Из книги Яснополянские истории

НА КУМЫСЕ. ИЛИ ВЛИЯНИЕ СТЕПИ НА ЯСНОПОЛЯНСКОГО ЧЕЛОВЕКА

               
"…Живём в кибитке, погода прекрасная. Я нашёл приятеля Столыпина – атаманом(?) в Уральске – ездил к нему и привёз оттуда писаря, но диктую и пишу мало. Лень одолевает на кумысе". (Лев Толстой, дневник лета 1852 года).

В 2014 году я получил приглашение в столицу Республики Казахстан город Астану, на научно-практическую конференцию, посвящённую 10-летнему юбилею Музея Первого Президента Республики Казахстан Нурсултана Абишевича Назарбаева.
В своём докладе на пленарном заседании я призывал наших казахстанских музейных коллег, художников, писателей, журналистов и всю Национальную академию наук не разбрасывать, а сохранять для себя и потомков имеющиеся у их замечательного казахского народа и всех других народов многонационального Казахстана непреходящие вечные ценности. В том числе, в первую очередь, объединяющую всех нас и наших предков, вместе победивших фашизм, общую знаковую систему - письменность. Кириллицу.
А главное, постараться сохранить неразрывно объединяющий нас в единую культуру, делающий всех нас понятными и открытыми друг другу - русский язык. Язык, который уже будучи зрелым человеком и признанным авторитетом великой степи, основатель письменной культуры казахов Абай Кунанбаев по своей мудрой воле сумел выучить и глубоко понять.
Многие убелённые сединами учёные и писатели в знак одобрения и поддержки этой, не только и не столько моей, но их жизненной позиции, аплодировали стоя, потому что все труды их многолетней научной и творческой работы, со сменой «кириллицы» на «латиницу» станут недоступными для их же народа. Это очень тяжело осознавать, особенно в том возрасте, когда «свет в конце тоннеля» с каждым днём становится всё ближе и явственней.
Мой доклад ничего не изменил, да и не мог изменить. Что такое голос пришлого музейщика из России против воли «отца нации»? Но свой взгляд и честное мнение я высказал и все кто пожелал их услышать – услышали, поняли и даже неожиданно для меня открыто поддержали. Долг сотрудника толстовского музея перед «кириллицей», русским языком и братским, очень любимым мной Казахстаном был выполнен, но внутреннего удовлетворения, чистой совести и душевного спокойствия не было и в помине. Очередная победа политики и прагматики над исторической памятью и романтикой. Жаль…

…С директором заповедника-музея Абая, Жандосом Магазбекулы Аубакиром я ехал теперь в город Семипалатинск (по теперешнему Семей), поклониться таланту, творческому подвигу и памяти Абая и побывать у мавзолея, их общего с большим поэтом и последователем Льва Толстого Шакаримом  .
Конец августа. Степь – выжженная, монотонно-однообразная под белёсым, выцветшим на азиатской жаре небом. Семьсот с «хвостом» километров отчёркнутой под горизонт дороги, по миру, окрашенному только в серо-жёлтые тона, по настоящей материковой казахстанской степи в её природном состоянии, и истинном, ускользающем как горизонт смысле. Неохватная, несокрушимая и неотвратимая как сама смерть степь, перетирающая в мелкий песок между гладкой бескрайней равниной и бусово-седым небом души, народы и само время. Она своей неизменностью и безразличным величием впечатлила меня куда сильнее, чем даже бескрайние бездны солёного приполярного океана, могучесть которых я успел сполна ощутить и оценить за годы корабельной службы на Северном флоте.
Из энциклопедий и исторических хроник я знал, что имя Великого хана Чингиза переводится, как «могучий» или «океан». Правильнее было бы назвать великого завоевателя « не знающий границ», или просто «степь».
Океан воды, он, ежесекундно живой и страстный, качающий и бросающий, ни при свете дня, ни в темноте полярной ночи не дающий ни на мгновенье о себе забыть. А она, степь? Езжай, скачи, иди, прыгай, стой, сиди, лежи и умирай – она полная невозмутимость знойного полудня Мира. Она, сама Азия - величайшая равнина планеты Земля.
…Наш разговор с Жандосом Магазбекулы под ровный гул бывалого мерседесовского «двигателя-милионника» течёт размеренно и неторопливо, как песок в древних часах - одновременно и ни о чём определённом, и в то же время обо всём. О самом главном и вечном. Слово к слову, мысль в мысль, километр за километром. С каждым часом езды я физиологический и я осознающий, невидимый, но помнящий, всё больше и больше возвращаюсь к своей сибирской по рождению и предкам глубинной сущности. Моя ушедшая за годы жизни в европейской России азиатская константа через мои лёгкие, поры кожи, через глаза, уши и волосы просачиваясь, вырывается на встречу родному ветру и небу.
Не придуманная, искренняя и этнографически правдивая сибирская байка:
- Как, спрашиваешь, доехать? Да просто. Едешь прямо… А какой сегодня день недели?
- Понедельник.
- Ага… Тогда едешь всё прямо, в четверг свернёшь направо, в субботу налево и на малу Пасху (воскресенье) ты на полпути.
Она, эта самая ситуация, вдруг самопроизвольно и гармонично перерождается из шуточной байки в забытую, хлопотную, опасную для жизни, но счастливую в своей вольности реальность. Благо, собеседник умный, широко образованный, начитанный, не скуп на слова, но и не болтлив. Редкостное везение… Так мы и ехали - только благодаря надёжному немецкому спидометру и верстовым столбам уверенные в поступательности и правильности нашего движения. Азия… Степь.
Вдалеке (или недалеке?), справа от серой асфальтовой дороги-стрелы, метрах в тридцати – пять нарядных юрт. Кафе.
- Заедем? Отдохнём, перекусим… Я его знаю, хозяина – Аманжол. По-русски называют Женей. Шашубаев. Хорошо кормит. И кумыс хороший. Стихи красивые пишет. Про степь. Про курганы… Вы не поверите – он стихи пишет на русском языке.
- Да ну?! Тогда обязательно надо заехать.
В жёлтом пламени пыли (она здесь почему-то не клубится, а именно пылает за тобой, как огонь (может быть потому пылить и пылать слова однокоренные), мы подъезжаем к степному «микроаулу». Выходим из машины и, оставляя на серо-жёлтой земле моментально оплывающие кляксы следов, идём к юртам, смотрящим входами от дороги в степь.
- Ас-саляму аллейкум, хозяин.
- Здравствуйте. Ваалейкум… Отдохнуть? Покушать? Проходите вот сюда.
- Спасибо большое.
В сумеречную юрту, после яркого зноя, входилось подслеповато, но бесстрашно и охотно.
- Кумыс какой будете? Однодневный, двухдневный или трёхдневный?
- Спасибо. Начнём, пожалуй, с однодневного и дальше…
- Хорошо. Кушать?..
- Бешбармак. А лапша дунганская бывает?
- У меня есть. Только будет готова чуть позже. Хорошо?
- Нет, не нужно, я просто так спросил, по старой памяти. Бешбармак и что-нибудь чисто мясное из баранины или конины.
- Хорошо, из барана… Конину я у себя не держу.
Вошедшая через минуту молодая красивая кызымка поправила лежащие на кошме перед достарханом матрасы-курпачи и подушки. Ещё через пару минут она принесла тяжёлый, слезящийся холодом влаги кувшин и три вместительные пиалы.
- Рахмет.
- Угощайтесь, пожалуйста.
Налив до краёв две пиалы, девушка ушла. Мы скоренько утолили первую жажду, и теперь уже Жандос на правах хозяина стал наливать кумыс. Кумыс оказался живым, подвижным, очень скоротекущим напитком.
- Жаксе кыз…
- Жаксе. Хорошо. Красивая девушка… Откуда знаете?
      - Это первое в моей жизни, что я сказал по-казахски. У меня было много родни в Южном Казахстане: Талгар, Каскелен, Урджар… Они с Алтая туда после войны переехали за хорошей жизнью. Я летом иногда ездил к ним в гости... Сейчас связи уже давно нет. Старики наши умерли, а мы, как они, родниться не умеем… Так и потерялись. Но «жаксе кыз» я не забыл – это теперь до самой смерти. Давай выпьем за жаксе кыз!
- Давайте.
Кумыс был холодный, кисловато-резковатый и наверное от этого такой «шустрый».
- Теперь за благоприятный исход нашего авантюрного предприятия.
- Жаксе.
- Давайте теперь за великих Толстого и Абая!
- Отлично. Просто замечательно, Жандос…
Проворная, как её кумыс, девушка-казашка принесла беш-бармак и грузный кувшин теперь уже двухдневного кумыса.
- Ну теперь пора за 25-летие закрытия Семипалатинского ядерного полигона.
- Давай, за полигон, Жандос Магазбекулы…
Потом юная нимфа азиатских степей принесла ароматную тушёную баранину в глубоких мисках и одарила нас кумысом уже аж трёхдневной выдержки.
- Геннадий Леонидович, я, наверное, от трехдневного воздержусь. Мне потом ещё за руль…
- Понятно, Жандос… Кумыс – дело добровольное, а тем более, что через пару-тройку часов за руль.
Зашёл хозяин кафе, и мы стали знакомиться. Мой казахстанский коллега на мгновение замешкался, видимо, размышляя, как нас представлять. Дело в том, что по возрасту Жандос Магазбекулы был заметно моложе нас с хозяином (примерно ровесников), и скорее всего размышлял о том как правильнее называть друг другу наши имена – по-европейски или по-азиатски, с отчествами или без.
Однако, мы были в казахстанской степи, а потому представление включало в себя не только желательные в Европе имя, фамилию и род занятий, не только принятые в России имя, отчество, фамилию, род занятий и должность, но и традиционно-протокольные в Казахстане фамилию, имя, отчество, род занятий, организацию и должность в ней, а также членство в творческих союзах и международные премии. Если есть титулы, то тоже можно, но только – в конце. Папример: «Да, и ещё маркиз… Да, кстати, граф…».
По окончании церемонии выполнения всех положенных уважаемым людям знаков почтения и признания заслуг мы опустились наконец к столу. Всё таки как мудры наши азиатские обычаи – ты знаешь, как говорить и как понимать собеседника, а он не мучается мыслями, как понимать тебя. И если ты не оценил шутку уважаемого человека - вини в этом только себя. Значит слабоват ты братец умом или туговат ухом.
Наконец-то приятно подтвердилась моя догадка о назначении принесённой заранее третьей пиалы.
- Как Вам у нас нравится? Жандос Магазбекулы у нас уже не первый раз. Мы знаем, он большой человек – директор музея самого Абая. И ему у нас в гостях, кажется, хорошо.
- Мне тоже нравится. Я, правда, не такой большой человек как Жандос Магазбекулы, но тоже иногда люблю вкусно поесть. А у Вас ещё и кумыс замечательный… Жаксе.
- Спасибо за добрые слова. Тем более на нашем языке… Правда, мы здесь на Северо-востоке больше говорим якши, а не жаксе. Но Вам, в толстовских краях, такие тонкости, наверное, не известны.
- Говорят, Вы пишете стихи?
- Каждый живущий в степи казах сочиняет стихи, но не каждый их пишет.
- А не казах?
- Каждый живущий в степи – казах.
- А волк, например?
- Волк тоже казах.
- Интересно. Я где-то когда-то читал… Казах, это на древне-тюркском значит, вольный, свободно скитающийся. Да? Это тогда когда люди, живущие в степях, ещё не поделились на отдельные этносы?
- Примерно так.
- Мне сказали, что Вы пишите свои стихи на русском языке? Правда?
- Вольный человек волен писать на любом языке. Абай тоже умел и писал на русском. Вы знакомы с Абаем?
- Если я у Вас в гостях с директором заповедника-музея Абая Кунанбаева, то, понятное дело, что не могу знать этого мудрого человека лично. Какой же истинный мудрец позволит сделать себе музей ещё при жизни? Нет, я знаком только с частью того, что Абай написал… И то, только в переводе. Вот если бы в подлиннике?..
- Не пробовали выучить казахский язык?
- Мечтаю… Но боюсь, что тогда переберусь в степь и буду писать только на казахском. А на каком языке ещё писать вольному человеку? Только на вольном. Кстати… У меня есть друг, Константин Александрович Шестаков, журналист. Он закончил журфак Каз ГУ и работал в Казахстане: Аку, Павлодар, Целиноград… Простите, теперь Астана. У него был ещё по молодости его старший друг, казах, который как и Вы, писал стихи на русском языке. Удивительные стихи. Да Вы, может быть, о нём слышали - Жанаталап Нуркенов? Но жил он, почему-то в городе, а не в степи... Это как?.. Исключение?
- Да, я знаю его стихи. Он павлодарский. Это, как и всё у нас, совсем близко. На самом деле, очень хорошие стихи. Как Вы сказали – удивительные. Особенно эти:
Заря зардела на ветру,
И в синеву рассвет плывёт,
Проснулись кюи — и от струн
Над степью кинулись в полёт.
Чабан утихшую отару
Встревожил щёлканьем бича,
Караторгай вдали растаял,
Себя с лучами повенчав.
Ссыпая трель неимоверную,
Он выше, выше к солнцу рвётся...
Я степь люблю!
Я здесь уверовал,
Что нету музыки без солнца…

Я скажу Вам так – для вольного человека и город – степь.
Снаружи, за мягкой стеной, подъехала, остановилась и замерла легковая машина.
- Спасибо за очень приятную беседу. Рад был познакомиться с человеком, приехавшим от самого Льва Толстого.
- А я – с казахским поэтом, помнящим наизусть стихи близкого друга моего близкого друга. А главное, пишущего стихи на вольном русском языке. Может быть, и я когда-нибудь выучу язык моей воли. Я ведь тоже «азият», только родился по ту, восточную, сторону Иртыша.
- Приезжайте ещё. Буду всегда очень рад Вам...

Мы на «ход ноги» выпили вдвоём ещё по одной пиале трёхдневного кумыса и расстались с добрыми, как я думаю, помыслами.
То что я начал замечать в себе ещё на втором кувшине кумыса и то что тогда показалось мне полусонными видениями после шести с лишним сотен километров по переливающейся, как прозрачная речка, знойной дороге, после доброй беседы с добрым человеком, углубилось, прояснилось и закрепилось во мне иной реальностью.
Августовская выжженная степь, постепенно раскрываясь и обволакивая собой, стала изменяться, таять и густеть и, наконец, обрела совсем другие краски и смыслы. Она перестала быть равнодушной ко мне, а я вошёл и поместился в ней. Разум мой был чист, прозрачен и… ленив. Он освободился от суеты и был без всякого напряжения совершенно доволен одним непрерывно длящимся мгновением. Он не оглядывался, не рвался вперёд и не озирался по сторонам. У моего ума - всё время жующего, всегда голодного постояльца - теперь всё было, вовремя, так, как хорошо именно сейчас.
Я обрёл временной покой или мираж счастья? А что счастье, если не мираж? Мудрость или отдых? Или я стал казахом?.. Вольным скитальцем, которому до времени больше ничего и больше никуда не надо? Всё позади меня, кроме нескольких близких людей, стало не просто не важным – оно стало ничем и ни для чего. Просто призрачным колебанием горячего воздуха, стремящегося к прохладе космоса от серого, раскалённого, пахнущего мазутом асфальта, дороги от долгого безделья и скуки знойного дня претворяющеся живой прозрачной и текущей по серой гальке рекой.
Где-то в районе кончиков волос моей оскудевшей в ненасущных заботах седеющей чёлки вились и плясали совсем не обязательные к исполнению, но забавные на вкус и вовсе не случайные желания. Хорошо было бы, например, чтобы десяток баранов, пасущихся невдалеке увеличился раз в 1000… Примерно до горизонта. Чтобы красивая молодая казашка смотрела в мою сторону с искренними вниманием и покорностью, но… Не как на отца или старшего родственника. Чтобы рядом были самые мудрые, добрые и милые сердцу люди, встреченные за всю жизнь… И чтобы самому быть для них всегда желанным, интересным и ненадоедающим собеседником. И чтобы я так жил... Всё время!.. Так-так-так-так…
Но нет – так просто нельзя. Есть люди, которые дороги мне, которым дорог я, люди, которые ждут меня и которые в чём-то от меня зависят. Обязанности, обязательства, семейный долг, устремления… Из-под них вначале скромно и даже стеснительно, начинают выползать мечты, хотения, предпочтения, желания, вожделения и прочие «-ия». Ой… Как же трудно стать и ещё трудней остаться истинным казахом, который может им быть даже в городе… Но как хочется. Ещё хотя бы недолго… Всю жизнь.
«Лень одолевает на кумысе…» - ну уж если и его, великого сеятеля Льва, одолевала на кумысе лень, то почему и нам, дав отдых ногам и немножко расслабив мозги, хотя бы ненадолго ощутить себя казахами, что на древне-тюркском значит «вольные», «свободно скитающиеся». Хотя бы в недолгих мечтах, посреди бескрайней степи, после чудесных стихов и доброго кумыса:
- Я степь люблю!
Я здесь уверовал…
Якши.