Маркелыч и золотой гусь

         Давид Серебряков очень любил гусятину. Это была чуть ли не первая в его жизни любовь. Она выросла из беззаботного детства, когда все летние каникулы мальчик  проводил на  горных кавказских просторах у грузинских родственников по линии матери. Гусей под ногами в крепком хозяйстве вертелось много. Любящая бабушка птицы для внука не жалела и часто готовила  запеченного гуся с яблоками, айвой, орешками и картошкой внутри. Во дворе летней кухни, в огромной духовой печи, что давало пернатому особый, насыщенный вкус. Огромную птицу, равномерно подрумяненную, обильно обтекающую жиром, изнутри впитывающую в себя  все тонкие вкусовые оттенки свежих, настоящих домашних фруктов.
 
         Давид во время готовки непременно вертелся возле бабушки,  в меру сил ей помогал, учился искусству настоящей грузинской кухни. Всякий раз для него это совместное с бабушкой священнодействие становилось праздником. Потом мальчик радовался изысканному лакомству в тёплой компании с родными стариками. Приютом его детской души становилось неторопливое поедание той вкуснятины за душевным разговором, непринуждённое освоение грузинского языка за столом, облизывание пальцев после обильной  трапезы. Чуть ли не больше самого гуся Давиду нравилась картошка. Протомленная во чреве птицы, пропитавшаяся гусиным жиром и яркими кавказскими приправами. Её отрок всегда уничтожал подчистую.
 
         Все мы родом из детства, и Давид не был исключением. Вкус и запах любимого блюда он пронёс через годы, через тошнотворный «вкус»  и отвратительный запах перловки с варёным свиным салом в столовой военного училища. Через никогда не проходящий голод, так изнуряющий молодой, стремительно растущий организм юного курсанта. Хорошо, что любимая бабушка внука не забывала. Раз в месяц, а в основном даже чаще, Давид получал от нее посылки с вязаными из овечьей шерсти варежками и носками, домашним вареньем, шоколадом,  чурчхелой и обязательно гусятиной. Вяленый гусь – это уже само по себе произведение искусства неземного вкуса. Курсант Серебряков радовался этим посылкам как ребенок, а уж как ликовали его друзья в казарме ! Так уж принято, что все посылки из дома - это всегда общее достояние во всякой дружной мужской компании.
 
          Только вот тот вкус детства, невыносимо сладкий аромат промаринованного медом, гранатовым соком и всем богатством специй Кавказа гуся из печки в уютном бабушкином дворике под сенью огромного абрикосового дерева, прелесть промасленной, невыносимо горячей и мягкой картошечки Давид мог позволить себе теперь только раз в году, во время летнего отпуска. Стариков своих он не забывал, навещал регулярно, ну а уж бабуля готовилась к встрече внука от всей души. Отборных гусей изводила заранее, пыталась за несколько дней накормить обожаемого ею юношу на год вперед, до следующего отпуска.
 
           Пришло наконец время свежеиспеченному лейтенанту Серебрякову примерить на себя офицерские погоны и поехать служить Родине в какой – нибудь из многочисленных военных гарнизонов державы.  С местом службы парню повезло, распределился он в Германию, в Западную группу войск. Устроился, жену с дочкой перевёз, по службе характеризовался положительно, имуществом обзаводился помаленьку.
 
           Только любое благорасположение судьбы не бесконечно. Чем дольше оно длится, тем больше поводов даёт человеку задуматься – ну не может же быть такое везение до скончания дней, должны же и неприятности какие – нибудь омрачить легкость жизни. Давид не задумывался об этих сложных философских материях, он просто жил и радовался. Судьба же его, посчитав, что  запас отпущенных лейтенанту Серебрякову радостей уже превышен, сыграла с Давидом весьма злую шутку. Поглумилась, поэксплуатировала светлые воспоминания о счастливом детстве.

            Произошло это в осенью 1992 года. Батальон наш  пехотный в то время обретался на ближнем полигоне в палатках, недалеко от полка. Плановые полевые занятия, как обычно. Комбат, подполковник Кравченко Константин Маркелович, был человеком очень доброй души. Между собой мы этого хитрого хохла звали просто Маркелычем. Он разрешил женатым офицерам по очереди посещать семьи в гарнизоне, но с тем непременным условием, чтобы утром, к 8.00, к общему построению личного состава все были в строю, как штык.  В тот злополучный день вообще – то и не Давид вовсе должен был идти  в полк, не его очередь наступала. Просто старому, толстому и лениво - вальяжному командиру роты капитану Третьяку, обременённому к тому же тремя детьми, чапать домой откровенно не хотелось. Там его неизбежно ждали заботы по быту и соответствующие задачи от вечно мечущейся, худой и постоянно взведённой злой жены. При том, что лагере – воля вольная. Вот старый капитан и предложил комбату отправить вместо себя командира взвода, чтобы самому в неге спокойного блаженства насладиться картами и выпивкой в привычной дружеской компании.
 
            Комбат, занятый игрой, против замены увольняемых не возражал, только сосредоточенно процедил сквозь зубы, не выпуская дымящейся сигареты изо рта и внимательно изучая очередной расклад карт:

            - Давид, ты это, вне очереди сегодня в увольнение идешь, так что завтра будешь именинником.

            По устоявшейся в батальоне традиции, с лёгкой руки Маркелыча заведённой,  «быть именинником» означало «проставиться» комбату за какую-либо услугу. Да вот за то же внеочередное увольнение, например. Хорошо так проставиться, бутылки три водки да с закуской. Но чего не сделаешь ради лишнего вечера общения с молодой женой. Охота, она пуще неволи…

           - Есть быть именинником, товарищ подполковник, не впервой - в радостном возбуждении воскликнул Давид и моментально покинул лагерь.

           Утром, после своего «внеочередного увольнения», он вернулся в весьма приятном расположении духа. Сразу же отдал Маркелычу всё, что с него причиталось за отлучку в полк. С энтузиазмом прекрасно отдохнувший джигит занялся боевой подготовкой своего взвода в соответствии с расписанием занятий.

           Беда, однако, пришла вскоре, причем откуда и не ждал никто. Сам командир полка вдруг нагрянул в лагерь совершенно неожиданно и было всем очевидно, что товарищ полковник очень зол. Сразу же, инстинктивно, на уровне рефлексов, главный полковой начальник  отметил все видимые вокруг недостатки. Разумеется, поорал для порядка на тех, кому судьба не улыбнулась вовремя спрятаться в поле и бороздить его в оттачивании тактических навыков подальше от всепроникающих начальственных глаз. Но он не один приехал, командир полка. С ним в компании были какой – то заскорузлый немец лет пятидесяти, вкрученный в старый, чуть ли не довоенного кроя костюм, да еще такая же старая, сухая немецкая грымза в очках, с огромным гроссбухом, калькулятором, конвертом с фотографиями и целым набором пишущих принадлежностей. На свою великую удачу комбат  после бессонной ночи более– менее соответствовал форме и деловито ставил задачу последней роте, убывающей на занятия. Как – то ему даже удалось притвориться трезвым.
 
         - Товарищ подполковник, пройдёмте вот с товарищами немцами пообщаемся, пусть ваш начальник штаба инструктаж завершит, - с какой–то иезуитской ноткой в голосе произнес командир полка.
         - Есть, товарищ полковник. Майор Петров, завершите постановку задач подразделению на учебный день, - четким, командным голосом молвил Маркелыч. При этом он с большим трудом расплетал язык после принятых с утра на грудь "разгонных" 250 граммов водки. Как мог старался выдерживать твёрдую интонацию.
   
         В целом спокойная, деловая обстановка плановых занятий в батальоне, а также уровень несения внутренней службы в лагере командиру полка понравились, не стал он более рыть своим длинным начальственным хоботом разные неизбежные недостатки, сопутствующие всякому процессу. Просто часа на  два утащил подполковника Кравченко вместе с немцами в штабную палатку. После чего, уже уезжая, главный полковой начальник бросил комбату:
   
        - Ты сразу до своего этого грузина Серебрякова доведи – оговоренную с бюргерами сумму спишем с его заработной платы в течение полугода. Оформим всё приказом по полку. В дисциплинарном порядке накажи дурака своей властью, мне со всякими мелкими жуликами возиться некогда. По общественной линии взбучку замполиту поручу, пусть суд офицерской чести ему организует.
         - Есть, товарищ полковник, - вытянулся в струнку Маркелыч и лихо отдал честь. Про себя подумал, что лично его, слава Богу, пронесло. Не заметил командир остатки похмелья после ночи, не нашёл излишней крамолы во внутреннем порядке и организации занятий.
 
       Когда интернациональная делегация скрылась в клубах пыли от резко рванувшего с места командирского УАЗика, Маркелыч в задумчивости пропустил стакан водки, встряхнулся и отправил посыльного бойца в поля, чтобы тот срочно нашел и вызвал старшего лейтенанта Серебрякова. Давид прискакал бодрым козликом, на БТРе и в состоянии незавершившейся еще эйфории от визита домой. Взыскующий допрос был учинен ему с ходу:
 
     - Давид, дорогой мой джигит, скажи пожалуйста, ты как вчера домой шел, где ?
     - Да обычной дорогой, товарищ подполковник, через деревню.
     - Так, понятно. Теперь ответь только честно, ты просто так прогулялся по деревне или было чего по пути, а? Только сказки сочинять не вздумай !
     - Да, так, было там, - замялся Давид, быстро поняв недоброе.
     - Было, говоришь ? За это твое было меня уже с утра натянули на каркалыгу. Докладывай !
     - Да, товарищ, подполковник, - поник бодрый потомок горцев, - вы извините, как – то само все вышло. Бес попутал, не сдержался я.
   
      После этого Давид честно, в подробностях рассказал о совершенном им накануне блудодействе. Он влип в историю на ровном месте исключительно по недалёкости своей. Торопясь домой в чудесном настроении, на самой окраине немецкой деревни старший лейтенант Серебряков обнаружил одиноко гулявшего жирнющего гуся. Водоплавающий почему – то не соизволил вернуться домой вместе со всем стадом. Что – то детское внезапно вспомнилось Давиду, какие – то светлые ассоциации прошелестели в его мозгу. Вид огромной, ленивой птицы, копошащейся в жухлой осенней траве, не мог оставить его равнодушным. Разум помутился будто бы. Один прыжок, одно ловкое, отточенное еще в детстве движение руками вокруг головы птицы, и гусь со свернутой шеей, немного потрепыхавшись, безжизненно повис у него на руках. Дед так научил. Ничтоже сумняшеся, Давид потащил убиенную добычу  домой. Шёл, предвкушая радость готовки и поедания любимого лакомства. Дома не стал откладывать  блаженство в долгий ящик, быстро приготовил заветное, манящее таким сладким запахом детства блюдо. Насладился вдоволь, порадовал семью… На следующее утро уже самого Давида «порадовали» по полной программе. Входило так, что вот будто бы с него легендарные Ильф и Петров писали сюжет про удирающего Паниковского с украденным гусем.
   
      - Чего само, дятел ты стоеросовый, - заорал Маркелыч, - чего само ? Тебя кто обучал мародёрству, в какой школе, в каком военном училище ? Ты назови мне того учителя или преподавателя, я ему лично письмо напишу. Благодарственное. Ну вот скажи, кто  тебя  учил крысятничать так мелко, а ? Да еще на территории другого государства позориться и товарищей своих позорить ! Ты если трахать кого решил, так трахай, но желательно королеву, воровать – воруй, но миллион, не меньше. Главное – не попадайся никогда, а ты… На гусе так дёшево попалился, молокосос !
   
       Маркелыча несло, он не находил себе места. Конечно, он сам не был святошей, пуританином, ханжой и моралистом. Но главные вещи в жизни строго исповедовал и с подчиненных того же требовал.
   
       Как ни крути, а Давид совершил циничную кражу, совершенно не подумав о последствиях. Дело в том, что немецкая деревня – это не место для воровства среди бела дня. Там открытое жизненное пространство, где всем всё видно и все друг за другом наблюдают. Особенно пристально – за разными посторонними гражданами и праздношатающимися российскими военнослужащими. Укоренённое сообщество  благочестивых бюргеров органически не переносит даже небольшого непорядка, не говоря уже о явном беззаконии, Так что легкомысленный и своекорыстный поступок старшего лейтенанта Серебрякова никак не мог остаться незамеченным. Факт мародёрства был, как и полагается у немцев, тщательно зафиксирован, снят на видеокамеру и фотоаппарат неравнодушными гражданами деревни. Поздним вечером местный председатель сельсовета со своим помощников и потерпевшим хозяином гуся прибыли к дежурному по полку с благой вестью и уже подготовленными документами, которые не оставляли никаких сомнений в вине Давида.
   
       Командиру полка, у которого голова шла кругом от забот в перспективе скорого вывода из Германии, ещё только этой боли не хватало. Но чрезвычайное происшествие и недостойное поведение подчиненного офицера налицо. Куда денешься, надо заглаживать, не давать же делу ход наверх. Пришлось полковнику на ночь глядя идти разговаривать с нагрянувшими товарищами.

       Трудным вышел тот разговор. Ко всем обвиняющим бумагам, аккуратно и без единого изъяна оформленным местным сельсоветом за какие – то три часа, прилагался счёт на компенсацию потерь хозяину гуся. В размере аж пяти тысяч немецких свободно конвертируемых марок. Получалось, что Давид Серебряков за один вечер съел свою почти полугодовую заработную плату, ни разу при этом не поперхнувшись. На робкие возражения командира на тему «а что, корм гусиный нынче дорог, господа бюргеры ?», немцы ничуть не смущаясь, в индифферентной манере выложили на стол расчет будущей рыночной стоимости  потомства убиенной птицы. Рассчитали, сволочи, сумму до пфеннинга на весь оставшийся репродуктивный период гуся. После чего привели к текущему моменту размер упущенной выгоды от реализации недополученного гусиного мяса нерожденных гусят – детей и внуков убиенного. Естественно, с учётом всех индекс – дефляторов и прочих рыночных коэффициентов. Командир полка раньше таких умных слов отродясь не слышал, поэтому ровным счетом ничего не понял. Только сидел и хлопал глазами. Он по – своему, по рабоче - крестьянски осмысливал размер ущерба, вне рамок упущенной выгоды на десятилетия вперёд.  Рассуждал примитивно, просто исходя всего лишь из цены килограмма гусятины на рынке. Даже предлагал хозяину фермы купить за счет полковой кассы самого жирного гуся, на которого тот только укажет. Про оценку будущей стоимости актива наш товарищ полковник – пехотинец даже и не задумывался, пока немецкие товарищи в иезуитской форме не преподали ему на пальцах первый в жизни урок рыночной, капиталистической экономики. Тот проклятый гусь, по факту пребывавший на момент убийства в самовольной отлучке из хозяйства, оказался каким – то жутко дорогим, элитным, то есть очень доходным активом. Работал бедолага производителем пернатого потомства в маточном стаде хозяина фермы. Документы об этом немцы предъявили незамедлительно. Со всеми колхозными печатями. Куда же  полковнику против печати иностранного государства ?

       Сразу же загрустил командир, глубоко задумался, выпил немного конь
яка для облегчения состояния разума, угостил иностранных гостей. После чего предложил продолжить разговор  утром, с выездом в расположение батальона, где  находился виновник сотворенного безобразия.

       Немцы до конца оказались въедливыми, педантичными, пунктуальными, расчётливыми в мелочах. Такими, впрочем, немцам и полагается быть всегда, недаром ведь  нашей памятью народной  заповедано издревле: что русскому любо, то немцу смерть. Ну, и наоборот тоже. Утром, на переговорах в штабной палатке батальона местные сухарь с грымзой продолжали лезть нашим начальникам под кожу,  неумолимо настаивали на собственном видении калькуляции потерь. Аккуратно разложенные на столе и прямо изобличающие Давида фотографии не оставляли сомнений в содеянном, а лишь подкрепляли правоту немецких товарищей. Еле – еле командир полка с Маркелычем уговорили их уполовинить цену вопроса в марках с обещанием отработать вторую половину предоставлением для нужд деревни бесплатной рабочей силы в виде нескольких десятков толковых узбеков с приложением техники инженерно – сапёрной роты. Председателя это вполне устроило. Он как раз канаву какую – то копать собрался в целях мелиорации, а нанимать в Германии экскаватор на работу - дело весьма затратное. На том и сошлись, хлопнули по рукам, выдохнули. Пришлось на всё согласиться, дабы не давать делу ход и не вешать на полк пятно позорного факта мародёрства, за которое еще товарищ Сталин безжалостно карал с самого начала оккупации Германии.

        Сказать, что у Давида упала челюсть, когда он узнал о том, во сколько ему обойдётся детская ностальгия по бабушкиному блюду – это не сказать ничего. Несчастный старлей впал в полнейший ступор и просто не хотел верить в то, что теперь ежемесячно, в течение полугода  с его зарплаты финансовая служба полка будет удерживать по четыреста с лишним марок из кровно заработанного.

        Маркелыч изложил решение по предстоящим финансовым карам спокойно, деловито, причем не обошелся без контрольного выстрела в затылок ошарашенному Давиду:

        - Ну что, Серебряков, - произнес комбат с тяжелым вздохом, - золотым тот гусек оказался для тебя. Не иначе, расклад твой сегодня даже не на день рождения, а на целый торжественный юбилей выпал. Такая уж масть легла, извини. Так что вечером бегом в магазин, позолотим еще немного твоего гусенка.      

        Что ни говори, подполковник Кравченко всегда оставался верен своим выработанным годами службы правилам и принципам.

       - Товарищ подполковник,  - чуть не плача произнес оглушенный горем любитель жирной птицы, - да я и так на две с половиной тысячи марок… ни за что, можно сказать, а так наказали. Куда ещё платить больше – то ?
       - Потерявши голову по волосам не плачут, дорогой - с глубокомысленным, почти философским вздохом ответил ему Маркелыч. Затем, выговорившись и отойдя от эмоций ранее учиненной им словесной экзекуции, добродушно добавил:
       - Ладно, не переживай, джигит недоделанный, жулик криворукий, скинемся понемногу батальоном, поможем тебе чем сможем.
       - Спасибо, Вам Константин Маркелович ! – воскликнул обрадованный Давид, внезапно обнадеженный, очень воодушевленный внезапной поддержкой и мгновенным осознанием того, что есть же возле друзья – товарищи, они не оставят его наедине с внезапно свалившейся бедой.
       - Ну а как иначе – то ? Не чужой же ты, хоть и придурок. Всё, давай чеши обратно на занятия.
       - Есть, товарищ подполковник !
      
       Маркелыч, к его чести, слов на ветер никогда не бросал. Наоборот - бросил он на построении пламенный клич о помощи Давиду, помянул недобрым словом жадных и расчетливых немецко – фашистских товарищей.  После чего вдохновлённый негодованием от явно творящейся несправедливости, батальон стал понемногу, но каждый месяц скидываться в поддержку старшего лейтенанта Серебрякова. Не в полном объеме, конечно, но в значительной части боевые товарищи покрыли долг Давида перед полковой кассой. Давид в ответ всякий раз обязательно проставлялся, причем пару раз делал это с истинно кавказским изыском и шармом. Ему отпуск вскоре выпал, так он не поленился специально съездить к бабушке в Грузию, навьючился целым ворохом местных деликатесов и притащил все это в полк. Какая же на тех застольях была вкусная, прозрачная чача и тающая во рту чурчхела, нежный  сыр и вяленое мясо, какие сладкие грунтовые помидоры ! Да и без гуся не обошлось. Как ни странно, любовь к гусятине у Давида не прошла даже после такого перенесенного душевного потрясения. Замполит полка провел суд офицерской чести, где Давиду сослуживцы немного попеняли для порядка. После того суда к старшему лейтенанту Серебрякову в полку прочно приклеилось прозвище «Паниковский»…

       После вывода полка из Германии Давид уехал служить в Забайкалье. Далеко, конечно, в не самый тёплый край судьба занесла парня, но и в тамошних степях водятся гуси.