Бурная слава. Часть вторая. Репетиции. Глава 7

Глава 7. Где Гриша ставит «тёплый» спектакль, у Алины сдают нервы, а у Лёвушкина – чувство самосохранения

Предисловие.

- Хочу Гоголя «Женитьбу» ставить, - Гриша затянулся.

Пьеса Гоголя «Женитьба» - весёлая комедия, в которой убеждённого холостяка Ваню Подколёсина, неистово и тщетно пытаются женить профессиональная сваха и не менее убеждённый семьянин-приятель -  Илья Ильич Кочкарёв.

- Придумал что ли, чего то уже?? – спросила я.

- Ага, - мы стояли на набережной. Летний ветер с Камы настойчиво шевелил мне платье, а Гришу заставлял постоянно рукой приглаживать, несобранные в хвост волосы. – Это такой тёплый спектакль будет…Такой уютный, домашний…

«Светлый такой.» - мысленно добавила я за Гришу. Когда он говорил о чём - то хорошем, «светлый» - был обязательным эпитетом.

- Светлый такой, - вслух сказал Гриша. А я улыбнулась. Про себя, конечно .-  Все знаешь, в таких тёплых тонах…- Гриша вырос в семье художников и сам неплохо рисовал, поэтому очень многие спектакли для него имели конкретные цвета. – Такая листопадная палитра..- он в очередной раз поправил волосы. И повторил:

- Это будет очень уютный, тёплый спектакль!


Генеральный прогон. Завтра в театре города С. премьера спектакля, по пьесе Гоголя «Женитьба».

-  Начали! Зэ- Тэ –Эм! – рявкнул Гриша и свет погас.

Звук, полоумной какой то,  трубы, в полной темноте.  Труба взвыла трижды – и луч света высветил  одиноко стоящую на абсолютно голой сцене кровать. На кровати в белой пижаме, обняв колени, сидит Ваня Подколёсин, он же Стас Володин. Невидимый трубач, ещё раз, как будто  позвал на помощь.

И пошёл снег. Арьер сцена заиндевела холодным голубоватым светом, зрители увидели мелом нарисованные, размытые очертания Петербурга. Под колючими снежинками, кутаясь в шубы, пальто, шинели, тужурки и шали, медленно, с трудом передвигались люди… Озябшие, продрогшие, они не замечали Подколёсина. Просто шли каждый в своём, только ему известном направлении… И ледяной, нарисованный кем то, на неведомой чёрной доске Питер, и жители его, окончательно вымерзшие, одинокие, вынужденные соблюдать лишь свой собственный маршрут – всё это видения, фантомы в голове у Подколёсина, его ощущение не знающего тепла города. Когда дадут полный свет, зритель увидит измождённые лица гоголевских персонажей, навсегда залёгшие у них под глазами фиолетовые тени… Все они бледны  болезненной бледностью.
 
И готовящаяся на глазах у зрительного зала свадьба – «пир во время чумы». Находящаяся в заточении, обезумевшая от затянувшегося девичества Агафья – Алина, мечется в ожидании выхода из своей тюрьмы. Всё её существо обращено в ожидание.
 
Она стоит на огромном круглом столе, примеряя невероятной длинны фату, которую ей никогда не придётся надеть.. Огромные глаза Алины распахнуты, и влажны от желания, её крохотное тело трепещет от нетерпения. Алина талантливая, но спектакль не про неё – так решил Гоголь.

Гоголь писал про Подколёсина. Выбирал ему реплики, собирал  в монологи, закручивал интригу, бросая Ваню то в жар, то в холод, создав, таким образом, просто – анатомию человеческой нерешительности. И остальные персонажи лишь для того, чтобы прибавить оттенков тревожной, метущейся из огня да в полымя «подколёсинской» душе. Даже изнывающая в девичестве Агафья, и неистово пытающийся,  женить приятеля, Кочкарёв – только свита, окружающая главного героя. Я повторяю – так задумал Гоголь.

Но не Гриша. Он повернул эту историю в сторону артиста, который интересовал его больше, чем кто либо из нас, для кого он, Гриша, выдумывал, создавал свой театр. Главным героем Гришиной «Женитьбы», должен был стать Илья Ильич Кочкарёв, он же Гнойный Глист Лёвушкин. В самом начале репетиций Сёма должен быть играть остроумного скучающего купчика, забавляющегося тем, что проверял на других силу своего острого слова. Но так как интеллектом Лёвушкин не обладал, юмор понимал только генитального характера – весёлого приколиста среднего класса из него не вышло. Несмотря на все Гришины старания, увещевания, просьбы, мольбы и клоки вырванной бороды. Тогда Максимов  сделал из него кукловода, демона, управляющего остальными точно марионетками. Кочкарёв Лёвушкина должен был гипнотизировать всех и каждого, как удав Каа в советском мультике про Маугли. Эта интерпретация Гнойному Глисту пришлась по душе – он себя видел исключительно движущей силой.

Но ровно точно таким же образом себя ощущала Алина Верхоянская. На самой верхушке самой макушки! И ни миллиметром ниже! Вместе с ней роль Агафьи начинала репетировать Маша Ветрова. И все мы были удивлены, как быстро и незаметно Маша перекочевала в компанию танцующих Дуняшек – персонажа, созданного исключительно для выноса подносов. Это было невероятно, так как Николай Васильевич в своей пьесе описывал точно Машу Ветрову – брызжущую женским соком, полногрудую красавицу. Рядом с Машей Алина, казалась вовсе бестелесной, молью с жиденькими волосёнками и скрипучим голосом.

- Ой, никакой перспективы…Какая из меня Агафья? – вздохнула Алина в гримёрке. Это было сразу после того, как объявили распределение. – Будь я, хотя бы, на двадцать сантиметров повыше…

- Ой, ну при чём здесь сантиметры? - шепнула ей на ухо Бурная Слава.
«И правда – при чем?» - подумала про себя Алина Верхоянская и больше этим вопросом не задавалась. Она всем существом ринулась в работу. И вот, однажды, Маша Ветрова опоздав на очередную репетицию, с удивлением обнаружила, что репетируется уже второй акт, а она, Маша, ни сном, ни духом…

- Он просто не хочеееет! Просто не любиииит меня! – безутешно рыдала она в гримёрке.

- Машка, брось вот это вот! Ты на репетициях сколько раз была?? Два?? Три?? Давай завязывай бухать и работать начинай!! И всё у тебя получится! – пыталась её вразумить Нонна.

- Чтоооооо????!!!! Вы  считаете  - я бухаю????!! Я лежала с тахикардией!! Я до толчка не доползала!! Вот хочешь, дай руку – послушай, как дышу!!!  - Маша стала дышать, раздувая свои богатые «меха», и заполнив алкогольными парами всё наше крохотное пространство. – У меня лёгкие через раз дышат!! А ты думаешь, что я бухаю!!! Ой, - она схватилась за грудь, - ой, девочки, плохо мне, сердце сейчас выпрыгнет…Ой-ой-ой, вызывайте скорую, - и она бессильно рухнула на стул, запрокинув голову и  мученически закатив глаза.

- Машенька… - позвала Нонна, - Машенька, ты меня слышишь?
В ответ открылся полный страдания Машин глаз.

- Ммммм…- простонала она.

- Машенька.. сердце с другой стороны… - Нонна положила ей руку на нужную грудь, и вышла.

С того момента Маша еще глубже погрузилась алкогольную депрессию, а Алина в спектакль. И по мере Алининого туда погружения, становилось ясно – и Гоголь, и Максимов, и Володин, и Лёвушкин останутся с носом – спектакль будет про Агафью-Алину, и только про неё! Реакция на этот факт была разной. Стас равнодушно пожал плечами и сказал:

- Окей.

Гриша пытался изо всех сил сотворить любимому артисту главную партию. Но чем точнее, демоничнее, весомее – возвышался Илья Ильич Кочкарёв в исполнении Лёвушкина,  тем шире распахивала Агафья полные ужаса Алинины глаза ,тем сильнее трепетала гоголевская героиня крохотным телом актрисы Верхоянской, и роль её  текла в зал мощной рекой.

Пережить подобное Сёма Лёвушкин был не в состоянии. Его, что называется, понесло.
И посреди репетируемого эпизода, однажды, раздалось еле слышное:

- Сука.-  Все, как по команде, замерли. Но продолжения не последовало, и репетиция покатилась вперед.

Диалог. Танец. Монолог. Снова диалог. Пауза.

- Тюзятина!!!! – завопил Сёма посредь сотворённой нами тишины.
Все опешили.

- Я не понял. Что случилось? – Гриша вырвал из бороды очередной клок.

- Она!!!!!!! – ещё истошнее выкрикнул Лёвушкин и ткнул длинным пальцем в стоящую на балкончике Алину. Рожу у него перекосило, Алинин талант, затапливающий всё кругом, жёг его, как калёное железо. – ТЮЗЯТИНА!!!!! Твоё место в ТЮЗе, поняла??!!!! Цыплят играть, поняла???!!! – Алина, конечно, понимала, откуда растут ноги у Сёминого гнева и только зло хохотнула.

- Правда?? Только цыплят?? -  она грациозно вильнула бедром.

- Шавка с улицы! Выучись сначала!! Потом на сцену лезь!! – у Алины Верхоянской было две болевых точки – маленький рост и отсутствие театрального образования. Лёвушкин треснул по обеим. Я уже упомянула о том, что в гневе Алине лучше не попадаться.

- Григорий Алексеич, - крикнула она металлическим скрежетом – Может, вы прекратите, это дерьмо?!!! – Гриша издал, какой то жалобный звук. Осадить любимого артиста, он был не силах. – Григорий Алексеич, я жду! – в голосе Алины прозвучала открытая угроза. Гриша ещё неистовее рванул бороду. Он, конечно же, не разделял мнения Лёвушкина, но противостоять ему не мог. Мы ждали, чем кончится партия.

- Ясно. – Раздалось сверху. Дальше Алина перегнулась через перила балкончика, на котором стояла, набрала в лёгкие побольше воздуха и смачно, по - мальчишечьи плюнула! Она сделала это мастерски! Плевок пришёлся точно в цель – и на носу у Гнойного Глиста повисла тяжёлая пенистая Алинина слюна!

Генеральная репетиция прекратилась. Кира ржал, сотрясая кулисы; Верхоянская и Лёвушкин орали друг на друга; Алексевна бегала вокруг них кругами, тоненько повизгивая про то, что театр это семья; Дуб возмущенно прочищал нос, бубня о непрофессионализме и о том, как в его первом театре за такое «знаете что было»; Маша Ветрова демонстрировала Анечке очередной синяк; Стас равнодушно уткнулся в текст роли; Нонна грызла яблоко; Лёшка на черном фанерном заднике мелом писал: «Мы – дибилы»; Гриша выбежал курить, проклиная тот день, когда увидел себя зачисленным на режиссёрский факультет.

Я не знаю, могло ли что то подобное произойти, ну скажем, в операционной среди хирургов? Однозначно – нет. Слишком большая ответственность. В бухгалтерии, в период квартального отчета? Маловероятно. Цифры и таблицы – не любят представителей бурного темперамента. В школе – на каком - нибудь педсовете? Снова вряд ли. А в театре скандал перед премьерой – явление обыкновенное.  Близость предстоящего премьерного показа, недоученные или наоборот зазубренные до рвоты тексты, вечная нехватка  репетиционного времени, костюмы и декорации, появившиеся ровно за день до дня икс … Достаточно одной искорки и общий нервный накал запылает, а весь театр в мгновение ока охватит бешеное пламя – в котором должно сгореть лишнее напряжение.

С чувством лютого раздражения мы разошлись в тот день по домам.


И снова полоумная труба жалобно взвыла в одиночестве.
    Мы стоим за кулисами. Уже другие. Собранные, серьёзные, объединённые  ощущением чего то волшебного, существующего только здесь, сию минуту. Вот это будоражащее, чувство, заставляющее кровь биться ключом – и есть никогда неизлечимая страсть к театру.

На сцене темно. Мы знаем, что в этой полной темноте на кровати сидит Стас, обняв колени с сумасшедшей силой, а в голове его сейчас несутся с бешеной скоростью обрывки  роли.  Мы знаем, что как только труба провоет трижды, на сцену выстрелит световой луч, обнажит летящие снежинки и Стаса, в это самое мгновенье беспорядочные обрывки гоголевского текста будут уже гармонично и стройно разложены в его голове, согласно порядку эпизодов. Мы знаем, что для него спектакль уже начался. Каждый из нас связан с ним сейчас невидимой нитью. И хотя мы за кулисами, мы дрожим той блаженной актёрской дрожью, когда на тебя устремлены несколько сотен глаз.

Алина стоит неподвижно, вытянувшись во все свои сантиметры. Она стоит на носочках, каждой капелькой крови, устремлённая далеко вверх. На самую верхушку самой макушки! И поэтому, мы чувствуем её – как что - то невероятно большое, горячее, вездесущее. Сейчас она выйдет, так, как будто все ждут только её, и будет так, как она захочет. Мы знаем, что это ЕЁ спектакль. И Стас знает, сидя на кровати под бумажным снегом; и Гриша, нервно теребящий бороду в зале. И Лёвушкин Гнойный Глист тоже знает. И точит его синий такой, склизкий червячок, который называется зависть.

Спектакль полетел вперед. И вот настал момент, когда Кочкарёв- Лёвушкин сообщает Агафье - Алёне, что жених почти готов, и что он - молодец, сделал для этого всё невозможное. От радости переполняющей Агафью, Алина должна сигануть с балкончика прямо на руки к Лёвушкину. Высота, с которой она должна прыгнуть – два с половиной метра. Сёма стоит под балконом. Алина опирается руками о перила, подпрыгивает, лихо перекидывает коротенькие ножки… Гнойный Глист делает шаг вперед…Крошечное тело Верхоянской рухнуло на пол!  Другая на её месте разбилась бы, но только не Алина Верхоянская! Я думаю, что после генерального прогона, она, что то подобное, если не предвидела, то - предчувствовала…Потому что падать она должна была вниз пятой точкой. Но перемахнув через перила, её тело совершило кульбит,  Алина приземлилась как кошка - на все четыре лапы. И сорвала оглушительный аплодисмент!!!

Ох, как перекосило  Гришиного любимого артиста!!!

Свидетели сего – я, так как должна была в этот самый момент давать сигнал на музыку, двести зрителей, которые подумали, что так и надо, и Гриша – он смотрел спектакль из зала. А на сцене находились только Агафья и Кочкарёв, то есть Алина и Лёвушкин. Все остальные стояли, кто за задником, кто за кулисами.
 
- Ты видела это, Вероника??  - в ярости зашипела Алина, когда  эпизод закончился.- Ты видела, что он сделал???

- Видела.

- Ну, всё!!! Я больше терпеть, не намерена!!

На одном из полукружий разъятого круглого стола, стоит крохотная Агафья – Алина. В свадебном платье. Одна. Глаза её, как два мощных прожектора, лупят в зал на полную мощность. И ни один зритель не скроется от их слепящего напряжения. Стас- Подколёсин сидит в профиль, также в сомнении обняв колени, в окне наверху, в том самом окне, через которое он удрал от своей невесты. Эти двое находятся в круге света. Каждый в своём. Снова трижды жалобно завыла труба. Пошёл снег. Агафья Алина – начала медленно таять в темноте и растаяла вовсе.

Арьер засветился холодным  Петербургом. Это сигнал всем, кто за кулисами. Мы закутали своих персонажей в зимнее, и, как тени, снова бродим в полутьме. Сверху на нас глядит Ваня Подколёсин. Это финал. Финал спектакля, который должен был быть уютным, рыженьким, бархатным, будто только тронутый увяданием осенний листок. А получился похожим на хирургический скальпель  – режущий, острый, сверкающий и холодный. Сейчас трубача оборвут на полуфразе, и все погрузится во мрак. Потом – раз, два, три, четыре – дадут полный свет, заиграет фортепиано, и мы двинемся на поклон.

-  Раз!  Два! Три! Четыре! - Скомандовала Бурная Слава – и вот музыки уже не слышно, её перекрывают аплодисменты.

Мы кланяемся ещё, ещё и ещё.  Алина держит за руки Стаса и Лёвушкина. Рожа у Сёмы напряжённая, Алина сжимает его длиннющую ладонь своей махонькой ручкой с такой силой, что приток крови туда прекратился, а кончики пальцев посинели. А силы у Алины мнооого! Даа, потерял Гнойный Глист чувство самосохранения, решив вступить конфликт с Алиной Верхоянской!! Гриша смотрит на всё это из зала. В глазах у него паника – нужно будет, как то утихомирить Алинин гнев, а это навряд ли удастся.


-  Алинушка! Солнышко!!! Как ты??!! – Гриша прячет глаза, как будто это он, а не Лёвушкин подверг её смертельной опасности.

- Как я?? Как я, Григорий Алексеич??!!!! Я возмущена!!! И я этого, - Алина открыла ладони. На них горели сине-красные гематомы. – Вот этого - так не оставлю!!! Вам ясно???!! Ясно или нет????!!! – Гриша повинно молчит. – Что вы молчите и дышите??!!! Вы не только режиссёр, вы – мужчина, в конце концов!! Вы понимаете, что я могла позвоночник сломать???!!!!

- Алинушка, милая моя, он сказал, что забыл, про прыжок, растерялся…. – мямлит Гриша.

- Растерялся????!!!!! – страшно закричала Верхоянская . – Знаете, вы сейчас поступаете ещё хуже, чем этот Гнойный Глист!!! Уходите. Мне переодеваться надо. – Алина отвернулась, показав, что дальнейший разговор не имеет смысла. Гриша, совершенно убитый, поплёлся в курилку.

Последний зритель, наконец, оделся и вышел. Я, Стас и Гриша раскуриваем последнюю вечернюю сигарету.

-  Григорий Алексеич! Ребят!! С премьерой! –   Петенька закуривает вместе с нами.

- С премьерой, Петь.

- Григорий Алексеич,  я завтра  приду только к своему выходу! У меня страшный синяк во всю ногу, еле иду! – это присоединяется  Маша Ветрова.

- С премьерой, Машенька! –  Стас протягивает ей зажигалку.

- С премьерой что ли!! И дайте барину прикурить, - запыхтел Кира.

- Барин сам себе на спички не заработал, - огрызнулась Нонна, которая не одобряла курение.

- Я заработал. У меня Ёлка все зажигалки потырила… - на меня с укоризной поглядели все курильщики, потому что Кира был не единственной жертвой.

- Да! Да! Я промышляю воровством зажигалок!!

Минут через десять труппа в полном составе дымила у входа. Не хватало только Алины и Гнойного Глиста.

- С премьерой Сёма, - робко выдавливает Гриша, выходящему Лёвушкину. Тот не поворачивая головы кивает.

 А дальше произошло вот что!  Иномарка, стоящая с погашенными фарами, и поэтому едва различимая в октябрьском мраке, хлопнула дверью и хриплый мужской голос позвал:

- Эй!! Ты - Лёвушкин? – уже двинувшийся от театра Лёвушкин, на секунду замер, и будто не услышав идёт дальше. Голос спокойно и настойчиво позвал снова – Я к тебе обращаюсь, длинный. Ты Лёвушкин? – Сёма повернулся. Рядом с машиной стояло пятеро здоровых, крепких мужиков. Он остановился прямо под фонарём, и было видно, как лицо его дёрнулось.

- Это ещё кто? – спросил Гриша.

- Алинкины братики, кто ж еще… - затягиваясь новой сигаретой, равнодушно сказал Стас.

 – Позвонила, наверное, - выдохнул дым Петенька, - я бы вообще убил за такое!! Вот у нас в Первике за такое бы….

- У неё разве столько братьев?? – недослушал Гриша.

- А как же – «с нею семь богатырей, семь румяных усачей» - прыснула Маша.

- Пять,  я насчитала пять, - прошептала я.

- Бугаи какие… - сосредоточенно затянулся Кира, - Вот где весь Алинкин рост..

- Это потому что мальчики в папу, а я как мама маленькая, - раздался спокойный голос Верхоянской. 

- Алина!!! Что это такое?? Чего ж теперь будет то?? – в голосе Гриши был неподдельный ужас.

- Ничего такого, что эта мразь не заслужила, - Алина смотрела на Гришу почти нежно.

- Чего- чего – кренделей сейчас красавцу твоему навешают и дело с концом, – хохотнула я…

Стас стал насвистывать похоронный марш...Петенька тут же, ногой принялся его отстукивать, Маша с Нонной в голос запели «тамм, там, тадам!», Анечка давай под похоронный ритм вертеться как на шесте, вытаскивая из под плаща идеальной красоты ногу. Лёшка усилил ритм хлопками. В общем, как говорит Анечка – Феерия!


- Прекратите! – шикнул Гриша.

 - Так ты, Лёвушкин, - уже утвердительно сказал главный Верхоянский, - Сюда подойди. Давай-давай, шевели булками. – Ах, какое смешное было лицо у Сёмы!!! Конечно же, он сразу понял, кто эти  злые дяди, и чего они от него хотят. И, о, чудо - куда - то делась вся спесь, которая давила ему на веки, создавая этакий философский прищур. Мне показалось, он даже в росте половину потерял, со страху. Короче, Семён Михалыч Лёвушкин, полными паники и мольбы глазами, искал спасения…

А потенциальные спасатели смотрели интерееесное кино, в котором справедливость всё таки торжествовала. Спасать Сёму, в любом случае, никто не пошёл бы. Во-первых – страшно! Во- вторых – заслужил!  А в третьих – выступив в его защиту, заработаешь врага в лице Алины, а вот это уже серьёзно. Поэтому, когда раздалось:

- Ребят, вы с ним? – мы враз загалдели, изображая увлечённый разговор.

 - Одинокий волк ты у нас, значит, - сделал вывод главный из пяти - Тебя пинками,  что ли, гнать? – и  хрустнул кулаками.  Лёвушкин затрясся, как осиновый лист и на нетвёрдых согнутых ногах засеменил к машине.

- Я, собственно…- тоненько мямлил он, часто моргая глазёнками - я домой собирался….

- Домой ты сегодня не пойдешь, - крикнул еще один из стоящих около машины.

- Точно. Не пойдешь, - согласился главный. И видимо, устав ждать, взял под руку, уже чуть живого Лёвушкина, подтолкнул его вперед. Гнойный Глист только испуганно, как воробей вертел головой по сторонам, в поисках спасения. Гриша хотел ринуться на помощь, но я остановила его:

- Друг мой, это вендетта.

- Чего? – не понял Гриша.

- Вендетта – кровная месть, выполняется только родственниками оскорблённого.  Участие кого – либо со стороны исключается, - перевёл Стас.

- Точно. Исключается. – подтвердила я. Лёвушкина в это время, одним лёгким толчком, засунули в машину. Хлопнули двери, джип газанул, посигналил нам на прощание и уехал. Мы  не могли сдержать смеха.

- Сейчас они его прокатят! Чувствую – завтра спектакль будет тот ещё! Я, собственно, домой собирался!, - Стас, очень похоже ,передразнил   нашего зазнавшегося коллегу, и мы снова сложились пополам от смеха, - Да бросьте, вы переживать, - ну врежут ему, для ума, чего с ним будет то?

На Гришу было жалко смотреть. Он чуть не плача, курил в ту сторону, куда полный богатырей джип, увез наложившего в штаны, Лёвушкина.

- Они же могут…

- Давно пора, - отрезала я, - может, этот штопаный гандон, окстится наконец…

- Вероника!!! – взмолился Гриша – Как ты можешь??!!

- А чего я такого сказала - то??

- Презерватив!!! Ты должна была сказать – штопаный пре-зер-ва-тив! Слово гандон, плохое слово, – все ещё сквозь смех, отреагировал Стас.

- Ребята!!! Это же ваш коллега!!

Мы смеёмся.

- Ну и идите вы! – Гриша бросил окурок в сторону урны. Не попал. – Может в полицию позвонить? Кто-нибудь номер запомнил?- мы ржём ещё громче. Гриша пошёл к автобусной остановке.

- Гриш!! Ну, подожди! Ну чего ты нашёл, из за кого переживать!! – в ответ Максимов, не оборачиваясь, махнул рукой.

- Брось, Ёл, хочет идти – окей пусть идёт.


Конечно же, на следующий день все нетерпеливо ждали Лёвушкина, ведь богатыри увозили его на глазах у всей труппы.

Он появился перед нами за полчаса до начала.  Загримированный, и в костюме. Присмотревшись, я поняла, что рисовать гримом синяки сегодня Семёну не пришлось.
 
- Коллеги, - он стоял с опущенной головой, - я собрал вас, чтобы…

- Сообщить пренеприятное известие – продолжила классика Нонна.

- Пожалуйста, будьте добры, я не отниму у вас много времени, - Лёвушкин сложил руки в молитвенном жесте.

- А чё такой пафос то? – пробасил Стас.

- Итак, - не обращая внимания, продолжал Гнойный  Глист, - Я хочу попросить прощения у Алины Верхоянской, - слова извинения вылезали из него с трудом. Он всё время сглатывал, как будто хотел запихать их обратно. -  Я был не прав…- лицо его приняло выражение благородного раскаяния. – Я получил по заслугам… Я…прошу – Алина, прости меня за мою слабость, за мою гордость…и… - тут он завис с лицом распятого Христа.

- И предубеждение! – ляпнул Кира. Физиономия Лёвушкина дёрнулась в предсмертной муке.

- Я…очень восхищаюсь тобой, как актрисой….- здесь прыснула Нонна, не выдержав этого кривлянья. Все знали, что предмет восхищения Лёвушкина, только собственная персона.

Он замолчал, играя перед нами невозможность говорить от мощи покаяния. Все ждали, что ответит Алина.  Она стояла и спокойно ждала конца монолога.

- Я тебя услышала.  – слова из неё вылетали, как только что отчеканенные монетки.

– Только знай, - Алина понизила голос, и сменила тон на почти материнский, - Знай, гадёныш…Я. За тобой. Слежу. – И ушла со сцены.


А дальше – было молчаливое противостояние. Конечно, Сёма больше не рисковал. Он пытался обыграть Верхоянскую. Обыграть там, где она его затмевала. То есть в «Женитьбе». Но Алинина Агафья, неизменно блистала, сделать с этим ничего было нельзя. И Лёвушкин ненавидел этот спектакль всем сердцем!

Не любил его и Гриша. Он был из тех режиссёров, которые всю жизнь работают для одного артиста. Так их придумали. Им не интересно про всех, только про одного!!  И Грише интересно только про Сёму – Сёма в центре, остальные по краям… А  вышло вон чего!

- Совсем не то вышло, Ёлка… - часто сокрушался Гриша.

- Да классно всё вышло, Гришенька!!! Только вот с теплом и уютом как то не задалось…Но, мы ведь не про это?

- Не-а. – и мы засмеялись.