Глава Алёнины слезы

Анатолий Лютенко ( из романа Миллиард на двоих)
Фото с  друзьями читателями .

«Женские слёзы есть продолжение разговора другими средствами»
                Марчелло Мастроянни
 
– Дедушка, а вы же каждый день сюда приходите? – Алёна смотрела большими светлыми глазами на старичка в сером костюме, из кармана которого выглядывала свёрнутая трубочкой газета «Правда».
– Да, милая, каждый день… – старичок, не вставая с места, задумчиво улыбнулся. – Вот уже двадцать лет как ушла в лучший мир моя супруга Лида. А мы ведь с ней познакомились именно здесь: в этом сквере, на этой самой скамейке. Так что я прихожу сюда каждый день и рассказываю Лидочке последние новости.
Теперь Алёне стало вдруг понятным многочасовое его высиживание – всегда на одной и той же скамейке! – и вечное бормотание себе под нос. Оказывается, так старичок общается с давно умершей женой. От всего его облика: от потёртого серенького пиджака и спокойной светлой улыбки – шло что-то очень трогательное и красивое.  Может, так и выглядит простое человеческое счастье? Когда живёшь воспоминаниями о любимом человеке?
– Извините, а можно я вас попрошу?
– Что угодно, милая девушка, что угодно… – старичок снова улыбнулся. – Да вы присаживайтесь!
И он указал рукой рядом с собой, на парковую скамейку. Алёна присела и протянула старичку конверт, что нервно сжимала в руке.
– Мне надо срочно уехать… – она запнулась, но пересилила себя и продолжила. – Далеко и надолго. Но сюда должен… Может прийти молодой человек, по имени Пьер, что совсем не говорит по-русски. Вы его сразу узнаете по кудрявой голове: немного похож на нашего Пушкина, но только ростом высокий. Передайте ему конверт! Ну и всё…
– Хорошо, только не волнуйтесь: я передам, если увижу. А уезжаете надолго?
– Да… – кивнула Алёна. И не удержалась, заплакала. Слёзы текли по щекам, а она ничего не могла поделать с собой. Сказывалось напряжение последних дней и скрытое отчаянье, что вдруг охватило всё её существо.
– Ну, что вы, красавица, надумали? – заволновался старичок. – Я всё сделаю, если увижу вашего Пьера!
Он порылся в кармане, стараясь найти платок. Но платка не оказалось, и тогда он просто погладил Алёну по голове, стараясь успокоить.
– Всё будет хорошо. Счастье всегда наступает в жизни: как новое утро и новый день!
Чувствовалось, что он не знает, что именно нужно говорить в подобной ситуации. Да слова особо и не требовались: чем он (глубокий старик, одиноко доживающий унылый век) мог помочь молодой красивой девушке?
…Голуби совсем обнаглели и устроили лёгкую потасовку прямо тут же, не обращая внимания на старичка и плачущую Алёну: они жили своими проблемами и заботами – дела людские их никогда не волновали…
В глянцевых лужах отражалось небо, по которому ползли тучи: больше похожие на причудливые горы белой ваты, чем на утренние облака. Всё вокруг выглядело как всегда: город, огромное серое животное, дышал лёгкими закопчённых заводских труб и плыл в мосты каналов, мимо стен дворцов давно умершей эпохи – куда-то далеко за горизонт, к тому времени, что ещё пока не наступило, но обязательно когда-нибудь наступит!
– Всё будет хорошо! – снова повторил старичок. И в сказанных словах чувствовалось столько простоты и правды от прожитого, что Алёне захотелось плакать ещё сильней. А что она ещё могла сделать в той ситуации, куда завела её судьба?..
«Дорогой Пьер!» – было написано на белом листе, лежавшем в конверте, что старичок свернул пополам и аккуратно положил во внутренний карман пиджака. – «Если вы читаете эти строки, значит моё письмо всё же дошло до Вас. Передала ли Вам Мария Лопес картину? Хотя сейчас это и не имеет уже особого значения, но если передала, то сохраните её – как память обо мне. Я надеялась, что мы вместе заглянем под слой краски и увидим один из самых великих шедевров Рафаэля Санти. Картина долгие годы принадлежала одному удивительному человеку, но его больше нет в живых. Полотно он подарил перед смертью мне, чтобы я его хранила и оберегала. Но я сейчас не могу уберечь даже саму себя, а не то что полотно великого Мастера. Но всё сейчас не важно: скорей всего, мы увидимся уже теперь только на небесах! Видимо, так угодно судьбе – хотя и очень хочется верить в другой исход! Но если вдруг письмо дойдёт до Вас в срок, то я ещё буду какое-то время находиться здесь, в Ленинграде. По адресу: улица Балтийская, дом 6, квартира 56. Я сняла маленькую квартирку и буду там находиться некоторое время, пока не кончатся последние мои деньги. Ну, а дальше – уже, видимо, ничего для меня в мире хорошего не будет. Целую Вас и надеюсь, что всё у Вас в жизни будет хорошо. Навеки Ваша, Алёна»
Несколько размытых пятен говорили о том, что когда Алёна писала письмо, то из глаз капали слёзы…
А вокруг кипела жизнь – не обращая внимания на страдания или радости отдельных людей. Точно так же, но сто лет назад, будущий великий певец северного города, Фёдор Михайлович Достоевский – брёл, обременённый обострившейся болезнью и огромными долгами, вдоль этих величественных каналов. И также голодные чайки с разбега бросались в них с неба, подбирая с глянцевой поверхности воды мёртвую рыбу и куски размякшего хлеба. Он, переживший смерть жены? Да ещё и с двумя племянниками, требовавшими содержания и ухода, на руках… О чём думал тогда? Он же не мог знать, что скоро встретит кареглазую любовь – и обретёт душевный покой всей жизни, благодаря чему напишет пять своих великих романов (великое Пятикнижие России – энциклопедию русской жизни). Но чтобы увидеть рассвет – необходимо сначала дожить до рассвета!
…Алёна напряжённо всматривалась в чёрную муть воды, опершись о чугун ограды, отделявшей канал от проезжей части улицы.
Вы замечали, насколько в минуты душевного отчаянья полезно смотреть на воду? Не важно даже какую: серую, застывшую, с чёрными маслянистыми отблесками, или – голубую, прозрачную, спадающую с горной расщелины. И тут всё равно: где вы, кто вы, в каком месте земного шара находится вода – главное, что она пробует говорить с нами. Вода – наша праматерь, из неё мы все вышли и в туда же, в конце концов, возвращаемся: превращаясь только в блик или тёмное пятно на озёрной глади. Поверхность воды – зеркало, куда смотрится небо. И именно в ней отражается вечная суть всего сущего.
Но сейчас Алёна не могла размышлять о таких высоких материях: лишь ощущала острую душевную боль и не знала, что теперь делать дальше. Как жить? И имеет ли отныне её существование хоть какое-то значение? Она не знала (да и не могла знать!) какие значимые события, связанные с её скромной персоной, происходят совсем рядом…
«Деньги не пахнут!» – кто-то очень умный сумел так лаконично сформулировать лозунг банкиров, бандитов и императоров всех времён и народов. Я бы добавил: деньги не имеют национальности. Деньги есть деньги: в них скрыта огромная сила и великая власть.
Где-то примерно так размышлял Яков Куц, когда сидел в ресторане аэровокзала Шереметьево, и попивал жигулёвское пиво. Пиво почему-то было тёплое. К тому же чувствовалось, что буфетчик, молодой грузин, к концу дня влил туда уже изрядную порцию воды.
Ещё в далеком детстве Яков помнил, как они пацанами бегали в Сокольнический парк на «чужую территорию» – подрабатывать в павильоне, где торговали разливным пивом. В то время всю дворовую Москву разделили между собой мальчишеские банды. Парк «Сокольники» считался территорией, куда местная гопота не пускали живущих «у трёх вокзалов» сверстников. Но тяга к обогащению брала верх над страхом получить по морде от «местных».
Суть подработки проста: за пять копеек они, по команде толстой мордастой продавщицы Клавки, должны были чёрный шланг, привинченный к крану с водой, перебрасывать в большую бочку, где содержалось пиво. Так за день делали всего раз пять, но в результате в конце рабочего дня пьянчугам и гостям парка продавали слегка подкрашенную в жёлтый цвет воду. Всё это безобразие происходило при прямом участии тут же стоящего милиционера, изнывавшего от жары. Но строго державшего в поле зрения длинную очередь, что не имела ни малейшего права на возмущение. Но безропотно тянулась к павильону покорной вихлястой змейкой, где бойкая продавщица разливала по большим стеклянным кружкам странное жёлтое пойло.
После тяжёлого трудового дня в парке загорались бледные фонари. Обычным развлечением становилось подглядывание за парочками, что прятались по чёрным кустам в дальних углах парка. А особой фишкой – подкрасться как можно ближе к увлечённым сексом, а затем свиснуть, со всей дури, в милицейский свисток. Вот была потеха: одни кидались наутёк, оставляя женские трусы на траве, другие – замирали как заворожённые. Но находились и те, кто кидался вдогонку – и тогда пацанам, порой, крупно доставалось «на орехи». Но когда братья Куцы подросли – забавы пацанов сменились. Они стали понимать, что пять копеек – очень маленькие деньги. А пугать бегающих по кустам лимитчиц – просто глупо. И тогда они с братом Александром придумали другой способ обогащения. Они подобрали ключи и стали ночью открывать ларёк, тайно сливая пиво в две большие алюминиевые канистры. А затем утром всё содержимое за полцены продавать приезжающим на площади, у трёх вокзалов. Всё шло хорошо, но кто-то невидимый увидел недостачу и выгодный бизнес продлился недолго. Их поймали, и раскрыли всю преступную схему. Отец их сильно выпорол, а тот самый участковый, из Сокольнического парка, оформил на них протокол – после чего их и поставили на учёт в детскую комнату милиции.
Именно там, в так называемой «Комнате милиции», (на самом деле, в отделе районного УВД по работе с трудными подростками) Куцы и познакомились с более серьёзными криминальными деятелями. Их ушлые сверстники занимались тем, что срезали афиши из ткани: «цеховики» потом её выпаривали, красили – и из толстой льняной ткани шили джинсы всех мастей, подшивая к ним фальшивые импортные этикетки…
У центральных театров Москвы имелись афиши лучшего качества, на окраинах – похуже, (но там тоже шла поголовная охота за столь востребованным материалом). «Цеховики» работали тут же, недалеко: в подсобках кондитерской фабрики в Сокольниках.
Потом началось воровство из вокзальных буфетов конфет и банок с соком. Ну, а ещё позже – в ход пошла торговля пластинками зарубежных исполнителей и ходовых книг «из-под полы». Риск заключался уже тогда не столько в милиции, а в конкурентах: пацанах-хулиганах, сбитых в мальчишеские банды, контролировавшие свои дворы и районы.
Братья Куцы как раз жили в одном из домов, располагавшихся в районе «трёх вокзалов» – в месте, где обитали команды воров-карманников и фарцовщиков. Но как-то так сложилось, что ни одна из дворовых мальчишеских банд не контролировали эту кипящую днём и ночью часть московского пространства. Слишком уж много там всего намешалось: начиная от таксистов, торгующих по ночам водкой – кончая проститутками, что часто прямо тут же, в сквере, по-быстрому обслуживали клиентов…
Лёнька приехал с большим опозданием и, угрюмо поприветствовав Якова, вопросительно уставился на него.
– Ну? Что хотел? – недовольно выпалил Лёнька, что с детства терпеть не мог ни самого Яшу, ни его брата-глиста Александра. И согласился на встречу только из простого любопытства: что хочет ушлый прохиндей Куц, кого Лёнька не ставил ни в грош.
– Что, ну? – обидчиво отозвался Яков, явно разочаровавшись в том приёме, что ему демонстрировал Лёнька. На Якове был бордовый итальянский костюм, голубые в обтяжку брюки, и модные (коричневые с белыми кисточками) туфли. Ворот белой рубашки Куц расстегнул на две пуговицы – чтобы продемонстрировать увесистую золотую цепочку, что поблёскивала на волосатой шее. Запястье пухлой руки Куца украшала ещё одна золотая цепь, с добрых два пальца толщиной, (которую он старательно выставлял, дабы собеседник ощутил всю мощь его европейского благополучия).
– Зачем прилетел? Давай, выкладывай. Только по-быстрому, а то дел по горло! Не до тебя сейчас…
И Лёня зло посмотрел в бегающие растерянные глазки Якова.
– Дело у меня серьезное к тебе Леонид, и зря ты так.
– Что значит зря? Разоделся тут, как петух! Да ещё и в нос золотой цепухой мне тычешь! Выкладывай, что там за дело? А если просто покрасоваться прилетел, то уши оборву…
Это уже совсем не лезло ни в какие ворота. У Якова возник порыв подняться и послать к чёрту данного невоспитанного хама и антисемита. Но он не мог пошевелиться, скованный странным страхом перед хмуро глядящим на него криминальным уродом.
– Лёня, слушай внимательно сюда. У серьёзных людей – там, в Брюсселе! – появилась здесь небольшая проблемка. Её надо срочно решить. Деньги – в долларах.
– Сколько? – Лёнька ещё злей уставился, не моргая, на заезжего гостя.
– Ну а за сколько бы ты взялся за одно совершенно плёвое дельце? Тут ничего и не нужно особо. Требуется, чтобы одна девка просто упала в Яузу. И в ней бы так и осталась…
– Ты что, совсем там на твоём Западе мозги пропил? Из-за буржуев ты уже на мокруху подписываешься?
– Да ты чего? Я же к тебе как к давнему корешу детства! – Яша обиженно надул пухлые губы.
– Да не кореш ты мне: как был хомяком, так и остался! Хоть в малиновый, хоть розовый костюм рядись.
И тут Яша пошёл на крайнею меру, он вынул из внутреннего кармана пачку долларов и со значением положил их перед собой.
– В пачке аванс: пять кусков зелени. Как дело будет сделано – получишь ещё столько же.
В глазах Лёньки блеснул алчный блеск. Но он подавил в себе внезапно нахлынувшее чувство и продолжил хоть и несколько потеплевшим, но всё ещё достаточно равнодушным голосом.
– Слушай, Яша… – он впервые назвал собеседника по имени. – Всё как-то мелковато для серьёзных людей. Да и что такое: пять сейчас, пять потом? Я где тебя буду бегать-искать? В твоём Брюсселе?!
– Ты что же, мне не доверяешь? – лицо Якова скривилось, как будто он откусил лимон.
– Тебе, Яша – нет! Да и как могу, помня про то, как ты пол-Москвы на джинсах перекидал, доверять твоему слову?
– Хорошо… А сколько хочешь? – сейчас Яков стал похож на маленького хитрого хорька. Его глазки округлились, и он замер в предвкушении удачной сделки.
– Пятнадцать прямо сейчас! Ну и десять вдогонку, после самого дела.
– Ну, совсем несерьёзное предложение! Ты меня натурально грабишь! Я же не могу в убыток себе выполнять столь деликатные поручения!.. Хорошо, считай без ножа меня зарезал: десять сейчас и пять после дела! И то – только из уважения к нашей старой дружбе. И, клянусь мамой – это максимум, что могу предложить. И так мне почти ничего уже не останется при таком раскладе… – Куц, казалось, вот-вот расплачется.
– Хорошо, но десять сразу… Прямо сейчас! – глаза рэкетира внимательно следили за руками Якова. И интуиция его не подвела. Тот из другого внутреннего канала вытащил ещё запечатанную пачку долларов и положил её рядом с первой.
– Но только ещё одно… – холодно проговорил Лёнька.
– Что ещё? – заволновался Яков.
– Ты останешься здесь, пока мы всё не уладим. Рассчитаешься с нами полностью, а потом уже лети на все четыре стороны. Понял?!
Данные слова прозвучали как удар бейсбольной битой по голове. Яков уставился на Лёню и не смог произнести не одного слова: просто не хватало воздуха.
– Да не пыжься ты так. А то ведь сейчас обосрёшься! С ****ями пока покувыркаешься в Интуристе. Ты же у нас сейчас интурист?! – сказал, как отрезал Лёнька.
Глаза рэкетира смеялись: всё презрение к разодевшемуся специально для данной встречи знакомому из далёкого детства вылезло наружу. Он призирал наглого Куца, видел насквозь: прекрасно понимал, что никакой «второй половины» жулик и мошенник Яков не заплатит. А банально кинет – и бегай за ним потом по всей Европе! Да ещё, что более вероятно, сам и сообщит в органы о преступлении и укажет на Лёньку (хотя заказчиком всей «мокрушной» гадости и выступает сам Яков).
Лёнька смотрел в моргающие глаза Куца и понимал все тайные уголки этой мелкой душонки, потому что и сам являлся такой же, в сущности, хищной крысой, что за деньги удавит кого угодно и когда угодно.
«Совесть – фигня полная. Её придумали, чтобы морочить голову наивным лохам!» – так размышлял бандит Лёнька, пряча пачки долларов в карман джинсовой куртки.
В кружку с тёплым пивом, что всё также стояла перед Яковом, жужжа упала жирная муха, прервав своё нелепое бытие на этой грешной земле…


***
ЗАПАХ СУДЬБЫ.

Воздух пахнет
прекрасной свободой:
этот мир понимать
и любить!
Вкус соломинки
сочен и сладок…
Горизонта
зовущая нить –
на планете,
где сотни народов
могут строить,
ваять или петь –
ты по полю мальчишкой:
обедать…
До деревни
несёшь свою сеть –
вдоль заборов,
сараев, наседок…
Шум подняли –
подружек призвать.
Дом стоит,
наклонившийся набок…
Дед, живой,
продолжает строгать –
в свежей стружке
он светел и ловок,
раз умеет
свой образ хранить!
А в окне –
разговора отрывок,
да бабуля
зовёт руки мыть…
Я гляжу в небеса,
очарован:
новый день
освещает мне путь:
вот, листаю
из прошлого главы,
чтоб ушедшим
с любовью шепнуть
то заветное,
главное слово –
как в голодное время
щепоть,
корка хлеба…
Да сильным быть навык,
где для бурь –
закалённая плоть!
Для дорог и ветров,
вечно новых,
хрупким судьбам
даёшь семя жить…
Да как в детстве –
тот дедовский невод
будет правнук
твой бойкий носить…