В кого веришь

— Если бы в мире нашёлся такой распрекрасный джинн, исполняющий целое одно желание, вместо нуля или сводящих с ума условиями выбора трёх, то что бы ты загадал?

Йонка смотрит на меня с любопытством, пока мне всё больше кажется, что в своей чашке он мешает не молочный коктейль, а, как минимум, море, облака и солнце, настолько ядерное, что даже на зубах раскалённым песком хрустит. Уж не знаю, чего он там конкретно назаказывал, хлеще цветом только его ярко-рыжая шевелюра.

— Наверное, веру. И чуть-чуть понимания в комплекте.

Проходящая мимо официантка косится на нас с разъярённой страстью, то ли надеясь, что великовозрастные балбесы всё-таки закажут ещё что-нибудь, кроме детского, на её взгляд, меню, то ли рассчитывая хотя бы на приличные чаевые. Мы же время от времени одаривали её обескураживающе-дружелюбными улыбками, но освобождать свой столик в углу кофейни не торопились. Тучи над городом стремительно сгущались, расползаясь слякотью и дождливым туманом. Можно было вызвать такси, на худой конец добежать до ближайшей станции метро, но Йонка в весьма категоричной форме уведомил, что с места не сдвинется, пока не перепробует хотя бы половину десертов (благо, их в меню было не так уж и много) и сиропов.

«Всю жизнь мечтал попробовать этот ваш неведомый Блю Кюросао. Столько лет живу, а всё руки не доходят до сей невыговариваемой фигни. И молочный коктейль я пил последний раз где-то под Москвой в такие бородатые годы, что уже не считается… А Наполеон, знаешь ли, далеко не везде подают нормальным. Жрать невозможно, в большинстве случаев. Хорошие места надо искать дотошно и внимательно. Да и вообще, давно ты на дождь за окном залипал, никуда не торопясь, но и не потакая капризной бытовой меланхолии?»

Когда выяснилось, что приятное с полезным – попробовать мечты на вкус и переждать наступающий ливень – можно совместить в одном отдельно взятом куске пространства, мы, не сговариваясь, решили, что это знак свыше. То есть повод задержаться. А потом с погодой началась такая адская вакханалия, что выходить и продолжать прогулку как-то резко перехотелось. Что взять с простых интровертных зверьков вне дома? Даром, что любопытных…

Кстати о любопытстве. Перед моим носом всё ещё маячило странное сооружение из бисквита и нежного крема, украшенного кружочками киви. Бариста клятвенно заверял, что этот ужас не так сладок, как кажется, но парой минут спустя я был вынужден возблагодарить всех мыслимых и немыслимых сущностей за то, что решил заказать кофе с минимальной сладостью – ореховым сиропом «на самом донышке».

— Не знал, что ты настолько набожен, — спустя какое-то время растерянно роняет Йонка. Пришлось адресовать ему умеренно возмущённый взгляд и вскинуть брови для полноты картины.

— Ты же понимаешь, что я могу сейчас развернуть целую кампанию на эту тему? Твой внутренний атеист взбеленится, и мы, чего доброго, ещё подерёмся. И вышвырнут нас в этот кромешный ужас на улицу. Правильно, в общем-то, сделают.

Друже, уловив сарказм, бесцеремонно заржал.

— Ладно. Положим, я не такой уж и материалист, и атеист с меня, прямо скажем, хреновый, да и ты у нас не святой. Но тогда что? Пресловутая вера в себя? По-моему и так неплохо справляешься.

— Я просто хорошо притворяюсь героем и умею качественно пускать пыль в глаза, чтобы люди вокруг отвлеклись от созерцания моих трясущихся конечностей в каждом новом деле… И настолько хорошо играю, что даже сам себе верю иногда. Но вообще я имел в виду не себя. Точнее – не только себя, а вообще, глобально. Почти постоянно встречаю людей, которым это ощущение позарез необходимо. Столько невероятных историй мир не услышал, столько гениальных проектов и бытовых подвигов не увидел – только потому, что их авторы в какой-то момент решили, что не способны их овеществить, и не нашлось по близости ни одной светлой головы, искренне и твёрдо сказавшей: «Я в тебя верю, у тебя обязательно всё получится». Понятно, что на чужой мотивации далеко не уедешь, но иногда она — лучше, чем совсем ничего.

Трубочка, собирая остатки коктейля и шапки взбитых сливок со дна, издаёт скрежущий звук — Йонка расплывается в хищной улыбке и прищуривается.

— Мне-то, наивному дураку, казалось, что ты поощряешь практически все мои выкрутасы, потому что они тебе тоже нравятся, а ты, оказывается, за человечество переживаешь… Веником убиться.

Закатываю глаза и всё-таки отстраняю от себя слегка поклёванную тарелку с пирожным. Настолько мучить себя я пока не готов даже ради экспериментов. Смеюсь и нахожу временное спасение в кофе.

— Скажем так, эти вещи мне удаётся совмещать без видимых потерь. Но я действительно довольно редко бракую чужие идеи, какими бы безумными они не казались на первый, второй, пятый и десятый взгляд. Не участвовать — одно дело. Совсем другое — выкинуть что-то вроде: «Херня это всё, бросай немедленно». У меня язык просто не поворачивается. Бывают, конечно, ситуации, когда одни дурные человеки вредят другим, обычно не менее дурным — тогда приходится много думать и как-то выкручиваться — но вообще я верю в людей. Без конкретной привязки к лицам. Верю в человеческую изобретательность, индивидуальную уникальность, в неотъемлемую возможность изменить и исправить всё, что не устраивает. Так или иначе. Верю немного больше, чем в конец света, который только на моей памяти всем обещали уже раз пять. Иногда в человеков приходится верить за них самих. Помнится, даже ты иногда удивляешься таким простым словам, хотя дружим мы уже столько, что можно в красную книгу записывать, как единый организм…

По стеклу дождевые дорожки чертят ручейки и неведомые дороги. Монотонный гул работает вместо сонного заклинания и атмосферой умиротворения разом. Посетителей практически нет: какой-то невзрачный студент скучает за ноутбуком да молодая парочка прячется за столиком с ширмой. Даже косящаяся на нас официантка в конце концов пристроилась где-то у дальнего окна с плеером, вполне резонно полагая, что едва ли кому-то захочется заглянуть на чашечку кофе в такой час. Йонка запрокидывает руки за голову и задумчиво смотрит в потолок.

— Что внешней мотивации надолго не хватает, это ты верно подметил. Порой люди цепляются за других людей именно для того, чтобы получить эту самую поддержку и помощь, понимание…

— А если бы каждый верил в себя сам, без всяких оговорок и особых поисков вовне, едва ли бы в жизни стало меньше проблем. Но, быть может, человек стал бы… цельнее? Не было б тысяч, миллионов вырванных ещё до взлёта крыльев. Вот это меня печалит больше всего. Когда-то давно я сам был таким. И пришлось потратить довольно много времени и сил, чтобы обрасти новыми маховыми — что, конечно, прекрасно, но немногим удаётся. И это всё равно будет не совсем то, что могло бы быть в самом начале. Можно много рассуждать о том, что испытания закаляют, когда их преодолеваешь, и именно в момент отталкивания от дна появляется настоящая сила, что это всё нужно и важно для развития, но… Я всё-таки предпочёл бы, чтобы в мире стало чуть меньше страданий на этот счёт. А вот таких вот счастливых рож, как твоя сейчас, наоборот — побольше.

Какое-то время ещё размышляем на этот счёт, потом просто молча смотрим в окно на полурассеявшийся город. Если прикрыть глаза, то можно услышать его тихие песни.

Город поёт о девушке, мечтавшей о своём кафе в экологично-скандинавском стиле, но отказавшейся от мечты после разрыва с первой любовью, бросившей напоследок несколько цепких и едких фраз на этот счёт. Поёт о коренастом дядьке неопределённого возраста, с удовольствием променявшем ежедневные пирожные, салаты и запах кофе, от которого его тошнит, как от фирменной улыбки, на мансарду где-нибудь в Италии с сигарой и пишущей машинкой — и о том, как жена ежевечернее сетует, что он витает в облаках, вместо того, чтобы думать о семье и больше работать. Поёт и о крашено-рыжем парне богемского вида, который вечно теряет кисти за собственным ухом; в какой-то из параллельных реальностей он всё-таки пишет великолепные картины, варит волшебный глинтвейн и просто наслаждается настоящим в кругу созданного им же клуба-клана таких же невозможно-дурных ребят…

Когда я открываю глаза, из-за грузных облаков выглядывает вечернее солнце. Бросаю перешёптывающимся за стойкой работникам кафе извиняющуюся улыбку, оставляю неприлично много для такого маленького заведения чаевых и выхожу на улицу, ловя в отражении зеркальной витрины рыжую прядь в своих тёмно-каштановых волосах.

Я верю в тебя, незабвенный.

Верю, что ты добьёшься всего, чего по-настоящему хочешь. Рано или поздно, так или иначе. Но обязательно достигнешь и справишься, с чем угодно.

Верю даже тогда, когда ты сам в себя верить не можешь.
Просто знай и помни об этом, что бы ни случилось.

Я. Верю. В тебя. Всегда.