Колдовство О. Уальда. Портрет Дориана Грея

МИХАИЛ АБЛАЕВ. «КОЛДОВСТВО ОСКАРА УАЛЬДА. «ПОРТРЕТ ДОРИАНА ГРЕЯ»».

Для многих такой заголовок может показаться отталкивающим, даже насмешливым, издевательским. Уж кто-кто, а Уальд… И такой поучительный роман!.. А такой вот, что демоны, даже языческие боги, буквально прыгали на вашего достойного собеседника-конспиролога. Не советую вам отбрасывать этот текст – вы знаете, что слов на ветер я не бросаю и всё-всё доказываю.
У колдовства этого романа несколько уровней. Первый уровень – это сглаз, который наводит автор в паре со своим любимым «двойником» - лордом Генри. Любому более или менее духовно грамотному читателю должно быть понятно, что «парадоксы» Генри – это не просто издевательства, но опыты сглаза – простейшей формы колдовства, в словесном своём выражении соединяющие правду и ложь, хваление и осуждение или просто содержащая лживую лесть.  Автор живописует, как уверенно Генри овладевал людьми, и в одном месте приоткрывает правду о его колдовстве: после первой из описанных в романе светских встреч за обедом серьёзный и внимательный свидетель называет подонка «опасным человеком» и сокрушается: как бы с «маркизой» чего-нибудь сейчас не случилось. Генри сглазил Бэзила, Дориана Грея, с этого начинается роман. Уальд также наводит сглаз: он лжёт о том, что Генри «искренне изучал жизнь во всех её проявлениях», он тотемизируется с Генри в его главной доктрине: красота обосновывает мораль (стр. 94). А чего стоит  его «Предисловие»?! Посмотрим текст ( Уальд О. Избранные произведения в двух томах. Том 1. – М.: Республика, 1993.).
«Критик – это тот, кто способен в новой форме или новыми средствами передать своё впечатление от прекрасного. Высшая, как и низшая, форма критики – один из видов автобиографии.» (стр. 20).
Очевидно, что прекрасного без нравственного не существует. Художник осмысливает красивое, нравственно подчёркивает. Критика без раскрытия идейного смысла произведения просто не оправдывает своего названия.
«Но избранник – тот, кто в прекрасном видит лишь одно: Красоту.» (стр. 20).
Прекрасное – это истинный сплав красивого (благолепного) и благого, доброго. Отсекать от прекрасного его доброе начало – воистину кощунственно, это воистину демонизм.
И   в подтверждение этого:
«Нет книг нравственных или безнравственных. Есть книги хорошо написанные или написанные плохо. Вот и всё.» (стр. 20)
Ложь. Или уже сглаз? Уальд приводит здесь же некие правдоподобные аргументы, суждения – о реализме художественного мастерства. Но что написано пером…
«В сущности Искусство – зеркало, отражающее того, кто в него смотрится, а вовсе не жизнь.» (стр. 21) Ложь! И тут же опровержение этого:
«Если произведение искусства вызывает споры, - значит, в нём есть нечто новое, сложное и значительное.»  (стр. 21)
Вот он сглаз в «чистом» виде! И его «атрибуты» - и изображение, и зеркало, и зрительное восприятие.
А  в конце – уже откровенный деструктивный эстетическо-нравственный демонизм:
«Можно простить человеку, который делает нечто полезное (!), если только он этим не восторгается. Тому ж, кто создаёт   безполезное, единственным оправданием служит лишь страстная любовь к своему творению. Всякое искусство совершенно безполезно.» (стр. 21).
Сглаз увенчивается антиморальным и антиэстетическим заклинанием, внушением подвергшемуся сглазу читателю.
И этот кошмар властвовал и властвует в душах и умах людей, в культуре, в духовности!
Итак, сглаз, демоническое учение и внушение!

Наконец, подтвержу примерами из текста присутствие в романе традиционной формы литературного колдовства, которая рассматривается в большинстве моих работ, правда, не без исключений и вариаций. Принцип этого колдовства, изобретённого в середине 18 века одним «продвинутым» оккультистом-масоном и начавшегося с «религиозных» работ И. Канта, состоит в снабжении текста ложными, ареальными фрагментами (тело) и кощунствами, святотатствами, богохульствами, демонизмом (голова).      
Итак – «тело».
«Тусклые зеркала снова начинают жить своей отражённой жизнью.» (стр. 119)
Хоть кто-то назовёт это глубоко поэтичным высказыванием, но оно также глубоко ложно: отражённая жизнь не есть жизнь зеркала.

Проблему с «телом» составляет то, что часто автор говорит как бы от себя, а оказывается, что это мысли Дориана Грея. Ложные утверждения в романе не так-то легко найти, вычленить.
А вот здесь… Посудите сами:
«Дориан почувствовал, что заболеет или сойдёт с ума, если ещё долго будет раздумывать об этом. Есть грехи, которые вспоминать сладостнее, чем совершать, -  своеобразные победы, которые утоляют не только страсть, сколько гордость, и тешат душу сильнее, чем они когда-либо тешили и способны тешить чувственность.» (стр. 143).
Очевидно, что это уже «слова» не Дориана, а его душеведа, и хотя они откровенно кощунственны (смотри ниже), разделение души и чувственности – это явная ложь!
А вот ещё один «поэтический» перл:
«Затем Время (!) внезапно остановилось. Да, это слепое медлительное существо уже перестало и ползти. И как только замерло Время, страшные мысли стремительно побежали вперёд, вытащили жуткое будущее из его могилы (!) и показали Дориану». (стр. 146).
Конечно, говорить такое о Времени с большой буквы – это кощунство (смотри ниже). Но вот то, что касается «могилы будущего»… Никакой поэтический «сюр» этого не оправдывает!
Наконец, сцена со случайным убийством преследователя Дориана Грея при выстреле в зайца (стр. 172-173), ложна: там говорят  о «загонщике», который стоял за кустами, и упал, поражённый в грудь, между тем  как стрелять в зайца можно только вниз, он бежал по земле.

«Голова» колдовства:

«Одно время в Лондоне говорили, что Дориан намерен перейти в католичество. Действительно, обрядность католической религии всегда очень нравилась ему. Таинство ежедневного жертвоприношения (!) во время литургии, более страшного своей реальностью (!), чем все жертвоприношения древнего мира (!), волновало его своим великолепным презрением к свидетельству всех наших чувств, первобытной (!) простотой, извечным пафосом  человеческой трагедии (!), которую оно стремится символизировать. Дориан любил преклонять колена на холодном мраморе церковных плит и смотреть, как священник в тяжёлом парчовом облачении медленно снимает безкровными руками покров с дарохранительницы или возносит сверкающую драгоценными камнями дароносицу, похожую на стеклянный фонарь с бледной облаткой (!) внутри, -  и тогда ему хотелось верить, что это в самом деле «манна небесная» (!)». (стр. 120)
Этот кощунственный, святотатственный текст, казалось бы, нейтрален – он всего лишь передаёт взгляды Дориана Грея на Таинство Литургии. Но здесь встаёт очевидный вопрос – как может современный человек 19 века, когда христианская религия была ещё распространена и важна в обществе, более того, как может человек, желающий стать католиком и посещающий Литургии, слышащий слова священника по меньшей мере, иметь такие нелепые и кощунственные взгляды, представления о Жертве? Конечно, здесь  Уальд своим демонским языком достраивает «голову» своего колдовства.
Также выше я  делал отсылки к этой части работы, приводя «двуплановые» цитаты.

Итак, колдовство Уальда, имеющее в этом романе целых три уровня, три формы, разоблачено и уничтожается при опубликовании  этой моей работы.

Осталось только сказать несколько слов об инициации Уальда-колдуна и о «функционировании» его колдовства.
Первое вызывает немой вопрос. Между тем, можно предположить, что колдуном этот литератор стал во время американской поездки во второй половине 1880-х годов. Яркий тому пример – следующие его слова из Оттавы: «Америку я уже цивилизовал – остались только Небеса!»
Роман был написан к 1890 году, отдельное издание появилось в 1891 году. Стоит напомнить, что эти годы ознаменованы началом активнейшего наступления  оккультистов, началом всемирного олимпийского движения и зарождения фрейдизма. С этих лет силы зла уже уверенно схватились за горло христианского мира, хотя наступление началось много раньше.
Поразительно, что мерзость рассмотренного мной выше предисловия 1891 года стало манифестом эстетизма, захлестнувшего, наряду с фрейдизмом, не только искусство последующего времени, но и культуру в целом. Сейчас эстетизм приобрёл необычайно-уродливую форму внешней культурной «вежливости», этикета, мерила моды. «Портрет» околдовал искусство, литературу, христианскую религию, музейное дело, образование, эстетику и нравственность в целом, любовь, отношения между полами. Я жду рассеивания этих злых облаков со зловещим сиреневым оттенком в ближайшем будущем.

А. Михаил. 10 июня 2020 года.