de omnibus dubitandum 91. 207

ЧАСТЬ ДЕВЯНОСТО ПЕРВАЯ (1842-1844)

Глава 91.207. РЫЖИЙ ГЕНЕРАЛ…

    Вообще тогда на Кавказе не было того педантического формализма, который на каждом шагу бил в глаза во всей России. Частный начальник устраивался в своем управлении более или менее по своему личному усмотрению. Особенно это относилось к начальникам главных частей.

    Генерал Вельяминов был вместе и начальником Кавказской области. Его гражданское управление, в котором он имел права генерал-губернатора, было совершенно отделено от военного. Последнее устроилось довольно оригинально.

    Главные его части, как и везде, составляли дежурство и управление генерального штаба. Дежурство, сверх обыкновенного круга действий, имело еще много других занятий, обусловливаемых особенностями края и производившимися в нем военными действиями; генеральный штаб, напротив, был значительно стеснен в своем круге действий.

    Вельяминов не любил офицеров этого ведомства. Большую часть занятий по военным действиям во всем крае он сосредоточил в секретном отделении, которым, под его руководством и в его квартире, управлял состоявший при нем для особых поручений полковник Ольшевский*.

*) ОЛЬШЕВСКИЙ Мелентий Яковлевич (?) (1816—1895)(см. рис.) — русский военный писатель, генерал от инфантерии, участник покорения Кавказа и Крымской войны. Родился 11 февраля 1816 г. в г. Борго в Великом княжестве Финляндском, где был расположен полк, в котором служил его отец. Детство Ольшевского прошло в родовом имении в Гродненской губернии.
В 1826 г. поступил в 1-й кадетский корпус, по окончании которого 22 апреля 1833 г. был выпущен прапорщиком в 1-ю артиллерийскую бригаду и занимал должность бригадного адъютанта. Из бригады в 1838 г. уже чине поручика поступил в Императорскую Военную академию. По окончании курса в Академии в 1840 г. был причислен к Гвардейскому Генеральному штабу и в 1841 г. получил назначение на Кавказ. Службу на Кавказе Ольшевский начал в Ставрополе с должности офицера для особых поручений в штабе войск Черноморской линии. В 1844—1853 гг. состоял при войсках Левого фланга Кавказской линии, исполнял должность квартирмейстера 20-й пехотной дивизии, в 1845 г. за отличие в делах с горцами был произведён в капитаны, в 1850 г. произведён в подполковники и награждён золотой полусаблей с надписью «за храбрость», в 1852 г. избран членом-сотрудником Русского географического общества и награждён орденом св. Владимира 4-й степени с бантом, годом позже, 26 ноября, награждён орденом св. Георгия 4-й степени за выслугу 25 лет в офицерских чинах (№ 9120 по списку Григоровича — Степанова).
В 1853 г. произведён в полковники и назначен командиром Белевского пехотного полка, с которым во время Крымской войны принял участие в составе отряда генерала Бебутова в многочисленных делах с турками, в том числе при Курюк-Дара. За отличие произведён 24 июля 1854 г. в генерал-майоры. В 1855 г. назначен командиром Левого фланга Лезгинской линии, в 1856 г. — начальник штаба корпуса, действующего на Турецкой границе.
С 1856 по 1861 гг. был дежурным генералом Кавказской армии, в 1856 г. награждён орденами св. Станислава 1-й степени и св. Анны 1-й степени. 23 апреля 1861 г. произведён в генерал-лейтенанты и назначен начальником Кавказской резервной дивизии, 1864 г. командовал войсками Кубанской области. В 1865 г. был переведён в центральную Россию, поочерёдно командовал 9-й и 15-й пехотными дивизиями, награждён орденом св. Владимира 2-й степени. В 1873 г. назначен состоять по запасным войскам.
Во время русско-турецкой войны 1877—1878 гг. пытался вернуться в строй, но его просьбы не были приняты во внимание. 30 августа 1881 г. произведён в генералы от инфантерии и назначен членом Александровского комитета о раненых. В 1883 г. по случаю пятидесятилетнего юбилея службы в офицерских чинах награждён орденом св. Александра Невского.
Скончался 1 марта 1895 года, похоронен на Новодевичьем кладбище в Санкт-Петербурге.
Мелентий Яковлевич оставил после себя выдающееся сочинение мемуарно-исторического характера: «Кавказ с 1841 по 1866 год». Публикация текста растянулась на много лет, фрагменты печатались во многих ведущих периодических изданиях Кавказа и России, целиком текст под одной обложкой был напечатан только в Санкт-Петербурге в 2003 году. Работу Ольшевского высоко ценили такие признанные авторитеты как военный министр Д.А. Милютин, историки М.И. Венюков и П.О. Бобровский. Кроме воспоминаний он напечатал в периодике несколько статей военного, географического и этнографического характера.
Литература:
Ольшевский М.Я. Кавказ с 1841 по 1866 год. — СПб., 2003.
Лукирский А.Н. Генерал-«кавказец» М.Я. Ольшевский и его «Записки»
Глиноецкий Н.П. Исторический очерк Николаевской академии Генерального штаба. — СПб., 1882.
Список генералам по старшинству на 1886 год. — СПб., 1886.

    Он прежде был адъютантом Вельяминова и теперь пользовался у него большим доверием.

    Об этой личности я должен сказать несколько слов. Ольшевский, поляк и католик, был сын какого-то шляхтича в Белоруссии или Литве, воспитывался в кадетском корпусе и поэтому образование получил самое посредственное. Никакого иностранного языка он не знал. От природы он имел хорошие умственные способности, на службе приобрел навык и рутину очень хорошего канцелярского чиновника, а в школе Вельяминова сделался очень недурным боевым офицером. Ольшевский был очень трудолюбив и, кажется, искренно был предан Вельяминову… Он был хороший семьянин и любил окружать себя родными и угодниками. Последних было у него немало в военном и гражданском ведомствах.

    С Горским он был во вражде, и это невыгодно отзывалось на служебном положении офицеров генерального штаба. Личность и характер Ольшевского были очень несимпатичны. Говорят, будто Вельяминову однажды кто-то сказал о злоупотреблениях Ольшевского, и Вельяминов отвечал: «докажи, дражайший, и тогда я его раздавлю; а если не можешь доказать, то я сплетней не желаю и слушать». Если этого и не было, то могло быть.

    Я думаю, что не было и, нет другого, кто бы так хорошо знал Кавказ, как А.А. Вельяминов; я говорю Кавказ, чтобы одним словом выразить и местность, и племена, и главные лица с их отношениями, и, наконец, род войны, которая возможна в этом крае. Громадная память помогала Вельяминову удержать множество имен и фактов, а методический ум давал возможность одинаково осветить всю эту крайне разнообразную картину. Из этого никак не следует, чтобы я считал его непогрешимым и признавал все его действия гениальными. Впоследствии мне придется говорить об его ошибках; теперь не могу сказать только, что как в военном деле, так и в мирной администрации это был самобытный и замечательный деятель.

    При таком обширном круге действий А.А. Вельяминов был очень ленив. Стоило немало усилий упросить его выслушать какой-нибудь доклад или подписать бумаги. Приговоры по судебным делам оставались по году и более не подписанными, и подсудимые во множестве сидели в остроге, который отличался всеми возможными неудобствами.

    Мой доклад ему по вторникам был всегда довольно короток; но один раз, пришедши в кабинет с докладным портфелем, я несколько минут ждал, пока он встанет с кушетки, где обыкновенно лежал на спине, заложив руки за шею. Когда он вышел, то покосился на меня неласково и сказал: «Ныне не твой день, дражайший».

    Не успел я сказать, что сегодня вторник, А.А. вышел в другую комнату, и я услышал, что он работает на токарном станке. Я подождал минут пять в адъютантской и вошел опять в кабинет, когда Вельяминов был уже там.

    Он молча ходил взад и вперед, по временам косясь на мой портфель; наконец, не выдержал и спросил с неудовольствием: «Да что это у тебя, дражайший, сегодня так много к докладу?».

    Тогда только я спохватился.

    — «Это, ваше превосходительство, проект покорения Кавказа флигель-адъютанта полковника Хан-Гирея, присланный военным министром на ваше заключение».

    – «А, пустоболтанье! Положи, дражайший, на стол, я рассмотрю».

    Я положил в одно из отделений его письменного стола и более года видел его там же, только с возраставшим слоем пыли. Так он и не рассмотрел до своей смерти этого проекта, в котором, действительно, ничего не было существенного.

    Зато если А.А. превозмогал свою лень, то своеручно писал огромные черновые бумаги разумно, толково, с полным знанием края и дела. Он страдал геморроидальными припадками, которые иногда до того усиливались, что он не мог ехать верхом или на дрожках, и его во время экспедиции однажды носили на носилках.

    Вообще он был сложения довольно слабого, рыжий, среднего роста, худощавый, с манерами и движениями медленными; он вероятно и в молодости не считался ни ловким, ни красивым. В чертах лица его особенно заметны были его тонкие губы, острые и редкие зубы и умные серьезные глаза; он говорил всегда серьезно, степенно и умно, но без педантства и напускной важности.

    За обедом, у себя, он был разговорчив, но не позволял говорить о служебных делах. Гостеприимство его было оригинально до странности: у него обыкновенно обедало человек 25 или тридцать, но он никого не звал. Всякий из штабных мог приходить.

    Сам он, как строгий гомеопат, обедал у себя отдельно и чрезвычайно диетно, но каждый день заказывал повару меню «для компании» (как он называл) и выходил к общему столу за вторым блюдом.

    Хозяйство его шло беспорядочно, но оригинально. Все запасы и даже столовые принадлежности закупались в гомерических количествах. Всем у старого холостяка заведовал Ольшевский.

    Однажды, когда А.А. вышел на крыльцо, чтобы сесть в экипаж, один из нас обратил его внимание на то, что его фуражка уже порядочно устарела; он снял ее, поворочал серьезно на все стороны и сказал Ольшевскому: «Скажи, дражайший, чтобы мне сшили дюжину фуражек».

    Так было во всем: единицами он не считал. Во время экспедиций с ним была его походная кухня, которой запасы возились в фургонах, и сверх того было 18 вьючных верблюдов; но зато гостеприимство его не изменилось.

    В Ставрополе мне случалось месяца два сряду видеть за его столом какого-то артиллерийского обер-офицера в стареньком сюртучке и в шароварах верблюжьего сукна.

    Однажды А.А. спросил меня: кто этот капитан? Я пошел узнать. Оказалось, что этого офицера (поручика) никто не приглашал, а приходил он к обеду, потому что ему есть нечего.

    После этого я не видел этого офицера, и уверен, что Вельяминов велел ему помочь. Для этого употреблялись обыкновенно деньги из экстраординарной суммы, которая отпускалась в значительных размерах для подарков горцам и для содержания лазутчиков, но большею частью только выводилась по книгам в расход на Мустафу или Измаила, а на деле расходовалось совсем на другие предметы.

    В том крае и в то время это было совершенно необходимо. Конечно, от начальника зависело, чтобы эта сумма была употреблена с пользою и не попала в его собственный карман. Вельяминов был в этом отношении вне всякого подозрения; но, к сожалению, этого нельзя сказать об его окружающих, пользовавшихся его доверием.

    Надобно признаться, что при выборе этих приближенных, он мало обращал внимания на их нравственную сторону. Оттого при нем являлись нередко личности довольно темные. Легко может быть, что многие из них были ему навязаны ***ским, который пользовался его ленью и делал много такого, что легло упреком на память Алексея Александровича.

    Подчиненные и войска боялись Вельяминова и имели полное доверие к его способностям и опытности. У горцев, мирных и немирных, имя его было грозно. В аулах о нем пелись песни; он был известен под именем Кызыл-Дженерал (т.е. рыжий генерал) или Ильменин.

    Деятель времен Ермолова, он не стеснялся в мерах, которые должен был принимать в некоторых случаях. Деспотические выходки его были часто возмутительны. Однажды, узнав, что конвой от Донского полка при появлении горцев бросил проезжающего и ускакал, и что по произведенному дознанию в этом полку было множество злоупотреблений, он послал туда штаб-офицера и приказал арестовать полкового командира и всех офицеров, а казаков всего полка по именному списку всех высечь ногайками. Донцы, конечно, подняли большой шум, и Вельяминову был сделан секретный высочайший выговор.

    Чтобы кончить речь о Вельяминове, я должен выставить еще одну черту его характера. Он не боялся декабристов, которых много к нему в войска присылали. Он обращался с ними учтиво, ласково и не делал никакого различия между ними и офицерами. Многие бывали у него в солдатских шинелях, но в Ставрополе и деревнях они носили гражданскую или черкесскую одежду, и никто не находил этого неправильным.