Овощ, или чтиво для своих

        Многолетние наблюдения показывают, что основным желанием болеющих есть желание рассказать о своих болях, быть услышанными. Подавляющее большинство ожидает сочувствия – оно облегчает страдания.

        Меньшинство предпочитает не жаловаться, стойко перенося удары судьбы. Лишь глаза выдают их муки.

        И совсем незначительная часть подходит к своим проблемам с позиций наблюдателя, понимая, что жалуйся или не жалуйся – горю не поможешь.

        Отношу себя к пристальным наблюдателям. Мне на самом деле интересно наблюдать, какой сложный механизм - этот ЧЕЛОВЕК! Попытаюсь изложить эти впечатления в, возможно, «крайнем», как теперь принято говорить, своём опусе.

        Написав в 2016 году «Вой», я не предполагал, что новые болезни позволят вновь вернуться к старой теме. Именно – позволят – так как думал, что долго не протяну с такими темпами потери веса. Но вот за окном 27 февраля 2020 года, и, потеряв с 2016 года ещё 10 кг, с изумлением констатирую, что интерес к «фортелям» собственного организма не ослабевает.

        Да, тут не соскучишься – появился новый противник высшего класса по прозвищу «Паркинсон». Неформальный лидер медленно, но железной рукой «построил» другие хвори под свой диктат. Внедрившись в центральную нервную систему, заставил ощущать прежде всего его доминирующее присутствие. Забыть о нем невозможно, так как даёт о себе знать в каждом движении мысли и тела.

        Я не оговорился, поставив на первое место мысли. Течение их, особенно принятие решений, чрезвычайно осложнилось, катастрофически фрагментировалось, панически замедлилось. Например, чтобы «слепить» предыдущее предложение, понадобилось минут двадцать – двадцать пять. В лучшие времена, в приливе вдохновения, «родил» бы целый стандартный лист.

        Нет, голова однозначно отказывается работать. Достают отвлекающие, невесть откуда взявшиеся мысли, заслоняющие собой нормальный мыслительный процесс в самые неожиданные моменты. Скажем, во время утренней молитвы вдруг осознаю, что строю утопические планы поехать к другу в Смоленск?! Мало того, что эта поездка - полный бред, так ужасает, что возврат к реальности происходит только на… четвертой молитве! Память зафиксировала начало первой и конец четвертой. Промежуток – приятные мысли о Смоленске.

         Обескураженный, боящийся прогневить Бога, с жаром начинаю молиться с самого начала. Четыре молитвы одолел в сознании. Настороженный, по – инерции прошептал пятую. Расслабленный – шестую. А посредине десятой ловлю себя на мысли о ремонте дворца графа Воронцова и седьмую, восьмую, девятую как будто не произносил… Знаю, что не пропустил, но в голове – пустота. Что делать? Возвращаться к седьмой? И возвращался, и боролся с «Паркинсоном» пока он таки не победил на этом фронте. Теперь не возвращаюсь, молюсь до последней, надеясь на понимание Отца.

        Но проблемы с памятью – чепуха по сравнению с положением на других фронтах. Главный удар приняли на себя нервы. Вот когда я убедился, что все болезни от нервов! Измочаленная многолетней дружбой с Зеленым Змием нервная система рухнула. Я превратился в визжащий по мельчайшему поводу скелет. Это, когда повод создают домашние. Когда же создаю сам, как правило, ранним утром на кухне, то первая реакция организма – слёзы и сопли. Как у маленького ребенка. Часто вспоминаю старшего по возрасту собутыльника Толика – конченого алкоголика. Всё не мог понять почему он чуть что – и в слёзы…

        Ласковые увещевания жены – «Не нервничай…» - приводят в исступление. «КАК?! КАК МНЕ НЕ НЕРВНИЧАТЬ?! КАКИМ ОБРАЗОМ?!». Из беззубого, шепелявящего, перекошенного рта летят вместе с тягучей слюной отрывки оправдательных фраз несправедливо обиженного. Картина отвратительная. Успокаиваюсь долго и ненадолго. Понимаю, что с такими нервами далеко не уедешь…

        Второй, по силе воздействия, удар от «Паркинсона» - неуклонное ослабление и замедление двигательных функций всех органов. Вот сейчас заставляю волевым усилием кисть двигаться. Или несколько минут назад мучился со скорлупой варенного яйца. Варю себе каждый день утром, в том числе и для тренировки пальцев. Скорость их движения, тем не менее, падает.

        Слабеют не только внешние, но и внутренние органы. Хронический колит «Паркинсон» превратил в ежедневное психическое и физическое самоистязание. Начинается оно в пять часов, когда уже не могу спать, прислушиваясь к желудочно – кишечному тракту. Затем подымаюсь, чтобы выпить воды, походить по комнате в надежде, что поход в туалет обойдется без клизмы – груши. Надежда сбывается крайне редко. Потому готовлю клизму (вода, вазелин, салфетки) и делаю процедуру.

        Легко сказать! На самом деле это мучительно и опасно. Сердце выскакивает из груди, поджатые ноги сводят судороги, пальцам правой руки не хватает силы полностью выдавить воду из клизмы. Задержка дыхания приводит к головокружению. Перед глазами красно – голубые круги. Инсульт, инфаркт можно схлопотать запросто! Но это «первая серия». Вторая – туалет.

        Клозетное действо развивается, а точнее сказать, угасает, по своим законам.  Несколько лет перед нашествием «Паркинсона», как теперь понимаю, на ранних его стадиях, давал о себе знать геморрой. Особенно после жутких запоев, о которых подробно писал в «Пьяной жизни».

        Затем изредка начал появляться запор. Боролся с ним народными методами. Потом – чаще и чаще. «Завязал» в 2014 году со «Змием». Частота лишь возросла. Обратился к официальной медицине, сменил около десятка лекарей, испытал на себе десятки препаратов. Помогали, но на короткие сроки. Так дошел до ежедневной клизмы. Теперь и она дает эффект не более трех дней подряд. После – только слабительные, которые принимать категорически НЕЛЬЗЯ (!) при дивертикулезе кишечника. Круг вот – вот замкнется.

        Правда, знакомые врачи намекают о какой-то сложной операции, но тут же спохватываются: «Кто же возьмется оперировать скелет?!». Знали бы они, что «скелет» ещё и неприлично беден. В их представлении - просто нищий.

        Ясно, в каком нервном состоянии иду каждый день «на горшок»? Если что-то вышло без особого напряжения и крови – жизнь прекрасна до следующего утра! Если нет – мутная пелена отчаяния.

        Клизма требует подготовительной и заключительной работы. Вечером кипячу воду. Утром набираю в «грушу». После забора - смазываю наконечник вазелином. Параллельно ставлю на маленький огонь воду в кружке, которая за время процедуры вскипает. Кипятком, после завершения, долго и тщательно промываю главный инструмент. В заключение – необходимая гигиена тела. Зачем пишу так подробно?

        Хочу обратить ваше внимание на присутствие во всех действиях «замедлителя» - «Паркинсона». Он, вездесущий, растягивает туалетную эпопею до полутора – двух часов! Разумеется, включая сложнейший и ответственный  акт опорожнения, в свою очередь состоящий из мельчайших деталей, о которых уж писать не буду. Поверьте на слово, что в тех, сугубо индивидуальных, деталях – суть происходящего.

        Вообще противостояние «Паркинсону» - упорная, круглосуточная борьба. Начиная с молитв, во время которых надо креститься, следовательно – унимать дрожь в руках, напрягать мозг, держать спину.

        Затем – зарядка с гантелями из бутылок на пятьсот грамм, в которые ежемесячно добавлял по пятьдесят грамм воды, пока не наполнил. Теперь периодически добавляю количество движений.

        После первой – вторая «зарядка», дающаяся труднее. Дело в том, что во время умывания надо осторожно, и в тоже время тщательно, мыть больные глаза. На левом был разрыв сетчатки, на правом затаилась эрозия роговицы.

        Третья «зарядка» начинается во время завтрака, а заканчивается перед сном. Речь о «зарядке» таблетками. Не победа над ним, а лишь сдерживание темпов наступления «Паркинсона» возможно при регулярном приеме пилюль до конца жизни. Но кроме него,  остатками моей скукожившейся плоти живится еще дюжина паразитов. Опять же, не для победы, а хоть какого-то сопротивления обнаглевшим, приходится утолять их аппетиты разными медицинскими снадобьями. Печень – трещит, почки – вопят, поджелудочная – буксует, а желудок до такой степени раним, что я боюсь пускать туда эндоскоп. Опасаюсь кончины в момент введения.

        Относительно других напастей, заявивших о себе после публикации «Воя».
 
        Наиболее интересное явление, не беспокоящее болями в своей внешней, видимой части – то ли опухоль, то ли нарост на правой, боковой стороне шеи. Растет медленно, года два – три. Не беспокоит, разве что чуть – чуть побаливает, когда сплю на правом боку.

        А вот внутренняя, невидимая, часть создает нарастающие проблемы с глотанием. Врач – «ухо, горло, нос» - направила на УЗИ шеи. Ничего пугающего не обнаружили. Направила в областную больницу. Не поехал, предполагая большие расходы.

        Второе, по внешней заметности, новое – вздутые вены и сильные боли в разных точках спины. Что там творится на спине, сам не вижу, а жене торс боюсь показывать – еще упадет в обморок. Кстати, по схожим причинам – стеснительность, нежелание выслушивать назидания – не показываю тело «лекарям». Достаточно мне и ужаса от самосозерцания в зеркале ванной перед, хотел написать «купанием», но понял, что буду не точен. Об этой процедуре надо подробнее, так как она самая – самая опасная в моем поднадоевшем, но всё ещё интересном для собственного исследования существовании.

        Нормальным, конечно, было бы принятие душа ежедневно. Но об этом и речи идти не может, Даже два душа в неделю осилил лишь месяц. До «Паркинсона» не ведал, какая это многотрудная канитель, забирающая по истечении почти двух часов (!) все силы.

        Итак, включаю бойлер. Пока греется вода – готовлю нижнее бельё, носки, полотенца, салфетки, моющие средства. Скажете: «Ерунда! Ну, сколько тут минут надо?!». Действительно, здоровому – раз плюнуть. Иное дело – «паркинсонщик». Всё перечисленное – в разных местах, в разных пакетах, на разных полках. Пакеты надо найти, развязать, вытащить, завязать, уложить обратно.

        Следующий этап подготовки – размещение вещей в ванной.

        Обычные полотенца кладу стопкой на стиральную машину, чтобы дотянуться, не покидая ванной, в которой я не сижу (сяду, но самостоятельно не поднимусь…), а стою под душем. На верху стопки – полотенце для глаз. Под ним – для головы. Под ним – для туловища. Под зеркалом, бумажное – для левой ступни. И бумажное же – для правой – на машине. Маленькими бумажными пользуюсь, чтобы не наклоняться, а поочередно поднимать ноги, держась одной рукой то за кран, то за машину. Забраться и выбраться из ванной тяжело, но наловчился.

        Самый ответственный и опасный момент – мытьё головы. Не закрыть глаза – нельзя. Закрыл – начинает шатать – вот-вот упаду. Выкручиваюсь, но мучительно и тревожно.

        …Но я отвлекся – возвращаюсь к венам. Если бы они не вылезли, как результат потери веса, я бы не обнаружил бугорки в них. Семейный врач озабоченно сказала, что это тромбы, и их надо бы удалять, но тему не развила, понимая, что вряд ли стану. Между тем её замешательство я «вкурил». Понял – беда не шуточная, скосившая двоих знакомых, а третий (богатый) чудом спасся, благодаря деньгам своевременно доставленный из Николаева в Киев. Мне такие чудеса не грозят, потому решил не париться. Как будет – так и будет.

        Потеря веса – это потеря слоя плоти между костями, органами и кожей. Не знаю из чего ещё, кроме мышц и жира, состоит промежуточная субстанция, но становясь тоньше, она физиологов собственного тела приводит к открытиям. Например, ощупывая ребра, под теперь тонкой кожей, обнаружил, что они во время дыхания двигаются подобно сердцу, как бы расширяясь и сокращаясь.

        Настоящим открытием стали зудящие высыпания, как раз напротив места, где под кожей находится больной орган.

        Заболела поджелудочная – выскочила крупная сыпь Желудок – сыпь. Кожа теперь как бы соприкасается с больным органом непосредственно, без какой-либо прокладки, и вот так реагирует.

        Больной кишечник время от времени создаёт зудящие островки по всему телу, но чаще – в месте своей дислокации. Также о его проблемах свидетельствует ужасное  шелушение, стремительное увядание кожи.

        Ощущаю, что и внутренние органы деградируют, уменьшаются. Субъективные ощущения подтверждаются периодическими УЗИ.

        Поразительно - даже буквы пишу всё мельче и мельче! Тут, несомненно – проделки «Паркинсона», ведь сковывание амплитуды движения кисти в его «парафии». Он  наступает по всему фронту, широко привлекая на свою сторону «агентов влияния» - болезни глаз, ушей, желудка, поджелудочной, кишечника, почек, печени, желчного пузыря, предстательной, прямой кишки. Каждый день в одиночку или группами они напоминают о себе.

        Качественно новое влияние на состояние здоровья оказала перемена места жительства. Я возвратился в Одессу, продав мамину хату в Доманёвке, где проживал с 2006 по 2017 год. Уезжал из Одессы после скандала с женой из-за своих запоев.

        Давно убедился в гениальной точности мудрости «Нет худа без добра». Хоть и окончательно «завязал» лишь в мае 2014 года, но с 2010 по 2017 годы, в перерывах между интереснейшей разъездной работой и запоями, написал и опубликовал (!) почти всё от чего болела душа. В Одессе этого бы не сделал однозначно.

        Хорошо было в Доманёвке! Особенно первые пять лет, когда я, как очумелый, мотался по городам и поселкам в качестве преподавателя Николаевского филиала университета «Украина». Филиал имел около пятидесяти консультационных пунктов в Днепропетровске, Донецке, Запорожье, Одессе, Евпатории, Керчи, Саках, Армянске. Остальные – в райцентрах.

        График работы: пять – семь суток командировка, три – пять - дома. Зарплата – от выработки. Преподавал около десятка дисциплин исторического и экономического направлений по пять – шесть пар ежедневно. Говорил, что и сколько хотел, при отсутствии малейшего контроля. Мечта преподавателя!

        Глубоко погрузился в украинскую глубинку с её «общепитом», гостиницами, дорогами. Как мне теперь не хватает этих дорог! Ведь жизнь – дорога – естественная форма моего существования. Не успеешь прийти в себя, как снова тянет ехать. Да, хорошо было в Доманёвке!

        Однако, после шестидесяти, то есть 2011 года, болезни, раньше позволяющие запивать для расслабления (ни разу в жизни не пил с горя), как по команде, сворой бросились на ослабленную жертву. Символично, что первой удар приняла поджелудочная, и именно в день юбилея. Дело было так.

        Утром, после застолья, я должен был ехать в Запорожье. Добираться туда из Доманёвки надо автобусом с пересадкой в Николаеве. Это значит – подняться надо в три часа. Решил не пить с гостями даже рюмку, даже «сухарика». Правильное решение. Но лукавый «Змий» таки меня попутал, соблазнив пить вместо спиртного виноградный сок. И выпил его, неразведенного, под хвалебные речи, шутки и жирную пищу почти литру.

        Жестокие боли начались сразу после ухода гостей. Не уснул и минуты, глотая «Но-шпу». Как добрался в Запорожье – не спрашивайте. А расписание составлено так, что как только появился – в бой! Студенты встречают у входа, услужливо предлагая понести вещи. Выдержал на таблетках и голодании пять суток. Итог: хронический холецистопанкреатит.

        Болезни желудочно – кишечного тракта, плюс работа в постоянных командировках, выдвинули на первый план вопрос питания. Как говорила мама: «Без горячего и жидкого – нельзя». Чтобы долго не рассуждать на эту тему, резюмирую: мысль о возвращении в семью четко оформилась 31 декабря 2011 года.

        Процесс возвращения затянулся на почти шесть лет – до октября 2017 года. Дело в том, что не хотелось за бесценок продавать хату. Как – никак – в самом центре, рядом с базаром, школой. Конечно, из моих планов ничего не вышло – отдал первому реальному покупателю и был рад, так как в Доманёвке продавалось около сотни (!) домов и квартир.

        Между тем состояние здоровья неуклонно ухудшалось. В 2013 году лежал в Николаеве, в областной офтальмологии с разрывом сетчатки левого глаза. Примечательно, что разрыв был прямым следствием моего сельского быта. Произошел в момент, когда я в сарае подымал мешок с дровами, чтобы топить, с целью экономии газа, печку. Все последующие доманёвские зимы топка стала настоящим кошмаром.

        В 2015 году лечил в институте Филатова в Одессе эрозию на правом глазу. После месяца на койке врач Иванова сказала: «Вы должны свои глаза «носить на руках». Я и впрямь не покладая рук работаю с ними, капая ежедневно по три раза, и по шесть – в периоды обострений.

        Потерю веса заметил в том же институте Филатова. Вместе с килограммами таяла физическая сила. Например, если в 2014 году я без проблем носил два ведра хорошей питьевой воды из скважины за полкилометра, то в 2017 тяжелее двух банок по три литра уже нести не рисковал. Перестал сажать огород, косить траву, подрезать кустарник. Уборка с мытьём полов стала редкостью. Приготовление пищи, грязная посуда, стирка, купание, глажка, бритьё стали настоящими аренами борьбы за сохранение человеческого облика. Вот когда я окончательно осознал, что борьба за жизнь – изнурительная РАБОТА, и долго в одиночку не протяну.

        Возвращение в Одессу воспринял, как огромное счастье. Не мог наглядеться, упивался городом. Вроде бы и часто бывал там, на протяжении одиннадцати лет, но чувствовал себя гостем. Теперь пришлось, как бы вновь, становиться одесситом.

        Сложное, трудно выразимое состояние, больше всего похожее на тоску по невозвратимому детству, изредка посещающую во сне. Хотелось целовать брусчатку напротив дома на Пушкинской 57, где когда-то давно жила добрейшая папина сестра – глухонемая тётя Маня. Сюда впервые привезла меня из Доманёвки мама в 1955 году. С этой полуподвальной квартиры, с шипения примусов у распахнутых дверей жильцов, с вкусно пахнущего жареной рыбой воздуха двора начался для меня чудесный мир под названием Одесса. Тайны магии города так никто из писателей и учёных и не разгадал. Думаю, и не разгадает, потому, что это как состояние влюблённости – у каждого своё.

        Жена и дочь приняли хорошо. Вместе с несколькими мешками одежды, посуды, белья привез личный архив – школьные тетради, студенческие конспекты, дневники, документы, фотографии. Привез около полусотни самых любимых книг – всё, что осталось от полуторатысячной библиотеки, собранной лично мной за годы жизни в Доманёвке.

        Книги сдал в макулатуру, книжные шкафы продал, как, впрочем, и всё, что можно было продать. Что не смог – оставил новым хозяевам.

        Чуть не забыл. Из дорогих мне вещей, привез мамину, времен её довоенной молодости, сумочку, а также три картины народных художников 50-х годов ХХ века, которые любил покупать на базарах отец. Врезалось в память, как он, простой водитель с четырёхклассным образованием, гордился приобретениями. Сейчас понимаю – душой чувствовал красоту.

        Жена и дочь… Сколько здоровья потеряли, из-за моих запоев! И тут блудный папочка возвращается, чтобы доживать последние годы. Приняли, прописали, окружили заботой. Фактически спасли, дали возможность не просто умереть под присмотром, но и поставить точки в некоторых земных делах. Господь им ДОБРО зачтет.

        Друзья. Олег Дёмин – самый близкий друг в Одессе. Как известно – друзей не выбирают. Не выбирали и мы. Недавно пытались вспомнить, как познакомились, но оба бесполезно напрягали память. Ясно только, что это произошло в 1969 году, когда я перевелся на стационар истфака ОГУ. Не сомневаюсь, дружба была предопределена свыше датами рождения – 4 и 5 апреля. Он старше меня на без одного дня, три года. Поступил в университет раньше, брал академический отпуск по болезни, а с 1970 по 1973 год мы жили в одной комнате общежития.

        После университета Олег стал аспирантом Института всеобщей истории АН СССР. Я несколько раз приезжал к нему в Москву, познакомился с коллегами, кутил в их компаниях. Незабываемые времена!

        Когда я стал аспирантом Одесского университета, Олег уже преподавал на родном истфаке, и мы вдвоем снимали квартиру, как бы продлевая студенческие годы.
 
        Вместе ездили со студентами в колхоз, где пришлось пережить много волнений, но взаимная поддержка помогла разобраться с ситуациями, которые одному «разрулить» было бы сложно.

        За более чем полвека дружбы всякое было:  ссорились, мирились, спорили, прощали. Однако сумели сохранить главное – доверие, взаимопонимание, поддержку. Особенно это важно в пожилом возрасте, когда мысли об одиночестве и ненужности становятся всё навязчивее. Когда простой телефонный звонок со словами: «А помнишь…» лечит лучше любых снадобий.

        Постоянно и во многом помогает другой Олег – Калинюк – с которым прошли немало сложных испытаний. Его помощь заставляет меня напрягать физические и душевные силы, мотивирует к борьбе за жизнь, как бы высокопарно это не звучало. Мы часто боимся называть вещи своими именами, тем самым приземляя значение поступков человека. Так вот, я утверждаю, что, например, предоставлением посильной творческой работы Олег реально продлевает мне жизнь. Не больше и не меньше.

        Не раз задумывался: от кого унаследовал хорошее качество - дружить с женщинами? Дружить, а не заниматься любовью. То отдельная тема. Боже! Сколько я узнал от них такого, чего никогда бы не узнал от мужчин. И подруги были незаурядные – талантливые, смелые. Многих уж нет. В Одессе осталось три, знающие друг о друге лишь по моим рассказам.

        Вначале хотел написать о них подробнее, потом понял – лишнее. Вторгаюсь в сферу их личной жизни. Кто в курсе моих дел – поймет о ком речь. Могу только добавить, что женское участие для пожилого друга очень благотворно.

        Семья существенно изменила ритм жизни. Пришлось подстраивать его под ритм дочери, которая преподает английский по интернету. Ученики живут в разных часовых поясах, поэтому уроки проводятся в основном в позднее для нас время. Соответственно сдвигаются обед, ужин, время сна и т. д. Я же, как «жаворонок», стараюсь, чтобы наши квартирные маршруты не пересекались.

         Подымаюсь в 6 часов. Молитва. Зарядка – сейчас только для рук и плечевого пояса. Водные процедуры. Первый завтрак – варенное яйцо, хлеб, таблетка от «Паркинсона» - на закуску.

        Затем, используя пока свободный кухонный стол – творческие муки. Муки умственно – физические, которые выдерживаю минут 40 – 50.

        После этого, перед настоящим завтраком, туалетная эпопея, о которой упоминал выше. Для снятия туалетного стресса – минимум 30 минут лежания на спине.

        К завтраку подбираюсь к 12 – 12.30. То есть, «отпахал» уже около шести часов, но если вы думаете, что за едой блаженно расслабляюсь, то ошибаетесь.

        Во – первых, меню завтрака у меня отличное от семейного. Готовлю его самостоятельно. В основном – каши, салаты.

        Во – вторых, в бой вступает «тяжелая артиллерия» - таблетки. Важно не перепутать, что - «до», что – «после». Ещё важнее – удачно проглотить. Тут бывает всякое.

        Посуду после себя мою, со стола убираю, а на часах уже 14… «Ничего себе – завтрак в обед!?» - изумитесь вы, и будете правы. Я сам вначале негодовал. Что поделаешь – смирился.

        Отдельно, для приёма второй таблетки от «Паркинсона» (надо глотать после еды не позже определенного времени), придумал для себя «чай» в 16 часов.
 
        И лишь после чая наступают минуты блаженства – дневной сон. Привычка сохранилась с детства, но реанимировалась по обстоятельствам. Есть возможность – прикорнул. Последние семь лет дремлю днем постоянно, минут по тридцать -  сорок.
 
        После сна, со свежей головой и немного отдохнувшим от «Паркинсона» телом печатаю рукописи, шлю электронные письма. Седеть долго не могу, так как начинает огнем гореть спина. Тогда включаю радиостанцию «Шансон», ложусь на диван, и под тюремные «хиты» певцов и бесподобные своей банальностью монологи ведущих, готовлюсь к ужину.

        Неспешный, размеренный ужин проходит в присутствии всех членов семьи. Бывает, правда, что дочка покидает стол раньше, по причине назначенного урока. Мы же не торопимся – телевизор начинается с новостей в 19.30.

        Новости смотрим одновременно на трех каналах, упуская «ужастики». При этом жена сидит в кресле и бурно реагирует на несправедливости. Я же каждые пятнадцать – двадцать минут то сижу, то хожу, то лежу на диване. Так удается продержаться до 22 часов. День ушел. Дальше – сон.

        Жена говорит, что ей не снятся сны, а если изредка остаётся в голове след, то как эхо неизвестного смысла.

        Другое дело я. Ожидаю время сна, как ожидают очередной серии захватывающего сериала. Закрыв глаза, шепчу: «Привет, мир грёз…», представляю тучные альпийские луга из рекламного ролика шоколада «Милка» и покидаю серую реальность.

        Сны в основном хорошие. Реже – тревожные. Большая редкость – кошмары. Хотя и подымаюсь пять – шесть раз «на горшок» (аденома), но продолжения прерванного сна не вижу. Не беда – уже поджидает новый.

        По количеству сюжетов лидирует Доманёвка. Вижу родину почти каждую ночь. За ней идет родительский дом в мельчайших деталях. Потом – мама, бабушка, сестра Майя. Часто снится отрезок улицы Ленина от бывшего Дома культуры до школы. Это объяснимо, ведь тут проходили основные события детства, отрочества, юности. Кстати, вот сейчас вспомнил, что в студенческие годы донимал сон об укромном месте за Домом культуры, куда мы, пацаны, бегали курить…

        Так вот здание ДК, точнее, зрительный зал чудом сохранился. Фойе, три комнаты, в одной из которых я учился играть на баяне, ушли под продовольственный магазин. А огромный, по сельским меркам, магазин электронной техники пристроили к задней стене зрительного зала, навеки похоронив наше укромное место.

        Довольно часто снятся политики, с которыми веду назидательные разговоры, общий смысл которых: «Одумайтесь! Неужели вам мало?!».

        Приходят в снах друзья (в основном – покойники), знакомые, незнакомые попутчики в моих  поездках. Снятся и сами дороги, почему-то всегда с ухабами, жидкой грязью, а то и страшным болотом, из которого едва вытаскиваю ноги. Плохие сны, благо – редкие.

        Бывают «песенные» сны, когда звучит мелодия, а я под неё рифмую строки. Какие классные песни сочиняет мозг! Жаль только, что утром не могу вспомнить ни слов ни мелодий.

        Редко снится отец. Он умер, когда мне было одиннадцать лет. В повести «Трезвая жизнь» я перечислил только тринадцать случаев (не специально – больше не вспомнил), которые зафиксировала память о нем. Наверное, потому и снится редко. Если бы он знал, как мне его не хватало в подростковом возрасте…

        Пандемия, карантин породили совершенно неведомые ранее ощущения, развернули мысли в неожиданном ракурсе.

        Прежде всего, более чем за два месяца добровольно – принудительного сидения в квартире понял, что такое домашний арест. Полезный опыт и для пишущих и для тех, кто не в ладах с законом.

        Затворничество – большое испытание прочности семейных уз. Несмотря на мою неуравновешенную психику, наша ячейка общества достойно выдерживает перегрузки.
 
        Что касается неожиданных мыслей, то они на уровне личных открытий.

        Во – первых, известная истина «Никогда не говори «никогда» применима не ко всем случаям. Стало мне абсолютно ясно, что никогда не приеду в Доманёвку, Николаев, не говоря уж о Париже. Никогда не забуду жестоких обид. Не погружусь в порочно – сладкий дурман запоя. Не стану богатым и здоровым… Многое не произойдет со мной уже никогда.

        А вот с полной ответственностью заявить, чего не делал никогда в жизни, могу – не пил с горя.

        Во – вторых, ноют где-то под сердцем фантомные боли от того, что сделать мог, да не смог. И если не смог по непреодолимым причинам – ноют слабее и реже, если по преодолимым – сильнее и чаще. Понимаю, что угрызения совести – наказание за грехи. Каюсь, каюсь, каюсь…

        В – третьих, некому рассказать самое – самое сокровенное. Никогда не думал, что множество своих и чужих тайн может распирать, как вздутие живота. Притом свои досаждают терпимее, чужими поделился бы с радостью. Вот она, человеческая сущность – играть себя до гробовой доски.

        В – четвертых, констатирую, что моей ключевой, доминирующей реакцией на  действия людей стала жалость. Не поддержка, равнодушие, осуждение, а подзабытая нами непрестижная жалость. О, как я теперь понимаю старого преподавателя Федора Александровича Хрящевского! О нем надо сказать отдельно.

        …Лютая зима 1963 года. Сугробы выше заборов. Улицы Доманёвки превратились в снежные траншеи, к которым хозяева делают узкие проходы от своих калиток.

        Больше недели мы не ходили в школу, а когда пришли, то узнали, что вместо заболевшей молодой учительницы, математику будет вести Федор Александрович, по прозвищу «Косой». Был он пенсионером, но жил рядом со школой, и в случае необходимости приглашался, чтобы, как выражался завуч, «закрыть окно». Также «Косой» слыл приверженцем дореволюционных, жестких методов обучения.

        Короче, сидим мы, пятиклассники, не снимая пальто и шубок в холодном классе незабываемого, построенного ещё земством на исходе ХIХ века корпуса №3 и ждем. Точно по звонку уборщицы тёти Тани входит учитель. Одет он в черный полушубок с каракулевым воротником, брюки – галифе заправлены в сапоги с серыми войлочными голенищами. В правой руке – серая каракулевая шапка – ушанка. В левой – небольшой чемоданчик и длинная стальная линейка.

        Глядя правым глазом в журнал, левым – на нас, бегло опросил нескольких. Почесав лысый череп, горько изрек: «Тёмные, как ночь! Надо начинать всё сначала…». И начал, используя линейку, для наведения порядка, а Вовку Люткова, Кольку Криворучка, Ваньку Березниченка, Кольку Добровольского периодически за уши выволакивая из класса.

        Думаете – обиделись, плакали, побежали жаловаться родителям? Наоборот! Подставляли себя под линейку, смеялись, хвастались перед не битыми из параллельных классов. Почему?

        Да потому, что лупил он любя, по-отцовски. Тогда же я впервые увидел проявление мужской жалости к чужому ребенку, узнал о существовании жалости к чужому, как таковой.

        Заболевшая учительница Тамара Алексеевна называла Толика Коломийченка «Ясной Луной» за постоянную улыбку и абсолютный «ноль» математических способностей. «Косой» вначале не поверил, что не сможет выдавить из Толика ни слова. Садился третьим рядом с ним за парту, хрипел в ухо, писал простым карандашом в тетради – всё без толку.

        Когда до него дошло – левой рукой погладил Толика по голове, правой – вытащил из кармана брюк клетчатый носовой платок, и приговаривая: «Бедный ты, бедный…» стал промокать глаза. Не протирать всё искривлённое гримасой лицо, а именно «промокать», при этом странно покашливая. Он давился слезами. Такого проявления мужской жалости не встречал в реальной жизни больше никогда. Видимо, схожие чувства, испытываю к людям сейчас.

        «Бедные вы, бедные…», «Суета сует…», «Человеческая комедия…», «Всё пройдет, и это тоже…» - истины, составляющие каркас моего сегодняшнего мировоззрения. А начал его формирование слезами жалости старый учитель математики Фёдор Александрович Хрящевский лютой зимой 1963 года.

       …Наконец, в – пятых, ослепительно ясно открылось мне осознание того факта, что не проживу я каких-то потенциально возможных месяцев, или даже лет, по причине отсутствия средств. Вот уж полгода, как всякое системное лечение прекратил. Не за что.

      Ну что же – пора подводить черту. Начал писать 27 февраля 2020 года. Завершаю – 12 мая. Получилось 14 рукописных страниц за 36 «подходов». То есть – 0,38 страницы за «подход». Теперь надо отпечатать. Сколько на это уйдет времени – боюсь загадывать.

        А «положение на фронтах» резко ухудшилось. Значительно увеличилось количество очагов боли по всему периметру от головы до предстательной. Отекли стопы – с трудом обуваюсь. Опухли, теряют подвижность кисти и пальцы рук. С каждым днём труднее глотать, говорить, меняется тембр голоса. Но самое новое и страшное – полная потеря зрения перед частыми ночными пробуждениями. Это было всего раза три – четыре и продолжалось доли секунды, но когда в тёмной комнате, под ЗАКРЫТЫМИ (!) веками появляется нечто пугающе – черное вроде «Черного квадрата» Малевича – ужас неописуемый…