До 13 апреля

Глава I: Пролог

Солнце погружалось в землю, а Луна довольствовалась своим подъемом и центральным положением в небе, в котором уже парили серебристые звезды. Обвести бы их на системе Декарта — и появится необычная многоугольная фигура. Возможно, это и есть какое-нибудь известное науке созвездие.  Впрочем, какая разница? Все, что можно было узнать, давно открыто. Хотя, подождите. Что это за небесный объект там, за линией электропередач? Ах да, это новый спутник — «Вольдемар Третий». Ему около года, вроде бы в 2059 запустили. Тогда ничего удивительного. Я думал, может далекая планета, где молочные реки…  Впрочем, этих сказок я наслушался в детстве от своего дедушки, который любил подобные байки, рассказывая о своем детстве во время «застоя». Хотя, может, и правда. В любом случае это было слишком давно, чтобы сейчас разбираться, что там да как. А слева от ЛЭП старый-старый потрет Гагарина, наполовину стершийся. Вместо улыбки — пустота, которая скорее смахивала на звериный оскал, вместо мундира — нелепо пририсованное тельце.
Будильник звонит. Половина восьмого. Зачем мне он вечером? В подобные выходные дни я частенько путаю сон и явь — и из-за подобного сюрреализма случаются проблемы, которые наводят окружающих на мысль о том, что я сумасшедший. Однако сегодня я чувствовал себя бодро. Достав из кармана телефон, я выронил кучу скомканных бумажек: расписки, чеки, платежки за лавочки, дорогу, фонари в моем районе. Ветер подхватил все это, и лишь один из чеков мне удалось поймать. Это была квитанция, которая гласила, что я оплатил штраф: громкое прослушивание музыки, официально не рекомендованной к ознакомлению. Закладываю в этот клочок табак и закуриваю…
Темнеет. Императорские дроны начали закрывать собой звезды. Сон повлек меня в комнату — я прыгнул на диван и вмиг заснул…

Глава II: Сон первый

Какая-то будто бы старорусская деревня. Мельница, плетень, церковь. Видимо, это все же село. Я прохожу сквозь ворота в населенный пункт, который казался полностью заброшенным. Причем неслышно было даже собачьего лая, но ведь здесь в любом случае должен быть хотя бы один пес. Колодец, крыша которого рухнула. Ведро было полностью изрешечено. А вот и церковь — небольшая деревянная часовенка. Двери нет. Захожу туда. Почему-то несколько тревожно. Темная высокая тень в свете свечей.
- Не бойся. Я не причиню тебе вреда, - сказал кто-то. Очевидно, эта тень и еще более, очевидно, что это был батюшка. Я вздрогнул.
- Я и не боюсь. Но кто вы? – именно такую реакцию выдал я.
- Я отец Сергий. Настоятель храма, - спокойным и, наверное, даже добрым голосом отвечал он.
- Но почему вы здесь один?
- Все, кто здесь жил, ушли.
- Но куда? – ничего кроме вопросов в моей голове не появлялось.
- Счастье ищут, - без единой паузы отвечал святой отец. Я решил подойти поближе и начал допытывать его дальше:
- Что это значит? Куда? Как вы здесь один? – мой голос стал взволнованным.
- Меня прокляли, вот я отмаливаю грехи, - он все так же спокойно отвечал. Я решил подойти еще ближе.
- Какие грехи?
- Будешь много спрашивать — отправишься на архипелаг,- уже с какой-то ухмылкой говорил он. Мне показалось, что я знаю его. Он резко обернулся и выдал почти истерически:
- Ты не знаешь, как обустроить Россию, дурень, а я вот знаю, - это Солженицын? Он начинал кричать:
- Если бы США сбросили бомбу, они были бы вполне правы, - он схватил меня за плечи и тряс.
- Нет!!!- я заорал во все горло.

Глава III: На рассвете

Пот по всему телу. Невероятно жарко, хотя апрельские ночи по обыкновению весьма прохладные. Приподнимаюсь, облокачиваюсь на локти и случайно  задеваю кнопки пульта. Подул прохладный воздух кондиционера, включился настенный телеэкран. Репортер привычным журналистским тембром оповещал нас о количестве раненных и погибших на Сицилийском фронте:
«Солдаты императорских войск подняли стяг над кафедральным собором Палермо, прогнав американские войска из южной Сицилии. Не обошлось и без потерь. 495 человек погибли при выполнении операции…»
Я выключил телевизор. Не люблю слушать о таком. Несколько сотен человек — горстка среди десяти миллиардов, растворяющаяся песчинка в мировом океане. Но нет. Этот цинизм не способен потушить во мне мысль, что у каждого из этих парней были отец и мать, друг, с которым они вместе запускали воздушного змея в ветреные дни, мечтая попасть в далекие галактики. У них могли быть жены и дети, ждущие папу дома. Их девушки уже планировали будущую семейную жизнь. Они ведь могли просто любить кого-то, кто не догадывался, что вот этот вот паренек думает о ней. И ведь раньше этого отстраненного человека они и не замечали, но вот сейчас не заметить его просто невозможно. Где-то вдали, в Сибири или даже на Дальнем Востоке, скажем, в Хабаровске пес каждую ночь видит сон, как его хозяин, которого он в былые годы ждал из детского сада, позже провожал в школу, а потом и на фронт, открывает калитку частного дома. Но он уже не вернется. Вой пронесется по всему Амуру и навсегда останется парить в воздухе, напоминая всем об этой обыденной, но все же трагичной истории.
Я не заметил, как начался рассвет. Звезды стали исчезать, утопая в багровом небе. Кровавое, оно будто бы отпечатало новости, которые я слушал десять минут назад. Раньше я думал, что искусство — это отражение существующей реальности. Выходит, на самом деле природа. Она способна воспринимать информацию и чувствовать? Или это просто я такой впечатлительный?
Сотовое устройство зазвенело марсельезой. Я почему-то вздрогнул, хотя и нарочно поставил эту мелодию на звонок. Мне нравится этот марш. Какой-то он жизнеутверждающий. Это радостный крик ребенка, бегущего за  ховер-поездом нового образца, изобретением, казалось бы грядущего века. Марсельеза без слов взбодрила меня. Уверенно кликаю по зеленой кнопке. Кажется, это мой агент, который по совместительству еще и мой корректор, а также редактор:
- Эдик, я приготовила твой сборник к изданию. Не знаю, кто его прочтет,- с иронией, но с каким-то снисхождением говорила она, посмеиваясь. Мне всегда не нравилось подобное с ее стороны, но я закрывал на это глаза, ведь процентов девяносто работы лежит на ее хрупких плечах, я лишь «вольный художник», в свободное время (то есть почти всегда), занимающийся кутежом. – Но мне понравилось. Не все, но вот это хорошо было:
                Эта арка, как вечность души,
                Пусть скрипят, но приятно, качели;
                Этот двор, эта вся моя жизнь,
                И я в эту жизнь верю.
- Да. Привет,- она столько всего сказала, что я не успел и слова вставить. – Глупая уличная поэзия, - сказал я, сам так, не считая, но чтобы не согласиться с ней и, возможно, даже разозлить. – Есть и получше.
- Не сомневаюсь, - она говорила более официально. — Есть же Крученых, Бунин, Бродский, — снова смеялась она, но уже как-то искренно и живо.
- Ага. К черту их, - я выдал в отместку. – Спасибо. С какими журналами выйдет договориться?
- «Имперский вестник» точно забракует. «Черная сотня», очевидно, тоже. А вот «Современник», «Бронепоезд» и «Огонек» вполне смогут, думаю. Им, правда, может достаться, - видимо, она говорила со мной и листала блокнот. Бетти, или Лиза (более привычное для русского уха имя), училась со мной еще в центральном столичном колледже имени Столыпина. Статусное учебное заведение, всех заставляли ходить в галстуках, мы изучали правила этикета и обществознание. Должны были стать работниками канцелярии, но что-то пошло не так. Я еще со школы писал стихи. В университет я поступать уже не хотел, да и вряд ли бы поступил, собственно.
- Тоже так думаю. Ты свяжешься с редакторами или мне самому встретиться с ними?- зевая, спокойно говорил я.
- Давай, наверное, я, Эдвард, - задумчиво ответила Бетти.
- Может, вместе?- почему-то предложил я. Однажды в очередной пустой день, когда я толком ничем не занимался и сибаритствовал в меру своих возможностей (в целом, сейчас все также), я увидел ее на пешеходном переходе. Она уставилась в одну точка на другой стороне улицы. Зазвенел трамвай, но она по-прежнему не была сфокусирована на чем-то своем. Я приблизился к ней и схватил ее за рукав, буквально толкнув ее на прежнее ее место остановки. Выяснилось, что она также нигде не работает и уже намеревалась отправиться диктором на туристический космофрегат. Так Бетти и стала этакой Крупской при Ильиче, с той только поправкой, что она не моя жена.
- Как хочешь. Лишний раз бы отдохнул. Хотя от чего? Только побрейся, иначе опять подумают, что принесли деревенскую поэзию,- она говорила с настойчивостью школьного классного руководителя.
- Ладно. Ладно, - поскорее я хотел свернуть разговор. – До встречи.
Ее голос сменился пением птиц, садившихся на аэростоянках. Было уже совсем светло, при этом циферблат указывал только половину восьмого. На проспекте никого еще не было. Удивительно, почему она так рано проснулась? Ладно я, совсем потерявшийся во времени. Но она… Впрочем, неважно. Не самое плохое утро.

Глава IV: Редакция

Китайские воины всегда перед тем, как отправиться на войну, принимали ванны. Считалось, что нужно уходить на тот свет чистым.
Я набрал раковину дополна холодной водой. Такой необычный способ взбодрить себя сутра. Я умывался, ныряя головой в почти ледяную воду. А на заднем плане работал архаистический персонаж прошлого века — магнитофон, который ловил забытые всеми радиостанции. Он настолько же ненужный в массовом понимании, как и моя деятельность. Поэзия — бродяга в твоем подъезде. По крайней мере, она потеряла былое значение, и теперь она скорее что-то вроде поп-конвейера, изрыгающего все, что только возможно. Высокий уровень цензуры достигнут не путем жесткого отбора, а скорее добрым киванием и дозволением просачиваться в ремесло всем, кто хочет. Причем не важно, что он делает. Это графоманское обилие (в худшем значении) попросту заслоняет несвоевременное и смелое, хотя порой и неуклюжее творчество. Поэтому широкий «рынок поэзии» и не только просто необходим, чтобы ничего подобного не просачивалось.
«Марс стал доступен для посещения всем желающим. Рабочие слои и разночинцы только со специальными справками» - слышалось по радио.
«Интересно, кто я? Рабочий или разночинец?»- подумал я и засмеялся.
Зеленая толстовка — наследие 20-ых годов, а может, и более ранней эпохи, под ней клетчатая рубаха; джинсы, которые держит ремень и рвущиеся кроссовки. Мой прикид. Стоило хотя бы надеть пиджак, но нет. Пусть видят, что это я им нужен, а не наоборот.
Спускаюсь на скоростном лифте и отворяю входную дверь. Там меня уже ждет Бет, чем-то недовольная и взволнованная:
- Ты бы еще скафандр надел.
- Как ты здесь так быстро появилась? – я стал переводить тему.
- Я умею временем распоряжаться в отличие от тебя, - серьезным голосом ответила она.
- Ну что же. Пройдемте на метро?- я начал ерничать, чтобы развеселить себя же.
- Пойдем, - засмущалась она.
Редакция «Современника» располагалась в спальном районе, но, тем не менее, не далеко от центра города. Старое кирпичное здание гласило, что построено оно было в 1951 году. Сталинка, на крыше которой располагалась платформа для аэро и небольших шаттлов, напоминала представления о будущем советских подростков.  Подходим к двери. Надо сказать, что дверь относилась к началу нашего века: железная, с домофоном и прозрачными прорезями на ней. Набираем код, год рождения Пушкина. Символично.
По лестнице поднимаемся в редакцию. Потускневшие окна, паутина по углам — именно так выглядел подъезд. Облокотившись на высокие перила, я разглядывал побеленный потолок.
- Скорее. Чего тормозишь?- выдала Бетти.
- Идем-идем,- все также смотрел я в потолок. Что-то было во всем этом. Представитель прошлого посреди наступившего будущего. Нечто народное. Грязное, некрасивое, но как подобает быть чему-то живому, что существует.
Вздутая дверь редакции — деревянная, обшитая тканью, под которую, видимо, было что-то набито.
Редактор — заметно пожилой человек. Морщины на его лице, словно рассказывали бесчисленные истории, которые ему удалось пережить, находясь в богемном обществе: все скандалы, достижения, курьезы и трудности. Его глаза говорили о безысходности, а его кабинет был музеем несбывшихся мечтаний.
- Добрый день, - устало произносил он. – Меня зовут Дмитрий Иванович Никитин. Что вы хотели? – как будто, с нежеланием видеть нас он спросил, однако за этой надменностью виднелась заинтересованность выслушать нас.
- Меня зовут Эдуард. Это мой агент — Лиза, - представительно начал я.
- Можно просто Бетти, - вставила она.
- Очень приятно,- несколько добрее стал его голос.
- Мы бы хотели договориться с вами о выпуске моего сборника в вашем журнале. Думаю, не откажите,- я говорил с некоторым почтением.
- Порнография, политический подтекст, пропаганда разложенчества присутствуют?- с какой-то неофициальной, а скорее дедовской строгостью спросил он.
- Только первое,- смеясь, сказанула Бетти. Я опешил. Кажется, Дмитрий Никитич тоже. Но через пару секунд старик рассмеялся.
- Хм. Мы учтем это. Экземпляр сборника есть с собой?- он говорил все более и более неформально.
- Эм, нет…- замямлил я.
- Вот. Держите,- как всегда выручила Бет.
- Если все будет нормально, уже в следующем номере будет издан ваш сборник. Позвольте, как ваша фамилия?
- Вениаминов,- четко сказал я.
- Читал вас в «Огоньке». Очень недурно. Настоящая поэзия. Вот только нежизнерадостно.
- Таков я.
- И продолжайте гнуть свою линию, - он начал водить указательным пальцем, как бы наставляя. - Иначе вольетесь во всеобщий хаос.
Мы попрощались с редактором. Надо сказать, что меня несколько развеселило происходящее, и домой я вернулся в светлом настроении. Я скинул на стул верхнюю одежду и решил прилечь на диван перед тем, как поужинать. Но как это обычно бывает со мной, я уснул.

Глава V: Сон второй

Дом культуры «Молодость», что недалеко от трамвайных рельс. Что-то тянет меня к прозрачным дверям. Я вхожу туда. Продвигаюсь в актовый зал. Кромешная тьма. Зажигается свеча. Пять стульев, пять силуэтов, пять голов.
- Внимание, господа присяжные, рассматривается дело Эдуарда Вениаминова. Он обвиняется в непонимании происходящего и нарушении естественных законов бытия, - излагал зрелый человек.
- Но, господин Победоносцев, зачем разбираться? Давайте задним числом решим, - более молодой голос взбунтовался.
- Я согласен с майором Мешковым, - статный голос добавил.
- С чем вы согласны, мсье Милорадович? - спросил Победоносцев.
- С тем, что мы зря здесь сидим!- говорил он несколько, всполошившись.- Нужно поскорее закрыть этот вопрос или меня убьют.
- Господа, предлагаю просто запретить его творчество. Куда гуманнее!- выдал почти поющим голосом мужчина тридцати лет с изогнутым вниз носом.
- Помолчите, Александр Федорович. Ваше дело только проголосовать, - почти крикнул Победоносцев.
- А может, простить?- из темноты показалось тускло освещенное бородатое лицо, знакомое мне. Все обернулись на него. Я внимательно смотрел в его глаза, сидя в зрительном зале.
- Простииить?- протянул Мешков. – А вы знаете, что он писал?
- Позвольте, Федор Михайлович. Это из ряда вон, - перебил человек с кривым носом.
- Ну, знаете,  я его предупреждал, - причитал Милорадович.
- Да как можно?- повышал тон Победоносцев
- Христос сказал прощать,- тихо говорил, по всей видимости, Достоевский.
- Да как вы можете?- Милорадовичу становилось плохо.
- Надо и ваш вопрос ставить на рассмотрение,- поставил руки на стол майор Мешков.
- Но постойте, - растерянно говорил Достоевский.
- Довольно,- кричал во все горло Милорадович.
- Хватит, - поддерживал Александр Федорович.
- Мы сыты вашими речами, - все громче и громче говорил Победоносцем.
В какой-то момент их голоса слились в унисон. Они окружили Достоевского. Позже крик. Брызг, и на моем лице кровь. Все уставились на меня и единым голосом сказали:
- Ну что? Пора?
- Нет! - как и в предыдущем кошмаре закричал я. Кажется,  приговор вынесен. Мой исход предрешен.

Глава VI: Вперед

«Демонстрации рабочих марсианского завода продолжаются и набирают оборот. НАСА и Имперское космическое управление решили разработать совместный план по урегулированию стачечного движения. Притом на Сицилийском фронте продолжают греметь боевые действия» - шла скупая, но все же слышная радиоволна. Говорилось о чем-то еще, но мои уши зафиксировали именно эти предложения. Я бы внимал и слушал это дальше, погружаясь в поток информации, поражавшей, наверное, одного меня, но послышалась марсельеза. Снимаю трубку:
- Лед тронулся, Эдвард,- взволнованным голосом произнесла Бетти.
- Бет, что такое? Сборник все же издадут?- придумал самую нелепую догадку я.
- Ты сомневался? Тебя хотят видеть на праздновании дня космонавтики в Зимнем, - каждое слово четко выговаривала она.
- Что? Меня никогда не крутили по радио и не пускали в телеэфир. Меня не напечатали ни в одной государственной газете или журнале? С чего бы все это?- я торопливо накидывал вопросы, чтобы найти истину.
- Мне тоже все это не нравится, - быстро выговорила Бет. Я очень редко слышал ее тревожный голос. – Я скоро приеду, поэтому, будь добр, приберись у себя, - она решила разрядить обстановку. Я выдохнул. Но что все это значит? Я всегда рассматривал себя как подпольного поэта. Мне никогда не приходила в голову мысль рассчитывать на нечто большее чем «андеграунд», в котором я нахожусь.
- Варианта два: либо ты тихо, мирно выступаешь там и дальше почиваешь на лаврах, довольствуясь венцом Зевса и нескромным капиталом, либо не выступаешь вообще,- вполне обычно говорила Бетти.
- Не выступать значит струсить, отсидеться в окопе. Если я буду пережидать, то я навсегда останусь в забвении. Понимаешь?- я не видел себя со стороны, но в тот момент мне казалось, что мой взгляд наполнен огнем.
- Я знаю, что ты будешь читать. Тебя немедленно заберут, а я этого не хочу. Хочешь отправиться прямиком в Сицилию?
- Лучше на мгновение и один раз вспыхнуть маяком посреди туманного морока, чем вечно разлагаться на атомы в бесконечном космосе.
- Я понимаю. Но я ведь тебя люблю, - робко сказала она.
- Я тебя тоже,- карты раскрылись.
- Я должна улететь на Марс. Моего брата обвиняют в связи с рабочими завода,- слезы выкатились из двух ее зеленых, словно два новогодних огонька, глаз.
- Ты вернешься?- я смотрел ей в глаза.
- Да. А ты?- встречный вопрос был заготовлен заранее.
- Если до 13 апреля не вернусь, не жди меня. Она прижалась ко мне. Я чувствовал, что она пылала. Мы зависли в поцелуе, будто бы время вокруг остановилось. Императорские дроны вылетели на очередной осмотр. Луна, звезды, спутник «Вольдемар Третий» освещали темную комнату. Сладостное мгновение. Наверное, теперь не жаль уходить. Вот она, кульминация! Вперед! Осталось всего пару шагов. Все не зря.

Глава VII: Без вести

«Сегодня в Зимнем дворце на праздновании дня космонавтики выступит Эдуард Вениаминов. Выступление станет дебютом поэта»- слышалось по радио.
- Дебютом и завершением, - нервически усмехнулся я.
Сотни людей, пришедших на праздник: чиновники, предприниматели, известные журналисты и актеры. Среди них были и вполне простые люди вроде преподавателей и врачей. Я за кулисами. Повторяю свои слова. Выхожу на сцену. Прожекторы ослепляют мне глаза. Все внимание людей сосредоточено на мне. Начинаю:

Что-то ноет, лает, стучится,
Словно пес сорвался с цепи;
Кто-то строит нелепые лица,
Ну а я хожу по мели.

Все мы любим наигрывать марши,
Презирая прежних владык;
Но мы варим грубые каши,
И глотаем тихо кадык.

Так проходит свой путь без оглядки:
Что рабочий, что горе-творец;
Каждый будет на что-то падкий,
Будет волк, будет масса овец!

Зал поглотило молчание, а после аплодисменты. Я не мечтал об этом, более того, наверное, по-настоящему не хотел. Но это произошло. Очень душно. Кажется, будто вот-вот я упаду в обморок. Пройдя мимо зеркала, я увидел, что мое лицо переливалось бледно-розовыми оттенками. До полночи еще пару часов.
- Господин Вениаминов, позвольте вас на пару слов, - послышалось сзади.
Раннее утро. 13 апреля. Опять такой же кровавый рассвет. Свежо. Прохладный воздух проникал в легкие и сердце. Весна. Символ новой жизни. Наверное, это и есть счастье. Я почувствовал его. Но всему есть начало и конец, все тленно. Что же, мой черед. Надеюсь, Бетти будет счастлива. Шаттлы начали свое бесконечное движение. Механизм продолжает работать. Никто ничего не заметил. Я пропал без вести.