Когда зацветёт земля... 8

– Теперь идём, – настойчиво сказал Антон, – я должен тебе что-то показать.
Они стали подниматься в гору мимо небольшой мечети с прикреплённой у входа табличкой на разных языках. Русская надпись гласила: «Скажи: Он-Аллах-елин. Всё и все нучлаются в нём. Он ни в чём не нужлается…». Тоня остановилась, задумалась о чём-то своём, но её спутник куда-то торопился, тянул за руку.

Они поднялись дальше по дороге и удивительным образом оказались на одном уровне с крышей строения.

– Уверен, ты никогда не стояла на крыше мечети.

Это было действительно странное чувство. Крыша представляла собой плоскую светлую площадку с торчащим остриём минарета в левом углу. Находясь на ней, Тоня и Антон увидели, как из-за холмов надвигается ночь, и вместе с густеющими сумерками на долину наползает огромная чернильная туча. Каппадокия закрывалась непроницаемой паранджой. Тоня ойкнула.

– Поскорее надо домой.
– Мы найдём, где укрыться, – сказал Антон. – Нам надо подняться ещё.
 
Необычное волнение звучало в его голосе.

Сойдя с крыши, они следовали за частыми изгибами дороги, пока не добрались почти до середины скалы. Там находилось несколько старых пещер со входами, запертыми новыми тяжёлыми дверями с матово блестящими ручками. Они ещё пахли древесиной. Антон достал из рюкзака ключи и отпер одну из них. Затем он крепко взял Тоню за руку, и они вместе вступили внутрь, прямо в скалу.

– Где мы? – удивлённо спросила она.
– У меня. Это мой будущий отель. Вчера я купил эти пещеры.

Она только изумлённо охнула.

Сейчас здесь не было ничего кроме застеленной кровати и крошечного столика в углу, где угнездилось несколько местных керамических изделий.
– Электричества ещё нет, – тихо сказал Антон, закрывая дверь.
В темноте из угла призрачным зеленоватым светом загорелась керамика.
– Местный природный материал, – прошептал Антон, прикасаясь к Тониным волосам, - так утверждают турки.

Снаружи торжествующе по-праздничному загрохотал гром. Затем резкими порывами подул ветер, сдёргивая с вешалок разноцветные комки шалей и пашмин, оставленных висеть на улице нерасторопными хозяевами. Мужчина и женщина, запертые внутри скалы, защищённые от молний, отрезанные от бури, порывистыми движениями срывали друг с друга одежду, также как ветер срывал с вешалок шерстяные и шёлковые ткани.  Ветер облетал, огибал, обхватывал туфовые изваяния, то касаясь легко, то пронизывая их насквозь, проникая в отверстия, в каждую впадину, за каждый выступ. А мужчина и женщина, запертые в скале, где не было окон, где лишь круглые керамические сосуды таинственно мерцали в углу, как глаза какого-то заколдованного чудища, прикасались друг к другу то нежно, то с силой, изучая все выступы и впадины тел. Кожа мягкая, как тончайший бархат, серебрилась под светящимися глазами чудища. Подрагивая, серебрился вокруг тонкий воздух, и сброшенная на пол одежда тоже была соткана из серебристой парчи. 
Затем снаружи хлынул дождь. Сплошной, неистовый, словно сдерживавший себя сто лет, но пробившийся наконец сквозь сопротивление ветра. Ливень – нечастый гость в этих краях. В шляпки туфовых столбов били раскосые яростные молнии, и раздающиеся им вслед громовые раскаты были как удары небесного молота, которым кто-то наверху пытался забить туфовые «гвозди». Этот кто-то бил и бил по «шляпкам», но гвозди держались неколебимо, пока кто-то наверху не устал. Тогда дождь, смирившись, полил равномерно, и ветер уже не рвал всё, встречаемое им на пути, но гулял где-то на уровне «шляпок», оставив в покое лавочки мелких торговцев.
Мужчина и женщина, спрятавшиеся в самой земле, закрытые от влаги, чувствовали себя участниками грозы. Ветер давал силу мужчине, а женщина открывалась перед ним, как земля открывалась дождю и впитывала всё, что он может ей дать, чтобы произвести самый главный в мир акт творения. Потом они лежали тихо и дышали в такт ровно шуршащему дождю.

– Мой дорогой, мой хороший, – шептала Тоня, уткнувшись Антону в плечо.
Она прижималась к нему так крепко, что у Антона мелькнула мысль: всё произошедшее имело для неё какое-то особенное, скрытое от него значение. Но какое… у него не было никаких предположений.
– Тонечка… – произнёс он, проводя рукой по маленьким (мягким, казалось ему) позвонкам на спине, - я сейчас не прочь увидеть не только дождь. Солнечная погода теперь не испортит мне настроение.
– Я не хочу, чтобы заканчивалась гроза, – ответила она, вжимаясь в его объятия, – я боюсь выходить…
– Нет, – возразил он, – это раньше было страшно, когда мы были поодиночке, где-то ты и где-то я… ещё не встретившиеся.

Она обнимала его молча, но так, словно её тело кричало: «Не оставляй меня, не оставляй, не оставляй!»  В пещере, пронизанной серебристым сиянием, они лежали, как две рыбы в аквариуме, где целый гармоничный мир живёт отдельно ото всего остального. Но всё-таки пришла минута, когда в привычном мире задорно пропел петух, наступило утро, а с ним закончился дождь.  Дверь в пещеру была толстой, но свет ухитрялся просачиваться сквозь крохотные щели между массивными досками.
Тоня медленно встала, с удивлением натянула одежду. Её тело наполнилось чем-то новым, чего никогда ещё не было после близости с другими мужчинами. Более гибкое, более сильное тело, готовое принять находящийся за дверью мир так же, как накануне оно принимало мужчину. 
   
Антон продолжал лежать, глядя на светлый прелестный Тонин силуэт, выступающий на фоне тёмного дерева двери. Эта ночь как-то оглушила его, как оглушает гроза впервые пережившее её существо.  В то же время он с наслаждением думал: «Эта женщина теперь со мной. Она – для меня. Я – для неё. Мы - друг для друга.  Ей не придётся больше разъезжать в одиночку и в одиночку плакать в церквях у полустёртых фресок. Отчего всё-таки она плакала?.. Ни в церквях, ни в лесах, ни в доме, нигде не придётся плакать…»

Внезапно ослепительный сноп света ворвался в пещеру. Это Тоня распахнула дверь. Антон загородился рукой, перед глазами его поплыли жёлтые, с алой каймой, пятна. Он услышал крик. Недоумённый и радостный крик женщины, которую он неожиданно сделал счастливой. «Не зазнавайся… только начал делать», – поправил он себя.
– Иди скорей сюда! – кричала она. – Это потрясающе!

Он натянул джинсы и босиком (ему казалось, что ступает он не по полу, а прямо по прохладному пещерному воздуху) направился ей навстречу. Она стояла у порога, вытянувшись, как струна, и с изумлением обозревала окрестности. От вчерашней непогоды не осталось и следа. Точнее, след остался, но не такой, какого можно было ожидать от столь мощной грозы. Ни поломанных деревьев, ни сорванных крыш, ни разрушенных строений. Голубым парусом расправилось над землёй девственно чистое небо без единого клочка облаков. Восходящее солнце свободно изливало свой щедрый свет на древнюю Каппадокию, а она, совершенно преображённая этим светом, лежала под ним и розовой, и зелёной, и красной, и тёмно-охряной, и золотой. Они заворожённо всматривались в бугристую даль, вдыхая свежий, сияющий воздух с плавающими в нём золотистыми крапинками. Текли бесконечные минуты. Наконец, Антон еле слышно произнёс:
– Земля цветёт… как обещал Мустафа… понимаешь, не цветы, что распускаются после дождя, а сама земля…

Солнце всходило всё выше и выше, но краски от этого совсем не тускнели. Наоборот, вбирая солнечные лучи, они становились ещё живее. Тоня и Антон вглядывались в пейзаж, обнаруживая новые и новые оттенки почвы. Не в силах оторвать взор от раскинувшегося перед ними полотна, Антон позвонил в кафе «У Махмуда-эфенди» и заказал завтрак. Поглощая оливки, сыр, какие-то сладкие пирожки, они продолжали смотреть на эту очарованную, внешне неподвижную, но полную потаённой жизни страну, где они повстречали друг друга.

Вдруг Антон обнял Тоню и, притянув к себе, прошептал:
– Давай зайдём обратно.

Она послушно последовала за ним. Он собирался сообщить ей одну небольшую новость, но вместо этого они снова любили друг друга так, словно это был их последний шанс. Снаружи уже закипала жизнь, японцы проверяли фототехнику, собаки грызлись возле помоечных баков, продавцы сувениров открывали лавчонки, но по-настоящему важное происходило только там наверху в пещере.   Потом, придя в себя, Тоня сказала:

– После такого люди порой начинают показывать друг другу детские фотографии.

– Слава Богу, у меня здесь нет детских фотографий, – засмеялся Антон, – я расскажу тебе так. Я родился на берегах Золотого Рога, только не здешнего -  дальневосточного. Я любил ранним утром смотреть на утопающие в тумане сопки и представлять, что это спины огромных морских существ, подплывших к Владивостоку. Я думал: «Хорошо бы убежать из дома, взобраться на одного из них и отправиться в океан». Потом из Владивостока меня увезли.  Родители развелись из-за пьянок отца, и мать захотела вернуться в свой родной город, потому что там были родственники. Мы поселились в унылой дыре, образованной вокруг химического завода и застроенной блочными домами. Штукатурка с них начинала облезать чуть ли не сразу после новоселья, так что они выглядели шелушащимися монстрами в окружении вечной грязи. Слышимость в этих домах была такой, что я мог разобрать, как жильцы в соседних квартирах зевают и шуршат тапочками. Но это чепуха. Я слышал, как матерятся и колотят друг друга подростки из многодетной семьи алкоголиков. Слышал, как старая дева читает в полночь бредовые заклинания от порчи. Когда мне исполнилось одиннадцать лет я стал слышать, как рыдает и бьётся о стол соседка, потерявшая в автомобильной аварии дочь. Эта дочь, честно говоря, была единственным светлым пятном в нашем не очень изысканном окружении. Помню, на мой восьмой день рождения в дверь позвонили. Мать отперла замок, но там никого не было. Только стояла большая блестящая игрушечная машина – грузовик, наполненный конфетами. Её подарок. Кстати, я до сих пор гадаю, откуда она взяла эту машину в нашем захолустье. Иногда моя мать просила её за мной присмотреть, и тогда мы играли в маляров, то есть водили рисовальными кисточками по стенам и что-нибудь пели. Я часто представлял, что она моя старшая сестра (ей было уже шестнадцать). Потом она уехала в другой город поступать в училище, и там с компанией однокурсников отправилась на шашлыки. На обратном пути автомобиль разбился, выехав на встречную полосу. Водитель был пьян. Из всех пассажиров погибла она одна.  А ещё я видел, как сосед блюёт с балкона, как для развлечения дети кидают из окон подожжённые газеты, как они летят жар-птицами и падают в траву, а трава загорается, обжигая воробьёв. Я видел, как в вонючем подъезде, рыгая, дрыхнут алкоголики, как…
Тоня прикрыла ладонью его губы.  В глазах у неё блестел вчерашний дождь. Много дождя.

– Любимый, любимый, – шептала она.
– Вот такие у меня детские фотографии, – шепеляво сказал Антон, прихватив губами её пальцы, - но, как видишь, теперь-то всё не так плохо, теперь-то я владелец некоторой оригинальной недвижимости, собирающийся извлечь из неё приличную пользу.

Он нехотя посмотрел на часы:
– Я всё оттягивал этот момент… Тоня, мне надо уехать в Стамбул. Не расстраивайся, всего на несколько часов. Для оформления документов.   
Она смотрела испуганно, с широко раскрытыми глазами, ставшими вместо тёмно-серых бледными.
– Давно обговорённая встреча, связанная с обустройством отеля. Если я не приеду, то подведу людей. Меня ждут.
 
 Антон оправдывался, целуя её волосы и маленькие шелковистые мочки ушей, и нежную шею. 
– Самолёт из Невшехира через четыре часа. А завтра ровно через сутки мы опять будем вместе. 
Она всё ещё глядела с недоверием. Он, конечно, понимал её подозрения, и в доказательство того, что не врёт, предложил: 
– Я оставлю тебе ключи от пещер. Хотя лучше бы ты ночевала в Аваносе.
– А это мне решать! –  воскликнула Тоня, мгновенно выхватывая у него ключ. Теперь она дышала чуть свободнее. – Ух ты, тяжёлый!

Они собрались и поехали в гостиницу, где Антон, переодевшись в костюм, взял необходимые документы.

– Мустафа, закажи такси до аэропорта. Свою машину хочу оставить у вас.
В ожидании автомобиля они с Тоней присели в холле. На ковре барахтались двое толстых ребятишек. По-видимому, брат и сестра. Они молча, насупившись, пытались вытеснить друг друга из центра ковра. По противоположной стене плавали амёбы, инфузории-туфельки, гидры, дафны, циклопы и ещё Бог весть какие «микроорганизмы» – причудливая игра света, солнечные зайчики, порождённые преломлением лучей в прозрачной жёлтой папке в руках Антона. Тоня положила голову ему на плечо и всем своим существом впитывала ровное тепло его тела. Двое русских парней (один в зелёной, другой в красной куртке), выйдя из лифта, остановились у клетки, откуда большой разноцветный попугай саркастически взирал на публику.

– Пипец! – эмоционально выдал зелёнокурточный. – Она просит дорогущие туфли на каблуке. Я ей сказал: «Ну, нет у меня столько бабла». Тогда она, прикинь, разрыдалась: «Ты не хочешь, шоб я была красивой!»
Краснокурточный с полным сочувствием процедил сквозь зубы многозначительное:
– Н-да…
– К тому же, – продолжал изливаться обладатель зелёной одежды, – в этих туфлях и гулять не пойдёшь, только в кафе посидеть…
– А я всегда знал, – удовлетворённо произнёс его красный друг, – собака – всё-таки идеальный вариант…
– Пипец! – громко и важно крикнул разноцветный попугай.

Тоня уткнулась в плечо Антона и засмеялась.
– Как я рад, что ты развеселилась, – сказал он, целуя её в макушку.
Она подняла голову и, продолжая смеяться, указала в окно:
– Вон их сколько! Он может выбрать любую!

Во дворе, поджидая очередных простодушных туристов, слонялась вчерашняя собачья свора. Тоня резко прекратила смеяться и сказала, глядя Антону в лицо:
– Ты не поверишь, я уже скучаю по тебе… Ты ещё не уехал, а уже скучаю.
Как только такси с Антоном покатило в сторону аэропорта Невшехира, Тоня стремительно вернулась в отельный холл.
– Мустафа, мне такси до Чавушина.
– Один момент, Тоня-ханым.

Через десять минут машина урчала мотором возле входа в гостиницу. Ещё через пятнадцать она остановилась у подножия чавушинской скалы. У "Махмуда-эфенди" Тоня купила еду на вынос: баранину с луком и картофелем. Затем она немедленно поднялась в пещеру, лишь на несколько мгновений задержавшись на крыше мечети, глядя вдаль на по-прежнему чистое, словно протёртое от пыли, небо. В пещере она тут же разулась, села на кровать и долго водила по ней руками, как если бы перед ней находилось что-то очень для неё дорогое. Потом она легла щекой на подушку и какое-то время оставалась с закрытыми глазами, глубоко дыша, наслаждаясь запахом Антона, оставшимся на постельном белье. Належавшись, она достала из рюкзака обычную шариковую ручку и бордовую тетрадь в кожаном переплёте. После этого на секунды прижала ладони к лицу, а когда отняла их, то глаза у нее ярко заблестели. Она включила фонарик, открыла тетрадь и принялась усердно что-то записывать.

Продолжение
http://proza.ru/2020/06/10/430