Блохастик. из серии Нюрка

Где она его нашла?  Ну, как всегда, просто подкинули в их подъезд. Подкинули те, кто не хочет брать бремя судьбы по содержанию и воспитанию маленького животного на себя. Как правило, это люди тоже сострадательные. Они не убивают их новорожденными: не топят, как это принято, не берут грех на душу. Они дают этому существу шанс в жизни, называя это судьбой, и надеясь на то, что он попадёт в руки других сердобольных людей, и как им кажется, тех, у кого есть больше возможностей для благотворительности.  Они несут эти новорожденные комочки к чужим домам, бросают в подъездах, а то и вообще на свалках, на улицах. А это крошечное существо до того, как возможно и попадёт в добрые руки, намыкается по подворотням, подъездам, наголодается, наболеется до гнойных глаз, экземных плешин, изобьёт лапы в кровь, да так, что белый свет покажется не мил, а жизнь сущим адом. И вот это существо будет сидеть, дрожа от холода, в каком-нибудь грязном углу, осчастливленный тем, что его оставили жить, и истошно орать от сосания в желудке, требующем всего-то несколько столовых ложек молока или любой подходящей еды. И на него будут цыкать, пинать ногами, проходя мимо. А если какой-то малыш вдруг возьмёт, проходя, его на руки, то «добродетельная» и заботливая мать вырвет его тельце, словно грязную тряпку, из рук ребёнка и безжалостно отбросит в сторону, шмякнет о стенку подъезда, и он благодарно сползёт по ней вниз, снова оставшись жить. Может быть рано или поздно он затихнет тихим комочком где-то в какой-нибудь нише и перестанет дышать. И это не худший вариант.
Но… иногда… бывает иначе.
Нюра шла из магазина домой. В старой хрущёвке, где она жила, как всегда в подъезде не было света. Открыв дверь, перевалилась с сумками через порог, а дверь на тугой пружине резко помогла ей войти.  После солнечного света на улице она оказалась в кромешной темноте. Стараясь держаться прямо и медленно шаря ногами по полу, стала продвигаться вперёд, слегка опираясь локтем о стенку в подъезде.
Истошный и резкий душераздирающий вопль напугал её до смерти. Она не почувствовала как наступила видимо на котёнка. Потеряв от страха и рывка собственного тела равновесие, прислонилась к стене и поставила сумки на пол. Снова раздался писк, но уже менее сильный. Пошарив руками у себя под ногами, она обнаружила тощее тельце, по ощущениям похожее на вязаную замызганную детскую варежку.
Но надо было двигаться дальше. И чтобы этот объект больше не мешал ей, она взяла в одну руку обе сумки, а в другую котёнка, и мелкими шагами наощупь стала продвигаться вперёд. Нащупав первые ступеньки, пошла вверх по лестнице ко второму этажу, где из окна падал свет и было светлее. Испуганное сердце всё ещё колотилось. Тяжело дыша, поднялась к своей двери и вставила ключ в скважину, провернула два раза. Войдя в квартиру, нащупала выключатель и включила свет.

Он был больной, ужасно тощий, с большими слезливыми глазами, грязный и пушистый одновременно. Его когти намертво вцепились в её кофту, словно она была его личной собственностью. Нюра взяла его поперёк тела и попыталась оттянуть от себя. Это рыжее существо истошно заорало, но отцепляться не хотело. И в этот момент на Нюру испуганно уставились его голубые глаза. В них был страх, мольба и жуткая боль.
«Блохаааастик»….., - сочувственно произнесла Нюра. Она уже знала, что не выкинет его за порог обратно. Этому существу повезло. Его держали действительно добрые руки  бабы Нюры, в конопушках и родинках, в сухих трещинках и морщинках, руки старой уже и одинокой женщины.

Нет, Нюра не была совершенно одинока.
У неё была когда-то семья, муж и дети.  Но муж лет 10 назад умер. Дети давно выросли, выучились, обзавелись семьями. Жили не рядом. Дочь в Москве, а сын в Петербурге.  У них у обоих были уже свои дети, а у старших детей тоже свои дети, её маленькие правнуки. В силу удалённости, занятости на работе виделись всю жизнь редко. Когда дети детей были маленькие, всё было конечно иначе. Тогда почти на всё лето малышей привозили к ним. А по осени забирали. Но годы шли. Внуки пошли в школу. И с каждым классом приезжать на лето стали реже. С одной стороны, забот вроде и меньше, а с другой, и скучно стало. За зиму успевали отдохнуть и весной уже начинали тосковать и ждать внучат. Но в классе восьмом вот и Анечка не приехала уже. Там в городе у неё подруги, а главное, паренёк завёлся, от которого не хотелось уезжать. Понятно, с кем интереснее: с бабушкой или с ним. А теперь в их пригородном посёлке и подруг Ани  почти не осталось. Все выросли, разъехались. И постепенно остались Нюра с мужем одни. А тут и его не стало. 
Посёлок на окраине районного центра был построен после войны. И жили в нем в основном те, кто его когда-то строил, кто работал когда-то тут на заводе и уже определился на пенсию. У большинства дети разъехались. Редко кто остался с родителями. Молодые старались жить отдельно. Хоть в том же посёлке или в городе, но в своей отдельной квартире.
Вот и Нюра, как и многие её подруги, жила одна. Кто жил поближе, общались по-соседски. То в гости домой зайдут, то на улице на лавочке у дома под окнами посидят, заведут незатейливые разговоры, посплетничают, своим поделятся, чем не стыдно. Но не любили бабы делиться тем, как не часто навещают их далеко живущие дети. Эту тему обычно начинали не с жалоб, а  с оправдания:
- А когда ж им нонча! У внучат в школе така программа! Да и работать надо без продыха. Куда без денег? Они везде нужны и немалые. Ребятишки растут. На них одних сколько уходит!  А отпуск, если куда поехать, сколько денег требует! Нервы ноне у всех потрёпанные. Позвонишь по телефону, а там тока и ответ: «Мам, так недавно ж только говорили! Какие новости? Никаких.»
Всё это Нюра и сама знала. И у её детей ничего не было по-другому. Да и разве их назовёшь детьми в именно том, далёком когда-то понимании…  Выросли. Уже взрослые люди - под пятьдесят. У самих стрелка жизни накренилась к пожилому возрасту. И внуки уже взрослые, молодые мужики и бабы. Уж и правнуки появились. Их есть кому нянчить.  К Нюре с этим уже давно не обращались.   
Часто бабки-подружки у дома на скамейках сетуют, что дожили они до счастливого момента. Все заботы, как и вся жизнь – позади. Шутят:  «Мы таперяча, как на курорте, – на «свалке жизни». Вроде и живём. Пенсия есть. Правда мала она. Но тут при домах на окраине города многие имеют небольшие огородишки. Немного сажают для себя овощей, картошки, зелени. Бывает, что и невмоготу копать, ухаживать. За недорого кто-то из мужиков и подсобит по весне. А бывает, что и бросают огороды. Кому как. Кому-то дети высылают денег. А кто-то ещё может и подрабатывать, но как правило по мелочи. Некоторые ходят на местный рынок. То вязаное продадут, то книжки какие старых классиков, когда-то купленные целыми подписными изданиями, старинные вещи, ценные для себя, но которые знаешь, что «туда» не возьмёшь….  По весне продают остатки консервации. Чем только не пытается выжить человек, особенно старый, какими только способами не старается получить лишнюю копейку.
Нюра не жаловалась на жизнь. Ей и дочь, и сын исправно помогали, особенно сын. Получал он не плохо, и мать не забывал. Поэтому жила она в достатке. Переводы шли регулярно - раз в месяц. Иногда и дочка присылала денег, но в основном к праздникам.
Одно было как-то не так: не мирилась душа с одиночеством.
Поэтому тощему рыжему созданию  Анна Николаевна, т.е. баба Нюра, обрадовалась очень. Словно судьба ей подарила кусочек тепла. Этот рыжий комочек в её руках, на который сейчас падал свет из окна, отливал солнечным светом. Вглядевшись в редковатую шёрстку на боках, она вдруг увидела подслеповатыми глазами быстро снующую чёрненькую блоху. Ну, вот! Точно! Блохастик!
И начались у неё заботы. Такие суетливые, но радостно-приятные. Она вдруг поняла, что кому-то нужна. А это ведь и есть смысл жизни. Его, вот такого даже очень небольшого хватает порой, чтобы утром радостно начинался день.
Прежде всего она налила в тазик тёплой воды и усадила туда Блохастика. А он, наверное, подумал, что пришёл конец всему, и что его наконец-то решили утопить. Нет, он не заорал истошно, как в первый раз, а стал молча цепляться за края таза своими коготками, пытаясь сопротивляться и выбраться из воды. Он просто хотел жить!
Но, то ли ласковый говорок бабы Нюры, то ли нежные прикосновения рук, а может быть просто тёплая вода его немного успокоили. Он быстро притих, позволил и намылить себя, и помыть, и обсушить. И, укутанный в большое банное полотенце, был воодружён в уголок на диване. Нюра подставила к его лежбищу маленькую мисочку с молоком, и он жадно приложился к еде. Лакал долго. Сначала жадно и взахлёб, а потом словно стал терять силы и уставать, медленно лакая и смеживая уставшие глаза.  Несколько раз он бросал еду, чуть отходил в сторону, но снова возвращался и снова делал несколько глотков. Желудочек был уже полон, но он боялся, что вдруг уйдёт, и эта вкусность исчезнет навсегда? Его клонило в сон… Он сделал два шага в сторону, уткнулся носом в мягкое полотенце и тут же уснул. Это был первый спокойный и приятный сон, когда не пахло сыростью, пылью, не знобило от холода, а желудок был умиротворенно спокоен.
 
Так и стали они жить вместе – баба Нюра и Блохастик. Она даже первое время не меняла ему имени. А он откликался на этот призыв и бежал всегда с радостью кушать всё, что приготовила ему эта добрая женщина. Он был аккуратен: не гадил по углам, спал всегда только в углу дивана на отведённом ему единожды месте. Умывался тщательно по утрам и после еды старательно вытирал свою мордочку и усы, чистил лапки. Блохи вывелись. Шкурка стала гуще. Но он был в том возрасте подростка, когда котята выглядят, как и дети, долговязыми.
Баба Нюра сделала ему туалет в углу своего и всегда дверь туда оставляла чуть приоткрытой. Умница Блохастик быстро понял в чём дело, и старательно после каждого раза зарывал «следы отхожей деятельности». А хозяйка хвалила его за это.
 
Время шло. Долгая слякотная осень сменилась зимой.
Да, он воспринимал бабу Нюру за своего благодетеля, за хозяйку дома, где ему позволили жить. А через время она стала для него всем.
Он любил приходить к ней на колени, и промяв место, промассажировав его лапками, укладывался спать. А она, боясь нарушить этот кошачий сон, подолгу сидела с ним у окна и смотрела на улицу, всю заснеженную и красивую  от белого снега.
На улицу она его не выпускала. Как –то так получилось с самого начала. Жила она на третьем этаже и боялась, что не найдёт он пути домой, что кто-то спугнёт или обидит. Да и дверь в подъезд постоянно плотно закрыта и пройти можно только с людьми. Но и гулять с ним на руках не хотела. А спустить с рук боялась. Вдруг убежит. А ей теперь уже и не догнать.
К весне Блохастик как-то распушился. Шёрстка стала очень интересной расцветки – дымчато-рыжей, редко встречающейся у котов. Пушистость была умеренной и очень аккуратной за исключением хвоста, который был его истинным украшением. Баба Нюра уже старалась не звать его Блохастиком, а пыталась приучить к новому имени Рыжик, но он охотнее откликался всё же на уменьшительное Блостик, из которого она исключила, как ей казалось, не приличное «ха».

Анна Николаевна вела тоже  домашний образ жизни. Магазин и аптека были совсем рядом – в их доме. И кратковременные отлучки на пол-часа-час кот не замечал. Но однажды на Пасху решила баба Нюра поехать на кладбище. С утра накормила Блохастика и уехала. На кладбище встретила свою старую подругу юности Ирину Неелову. Очень обрадовались встрече. Не виделись очень давно, а когда-то, учась вместе в техникуме, очень хорошо дружили. Радость встречи всколыхнула воспоминания о молодости, и обе подруги решили это отметить, посидеть где-то. Ирина предложила поехать к ней домой.
Вечер провели хорошо. За воспоминаниями не заметили как стемнело. И Ирина предложила Анне остаться ночевать. И только тут та вспомнила про кота. Стала рассказывать о нём. Но рассказы эти подвели к тому, что забеспокоилась её душа: а как он там?
- Господи! Да что с ним будет-то? Кот ведь! Утром придёшь, покормишь и дело с концом, - успокаивала подруга. Согласилась. Идти домой на ночь глядя далековато. И так поздно ходить по городу не приходилось давно.

Утром ни свет-ни заря баба Нюра уже встала с тревожной мыслью о своём коте. Подруга проворчала, недовольная, что пришлось рано вставать:  Ты как по ребёнку по нему… Как годовалого оставила!
- А он и есть годовалый…..  – вздохнула та.
Собралась и, не завтракая, домой.
Вставляя ключ в скважину, волновалась почему-то с чувством вины.
Открыла дверь….

Блохастик сидел напротив двери вытянувшись всем телом вперёд, глядя на неё широко раскрытыми обезумевшими от страха глазами. То, что последовало следом, тронуло бабу Нюру на всю жизнь, привязав этого зверька к ней тесными узами родства.
Кот упал в обморок. Женщина бросилась к нему, но он вскоре очнулся на её руках, лизнул. Так она в тот день и проходила с котом на руках, пытаясь иногда что-то делать по дому, действительно, как с малым ребёнком.
 
Вот так, неожиданно, домашний зверёк стал для бабы Нюры родным и близким. Не какой-то человек, а просто домашнее животное, бессловестное, но имеющее тоже чувства, умеющее любить и переживать.
А любовь – это такое чувство, которое зарождается в человеке очень ко многому из его окружения: к деревьям и растениям в саду, к домашним животным, к природе, солнцу, речке…. Душа человеческая так скроена, что словно вырабатывает в себе эту потребность любить, и её никогда не бывает в нас мало, если только душа не зачерствела, не перекрылись её «родовые пути». Так мать может любить всех своих детей, даже если они в чем-то и обижают её, в чем-то обделяют.
Вот так и баба Нюра пожалела и полюбила своего приёмыша и никогда больше не оставляла своего Блохастика одного надолго. На всю оставшуюся жизнь.