Голгофа

               

        Яростное солнце высилось над Голгофой, обдавая немилосердным жаром и светом поднимавшуюся на холм скорбную процессию. Сотник Лонгин, понукая коня, метался взад и вперед вдоль цепочки, поторапливая отстающих. Выставив заслон от сочувствующих и любопытных, Лонгин приказал оставшимся воинам разбиться на три группы, каждая из которых расположилась у вырытых на вершине холма ям. В стороне сидели рабочие, обмотав потные головы грязными тряпками. Завидев сверкающего доспехами сотника, они лениво поднялись и замерли, глядя на приближающихся к месту казни осужденных.
    Самый молодой и крепкий из них, разбойник Дисмас, молча, скинул с плеч крест и оглянулся. Следовавший за ним второй разбойник Гестас, продолжая осыпать проклятиями понукавших его воинов, волочил свой крест влево. Последним шел Иисус. Терновый венец сполз ему на брови, с исцарапанного в кровь лба стекал пот, заливая глаза и изуродованное побоями лицо. Оскользаясь на отлетающих из-под сандалий камешках, Иисус тянул свой крест, согнувшись пополам, готовый упасть.
Только вчера прибывший из Рима молодой воин, почти мальчик, пытаясь помочь ему, стал подталкивать сзади длинную жердь, но подоспевший Лонгин грозно рыкнул, и тот неловко застыл, не сводя глаз с Иисуса, который, сделав еще несколько натужных шагов, упал у ямы рядом с крестом.
    Натянув поводья левой рукой, Лонгин оглядел замерших на вершине людей и, задержав взгляд на втором разбойнике, который не переставал хулить и воинов, и их начальника, и стоящих неподалеку рабочих, решительно вздернул правую руку и указал на него. Двое из подошедших рабочих подхватили под мышки и рывком уложили на крест кричащего и извивающегося разбойника. Третий, прижав коленом скорченную в кулак грязную руку, надавил так, что внутри хрустнуло. Он быстро всадил огромный гвоздь в разжавшуюся ладонь. Подняв крест с умолкнувшим разбойником, который немо открывал искаженный мукой рот, рабочие оглянулись на начальника сотни, и по его знаку перешли вправо. Дисмас сам лег на крест и закрыл глаза. Только скулы его напряглись, и тело слегка содрогнулось, когда мрачный рабочий, не глядя на Дисмаса, приложил к ладони гвоздь и крепко ударил по нему обухом то-пора. Закрепив в яме крест, рабочие перешли к Иисусу, который продолжал лежать рядом с горкой вырытой земли. Старший рабочий слегка тронул его ногой. Иисус попытался привстать, но снова обессиленно упал лицом вниз. Опустивший поводья утомленный и раздраженный сотник в одной руке держал снятый с головы шлем, а другой утирал платком пот, обильно стекавший с лица и шеи.
    - Новенький, - вяло скомандовал он, - помоги!
    Молоденький воин очнулся, подбежал к Иисусу и, взяв Его за левую руку, стал поднимать. Опершись о землю, Иисус подвинулся,  сел рядом с крестом и поднял на него замутненные болью глаза. Но лицо Его словно излучало тихий свет, и было исполнено милости. Перестав дышать, воин виновато застыл, слегка склонившись к Иисусу. Сотник по-звериному зарычал, не облекая душившей его злобы в слова. Вздрогнув, новенький выпрямился, не отрывая глаз от сидящего на земле приговоренного.
    - А ну, шевелись! - Лонгин взмахнул кожаной плеткой с завязанными в узлы ремнями и  ударил по новенькому с такой силой, что рукав рубахи, не защищенной кожаными нагрудниками, лопнул и окрасился выступившей кровью. Новенький прижал горящую болью руку к груди и, не оборачиваясь на сотника, медленно пошел прочь. Лонгин  развернул коня и, нагнав Новенького, стал хлестать его плеткой. Тот прикрыл голову руками, но продолжал идти, покуда не уперся в скалу. 
    Пожилой работник взглянул на разъяренного сотника  и  подошел к Иисусу со спины.  Подобрав полы запыленного, вытканного Матерью к празднику голубого хитона, Иисус с трудом пересел на крест и стал ложиться. Работник деловито оглядел  казнимого и, упершись ногой в спину  Его, дернул вверх одежды. Иисус приподнялся, снял через голову свое облачение и положил сбоку.  Тело Его беззащитно забелело на солнце.  Шипы тернового венца снова расцарапали  лоб, и свежие струйки крови закапали на грудь и плечи. Оставшись в набедренной повязке, Иисус опустился на крест и раскинул по поперечине руки. Он, молча, смотрел в небо, и ничто не изменилось в Его лице, когда кованый гвоздь, пронзив ладонь, вошел в дерево. Из-под неровной округлой шляпки гвоздя показалась кровь, постепенно заполняющая ладонь как жертвенный сосуд. Рабочий перешел на другую сторону и снова настороженно замер, когда гвоздь пробил недрогнувшую правую руку.
Подъехавший сотник бросил ему табличку, приказав прибить в возглавии креста. Поймав ее налету, рабочий повертел в руках покрытую письменами деревяшку, и из трех строчек прочел понятную ему, на арамейском языке: “Иисус Назорей Царь Иудейский”. В голове у него зашумело, словно буквы стаей ворон поднялись и загалдели над холмом. Опустившись на колени рядом с головой Иисуса, он глянул на лежащего с закрытыми глазами Царя. В измученном, избитом и окровавленном лице не угадывалось и признака величия и державности. Отогнав сомнение и смятение, рабочий уверенно вогнал последний гвоздь в табличку и встал, отряхивая колени.    Тень от него упала на лицо Иисуса, и  Он открыл глаза, в глубине которых отразилось сияющее солнце. Посеревшее, в кровоподтеках лицо озарилось, и замершему рабочему показалось, что от колючек тернового венца изошли лучи, словно от золотой короны.
    - Царь! - прошептал он и попятился. Запнувшись о горку грунта, рабочий бессмысленно уставился в яму.  Два молодых, неразличимо похожих друг на друга напарника, расходясь в стороны, натягивали веревки и смотрели на него в ожидании.
    - Ну, давай, - крикнул один из них
    Машинально, уже в третий раз пожилой рабочий привычно схватил основание креста, подтянул его к отверстию ямы и махнул рукой. Напарники, перекинув веревки через плечо, разом рванули их на себя, крест взмыл в небо, а основание его ухнуло в яму. Тело Распятого содрогнулось, хрустнули кости, ткань ладоней рвалась под тяжестью осевшего тела. Привычно и бездумно засыпая яму каменистой землей, рабочий наткнулся на старый череп. Он хотел, было, отбросить его, но потом взял в руки и, отряхнув, положил у основания креста. Несколько теплых капель обагрили его руку, и он снова взглянул на Распятого. Вокруг Его головы по-прежнему стояло сияние.
    Собрав веревки, молодые напарники отошли к скале, устало опустились на землю неподалеку от  Новенького и позвали стоящего у креста товарища.  Очнувшись от звука их голосов, Иисус приподнял упавшую на грудь голову. Его распухшие, запекшиеся губы с трудом разомкнулись и,  глядя на стоящего внизу рабочего, Он прошептал:
    - Отче! Прости им, ибо не ведают, что творят!
    Сидящие напарники подняли на мгновение головы и, усмехнувшись, снова устало кликнули стоящего у креста товарища. Тот, отбросив в сторону лопату, повернулся и, тяжело ступая, решительно пошел с холма, постепенно ускоряя шаг. Товарищи его закричали, что их еще ждет обещанная выпивка и плата, но он, не слыша, продолжал удаляться от увенчанной тремя крестами вершины.
    Торопливо проходя мимо людей, которые ближе всех подошли к месту распятия, он неловко толкнул пожилую женщину и невольно замедлил шаг, не отрывая глаз от лица, напомнившего ему давно умершую мать, о которой он не вспоминал со дня похорон. Старый рабочий не помнил, когда он плакал и плакал ли вообще когда-нибудь. Ни слезинки не пролил он и тогда, в день смерти своей матери. Но теперь горло ему сдавил не дававший дышать колючий ком. Ему захотелось упасть перед этой женщиной, уткнуться лицом ей в колени и выплакать обиды, боль, отвращение к своей неуклюжей жизни и просить прощения за все.
    - Отче, прости им..., - вспомнилось ему. Он вздрогнул от неожиданности, когда теплые слезы, щекоча, потекли по глубоким впадинам у рта. Стараясь стряхнуть слезы, он мотнул головой, как бык, низко склонил лицо и, не разбирая дороги, побежал в долину, подальше от людей и от холма с тремя распятыми.
    С левого креста, где висел Гестас, продолжали нестись, перемежаемые криками боли, проклятия всем, даже и тем, что были распяты рядом. Дисмас  висел, постанывая, и, наконец, не выдержав, сказал:.
    - Или ты не боишься Бога? Мы осуждены справедливо, а Он ничего худого не сделал.
     И обратившись к Иисусу, попросил:
    - Помяни меня, Господи, когда приидешь во Царствие Твое.
    Приподнявшись на пригвожденных ногах, Иисус шевельнул распахнутыми, словно для объятия, руками и ответил:
    - Истинно говорю тебе: ныне же будешь со мною в раю.
    И снова осел телом, смежив веки.
    Воины и присоединившиеся к ним рабочие, сидя под пылающим солнцем, передавали по кругу флягу с вином и бросали жребий, деля одежды Иисуса. Плащ достался  бритоголовому воину с перебитым носом, голубая туника - молчаливому помощнику Лонгина. Изодранное и окровавленное исподнее воины отбросили в сторону, и оно упало на колени Новенького, который сидел, откинув к скале голову с закрытыми глазами.
    - Эй, Новенький, вот и тебе тоже досталось, -  пошутил бритоголовый.
    Край исподнего  попал на покрытую запекшейся кровью распухшую руку Новенького.  Он открыл  глаза и вдруг увидел, как рубцы и раны стали исчезать. Новенький оторопело поднес руку к глазам, потрогал те места, которые только что пульсировали жгучей болью, и поднял голову к кресту.
     Мошкара сплошным покровом облепила лицо Иисуса, испивая пот и кровь. Губы беззвучно шевелились.
    - Жажду! - тихо простонал Он.
    Никто из воинов не шевельнулся. Они продолжали лениво злословить Распятого, кивая головами:
    - Пусть Бог избавит его, ведь он сказал: "Я сын Божий".
    - Других спасал, а сам себя спасти не можешь, - поддакнул бритоголовый.
    Новенький, в сиротливом забвении замерший у скалы, поднялся, смочил губку в стоящем здесь сосуде со смесью уксуса и желчи, наложил  на трость и поднес к устам висящего над ним. Приоткрыв глаза, Иисус благодарно и участливо глянул на него и, словно доверяя тайну, шепнул:
    - Свершилось!
    Родные и близкие, увидев, что сотник отъехал на другой край холма, осторожно  приблизились к подножию центрального креста.   Лицо Иисуса просветлело. Стараясь отвлечь их от созерцания его страданий, Иисус спокойно, словно сидя за трапезой, обратился к Матери Своей и указал глазами на стоящего рядом с Ней  любимого ученика Своего:
    - Жено, се сын Твой!
    И добавил  уже для него:
    - Се Матерь Твоя.
    Завидев возвращающегося сотника, воины закричали, и близкие Иисуса снова отошли в сторону.
    Шел третий час по распятии. Солнце, внимательно наблюдавшее за происходящим на холме, неожиданно заволокли нивесть откуда взявшиеся тучи. Рабочие, присмирев, замолчали. Любопытные стали расходиться.
     Иисус поднял голову к потемневшему от горя и гнева небу и неожиданно громко возопил:
   - Эли, Эли! Лама савахфани!
   - Это он Илию зовет что ли?”, - полюбопытствовал  один из воинов у сидящего рядом местного рабочего.
   - Нет. Он говорит: “Боже мой, Боже мой! Для чего Ты меня оставил?” Воины неловко замолчали и вскоре, побросав кости, разошлись, словно прячась от приближающегося дождя.
    Темные облака беспокойно и низко метались над Голгофой. Раздались отдаленные, постепенно набирающие силу сухие и грозные раскаты грома. Они трещали над головами, словно огромная разрываемая завеса, а пронзающие ее молнии напоминали притихшим римским воинам карающие копья Юпитера. Даже сотник слез с коня и погруженный в размышления замер у скалы неподалеку от Новенького, который стоял и, не утирая непрерывно текущих слез, глядел и глядел на Иисуса. Все ожидали освежающего дождя, но удушливая страшная мгла с резкими громыханиями казалась бесконечной. В девятом часу из-под кромки туч к лицу распятого Иисуса протянулись долгие солнечные лучи. Устремив глаза на багровеющий горизонт, Иисус возгласил торжественно и умиротворенно:
   - Отче! В руки Твои предаю дух Мой!
   Голова Его безжизненно склонилась, и в толпе стоящих родственников раздались громкие рыдания. Через некоторое время от них отделился статный старик в фарисейской одежде с кистями и быстро пошел в город.  Вскоре он вернулся в сопровождении всадника, который привез сотнику приказ от римского наместника Пилата. Наместник повелевал не оставлять тел на крестах из-за грядущей субботы, великого праздника пасхи иудейской. Он распорядился снять распятых, предварительно перебив у них голени. А тело Иисуса Пилат разрешил забрать почтенному фарисею Иосифу из Аримафеи, тому самому, который ходил за привезенным указом.
    Умолкнувший, было, на левом кресте Гистас пронзительно завопил, когда рабочий молотом с размаху ударил его по голеням. Дисмас лишь вздрогнул, скрипнув зубами. Когда же воины приблизились к Иисусу, выступивший вперед Иосиф из Аримафеи попросил:
    - Не калечьте тела Праведника сего, ибо мертв уже.
   Подъехавший сотник в сомнении посмотрел на Распятого, потом оборотился к скале, у которой стоял Новенький и сделал ему знак приблизиться. С трудом оторвавшись от спасительной опоры, тот подошел, опираясь на копье, как на палку.
    - Пронзи ему сердце! Мы должны быть уверены, что он мертв!
    Юноша смотрел на сотника, словно не слыша его или не понимая.
    - Выполняй приказ! - гаркнул Лонгин. Не отводя взгляда от раздраженного и, как ему показалось, слегка растерянного сотника, новенький отрицательно покачал головой.
    - А ну!!! - привстал в стременах озлившийся начальник сотни и поднял плеть. Но  опустил ее, не ударив. Новенький, подняв недоуменно-горестное детское лицо, продолжал все сильнее мотать головой  и вдруг  рухнул на землю, выронив копье.
    - Перегрелся, - буркнул стоявший рядом бритоголовый воин и, нагнувшись, потащил новенького обратно к скале.
     Сотник посмотрел вокруг с гневным недоумением, но не увидел поблизости никого, кроме  близких Иисуса. Поиграв желваками, он соскочил с коня, схватил лежавшее на земле копье и, воздев его, ударил в подреберье Христово. Тело осталось недвижным, лишь из пробитой раны медленно истекли остывающая кровь и вода. Сотник остановил испытующий взгляд на лице Иисуса, и ему показалось, что от головы Распятого исходит сияние. Какое-то странное и необъяснимое сияние! Он резко отвернулся и поискал глазами, кому бы отдать копье, но не увидел никого и  ничего, кроме непроницаемой тьмы и сияющего на ее фоне лика с нимбом. Беспомощно и слепо он шарил вокруг себя. Ни холма, ни воинов, даже солнца не различал оторопевший сотник. Хотел позвать на помощь, но устыдился собственной слабости и, опираясь на копье как на трость, сделал несколько шагов. Тьма становилась гуще и удушливее.   Вцепившись в копье, он поднял левую руку и уже не властно, как обычно, но непривычно просительно помахал ею.
     Кто-то участливо взял его за руку, усадил на камень и поднес воды. Снова ударил гром, и в грохоте его послышалось центуриону:
    - Се Сын Мой Возлюбленный!
    Душа Лонгина напряглась от неведомого испуга, и он стал крепко тереть глаза кулаком, измазанным стекшей по копью сукровицей Христа. Сотник брезгливо дернулся, почувствовав на веках липкую влагу. Достав левой рукой платок, он стал отирать измазанную руку, но неловко дернулся, и платок выпал. Глаза жгло исходящее из тьмы сияние, и сотник, забыв обо всем, надавил на веки ладонями, стараясь прогнать боль. Он почувствовал, как сукровица проникла внутрь и мягко сняла невыносимую резь. Он еще крепче потер глаза и, отведя от лица ладони, поморгал. Словно серый рассвет возникал перед его взором. И в редеющей мгле он увидел сочувственные лица окружавших его: Мать распятого Иисуса Назареянина, молодую красивую женщину с золотистыми волосами, немногочисленных учеников. Он поднял голову к Распятому. Вокруг головы Христа все так же видилось ему неугасимое сияние. Опустив голову, сотник проронил:
    - Истинно, Человек сей был Сын Божий!
    Потом, оборотившись к близким, тихо сказал:
    - Забирайте Его.

***

    Вечер сгустился  над Голгофой. Лонгин  отослал с помощником свою сотню в казарму, а сам остался на холме с несколькими воинами. Он послал их помочь снять тело Иисуса с креста. Однако Иосиф из Аримафеи сказал, что они это сделают сами,  им нужна только лестница и щипцы. Сотник приказал воинам дать близким Иисуса все необходимое, и заняться потом другими распятыми.
    Дисмас был тих и спокоен. Он еще дышал, но глаза  уже не видели воинов, снимавших его с креста. Лицо его было обращено к почерневшему небу, где он,
словно посвященный, различал что-то, видимое ему одному.
    Гестас рычал и громко стонал. У него не осталось сил на слова и проклятия. Только желтая пена выходила из уст его вместе со стонами.
Воины положили распятых у  основания крестов и стали рыть могилы. Когда они вернулись, Дисмас  был мертв. Воины завернули его в брошенные одежды, опустили в яму и присыпали землей.
    Лонгин смотрел на оживающий огнями город у подножия холма.  То, что прежде заполняло и составляло его жизнь, после  непонятного ослепления и прозрения стало казаться ненужной суетой и маетой. Доспехи и почести, вино и женщины - все стало лишним, серым, бесполезным
    Он различал в сумерках фигуры людей, тихо скользивших вокруг Иисуса, и они казались ему парящими в небе ангелами, вознесенными над грязной землей. Бесплотными и безгрешными казались они ему, словно Голгофа возвысила их над остальным миром. Распятый Царь приблизил их к Себе.
Лонгин подошел к ним.
    - Где вы будете хоронить Его?
    - Тут на склоне есть пещера, которую я приготовил для себя. Там похороним Его, - ответил Иосиф Аримафейскмй.
    - Я буду рядом. Если что нужно…
    Иосиф кивнул головой  и вернулся к кресту. Сначала он освободил пригвожденные ступни Иисуса. Потом поднялся по лестнице, которую снизу держали Иоанн  и  второй фарисей, Никодим, подошедший  под  покровом  сумерек.  Иосиф, не глядя на лицо Иисуса, осторожно, словно боясь причинить боль  Распятому, вынул  гвоздь из ладони и передал его Никодиму, а тот - стоящему рядом Иоанну. Склонив завешенное прядями волос лицо, Иоанн держал в ладонях покрытый кровью гвоздь, держал,  словно сердце Христово,  и плакал.  Подоспевшая Мария Магдалина  взяла у него страшную реликвию и вернулась к женщинам. При виде  гвоздя Матерь закрыла глаза и стала падать, теряя сознание. Женщины подхватили ее и усадили на камень.
    Тем временем Иосиф закинул безжизненную руку Христа  себе  за плечи, и казалось, что Иисус доверительно обнял его. Вытянувшись, он вынул второй гвоздь, бросил его наземь вместе со щипцами и осторожно подхватил сползающее с креста, еще не окостеневшее тело Иисуса, которое принимали снизу Иоанн и Никодим. Не выпуская из рук драгоценной ноши, Иосиф осторожно спустился по лестнице и  поглядел, куда бы положить Его. Сидевшая на камне Матерь протянула руки к Сыну, и Иосиф с Никодимом возложили тело Христа Ей на колена. Она держала свое Дитя, склонив к нему  застывшее в горе лицо, и покачивалась, словно напевая утешительную колыбельную.  А  Иисус лежал тихий и светлый, как во сне. Все стояли вокруг и, молча, ждали. Когда  Мать подняла, наконец, голову, подоспевшие мужчины снова подняли тело, положили Его на плоский и ровный, как ложе, камень и  предоставили женщинам скорбное дело приготовления тела к погребению.
    Лонгин отошел к скале и заметил неразличимого в сумерках Новенького. Сотник смотрел на него и удивлялся, как он мог ударить такого мальчишку. А Новенький поднял на сотника глаза и вдруг улыбнулся печально и светло. Так хорошо улыбнулся, что Лонгин облегченно вздохнул и сел рядом.
- А ты что не уходишь?
- Да не хочется в казармы возвращаться.
- Ну, и не возвращайся. По-моему, эта служба не для тебя, сынок, - сказал Лонгин, и ему стало приятно, что он назвал этого мальчишку сыном. Хотя своего сына у Лонгина не было. Не было и семьи, и он не знал, что такое отцовские чувства. Но сейчас какой-то отсвет их проснулся в застывшей душе центуриона, и ему захотелось сохранить в себе это теплое чувство. Пусть не к своему, но к чужому мальчику, такому славному и доброму.
- Ты… Руки-то не болят?
- Нет. Даже никаких следов не осталось. Все исчезло, как только одежды этого праведника коснулись меня. Я их себе возьму. Можно? А в Рим больше не вернусь, если вы меня отпускаете. Я бы домой вернулся.
- Ступай, сынок.
    Лонгину вдруг показалось, что отныне возврата к прошлому не будет. Он почувствовал, что сегодня на Голгофе началась новая жизнь, новый отсчет времени, новая эра. Началась для него, для этого мальчишки,  для близких Иисуса… И не только для них!

(Из цикла «Библейские рассказы»)