта эфемерная реальность не только пассивно-воспринимающая. От неё в свою очередь, исходит некая ответная активность по отношению к материальной действительности. Влияние обоюдно! И чем более развиты жизненные формы, тем их реакция сильнее и тем большее воздействие оказывают на окружающий мир.
       Даже простейшие организмы сильно изменили состав земной атмосферы. При том, что их внутренний стимул к воздействию на среду был даже не на уровне ощущений. Он был на уровне самых элементарных реакций по типу «принять-отвергнуть».
       Если же проследить, как изменялась роль организмов в преобразовании природы на протяжении всего развития от тех одноклеточных водорослей до человека разумного… Результат не мог не впечатлить наблюдателя. Ведь всё это – результат деятельности всех этих организмов как следствия своих внутренних состояний. И всегда вектор активности живого шёл изнутри наружу, ища способ избавиться от страдания, избежать опасности, удовлетворить насущные потребности. Всякое существо инстинктивно или осознанно стремилось к тому, чтобы скомпенсировать или нейтрализовать негативные внутренние состояния, связанные с некоторым расстройством внутренней согласованности, или с внешней угрозой такого расстройства.
       Это ответное влияние – как и то, что его вызвало извне – выражается в тех же самых физических явлениях. Оно не устанавливает новых законов природы, а только пользуется теми, что есть; причём не может нарушить их ни на йоту. Эта игра ведётся на том же поле и по тем же правилам. Но сам начальный импульс к изменениям здесь иной. Он находится глубже того, что напрямую связывает причины и следствия в неживом мире.
       У человека это обратное воздействие достигло максимума. Достигло посредством мысли, вернее – с помощью многостороннего творческого мышления, познающего и изобретающего. И сам источник импульса к действию укоренён глубоко в целостности его существа. Настолько глубоко, что преодолевает огромную толщу детерминированности в общем порядке вещей и достигает места, где нет никакой детерминированности.
       Тут уместно привести ещё раз дерзновенное предположение, которое возникло у наблюдателя (и у нас за компанию).
       Если реакции вызываются внешними силами в нас – разумных созданиях – непосредственно, возможно ли такое же воздействие на мир с нашей стороны? То есть прямое, без промежуточных вещественно-энергетических агентов. Такое, которое осуществлялось бы на уровне, где связано всё со всем; в том глубинном слое, где заложена сама возможность проявления психических процессов.
       И если такое возможно, то не является ли точка самосознания, коль скоро она есть просвет в общем порядке детерминированности, тем действующим началом? Или, по крайней мере, местом приложения настоящего действующего начала? И опять-таки, если всё это так (хотя бы в самой ничтожной мере), то какого рода это воздействие? 
       И снова укажем на важный момент. Такого рода воздействие, если оно реально, должно оказываться ни через действующие физические законы, ни через какие-то другие в порядке причинной обусловленности. Это воздействие изменяет мир совершенно по другому принципу: фундамент самой причинной обусловленности понемногу размывается. Вспомним весеннюю аналогию: это то, что не взламывает крепкую толщу льда, а заставляет его почти незаметно таять. Подспудный процесс «тотального потепления» идёт в глубине материальной реальности сам по себе, он задан с рождения Вселенной. Но точка самосознания есть дополнительный, концентрированный источник тепла. Если ещё точнее – скважина, ведущая к Источнику, через которую тепло просачивается в этот мир.   
       Представить, как это происходит на самом деле, очень трудно. Но не труднее, чем возникновение царства причин и следствий из первичной свободы. Не труднее, чем рождение актуальной физической реальности из чистого Потенциала, предшествующего любым актуальным реальностям.
       Но это, повторим, от нас скрыто. Оно надёжно задрапировано для конкретного человека его обычной картиной мира. А от человечества в целом – всем, из чего соткана ткань истории и что составляет многообразную и кипучую человеческую деятельность.

                *

       За шесть или восемь тысяч лет существования цивилизации (временной отрезок пренебрежимо малый в сравнении с историей Земли) коллективный человеческий разум проделал огромный путь в познании и преобразовании мира. С точки зрения космического наблюдателя, успех впечатляющий. Но тот наблюдатель не сказал бы, что жизнь людей в целом становится всё более похожей на рай. 
       Он бы помнил, что в истории становления вида Homo Sapiens были периоды действительно безмятежного существования (и не такие уж короткие – возможно, десятки тысяч лет). Это были времена, когда предки людей населяли благодатные уголки суши, климат был воистину райским, разнообразной пищи было более чем достаточно, места хватало на всех, а хищники не слишком часто беспокоили. Жизнь сводилась к удовлетворению чисто биологических потребностей – ешь да размножайся.
       Возможно, это и был настоящий Эдем для приматов. И даже вполне вероятно, что где-то в глубинах генетической памяти его смутный образ сохранился у современных людей. Иначе откуда у нас эти грёзы о золотом веке человечества и тому подобные мифы?
       Однако такой образ жизни не давал стимулов к совершенствованию вида. И главное, так не могло продолжаться вечно. Рано или поздно происходило что-то, что нарушало сложившееся природное равновесие: наступление ледников, засуха, наводнение, вулканическое извержение, магнитная буря, эпидемия, массовые миграции животных и так далее. Это выдавливало гоминидов из благоприятных ниш, заставляло покидать насиженные места и отправляться на поиски новых.
       А когда человеческий вид вступил в осмысленную активную фазу своего существования и началась собственно история человечества – ни о каком возвращении в Эдем не могло уже быть и речи. Долгий и подготовительный период человечества – можно сказать, детский – навсегда ушёл.
       Человек выделился из природы как существо коллективно самоорганизующееся и преобразующее среду своего обитания. Его деятельность становилась всё более многообразной и приобретала всё более широкий размах. Естественно, он встречал на каждом шагу возрастающее сопротивление природы – внешнее, чисто физическое. С развитием общества также обнаружились внутренние, органически присущие противоречия, проистекающие из сложной, неоднородной природы человека. Социальные и биологические аспекты в человеке слишком часто сталкивались между собой и сталкиваются до сих пор.
       Перед изумлённым взором космического наблюдателя прошёл, вернее сказать – промелькнул – последний временной отрезок, исчезающе малая часть истории Земли и Вселенной. Хронология человеческой цивилизации от первых каменных городов и древнейших народов до сегодняшнего дня.
       Зарождение и рост примитивных государств. Деление общества на власть и подчинённых. Развитие техники, ремёсел, торговли. Формирование языков и народностей. Возникновение собственников и самого понятия собственности. Расслоение людей по имущественным и сословным признакам. Учреждение законов и права.  Путешествия и открытие новых земель, захват территорий. И войны, войны, войны…
       Уже сами государства постоянно конфликтовали меж собой. Это в основе своей была всё та же борьба за ресурсы, за место под солнцем, которая началась ещё между первыми организмами. Но теперь это была борьба осознанная, целенаправленная, которая велась посредством куда более действенных орудий, и оттого ещё более жестокая. 
       К насилию государств по отношению друг к другу добавлялось ещё и то, которое генерировалось внутри всякого общества.  Разрозненное общество, состоявшее из классовых слоёв, одни из которых стояли над другими, поначалу удерживалось только путём организованного насилия. Это потом формы принуждения по отношению к ближнему стали более гибкими – в процессе развития технологий, способов хозяйствования и социальных преобразований. Ну и ещё, разумеется, в любом обществе никогда – ни раньше, ни после – не утихала явная или скрытая борьба всех против всех: за власть, влияние, материальные блага. Но несмотря на эту всеобщую борьбу, цивилизация развивалась.
       Свидетель бы видел, как растут города, образуются империи, ускоряется миграция народов по поверхности планеты. На протяжении первых четырёх-пяти тысячелетий везде (или почти везде) он бы наблюдал печальную картину: труд людей в основном был подневольным. Большая часть того, что создано первыми цивилизациями, делалось рабами. Бесправными индивидами, которым не посчастливилось попасть в подчинённое положение (фактически – в собственность) к тем, кто обладал и силой, и формальным правом. 
       В животном мире также было полно насилия и беспощадной жестокости. Но такого отношения к себе подобным не было раньше ни у одного вида. Оно появилось только у человека разумного…
       С течением времени люди изобрели много разных технических приспособлений. Выросли знания и умения, вследствие чего увеличилась производительность труда. Образовались основные очаги цивилизации, географически более-менее чётко локализованные. Сформировались основные народы, из которых состояло человечество, языки, типы культур, государства – каждое с соответствующим укладом жизни, сводом общеобязательных правил, структурой общества и более-менее устойчивыми границами (которые, впрочем, менялись неоднократно). Зародились мировые религии, которые стали быстро распространяться. Они вытесняли из сознания людей первые примитивные верования и приобретали всё большее значение в жизни.
       Всё это способствовало тому, что возник новый тип организации общества. Люди разделились на сословия, главных из которых было три: знать (государственные служащие, военные, власть), служители религиозных культов (духовенство) и те, кто производили материальные блага (крестьяне в деревнях, мастера и ремесленники – в городах). Рабство в прежнем виде почти исчезло. К тому времени человечество уяснило, насколько мало производителен рабский труд. Правда, те, кто работали на земле, мало чем по статусу от рабов отличались – они практически полностью зависели от хозяина этой земли (феодала), наделённого местной властью и стоявшего во главе собственного войска. Да и ремесленный люд в городах не слишком-то много имел возможностей и привилегий.
       И опять – это было время нескончаемых войн и завоевательных походов. К тому же неимоверно выросло влияние духовенства (в лице его организованной системы – церкви). До такой степени, что стало определять мировоззрение основной массы людей и конкурировать с официальной властью. Картина мира у человека того времени в значительной мере формировалась религиозными представлениями, насаждаемыми церковью. И в такой картине трудно было поместиться чему-то другому, кроме них.
       Сравнив вид Homo Sapiens с остальными, наблюдатель был бы в очередной раз весьма удивлён. Возможно, он бы тут усомнился в разумности как основной характеристике человека. Другими животными двигало то, что изначально было заложено в них природой, биологической основой того или иного вида. Человек же в своём поведении то и дело руководствовался не столько своим естественным и главным эволюционным приобретением, выделившим его из животной среды – разумом, сколько какими-то фантомами, фикциями, искажёнными и неадекватными продуктами его деятельности.   
       Это время, названное потом Средневековьем, тянулось около тысячи лет. Мало-помалу люди нарастили по всем фронтам изрядный объём знаний о мире, многому научились, освоили новые технологии и производственные навыки.  Быстро увеличивалось население городов по сравнению с деревнями. Для новых способов и масштабов производства требовались другая организация, иные производственные отношения, новые технические подходы. Ручной труд становился всё более механизированным и специализированным. Ремесленные цеха и кустарные мастерские постепенно заменялись на более крупные производственные образования – мануфактуры, потом фабрики.
       Важным достижением средних веков стало книгопечатание. Знания стали храниться надёжнее и распространяться быстрее.  Человеческий разум становился всё менее зависим от религиозных догматов. Он стал больше обращать внимания на объективную связь вещей и событий, основывать на них свою практику. Зарождалась позитивная наука как способ познания мира и взаимодействия с миром. Это была не та сугубо умозрительная система представлений, господствовавшая в умах прошлых эпох; это были зачатки деятельной науки, которой было уготовано впоследствии сильно изменить человеческое бытие.
       Наступало новое время – время активного познания и переустройства мира и самого человеческого бытия.

                *

       Вероятно, первое, что бы отметил наблюдатель, следя за развитием цивилизации в целом, – это ускорение. Как и живая природа в целом, человечество в главных аспектах развивалось со временем всё быстрее. Только для Жизни как явления этот процесс был сравним по длительности с историей самой Земли. А человеческий прогресс походил на взрыв. Правда, происходил он поначалу в основном с народами, населявшими Европу. Именно оттуда со времён Древней Греции и Римской империи исходил главный цивилизационный импульс. А до других частей населённого мира докатывался позже и имел не везде равный успех.
       За очень короткий исторический отрезок от позднего Средневековья до времени, названного веком Просвещения, произошёл качественный скачок. Это прежде всего была эпоха великих географических открытий, колонизации и завоевания новых земель. Но и в области естественных наук и техники произошло много важного, что подготовило почву для научно-технической революции нового времени. 
       Человеческий разум как будто проснулся от многовековой спячки и принялся навёрстывать упущенное время. Изобретения и открытия следовали одно за другим. Порох и огнестрельное оружие. Ткацкий, типографский и токарный станки. Телескоп и микроскоп.
       Люди внесли в науку экспериментальный метод познания мира, который стал основным. Установили тот факт, что планета шарообразна и вращается вокруг Солнца. Открыли мир микроорганизмов и поняли истинную причину многих заболеваний. Описали свойства многих веществ и закономерности их превращений. Составили подробные классификации минералов, растений и животных.  Начали изучать анатомию и физиологию разных живых созданий, а потом и человека. Сформулировали законы всемирного тяготения и механического движения. Научно доказали догадку древних мыслителей о том, что вещество состоит из атомов. Разработали новые (оказавшиеся очень эффективными для описания разных процессов) подходы в математике, основанные на исчислении бесконечно малых величин. Поставили первые опыты с электричеством. Создали паровой двигатель. Построили первые умозрительные модели того, как общество экономически и социально устроено. Научились предупреждать опасные инфекционные болезни с помощью прививок.
       Человек по природе своей оказался существом очень активным и любознательным. Всего ему было мало, и никакое существующее положение вещей не могло его полностью удовлетворить. Всё, что бы он ни создал, чего бы ни достиг в любой сфере, рано или поздно оказывалось подлежащим улучшению, усовершенствованию, реформированию. 
       Как и в случае с эволюцией Жизни, прогресс человечества был процессом хоть и в целом однонаправленным, но всё же не линейным. Он шёл неравномерно, местами криво, выбирая иной раз ошибочные, неудачные и побочные пути. Были в нём длительные заторы, тупиковые ответвления, иногда даже повороты вспять.
       Тем не менее, общее направление можно было заметить. В ходе прогресса три параметра неизменно увеличивались – и чем дальше, тем быстрее (возможно, этот рост шёл и идёт до сих пор по экспоненциальному закону). Во-первых, люди вовлекали в свою деятельность всё больше природного материала. Во-вторых, овладевали всё большими объёмами свободной энергии, которую задействовали для своих нужд. В-третьих, в обществе нарастал общий поток информации – и в плане накоплений и передачи знаний о мире, и в плане обычной коммуникации между людьми.
И эти параметры были, безусловно, связаны между собой. Информация помогала добывать энергию, а посредством энергии человек воздействовал на природный материал. Постоянно преобразуемый материальный мир поставлял человеку всё новую информацию. Этот взаимозависимый процесс был непрерывным, расширяющимся и самоускоряющимся.
       Человечество вкупе со своей средой обитания (изменяемой им же) становилось системой всё более разнообразной, сложной, неоднородной в себе самой и внутренне подвижной. В то же время в этой системе образовывались многочисленные новые связи, новые типы взаимодействий и отношений. Наблюдатель отметил бы определённое сходство в общих закономерностях развития живой природы и цивилизации. В некотором смысле человечество становилось всё более похожим на единый развивающийся организм, и даже на биосферу в целом.

                *

       Потом в истории наступила эпоха Просвещения – начало нового времени. Многовековой уклад жизни и производства стали быстро обновляться. Появлялось всё больше новых машин, технических приспособлений, технологий. Создавались инженерные, прикладные области знания в разных областях. Возникли новые социальные роли, связанные не столько с имущественным и сословным положением, сколько с профессией, родом деятельности. Закрепился и стал дальше основным новый тип производственных отношений – массовый наёмный труд на специализированных предприятиях. В обществе распространились новые формы коммуникации и передачи знаний – газеты и журналы.
       И, конечно же, продолжались войны. Они никогда не прекращались ни в какой исторический период и ни в какой населённой части мира, а только затухали на время. Никакая степень цивилизованности не мешала людям истреблять друг друга на протяжении всей истории, не помешала и в новое время. Конечно же, люди постепенно приходили к пониманию того, что конфликты лучше решать дипломатическим путём – но очень, очень медленно. И далеко не всегда переговоры помогали.
       К началу нового периода истории большую часть обитаемой суши (да и воды) государства более-менее чётко разграничили между собой. Границы этих владений потом неоднократно менялись. Некоторые государства совсем исчезли с лица Земли. Но в целом обозначились основные контуры будущей политической карты мира.
       Наиболее развитые государства пережили сильные социальные потрясения. Старые принципы государственного устройства и управления обществом, изживавшие себя способы властвования (такие как династические монархии) стали уступать место новым. В наиболее развитых странах произошло функциональное разделение власти на три относительно независимые ветви: исполнительную, законодательную и судебную. В формировании структуры государственной власти (какой бы она ни была) стало участвовать гораздо больше людей, чем при феодализме. Сами властные органы становилась выборными, доступными выходцам из разных социальных слоёв. Среди населения стало гораздо больше грамотных и образованных. Люди, далёкие от правящего класса, стали осознавать себя гражданами, тоже имеющими права, способными влиять на власть и выбирать её. Где-то появился впервые, а где-то укрепился парламентаризм как противовес единоличной персональной власти. Где-то учредили выборную и сменяемую должность президента как реального, а не символического главы государства.
       Все эти нововведения сильно повлияли на жизнь людей. Начался расцвет архитектуры, живописи, музыки, литературы. В то же время это был век, когда начался настоящий культ разума, рационального начала. Человеку стало казаться, что теперь он может понять и объяснить всё на свете.
       Это ощущение человечество перенесло на следующее столетие, девятнадцатое по общепринятому летосчислению. А там уже разумный подход ко всему восторжествовал. Наука, как фундаментальная, так и прикладная, а вместе с ней и технический прогресс, пошли вперёд семимильными шагами.
       Детально разработанная высшая математика и неэвклидова геометрия. Вероятностные и статистические методы описания явлений, различных по своей природе. Термодинамика, оптика и количественная теория электромагнетизма (а также пришедшее с этими дисциплинами чёткое понимание, что процессы в мире далеко не исчерпываются механическим движением). Открытие новых планет и законченная космогоническая модель Солнечной системы. Теория эволюции Жизни и происхождения человека. Периодическая система химических элементов и периодический закон. Развитие органической химии и представлений о природе молекулярных связей. Различные теории, объясняющие историческое и экономическое развитие общества. Микробиология и учение о рефлексах. Открытие рентгеновского излучения и радиоактивности. Спектральный анализ.
       И технические достижения пошли мощным потоком. Огнестрельное оружие с унитарным патроном. Машиностроение и металлургия. Добыча полезных ископаемых в промышленных масштабах. Нефтеперегонные установки. Железная дорога и пароход. Синтез новых взрывчатых веществ и лекарств. Двигатель внутреннего сгорания и автомобиль. Газовое освещение и лампа накаливания. Фотография и кинематограф. Первые устройства звукозаписи. Телеграф и телефон. 
       В жизнь людей вошли машины, технические приспособления. Они теперь стали связующим звеном между человеком и природой, как бы продолжением и усилением человеческих рук и органов чувств. Мало того, техника отныне стала неотъемлемой частью человеческого существования. Роль техники в дальнейшем стала только возрастать. Забегая вперёд, констатируем, что это происходит и по сей день, и конца тому не видно.
       И в те же десятилетия – небывалый взлёт мировой литературы, всевозможных искусств, образование школ и направлений.
       На планете осталось мало таких мест, куда бы не пришла цивилизация; и ещё меньше тех, где не ступала нога человека. 
       Жизнь общества не переставала бурлить, её темп ускорялся, и особенно это было заметно в городах. Образовывались новые общественные группы, слои, классы. В обществе складывались связи нового типа. В обществе формировалась новая мораль, более соответствующая тому образу жизни, который нёс с собой технический и социальный прогресс.
       Наметилась тенденция к обезличиванию всех сфер жизни, отчуждению человека от себе подобных и от результатов своего труда. Раньше человек напрямую имел дело с природой, в лоне которой он трудился и частью которой себя ощущал; с предметами, которые органично входили его быт, или которые он изготовлял сам; с другими людьми – отношения были в основном простыми и ясными. Темп жизни был размеренным и неторопливым.
       Теперь всё в человеческой жизни усложнилось и продолжало становиться всё более сложным и запутанным. Между одним членом общества и другим, независимо от их статусов, и вообще между человеком и обществом вставало всё больше посредников. Это были и технические средства, и всевозможные организации с их писаными и неписаными корпоративными правилами, и безликие товарно-денежные потоки, и юридические отношения, регламентируемые государством. Само течение жизни ускорялось, становилось неровным по ритму и всё менее предсказуемым.
       Уже тогда многие из наиболее разумных представителей человеческого вида с некоторым беспокойством задумывались над тем, куда всё это может привести. Вообще, новые реалии несли много такого, что не могло не тревожить думающих людей.
       Безудержное размножение человеческого рода на планете. Ведь ясно, что неограниченно это происходить не может. Когда-то должен наступит предел, но что его положит? Сами люди или обстоятельства? Какие события приведут к нему?
       Или то, что в своей производственной деятельности (да и в других областях) человек всё более зависит от машины. Не только она служит ему, но и он вынужден обслуживать её. По мере того как техника совершенствуется и занимает всё большее место в нашей жизни, это соотношение сдвигается вовсе не в пользу человека.        Похоже, есть опасность, что человек когда-нибудь незаметно для себя превратится в придаток машины. Утратит господствующее положение и займёт подчинённое.
       Далее, как предполагали социально-ориентированные мыслители, повсеместное машинное производство может породить новые уродливые формы эксплуатации одних людей другими.  То есть, говорили они, в несовершенном обществе техника не освободит человека, а только закрепит его в новой форме рабства и нищеты.  А кого-то вообще сделает ненужным для общества, выбросит на обочину жизни.
       И, вероятно, самую большую опасность, которую несёт цивилизация, многие видели в совершенствовании орудий войны. Они отмечали, что агрессивность человека никуда не делась. Социальный прогресс, возможно, несколько смягчил её и придал ей цивилизованные формы выражения, даже в чём-то замаскировал, но не отменил.  И пока в человеке есть это начало, и пока развитие науки и техники будет опережать нравственное, жизнь всего человечества будет находиться под угрозой всеобщей гибели.
       Следующий век наглядно показал, что все эти тревоги были в различной мере оправданными. Более того, он выявил такие проблемы, связанные с цивилизационным развитием, о которых в прошлых веках и догадываться не могли.

                *

       Потом последовали все триумфы и ужасы двадцатого столетия, совсем близкие нам.
       В области науки это было полномасштабное создание современной картины мира – от микро- до мега-уровня. Теория относительности и квантовая механика. Теория строения атома и её экспериментальное подтверждение. Открытие того факта, что Вселенная расширяется. Открытие спонтанного деления тяжёлых атомных ядер (а заодно и того, что этим процессом можно управлять). Генетика и кибернетика. Молекулярная биология. Установление законов наследственности и структуры ДНК. Астрофизика и геология. Многочисленные школы общей и прикладной психологии. Нейрофизиология. Археология. Общественные науки и разные направления антропологии…
       Практически не осталось области или предмета вне научного исследования.
И техника разрослась во всех направлениях, проникла во все поры человеческого существования, стала сопровождать человека повсюду, фактически став для человека второй природой. Технологии стали сложными, изощрёнными, многостадийными. Люди создали огромное количество вещей и материалов, организовали множество процессов, которые не возникли бы без них.
       Авиация – от первых неуклюжих бипланов до сверхзвуковых лайнеров. Радио и телевидение. Синтетические полимеры. Микробиологические технологии. Реактивный двигатель. Ядерный реактор и ядерное оружие. Лазер и голография. Транзистор и микросхема. Запуски ракет на околоземную орбиту, искусственные спутники Земли и орбитальные станции. Стремительная пробег от первых ламповых ЭВМ до персональных компьютеров.
       Повсеместная индустриализация и электрификация. Транспортные и производственные инфраструктуры. Быстрый рост городов. Масштабное промышленное и гражданское строительство. Укрупнение и концентрация производств. Выработка огромных объёмов электроэнергии. Добыча и переработка разных видов минерального сырья. Массовое производство предметов быта.
       В социальной политике и экономике – тоже усложнение и количественный рост во всех направлениях. Образование транснациональных финансовых и промышленных корпораций. Рост и усиление влияния банковской сферы. Виртуальная система платежей. Обильное законотворчество с целью охватить и регулировать почти все области и аспекты человеческой жизни.
       Образование и грамотность, доступное медицинское обслуживание, высокий уровень санитарии и гигиены как норма жизни (правда, достигнутая и до сих пор не везде). Государственные идеологии всех мастей. Культура для широких масс и элитарная. Спортивные и музыкальные зрелища. Лавинообразный рост средств массовой информации и сферы услуг.
       И повсеместное ускорение, ускорение…
       И всё это – несмотря на катастрофические, беспрецедентные по размаху социальные катаклизмы. Крушение колониальных систем и империй. Свержение монархий. Революции и перевороты с радикальным общественным переустройством. Новые типы государственной власти. Тоталитарные режимы и организованные массовые репрессии. Концентрационные лагеря и новые формы рабского труда. Массовый голод в разных странах в кризисные периоды. Противостояние социалистической и капиталистической систем, закончившееся крахом социализма. Две мировые войны в первой половине века, унесшие десятки миллионов жизней. Да и вторая половина была отнюдь не идиллией: повсюду в мире вспыхивали локальные очаги конфликтов. А террор продолжался там и здесь со стороны как отдельных правящих верхушек, так и криминальных группировок. Плюс техногенные катастрофы, которые жителю прошлого века не могли пригрезиться и в кошмарном сне. Всё это тоже суммарно собрало огромный урожай жертв.
       За минувший век люди погубили людей больше, чем за какой-либо другой.
       Люди научились справляться с эпидемиями, которые в Средние века опустошали целые города.  Научились бороться с непогодой, неурожаем, засухой. Сделали свою жизнь намного более удобной и лёгкой, добились достатка и минимизировали угрозу голода. Но не изменили собственную природу. Агрессивность как характеристика вида осталась.
       Когда на смену копьям, мечам и лукам со стрелами пришли ружья и пушки, война приобрела совершенно другой качественный характер. Может быть, не более свирепый, чем раньше, но куда более эффективный по масштабам убийств.
       Человечество пока не понимало, что потенциально может уничтожить самое себя и вообще самую Жизнь на Земле. Но очень быстро шло к такому уровню могущества.
       Потом появилось автоматическое огнестрельное оружие и крупнокалиберные орудия. Конницу, которая веками служила авангардом войск, упразднили за неэффективностью и заменили самоходными бронированными машинами. Ещё раньше к военному делу конструкционно приспособили корабли, позднее – самолёты.
       Дальше изобретательный и пытливый человеческий разум придумал ещё более мощные и изощрённые орудия убийства себе подобных. Создал оружие массового поражения: химическое, бактериологическое, атомное. Научившись воспроизводить в земных условиях звёздный огонь – реакцию синтеза лёгких ядер – но ещё не научившись им управлять, человек тем не менее и его поставил на службу войне. Установил ядерные и термоядерные заряды на ракеты, способные доставить этот смертоносный груз в любую точку земного шара.
       На протяжении всей истории ничто не удерживало людей от того, чтобы совершенствовать и применять всё новые орудия убийства. Ни страх перед тем, что противник может ответить таким же оружием. Ни тем более какие-то гуманистические соображения.
       Но во второй половине двадцатого века наметилась некая пограничная линия. Этого в истории ещё не было. В результате долгого совершенствования оружия появилось такое и в таком количестве, что это уже невозможно стало игнорировать. Когда люди подсчитали собственный разрушительный потенциал, то ужаснулись. Имеющихся вооружений оказалось достаточно для полного самоуничтожения человечества, причём многократно. Если дойдёт до всеобщей современной войны с применением такого арсенала, не выживет ни один из участников этой войны. Более того, заодно всё живое на планете может погибнуть. Кроме разве что наиболее стойких микроорганизмов…
       На этих кадрах вселенского фильма наш гипотетический зритель оказался бы весьма встревожен. Если, конечно, допустить, что он не бесстрастен, и ему небезразлична судьба человечества и вообще всей Жизни на Земле.  И опять бы он сильно усомнился в разумности этих, казалось бы, наиболее разумных существ.
       Впрочем, следя за успехами человеческой цивилизации и уже зная о месте Жизни в мироустройстве, он мог бы заранее предположить такое развитие событий. Ибо, обладая знанием глобальных закономерностей, нетрудно экстраполировать выраженную тенденцию в будущее.
       Но и человеку пришлось серьёзно задуматься о своей роли на Земле и о степени своей ответственности за то, что он творит. Не на уровне смутных опасений, а перед лицом реальных угроз, которые встали перед ним во весь рост.

                *

       И не только такая апокалиптическая возможность грозным призраком стала вырисовываться в общественном сознании людей. Несмотря на огромное количество жертв, общая численность людей неуклонно ползла вверх (и, отметим, по ходу дела, продолжает ползти). Если к началу двадцатого века всего на Земле жило немногим более полутора миллиардов людей, то к концу их количество перевалило за шесть миллиардов. А в настоящий момент составляет около семи с половиной миллиардов.
       Примерно такими же темпами растёт и потребление, и количество промышленных отходов, и загрязнение природы. К негативным следствиям прогресса надо добавить массовое истребление или вымирание разных видов (некоторых уже не осталось, а какие-то на грани), общее повышение радиационного и электромагнитного фона, обмеление рек и озёр, глобальные изменения климата с непредсказуемыми последствиями… Перечислять можно долго.
       Земля пока ещё выдерживает такую нагрузку. Но что будет дальше? Насколько ещё хватит природных ресурсов, чтобы прокормить эту неуклонно растущую массу? Каков запас прочности у биосферы?
       Неизвестно, насколько ещё можно и дальше вырубать леса. Уничтожать все формы Жизни, пригодные в пищу или ещё для каких-то нужд или прихотей человеческого вида. Захламлять и делать непригодной для обитания естественную среду для многих других видов. Отравлять почву, воду и воздух вредоносными отходами производств и последствиями глобальных техногенных аварий. Похоже, что не очень долго.
       Тонкий баланс природных экосистем создавался миллионы лет; а разрушить его, нанести ему непоправимый урон, как оказалось, можно за десятилетия. То, что гармонично и сложно, в условиях этого мира неустойчиво, если не сказать – хрупко. Критическая черта может быть пройдена незаметно, но это повлечёт цепную реакцию необратимых изменений. И в финале – опять же деградация и гибель всей Жизни (может быть, за исключением самых примитивных форм) – заодно с её высшим достижением, которое всё это и устроило.
       Похоже, что «венец творения» для биосферы стал самой большой проблемой и самой большой угрозой её существованию. Подобно тому, как некоторые мутировавшие клетки в организме перерождаются в злокачественную опухоль и начинают бешено, неуправляемо размножаться, поглощая его ресурсы и уничтожая его.
       Придя к такому неутешительному выводу, наблюдатель далее, возможно, задумался бы: а может быть, такой этап в развитии Жизни на Земле закономерен? Может, у эволюции с самого начала не было возможности миновать этот критический болезненный рубеж? 
       Ведь Жизнь с момента зарождения до сего момента неизменно шла рука об руку со страданием и смертью. Постоянно испытывала внешнее и внутреннее сопротивление – то самое глубинное сопротивление, которое тормозит рост целостности на всех уровнях организации материи. Оно препятствовало эволюции в каждом виде и в каждом отдельном организме. Применительно к человечеству как виду оно стало резко усиливаться – пропорционально скорости его развития. И опять-таки, оно действовало и на каждого отдельно взятого индивида. 
       Как и в случаях со всеми другими формами Жизни, это сопротивление обнаружило своё действие в разных формах. Как извне, так и изнутри. У нашего вида оно оборачивается теми сторонами жизни, теми издержками прогресса, которые калечат и самих людей, и биосферу в целом (последнее – всё более с увеличением масштаба человеческой деятельности).
       Не лишним будет повторить то, что уже понял наблюдатель на заре человечества, и что подтверждала вся дальнейшая логика мировых событий. Человек как вид (и в то же время каждый человек индивидуально) есть место наибольшего напряжения противоположно направленных сил. Одна толкает эволюцию вперёд, в будущее, к более сложным и совершенным формам, стремительно опережая черепаший ход вселенской эволюции. Вторая тянет его назад, в прошлое, в сторону распада и хаоса, где формы Жизни всё примитивнее; в пределе – где Жизни вообще нет, где ничто не вырывается вперёд во всеобщем монотонном потоке, и где царит мёртвое, глухое оцепенение камня.

                *

       Ну и последний эпизод фильма под названием «человеческая история» – пока совсем небольшой. Заканчивается второе десятилетие двадцать первого века. Темп жизни ускорился неимоверно, особенно в мегаполисах, напоминающих огромные человеческие муравейники.
       Наступила эпоха постиндустриального общества, которую с различной степенью достоверности предрекали фантасты и футурологи. Налицо торжество прикладной науки и тонких технологий. Всеобщая информатизация и компьютеризация. Интернет как общедоступное информационное пространство. Переход фотографии, кино и телевидения к цифровому формату. Бурное развитие автомобилестроения и средств сотовой связи. Автоматизация производств. Молекулярная биология и шаги по расшифровке человеческого генома. Микрохирургия и трансплантация органов. Генная инженерия и генно-модифицированные агрокультуры. Большой адронный коллайдер. Высокотемпературные сверхпроводники. Экзотические композитные материалы. Заброска исследовательских автономных модулей на Марс.
       В целом – в большинстве стран достигнут приемлемый уровень жизни, в некоторых –  очень даже высокий. Повышение доходов, качества услуг, долголетия. Доступный каждому члену общества минимальный уровень медицины и образования. Социальные гарантии и возможность участвовать в политической деятельности. Границы между государствами стало гораздо легче пересекать. Человеческий мир почти полностью интегрировался в единую информационную систему и стал внутренне очень динамичен.
       В то же время – новые реальные угрозы и новые потенциальные опасности. Не пришедшие на смену тем, которые уже были, а в дополнение к ним.
       Несомненные цивилизационные достижения – открытые границы и свобода миграции – имеют обратную сторону. Это проблема эрозии национальностей и культур. Цивилизованные народы постепенно вытесняются или ассимилируются на их же исконных землях народами далеко не столь цивилизованными. Культура подвергается атакам со стороны дикости и варварства. Впрочем, это уже было в истории… Римская империя деградировала и в конце концов погибла именно так. 
       Сегодня мы видим новый своеобразный ренессанс этой агрессивной дикости. Она расползается из того же региона, в котором родились две из трёх больших мировых религий, и пускает корни в тех, где цивилизация отметилась пока слабо. С ней органически связан терроризм под религиозно-экстремистскими лозунгами как новый вызов всей цивилизации.
       Но ведь мы видели подобные всплески и в странах, казалось бы, вполне цивилизованных – например, в Европе первой половины прошлого века.  Никакое развитие общества не гарантирует от периодических зловещих метаморфоз. Когда неожиданно, за короткое время массово помрачается сознание людей, и целые государства возвращаются к тёмным прошлым векам. К фашистской, националистической, радикально-террористической или какой ещё античеловеческой идеологии.
       Что ещё подстерегает нас на пути в неизвестное будущее? Не будем рассуждать о космических катаклизмах типа столкновения Земли с астероидом или вспышки сверхновой звезды поблизости Солнечной системы. Такое мы не в состоянии не только предотвращать, но даже предсказывать. Остаётся надеяться на то, что такое очень маловероятно. Гораздо более вероятным представляется то, что может произойти на нашей многострадальной планете и в результате нашей собственной деятельности.

                *

       Можно перечислить самые серьёзные и очевидные опасности.
       Мутации болезнетворных вирусов и бактерий, естественное или под воздействием техногенных факторов. Мы помним, как во второй половине прошлого века неизвестно откуда появился и начал своё шествие по планете, собирая смертельную жатву, вирус иммунодефицита человека. Болезнь, которую он вызывает, до сих пор неизлечима. Первое время это даже посеяло панику: казалось, вот это может покончить с человечеством. Но со временем люди научились подавлять его деятельность в организме. Вероятно, в недалёком будущем появятся средства, позволяющие излечить этот недуг полностью. Человечество справилось в своё время с чумой, оспой, холерой – справится, вероятно, и с этим. Но важно понять его происхождение, а это и по сей день остаётся загадкой.
       Кроме упомянутого вируса, есть и другие возбудители смертельно опасных болезней, от которых тоже пока не найдены лекарства. Они распространяются другим способом – по воздуху. К счастью, очаги этих инфекций в природе редки. Но и они иногда напоминают о себе. Кто знает, не появятся ли новые мутантные формы наподобие таких? Также существуют ещё специальные штаммы, выведенные человеком для ведения биологической войны.  Хорошо, если они навсегда окажутся закупоренными в местах, где хранятся; а лучше – уничтожены раз и навсегда.
       Человек и сам может мутировать не в лучшую сторону. Вероятно, развитие Homo Sapiens как вида не остановилось, но кто может с уверенностью сказать, куда оно будет развиваться дальше? Не грядёт ли атрофия всего того, что способствовало выживанию и отбору наиболее приспособленных на протяжении тысяч лет? Если главную работу за человека (в том числе умственную) станет выполнять техника – что ему самому останется? Не может ли оказаться так, что в биологическом развитии человек скоро исчерпает или уже исчерпал все свои эволюционные возможности, а дальше двигаться просто некуда? И ему останется лишь доживать отмеренный отрезок эволюционного времени, постепенно дряхлея как вид – как уже было со многими другими видами?
       И развивать свой творческий потенциал человеку становится в современном мире всё труднее. Образование девальвируется по мере распространения. Вообще ценность всякой информации становится ниже. Само по себе это достижение. Но такая лёгкость в получении знаний без собственных усилий не способствует развитию личности – скорее наоборот. Здесь те же опасности, как и при пресыщении любого рода.
       Происходит распыление человеческих сил и познавательных способностей. Человек тонет в море информации, которой становится всё больше обо всём. Повсюду торжествует специализация, которая становится всё более детальной. Специалисты из смежных областей уже с трудом находят общий язык, а из дальних – просто не понимают друг друга. Мир всё более становится похожим на строительство Вавилонской башни.
       Но пока это грандиозное строительство продолжается…
       Всё чаще люди тревожатся по поводу стремительно нарастающей сложности машин и, соответственно, их растущего значения в человеческой жизни. Это старое опасение, которое появилось почти вместе с самими машинами. Суть его в том, что техника со временем просто подчинит себе человека или существенно потеснит его, став сама главным действующим лицом на планете. Теперь же, с появлением устройств, всё более эффективно имитирующих некоторые функции человеческого интеллекта, этот страх человека перед собственными творениями стал качественно другим. Человек стал видеть в машине потенциально сознательного конкурента.
       Другой аспект сложных отношений человека и машины видят также в том, что в будущем возможен их синтез. То, что сейчас созданы различные управляемые протезы частей человеческого тела, а на пороге – искусственные органы, позволяет предположить именно такой вариант развития событий. То есть физиологическая организация может измениться на некий, так сказать механо-биоз. Даже человеческий мозг, как предполагается, может быть усовершенствован, если каким-то образом срастить его с будущими микроэлектронными устройствами. И такой гибрид окажется более жизнеспособным. Он станет более совершенной ступенью космического развития и вытеснит человека из эволюции так же, как кроманьонцы вытеснили неандертальцев.
       Но нам, проследившим вместе с наблюдателем историю развития Вселенной до человека, такие сценарии не кажутся реалистичными.
       Может ли машинный разум проявлять собственное целеполагание, не совпадающее с человеческим или даже противоречащее ему? Вряд ли. У механизма, каким бы сложным он ни был, нет и никогда не будет того, что есть у человека. За человеком – миллиарды лет эволюции, и он вряд ли сможет радикально улучшить собственную природу своими же приспособлениями. Все эти приспособления заведомо менее совершенны, чем он сам.
       Все более сложные и эволюционно совершенные формы появляются изнутри, подспудно созревая до своей поры. Это – общая закономерность, которая ещё никогда не нарушалась. И есть все основания полагать, что человеческие изобретения её тоже не нарушат.
       Главное и непреодолимое отличие человека от машины, как бы последнюю ни улучшать, состоит в происхождении и роли того и другого в мире. В человеке открыт канал, через который весь мир с его непреложными законами сообщается с инстанцией вне законов, породившей этот мир и являющейся изначальной и верховной законодательницей. Человек – это эволюционно осуществлённый способ пробурить такой канал. А любая техника по отношению к человеку производна (и, возможно, даже сопровождает его временно).
       Машина действительно может выйти из-под человеческого контроля. Но это было бы проявлением стихийной безличной силы – подобно тому как вспыхивает пожар или случается любая техногенная авария. Это продолжается, только пока для того есть свободная энергия. Сознательный бунт машин против человека – один из футуристических мифов, болезненная и ложная фантазия, сродни средневековым представлениям об аде, рае и апокалипсисе. Это примерно такой же нонсенс, как бунт плотины против соорудивших её бобров, или восстание раковины против живущего в ней моллюска.
       Найдётся немало других факторов разной природы (не будем пытаться перечислить все возможные), которые вряд ли позволят создать некую идеальную жизнь, построить что-то вроде рая на Земле. Как и где-либо ещё. Тем не менее, вопрос о собственном далёком будущем никогда не переставал и не перестанет беспокоить людей.

                *
 
       Здесь уместно вспомнить давнюю мечту человечества – о космических путешествиях, о заселении далёких звёздных миров, о торжестве Разума во Вселенной в лице человека.  Возможно, даже встреча с братьями по разуму и сотрудничество в дальнейшем преобразовании мира к лучшему. Мечта действительно великая…
       Но если взглянуть непредвзятым взором нашего наблюдателя, человеческая деятельность на Земле является чем-то существенным только на ней и для нас самих. Если сопоставить масштабы Земли, да что там – всей Солнечной системы  или хотя бы нашей Галактики, то поводов для оптимизма будет немного. Земля – лишь ничтожная песчинка, затерянная в огромных ледяных пространствах Космоса, а Жизнь на ней поддерживается непрерывным потоком солнечной энергии.  Да и Солнце, как и любая звезда, когда-нибудь исчерпает свой запас горючего, станет остывать и наконец погаснет…
       Космос как он есть совсем не дружествен человеку и Жизни вообще. И уж на него невозможно экстраполировать историю колонизации людьми необжитых пространств на нашей планете. Даже если и существуют во Вселенной подобные крохотные островки, пригодные для обитания, они разбросаны на такие расстояния, которые трудно представить. Для их преодоления нужны, вероятно, миллионы лет. А человек – часть и продукт биосферы Земли. Покуда он остаётся биологическим существом, нормально жить он может только в её условиях.  Можно ли воссоздать такие условия на космическом корабле?
       Но даже и не только в этом дело. Допустим, что можно. И что многие поколения людей, сменяя друг друга, живут на таком звездолёте, бороздя космические просторы в поисках разумной жизни или возможных оазисов для её обитания. Вопрос в другом.
       Вопрос – зачем? Что может погнать людей в такой вояж? Если отбросить суровую необходимость (типа исчерпания природных ресурсов или глобальной катастрофы, сделавшей жизнь на Земле невозможной) – что это может быть за стимул?  Исследовательский инстинкт? Достаточно ли сильным он окажется, если вообще не атрофируется у людей к тому времени?
       И что мы понесём к новым мирам? Какую миссию? Если только собственную биосоциальную природу (какой она является в настоящий момент) и всё, чем она чревата – то игра явно не стоит свеч.
       На протяжении всей истории человек был склонен создавать на Земле скорее ад, чем рай. На новом месте мы – такие, какие есть сейчас – просто воспроизведём ту же горестную, наполненную проблемами и страданиями человеческую жизнь. И доведём новый Эдем до того же плачевного состояния, в каком находится земная среда обитания нынче. 
       Человек прежде всего сам должен измениться. А для этого покидать родную планету совсем не обязательно. Нужно начала пройти свой эволюционный путь до конца. А в конце этого пути – кто знает? – может быть, мы найдём то, что собирались искать за миллионы световых лет.
       Кстати, в этом, возможно, и кроется ответ на вопрос: почему мы не видим никаких подтверждений тому, что где-то в Космосе существуют высокоразвитые цивилизации.  Возможно, они действительно существуют. Но критерии развития цивилизаций в действительности совсем иные, чем представляется человеческому разуму на сегодняшней стадии его развития. 
       Может быть, эти критерии совсем не сводятся к манипулированию всё более мощными потоками вещества и энергии с помощью всё более совершенных технических средств. Может быть, главный вектор развития всех цивилизаций не технократический (это просто временный этап, как куколка у насекомых), а эволюционный – когда куколка превращается в имаго – взрослую особь. Возможно, более ранние цивилизации уже достигли этого состояния.  А мы, человечество, пока проходим технократический период куколки.
       Можно также предположить, что такое гипотетическое состояние – «пост-цивилизационное имаго» – является конечной целью всякой эволюции. Некая радикально новая фаза существования Источника за Великим Барьером – в том фрагменте, который пока связан со всеми остальными, но для которого Цикл уже завершён. Остаётся лишь гадать, каким будет такое состояние, ибо оно находится за гранью человеческого воображения. Во всяком случае ясно одно: это максимальное проявление того, что двигало эволюцию, создало сознательных существ, и руководило их развитием дальше.
       Но не исключено, что истинное положение вещей гораздо прозаичнее, гораздо проще и печальнее. Срок жизни каждой цивилизации ограничен естественными причинами – точно так же, как и любого организма. У всякой цивилизации (и вообще у всякой планетарной биосферы) есть возрастные болезни, и одна из них рано или поздно заканчивает и цивилизацию, и биосферу (возможно, обе разом). И наша цивилизация (равно как и земная биосфера) – не исключение из этого безжалостного правила.  И кто знает, не являются ли все сегодняшние кризисы признаком неизбежного заката человечества и Жизни, началом всеобщего конца?
       Хотелось бы верить, конечно, в лучшее. Хотя бы в то, что никакой сценарий (и наш в том числе) не предопределён. А мы всё же способны повлиять на развитие событий.

                *

       Эволюция, как мы помним, шла неравномерно. Время от времени она проходила через кризисные события, каждый из которых давал новый импульс развитию Жизни и приводил к образованию новых форм. Наш космический наблюдатель, видя ускоряющийся характер эволюции, а потом и человеческого прогресса (уже не только и не столько биологического), вероятно, мог бы предположить, что скорость эта не может расти до бесконечности. Другими словами, ускоренное движение – это движение к чему-то, к некоторому конечному состоянию или пределу.
       Потом к аналогичному выводу пришли люди. Когда они научным путём установили основные исторические вехи в общем развитии Жизни, затем изучили характер цивилизационных процессов, сопоставили одно с другим в контексте вселенской истории – вырисовывалась поразительная и в тоже время тревожащая картина.
       Похоже, что мы (человечество как часть живой природы) стремительно приближаемся к определённому рубежу.  Периоды между биосферными и цивилизационными кризисами сокращаются – причём в геометрической прогрессии (с коэффициентом, меньшим единицы). При том экспоненциально растёт суммарный объём информации, которую вырабатывает человечество. Скорость её обработки обратно пропорциональна времени, которое на это требуется. А время это укорачивается по мере развития средств связи, совершенствования компьютеров (увеличения их мощности и быстродействия, расширения баз данных), а также их распространения (внедрения во все сферы, системной организации и интеграции).
       Если допустить, что эти процессы ничем не ограничены, то впереди на линейной хронологической шкале нас ждёт прелюбопытная отметка. Некая точка, к которой как бы сходится вся предыдущая последовательность мировых событий, включая развитие нашей цивилизации. Формально рассуждая, в ней время между кризисами сжимается до нуля, а скорость обращения информации становится бесконечной. (Тут трудно удержаться от аналогии с сингулярностью «чёрной дыры», по мере приближения к которой время   замедляется до полной остановки, сила же гравитационного притяжения растёт неограниченно).
       И эта отметка совсем не за горами. Приблизительно середина нашего века. 
       Что она означает? Что грядёт с ней? Некий супер-кризис, который изменит жизнь человечества кардинальным образом? Какая-то разновидность апокалипсиса, которую мы и представить не в состоянии? Или, может быть, трансформация условий нашего существования и переход к другому бытию? Прорыв к невиданным доселе возможностям, некая эволюционная турбулентность, место ветвления совершенно разных вариантов развития? Выход эволюции на новый этап? Или даже (дух замирает перед таким предположением) достижение ею своей конечной цели – конец не во времени, а самого времени – по крайней мере, для людей? 
       Не является ли этот загадочный «час икс» закономерной фазой развития, к которой подходят все достаточно долго существующие цивилизации? Своего рода испытанием на прочность, зрелость, эволюционную состоятельность, если можно так выразиться? И если это так, то каждая ли проходит такой экзамен? И пройдём ли мы, а если да, то что потом?
       Никто не знает.

                *

       Однако повторим: у нас есть все резоны надеяться, что это не предопределено никем и ничем. Будущее всякой цивилизации, и нашей тоже – это поле возможностей, которое с развитием расширяется. В этом и суть развития – расширение пространства возможностей.
       И это расширение парадоксальным образом идёт изнутри наружу. Во всяком случае, до сих пор эволюция развёртывалась именно таким образом. Ничто не позволяет усомниться в том, что этот её закон универсален, и дальше тоже будет так. Движущая сила этого расширения и развёртывания не приходит из галактик, удалённых за миллиарды световых лет. Она здесь, она в нас самих.
       Эта сила (хотя называем мы её так за неимением более подходящих определений) – всё та же, которая извергла в Великую Пустоту гигантский фонтан энергии, дав тем самым начало миру. Вот уже около четырнадцати миллиардов лет брызги этого фонтана разлетаются во все стороны. Они оказались отгороженными от своего Источника, фактически изолированы Великим Барьером неосознанности. Но некоторые мельчайшие частички от тех брызг нашли возможность создавать сложные образования, всё более проницаемые для породившей их силы. Постепенно, за счёт собственных резервов, они преодолели Великий Барьер. Они вспомнили собственный Источник и соединились с ним тончайшими ниточками, став Его проводниками в этом мире.
       Мы, сознательные существа – это те самые сложные образования. Источник действует через каждого из нас, хотя сами мы этого не ощущаем. Наше существование в таком качестве, что мы собою представляем – это и есть прямое действие Источника. Тут можно повторить, что это действие от нас скрыто и нами никак не воспринимается. Ибо совершается на том уровне, где всё едино – и мы, и Вселенная. Неизвестно, насколько корректной была бы тут физическая аналогия, но всё же: это некое наведение целостности (может даже, большей гармонии) на окружающую среду от точечного центра «Я». Наподобие электромагнитной индукции, распространяющейся волнами во все стороны; или, если угодно, иррадиации, которая тихо и незаметно проникает повсюду.
       Есть косвенное действие – через материальную, предметную, коллективно организованную и технически опосредованную деятельность всей человеческой цивилизации. Это действие гораздо более заметно нам самим, так как его результаты налицо. Более того, оно кажется единственно возможным. 
       Но кто знает, не переменится ли в обозримом будущем вектор нашего мировосприятия?  Вполне может оказаться, что не только бытие определяет сознание, как мы привыкли считать, но и наоборот. И эта обратная связь по мере развития сознания будет всё явственнее и сильнее себя обнаруживать.

                *

       Да, существует сопротивление на главном направлении эволюционного усилия, и оно усиливается по всем фронтам. Человек никогда ещё не был до такой степени подавлен им же созданной техносферой – этим колоссальным монстром, который растёт и ширится без удержу, угрожая вытеснить с лица Земли и биосферу, и своего создателя. Никогда ещё человек не был так оторван от природы и настолько вредоносен для неё. Никогда не был так отчуждён от результатов того, что он делает. Никогда не был столь дезориентирован и потерян, практически растворён в социальном океане, несмотря на рост и совершенствование всевозможных средств связи и коммуникации.
       И никогда ещё люди не обладали такой военной мощью; и это при том, что конфликтность и агрессивность никуда не ушли из человеческой натуры. Наружный слой цивилизованности, как показала вся история, люди в определённых условиях легко сбрасывают. И тогда под ней оказывается существо, которое может стать хуже любого зверя.
       Но ведь в истории было и другое. Парфенон и Ангкор-Ват. Греческая философия и римское право. Конфуцианская этика и десять заповедей. Идеал всесторонне развитого человека, провозглашённый Возрождением. Великие произведения искусства и литературы, исток которых находится очевидно выше человеческой животной природы и вообще где-то вне этого мира. Научные и социальные свершения нового времени, давшие людям столько великолепных возможностей…
       И даже, может быть, не столько высшие культурные достижения, сколько нормальное повседневное отношение к ближнему – то, что в общем называется человечностью. Элементарная порядочность, бескорыстная помощь, просто дружеское расположение. То, что всегда скрепляло людей, позволяло видеть в другом не только похожего на себя, но главное – носителя чего-то глубинного, невыразимого и абсолютно ценного. 
       На этой же чаше весов – стойкость, самоотверженность и трудолюбие, которые во все времена люди проявляли в борьбе с невзгодами. Здесь же и житейская мудрость как накопленный веками опыт, позволяющий отделять главное и ценное от второстепенного и шелухи. Осознание единства всей Жизни и общей судьбы всех существ – мудрость уже более высокого порядка. Сострадательное и бережное отношение ко всему живому. Стремление создавать красоту и просто умение её видеть. Желание понять этот мир и самих себя, идущие от извечной человеческой неуспокоенности, неудовлетворённости собой и положением вещей. 
       В конце концов, тот факт, что общая магистраль человеческого развития направлена в сторону постепенной гуманизации всех сторон жизни. Очень медленно и трудно, с остановками, блужданиями, отступлениями – но всё-таки цивилизация в целом движется от варварства и дикости, от тёмного полуживотного состояния к более гармоничному и просветлённому. К образу жизни и взаимодействию с окружающим миром, которые характеризуется понятием «культура». К признанию главенства общих для всех людей ценностей, выстраданных всей предшествующей историей; к тому, чтобы выстраивать жизнь в соответствии с ними.
       Всё это вселяет умеренный оптимизм. Но в этих надеждах нужно полагаться только на собственные силы и добрую волю. Сможет ли человек максимально проявить в себе эволюционный импульс, заданный в начале времён?
       Захочет ли он вообще этого достаточно сильно? Или в нём возобладает реакция эволюционного прошлого, и великий эксперимент на Земле закончится неудачей?               

                *

       Человеческий ум, этот великий и лукавый мифотворец, за всю историю породил много фикций. И продолжает создавать. Сначала люди одушевили природу, заселив её в своих фантазиях разумными силами. Затем вообразили себе множество разумных и могущественных высших существ вне мира, наделив их собственными чертами. Потом нарисовали в своём воображении всесильного и всеведущего единого Бога (а заодно и его тёмного антипода), но также – неизбежно – по своему образу и подобию.
       Согласно этим верованиям они придумали и ввели в практику множество бесполезных ритуалов. Написали горы наукообразной богословской чепухи. Учредили систему мнимых святынь и абсурдных табу. Установили кучу бессмысленных правил, регламентирующих собственную жизнь.
       Всё это играло в каком-то отношении и положительную роль. Упорядочивало жизнь людей и в какой-то мере удерживало их от асоциального поведения. Но очень мало помогало понять собственную природу и мир, в котором они жили. На пути научного знания люди достигли в этом несравнимо большего.
       Каждое религиозное вероучение всегда претендовало на то, чтобы быть универсальным руководством для всех и на все случаи жизни. Формулировать главные истины и задавать нравственные стандарты. Однако история знает немало примеров того, как разные религии (в особенности монотеистичные), вовсе не способствовали единению людей, а напротив, настраивали одних против других. Не говоря уж о том, что во все времена религия скорее была тормозом, а то и активным врагом науки и прогресса. А также служила оправданием для мракобесия, культурной отсталости, архаичных форм власти и государственного устройства, всевозможных несправедливостей внутри обществ и захватнических войн.
       То же мы наблюдаем и сейчас – правда, в ослабленном варианте (ибо религия, как ни крути, постепенно сдаёт свои позиции). И тем не менее, в наше время люди, как и в старину, готовы бороться друг с другом (и не на жизнь, а на смерть) за то, чтобы собственные представления о вымышленном верховном существе преобладали над чужими.
       Это, конечно, характеристика не столько религии как таковой, сколько самой человеческой природы.  Какая-то часть нас самих продолжает тянуть нас назад, в прошлое.
       Однако во все времена жили наиболее разумные представители рода человеческого, которые понимали, что нужно синтетическое знание.  Они понимали, что никакая религия не способствует улучшению материальной стороны жизни.  Да и религиозные догматы сами по себе никогда не обладали окончательной убедительностью и не удовлетворяли ищущие умы.
       Наука же не отвечает на главные вопросы человеческого существования, и даже их не видит. А научно-технический прогресс одинаково служит добру и злу, правде и лжи.
       Была ещё философия, умозрительные попытки объяснить, что есть мир в целом и какое положение в нём занимает человек, дать ответы на главные вопросы.  Но таких объяснений было едва ли не столько же, сколько и самих философов. Отвлечённые рассуждения, основанные к тому же на чужом опыте, тоже мало кого могут устроить – разве что самого автора. Но самое досадное: философия со временем претерпела ту же трансформацию, что и наука. Исходя из человека, философская мысль отошла от человека настолько далеко, что совсем заблудилась и забыла, для чего она. То, что изначально имело в основе любовь к мудрости, выродилось в беспредметное и бесплодное мудрствование.
       Всё же очень немногие мыслители (каждый по-своему) близко подошли к вершине понимания того, кто же такой человек и в чём его предназначение. Такие одиночки, чьё сознание было максимально открыто гармонии и свободе, в порядке редчайшего исключения встречались во все времена и у всех народов. Эти мудрецы учили, что нужно целостное видение человека, его места и роли в мире. И такое видение должно основываться на совокупности опыта – внешнего и внутреннего, обе эти стороны важны. Лишь тогда понимание будет адекватным.
       К сожалению, их мало слушали и практически не слышали. Понять их могли немногие – в основном такие же одиночки. Гораздо чаще то, что они говорили, воспринималось как ересь, подрыв под устои, покушение на мораль. И судьба их часто оказывалась трагичной.

                *

       Но похоже, перемены, происходящие в мире, заставляют людей изменить взгляд.  Ещё в прошлом веке отдельные умы, широко образованные и наиболее прозорливые, озаботились общим состоянием биосферы и влиянием на неё человеческой деятельности. Когда они изучили факты, то открыли нехитрую и суровую правду, которую не замедлили донести до общественного сознания. А именно: дальнейший безудержный рост численности людей, а с ними производства и потребления – это прямой путь к цивилизационному коллапсу, ко глобальной катастрофе. Биосфера столько не выдержит, и предел близок. Сейчас в этом вроде бы никто и не сомневается, это стало аксиомой для коллективного разума человечества.
       По крайней мере, этот коллективный разум признался себе в тревожном положении дел и в собственной ответственности за происходящее. Высказал много соображений, как изменить ситуацию к лучшему (или хотя бы не ухудшать её дальше). 
Хочется верить, что мы умерим свои аппетиты. Перестанем размножаться подобно раковой опухоли, покрывая собою лицо Земли. Прекратим разрушительную практику тотального разграбления и уничтожения природных ресурсов. Найдём новые подходы в отношениях с живой природой, основанные прежде всего на сохранении и возобновлении. Откажемся от внутривидовой агрессии (если не совсем, то хотя бы до жёстко контролируемого уровня). Разрешим острые социальные проблемы.
       Короче, минуем угрозы общепланетарных кризисов различного характера. 
Но для того, как наглядно показывает современная история, одного понимания проблем (и даже того, как их решать) недостаточно. Нужна воля многих, идущая изнутри. А это напрямую следует из изменения человеческой натуры, и довольно существенного.
       Это вопрос не столько даже просвещения, мировоззрения или ценностей, сколько достижения людьми гораздо большей внутренней цельности и гармоничности, чем это есть сейчас. Причём не отдельными «продвинутыми» представителями рода человеческого, а большими массами, чья воля станет решающей.

                *

       И тут перед человеком встаёт следующий трудный вопрос. Вероятно, не столь жизненно важный, как те, что связаны с угрозами всей цивилизации. Но и от него не отмахнуться.
       Каким образом человеческая природа может быть усовершенствована? Его собственными усилиями? Не напоминает ли это попытку одного литературного персонажа вытащить самого себя за волосы из болота?
       В кибернетике сформулировано одно важное положение, которое подтверждается всем практическим опытом цивилизации. Оно говорит, что никакая система не может создать систему более сложную, чем она сама. Применительно к человеку это означает: что-то более совершенное (надо полагать, и более сложное), чем он сам, может быть создано действием чего-то ещё более сложного.
       Сложнее, чем человек (конкретнее – его мозг) ничего во Вселенной мы не знаем. По всей видимости, если нечто такое и появится, то автор такого творения должен обладать бесконечной сложностью. Этот автор – Источник, из которого возникла Вселенная.
       Вероятно, если это и случится, то в результате эволюционного восхождения (а скорее – очередного качественного скачка). Вся логика предшествующего мирового развития позволяет такое предположить. А собственно человеческое участие будет состоять в том, что он сознательно войдёт во взаимодействие (лучше сказать, в сотрудничество) с движущей силой эволюции. Той, что вылепила его самого из природного материала и (хочется на это надеяться) продолжает трудиться над ним, пытаясь вылепить что-то получше.
       Хотя в этом процессе вряд ли можно отделить материал от деятеля. Вспомним: о намеренном воздействии Источника можно говорить только с большой долей условности, и то из-за ограниченности нашего языка. Намеренное воздействие – это как раз прерогатива сознательных существ; в данном случае нас, людей. Это соотношение выглядит парадоксально для разума, но таковой будет любая рациональная попытка связать Творца и творение.
       И потом возникает новый вопрос, естественно связанный с предыдущим.
А чего же человек «в улучшенной версии» будет хотеть от себя, от жизни, от мира?
       Все заданные вопросы относятся к внутренней стороне человеческого бытия. Будущее зависит от того, как они разрешатся на практике. Для этого нужно целостное видение и целостное знание. То самое, о котором толковали древние мудрецы.

                *

       С древнейших времён некоторые люди отличались повышенной любознательностью, имели беспокойный, ищущий склад ума. Из такого теста получались творцы, учёные, естествоиспытатели, изобретатели, путешественники – первооткрыватели новых путей и территорий. Их активность – осознанное проявление исследовательского инстинкта. Мы знаем, что это замечательное качество (без которого не было бы прогресса, а возможно, и самой эволюции) есть и всегда было также и у некоторых достаточно разумных животных.
       Можно предположить, что этот инстинкт есть вообще свойство всего живого, и имеется даже в какой-то форме у примитивных организмов. И пойти ещё дальше: стремление расширить своё присутствие в неизвестном или непривычном (бессознательное, рефлекторное, инстинктивное, сознательное – это уже градации развития) – собственно, и есть главное свойство Жизни (по крайней мере, одно из главных). 
       Почему мы думаем, что данный инстинкт заложен в живом состоянии материи на самом глубоком уровне? По сути, он есть выражение того же импульса, который родил и привёл в движение Вселенную. Это всё то же извечное стремление Источника (вернее, Его пробудившейся части) предпринять путешествие в Неизвестном и приобрести новый опыт. На этом циклическом пути движение неравномерно: какая-то ничтожная доля опережает всё остальное. И естественно, у этой доли в большей степени выражено то свойство Источника, благодаря которому (или, если угодно, вследствие которого) этот путь начался. Выражено тем сильнее, чем дальше ушла эта мизерная доля во Вселенском марафоне (и чем она оказывается ближе к финишу).
       Если вернуться и тому, как проявлялся инстинкт исследователя у человека, то, наверное, и здесь можно отметить разные уровни. Далеко не вдаваясь в тему, констатируем: как и многое другое в живой природе, этот инстинкт эволюционировал вместе с человеком как видом, проявляясь на разных этажах его натуры и находя разные формы выражения.
       То есть, наряду с прочими, всегда были и такие специфические проявления этого инстинкта, которые можно назвать высшими. Те, что побуждали человека упорно разбираться в большом и малом, чтобы понять, как устроен мир.  Подгоняли его на поиск того, что есть в жизни истина, добро, красота. Мучили его вопросами о смысле жизни, происхождения и судьбы всего сущего. Именно с таких уровней берут истоки наука, религия, философия, искусство, да и все идеи о справедливом общественном устройстве.

                *

       Нас интересует одно из таких проявлений – самое редкое, необычное, и, вероятно, происходящее при наименьшем участии разума. Тем не менее, оно известно людям с незапамятных времён. Его изучали и пытались практиковать, о нём сказано и написано достаточно много.  Но оно до сих пор окутано ореолом загадочности.
Оно случалось у очень немногих людей созерцательного склада, в основном у тех, кто направлял интерес внутрь себя, на изучение собственных духовных глубин. В некие моменты практики (или даже без всякой практики) в их сознании случались спонтанные проблески чего-то невыразимого. Этот опыт невозможно было передать словами. Язык для этого просто не годился.
       Так говорили древние, так говорят и наши современники, имеющие аналогичный опыт. Что объединяло все такие случаи, и что более-менее внятно можно о них сказать – индивидуальное сознание вдруг расширялось, далеко выходя за пределы обычного восприятия мира. И тогда к носителю этого сознания приходило прозрение, совершенно ясное и неопровержимое, о том, что он един со всей Вселенной и её Источником.  Наверное, это переживание самого глубинного уровня единства, на котором стирается грань между психическим и физическим.
       У некоторых людей это состояние проходило; хотя, возможно, потом возвращалось не раз. У других же оставалось на всю оставшуюся жизнь. Но этот опыт почти всегда менял человека кардинально. Он становился каким-то другим существом. Не то чтобы высшим по отношению к другим людям – но скажем так – тем, кем человек предназначен быть. Существом, реализовавшим свой естественный эволюционный потенциал.
       Вне сомнений, такие вспышки имеют общее происхождение с теми, которые происходили в психике первобытных людей при пробуждении у них собственного «Я». Ещё не обладавшие развитым сознанием, те особи вдруг ощущали прорыв в какое-то иное, неведомое доселе состояние, позволяющее по-новому увидеть мир и себя в нём. Древний предок не мог вообразить, что это выходило из глубин материи на поверхность то, что её родило. Выходило через него – пред-человека, становящегося человеком вследствие и по мере этого выхода.
       Но человек разумный, уже обладающий выраженным самосознанием и более-менее полной картиной мира, догадывался о том, что стоит за такими необычными переживаниями. Прежде всего он увидел в них указатель на пути к собственному предназначению. Позже он смог предположить, что эти внезапные прозрения – не что иное, как эволюционное продолжение того же процесса, который в своё время высветил «Я» в материальном мире, внутри мозга доисторического примата.
И что этот процесс углубляется, становится всё более интенсивным. По сути, это расширение контакта Источника со своей отделившейся частью, проложенный через Великий Барьер. Это всё большее приближение к завершению Цикла.
       Когда в человеческую картину мира встроилось понятие о развитии Жизни на Земле, наиболее глубоко и масштабно мыслящие личности по-разному сформулировали пришли к выводу огромного значения, который мы здесь повторим в самом общем виде.
       Опыт просветления, как его называли древние мудрецы – это ключ к преобразованию собственного естества согласно эволюционной логике, к будущему нашего вида.
       К пост-человеку.

                *
 
       Но пока мы знаем только человека, и только с ним имеем дело, поскольку сами им и являемся. Мы имеем дело с тем самым несовершенным и не таким уж разумным (как он сам считает) человеком, который продолжает испытывать нужду и повседневные тяготы; продолжает страдать, болеть и умирать.  По-прежнему агрессивен и лжив по отношению к себе подобному, алчен и вредоносен по отношению к природе.
       И по-прежнему смутно представляет себе, зачем он появился на Земле? Есть ли какой-то смысл в его жизни, наполненной заботами, болью и разочарованием?
Человек вопрошал об этом себя и мироздание тысячи лет. Вопрошает и сейчас.
       Пост-человек, если ему суждено появиться, должен выйти из этого вот человека, со всеми его несовершенствами и внутренними противоречиями. Как тот когда-то вышел из его обезьяноподобного предка. Ничего другого у эволюции не припасено.
       Вполне вероятно, что в недалёком будущем нас ждёт кризис, который по переменам, который он вызовет, будет сравним с главными поворотами эволюции. С появлением человека, выходом животных на сушу или даже с зарождением Жизни.
       А может быть, это будет вообще нечто несопоставимое с прошлыми событиями. Ибо это имеет отношение к всеобщему финалу, к завершению Цикла.
       Завершаем и мы свой повествовательный цикл, который кратко подытожим.
       Вся история Вселенной – по сути, есть спонтанное рождение физической детерминированной реальности из безымянного Великого Целого. Актуализация одной из бесконечных возможностей потенциального Источника. Это обращение конечной части Источника в особенное квазиустойчивое состояние и её своеобразная самоизоляция. В таком состоянии отношения свободы и гармонии заменяются на причинно-следственные.
       А затем – постепенная, но местами неравномерная эволюция этой физической реальности. Медленное накопление внутренних перемен, которое в конце концов приведёт к глобальному изменению, по масштабам соизмеримому с рождением Вселенной. Эти перемены определяют путь по замкнутой траектории снова к не-физическому. Это возвращение к Источнику, но не прямой.
       У этого обратного пути есть разветвления, стремящиеся, впрочем, к общему месту назначения – как все рукава у дельты реки впадают в один океан.  Такие побочные пути наполняют историю Вселенной содержанием, драматизмом, становятся судьбой. 
       Вся трудная, драматичная и порой трагичная история Жизни на Земле, и включённая в неё история человечества – это одна из таких линий судьбы. Происходит она не по воле какого-то злого демиурга. Она совершается сначала из бессознательного, а потом и сознательного стремления всего сущего вырваться за пределы детерминированности.
       Из такого стремления родилась и стала развиваться Жизнь, затем появился Разум. Это гигантская работа, и она продолжается. Жизнь всё так же преодолевает сопротивление всего мира и несёт всю тяжесть этого противостояния – в том числе и в лице человека.
       Однако это не фатум, не рок, не предопределение. Мы всё же в самой своей сердцевине – свободные существа, потому что несём искру Источника. А значит, это предназначение. Мы не пассивные орудия, не фишки в огромной космической игре, а те, кто могут двигать фишками. Мы призваны быть не просто наблюдателями вселенской истории, а её участниками и со-творцами.
       У этого путешествия нет другого исхода, кроме возвращения. Но оно самоценно. Путь и есть цель. И в нём есть всё, чем наполнена жизнь и чем она ценна – прежде всего для нас самих. Искания духа и борьба, любовь и ненависть, провалы и достижения…
       Когда-нибудь оно должно завершиться. Забытая часть Источника вспомнит себя и возвратится к Целому. И как это произойдёт, когда – в какой-то мере зависит от каждого из нас. Зависит, в какую сторону будем делать свой личный выбор в своих повседневных мыслях, намерениях, действиях.
       Быть на стороне Жизни в её главном стремлении к гармонии и свободе, к солнечной творческой силе всё яснее пробуждающегося сознания, к эволюционному будущему.
       Или на стороне того, что сопротивляется эволюции, пытаясь обратить её в прошлое, к не-Жизни и забытью; в косное, бессознательное и раздробленное состояние.
       Если мы сделаем верный выбор, в конце великого пути окажется, что все усилия и страдания были не напрасны.
       Тогда все сражения закончатся, все трудности и проблемы исчезнут.
Ибо наступит свобода и гармония. Придёт время радости.