Рименшнейдер. Францисканергассе 1, или...

Рада тем, кто интересуется средневековым немецким скульптором Рименшнейдером.
Вся книга с иллюстрациями на сайте https://www.tatjanakaiser.de



***

© Татьяна Кайзер: Францисканергассе 1, или чего могло не быть...
www.tatjanakaiser.de
Германия: STELLA – 2019. – 117 с.
© В книге использованы фотографии автора. Перепечатка любой части
книги только с письменного согласия автора.
Все права защищены.
Верстка: А. Кудрявцев.
© Оформление обложки: В. Цветков.
 
***      
Поездка по Франконии дала возможность нашему современнику лучше узнать историю немецкого гениального скульптора средневековья Тильмана Рименшнейдера.
В то непростое ожесточенное политической и социальной борьбой время Т. Рименшнейдер, как и его современники Ф. Штосс, А. Дюрер, – были словно духовными братьями, маяками, разбросанными по средневековой Европе, из Единого Источника получавшие энергии любви и гармонии, чтобы потом на долгие столетия излучать свет, культуру, просвещение, распространять новые формы сознания. Их идеалом стала христианская любовь к ближнему и обожествление Вселенной, природы. Работы, оставшиеся после них, – образцы высокого искусства, суть символического языка души, трансценденция Тайны. Сводила ли их судьба? Были ли они опорой друг для друга? Одно можно сказать: задачу своего воплощения они исполнили. Настоящие творцы – они создавали свои гениальные произведения, где чудесным образом превращали глубокие переживания и предчувствия в зримые образы во славу Небесного Творца, во славу красоты созданного Им мира.

Verlag «STELLA» Deutschland  www.stella-verlag.com
***

 "ФРАНЦИСКАНЕРГАССЕ 1,ИЛИ ЧЕГО МОГЛО НЕ БЫТЬ..."

                ***   

Столетья, словно в кисти виноградной:
Расцвет и войны, память, забытье.
Средневековый гений Рименшнайдер
В веках прославил духа мастерство.
Уж в Лету канула его эпоха,
Но на шедеврах след оставил век.
Нетленное наследие Европы
Творил во имя Бога человек!

                ***

СОДЕРЖАНИЕ

Глава 1. В Вюрцбург................................5
Глава 2. Цитадель Мариенберг ......................13
Глава 3. Ротенбург-над-Таубером....................25
Глава 4. Креглинген................................47
Глава 5. Бамберг...................................61
Глава 6. Крестьянское восстание....................77
Глава 7. Встреча у фонтана «Франкония».............93


ГЛАВА 1. В ВЮРЦБУРГ

Дорога во Франконию – Приезд Тильмана Рименшнейдера в Вюрцбург – Женитьба на Анне Шмидт

 
Наконец, вещи собраны, размещены в машине, завершающий хозяйский осмотр, и дверь захлопывается, отпуская хозяина в дальнюю дорогу.
Город позади. Автобан разворачивается четко расчерченной лентой со своими правилами, распорядком и требованиями. Взгляд принадлежит дороге, а вот мысли… стремительно как деревья проносятся, успевая напомнить и о предвыездных хлопотах, о расставании с родными, о машине уже прошедшей испытание дальней
дорогой на взморье. Раздумывание о предстоящем отпуске пытается упорядочить перечень запланированных дел. Но перебивается внезапно радостной мыслью о том месте, где предстоит прожить целую неделю. Не просто обычная арендованная квартира, в каких уже немало пожил, а квартира в доме, на месте которого жил не-
когда мой кумир – гениальный средневековый скульптор Тильман Рименшнейдер.

 В прошлый приезд в Вюрцбург я часто оказывался в этом переулке у дома с вывеской известного горожанам и туристам имени.Эта вывеска «Винное хозяйство Тильмана» на узорчатом кованом кронштейне с помещенным на нем гербом Рименшнейдера, принадлежала современной гриль-харчевне, привлекая внимание даже
больше, нежели скромная мемориальная доска скульптору на углу дома. Уже тогда это место меня притягивало, завораживало. А в этот раз дожидалась квартира, под окнами которой висел этот кронштейн. Правда, до этого момента еще пять часов дороги через Бранденбургские леса, саксонские равнины, горы Тюрингии, по плоско-
горью верхней Баварии-Франконии. В груди нет-нет, да и появлялся какой-то трепет, как некогда в молодости перед свиданием. Жизнь давно уже научила держать себя в руках, а излишнее волнение стало привычно успокаивать сигаретой. Именно из-за этих перекуров сам же отодвигал скорое приближение к желанному Вюрцбургу. Хотя ноги, конечно, тоже следовало разминать, но дело больше было в затяжке, вполне осознаваемой своей пагубностью. Работы любимого мастера, знакомые по книгам, изученные до малейших деталей, которые до самозабвения копировал, чередой всплывали в памяти.

И вот, наконец, Вюрцбург. Неожиданно перегороженные улицы из-за проводимого здесь музыкального фестиваля. Попасть в желанный переулок с односторонним движением невозможно. Пришлось в досаде нарезать круги вокруг квартала в надежде хоть каким-то образом приблизиться к заветному дому номер 1 во Францисканском переулке. Провидение все же сжалилось, позволив наблюдающему стражу порядка махнуть рукой на нарушение и уступить проезд в закрытую зону.
Вот я уже и обладатель ключей от заветной квартиры в доме своего кумира!
Достал из багажа бережно укутанную голову-бюст знаменитого средневекового скульптора собственного исполнения и водрузил его в центре на столе. Потом переместил бюст Мастера на подоконник, откуда тот с интересом стал осматривать прежде знакомую ему улицу и стоящий напротив дом известного архитектора Иоган-
на Бальтазара Неймана, с которым они разминулись в веках, но к которому тоже приходят поглазеть благодарные потомки.
Устроился в глубоком кресле. Ноги устало ныли, за шесть часов дороги заметно затекли от напряжения над педалями. Слегка потемнело в глазах… Да нет, это приблизились сумерки. Силуэты мебели стали расплывчатыми. Абажур низко висящей над столом, неяркой лампы отбрасывал большую тень на картины по стенам.
Внизу послышался поначалу показавшийся необычным топот движущихся с десяток пар ног. Подошел к окну и услышал громкий голос сопровождавшего толпу экскурсантов ночного Вахтера с большим фонарем и пикой. Несколько человек, повернувшись к
окнам квартиры, увидели бюст Рименшнейдера в окне и приветственно загалдели, помахивая руками. В ответ я тоже помахал им. Послушал, как Вахтер рассказывает о достопримечательностях этого древнего средневекового переулка, о месте, где жил известный почетный гражданин города Вюрцбурга скульптор Тильман Рименшнейдер.

Через короткое время навалившаяся усталость победила даже желание выкурить очередную сигарету, помогая удобно пристроить голову к изголовью высокой постели…

............................................................ ...............

 Кажется, многодневное странствие подходило к концу. Миновали нескончаемые леса, с изредка отвоеванными у чащобы пашнями, редкие крестьянские хозяйства, несколько монастырских подворий. А впереди под голубым небом, усеянным белыми облаками, открывалась завораживающая картина: широкая долина и опоясывающие
ее цепи холмов, с набирающими солнце виноградниками. Далеко внизу синяя дуга реки разделяла маленький, словно игрушечный город и парящую на высоком холме мощную крепость.
Время приближалось к полудню, когда всадник, спустившись с холма, оказался у открытых ворот города – знакомые вздымающиеся стены башни, высеченные из камня гербы и расписанные щиты над воротами. Под гулкими сводами моста несла свои
светло-голубые воды чистая река. Молодого человека обогнала повозка, сопровождаемая конными рыцарями, насмешливо приветствовавшими длинноногого увальня. Крики возничих и ландскнехтов, шум, толкотня, пробовали соперничать с колокольным звоном. Тильман направил коня в сторону Рыночной площади, замечая по пути знакомые вывески ремесленных цехов, лавок, аптеки. Зазевавшись на раскрашенную фигуру мадонны в нише стены под мансардой, он едва не столкнулся с каретой, вывернувшей из переулка. Громко вскрикнула сидящая в ней дама, обеспокоенно оглядела зеваку и, облегченно вздохнув, слегка улыбнулась.
Смеющиеся глаза чуть прищурились, но именно так и утаивается пронзительный взгляд, способный заглянуть в самую глубину души. От такой улыбки учащается пульс. Карета продолжила путь, а молодой человек успел заметить высокий лоб, испуганные красивые глаза, улыбку нежных губ и очаровательную ямочку на подбородке. Он проследовал дальше и вскоре оказался на площади, окруженной добротными каменными домами. Многие из них были украшены рисунками или резьбой, отражая не только достаток хозяев, но и вкус. Вот и знакомый дом его дяди, где Тильман останавливался лет пять назад, впервые приехав в Вюрцбург еще юнцом. Дядя тогда служил нотариусом и финансовым советником у Епископа и мог принимать заметное участие в судьбе племянника. Ведь он всегда помогал опальной семье брата: и когда тот был вынужден из-за участия в политических конфликтах со всей семьей бежать из города Хайлигенштадт, потеряв все свое имущество, Тильману тогда было пять лет, и даже когда брат осел в Остероде , став владельцем

Монетного двора. И жизнь племянника дядя, конечно же, намеревался устроить.
Тиль на ту пору уже закончил обучение в Эрфурте, освоив искусство скульптора в камне и резчика по дереву. Интересовали его также и медные гравюры.
В то время Устав гильдии скульпторов требовал, чтобы ученик работал в различных мастерских и городах, приобретая опыт. Потому юноша надеялся дальше продолжить изучать искусство ваяния и резьбы во всех районах Швабии и Верхнего Рейна.
Теперь после ученичества Тиль намеревался жить в этом красивом епископском городе. Уже первые его скульптуры святых, сделанные в алебастре, доказали мастерство и зрелость. И потому довольно скоро к зиме Тильман Рименшнейдер был принят помощником живописца в гильдию Святого Луки, которая объединяла
живописцев, скульпторов и стекольных дел мастеров.

7 декабря 1483 года – молодой художник дал клятву подмастерья в Вюрцбурге.
В трудные времена членство в гильдии обеспечивало художникам определенную уверенность, гарантировало продвижение местных художников и исключало конкуренцию. И вообще гильдия предоставляла возможность открыть мастерскую и набрать учеников,которые, кстати, не имели права подписывать свои работы,
становившиеся автоматически собственностью учителя. Однако для вступления в гильдию часто требовалось, чтобы художник был гражданином города, имел собственное жилье. А уж чтобы получить статус мастера, дающий доступ к высоким и доходным должностям в обществе, так от художника требовалось еще и быть женатым.
Конечно, пора бы уже было женить племянника, который не то чтобы бегал от женщин, но за пару лет так и не нашел себе спутницы. Или, может, это первая любовь к соседской дочери булочника в покинутом отчем краю до сих пор держала запертым его сердце? Ведь черты ее облика он даже воплотил в своей первой скульптуре Мадонны. Стало быть, нужен брак, который бы принес ему
собственность – заключил дядя. Хотя даже с деньгами и связями, с членством в гильдии нелегко было основать свое дело, открыть собственную мастерскую. И тут дядя вспомнил о вдове ювелира, родственнице своего старинного приятеля и доставшейся ей ювелирной мастерской.

Тильман при его огромном росте (он всегда был на голову выше окружающих), проявившемся таланте, успешной работе оставался достаточно скованным и нерешительным в отношениях с женщинами. Потому всецело отдал себя в руки опекуна. Каково же было его изумление и охватившая радость, когда они с дядей пришли на уговор в дом на Францисканергассе и были доброжелательно встречены вдовой ювелира – белокурой незнакомкой из чуть не сбившей его кареты в день приезда в Вюрцбург.

Анна Шмидт была немного старше его и уже матерью троих сыновей, но это, как оказалось, не помешало десятилетию их счастливого брака. Когда Рименшнейдер женился на Анне, родные, друзья, досужие зубоскалы и завистники видели в этом только выгодную сделку: большой дом на Францисканергассе с мастерской и весомые
привилегии. Став гражданином Вюрцбурга, он мог открыть теперь собственную мастерскую. Ведь большое состояние жены дало ему возможность закончить свое обучение, стать мастером и посвятить себя любимой работе, искусству.
А Тильман никому и не говорил, что любовь к этой женщине зародилась сразу, как только увидел ее. Пусть решение за них принимали их родственники, соблюдая интересы всех – и вдовы,ее детей, и Гильдии, и самого мастера, для него же это был просто подарок судьбы. Этакий аванс для раскрытия дарованного ему
Творцом таланта. Понадобилось время, чтобы и Анна нашла в нем желанного супруга.
Его авторитет сразу же стал непререкаемым в мастерской, в доме, для заказчиков. Но, оставаясь наедине с Анной, он еще долго заметно тушевался, умолкал, мечтая скорей упрятать лицо в ее роскошных волосах. Супруга мудро понимала это и не торопила со становлением мужчины, просто окружая материнской заботой.
Любимая женщина, друг, помощница, мать. Он обожествлял Анну, воздвигнув для нее алтарь в своем сердце. А каждый срез резцом при работе был словно нота в гимне в ее честь. Иногда он даже пугался своего трепетного к ней отношения, смутно осознавая – к чему прикипает человек, да еще обожествляя, то непременно
забирается, чтобы не нанести вреда его вечной душе.
Однако другое его внешне столь одухотворенное божество – искусство – тоже требовало к себе внимания, требовало труда и терпения, энергию, вдохновения, размышления. Оно стремилось поглотить его время, забирая внимание для самых ничтожных мелочей,нуждаясь в крыше над головой, в инструментах, в дереве, в глине,в красках и золоте.

 

ГЛАВА 2. ЦИТАДЕЛЬ МАРИЕНБЕРГ

Майнфранконский музей – Муза Анна – Статуи Адама и Евы – Алтарь Марии Магдалены

 
Солнце уже пролилось на виноградники, рассыпавшиеся по правому берегу Майна. Хорошо видна повсюду геометрия готики: пирамиды церковных шпилей, цилиндры башен средневековых крепостных стен, прямоугольники красных черепичных крыш, трапеции виноградников по склонам и синусоида реки через весь город, устремленная на северо-запад. Старый мост уже облеплен туристами, а статуи епископов и святых уже давно начали службу – позируют на многочисленных снимках фото и видео. Ближе к вечеру парапеты моста будут усыпаны бокалами с вином – главной достопримечательностью этого винного края.

Дорога уводит круто вверх. Но даже эти улочки и переулки заставлены машинами, умудряющимися парковаться почти как цирковые эквилибристы. Интересно, каково им тут балансировать в снежное время. Огромный парк, окольцевавший крепостные стены, крутые подъемы сдерживают пыл и нетерпение всех спешащих к средневековой цитадели.
Со стесненным сердцем, в предвкушении нового свидания с Мастером, наконец, вступаю в огромный гулкий холл Майнфранконского музея. А дальше уже ноги сами несут мимо ранее виденных экспозиций сразу на второй этаж, туда, где размещены работы великого средневекового германского скульптора. Привычные взгляды смотрителей залов, кажется, слышат гулкое биение сердца, пульсацию в висках.
При всех толпах туристов, устремленных к крепости вюрцбургских епископов, малая толика заглядывает в музей. Неслучайного посетителя зоркий взгляд смотрителя зала отмечает сразу. Дав время справиться с нахлынувшими на зрителя эмоциями,
он затем услужливо предлагает свои пояснения. О, настоящий поклонник Рименшнейдера сразу виден. И с ним не дежурные объяснения и пояснения к выставленным экспонатам – тут сразу диалог и обоюдное удовольствие.
В зале кроме нас еще две дамы: одна присела с наушниками – возможно с путеводителем по залам музея, а другая, видно, поклонница – замирает у каждой работы, пристально рассматривает детали, потом снимает на смартфон. Любезного смотрителя с интересом выслушала, поблагодарила, но предпочла рассматривать экспонаты одна.
Я остановился перед знакомой деревянной фигурой Богородицы. Она стояла, нежно и кротко наклонив голову, исполненная смирения и чистоты, но крепко сжатые губы и глаза выражали страдание. Как живо и трогательно изобразил ее мастер.
Шагнул дальше и застыл перед любимой фигурой Мадонны с необыкновенно скорбным и прекрасным лицом. Я был готов часами разглядывать этот рот, этот нежный, трогательный поворот шеи и не мог налюбоваться. Потому что видел этот образ в своих снах, к нему стремился душой в минуты тоски по утраченным еще в детстве материнским объятьям. Несколько раз порывался уйти, но загадочная скульптура снова и снова притягивала к себе. Казалось, грудь ее дышала, а на виске пульсировала точка под завитком волос. В лице было столько любви, столько сладостного очарования, что неизбалованное любовью сердце просто замерло.

Рождение такого образа – всегда тайна. И только щедро одаренный Создателем человек мог одухотворенными руками, наполненными дивной волшебной силой, чудесным образом проявлять глубокие переживания и предчувствия в своих творениях. Из дерева, из камня фигуры апостолов, мадонн, святых, ангелов,
неподвижные, недосягаемые, созданные руками и духом скульптора – они ведь веками были бесконечным утешением, спасением от отчаяния, указующие пробуждающимся душам путь от мучений, темного, гнетущего страха человеческой жизни к надеждам и
постижению божественного промысла и благодати.

В этом музее собраны порядка восьми десятков работ скульптора Рименшнейдера. Это немного от количества работ средневекового титана, и это немало – для сопереживания потрясающим глубинным эмоциям в каждом зримом образе. Создать такое мог только человек большого таланта и возвышенного образа мыслей, в душе которого было много света и любви. Скульптуры Божьей Матери, святых, Мадонны – их тут много разных, но одухотворенных единой любовью Мастера. Возвышенные и таинственные они хранили загадку: как удалось скульптору это соединение плоти и чистой духовности. Воистину они настраивают на созерцание, призывают к неспешным размышлениям о глубинных вопросах жизни.
Стиль Рименшнейдера, окрашенный грустной мечтательностью, умиротворяющий, лишенный экзальтации, как считают, не стал определяющим в немецком искусстве. Только разве можно представить художественный спектр средневековья без его шедевров? Это его работы знаменовали переход от поздней готики к эпохе
Возрождения. Именно он проявил принципиально новое отношение к пластике, не нуждающееся в поддержке живописи.

.....................................................

Тильман любил вставать очень рано, когда сумерки еще только собирались уступить место рассвету. Осторожно, чтобы не потревожить спящую жену и дать ей чуть больше необходимого отдыха, он надел башмаки и платье, прикрыл дверь. После вчерашнего визита врача Анне стало получше, даже разрешила дочери ненадолго
примоститься рядом с ней. И уже сквозь сон он слышал их шепот – дочь делилась своими тайнами и просила разрешения назавтра полистать поваренные книги, которые Анна бережно хранила в подаренном Тильманом резном сундучке, обрамленном
виноградным орнаментом и вязью ее инициалов. По этим книгам Анна обучалась грамоте еще в девичестве. Автором «Книги о хорошей пище» считался нотариус епископа Вюрцбургского, Михаэль де Леон, а «Алеманская книжечка о хорошей пище» была мастера Ганзена, вюртембергского повара.

Рименшнейдер прошел через комнату старших сыновей Анны от первого брака. Давно позабылось, как настороженно приняли они, после смерти отца растерянные и замкнутые, этого голубоглазого добродушного великана, казалось сразу занявшего все место в их доме. Он любил этих ребят, относясь к ним временами, может быть,
излишне строже в учении, так как видел, насколько они были способные. Ведь кто не был прилежным учеником, тот не может в ремесле стать подмастерьем и мастером. И он научил их мастерству обращения с деревом, гипсом, красками, лаком и листовым золотом. Они сломали не одну пару резцов и испортили немало заготовок, к чему мастер относился с пониманием. Наряду с другими учениками пасынки выполняли всю подсобную работу. Сейчас они досматривали еще свои сны, а потом жизнь научит просыпаться так же рано.

Тильман задержался в большой зале, попробовал в окно разглядеть в предрассветных сумерках соседние дома. Доставшийся за Анной этот добротный богатый дом выделялся на их улице тем, что был до второго этажа кирпичным, а выше уже пол, стены и потолок были из дерева твердых пород, где и располагались
соединенные друг с другом супружеская и детские спальни, гардеробные, лоджии и кладовые. Каморки подмастерьев и слуг находились этажом выше, в мансарде под чердаками. Очень скоро новый хозяин перестроил прежнюю ювелирную мастерскую.
В одной части устроил для себя «студиоло», комнату, предназначенную для уединения и работы, а другую – расширил вглубь двора пристройкой с отдельным входом, где разместилась собственно мастерская с рабочими местами для учеников
и подмастерьев. Перила для лестницы заменил, украсив их вырезанными из
орехового дерева головками ангелов и всю переднюю заполнил своими работами, как и внутренний дворик. Даже деревянные балки и каркас дома покрыли красочные орнаменты.Когда позже вошли в моду гобелены, мастер тут же декорировал ими стены, чтобы любимая Анна и дети меньше простужались, потому что, не смотря на установленные в комнатах жаровни, облицованные фаянсовыми плитами, все же не доставало тепла.
Благодаря домашнему резчику в доме заметно прибавилось мебели. Сундуки для хранения вещей тогда уже догадались ставить вертикально – так появились шкафы, а потом и прообразы посудных шкафов. Мебель по тем временам была предметом гордости для хозяев, ее расписывали, украшали резьбой или инкрустациями из дерева, серебра или слоновой кости.

Тильман, прихватив масляный светильник, спустился вниз на кухню. Обтерев лицо и руки мокрым полотенцем, выпил кружку разбавленного водой вина и вышел во внутренний двор, значительная часть которого была загромождена стволами древесины, глыбами известняка, мрамора.
У Рименшнейдера была уже большая мастерская, где кроме резчиков по дереву работали также и каменотесы. Надо сказать, что подобная ситуация была невозможна в других городах, где раздельно существовали цеха резчиков и скульпторов. Здесь же скульпторы входили в одну гильдию с деревообработчиками и каменотесами.
В Вюрцбурге мастер сделал себе имя, и конкуренции для него практически не было. Основные скульптурные работы он уже выполнял не только в городе, но и за его пределами, в районе реки Таубер и вплоть до Бамберга. Это стало приносить солидные доходы и признание его творческой зрелости.
Скульптор гордился своей мастерской, порядком, в котором пребывали рабочие места, многочисленные кривые и прямые резцы, долота, шпунты, скарпели, троянки
и скребки, необходимые для обработки дерева и камня. Увеличившееся количество учеников и подмастерьев никак не изменило заведенных правил: всему было свое место, и каждый был в поле зрения мастера. Кто его знал давно, заметили появившуюся жесткость, излишнюю требовательность, порой категоричность и неуступчивость, раздражавших поставщиков и заказчиков. Человеку большого таланта и отличающегося возвышенным образом мыслей вполне грозило легко попасть в изощренные лапы гордыни и самодовольства, но внутренний ориентир на присутствие во всем божественной десницы удерживал от тщеславия, бескомпромиссности.

Тильман зашел в мастерскую, зажег от принесенной лампы большой светильник, подвешенный на цепях к потолку. Повсюду стояли и лежали незаконченные работы в камне, в дереве, разнообразные капители и консоли вместе с фрагментами орнаментов.
Инструменты, развешанные по стенам и разложенные по ящикам, делили место с набросанными на листы бумаги эскизами и рисунками, мерками.
Ученики еще не пришли, и подмастерья-каменотесы еще не покинули свои каморки в мансардах.
Придирчиво осматривая, как продвигается работа у каменотесов, мастер потрогал заготовки для резьбы, сделанные учениками, и прошел к своему месту. Эти предрассветные часы были особым временем священнодействия. Именно тогда от его душевного трепета непостижимым таинственным образом возникали лучшие из
созданных его руками скульптур.
Аккуратно прикрытая материей, стояла исполненная деревянная фигура Богородицы
с младенцем. А рядом, почти законченная, стояла другая Мадонна, нежно и кротко наклонив голову. Крепко сжатые губы и глаза выражали готовность принять свою
судьбу, а высокий чистый лоб, трогательно обрамляли пряди длинных волос. Плащ пока только с намеченными складками ниспадал с ее хрупких плеч. Она была так трогательна, так прекрасна, вызывала такое благоговение и душевный трепет, что
мастер и представить не мог, как выпустит ее из своих рук, отдаст заказчику. Стружка завитками падала к ногам, забивалась в башмаки. И в дереве все четче проявлялся лик Мадонны со знакомыми такими любимыми чертами с притягательной ямочкой на подбородке. Скульптура так много говорила его сердцу и так влекла
к себе.

Еще в начале их брака, он набросал портрет Анны Шмидт, и с тех пор он так и висит здесь на стене у окна, находя отражение в скульптурах Мадонн, святых мучениц, возникающих из алебастра, из дерева, из камня. И чего удивляться, что посланник епископа даже упрекнул его: «Все Богоматери похожи на вашу жену Анну!» – так его шокировал слишком светский вид Мадонны, преувеличенно и правдоподобно исполненный в деталях.
Однако запечатленные образы скорбящей Божьей Матери всякий раз были полны такой выразительной силы и совершенства, что просто тянуло преклонить колена перед ней и молить ее о заступничестве.
Сколько бы ни создавал он женских фигур, ему не нужно было делать отдельные эскизы, чтобы отслеживать детали. И черты лица, и пряди волос, изгиб шеи, груди, бедра – все было запечатлено в памяти. Руки помнили любые детали, мелочи. Они
с трепетной, чуткой нежностью, вожделенно и кротко, уверенно и со знанием
дела словно ласкали зрячими нежными прикосновениями – будь то дерево, камень или Анна.
Как же он был благодарен ей за присутствие в его жизни. Ее хозяйственность, понимание, мудрое молчание, восхищение делали их союз крепким, а быт устроенным и наполненным радостью. Она вдохновляла его, став желанной и любимой музой. Их
счастливый брак послужил его творческому созреванию, полному раскрытию его таланта, сделал его человеком, владеющим знаменитой мастерской и получающим от городов и монастырей самые почетные заказы. Как она гордилась, что любимого супруга высоко ценили в гильдии, что он стал уважаемым гражданином города.
Правда новые преимущества принуждали мириться и с недостатками. При огромном спросе на его работы, заваленный заказами, частыми разъездами, он меньше бывал
с ней.

Тильман еще не успел поделиться с Анной новостью об одном почетном заказе от городского совета Вюрцбурга – изваять статуи Адама и Евы для южного портала капеллы Марии взамен старых. Последние месяцы принесли тревоги, увеличили заботы. Уже долгое время жена никак не могла вырваться из цепких лап хворей.
И у фигур его все больше удавались скорбные черты. Он так хотел, как только ей станет лучше, привести ее сюда к себе и показать наброски фигуры задуманной Евы. У него вдруг тоскливо сжалось сердце. Анна должна знать, какою он ее видел. Правда, одну фигуру деревянную он уже показывал ей – Магдалену.

Год назад Муниципалитет Мюннерштадта заказал запрестольный образ для алтаря Святой Марии Магдалены, Алтарь был задуман как большой складень. В центре – «Воспарение Магдалины», а на боковых створках – сцены из ее жизни. В центральной части алтаря изображена поддерживаемая ангелами парящая в воздухе

Мария Магдалина. После вознесения Христа Магдалина каялась и предавалась молитвам, и ей казалось, что во время молитвы она воспаряет, подхваченная ангелами. Это был первый опыт работы с обнаженной фигурой женщины, пока что укрытой завитками волос, по легенде выросших чудом на ее теле. В народе об этом существовало множество легенд и по одной из них, раскаявшаяся Мария ушла в пустыню и жила там. Со временем одежда истлела и спала с нее. И тогда, чтобы
ни кто не видел ее обнаженной, чудесным образом выросли волосы, которые покрыли ее всю, как одежда. И ангелы, подняв ее на руки, носили над землей. Рименшнейдер не стал повторять трактовку многих художников и скульпторов, изображавших Магдалену с отросшими до пят волосами. Он захотел показать пластику
ее тела – покатые плечи, плавные очертания женственных форм, в фигуре Магдалены запечатлеть его Анну. Это были ее струящиеся локоны волос, миловидное овальное
лицо с маленьким ртом и пленительной ямочкой на подбородке. А это выражение сосредоточенности на лице он наблюдал во время ее занятия вышивкой. Или печали – появившееся в последнее время, когда только и могла, что покоиться в его объятьях, понимая, что не в силах отвечать как некогда на страстное желание супруга. Это его Анна – образ многих его мадонн, но уже в образе
пробудившейся женщины с чертами чувственности и страдания – не девственницы,
а Магдалены.

Тильман в который раз замер над фигурой. Он хорошо знал свою слабость – тщательные подробности, будь то обычная мелкая пластика или большие статуи. Только легкий S-образный изгиб фигуры напоминал привычные формы изображений фигур мадонн. Лучший изгиб на теле женщины все же была ее улыбка.Мастер снова взглянул на набросок портрета Анны, висящий тут многие годы, подошел к стене и быстрыми, размашистыми линиями набросал сангиной фигуру Евы в натуральную
величину. Фигура пока несовершенна – лишь в воображении оставались
скольжение плеч, потайные ложбинки, намек на пупок, венчающий скат к лону, упругие бедра, трепетные груди. Потом он нарисовал Адама. Тот обликом напомнил старшего сына Анны, а вот фигура, пожалуй, самого мастера. Рименшнейдер еще не знал, что в городском совете посвятят целое заседание такому решающему вопросу, как изображать Адама с бородой или без, вместо решения городских хозяйственных вопросов. Кто мог сказать, что более значимо.

Тильман сел в кресло и крепко задумался. Как и всякий художник на ту пору, он был крепко связан традициями готического искусства, характерными динамикой и изломанностью линий, создающих напряженную пластическую форму. Как же изваять
в натуральную величину обнаженные фигуры? Интересно, что взялся за изображение
обнаженного женского тела. Для заальпийских мастеров это было довольно трудное, точнее сказать, непривычное дело. Это в Италии было множество античных скульптур, которые служили примером при изображении обнаженного тела, и итальянским скульпторам повезло учиться на них, а к северу от Альп такой традиции не было. Мастер не знал античных памятников, которые могли бы
научить его передаче обнаженного тела. Он видел только готические статуи Адама
и Евы в соборе Бамберга. Но когда заработала творческая мысль, уже ничто не могло остановить ее полет. Он решил сделать акцент на головы статуй. Они должны быть главными. Они уже виделись ему спокойными и сдержанными без каких бы то ни
было глубоких переживаний. Они должны быть чисты и целомудренны притом, что венчать должны обнаженные фигуры.
Мог ли он предполагать, что эти фигуры однозначно сделают его мастером работы в камне. И это повлечет за собой много других почетных предложений – алтари, надгробья, скульптуры, предназначенные для порталов храмов.
Однако куда бы ни уводили раздумья, Тильман все равно возвращался к мыслям об Анне.

 
ГЛАВА 3. РОТЕНБУРГ-над-ТАУБЕРОМ

Средневековый город-сказка – Церковь Святого Иакова – Алтарь Святой Крови – Детванг – Ночной визит Файта Штосса – История Штосса – Алтарь Распятия –
Рассказ Штосса об Алтаре Марии в Кракове – Рассказ о Дюрере

 
Признак осени – туман еще позволял в переулке видеть соседние дома, но выехав
на автобан, попал, словно в молоко. Необычное ощущение от езды со скоростью
в сто километров в сплошном тумане. Лента дороги просматривалась едва на пару десятков метров, указатели возникали неожиданно и так же стремительно исчезали,
не позволяя правильно прочитать незнакомые названия. Встречные машины по другой стороне автобана, как и обогнавшие, угадывались молниеносно лишь по ярким фарам и габаритным огням. Это только на обратном пути уже к вечеру я увидел перелески,
холмы, реки и озера, ласкающую взгляд обворожительную Франконию. А пока оставалось дожидаться, либо туман поднимется – и станет пасмурным днем, либо уляжется, смирится под яркими солнечными лучами, открыв необыкновенную лазурь франконского неба.
Со стороны автобана не отследить, когда подъезжаешь к этому воистину необыкновенному романтичному Ротенбургу -над-Таубером , пока не окажешься у мощной крепостной стены 14 века с множеством ворот, бастионов и сторожевых башен. Это преддверие в сказочный город – самый чудесный из городов вдоль
популярнейшего туристического объекта Германии – Романтической дороги.
Шагнув туда, легко представить сокрытые многими сотнями веков времена. И тут обнаруживается, что этот вольный имперский город действительно стоит высоко над долиной реки Таубер. Место для него было выбрано неслучайно – под высоким
холмом в излучине реки Таубер уже столетие стояла церковь святого Петра, построенная в десятом веке франконскими дворянами Райнгерами с согласия епископа Вюрцбурга. К церкви прилепилась небольшая деревушка Детванг. Позже из соображений обороны и контроля за своими владениями тогдашние владельцы Комбурги
построили графскую резиденцию Ротинбуре на горном выступе над рекой Таубер.
 А уже несколько десятилетий спустя на этом месте обосновался императорский Замок Ротенбург, позже получивший статус города. Его окружили крепостной стеной и столетие спустя Ротенбург-над -Таубером стал независимым имперским городом. Дальнейшими застройками он уже тогда стал выходить за пределы городских стен,
и потому приступили к созданию новых оборонительных сооружений, увеличив площадь города в три раза. Междоусобные распри, землетрясение 1356 года, почти
полностью разрушившее обе линии крепостных стен, крестьянское восстание, уния, 30-летняя война и эпидемии – все мешало процветанию города, оставляло следы за прошедшие девять веков. В анналы Ротенбурга вошла одна яркая легенда о спасении города от разрушения вражескими войсками. Сделал это бургомистр Георг Нуш, выполнивший их чудовищное условие – залпом выпить 3,5 литра вина. И уже много лет благодарными потомками обыгрывается сюжет того «Мастерского глотка» на театрализованных праздниках города летом (на Троицу) и в ноябре. Эту знаменитую сценку можно видеть и на двигающихся часах на здании Ратуши.
Со второй половины 17 века, когда последние войска покинули город, с сократившимся вдвое населением, Ротенбург перестал играть сколько-нибудь значительную роль, превратившись в небольшой провинциальный городок, развитие которого остановилось на века. Это и сохранило облик старофранконского средневекового города неизменным на протяжении уже нескольких столетий.

Налюбовавшись с крепостной стены на очаровательные, словно игрушечные, домики в цветах и готические церкви, я погулял по узким мощеным улочкам. Здесь сохранился подлинный средневековый колорит – фахверковые здания под красными черепичными крышами украшены росписями, коваными решетками и оградами. А витиеватые вывески магазинов, ресторанов, гостиниц выполнены так, словно из тех далеких времен. Атмосфера города полностью пропитана стариной. Нет больших магазинов, рекламных щитов и современных вывесок отелей, кафе, магазинов, телефонных будок, автоматов по продаже сигарет и напитков, и прочих атрибутов современного города, кроме … автомобилей. Они снисходительно терпят условия сказки внутри крепостных стен.
Еще в начале 1900-ых годов были приняты законы, запрещающие жителям города производить какие-либо изменения в архитектуре их домов. И жители с пониманием относятся к такому запрету, тем самым сохраняя исторический облик города, и трепетно берегут его и свои традиции. Как и в Вюрцбурге, здесь ежедневно к вечеру появляется ночной сторож в черном одеянии, со светильником и алебардой
в руке, который совершает свой обход, рассказывая при этом многочисленным зевакам различные городские истории. Правда должность городского сторожа была упразднена властями Ротенбурга еще в 1920 г., но радуют гостей города этим зрелищем и поныне. Заманчивый чарующий стариной город щедро дарит ощущение сказки. И потому именно здесь необычный и красивый музей Рождества, где волшебный праздник детства длится круглый год. Недаром Ротенбург называют городом вечного Рождества. Однако и в тех для нас сказочных временах были свои страшилки. На соседней улочке Криминальный музей средних веков, самый
значительный правоведческий музей Германии знакомит со всем разнообразием средневековых пыток и публичных наказаний.

От самой известной площади города Пленляйн я направился по улице с живописными фахверковыми домами к городской Ратуше на Рыночной площади. Потом по знакомому переулку мимо увитых виноградными лозами стен, оставляющими только входы
в дома прямо с мощеной камнями улочки, вышел к великолепной громаде храма Святого Иакова со стрельчатыми окнами, украшенными витражами и ажурными шпилями высоких башен, декорированными каменной пластикой.
Хотя заказчиком этого колоссального строительства был Германский рыцарский орден, все же летопись свидетельствует и о больших пожертвованиях горожан и жителей округи.

При входе в храм не сразу ощутимо воздействие готической архитектуры. Отвлекают информационные стойки и те, где представлены самые привлекательные для туристов сувениры, – фигурки святых, распятия, ангелочки, свечи. Привычно ищу среди
буклетов, фотографий и книг новинки, каких не было четыре года назад.
Только минуя приветливых кассиров-смотрителей, оказываешься один на один с храмом. И тут взгляд невольно поднимается вверх вдоль высоких вертикальных колонн, разделяющих нефы. Почему говорят – дух захватывает? Нет, он воспаряет, это дыхание перехватывает. Не в первый раз здесь, но ощущения повторяются.
Сразу отправился по левой лестнице наверх. Попробовал умерить возникшее сердцебиение и вошел под своды залитого солнцем зала. Это место было освобождено от предыдущего органа, стоявшего на протяжении четырех веков в центре эмпоры, для главной ценности храма – алтаря Святой Крови. А новый орган на верхних хорах был освящен около сорока лет назад. Он очень высоко оценивается специалистами всего мира из-за его необыкновенно объемного звучания, дарящего истинное наслаждение.
 
Величественный алтарь на фоне 17-метровых стрельчатых витражей поражал воображение. Чтобы перевести дух и для медитационного созерцания, вся сторона напротив алтаря перед органом предусмотрительно заполнена рядами стульев.
Я сел в кресло первого ряда и погрузился в любование, которому не были помехой ни снующие вокруг алтаря японцы-туристы, обвешанные фототехникой, ни группа пожилых людей, для которых, видимо, учитывая их возраст, гид очень громко рассказывал историю создания этого знаменитого шедевра.

– Этот алтарь средневекового гениального мастера Рименшнейдера предназначен быть достойным обрамлением святой реликвии, которая должна напоминать о пролитых во время тайной вечери из чаши каплях вина, превратившихся в кровь Христа. По преданию в эпоху Крестовых походов сюда из Иерусалима была привезена капля крови Христа в капсуле из горного хрусталя. Взгляните на двух ангелов в верхней части этого грандиозного девятиметрового сооружения. Они держат золоченый крест, изготовленный около 1270 года, куда и вмонтирована эта капсула. Этот алтарь изготавливали с 1499 по 1505 год в мастерских ротенбургского столяра Эрхарда
Гаршнера и вюрцбургского скульптора Тильмана Рименшнейдера, создавшего все скульптурные фигуры и рельефы. Заказчиком был Городской совет Ротенбурга, стремящийся придать почитавшейся в средние века реликвии достойное обрамление.
В центральной части алтаря скульптор изобразил драматический сюжет последней трапезы Христа и его учеников – Тайную вечерю.

Кажется, знаю уже эту работу Мастера наизусть. Так хорошо изучил ее по многочисленным книжным иллюстрациям, что, пожалуй, с закрытыми глазами на ощупь могу назвать любого персонажа. Пальцами можно почувствовать в каждой фигуре удивительно правдиво переданные характеры, оттенки чувств – тревога,
замешательство и беспомощность, отразившиеся на лицах апостолов, ошеломленных невероятной вестью о том, что один из них предаст Учителя.
Осязаемы прекрасное и одухотворенное лицо Иисуса и даже безмятежность любимого ученика спящего Иоанна, склонившего голову на грудь своего Учителя.
Поразительно проявленный талант гениального мастера.

– Вы уже обратили внимание на композиционное решение? – продолжал вдохновенно экскурсовод. – Взгляните, как совершенно неожиданным образом расставлены участники вечери. В центре стоит не Иисус, а предатель Иуда. Господь же подает ему кусок хлеба со словами: «Один из вас предаст меня». Это нравственное
противостояние Христа и неверного ученика.

Как по мне, так я ближе к мысли, что здесь гениальный мастер передал оспариваемую богословскую идею о выборе Иисусом Христом для исполнения своей миссии Спасителя ученика Иуду. Как по тем временам можно было такое предположить? Ведь только почти полвека как стало известно о найденной в Египте древней коптской рукописи Евангелие Иуды. И там речь о том, что один лишь Иуда
целиком и полностью понял замысел Христа, и именно потому он согласился сыграть в нем важную роль, отказавшись от всего – славы в веках, признания и самой жизни. Хотя некоторыми увиделось и другое толкование: Иисус, заранее зная о намерении Искариота предать его, пытался указать охваченному гордыней ученику, что тот встал на ложный путь. Конечно же, такое отличие трактовки от
канонических евангелий не могло не вызвать протест у Церкви.

Группа слушателей рассыпалась вокруг алтаря. Желание получше рассмотреть давно подменено желанием сделать фотосессию смартфонами, камерами и планшетами. Некоторые обходят его кругом, кто-то даже вступил на коврик для коленопреклонения, а иные, ничуть не смущаясь, делали селфи на фоне Алтаря.

– А еще одним новшеством алтаря, – пытаясь как-то привлечь внимание группы, излишне громко провозгласил экскурсовод, – явились прорези в задней стенке короба алтаря, изображающие окна, сквозь которые льется свет. Никогда прежде так активно не использовался свет в построении изображения. Взгляните еще на эти орнаментальные балдахины над Тайной вечерей. Причудливо переплетенные ветви терновника вызывают в памяти терновый венец Спасителя. Есть ли вопросы? Или пройдем теперь вниз к еще одной работе, приписываемой знаменитому
Рименшнейдеру, Алтарю Людовика Тулузского с одной единственной расписанной красками скульптурой св. Людовика, а так же к Алтарю Девы Марии, исполненному одним из учеников этого гениального мастера.

Почти все сразу же стали спускаться по лестнице. Только пожилая пара тактично приглушенными голосами задержала гида расспросами о рельефах алтаря, а тот, обрадованный их интересом, охотно стал объяснять.

– Резная композиция полностью выполнена из липового дерева и первоначально была обработана только яичным белком, который применяли для получения необходимого оттенка. Сейчас этот шедевр нуждается в реставрации, так как черви сильно проели его. Говорят, сейчас в нем не более пятидесяти процентов древесины, а
образующиеся из-за червей пустоты залиты смолообразным раствором.

Наконец, и я смог приблизиться к Алтарю. Яркое солнце ласкало витражи, создавая нарядное обрамление гениальному творению. Наверняка сам мастер любовался игрой солнечных бликов на своем шедевре, впечатленный результатом исполнения
грандиозного замысла. А как же алтарь, должно быть, поражал воображение его современников! Это был мощный маяк для душ, пытающихся понять, по сути, простые божественные законы и выбрать путь следования им. Долго наслаждался я творением даровитых рук мастера, внимательно разглядывая всю композицию алтаря, его боковые створки со сценами «Въезда Христа в Иерусалим», на которых он окружен толпами восторженно встречающих его людей, и «Моления о чаше». Дома по многу раз рассматривал в деталях фотографии алтаря в художественных альбомах.
Особенно сюжет «Моления о чаше», так как начал делать копию именно этой сцены, где Христос остался один на один с известием о предстоящем ему испытании. Интересно, почему сейчас вдруг пришел к этому сюжету. Ведь копировал уже и многие другие работы мастера.

Потом спустился вниз, и взгляд устремился поверх голов все той же знакомой группы экскурсантов к изящным восточным хорам с высокими разноцветными окнами-витражами. Там за фигурами Святого Петра и Святого Михаила стоит отличающийся необыкновенным богатством красок алтарь Двенадцати Апостолов 15 века, работы Фридриха Герлина.
Вообще в этой церкви сохранено уникальное многообразие произведений искусства: это еще и Шперлинская часовня Топплера, скульптура Св. Иакова, алтарь Девы Марии, Алтарь Людовика Тулузского, искусно высеченные из камня Бог Отец, распятый Христос, Дева Мария, Иоанн Креститель и Иоанн Евангелист.
Все это создано на средства, собранные от пожертвований на благо церкви.
Поскольку Ротенбург является побратимом какого-то города в Танзании, тут в церкви Святого Иакова помещены также подарки от африканцев – распятия и другие христианские реликвии, а также изделия народных промыслов.

Прощальный осмотр храма. До следующего раза. И я вышел под теплое сентябрьское солнце, направляясь к парковке за воротами этого сказочного города.
Какой подарок для души – просто оказаться здесь. Разглядывать дома, пройти к крепостному рву, постоять у фонтана или колодца, которых, к слову сказать, в городе очень много. Причем по виду и не предположить, что есть такие, которые вмещают до 100.000 литров запаса воды. Вода в них подавалась из долины. Вообще для снабжения города водой во время осад в 12 веке была разработана и построена целая система водопроводных труб, которые уходили далеко за пределы города к источникам.
Где-то тут неподалеку была мастерская столяра Эрхарда Гаршнера, где Рименшнейдер несколько лет работал над алтарем. Может, какие камни мостовых запомнили след его башмаков? Или харчевни, возможно, до сих пор хранят след голографически
запечатленного образа? На миг зажмурившись, представил знакомую фигуру, склоненную над бокалом вина. Быть может, мастер задумался о работе, или просто устал от долгого отсутствия далеко от родного Вюрцбурга, семьи, любимой Анны.

За крепостными стенами увидел речку меж ивовыми ветвями,крутой бок речной пасторальной долины. Однако всю средневековую коллизию разрушил большой экскурсионный автобус, которому приходилось неуклюже вписываться в серпантин узкой дороги.Здесь проходила замечательная известнейшая далеко за пределами
страны Романтичная дорога в 243 км, начинавшаяся от Вюрцбурга и до альпийского замка Нойшванштайна. Дорога была такой извилистой, что трудно было представить, как лавировали на ней громоздкие туристические автобусы.

Что же, пора двигаться дальше вслед за автобусом. Впереди ждет Детванг – маленький городок с приходской церковью, собственно, с которого и начался Ротенбург, выросший на противоположном берегу реки Таубер. Уже съезжая по крутому и извилистому спуску в речную долину, далеко внизу у моста, оглянувшись назад, увидел выделяющийся на фоне неба, парящий над рекой неповторимый
силуэт когда-то имперского вольного города Ротенбурга, остающегося
неизменным на протяжении уже нескольких столетий и притягивающего ежегодно более двух миллионов гостей.

В Детванге в кладбищенской церкви ждало новое открытие – еще одна работа Рименшнейдера – алтарь Распятия. Еще один шедевр. Собственно, первоначально алтарь был выполнен для монастыря доминиканских монахинь в Ротенбурге. Его размеры слишком велики для маленькой кладбищенской церкви. Заметно как он укорочен по ширине и попросту сжат, чтобы смог поместиться в хоре башни.
Но это уже случилось через два десятка лет после смерти гениального Мастера.


 
В один из летних дней в поздних сумерках, когда подмастерья, приготовив заготовки на завтрашний день, расчищали мастерскую от древесной пыли, на пороге появился непрошеный посетитель. Выбил пыль из платья и башмаков и с любопытством огляделся. Слуга поднял факел, чтобы осветить гостя, но тот споро перехватил его из рук и вставил в железное кольцо на стене у двери. Рослый бородатый человек лет сорока-пятидесяти в рабочем фартуке двинулся к нему навстречу, взглянул на незнакомца прищуренными светло-зелеными глазами и, вопросительно выжидая, что скажет пришедший, знаком отпустил работников.

– Gr;; Gott! Почтенный мастер Рименшнейдер! – обнажил голову незнакомец. – Позвольте представиться, Файт Штосс.

– Gr;; Gott! – Тильман напрягся, настолько неожиданным было появление этого человека с удивительной, даже скандальной репутацией. К тому же месяцем раньше до него дошло известие из Мюннерштадта, что там его Алтарь святой Магдалены, сделанный им лет десять назад для приходской церкви, задумали раскрасить,

поручив это известному художнику-резчику Штоссу из Нюрнберга, автору знаменитого Краковского Алтаря Марии. Рименшнейдер выполнил алтарь без раскраски. Заказчики, как оказалось, были не вполне удовлетворены, так и не сумев по достоинству
оценить его работу. Он вообще не был сторонником раскрашивать свои произведения. Резал он из липы, ему нравился цвет дерева, поэтому он лишь натирал дерево раствором, содержащим воск, тем самым придавая золотистый оттенок, и тонировал красками глаза и губы. Алтарь представлял собой большой складень. В центре – «Воспарение Магдалины», а на боковых створках – сцены из ее жизни. Вот заказчики и предложили Штоссу расписать створки и покрыть позолотой этот алтарь. А так как на ту пору работу художника, раскрашивающего фигуры, ценили выше, чем работу
резчика, то Штосс и получил за свою работу значительно больше Рименшнейдера.

– Мастер Рименшнейдер, я не хотел бы иметь вас врагом, даже если своей работой обидел вас, – торопливо продолжил визитер. – Когда увидел вашу работу, понял все величие вашего мастерства, как и глупость идеи тех, кто меня пригласил. Возможно, знай это раньше, ни за что бы не согласился расписывать ваш алтарь. Но отказаться я уже не мог. Сложились такие обстоятельства, что я вынужден был спешно покинуть Нюрнберг, и укрылся у своего зятя в Мюннерштадте. Необходимы были средства, вот я и согласился.

Он нервно провел руками по бородатым щекам, тотчас болезненно скривившись от прикосновения.
Тильман молча указал гостю на лавку у стола. Аккуратно сдвинул кипу набросков, рисунков и достал из ниши бутылку вина и бокалы. Также молча налил гостю и себе.

– Prost! Почтенный мастер Рименшнейдер!
– Prost! Мастер Штосс!
– Хочу сказать – потрясен вашей работой. Ваша Магдалена – невероятное творение, в каждом завитке ее волос столько вложено чувства. Рождение такого образа – всегда тайна. Рад, что есть та, которая могла вас вдохновить на это, ваша Муза.

Тут Штосс увидел, как изменилось лицо Тильмана.

– Той моей Анны больше нет.
– Прошу прощения, мастер! Вы подарили ей вечность! – после паузы продолжил. – Еще хочу сказать, как удивительны фигуры и лица евангелистов в основании алтаря. У Евангелиста Иоанна такое грустное и возвышенное выражение лица, Марк задумчив, степенный Матфей, сосредоточенный Лука. Пришлось постараться, чтобы сделать
роспись алтаря на должном уровне. Для оборотных сторон створок, для четырех картин я выбрал темы из легенды о франконских святых Килиане, Колонате и Тотнане. Возможно, вы одобрили бы.

Тильман не перебивал многословного гостя.

– Ваша концепция монохромии мне самому интересна, мастер
Рименшнейдер. Вы просто отменно придаете поверхности дерева матовый блеск. И именно он позволяет выявить удивительную игру пластических и графических элементов. А ваша тончайшая резьба и игры света на поверхностях! Мастер, вы великолепны!

Тильман смущенно закашлял. Слышать такую похвалу от человека лет на двадцать старше, да к тому же искусного мастера, было весьма лестно. Сам он много раз слышал хвалу своему таланту. Было приятно, но он тушевался, сердился на себя, что не может принимать комплиментов. Однако своей работой он гордился. К тому
времени у Тильмана Рименшнейдера уже была хорошая репутация
скульптора и богатого гражданина Вюрцбурга.
После смерти его жены Анны Шмидт он через пару лет хмурого вдовства вступил в новый брак с Анной Раппольт, как требовали того время и статус, да и природа. Молодая жена принесла в приданое не только еще одну мастерскую неподалеку от Собора на Вюрцбургер Домштрассе, которая была во владении ее семьи, дом и виноградники. Она подарила Тильману новое дыхание, новое чувство, новую любовь, добавила свежую струю в его творчество. Он стал членом Городского совета, где потом заседал более двадцати лет. И эта должность давала не только высокий социальный статус, но и возможность получать многие крупные и выгодные заказы. Его дядя был бы доволен такими успехами племянника.
В его мастерских трудились уже с десяток учеников и подмастерьев. Можно было браться за выполнение нескольких заказов сразу и в камне, и в дереве. Он взрастил немало отличных помощников. И очень гордился своими пасынками, достойно перенявшими от своего воспитателя умение, сноровку и трудолюбие. В своей
мастерской скульптор работал над очень престижным заказом – гробницей императора Генриха II и императрицы Кунигунды. Но вместе с тем параллельно были работы над запрестольным образом семьи Девы Марии, Статуей святого Симона, рельефами
«Рождение Христа», Благовещением, Распятием, Скорбящими женами, Алтарем прощания апостолов. И вот теперь завершалась работа над Алтарем Святой Крови для церкви Святого Якова в Ротенбурге, заказанная городским советом. Все эти несколько лет работы проводились в мастерской ротенбурского столяра Эрхарда Гаршнера. И там же Рименшнейдер делал еще один Алтарь Распятия на кресте для монастыря Доминиканок в Ротенбурге.

Тильман перевел взгляд на гостя. Тот на минуту погрузился в какие-то свои раздумья. Глубоко вздохнул:

– Мастер Рименшнейдер, несмотря на нашу почти в два десятка лет разницу в возрасте, чувствую к вам такое расположение и доверие, что, пожалуй, расскажу свою весьма непростую историю.

Хозяин наполнил бокал гостя, свой, откинулся на спинку кресла.
И Файт рассказал Тильману, как возвратившись из Польши не только успешным скульптором, но и коммерсантом, оказался в условиях жесткой конкуренции в Нюрнберге. В городе было много серьезных скульптурных и живописных мастерских, литейная мастерская Вишеров и выдающиеся художники, как Адам Крафт и Альбрехт Дюрер, только что возвратившийся из Италии.

– До поры до времени я совмещал творчество с торговлей, все финансовые операции, даже рискованные, мне удавались. Я ведь в родстве с одной мощной купеческой династией из швабского Равенсбурга, потому участвовал в торговых делах далеко
за пределами Германии, выполняя многочисленные заказы. И в первые годы после переезда все складывалось удачно. Пока не вошел в компанию, как потом оказалось, с нечестными людьми. Я вложил крупную сумму денег в предприятие одного купца,
а тот разорился. И я тоже стал банкротом. Подал жалобу в суд на компаньона,
но письменных доказательств на передачу денег у меня не было.

Штосс взволнованно осушил бокал. Вскочил, встревожено огляделся. Дальняя часть мастерской была погружена во мрак. Факел у двери догорел, и только светильник на их столе проецировал на стены причудливые огромные тени.

– Моя самонадеянность, злость и страх банкротства, безысходность толкнули меня на подделку долговой расписки, хотя знал, что это грозит смертной казнью.
В тюрьме под пыткой, конечно же, сознался в подлоге. Когда потом боль, ужас ввергли в отчаяние, я исступленно молил Богородицу о спасении моей грешной души. Глубоко внутри теплилась надежда, что она не оставит того, кто служил ей всем сердцем, своими руками, своим искусством, посвящая ей всей душой краковский Алтарь Марии. И это Она подвигла кайзера и бамбергского епископа заступиться за меня, спасла от смертной казни и выкалывания глаз за обман. Дальше уже как милость принял наказание, когда раскаленной проволокой палач прожег насквозь
обе щеки. А потом нетрудно представить, какою стала моя жизнь. Запреты без разрешения городского совета покидать город, на работу, иметь учеников и подмастерьев. Огромный денежный штраф, счета от кредиторов, от цирюльника, лечившего раны.

– Слава Иисусу! Слава Божьей матери! Вы живы! – потрясенно воскликнул Тильман.
– Да, мой друг. Можно мне так вас называть? – и после кивка собеседника продолжал. – Но какая-то сила управляет моим благоразумием. Да, мой друг, я сбежал из Нюрнберга, укрылся у зятя в Мюннерштадте. И вот тут подвернулась работа – расписать Алтарь Святой Магдалены. Ваш Алтарь.

Тильман смотрел на Файта, на его устало опущенные с бокалом руки и вдруг обнаружил, что не испытывает никакой неприязни к этому пожилому человеку, бедолаге. Что-то неожиданное возникло между ними. Взаимопонимание? Какое-то необъяснимое пока чувство сопричастности друг другу. И мастеру захотелось показать свою еще незаконченную работу. Он пригласил пройти вглубь
мастерской и прихватил светильник.
По бокам большого короба стояли готовые створки. Почти все фигуры уже были собраны для центральной части алтаря. Это был алтарь Святой Крови.

– Средник складня будет опираться на изящное основание, а над ним – верхняя часть алтаря с башенками, – пояснил Тильман.- Все будет украшено многочисленными резными фигурами – вот они пока отдельно собраны. А там дальше стоят боковые части с рельефами изображения въезда Христа в Иерусалим и сцена на горе Елеонской. Центральная часть алтаря – Тайная вечеря – почти закончена. А вот тут между колоннами центральной части установлены круглые стекла с утолщениями посредине, которые придают всей композиции пространственную наполненность.

Гость неспешно рассматривал фигуры. Они были расположены двумя планами: за столом сидит Иисус с апостолами, на переднем плане – обращающийся к Христу Иуда.
Файта потрясло, как мастерски изображены тонкости обуреваемых чувств на лицах учеников, пораженных известием о скором предательстве Учителя одним из них. Он нашел гениальным решение Рименшнейдера расставить фигуры иначе, чем было
принято. Трудно было представить энергичного импульсивного Штосса, застывшего
в созерцании на добрую четверть часа. Он был заворожен необыкновенной выразительностью и невероятным мастерством исполнения. Он смотрел на одухотворенное лицо Иисуса, переводил взгляд на лица апостолов и видел характер и темперамент каждого. Даже их изумление и боль от слов, что кто-то из них
предаст Учителя...
Файт поймал себя на мысли, что со стесненным дыханием любуется этой колоссальной работой. Он смотрел на алтарь Рименшнейдера не глазами мастера, который при желании наметанным глазом всегда может отыскать неточности, погрешности, или детали, которые сам исполнил бы по-другому. Нет, он смотрел глазами
единомышленника. Где-то осознавая, что они, призванные к единому делу, являются соучастниками исполнения какого-то высшими силами задуманного плана. Это удел учеников, подмастерьев сравнивать работы, а он просто наслаждался гармонией линий, рельефа, текстурой дерева. Он был счастлив, созерцая эту работу.
Как усталый путник, который долго-долго шел и вдруг набрел на неожиданный источник. Но припасть к нему без меры неосторожно. Потому гость порционно осматривал один эпизод за другим и тихо впитывал от источника такой непревзойденной красоты. Наконец, он просто развел руками:

– Это гениально, друг мой. Представить не можете, каково воздействие сотворенного вами, насколько вы обогатили меня. Поверьте, я знаю себе цену, но должен сказать: многое из сделанного мной уступает вашему Алтарю, даже не по мастерству и тщательности исполнения, а по правдивости. Как я благодарен Провидению, пославшему меня к вам. – И несентиментальный Штосс смахнул
выступившие слезы.

А Тильман смотрел на собрата по ремеслу и не видел ни привычных, скрывающих зависть жестов – потирания переносицы, пощипывания усов или бороды или дерганья за мочку уха, ни тайной досады к чужому успеху. Они были одного корня, из одной духовной семьи, исполнителями воли единого Творца, учителями друг для друга.
Как давно он мечтал встретить такого товарища, духовного брата.
Взяв гостя под локоть, он подвел к противоположной стене, где стоял много меньше короб, уже тщательно укутанный в сукно. Это был Алтарь Распятия. Тильман неторопливо тщательно развязал все узлы веревок. Любопытство торопило нетерпеливого Штосса, он кинулся помогать раздвигать сукно и оторопел.
Это был еще один прекрасный трехстворчатый алтарь-складень, где в центре – сцена распятия Иисуса Христа, а на боковых панелях – явление Христа апостолам и погребение Христа. А сверху все украшено небольшим ажурным орнаментом.

– Какое великолепие! Техника резьбы совершенна! Вы добиваетесь эмоциональной выразительности образов, создавая удивительный рельеф с играми светотени на его объемах!

- Да, я отказался от раскраски фигур!
– Несомненно, это отличительная особенность вашего стиля!

Штоссу захотелось обнять смущенного мастера, но улыбнулся этой мысли, потому как тот был выше него на целую голову, а потому просто взял и сердечно сжал такие даровитые руки. Ясно было, что в эту ночь им просто не сомкнуть глаз. А жажду вполне могли утолять припасенные бутыли чудного франконского вина с собственных виноградников мастера Рименшнейдера. Мастера рассказывали друг другу о своих работах, о проблемах ремесла, о находках и хитростях в исполнении. Тильману не довелось видеть краковский Алтарь Марии, но о нескольких работах Штосса – группе каменных рельефов и деревянных фигур для нюрнбергской церкви Св. Зебальда – рассказали ему ученики Петер Брейер и Филипп Кох, вернувшиеся из Нюрнберга. Сам он намеревался позже тоже отправиться туда.

– Как бы мне все же хотелось больше узнать про ваш Алтарь Марии, мастер Штосс!
– Охотно, мой друг! – у Штоса давно не было такого приятного и внимательного собеседника. Взяв лист бумаги, Файт сангиной набросал общий вид, а потом стал говорить о деталях алтаря, который в течение двенадцати лет был главной работой его мастерской. – Это алтарь с двумя парами створок, пределлой и надстройкой
не слишком богато украшен орнаментальной резьбой. Надстройка невысока по отношению к размерам короба и довольно проста по построению. А пределла скорее как подставка. По моему замыслу ничто не должно было мешать восприятию действия, представляемого в центре алтаря, поэтому внешняя сторона наружных створок
осталась без росписей. Будничная сторона состоит из двенадцати низких рельефов, в основном с эпизодами истории Марии. А вот когда Алтарь празднично полностью открыт, то предстает сцена Успения Марии. Ну а на боковых створках – горельефы, изображающие «Радости Богоматери». На будничной стороне – о скорбных событиях, страданиях Богоматери. В центре праздничной стороны – смерть Марии и принятие ее в небеса. В надстройке же – «Коронование Богоматери», а рядом на боковых створках изображения «Радостей Марии».

Штосс был красноречив. Воспоминания времени его триумфа, зрелости мастера, вознагражденные заслуги перед польским государством – что бальзам для потрепанной нынешними невзгодами души.

– У меня была довольно трудная задача разместить тринадцать действующих лиц в довольно плоском коробе алтаря. К тому же фигуры должны быть не в виде рельефов. Короб углубить нельзя было, тогда фигуры заднего плана потонули бы во мраке. Полностью были вырезаны фигуры Марии и пяти апостолов на переднем плане. Остальные, поскольку они все равно частично закрыты стоящими впереди фигурами, вырезаны только в той части, которая видна зрителю. Так что получилось максимальное количество действующих лиц на минимальном пространстве, – заулыбался,хитро прищурившись, Штосс. Хотя можно было заметить, что улыбки были для него болезненны из-за ран на щеках. – И еще одна хитрость, может вам пригодится – мне нравится изобилие натюрмортных деталей. Так вот предметы на первом плане – скамья, пюпитр, книги, кувшин и таз – вырезаны в низком рельефе, а предметы на фоне написаны красками. Эта хитрость ускоряет работу. А рельефы превращаются в выпуклые картины. Я же не просто заполняю фоны живописью, тем самым цвет помогает соединению разных по составу и даже качеству композиций. Ведь вместе со мной над алтарем трудились также и подмастерья, и помощники.

Добродушно и уже с нескрываемым интересом наблюдал Рименшнейдер за Файтом Штоссом. Он оказался не таким, каким прежде представлял себе. Может, с другими
в других обстоятельствах он и был заносчивым, меркантильным, жестким и малосимпатичным, неприветливым и нерасполагающим к себе крикуном и
скандалистом. Тильмана же привлекал внутренний мир Файта, талант.
Вот что-то подметил Штосс – и Рименшнейдер удивился, как же он прежде этого не увидел, упустил. Один много успел повидать, и другому интересно было его слушать. Файт рассказывал о Нюрнберге, ставшем своего рода центром развития искусства и, конечно, центром торговли. Все же в энергичном Штоссе уживались
и выдающийся художник-скульптор и коммерсант. Он называл известные имена.
С кем-то Тильман встречался, о некоторых был наслышан. Но более всего его интересовал Дюрер. У него уже были три книги с работами этого удивительного художника – «Сборник писем Святого Иеронима», книга Себастьяна Бранта «Корабль дураков» и «Апокалипсис». И еще он был наслышан о новой книге «Страсти святой Бригитты», но заполучить эту книгу пока не удалось. Ему не довелось и видеть живописные полотна Дюрера, но его гравюры произвели на него ошеломляющее впечатление. Удивлялся, когда встречал у него те же образы и решения резьбы, что и у него самого. Похоже, они были среди одних художественных образов, в одной
области, откуда черпали идеи, вдохновение для творчества.

– Мастер Штосс, вы же знакомы с Дюрером? Расскажите о нем, пожалуйста.

Штосс почесал за ухом. Сразу и не ответить. Весьма известный даже за пределами Нюрнберга, молодой талантливый художник давно вызывал интерес. Собственная мастерская, известность в кругу нюрнбергских гуманистов. Пару лет назад после смерти отца взял на себя заботы о матери и двух своих младших братьях.

– Да, конечно, знаком, но не близко. Очень одаренный молодой человек. Все, чего он добился, заслуженно, трудолюбив и талантлив. Он ведь выходец из большой многодетной семьи нюрнбергского ювелира серебряных дел мастера, выходца из Венгрии. Учился Альбрехт сначала у отца, затем у живописца и гравера Михаэля Вольгемута. У него Дюрер освоил не только живопись, но и гравирование по дереву.
Прежде чем жениться на дочери друга своего отца, юноша поработал в Базеле, Страсбурге. Его тесть Ханс Фрей, механик, владелец мастерской по изготовлению точных инструментов, был членом Большого Совета города, а мать жены происходила из обедневшего дворянского рода. Так что с женитьбой повысился социальный статус Дюрера – и он обрел право завести собственное дело. Потом он путешествовал
по Италии, а когда вернулся, открыл мастерскую-школу. Слышал, там он собирался построить обучение по итальянской методике.

Штосс умолк, засмотревшись на бокал. Он словно заглянул в себя и обнаружил кольнувшую досаду на более удачливого Дюрера. Ведь тот уже имел репутацию известного талантливого художника, издавал и успешно продавал гравюры, применяя в их создании новые техники, сотрудничал с известными мастерами и выполнял
работы для знаменитых нюрнбергских изданий. А после выхода «Апокалипсиса» вообще получил европейскую известность.

– Вы уже видели гравюры Дюрера? Знаете, это ведь он первый обратился к образам античной мифологии, первый показал обнаженных персонажей. Именно это новшество привлекло к его гравюрам так много покупателей. Он выпустил уже целую серию
больших аллегорических картин.

– Да, у меня есть пара книг с его работами! – кивнул Тильман, стараясь не пропустить ни одного слова рассказчика.
– А еще Дюрер много занимается живописью. Как и многие другие художники, он начал с портретов. И что вызывает любопытство – на каждом портрете Альбрехт оставляет надпись, характеризующую того, кто позировал. Но самой интересной его работой является автопортрет. Представьте, изображает себя в разных образах, как никто до него не делал! Об этом много зубоскалят, но отдают должное его таланту.

Тильман поймал себя на мысли, что ведь тоже поддался искушению запечатлеть себя. Впервые – в фигуре Адама. Его любимая Анна сразу подметила это сходство, хотя в чертах лица угадывался ее старший сын.

Штосс тем временем продолжал.
– Я в два раза старше Дюрера, опытнее, но работы этого юноши высокого мастерства. Он сродни вам, мой друг. Его видение образов так же говорит о чистоте незамутненного восприятия. Я любуюсь его работами с не меньшим восхищением, что и вашими. Я даже чувствую, не поверите ли, такую щемящую радость, словно вижу в вас продолжателей того же дела, что выпало и мне.
Я старше вас, но таланты возраста не имеют. Либо есть – либо нет.

За разговорами пролетела ночь. Вот уже рассвет заменил усталые светильники. Отсюда с холма, где располагалась мастерская, были видны вдалеке горные цепи, небезопасные леса до них, а совсем близко туман еще местами обволакивал долину реки Таубер с темневшими крестьянскими постройками.
Гостю скоро было собираться в неблизкий путь, и Тильман уступил ему свою лежанку за соседней дверью. А сам присел на пороге и предался воспоминаниям о собственных путешествиях в годы ученичества.
Хвала Создателю за всех, кого он посылает на пути! Такие различные внешне: один – худощавый молчаливый великан, другой – невысокий, плутоватый толстяк, – внутренне оказались удивительно близкими по духу. Тильман искренне пожелал, чтобы невзгоды, наконец, отцепились от мастера Файта.

Пришла пора прощаться. Они вышли во двор, у деревянного лотка источника постояли, обнявшись, расставаясь в надежде, что еще встретятся и увидят работы друг друга.

– Друг мой, видимо, рано или поздно все же придется мне вернуться в Нюрнберг и не могу поручиться, что мои мытарства скоро закончатся, дела утрясутся. Только
я еще крепче верю в Божью десницу и защиту милосердной Божьей матери. – Файт посмотрел на лицо молодого друга, обрамленное слегка поседевшими волосами, пожал его одухотворенные руки, в которых таилась такая дивная волшебная сила. – Даст бог, свидимся еще!
– Счастливого пути, мастер Штосс!

Тильман вышел за ворота, долго смотрел с бастиона вслед удаляющемуся по склону всаднику, чей силуэт уже едва проглядывался в поднятых облаках пыли. Запрокинул голову, душой устремился в яркую синеву любимого франконского неба, возблагодарив судьбу за случившуюся встречу, за дарованное свидетельство,
что не одинок он в бесконечном времени и пространстве жизни, за сопричастность к чему-то великому – исполнению Промысла Господнего.

 
ГЛАВА 4. КРЕГЛИНГЕН

Дорога в Креглинген – История Церкви Тела Христова – Сон – Первое вдовство – Второй брак с Анной Раппольт – Третий брак с Маргаретой Вюрцбах – Работа над
алтарным образом Марии – Освящение Алтаря Марии

 
Утро снова удивило густым туманом, прятавшимся за плотными портьерами. Соседний дом едва проступал очертаниями арки и глазницами окон. Я поежился от холода, но мысль о включении отопительной батареи в голову не пришла.
День обещал быть насыщенным и приятно волнующим. Предстояла поездка в Креглинген, где в церкви Тела Христова ждала встреча с самым совершенным произведением скульптора Рименшнейдера – Алтарем Марии.
С усмешкой припомнилась первая поездка в Креглинген, когда почти сразу дорога удивила своей необычностью. Навигатор очень скоро увел с автобана на дорогу без разделительных щитов и высоких скоростей. Она ныряла между пролесками, прижималась к оврагам, взлетала на холмы, убегала с пашен в леса, проносилась мимо озер и речек. Временами приходилось пристраиваться в хвост какому-нибудь неспешащему трактору с прицепом, своей медлительностью так и провоцировавшему непременно обогнать его. Встречались велосипедисты.
Я задал в навигаторе адрес города, на что он тут же откликнулся веером предложений из улиц. А так как адреса церкви не знал, то и выбрал, на мой взгляд, подходящую улицу с названием «старая» – Альте Нидерримбахерштрассе.
Когда по времени я уже должен был оказаться в расположении города, дорога вдруг стала круто подниматься вверх. Засомневался, когда миновал еще один перевал, но решил довести дело до логичного конца. Никакой асфальтированной дороги уже не было, да и грунтовая сузилась до колеи. И тут навигатор, как показалось,
с насмешкой объявил: «Цель достигнута!». Колея упиралась в какие-то частные, похоже, владения. Нестерпимо потянуло закурить, то есть поразмыслить. Вышел из машины, огляделся. Далеко внизу змейкой вилась дорога, еще дальше сквозь перелески виднелся мост и въезд в город. А ведь подкрадывались сомнения: как по такому проселку могли бы ездить большие экскурсионные автобусы на пути к главному туристическому объекту – кладбищенской церкви Тела Христова в двух километрах от Креглингена. Видимо, в который раз проходил проверку на нетерпеливость. Ведь сердце-то стремилось вперед машины.
В этот раз гораздо проще – всего-то проскочив поворот, пришлось заново давать круг по городку. Наконец, широкая трасса, перед церковью – большая парковка для машин и автобусов. Оставив машину на стоянке, тут же в волнении потянулся за сигаретами. Хотелось ступать степенно, но ноги словно несли по эскалатору
к входу. За стойкой с информацией стояла все та же знакомая по прошлому посещению смотрительница. Узнала, улыбнулась, протянула билет. Видно, как была расположена завязать разговор, но меня уже влекло к любимому Алтарю.

Как и четыре года назад я замер перед исполинским шедевром. Вдохнуть успел, а забытый выдох медленно расползался по телу, словно боясь спугнуть, потревожить ступор благоговения. Алтарь занимал центр церкви. Странно, что обвешанные фото-
аппаратами, телефонами такие же туристы, как и у Алтаря Крови Господней, здесь тихо бродили по церкви вокруг средневекового шедевра, запрокидывали головы, пробуя снизу оценить высоту гигантского сооружения, не сразу обращая внимание
на стеклянные плиты мемориалов прямо под ногами. Присев на скамью, услышал, как экскурсовод рассказывала уже знакомую легенду.

– Эта церковь была заложена в 1384 году в честь божественного чуда. Местный крестьянин, обрабатывая поле весной, нашел просфору – освященный хлеб, символический кусочек Тела Христова. На месте находки и была возведена небольшая капелла, тут же ставшая местом паломничества. Когда в 1510 году алтарь с подобающими почестями освятили, паломников стало еще больше. Ровно через
двадцать лет в годы Реформации церковь перешла к протестантам. Они отрицали религиозное искусство, уничтожали скульптуры и алтари. Только вот в этой католической церкви не хватило духу разломать бесценный алтарь. Его просто забили досками на целых три столетия! Лишь в 1832 году для прихожан вновь открылось великолепное творение скульптора Рименшнейдера.

Да, Провидение уберегло это средневековое сокровище!

– Обратите внимание, – продолжала дальше экскурсовод, – Алтарь Марии подчинен единой мысли. Он весь стремится ввысь, вместе с Марией, и все его элементы работают на то, чтобы создать впечатление невесомого воспарения. С удивительной изобретательностью Рименшнейдер вывел килевидную арку, завершающую короб, вверх и включил ее в композицию надстройки. Скульптор соединил короб и надстройку алтаря, создавая единое движение в небеса. При этом изгибу арки присуща особая, пружинистая активность.

Видно было, с каким любованием представляла экскурсовод собравшимся этот шедевр.

– А как надо было передать парящий полет Марии? Гениальный скульптор развел по сторонам обе группы апостолов, оставив между ними зияющую темную пустоту. Чувство такое, словно Мария только что была среди них. И вот уже она, поддерживаемая ангелами, поднимается в небеса. Выдающееся мастерство
исполнения! Мастер словно проник в тайну свободного невесомого чудесного парения Марии. И вот ведь какое еще чудо – сама природа в согласии с посвященным скульптором. Уже много веков в праздник Успения 15 августа свет вечернего солнца очень трогательно освещает возносящуюся на небеса Марию в окружении ангелов.
Это удивительное зрелище наблюдается в последние две недели августа между 17 и 18 часами, когда яркий солнечный конус, проникающий во фронтальное окно храма, словно сопровождает воспарение Марии. Такое освещение вечерним солнцем вознесения Марии, глубоко затрагивающее душу наблюдателя, названо
«Креглинское чудо света».

Я поднял взгляд на высокое окно. Тремя неделями раньше можно было бы наблюдать это Креглинское чудо, сегодня же его можно увидеть лишь на фотографиях и плакатах у входа.

– А теперь взгляните на ниши Пределлы. Там, где представлен ребенок Иисус, который учит в храме, скульптор Рименшнейдер изобразил самого себя слева у его ног.

Посетители начали рассматривать указанную фигуру. А я закрыл глаза. Я знал ее наизусть. Я вырезал по этому образу бюст Рименшнейдера, который сейчас во Францисканском переулке дожидается моего возвращения, поглядывая из окна «своего дома».

– А вообще, – переждав приглушенные восклицания слушателей, экскурсовод продолжила, – надо отметить, что любому другому храму, чтобы приобрести широкую известность, вполне хватило бы одного такого шедевра. Но здесь, в этой скромной готической церкви, собраны еще шедевры. Просто настоящий музей. Пройдите дальше к хорам и увидите другой алтарь, который приписывают школе самого Файта Штосса, тоже гениального скульптора, современника Рименшнейдера. А вот живописные створки других табернаклей – это работы Михаэля Вольгемута, учителя великого Дюрера. Да и художественное качество других произведений также очень высоко.
И Штосс, и Дюрер, как вы знаете, – современники Рименшнейдера, и вполне возможно – их пути пересекались. Как, собственно, и работы их встретились, сохраненные временем.

Туристы проследовали вглубь церкви, а я приблизился к алтарю. Великолепный алтарь Марии мастер вырезал из липовой древесины. Цвет дерева почти не изменился, и потому алтарь и не выглядит старым. Рименшнейдер использовал уже
не только монохромность фигур и эффекты двойного освещения, но и
«светозарность» светлого дерева, из которого он резал скульптуру. Каждый
знакомый изгиб, фигура, вязь виноградного орнамента вызывали желание провести
по ним рукой, ощутить, казалось, энергетический след силы от погружения резца под нажимом руки мастера.
В первое посещение, когда никем незамеченным жестом осторожно дотронулся до резной створки алтаря, испытал чувство – словно заряд в руку на долгую память.
С той поры сам сделал немало копий с работ великого Мастера, сделал собственный алтарь по мотивам его Алтаря Марии. И потому теперь обращал внимание уже на детали, которые замечает только резчик: тонкое использование случайных узоров в структуре дерева, будто наполненные воздухом складки одеяний, рисунки
пульсирующих сеточек вен на руках апостолов. А сама Мария, исполненная
смирения и чистоты, радовала глаза, трогала душу, будила забытые чувства ребенка, купающегося в материнской любви. Какое наслаждение смотреть на легкие, нежные извивы ее одеяния, струящиеся волосы, на смелость линий длинных кистей рук, пальцев. Как же надо было в совершенстве владеть ремеслом скульптора, чтобы запечатлеть едва зарождающуюся улыбку нежных губ, когда, кажется, уголки рта словно подрагивают, пробуя сдержать внутреннюю радость. Без сомнений, ее создал человек, в душе которого много светлой памяти любви, обладавший поразительно наметанным глазом и наделенными божественным даром руками.

Так же как и в первый раз, обогнув огороженный Алтарь, в волнении незаметно коснулся его тыльной стороны створки. Вряд ли другим это будет понятно, каким образом, но я ощутил на многовековом дереве тепло рук мастера. Его творение продолжает излучать энергию, свет, всегда оставаясь прекрасным. Как же
позавидовал его ученикам. Мне бы такого наставника. Думаю, было бы о чем с ним поговорить. Только вот машину времени до сих пор не изобрели, хотя уже появилось много информации о временных порталах, дающих возможности встреч в веках.

Пожалуй, мое огромное желание коснуться работы мастера не укрылось от внимания смотрительницы. Уже на выходе вновь пообщались с ней. Она рассказала, что видела фото сделанных работ на моем сайте, с тех пор как мы обменялись визитками. Работы ей понравились. Было приятно слышать это. Поговорили о Вюрцбурге, о квартире в доме, построенном на месте жилища моего кумира. И благодушно расстались до следующей возможной встречи.

«Кто знает, может, стоило все-таки посвятить свою жизнь служению искусству», – размышлял я, просматривая собранные буклеты, путеводители, книги по искусству, удобно устроившись на диване, неожиданно для себя перед выключенным телевизором.
Ощущал, как наполнена душа прочувствованной красотой, любовью, желанием попробовать создать что-то значительное, совершенствовать мастерство…
Для этого надо только поступиться своими эгоистичными желаниями, изматывающими сомнениями и переживаниями, не держать душу в узде надуманных принципов, привычек…


 
Тильман проснулся от гулкого сердцебиения. Долго не смог скинуть оцепенение. Приснились его две Анны. Первая, Анна Шмидт, в лазоревом покрывале, накинутом на вьющиеся белокурые волосы, смотрела на него с той нежной материнской улыбкой,
которая всегда сглаживала все шероховатости семейной жизни и быта. Она стояла высоко на холме, напоминающем очертаниями Капеллу Святой Марии.
Вторая, Анна Раппольт, в накидке серо-зеленого цвета такая же белокурая торопливо направлялась к ней, но часто оглядываясь, чтобы убедиться, что он не последовал за ней. Ее крепко сжатые губы выражали страдание, полные безграничной любви глаза словно и не переставали изливать на покинутых детей и мужа всю нежность, доброту и любовь, а высокий чистый лоб напоминал о мраморном
холоде при последнем прощальном поцелуе. Накидка с капюшоном соскальзывала с ее узких плеч, глядя на которые у него всегда появлялось чувство – надежней укрыть ее полами своего плаща. Обе они удалялись, а он оставался стоять у подножия холма, не в силах двинуться следом. И все это было так живо, так прекрасно
и трогательно, как ему, пожалуй, еще не доводилось видеть. Казалось, он просто не выдержит этой мучительной и в то же время столь страстно желанной упоительной переполненности в сердце, оставленной ими обоими. Тоска по ним стала теперь его музой, и она несла наслаждение, она творила его руками удивительные женские образы в скульптурах, резных рельефах. Он переносил из памяти на дерево или камень их запечатленные образы, струящиеся волосы, губы, глаза, выражавшие нечто невероятно печальное или бесконечно прекрасное…

Кровь, гулко пульсировавшая в висках, разбудила страх и тупую ноющую боль за грудиной. Он помнил эту боль, возникшую, когда угасала его первая Анна. Боль мешала ему работать, держать подолгу в руках резец, сосредотачиваться на ускользающих образах. Много дней и много ночей в раньше времени наступившем
воздержании вдовца он продолжал мечтать об обжигающей красоте ее тела, так и не ставшей привычной за почти десятилетие их брака. Он даже подумать не мог, что в жизни могут появиться другая женщина, неведомые переживания, что новые образы будут рождаться в воображении. Мысли, что кто-то сможет занять место Анны в его
доме, в его сердце, выводили из равновесия. Спасала только работа. А домашние, ученики и подмастерья, опасаясь его дурного расположения духа, старались как можно реже отвлекать его. Однако сокрытые живые силы даже самое глубокое
одиночество и безутешную тоску были в состоянии наполнить желанием незабытых наслаждений. Случалось, конечно, он прибегал к услугам женщин, только потом долго пребывал в дурном расположении духа. Раздражение от неоправданных ожиданий мешало и отвлекало от творчества.
Два года вдовства. Прежняя служанка еще справлялась с общими домашними делами, но хозяйству была нужна хозяйка, а блаженнейшему напряжению сил – жена.
Анну Раппольт Тильман встретил на воскресной службе в Мариенкапелле. Она была
с матерью и тетушками. Девушка стояла перед входом и, запрокинув голову, рассматривала фигуру Евы на табернакле. Его заинтересовала эта белокурая красавица. Он увидел, как спутницы что-то ворчливо сказали и подтолкнули ее ко
входу. Когда потом он проходил к своему привычному месту возле левой колонны, встретил пристальный взгляд незнакомки. Заметив его внимание, она покраснела,
но взгляда не отвела. А когда потом увидела, как его замкнутое лицо посветлело, улыбнулась ему.
Очень скоро он узнал, что эта девушка дочь мастера Раппольта из их же гильдии. Отцу польстило внимание известного мастера Рименшнейдера и он очень благосклонно отнесся к его сватовству, хотя, конечно, желал бы для единственной любимой дочери не вдовца. Анна, которая была на два десятка лет моложе мастера, никак
не могла быть принята пасынками как мать, мачеха и, скорее, стала для них, да
и для дочери старшей сестрой. Ее жизнерадостность находила отклик во всех и заметно повлияла на угрюмого мастера, на обстановку в доме.
Время шло, Анна научилась управлять большим домом и завладела сердцем мастера.
У нее получилось снова приобщить Тильмана к светлым сторонам жизни, родить ему трех сыновей и дочь, стать новой музой его творчеству на ближайшие скоротечные девять лет. Это ее черты он успел запечатлеть в своих нескольких работах, и главное – в образе для алтаря Марии, над которым он продолжал работать уже после ее кончины. Краткое жизнерадостное горение и быстрое угасание второй жены стали для него воплощением непознанных ранее ярких наслаждений и новой скорбью, даже ужасом перед бренностью плоти, предназначенной, казалось, для счастья, для любви, для вдохновения. Она угасала без жалоб, только во взгляде становилось все меньше и меньше радости, интереса, любви. У него сжалось сердце,
которому казалось, что судьба не бьет дважды одной болью в ту же рану. Потеря второй Анны надолго привела его к мысли, что уже изведал все муки.
Разве нет у жизни волшебства, чтобы спасти эти посланные ею музы? Есть, оно есть, ведь они продолжали жить в его сердце. С замиранием он ощущал, как душа его полнится их образами, просто дожидающимися срока, когда он воплотит их в дереве или камне. Дарованный ему талант требовал высокую плату за то, что
должно было стать Алтарем Марии. Его дни были заполнены до предела.
Только это имело смысл. Работа растянулась надолго.

В дом сорокавосьмилетнего вдовца вошла уже третья жена – Маргарета Вюрцбах. На ее плечи легла нелегкая ноша – догляд за огромным хозяйством, детьми большими и малыми и наглухо закрытое сердце супруга, остававшееся алтарем для воспоминаний
о двух его Аннах. Мудрая женщина хорошо справлялась с хозяйством, создавала все условия для занятий мужа любимым делом и дожидалась своего женского счастья, надеясь на лучшего лекаря – Время…

Как трудно давалось Тильману сохранять равновесие в душе, работая над алтарем, особенно когда овладевали мысли о бренности бытия. Тогда непонятное беспокойство гнало его из дома. Он уходил в виноградники, спускался к реке, чтобы потом, запрокинув голову, долго смотреть на гребни холмов. В такие моменты словно какая-то необъяснимая поддержка шла свыше, ощущалось нечто невыразимое. Любовь к главным женщинам в его жизни растворялась в ошеломляющей огромной любви к Небесной Деве. Счастьем было работать над нежным одухотворенным ликом, будь то сама фигура Девы или створки складня со сценами из ее жизни.
По мере того как из дерева постепенно возникал образ Марии, его охватывала уже не печальная влюбленность в образ своей Анны, а глубокая щемящая радость от любви к самой совершенной женщине мира, чей образ постепенно затмевал другие. Никакими, даже самыми любимыми чертами лица неподвластно наделить одухотворенный
облик. Мастер ощущал, как в сердце его снова поселялось то благоговейное, ясное чувство, как напрягалась его душа от этого переполнения, требуя скорейшего воплощения осмысленных образов, и с новым усердием принимался за работу, отдавая все лучшее, чем был наделен. Аккуратно и нежно вырезал из дерева выразительные губы, глаза, придавая благочестивому лицу и волосам, нежным рукам с длинными
пальцами окончательную завершенность. Самозабвенно с наслаждением, освобождал резцом из дерева фигуры апостолов, лица других участников библейских сюжетов, похожие на крестьян и крестьянок из соседней деревни, окладистые бороды, струящиеся складки одежд, вьющиеся растения. Нежелание оторваться от фигуры Марии он сам себе объяснял длительной завершающей тонкой работой над
скульптурой, потому что доводка лица и рук требовала терпеливой
сосредоточенности, поправки то одного, то другого. Ох как не получалось
отпускать работу. Проработку деталей – завиток волос, виноградная лоза, крыло ангела, складка одежды – стремился довести до совершенства. И все же наступил момент, когда работа была завершена. Не будет больше ему прибежищем, утешением
и смыслом жизни. Сердцем выстраданная скульптура уже не будет ждать прикосновения его рук, нежного дыхания, сдувающего древесную пыль.
Мало кто знал, что в левой части пределлы в сцене с юным Иисусом он поместил собственный автопортрет, как бы символом связи мастера со своим детищем, дорогим сердцу алтарем, не оставленным без надзора. И хотя, правда, стеснялся своего маловыразительного лица, слегка одутловатых щек, сутулых плеч, но не покривил
в правде изображения. И вот установлен короб алтаря, приделаны створки, собраны
нижняя и верхняя части, надстройка, пределла. Назначен день освещения Алтаря Марии.

…Что же, пожалуй, сон вещий. Он как бы давал возможность заглянуть в будущее.
Не означал ли он освобождение от его сильнейшей привязанности к созданному Алтарю, от чрезмерного нежелания расставаться с любимыми образами своих муз, словно держащими его в плену, укрывая от участия в продолжающейся жизни? Пытаясь
толковать сны, человек открывается диалогу с высшими силами. Кровь продолжала гулко пульсировать в висках, но тупая ноющая боль за грудиной исчезла. Глубоко вздохнув, медленно выдохнул следы сновидения. Предстояло освещение Алтаря Марии.
Это был самый значительный день в жизни мастера: расстаться с готовой работой, дать алтарю, как птице с расправленными крылами, устремиться к высоким сводам храма.
На праздник в эту кладбищенскую церковь под Креглингеном съехались высокие гости: наследный кронпринц, епископы из Вюрцбурга и Ротенбурга, члены городского совета, многие уважаемые бюргеры. Церковь была полна народу. Публика уже заполнила храм, подворье церкви. Напиравшие снаружи ощущали напряженную тишину
в храме, где все замерли от грандиозного зрелища.
Одиннадцатиметровый трехстворчатый алтарь потряс своим невообразимым великолепием. Средняя часть его была выполнена из красной сосны, боковые створки – из липы. И венчалось все удивительной килевидной аркой. Дух захватывало от невесомого воспарения Марии над зияющей темной пустотой между разделенной группой апостолов. Зримо ощущалось, как только что бывшая среди них живая трепетная Мария, уже поддерживаемая ангелами, поднимается в небеса. И настолько все было чудодейственно, что сами Небеса откликнулись на такую красоту – луч солнца разметал укрывавшие небо облака, ярким конусом проник в круглое верхнее окно церкви и озарил парящую Богородицу. Толпа ахнула. Невообразимый трепет охватил присутствующих. В этом прекрасном одухотворенном лике Божьей Матери были
и вселенская скорбь, и просветление, торжествующие над отчаянием и суетой.
В благоговейной тишине всем явилось воистину светлое Вознесении Марии. Богородица парила не только перед апостолами – перед всеми замершими собравшимися. Устремленная к встрече с сыном.

Мастер Рименшнейдер стоял переполненный торжественным чувством редкостного, глубокого переживания и беззвучно шептал Розарий.

Пресвятая Богородица, Дева, радуйся,
Благодатная Мария, Господь с Тобою,
Будь благословенна в женах и между жен,
Будь благословен плод чрева Твоего...
Который взял Тебя на Небо
И который окружил Тебя Небесной Славой!

Тильман взглянул на умиротворенное лицо Возносившейся Богородицы с запечатленным выражением покоя, преданности и благоговения, напоминавшим едва зарождающуюся улыбку. Живая трепетная Мария улыбнулась ему. В глазах его блеснули слезы...
Это был триумф Веры и всеохватывающей любви! Триумф гениального Мастера!

 

ГЛАВА 5. БАМБЕРГ

Знакомство с Бамбергом – Бамбергский собор – Императорская усыпальница – Знакомство с Дюрером – История Дюрера – Рассказ об Италии – Венеция –
Продолжение истории Файта Штосса

 
Солнечный осенний день. Оставив машину на парковке, направился к историческому центру Бамберга. Перейдя по мосту через канал Рейн-Майн-Дунай, вступил в черту старого города. Бамберг – один из немногих уцелел во время Второй мировой
войны. Существует легенда, согласно которой Святая Кунигунда, покровительница города Бамберга, при ковровых бомбардировках немецких городов американской авиацией накрыла Бамберг своим плащом и спасла от разрушения. Был ли чудодейственный плащ густым туманом, накрывшим город, или пацифистским настроем
командира бомбардировочной эскадрильи, бывавшего в Бамберге до войны, остается тайной.
Перед поездкой прочитал в интернете, как однажды был проведен опрос, в каком городе Германии люди чувствуют себя наиболее счастливыми. Опросив жителей 115 городов, выяснили, что самые счастливые люди живут в небольшом баварском городке
Бамберге. Только это было еще до тотального наплыва беженцев пару лет назад, заметно изменивших облик городов Германии, да и Европы... Интересно, какими бы сейчас были ответы? Там же во всеведущей мировой Сети прочитал, что какими-то верховными решениями предполагалось в этом городе с менее сотни тысяч жителей разместить три десятка тысяч беженцев с ближнего востока, северной Африки. Фейки и страшилки стали обычной практикой в информационном пространстве. А в истории города уже случалось похожее. После войны порядка двух миллионов депортированных немцев из восточной Европы – Чехии, Силезии прибыли в Германию. И многие десятки тысяч беженцев нашли тогда приют в Бамберге.
Представить Бамберг малолюдным просто невозможно. Город сказочника Гофмана заполняют толпы туристов, группами и в одиночку. Этот средневековый город и прежде был на перекрестке торговых дорог, а теперь превратился в туристскую Мекку. Его называют баварской Венецией. И потому что, расположенный на холмах, рассекается рекой Регниц с многочисленными мостами и мостиками через нее, и потому что можно встретить и речные трамваи, и гондолы, добавляющие экзотики, но не являющиеся как в Венеции необходимым привычным транспортом.
Знаменит Бамберг и своей архитектурой, где представлены стили от романского до готики, от ренессанса до барокко. Однако такое смешение стилей как-то не мешает общему впечатлению.

Цель моего приезда – продолжение знакомства с уцелевшими в веках работами моего кумира. В некоторых церквях города они сохранились. И главная – это усыпальница императора Генриха II и его супруги Кунигунды в кафедральном соборе города, одном из семи имперских соборов Германии. Этот собор является, пожалуй, самым впечатляющим из средневековых строений в Германии. Смешение готического и романского стилей делают башни этого собора неповторимыми. Громада собора поражает. Его Красота и величие потрясают воображение. Задача – показать насколько мал человек в своих желаниях, амбициях, труде и суете в созданном
божественном мире – исполнена. Подтверждают это и знаменитый на весь мир таинственный Бамбергский всадник, и уникальная усыпальница императорской четы, единственной канонизированной супружеской пары.
Разноголосая речь звучит в древнем германском храме. У информационной стойки для посетителей буклеты-путеводители на разных языках. В среднем нефе между лестницами к восточной алтарной части возвышается надгробие Генриха II и его супруги Кунигунды. Присоединяюсь к одной из групп и обхожу гробницу королей, поднимаюсь на площадку обозрения, откуда усыпальница, созданная гениальным Рименшнейдером, предстает во всем великолепии. У ног императорской четы скульптор поместил двух спящих львов, держащих в лапах державные знаки, а обе стороны гробницы украсил рельефами со сценами из жизни супругов. Более всего меня привлек сюжет чудотворного избавления императора от мочевого камня, исполненный Святым Бенедиктом в то время, когда лейб-медик задремал у постели больного. Полагаю, что образ лекаря – возможный автопортрет Рименшнейдера. Улучив удобный момент, я прикоснулся к фигуре лекаря. Ясное дело, это не культовое место, предмет поклонения-суеверия, подобное тем многочисленным отполированным до зеркального блеска – частям рук или ступней святых на постаментах мостов или в храмах по всей Европе. Однако не думаю, что за
прошедшие века его не касались руки почитателей таланта Мастера.
На миг почувствовал не холодный мраморный камень, а словно коснулся теплого плеча. И в камне, и в дереве остался след энергии его рук. Это мое убеждение и тонкочувственное восприятие, если хотите.

Мимо знаменитого всадника, с 13 века словно приглядывающего за порядком, а в середине прошлого века к тому же считавшегося культовой фигурой, воплощающей образ идеального немецкого юноши, я проследовал в другой конец храма к так называемому алтарю Рименшнейдера. Он составлен из различных фигур, созданных
в то время, но статуя Святого Себастьяна приписывается школе мастера Рименшнейдера. Скульптура еще раскрашена. Это потом монохромность в работах станет отличительной особенностью стиля Мастера.

Минуя главный алтарь с папской усыпальницей Клемента Второго, подошел к еще одному шедевру – Алтарю Марии Файта Штосса. Вот только знаменитый алтарь современника моего кумира увидеть не довелось. Он отправлен на реставрацию, а его пустующее место закрыло фото впечатляющего оригинала. Видно, не без Промысла оказались рядом работы двух гениальных скульпторов средневековья. Свела их судьба, но не соперниками, скорее соратниками, вопреки мнению, что школа
Рименшнейдера конкурировала по своей популярности со школой Штосса.

Покидая собор, обратил внимание – из храма люди выходили притихшими, нежели когда вступали под его своды. Нетрудно представить каким незначительным чувствовал себя человек того времени, впечатленный грандиозным храмовым строением, как он воспринимал могущество Бога, целый мир, полный таинственных
сил, которые искушают, карают, оберегают. Внутри у алтарей находил он утешение, поддержку и защиту, тогда как все злое разбивалось о стены храмов, превращаясь
в каменные горгульи и химеры. Нескончаемая борьба добра и зла.

Возвращаясь из Собора к центру города, оказался на улочке с крутым спуском. Подумалось, как же каретам удавалось проезжать здесь, притормаживая у обосновавшегося возле древних стен города и поныне известного кабака.
А вокруг по-прежнему толпы гостей города-красавца. И он гостеприимно раскрывается каждому теми сторонами, какие у того самого вызывают интерес.
Вот и еще для одной достопримечательности Бамберга подоспело время: знаменитое копченое пиво, появившееся по легенде в 13 веке после пожара, когда сильно пострадала одна из пивоварен, где солод был безнадежно испорчен дымом. Однако разоренный бедолага-пивовар пустил в дело «порченый» солод. И вот это пиво
с привкусом дыма понравилось горожанам. Теперь пиво варят из обработанного дымом солода, отсюда и характерный «мясной» копченый привкус. Солод коптят только на буковых поленьях, которые до этого выдерживают не менее трех лет.
Ну, а баварской Венецией полюбовался издали с другого берега, да и на гондоле не покатался, оставив это для следующего раза.

Обратная дорога в Вюрцбург заняла раза в полтора больше времени. Она увела с автобана через многочисленные холмы и совершенно преображенные распаханные поля, совсем не похожие на некогда дремучие леса с редкими крестьянскими хозяйствами, мимо которых не один день ехал мастер Рименшнейдер, чтобы добраться до Бамберга.


 
День предстоял хлопотный – в кафедральном соборе Бамберга завершалась установка плит из зольнхофского мрамора для надгробия императорской четы – Генриха II и Кунигунды. Полтора десятка лет назад, когда созданное Рименшнейдером
надгробие епископа Вюрцбурга Рудольфа фон Шеренберга прославило имя скульптора во всей нижней Франконии, получил он заказ на усыпальницу императора Генриха II и императрицы Кунигунды для бамбергского собора. Это было почетное поручение, так как императорская чета основала собор и была в нем похоронена,
причисленная к ликам святых. Работа предстояла интересная, кропотливая, и как оказалось на долгие пятнадцать лет. Много других заказов было исполнено за эти годы. Его мастерская, ученики хорошо поработали на укрепление славы школы Рименшнейдера. И вот теперь многолетняя работа над усыпальницей завершена. Со
временем скульптор внес ряд изменений в первоначальный план. Надгробие венчала Верхняя плита с изображением святой пары, а плиты боковых рельефов украсили сцены из легенд об этих святых. В том рельефе, где изображено появление Святого Бенедикта, мастер изобразил себя задремавшим лейб-медиком. А вот в соседнем боковом рельефе в образе императрицы мастер запечатлел черты второй жены Анны.

Четыре года прошло, как не стало Анны Раппольт, и уже пару лет как супружество делила с Рименшнейдером Маргарета Вюрцбах. Дом полный детьми, прислугой, подмастерьями, учениками требовал много сил. Правда, два старших пасынка от первого брака уже отделились, стали золотых дел мастерами, как их умерший
отец. Сам же Тильман, перешагнув полувековой юбилей, стал заметно другим, довольно строгим и щепетильным хозяином дома, весьма знающим себе цену цеховым мастером. Он, безусловно, пользовался большим авторитетом, слава его распространилась и за пределами Франконии. Статус уважаемого гражданина города,
громкая слава тешили самолюбие, укрепляли в безапелляционности. Стал почтенным бюргером, ведя спокойную, размеренную, очень упорядоченную и благопристойную жизнь. Перемену в себе он и сам чувствовал, и дело тут не в появившейся седине, не в морщинах вокруг глаз и сутулости, а, скорее, в душевном настрое; он находил себя уже не таким легким на подъем, брюзжащим, порой упрямо не принимавшим очевидное. Ловил на мысли, что его время миновало: когда не хватало 24 часов в сутках, когда мог ожесточенно спорить с заказчиками, не давать отдыха ни себе, ни ученикам с подмастерьями, когда мог подолгу и озорно кружить партнершу Анну
в танце. Теперь все реже запрокидывал голову, любуясь небесами. Все чаще из поездок по городам Франконии неудержимо тянуло домой, в мастерскую, к начатым работам и раздумьям в одиночестве. Ловил себя и на том, что многое стало вызывать досаду. То излишне придирчивым был к ученикам, дотошно контролировал их, а то мог долго не появляться в мастерских, оставляя их под присмотром двух своих любимых помощников, пока сам пропадал в виноградниках. Все давно научились
безоговорочно принимать замечания мастера, мириться даже с его необоснованными придирками.
Временами надсадный кашель – видно, достаточно надышался пылью при обработке каменных плит или мелкой древесной пылью – еще больше подчеркивал немолодой возраст. Да и чаще стал жаловаться на появившиеся боли в пояснице. Потому очень кстати заботливая Маргарита положила ему в дальнюю дорогу еще пару теплых верхних накидок в изрядно наполненную дорожную карету, куда помимо инструментов, снеди брал он с собою и книги. И среди них особо интересные для него книги с иллюстрациями гравюр Дюрера. Тильман подолгу рассматривал их.
Впервые увидев работы Дюрера, он был поражен. Как же должна двигаться рука, чтобы добиться таких виртуозных по силе и легкости прикосновений резца? Как художник, гравируя, мог вообразить – во что превратится на бумаге движение его руки, ведущей резец? И как могли, казалось, только ему принадлежащие мелочи в работе с деревом, его секреты возникнуть у Дюрера? И борозды от резца, излом линий и техника – все казались знакомыми. Он помнил, как устыдился кольнувшей зависти, раздражения, когда на смену пришло радостное удивление, удовольствие
от такой талантливой работы. Все сменилось ощущением родства, когда почувствовал, что они необъяснимо и неизмеримо близки. Их знания, навыки, мастерство – сродни. Это как будто им выполненная работа, и какая радость увидеть, скажем, воплощенные свои задумки, образы.
Тильман помнил, что рассказывал ему о Дюрере Файт Штосс из Нюрнберга. Ведь с той поры он с еще большим интересом следил за информацией о творчестве Дюрера и надеялся когда-нибудь познакомиться с ним.

Что решаем или предполагаем мы сами, а что решает за нас провидение? Он и представить не мог, что уготовила ему судьба в этот приезд в Бамберг – обретение еще одного духовного собрата.
Императорская усыпальница была установлена. Надгробие рассматривали, оценивали, хвалили, воздавали должное Мастеру. Тильман испытывал удовлетворение и одновременно какую-то опустошенность. Словно те силы, умение и мысли, чувства, вложенные в это надгробие, в течение многих лет потихоньку истекали из него
вместе с его энергией.
Когда Мастер, наслушавшись восторженных комплиментов, направлялся к центральному нефу, к нему подвели изысканно одетого господина средних лет, красивого, с удивительно запоминающимися проницательными глазами, представив знаменитого ху-
дожника-гравировщика из Нюрнберга Альбрехта Дюрера.

– Дорогой мастер Рименшнейдер, так давно мечтал встретиться с вами, – с почтением склонил голову, легким жестом смахнул кудрявую прядь волос.
Он был лет на десять моложе. Неведомая сила подтолкнула их друг к другу. Искренний интерес, ощущение родства душ, духовная общность свели их.
 Стало ясно, как о многом им нужно было переговорить. Оставив присматривать за дальнейшей работой своих учеников Петера Брейера и Филиппа Коха, Тильман проследовал за Альбрехтом Дюрером.
Ветреная погода не располагала к возможной долгой пешей прогулке по городу, который Альбрехт знал лучше него. Потому Тильман целиком положился на спутника, увлекшего его в один из переулков, круто спускавшийся с холма в сторону реки. Они очень скоро оказались у дверей кабачка, где малое присутствие посетителей позволило им надолго уютно расположиться. Несколько раз хозяин обновлял их кружки с пивом, весьма необычным на вкус Тильмана. Долгий разговор вместил по сути истории жизни каждого до момента этой встречи.

– Знаете, мастер Рименшнейдер, Слава Господу! – мне посчастливилось увидеть ваш Алтарь Марии. Направляясь на ярмарку во Франкфурт, сделали изрядный крюк в сторону и заехали в Креглинген. Алтарь Марии – шедевр. Казалось, я врос в землю, не в силах сдвинуться с места, хотя поначалу самонадеянно намеревался
хорошенько оглядеть алтарь со всех сторон. Что и говорить, в наше время резьба
и скульптура достаточно развитое дело. Но мне еще не встречалась работа такой силы впечатления, такой ощущаемой духовной глубины! И с таким созвучным моей душе исполнением.

Альбрехт жестом руки остановил возражение смутившегося Тильмана.

– Это не пустой комплимент! Ваши образы настраивают на созерцание, призывают к неспешным размышлениям о глубинных вопросах жизни.
– Благодарю за похвалу, мастер Дюрер. Особо ценно слышать ее от вас. Я ведь наслышан о ваших обширных интересах и познаниях не только в области графики, скульптуры, живописи, но и науках.

Альбрехт заулыбался и протянул руку для рукопожатия.

– Знаете, а ведь хочу еще поблагодарить вас за идею автопортрета, – продолжил Тильман. – Говорят о ваших поразительных автопортретах. Это подтолкнуло меня к решению оставить в самой любимой работе – Алтаре Марии – след своего присутствия. Я вырезал свой портрет, голову, – смущенно проговорил скульптор.

– Ах! Я этого не знал! Вот бы еще раз взглянуть! Как это оригинально – автопортрет в дереве! – Дюрер с интересом всматривался в лицо Рименшнейдера. – Друг мой, молва рассказывает о большом количестве ваших скульптурных работ. У кого-то лишь создание части подобных работ могло бы занять всю жизнь, другому понадобилось бы время исключительного одиночества, чтобы ничто не отвлекало.
А у вас, слышал, много учеников, мастерские, большая семья. И всему нужно внимание, силы, любовь...

– Слава Господу! У меня большая семья, дети. Трое пасынков и дочь от первого брака, три сына и дочь от второго брака. Дважды овдовев, сейчас женат третий раз. Может, еще детей Господь пошлет!

– Можно позавидовать вам! Я сам из большой семьи. У нас было восемнадцать детей. Некоторые умерли в юности, другие, когда выросли. – А вот у нас с Агнессой так и нет детей, – грустно добавил Альбрехт. – Кто знает, может, оттого что нет согласия. Мы оказались слишком разными людьми. А может, потому и согласия нет, что нет детей, цементирующих брак. Я ведь и женился на дочери друга своего отца, с которым тот договорился. Родители, как правило, желают, чтобы их дети либо достигли того, что не удалось им, либо полагают, что дети должны повторять их успешный опыт. Мой отец сначала был подмастерьем у Иеронима Хольпера, потом
его другом. А когда к сорока годам стал гражданином Нюрнберга и вошел в гильдию золотых и серебряных дел мастеров, то женился на пятнадцатилетней дочери Хольпера. Вся его жизнь прошла в великом старании и тяжком труде. Те, кто его знали, весьма хвалили, ибо он вел честную, достойную христианина жизнь. Отец
был терпеливым и добрым человеком и всегда преисполнен благодарности богу. Вот так и для меня отец выбрал 19-летнюю дочь своего друга Ханса Фрея. Мы породнились с семьей, занимавшей в Нюрнберге более высокое положение, потому я обрел право завести собственное дело.

– Похоже, как и у меня: первый брак позволил стать гражданином Вюрцбурга и владельцем мастерской.

Они разом подняли бокалы и рассмеялись.

– У меня был счастливый первый брак и достаточно удачный – второй. Мне повезло
с женами. Они стали моими музами. Их образы остались запечатленными во многих работах и навсегда тут, – Тильман приложил руку к сердцу.

– Вы счастливый человек, мой друг! – улыбнулся Альбрехт. – А мою жену мало интересует искусство. Она не стала моей музой. Ее бесконечные упреки не делали никого счастливыми. Как по мне, так считаю, настоящий художник должен оберегать себя от женщин – не жить с ними вместе, не видеть их и даже не касаться, – полушутя-полусерьезно заключил Дюрер. – Но мы все же тянем нашу упряжь. Притерпелись, свыклись. Она занимается сбытом гравюр, посещает большие книжные ярмарки. А во время моей второй поездки в Италию даже управляла нашей
мастерской.

Сумерки сгущались. Хозяин поставил им на стол светильник и удалился с порожними бокалами.

– Дорогой Альбрехт, всего несколько часов нашему знакомству,а кажется, будто давным-давно знакомы. Расскажите мне о ваших поездках в Италию. Мне не довелось побывать там.

– О! Это изумительная страна! Но моя муза – Венеция! Удивительнейший город. Самый романтичный город из всех, какие я повидал. Там все необычно: кругом вода, сеть каналов, атмосфера романтики, сотни великолепных дворцов, которые словно плывут в водах Большого канала. И сам город как будто огромный каменный корабль. Тщеславные венецианцы дали полную волю своей страсти к внешнему великолепию. Они сделали свой город красивейшим в Италии, создав неповторимый венецианский стиль.
Представьте такое причудливое смешение стилей – западного и восточного, итальянского, арабо-мавританского, византийского, готики! Мои друзья поведали, как турки и арабы говорили при виде роскошных венецианских домов, что христиане, их построившие, не верят в загробную жизнь и не заботятся о ней.

Испробовав свежепринесенного пива, Альбрехт продолжил:

– Дорогой Тильман, поверьте, не зря говорят, что «нигде в мире нет такой огромной концентрации шедевров». В Венеции процветает искусство, самые одаренные художники призваны туда. Тициан, Джорджоне, Пальма Веккио и другие.

Дюрер смотрел на пламя свечей в подвешенной к потолку овальной люстре, сделанной из оленьих рогов с женской фигурой, но похоже видел совсем другое.

– Вообще, там за Альпами совершенно другая жизнь, другое восприятие жизни, уклад. Кажется, будто все наполнено музыкой, искусством. Там ведь к художникам, людям искусства относятся совсем не так, как у нас. Нас здесь дома воспринимают как ремесленников, а не творцов. А там меня встретили и приняли с уважением и почестями – как художника. Я в Венеции для немецкой церкви сделал алтарный образ «Праздник четок». Познакомился с венецианской школой живописи, даже изменил свою
манеру работы. Но особенно произвели на меня впечатление картины Джованни Беллини. Невероятные сила и глубина колорита! В своей студии он научил меня красками и кистью создавать иллюзии реальности. Он очень стар, но все еще лучший в живописи. Представляете, как я себя чувствовал, когда он хвалил меня в
присутствии многих господ и даже просил, чтобы я ему что-нибудь сделал?! По его просьбе написал я «Мадонну с младенцем» и «Христос среди учителей». И мои работы были высоко оценены в Венеции. Совет даже предлагал мне годовое содержание в
200 дукатов, чтобы там задержался, но надо было вернуться в Нюрнберг, – грустно закончил Альбрехт. – До сих пор вспоминаю ранние утренние часы, когда забирался на крышу дома, чтобы насладиться восходом солнца из-за колокольни собора Святого
Марка. Дома настолько теснились друг к другу, образуя глубокие колодцы сумрачных дворов, что едва не рукопожатиями из окон отвечали соседи на радостное сердечное «Бонжорно!», эхом раздававшееся отовсюду. А вечерние часы будто созданы для песен гондольеров, доносящихся с многочисленных каналов. Друг мой, это надо услышать, побывать там!

Тильман вдруг подумал, как бы могла сложиться его жизнь, если бы после своих ученических странствий поехал из Ульма по другую сторону Альп, а не в Вюрцбург. Почему судьба не одарила его путешествием в Италию? Голос Альбрехта вернул его к действительности.
– А еще я побывал в Болонье и Риме. Причем встречался не только с художниками, но и с учеными, математиками, архитекторами. Эти поездки очень обогатили впечатлениями, знаниями, а главное – позволили познать самого себя, свои желания.

Его новый друг не хвастал, как иному могло бы показаться. Он просто делился с Тильманом полученными впечатлениями, как тот делился своим пониманием и дружеским расположением. Без сомнения у них была духовная общность.

– С тех пор я использую итальянские мотивы, особенно венецианские, в своих гравюрах и на дереве, и на меди.
– О, да! У меня есть книга «Корабль дураков» Себастьяна Бранта с вашими знаменитыми гравюрами и еще молитвенник так же с гравюрами. Знаете, уважаемый Альбрехт, книга «Апокалипсис» с ксилографиями просто потрясает. Диву даюсь, как вы находите сюжеты для своих произведений?!
– Слава Господу, что дает возможность пользоваться богатейшим книжным собранием Пиркгеймера. В нем труды античных авторов Лукиана, Фукидида, Теофраста, Аристофана, Аристотеля. Я невыразимо благодарен другу за возможность общения с образованнейшими людьми. Последние пару лет были сделаны много религиозных гравюр. Серии «Жизнь Марии», «Большие и малые страсти». Если у вас их нет, с удовольствием презентую вам!
– Благодарю, друг мой! Как бы хотелось еще взглянуть на ваши картины. Много наслышан о портретах. Поистине многогранно ваше творчество!
– Видимо, все по Промыслу! Я был избран названным членом Большого совета Нюрнберга. И появилась новая возможность участвовать в художественных проектах города.
– Над чем работаете сейчас?
– Не так давно закончил алтарь «Поклонение Святой Троице» по заказу нюрнбергского купца Маттиаса Ландауэра. А в планах поработать в новой технике – офорте на железных досках. Судьбе угодно было дать покровителем императора Максимилиана. Я вместе с учениками своей мастерской принял участие в работе
над заказом императора «Триумфальной аркой», а сейчас продолжаем заниматься иллюстрированием (там рисунки пером) одного из пяти экземпляров «Молитвенника императора Максимилиана».
– Как я рад за вас! Такая безграничная творческая реализация! Бог вам в помощь! – с чувством гордости за своего собрата проговорил Тильман, к которой, однако, примешивалась и грусть, отслеживающая быстротечность времени.
– А я радуюсь вашему нынешнему успеху. Завершение вашего грандиозного труда – это же событие нашего времени! Весь Бамберг гудит, так что и у нас в Нюрнберге слышно! Собственно потому и стремился к встрече с вами.

Рименшнейдер положил свои натруженные руки на столешницу. Они заметно не были похожи на руки собеседника. Выступающие набухшие вены свидетельствовали о большой физической нагрузке, напряжении, наполненности творческой энергией. Руки, привыкшие к резцу и долоту, успевшие позабыть, как ласкал своих муз или
их нежные трепетные фигуры из дерева, в минуты отдыха словно тяготились бездельем. Дымкой затягивало память о прошлом, о некогда сильной цветущей молодости, о триумфе его творений. Может, пиво тяжестью сказалось в ногах, а может, накопившаяся усталость – только Тильман почувствовал, что не ждут его
впереди ни работы подобные Алтарю Марии, ни Алтарю крови, ни новой императорской усыпальницы…
Ах, если бы можно было создавать только такие творения, только такие священные, нужные людям, без следа тщеславия! Но больше получается работ без таинства, без истинного отражения души, не шедевры. Или с годами оскудевают фантазия и
творческая сила? Почему его прославленная мастерская все более занимается обыкновенным промыслом?

Дюрер заметил, как пасмурной тенью накрыло собеседника. Слегка растерялся и даже смутился.
Как все же Фортуна одаривает любимчиков. Кому реализация в работе, кому – в детях. Но то и другое со временем начинает жить своей жизнью, покидая создателей.

– Дорогой друг Альбрехт, мне бы очень хотелось узнать о Файте Штоссе. Судьба лет семь назад неожиданно свела нас. Он тогда приезжал в Ротенбург из Мюннерштадта. Одна лишь долгая ночная беседа сделала нас близкими друг другу, позволила нащупать нити духовной связи. Могли бы вы что-нибудь рассказать о его
нынешних делах?

И Дюрер поведал об участи, постигшей опального Штосса.
– Вы знаете уже, что он скрывался у своего зятя в Мюннерштадте. Когда же он возвратился в Нюрнберг, то снова попал в тюрьму на четыре недели по приговору Городского совета. Он все хотел доказать неправомерность своих долгов, освободиться от запрета покидать город и добиться разрешения посещать ярмарки. Однако только усугубил свою и без того скандальную репутацию. Как
его только не называли: и помешанным крикуном, и беспокойным и нечестивым бюргером. Только вмешательство императора Максимилиана помогло Штоссу восстановить «потерянную честь». У него вновь появились заказы, прежде всего, кайзеровские.
– Удивительный и очень интересный человек!
– Да, столько пережить! И все же это не подорвало его творческой страстности и силы. Представьте, ведь он сумел восстановить свое потерянное состояние и сколько он еще создал прекрасного! Его творчество высоко ценится. Он даже изготовил скульптуру Святого Роха для флорентийской базилики
Сантиссима-Аннунциата. Многогранность всей его деятельности производит
впечатление избытка сил. И эти силы проявляются не только в художественном творчестве, но и в его страстной предпринимательской деятельности.

– Для меня он особенно интересен, – продолжал Дюрер, – тем, что не поддался соблазну создавать итальянскую скульптуру. Штосс ведь человек своей собственной культурной среды. Мы нередко видимся на праздничных событиях нашего города. При случае непременно расскажу ему о вас.
– Слава Господу, что уготовил нам встречу! – они подняли последний тост. Потом расплатились с любезным хозяином и вышли в плотно укрытый сумерками Бамберг.

 
ГЛАВА 6. КРЕСТЬЯНСКОЕ ВОССТАНИЕ
 
Завершение пребывания в Вюрцбурге – Арест – В казематах цитадели Мариенберг – Чудесное спасение – Возвращение домой – Четвертая жена Маргарета Турнер

 
Наступил последний день пребывания в Вюрцбурге – столице Франконии. В который раз бродил по знакомым улочкам, впитывая, как мне казалось, дух того средневекового города, в котором жил мой герой. Всякий раз, выходя из дома номер 1 по Францисканергассе, представлял куда бы мог отправиться Тильман – в Ратушу ли, в кирху, в Гильдию, на встречу с заказчиками, или в трактир, кстати, и поныне существующий старейший трактир города. Я просто выбирал любое направление. Я реалист, с известной долей скепсиса отношусь к идее
параллельных миров, новой парадигме науки о структуре мироздания, и даже якобы найденным порталам в эти миры. Но в каком-то закоулке души обитает (чувствую
по снам) некое открытое для чуда существо, которое даже и не пытается вступать
в спор с логикой, – просто верит в чудо, возможность фантастических событий.
Даже представить не могу, если б такое произошло, что я оказался бы рядом с моим властителем дум. Какой бы была наша встреча? Успел бы я выразить восхищение, решился бы протянуть ладонь для рукопожатия, чтобы ощутить энергетику его гениальных рук?..

Многочасовые прогулки по городу мастера Рименшнейдера. Ныне в Вюрцбурге более
50 церквей, многие из которых действующие. Обошел с десяток, в первую очередь те, где представлены работы скульптора Рименшнейдера или их копии. Просто чудо, что не все они исчезли во времени, избежали разрушения, тлена, забвения в течение пяти веков с пожарищами войн, катастрофами, чумой и холерой.
Усыпанные машинами любые мало-мальски доступные для них места, не отмеченные запрещающими знаками, – выкроенные в пространстве города парковки, реалии времени нынешнего. Как коновязи, лотки с водой и мешки с кормом для лошадей горожан, ландскнехтов, путешественников – во времени минувшем.
Постоял на рыночной площади. Подошел к Капелле Марии. В сумерках искусная подсветка фигур Адама и Евы, Апостолов прятала шпили колокольни и башен, делала всю громаду храма красивой гигантской шкатулкой. Современного человека трудно удивить световыми феериями. А когда и от чего у него дух захватывает?
Наверное, случается, когда открывается вид сверху, а не снизу. Вот мы часто ли
в суете будней смотрим вверх? Если и запрокидываем голову, чтобы взглянуть на бездонное небо или пушистые облака так ненадолго, скорее, чтобы оценить погоду. Не успевает диафрагма подняться, впустить в легкие вместе с воздухом и простор, и синеву. Время быстрое, дыхание короткое. Интересно, как же люди того времени воспринимали громады храмов, величие парящих алтарей. Это ведь нам сейчас доступны скоростные лифты, небоскребы, площадки обозрения телебашен. Можем смотреть спокойно на ландшафт с высоты птичьего полета, даже не взлетая как Икар. Просто на экранах телевизоров, планшетов, смартфонов. Какой-нибудь баннер или витрина десятиметровая нас уже не потрясают. Привычно.

Я вошел в Капеллу. Шла вечерняя служба. В огромном храме десятка два присутствующих. Свет электрический – ни в какое сравнение со свечами и факелами, лампами, но он приглушен. Эгоизм современного человека тут не поддерживается мощью прогресса. А, может, рачительность.
Стройное пение псалмов, ненапряженные спокойные лица и музыка органа – до дрожи, до трепета души. Вот где оказывается ее голубушку можно подловить, дать возможность раскрыться, воспарить, наполниться божественными ощущениями, светом. Не думал, что задержусь тут более получаса, но просидел до конца мессы.
Слова песен слетали с уст, взмывали вверх, в вышину храма, звучали эхом.
Ныне говорим – классная акустика или стереозвучание. А душа-то за звуками устремлялась также вверх, заставляя подыматься диафрагму, вбирая воздух, энергетику места, горящих свечей и умиротворение.

Сумерки наплывали на город. Зажигались фонари. Копии скульптур Рименшнейдера на табернаклях храма не первый век приступали к ночной службе. Прошел через площадь к Ратуше, самой высокой среди сохранившихся германских ратуш. Здесь всегда многолюдно. Самая оживленная улица города, ведущая на старый мост. Сюда к вечеру
у многочисленных статуй заступников города: Килиана, Колоната, Тантана и других святых, собираются туристы со всего Вюрцбурга, чтобы отведать чудного франконского вина. Почти все каменные перила моста уже заняты. Если свободны, то там уже стоят опорожненные фужеры и бокалы. Особая милая располагающая
атмосфера, неспешные беседы со случайным знакомым – такова многовековая традиция.
Вюрцбург со времен Империи являлся центром франконского виноделия. Вино здесь считалось второй валютой и даже официально принималось в зачет при уплате налогов. Оно употреблялось повсеместно, в буквальном смысле вместо воды.
Франконское вино признавалось даже за лекарство. Это повелось, после очередной эпидемии чумы, когда горожане по совету лекарей пили особенно много вина для профилактики и от чумы, и от холеры. Это с тех времен дошла присказка: «Frankenwein ist Krankenwein!» («Франконское вино – больничное/лечебное вино!») Вот и пили вино вместо воды. С раннего детства. И сегодня вюрцбургское вино считается одним из самых лучших напитков не только во Франконии, но и во всей Германии.

Францисканергассе жил своей обычной жизнью. Редко можно было встретить прохожих горожан, все больше гости города да туристы. Ярко освещалась вывеска гриль-кабачка над переулком. По заведенному обычаю вечерами тишину переулка
нарушала очередная экскурсионная толпа, сопровождаемая ночным дозорным с пикой
и фонарем. Он начинал рассказ с указанием на средневековую достопримечательность – дом Рименшнейдера известного скульптора, резчика по дереву, каменотеса и бургомистра Вюрцбурга. От дома, правда, сохранилось лишь место, но
средневековый флер, фонарь и пика, мемориальная доска на доме делали свое дело – подогревали восторженный интерес.
Уже с неделю присутствие нового жильца-квартиранта внесло разнообразие в проводимые экскурсии. В окне красовался бюст Рименшнейдера из липы. В итоге экскурсанты после слов стражника поворачивали головы к окнам второго этажа, видели бюст скульптора, радостно махали... Иногда они заставали в окне меня, и тогда приходилось также делать ответное приветствие. Итак дважды-трижды каждый вечер. Конечно же, туристам показывали и рассказывали и про другого примечательного горожанина архитектора Неймана, чье творение оставило след напротив дома Рименшнейдера.

Последняя ночь в доме Мастера. Назавтра неблизкая дорога домой с огромным багажом новых впечатлений и воспоминаний. На столике выросла заметная горка из сувениров и книг о Рименшнейдере, открыток, буклетов и путеводителей по Вюрцбургу, Бамбергу, Ротенбургу, Креглингену, Детвангу.
Просторная кровать наводила на мысль о некогда огромном ложе самого владельца дома, бывшего на голову выше всех. Правда, вызывало улыбку недоумения окно в спальне, располагавшееся, скорее, на уровне его колен, так как даже мне надо было пригнуться, закрывая шторы от любопытствующих взглядов экскурсантов.
Снизу доносились волнами запахи жареного мяса из нынешней таверны, располагавшейся, быть может, на месте кухни-столовой мастера Тильмана. Пожалуй, единственный минус для этой чудесной квартиры в таком историческом месте.

По телевизору показывали концерт средневековой музыки.

.......................................

 
Утреннее солнце как всегда отразилось в окнах верхнего этажа дома напротив, за которым виднелся на горе епископский замок. Но разбудили не лучи, квадратным пятном окна передвигаясь к кровати. Разбудила ставшая постоянной опоясывающая спину и ноги боль. В первое мгновение боязно было подумать о движении. Осторожно потянул одну ногу, другую, спина откликнулась выстрелом с рассыпавшимися на колючки болями. Отвыкшее от постели тело словно страшилось неги, оставаясь в постоянном напряжении ожидания боли. Во рту пересохло. Спасибо Маргарете за приготовленный стакан с привычным разбавленным вином. Он потянулся за ним, но тут же отозвалась боль в суставах пальцев. Вырвавшийся стон уже становился сигналом пробуждения для домашних. Горько было сознавать себя такой развалиной. Да и страх продолжал кружить у изголовья: вдруг опять повторится пережитый ужас, а уже ни сил, ни здоровья, ни веры в благополучный исход нет. Послышался скрип лестничных ступенек, поспешные шаги жены Маргареты Турнер, ставшей ему четвертой женой после смерти Маргареты Вюрцбах.

Всплыло воспоминание того страшного утра с гулким топотом группы вооруженных людей епископского войска, вломившихся в его дом пару месяцев назад. Пробуждение было резким, насильственным. Грубые, молодые в основном, наемники особо не
заморачивались, что перед ними уважаемый в городе человек, бывший бургомистр, член Городского совета города уже более двух десятков лет. Они стащили его с кровати, резко отпихнув жену, бросившуюся к нему с плащом. Предательски дрожавшими пальцами рук, прежде создававшими божественные скульптуры, Тильман пытался застегнуть пуговицы рубахи. Ноги его от волнения не попадали в башмаки. Кто-то стянул, смеясь, с головы ночной убор, унизительно обнажив седую с залысинами голову. Испуганным криком старый мастер попытался остановить
бросившихся на ландскнехтов сыновей, прибежавших на помощь с учениками, подмастерьями и слугами. Ландскнехты бесцеремонно пиками колотили домашних, мечущихся в ужасе от вторжения, расчищали проход во двор, буквально волоком
таща за собой пленника. Рименшнейдер осознавал всю бесполезность сопротивления.
Было ясно – случившееся в начале апреля восстание мятежных горожан и крестьян против епископов, монастырей и замков, которое он с другими радикально настроенными бюргерами поддержал, в надежде как-то реализовать гражданские проекты имперской реформы, было обречено. Во многих немецких землях тогда
часто вспоминали пророчество: «Кто в двадцать третьем году не умрет, в двадцать четвертом не утонет, а в двадцать пятом не будет убит, тот скажет, что с ним произошло чудо».
Когда человеку за шестьдесят, вряд ли стоит ожидать от него опрометчивых решительных действий. Однако общий подъем и вера в возможность покончить навсегда с произволом епископов, от которого так долго страдали жители Вюрцбурга, оказались такими заразительными, что Рименшнейдер согласился стать одним из руководителей антиепископской «партии», поддержанный другими членами городского совета, и прежде помогавшими ему, когда он был бургомистром. Уважаемый Мастер пытался посредничать между епископом и бюргерами, вольно или невольно оказавшимися в лагере тех, кто взялся за оружие. Однако только нажил врагов с обеих сторон. А утопические надежды на претворение «Хейльброннской программы», проекта политического переустройства Германии, когда все власти должны быть подчинены императору, князья – превращены в должностных лиц империи, а духовенство лишено светской власти, так и оставались надеждами, хотя
послужили детонаторами для общественного взрыва.
Вюрцбург стал центром повстанческого движения в ходе крестьянской войны. Горожане, поддержанные городским советом, примкнули к восставшим крестьянам, которые во главе со знаменитым Гетцем фон Берлихингеном заняли город и устроили неподалеку от рыночной площади свой штаб, прозванный Штахелем, потому как на воротах для опознавательного знака повесили палицу с пиками.
Бюргерская оппозиция, выражавшая на первых порах чаяния широких масс населения, ставила своей целью упразднить католическую церковь, создав взамен «дешевую церковь» без поборов, платы за обряды. И все это объявлялось началом общего
социального переворота и установления повсеместного равенства людей.
Вооруженные отряды восставших занимали города, замки, монастыри и господские имения, производили разделы имущества феодалов среди крестьян и горожан.
Крестьяне, измученные непомерными налогами, жизнью впроголодь, скорыми расправами феодалов господ, вместе с городской беднотой, плебсом громили ненавистные дома, за стенами которых чувствовалось богатство, да и просто достаток. Ненависть в паре с завистью не позволяли задуматься.

Как в половодье вода уносит все поверхностное, ненадежное, не имеющее глубоких корней, превращая это в огромную разрушающую и неуправляемую массу, так и восстание наполнилось заразительным бунтом против вся и всех, оправдывая месть неустроенной ненавистной жизнью. Люди позабыли трепетное сопереживание проповедям с церковных амвонов, как и божественное звучание органов под
сводами, куда все же имели возможность воспарить их души. Как могло случиться, что бывшие прихожане, прежде преклонявшиеся перед красотой, как им казалось – неземной, святостью, теперь крушили благостные лики святых, выволакивали без разбора служителей церквей, учиняли расправы. Стало быть, красота внешняя не помогла найти красоту внутри себя, не смогла найти того, чего не было.
Вандализм во все века являлся руками тьмы и невежества.

Как больно было смотреть старому мастеру Тильману на разбитые скульптуры прежних каменотесов, свои собственные, его учеников. Каждая работа – это такое же выстраданное дитя, к которому мастер, как и мать, успевает привязаться.
Грабежи, насилия и вандализм оттолкнули от восставших многих из числа сочувствовавших движению, успеху которого к тому же препятствовали разрозненность, крайне плохое вооружение, непривычка к дисциплине, неорганизованность, недостаток в опытных вождях. Восставшие долго и безуспешно осаждали резиденцию епископа, находившуюся в мощной, опоясанной двумя рядами стен крепости Мариенберг на высоком левом берегу Майна.
Но в решающей битве 4 июня 1525 рыцари нанесли им сокрушительное поражение. Крестьянское войско было разбито, епископ завладел Вюрцбургом, и началось с величайшей жестокостью избиение повстанцев. Сотни трупов почти покрыли Майнский
мост, соединявший город с крепостью. А в самом городе, как в прочем и других местах, войска Трухзеса, главнокомандующего военными силами Швабского союза, убивали всех находившихся внутри городских стен крестьян. Потом стали хватать членов городского совета. Уже в казематах цитадели Мариенберг Рименшнейдер узнал, что почти все члены совета разделили его участь. Допросы и пытки не оставляли времени для отдыха палачам, отчего те становились все безжалостней.
Ценой неимоверного напряжения Тильману удавалось долго стойко держаться перед палачами, но попадая во мрак своего узилища, он терял ощущение времени и места. Распухшие, онемевшие предплечья и кисти рук причиняли ему страшные муки, не отпускающая боль сверлила затылок и спину, обездвиживая. Даже холодный
каменный пол каземата не мог дать ни минуты облегчения. Во мраке подвала среди криков, стонов, зловония он не знал, сколько времени ему оставалось для жизни. Допросы и изощренные пытки калечили тело, но дух было не сломить.
Что поддерживало его в эти жуткие часы? Он был не один – рядом стояли воплощенные им в дереве образы Отца Небесного и Богородицы. Это давало ему жизненные силы. Потому и была его работа над Алтарями совершенна, что он духом постиг и прочувствовал крестные муки Спасителя, материнские муки Богородицы.
Теперь же собственные истязания воспринимались телом как ничтожное сравнение.

Его спасла Богородица. Трепетная любовь к ней. Как у каждого католика, у Тильмана были любимые четки, подаренные еще первой женой Анной. Он любил читать Молитвы Розария, которым сопутствовали размышления о Радостных, Скорбных и Славных тайнах, соответствующих определенным евангельским событиям.
Припомнилось ему, как особенно часто читался Розарий с радостными тайнами в дни работы над Алтарем Марии и другими статуями Богородицы, а Розарий со славными тайнами – в дни работы над скульптурами Спасителя и евангелистов. Тогда в душе его царила гармония, и не отягощали никакие сомнения. Но вот уже четвертую неделю пребывания в крепости постоянно мысленно проговаривал только Розарий Марии со скорбными тайнами-размышлениями о предсмертном борении в
Гефсиманском саду, бичевании Иисуса Христа, увенчании терниями, крестном пути
и смерти на кресте. Все события из жизни Спасителя на земле полны сокровенного
смысла, насыщенного поучением и благодатью, и который постигается лишь постепенно. Четок не было, но старый Мастер пытался загибать распухшими пальцами каждую декаду молитв Богородице о тайне Иисуса Христа, свершенной через распятие. Пальцы едва шевелились, руки до самых плеч сводило судорогой. Ему
приходилось нещадно разминать их, чтобы был приток крови. Это помогало переносить муки и страдания не только тела, но и души. Когда вдруг после Скорбных тайн Розария начал читать молитвы о Славных тайнах: о воскресении Иисуса Христа, о вознесении Его, о сошествии Святого Духа, об успении Девы Марии и увенчании Ее небесной славой, Рименшнейдер понял, что останется живым.
Только теперь ему припомнилась давняя встреча с Файтом Штоссом и откровение, как Богородица уберегла того от смерти. Вот и сам он прошел через такой опыт.

Тильман жадно осушил поданный женой стакан, зябко кутаясь в одеяло в надежде хотя бы ненадолго погрузиться в лечащий душу и тело сон. Но мозг лихорадочно продолжал прокручивать картинки событий.
После двух месяцев в казематах цитадели старый скульптор был отпущен. Из крепости Рименшнейдера забирал сын Йорг. Торопливо, но осторожно – каждое движение причиняло ему нестерпимую боль – спустились по крутому склону холма.
В ушах еще слышался громыхающий стук тяжелых засовов ворот замка. В молчании прошли через мост, еще каких-то пару месяцев назад заваленный телами пытавшихся штурмами взять укрепленную епископскую крепость. Уже подойдя к неохраняемым воротам города, Тильман обернулся и взглянул на замок. В это летнее солнечное утро цитадель надменно парила над Майном и покоренной округой.

Опираясь на руку сына, старый мастер вошел в неохраняемые ворота. Что это? Чистый перезвон колокола Святого Лоренца, огромная, сияющая Рыночная площадь! Журчание прекрасных фонтанов… Нет, это звон гулко пульсирующей крови в ушах,
это яркая вспышка боли, опоясавшая голову, подкосившая ноги. Что сталось с красавцем городом? Базарная площадь, ратуша, рыбный рынок, церкви, безлюдные улочки. Не было слышно привычного городского шума. Только журчание воды в фонтане да гулкий стук их собственных шагов по мостовой противились разлитой безысходности.

И припомнился мастеру давнишний сон после того, как овдовев в третий раз, вновь женился. Будто он возвратился в Вюрцбург и нашел все чужим и изменившимся. Многие дома лежали в развалинах, почти все храмы разрушены, статуи мадонн и святых разбиты, а сохранившаяся башня ратуши напоминала оплывшую, но
уцелевшую свечу среди обгоревших развалин. Сквозь слезы, застилавшие глаза, он пытался отыскать знакомую улицу, где счастливо жил в окружении жены, детей, прислуги и соседей. Проснувшись тогда, он долго лежал в оцепенении, словно мумия в ожидании, что кто-нибудь, наконец, освободит его из этого саркофага.
Но сейчас не сон. Разоренный город. Видны следы, как гнев плескал наотмашь по древним стенам храмов, сносил головы статуям святых и мадонн, а иные вообще разбивал вдребезги. На пути к дому встречались разрушенные дома и даже
обугленные. В их переулке пострадали несколько домов. Просто чудо, что огонь не зацепил его дом, мастерскую.

Жена Маргарета с плачем кинулась навстречу, припала к его груди. Он попробовал опереться, а она вдруг увидела, что муж стал заметно ниже прежнего своего исполинского роста. Растрепанная седая голова словно стремилась укрыться в ключицы, а приподнятые острые плечи настороженно пытались огородить хозяина от ожидаемых неприятностей. Он еще заметней сутулился. Так что даже не пригнулся как обычно, входя в дом. Дети и внуки, оставшиеся ученики радовались его возвращению, в тайне надеясь, что возвратится прежняя жизнь.

Только по-прежнему быть уже не могло. Среди горя, смертей, страданий, после жестокого подавления восстания не могло быть прежней жизни. Без радости в душе, без трепета в минуты, когда резец освобождал из дерева или долото из камня черты Спасителя или Мадонны, уже не могли создаваться скульптуры. Рукам досталось, как и телу, дикими болями отвечавшему на любые движения и прикосновения. И все же он первым делом доковылял через внутренний двор к своей мастерской. Сердце сжалось, задрожали губы. Не пряча слез, лишь издали взглянул на начатые работы каменотесов.
Вспомнил старый Мастер последнюю большую работу из песчаника – алтарь «Оплакивание Христа» для монастыря цистерцианок в Майдбронне. Там еще он одного из учеников Иисуса наделил своими чертами. Тильман вдруг понял, что больше не возьмет в руки зубило и долото. Камень стал для него чужим после каменных казематов крепости. Неужели он никогда более не сможет заниматься любимым искусством? Да, за многое в жизни приходится платить: за славу, чрезмерный
успех, гордость и самодовольство, за ощущение превосходства и самолюбие. И самый легкий вид расплаты – деньгами. Но он, видно, не так уж много набрал грехов – отделался частичной конфискацией имущества, оставаясь еще достаточно богатым человеком.

Махнув рукой на несостоявшийся сон, мастер, кряхтя, поднялся с кровати. Из соседней комнаты доносились приглушенные голоса домашних. Патриарха в семье побаивались и любили. Сыновья выросли, выучились у отца, стали хорошими мастерами. Мастерской отца уже давно управлял сын Йорг и у него это хорошо получалось. Ханс ушел в Нюрнберг и там работал как скульптор, а Бартоломеус отправился работать художником в южный Тироль. У дочерей своя семейная жизнь, давно сделали его дедом. Супруга Маргарета Турнер занималась и большой семьей,
и всем хозяйством. По возвращении из крепости, пока он приходил в себя, Тильмана
вообще перестали отвлекать делами. Помогали ему спускаться в его мастерскую, где он, устроившись в любимом кресле, надолго погружался в воспоминания о том, как прежде наслаждался тут радостью творчества, снимал с души груз образов. Припомнилось даже, как, бывало, до хрипоты спорил с заказчиками, а потом вдруг
неожиданно соглашался. Но, однако, в целом никогда не поступался правдой, правдой художника. Впрочем, он сам отметил: с годами его характер становился заметно крут. Вот и теперь он по-стариковски брюзжал, пока жена проводила
его в мастерскую, усадила в кресло, приветливо похлопав по плечу, удалилась заниматься хозяйством.
Все оставалось на своих местах, как он любил, – инструменты, разложенные по ящикам, эскизы и рисунки, старые мерки. Фигура его милой Анны Шмидт все так же стояла на консоли у окна. Прежняя светлая липа потемнела, оттого казалась будто
время так же оставило след на ее лице. Если бы она сейчас смогла увидеть мастера – не прежнего увальня Тильмана, а на много лет постаревшего, с лицом посеревшим, но не от каменной или древесной пыли, со впалыми щеками, растерявшего былую шевелюру и лучезарный цепкий взгляд. Признала бы в этом усталом, старом, сильно поседевшем человеке прежнего любимого мужа? Учащенно забилось сердце, словно подстегнутое воспоминаниями. Быть может, Анна так же мило и кротко улыбаясь, позволила снова высвободить локоны из-под чепца и прижалась бы лицом к его уже таким со вздутой сеткой вен и старческими пятнами, но еще теплым ладоням. Рассказывая о проделках любимой дочери, добавляла ему радость от долгожданного отцовства. Она больше всех остальных его жен бывала тут с ним. В зимние месяцы быстро вечерело, и все рано укладывались спать. Тогда Анна подолгу оставалась в его мастерской. Пристроившись ближе к жаровне, затаив дыхание, наблюдала, как сосредоточенно умелыми движениями резца он высвобождал из куска дерева укрытые там изумительные фигуры.

Тильман стряхнул нахлынувшие воспоминания, отметил, что стал по-стариковски сентиментальным. Придвинул эскизы новой работы для монастыря бенедиктинок в Китцингене. Давно уже не было крупных заказов. Из последних, помнится, как раз до крестьянского восстания, года за два, был церковный алтарь для монастыря цистерцианок, да чуть ранее надгробие для епископа Лоренца фон Бибры в Вюрцбургском Соборе и скульптура Марии для церкви Св. Марии в Фолькахе.
Он как раз был занят этой работой, когда приехавший проведать отца, сын скульптор Ханс рассказал о последней законченной работе Файта Штосса – Алтаре Марии для Нюрнбергской церкви кармелиток. Рименшнейдер еще хотел непременно побывать в Нюрнберге. Но вскоре случилось крестьянское восстание.

После известных печальных событий старый мастер уже не покидал города. Возраст, пошатнувшееся здоровье, растерянность и непонимание реалий нового времени.
Он особо не вмешивался в дела сына и перешедшей к нему мастерской, больше занятой обыкновенным промыслом. Но руки мастера не могли отказаться от любимой страсти – резьбы по дереву. Он делал небольшую пластику, фигурки ангелов и мадонн, рождественские ясли и забавных зверушек для своих внуков. Да, с
приходом старости мучила немота в суставах, жжение в пальцах, оскудевала творческая сила, но не исчерпалась фантазия. Все реже удавалось выбираться к виноградникам на любимых холмах. Долгие пешие прогулки, да и то с помощью внуков или сына, давались уже с трудом. Устало доходил до Ратуши, практически не встречая прежних знакомых, обходил стороной злополучный мост, ведущий к епископской цитадели. Впрочем, крепость-то как раз отовсюду в городе было видно...

Старый мастер подолгу сидел на берегу, смотрел на холмы, облака, воду и думал, что в жизни много всего было, но прошли и радости, и печали – радости от рождений детей и горе от потерь вместе с глубоким отчаянием. И сменили их возникшая усталость сердца, вялость чувств до безразличия, угасание любопытства к окружающему, к новой жизни.

Все блекнет – даже воспоминание о синеве глаз любимой Анны. И страдания тоже блекнут. Так устроен мир: все непременно меняется. Постоянны только сами перемены жизни. Человек плывет по реке жизни, постоянно преображаясь, и, в конце концов, перестает существовать.
Эх, кто бы вырезал портрет его самого сейчас! С выражением лица, на котором, однако, следы переживаний и боли вытесняет добродушная стариковская терпеливая улыбка. Портрет не просто мастера-резчика скульптур, а человека, которому судьба подарила возможность творить прекрасное во имя божественной славы

 
ГЛАВА 7. ВСТРЕЧА У ФОНТАНА «ФРАНКОНИЯ»

Визит к фонтану – Неожиданный диалог – О реинкарнации – О Северном Возрождении – Духовные собратья – О Реформации – О мастере Рименшнейдере – Дорога домой


День обещал быть теплым. На лазурном небе ни облачка. Едва заметно осень расплескала краски охры по листве деревьев. Оставив машину на почти пустынной стоянке у епископской резиденции, я прошел к знаменательному месту – фонтану «Франкония» перед дворцом. Там у подножия символа Франконии, женской фигуры с лавровым венком и знаменем, расположились трое выдающихся горожан Вюрцбурга: скульптор Тильман Рименшнейдер, художник Маттиас Грюневальд, поэт миннезингер Вальтер фон дер Фогельвейде. Каждое утро вот уже 120 лет они начинали с работы: один сочинял песни, другой готовил холсты, а скульптор продолжал вырезать фигуру любимой мадонны.

– Gr;; Gott! – неожиданное приветствие заставило вздрогнуть.

Скульптор Рименшнейдер приветливо улыбнулся.

– Gr;; Gott, Мастер! – слегка опешив, ответствовал я.
– Уже не впервой наблюдаю за тобой. Не скрою, весьма приятно, что всякий раз начинаешь обход фонтана с моей стороны. Стало быть, знаешь меня!
– Вы правы, Мастер! Уже десятка полтора лет, как изучаю ваше искусство по книгам. И сам занимаюсь резьбой, ставшей для меня смыслом жизни. Второй раз в Вюрцбурге, езжу по Франконии, чтобы воочию увидеть ваши творения, дотронуться до них. Четыре года назад впервые приехал сюда. Прежде не случалось, видимо, не все
еще внутри было готово к встрече с вами. Теперь и своих работ набралось, и среди них много по мотивам ваших творений. Какими-то работами был доволен, какие-то считал просто школярством. Я не лукавлю, но у меня плохо получается оценивать собственную работу. Конечно, хотелось бы узнать мнение о сделанном, а не просто услышать восторженные восклицания близких людей. Пару раз уговорили все же выставить работы для обозрения. Скольких внутренних сомнений и переживаний стоило такое мне. По всему судя, я – совсем не публичный человек. К тому же не могу спокойно с внутренним согласием принимать ни похвалу, ни суждения.
Скорей всего это, конечно, гордыня. Всегда предпочту уединение, нежели услышать возможные пренебрежительные замечания или оценку невежды.

– Да, помню, и мне через такое довелось перерасти. Но это все было до той поры, пока воспринимал сделанное мной как свое творение. Когда же пришло понимание, что я только инструмент Творца, что созданные мною скульптуры не мои, а с Его помощью, все стало на свои места. Нашим Создателем даются возможности
творчества, возможность воплотить в материале и сделать видимыми те прообразы, которые посылаются и проявляются в воображении. С тех пор мои работы – во славу Его. Ведь будучи художниками, мы творим образы, мы просто призваны хоть что-нибудь запечатлеть из того, что будет жить дольше, чем мы сами, – улыбнулся
скульптор. – Ведь не случайно же в душе художника возникает образ еще задолго до того, как он станет зримым и обретет реальные черты. Что это работа души, подсознания, или проникают вибрации свыше? Ты легко согласишься, что есть много людей, которым дано глубоко и сильно ощущать красоту мира и носить в душе высокие, благородные образы. А сколько из них не находят пути, чтобы дать
этим образам выход, оформить и выразить их. Тем самым открыть радость людям. Да потому что неотъемлемая часть нашего ремесла – терпение, прилежание. Терпение в процессе работы – это не стремиться как можно скорее воплотить возникшую идею, но и понимать необходимость отдыха как подготовку к следующему этапу.
А если уже рука затекла от сжимания резца, плечо каменеет, все тело кричит, все мышцы мечтают перегруппироваться, но тебя захватила работа, – ты просто не можешь управлять процессом. Он не только в твоих руках, он – в тебе самом, в теле.

– Как верно, у меня действительно не достает терпения дать рукам полноценный отдых. Желание быстро сделать работу настолько велико, что оторваться невозможно. Оно просто игнорирует каменеющие мышцы с зажатым резцом в руке, тело, его естественную надобность в отдыхе. Не терпится скорее получить результат.

– Друг мой, что есть нетерпение, если не вожжи в руках упрямства? – понимающе усмехнулся мастер. – Упрямство не признает усталости. По себе знаю: новые образы, громоздясь, захватывают, и ощущается тревожная, мучительная переполненность сердца. И так спешишь явить это миру, что слышать ничего не хочешь! Чего удивляться, когда с возрастом дадут о себе знать и сердце, и
суставы, и слух. Мастер задумался.

Я не решался нарушить его молчание. Казалось, его слова заинтересовали и соседей по памятнику. Художник Грюневальд отвел взгляд от своей картины, а миннезингер Фогельвейде перестал подпирать кулаком бороду, расправил затекшие плечи.

– Чтобы в старости не оказаться в одиночестве и разочаровании, – продолжал Рименшнейдер, – следует укротить свое упрямство, да и высокомерие тоже. Из-за них человек избегает перемен в себе, не хочет менять свое понимание жизни, теряет чувства меры, такта, интерес окружения к себе. Не раз говорил своим ученикам: главное, чтобы не было прельщения мастерством, своей исключительностью. – Мастер поправил выбившуюся из-под шляпы прядь волос. – Я всегда почитал совершенным Творца. А вот Его творение искажаем мы, люди. Мы же замечаем вокруг и несправедливость, и наличие зла, и то, что нарушает гармонию жизни, природы. Ну а те, кто недовольны, ропщут, осуждают, – тем самым предъявляют претензии Создателю. И вот ведь как получается: чем больше замечаем негативного вокруг себя, тем больше мы его накопили уже в самих себе. А чем меньше претензий – тем светлее человек, тем легче быть с ним рядом. Думаю,
не воспринимаешь мои слова как брюзжание старика?

– Нет-нет! Что вы! – поспешил ответить я.

Мастер Тильман отложил в сторону фигуру мадонны, резец, стряхнул стружки с фартука.

– А знаешь, в наше время Художник, будь он скульптором, живописцем, гравером, золотых дел мастером – все равно был ремесленником. Скульпторы, например, не относились к «творцам изящного и прекрасного» и входили в одну гильдию с деревообработчиками и каменотесами. Сама работа с камнем считалась не
престижной, а тяжелым ремеслом, хотя создавались шедевры. Это итальянец Микеланджело вернул скульптуре славу и блеск, утраченный со времен античности.

Мастер с любовью оглядывал фигуру Мадонны. Женщины, любимые черты которой он привносил в деревянную скульптуру, уже давно нет, но запечатленная в его творении, всегда будет оставаться прекрасной с необычайной печальной улыбкой. Многие века будут любоваться ею, потому что в ее лицо, фигуру, руки скульптор
вложил всю нежность, восхищение и тоску любящего человека.

– Возможно, тебе понятны мои чувства в моменты, когда работы завершены, отданы или установлены. Они уже радуют других, собирают в мой адрес хвалебные слова,
а я вдруг вижу то, что уже нельзя переделать, подправить. Хотя, скорее, я тоже лукавлю: мне просто не хочется вот так распрощаться с ними, моими детищами,
к которым настолько привязался, что с их уходом чувствую опустошенную душу,
как, впрочем, и мастерскую. И тем удрученней, чем сильнее привязанность. Быть может, это ахиллесова пята каждого творческого человека.

– У меня не было таких грандиозных работ, как у вас. В целом же парковые фигуры, мелкая пластика подобных эмоций не вызывали. Однако, вы правы: есть такие работы, к которым, что называется, прикипел. Так они и остаются рядом со мной…
в доме. А замеченные огрехи в работе, которые другим и не заметны, правда,
удручают. Нелегко признаться в том, что терзает, наверное, такой характер.
Как-то не очень легко схожусь с людьми, хотя творческий человек мне всегда очень интересен.

Я наблюдал за четкими движениями резцом. Вот пальцы мастера пробежали по острым линиям проявляющегося лика, словно бы проверяя каждую черточку с запечатленным
в сердце родным образом, вспоминая сладко щемящее чувство былого осязания.
Видимо, только с таким душевным трепетом и создавались его гениальные произведения. Таким таинственным образом рождалась и незабвенная Мадонна.

– Хочу заметить, – прервал молчание резчик, – если просто доверишься пальцам,
на ощупь, они непременно извлекут из дерева черты одного и того же любимого тобою лица… матери или твоей первой женщины… Ты присмотрись к своим работам. Наверняка эти черты повторяются у разных фигур. Это бесследно не проходит.

Нестерпимо захотелось закурить. Никак не удается устоять против этого искушения. Воли не достает. По-видимому, слова мастера зацепили. Он сказал то, что уже приходило в голову и не раз. Вдруг в лице скульптуры обнаруживал черты своей первой сердечной привязанности. Ну а все женские фигуры без сомнения повторяли своими изгибами, бедрами, плечами мою многолетнюю спутницу по жизни.
Заметил, что мастер сочувственно поглядывает на меня. Как же хорошо было ему обходиться без табака и этой страсти, не признающей ни доводы рассудка, ни присущий любому животный страх перед болезнью тела.

– Друг мой, ты веришь в реинкарнацию? – неожиданно удивил вопросом мастер Тильман. – Задумывался об этом?.. Как я понимал это тогда? Как ощущение, что
я уже жил прежде. Я не был дальше Боденского озера, но в памяти иногда, чаще
во сне, всплывало, будто видел бескрайнее пространство моря, видел такие огромные волны в непогоду, которые никогда даже на большом озере не возникнут. Эти волны в ярости бились о белые скалы, закипали от негодования и невозможности достичь высоких сосен на их макушке. В другое время они ластились у подножия скал, плескались, перебирая прибрежные камни, пряча в них яркие солнечные камушки древесной смолы. А уж противоположного берега точно не видел даже в самую ясную погоду. Всех удивляло, откуда уже сызмальства знал я все про деревья, их структуру, характер их волокон. Руки помнили работу с деревом, а воображение рисовало высеченные из дерева какие-то фигуры суровых идолов.
Почему так любил взбираться на верхушки холмов, пытаясь уловить особое дуновение воздушных потоков с северной стороны? Мы состоим из возможностей: руки создают, зрение открывает образы и запечатленные в душе, и новые вокруг, сердце изливает
любовь. Так души воплощают накопленный творческий потенциал. Наши вечные души… Мы начинаем проявлять заложенную в душе образную память, хотя отлично понимаем, что никогда резцом не сможем в совершенстве передать сияющий образ Создателя или святых. Тем самым получаем возможность стать чуть-чуть ближе к божественному, заложенному внутри нас. Мы осуществляем себя, создавая одухотворенное искусство, не запятнанное тщеславием или вожделением, оставляя после себя нечто такое, что переживет нас. А неосуществление случается, когда создаются просто милые, восхитительные, но неодухотворенные вещицы, пусть даже выполненные с большим мастерством на радость любителям искусства. Они тоже могут украшать даже церкви, но не будут истинными отражениями души, не будут священными. Знакомо ли тебе нечто похожее? Вот ты создал несколько скульптур. И если вдруг одна из них действительно удалась, значит, ты проявил мастерски один из образов, запечатленных в памяти души, значит, ты осуществил себя. Не в каждую душу вкладывает природа дарования, а в созревшую, подготовленную прошлыми жизнями. Чтобы человек сумел выполнить свое самое высокое и единственно осмысленное предназначение. Для творческого человека это почти увековечение бренности жизни, воплощенное в камне, дереве или картинах. Потому-то созданный художником образ всегда остается неизменным.

Приступ кашля прервал его. Профессиональный знак каменотеса. Каменная пыль, да и древесная ложатся в первую очередь на того, кто ее создал зубилом или резцом. Впрочем, как и все, сделанное нами, рано или поздно ложится на наши же головы.

Через некоторое время Мастер продолжил.
– Вот ведь как получается: душа не раз приходит снова и снова на эту землю за задачами, стало быть, еще не все уроки пройдены правильно. Или работы вообще
еще непочатый край?! Более не воплощающиеся души, видно, уходят на покой к Отцу в Его Обитель. И это те души, которые воспарили, наполненные не знаниями, а набранным опытом от правильного взаимодействия с миром, с окружением в любви и радости, обрели легкость. Когда они могут в один вздох вместить целый мир, когда уже нет претензий ни к чему, потому что постигаешь до конца Промысел и
Совершентво созданного мира.

– Как-то не приходило на ум. Хотя если подумать, уже не раз ощущал, словно душа сигналит, что не все так просто складывается в жизни.

Я задумался. Может, душа впрямь ожидает перемен во взглядах, в восприятии событий, в понимании и принятии окружения в его не такой простой действительности. Днем-то она на побегушках у рассудка, подмастерьем, затолкавшая знания или даже обретенный опыт своих прошлых воплощений в глубины подсознания. А вот в ночи она, пользуясь мгновениями, когда перегруженный
претензиями ко всему, утомленный телевизором рассудок погружается в сон, тогда вырывается на волю… ищет в сновидениях тех, кому послана в этот мир поддержкой… или ищет учителей… Это те моменты, когда вместе с рассудком вздремнула и гордыня – бич человеческой цивилизации.

– Душа пытается разговаривать с нами через сны, – словно угадал мои мысли Мастер. – А если бывают тягостные кошмарные сны? Может, это рассудок все равно пытается удержать ее в цепких сетях, а она вырывается, ранится…

Не знал, что ответить. Непривычно было проговаривать вслух свои раздумья. Ведь
и вправду душа сигналит, испытывает боль ото всех запечатленных в сознании образов насилия из триллеров, любимых вестернов, из теленовостей. Однако даже в кошмарах всплывают образы – спасательные круги, возвращая нас к памяти детства…
в состояние ребенка, когда ясно чувствуешь, что без Отца – Водителя душ человеческих ты – никто. Одному из подобной жути не выбраться. Ясное чистое восприятие ребенка – ожидание помощи и вера в спасение через образы родителей, встреченных наставников или еще не узнанных учителей по жизни. А если и к родителям остаются какие-то претензии, осуждение их поступков – то где тогда искать прибежища? У Отца Небесного? А когда и веры-то спасительной нет?
Нет понимания, что все происходит по Промыслу, что все тобою в этом мире заслужено и не факт, что только в этом воплощении.

– У человека должна быть вера! – убежденно проговорил Мастер. – Это как стержень. И поддерживает только тогда, когда в помыслах ты устремлен только ввысь к Всемилостивому блага дающему, а не ищешь благ в окружении. Но поверь: ум-разум непременно пытается подмять веру трезвостью суждений, сарказмом,
нигилизмом. Разуму кажется, что он расчищает завалы глупых необоснованных верований, мнит себя мудрым в оценках событий, поступков людей, непреклонно судит. А невдомек ему, что именно в этом и проявляется его незрелость, зависимость от привычных схем, которые цепко держат в рамке убеждений, как правило, навязанных воспитанием или окружением. Зато когда душа освобождается
от привычных схем, становится легче, она воспаряет на крыльях духа, который приходит ей на помощь. А сверху уже видна земля в целом как единый механизм,
где нет стран, народов, делений на чужих, пришлых и своих, нет превратно понимаемого патриотизма, национального самоопределения.

Рименшнейдер вновь взял резец в руки, с усмешкой взглянув мою сторону.

– Можем ли мы знать: вдруг ты мое следующее новое воплощение? И кто знает, что ты добавишь к качествам нашей души: терпение, толерантность или гордыню. На исходе моей жизни, душа, возможно, растеряла любовь, жизнерадостность – стало быть, ей предстоит вновь этому учиться. И терпению, и любви, и не судить строго ни своих, ни чужих. Каждый пришел за личным уроком в эту жизнь, чтобы реализоваться наиполнейшим образом.

Интересно, за каким уроком я пришел в этот мир? Вопрос был легко прочитан на моем лице.

– Да за радостью, за любовью. Может, у тебя в имени читается задача. Понимание Промысла Божьего за гранью разумения. – Он глубоко вздохнул. – Думаешь, друг мой, мне были известны божьи планы про меня? Но я просто делал работу, резал дерево, долбил камень до тех пора, пока внутри меня что-то засаднило,
затрепетало, охватило… и уже мои руки стали инструментом во славу Господа. Может, Он воспользовался руками художника, чтобы тот запечатлел его в доступном для постижения образе? Это я понял много позже: ведь поначалу работал для себя – хотелось показать мастерство, хотелось его отточить, хотелось поразить
филигранностью исполнения. Вольно или невольно творил виденное, запавшее в душу, в голову, оттого наделял своих мадонн чертами дорогих моих женщин. Творец загружал меня работой: росло количество заказов, росли мои мастерские, достаток. Я гордился исполненными заказами, своими работами, пока в какой-то момент
вдруг понял, что сам, мои руки – это только инструмент для Господа. Это он творил моими руками. И работы были Его. Только тогда рождались алтари, благословенные на существование в веках. В смутное время крестьянской войны, реформации многим работам суждено было погибнуть от ярости и тех, кто были совершенно равнодушными к красоте, лишенными духовного восприятия, и тех, кто прежде склонял перед ними же колена и головы. Протестантизм отверг почитание Богородицы. И это то, что я не принял в Реформации, хотя многое другое поддержал. Я-то знаю – это Она Заступница остановила занесенный над моей головой меч, спасла от гибели. Именно Ее образ усмирял чудовищные боли от пыток.
Я ведь когда работал над образом для Алтаря Марии, вдруг среди черт лица земной любимой женщины увидел лик Небесной Матери-страдалицы, и понял тогда, что Сын Божий водил моими руками, проявляя эти черты Его Матери. Без сомнения она – символ Вселенской Любви. И для меня знак Его милосердия к нам грешным, что Алтарь сохранился.

Как взволновал разговор с Мастером! Невероятный подарок судьбы. Мало было просто видеть его творения, читать о его судьбе скупо оставленные в истории страницы биографии. А тут вдруг приоткрылся его огромный, непостижимый внутренний мир. Я был готов слушать бесконечно.

– А тебе знакомы мои соседи по памятнику? Мы тут собрались – скульптор, художник и поэт, почитаемые потомками, объединенные ими, но не из одного времени. Встретиться довелось только здесь – у резиденции вюрцбургских епископов. – Рименшнейдер кивнул вправо. – Позволь представить – миннезингер Вальтер фон дер Фогельвейде, яркий выразитель умонастроений общества на рубеже 12-13 веков. За три века до меня он пользовался большим уважением среди учеников и подражателей, воспевая независимость Германии и религиозную, и политическую от папской Италии. А по левую сторону от меня – художник Маттиас Грюневальд, мой современник, даже почти ровесник. Он написал немало прекрасных картин, тоже работал над алтарями, большей частью на службе у архиепископа Майнского. Только вот ни его, ни его
шедевра Изенгеймского алтаря увидеть тогда не довелось. И вообще его считают самой неразгаданной личностью нашего века, а его картины – редчайшая ценность в музеях мира. Так случилось, что Грюневальд был затерян в столетиях и открыли его вновь только в конце 19 века. Конечно, мы тут не случайно собравшиеся, но, ах,
как было бы замечательно, если бы рядом сидели мои духовные соратники – Файт Штосс и Альбрехт Дюрер. Судьба одарила нас возможностью встречи. Дала  почувствовать присутствие и участие в жизни друг друга. Мы словно пришли из одного места, собранные и посланные Промыслом. Мы мыслили одинаково, одними
образами, постоянно обращаясь к сокровенной духовной жизни человека. Работы, вдохновляемые Творцом, выполняли единую задачу нашего времени – нести свет, будить сумеречные души, заставлять их почувствовать трепет непонятного для них состояния воспарения над суетной жизнью, дать раскрыться душе перед постижением жизни вечной. К созданным нами образам бесчисленное множество людей могло обратиться с молитвой и почитанием, находя в них утешение и поддержку в душевной смуте, в страданиях.

Мастер запрокинул голову, провожая взглядом уплывающее в сторону цитадели перистое облако, похожее на распластавшуюся птицу.

– Мы трое, похоже, из одной духовной семьи. И огромная хвала Создателю, что нам довелось встретиться. Да может, и Анна моя тоже была из этой семьи. Ведь каждый из нас пришел в этот мир для решения общей задачи: кому-то внести в эту дисгармоничную, накаленную религиозными распрями атмосферу толику света,
радость душам, возможность осветить им дорогу к единому источнику Жизни, а другому – помогать ему, наполнив любовью его жизнь, чтобы тот полнее мог реализовать дарованный свыше талант.

– Анна первая или вторая?

Мастер улыбнулся каким-то своим воспоминаниям, а я устыдился своего любопытства.

– Вам из вашего настоящего наше время видится достаточно мрачноватым: восстание, войны, чума, холера, угнетаемый, малопросвещенный народ. Однако это был период высокого духовного подъема и расцвета гуманизма, светских наук, нашей культуры.
Его потом окрестили временем Северного Возрождения, немецким Ренессансом. Соединение искусства, политики и религии вокруг таких личностей, как Дюрер, Кранах, Спалатин, Лютер и Фридрих Мудрый, положило тогда начало организованному религиозному диссидентству, которое стало немецкой Реформацией. Главное место занимали вопросы религиозного совершенствования, обновления католической церкви и ее учения. Посланцев, принявших участие в расцвете немецкого Ренессанса, было немало. Это художники, мыслители, музыканты, поэты – Кранахи, Мартин Лютер, Эразм Роттердамский, Иоганн Рейхлин, Сакс, Ганс Гольбейн (Младший), Альбрехт Альтдорфер, Петер Фишер и другие. Все названы достоянием нации. Однако кем бы мы ни были, какой национальности – мы всего лишь дети единого Творца. И это наш духовный брат гениальный Альбрехт Дюрер сделал грандиозный прорыв от готики к Ренессансу. Его роль в истории не только немецкого, но и мирового искусства настолько велика, что молва с полным правом называет наше время «эпохой Дюрера».
Вместе с тем мало известно, что еще во время путешествия в Италию он был посвящен в эзотерическое учение гильдии живописцев. И фантастические видения Апокалипсиса вскоре стали источником вдохновения его знаменитых гравюр. Он даже написал свой автопортрет в образе посвященного с цветущим чертополохом в руке. Этот гуманист стал одним из первых, чье искусство вышло за пределы страны. В живописи, пожалуй, нет такого тончайшего оттенка, такого мягчайшего перехода, такого резкого контраста, какой был бы недоступен Дюреру. Его зарисовка обычного куска дерна у обочины, акварель, стала первым натюрмортом в истории искусства. Ведь до него никто не смотрел на камень или пучок травы, используя тот метод зрительного восприятия, который сегодня кажется нам вполне обычным. В его гравюрах – совершеннейшая виртуозность штриха, необычайное, невиданное прежде богатство светотени. Материал и инструмент так покорны мастеру, что кажется, будто искусство гравюры перешагнуло пределы своих возможностей, обретая живописность. Какие яркие, запоминающиеся образы наших современников он оставил. Это его признали крупнейшим европейским мастером ксилографии, поднявшим ее на
уровень настоящего искусства. Это Дюрера теоретические трактаты, практическое руководство по изобразительному и декоративно-прикладному искусству стали потом основой руководства по обучению живописи. И он же, кроме всего прочего, оставил заметный след в военно-инженерном искусстве. Именно Альбрехт первым из европейских художников написал автобиографию. Жаль, что болезнь не оставила ему времени на осуществление грандиозной задумки – энциклопедии художника. А рядом с ним достойное место занимает Файт Штосс. Этот универсальный мастер знал секреты, как скульптуры, так и живописи, умело гравировал на меди – потому границы между этими видами искусств в его творчестве временами стирались. Работы Штосса хотя и кажутся некоторым полными пафоса, но они всегда реалистичны в деталях. Они передают религиозные мотивы в динамике, не превзойденной ни одним скульптором его времени. Этот удивительный человек, беспокойный, даже строптивый, с характером авантюриста и необыкновенной смекалки, прожил жизнь полную приключений. В его судьбе были такие взлеты и падения, что кого-то могли
запросто сломить. Но Штосс после тюрьмы, клеймения, позора, судилища сумел получить от императора восстановление в гражданских правах. Он продолжал создавать замечательные работы, успешно торговать ими, причем многократно увеличив свое состояние и прославившись далеко за пределами Нюрнберга, страны. Штосс был старше и меня, и Дюрера, но пережил нас, дожив до глубокой старости, ослепнув за несколько лет до смерти.

Рименшнейдер, вспомнив Дюрера и Штосса, погрузился в глубокое раздумье. А я смотрел на этого гениального скульптора, резчика по камню и дереву, добродушного великана, пожалуй, самого добродетельного и трагического жителя города Вюрцбурга. Он был выше своих современников не только исполинским ростом, но
выше духовно своим внутренним миром.Стиль его работ – смешение готических и ренессансных черт: тяжеловесной простоты и яркого проявления чувств, настроений,
мыслей, хрупкая изысканность готических орнаментов и глубокая внутренняя значительность человеческих образов. Все окрашено грустной мечтательностью, лишено экзальтации. Вообще его работы настраивают на созерцание, призывают к неспешным размышлениям о сути жизни, месте в ней, воспринимаются как показ
серьезного личного благочестия. По духовной наполненности созданные Мастером алтари высоко поднимаются над средним уровнем множества сохранившихся немецких резных алтарей. Только посвященный и ясновидящий мог создать скульптуру
Божьей Матери с таким необыкновенно скорбным и прекрасным лицом, воистину возвышенным и исполненным вечной тайны. Невероятно, как Мастеру удавалось такое соединение плоти и чистой духовности. Что всегда поражает во всех работах Рименшнейдера – это замечательное мастерство резьбы. Его деревянные скульптуры отличаются удивительно пластичными чертами лиц, часто с отстраненным выражением, а также тщательно исполненными деталями одежды. Он мог только за счет тонкой моделировки поверхности добиться необыкновенной выразительности пластики, не нуждающейся в поддержке живописи. Это было его принципиально новое решение отказаться от раскраски скульптуры.

Эти трое гигантов средневековья удивительным образом проявляли каждый свой темперамент в творческом почерке, манере исполнения, в филигранности резьбы,
в фактуре мазка, в рисунке, в цветовом и композиционном решениях картины, скульптуры. Так и вижу их рядом: холерика Штосса, сангвиника Дюрера и
флегматика Рименшнейдера.
Откуда возникли легенды, что Скульптору Рименшнейдеру во время пыток в крепости Мариенберг переломали руки? И будто вышел он совсем сломленным человеком? Наверное, это могло бы объяснить, почему более значительного он потом уже не создал. Только главное понять, что Господь не допустил бы такой расправы над Его Мастером. Вопреки существующему мифу, в котором некий скульптор создал неземной красоты фигуру и после того властитель велел отрубить ему руки, чтобы никогда больше и ни для кого он не смог бы повторить такой красоты.
Тильман Рименшнейдер – Мастер от Бога, создавший Алтари Марии и крови Господней, был под покровительством Высших сил, которые уберегли его в этой жуткой мясорубке крестьянского восстания.

Реформация расшатывала столпы католицизма, неся с собой отрицание католических канонов, отрицание предметов искусства в церквях, отрицание божественной ипостаси Богородицы. Ненависть клокочущей рекой пробила дамбу разума, ввергнув в пучину вандализма и беспредела. Говорят, чтобы увидеть и начать путь наверх, нужно прежде достичь дна, чтобы оттолкнуться. В муках распространялся протестантизм, но и в муках проходил чистилище католицизм. Это только кажется, что можно приблизиться к пониманию Промысла Бога. И после жутких событий того времени продолжалось развитие церковного искусства. Ведь христианская церковь внесла в живопись, скульптуру, музыку совершенно особое содержание, подчиненное высшей цели, – воспеть христианского Бога, подвиги апостолов, святых, евангелистов.

Уже через два года после возвращения из казематов крепости Мастеру вновь довелось заниматься восстановлением алтаря для монастыря бенедиктинок в Китцингене. Но уже больших заказов не было, и новых шедевров не создавал. Вряд ли дело было в возрасте, ведь Штосс, будучи гораздо старше, продолжал успешно
творить и заниматься торговлей. Может, пришло время Мастеру для его покоя или иссяк его творческий потенциал. Или в творчестве он реализовал уже свою
неповторимость и уникальность. Все, что было отпущено, – выработано, созданы алтари, обессмертившие его имя. Тем реальными и долговременными становятся творения, чем больше духовной энергии вносится в их создание. Созданные по Промыслу, они и сохранились в веках по Промыслу.
Рименшнейдер не подписывал свои работы. Это Альбрехт Дюрер позже начал первым ставить инициалы на картинах. Подписывать же работы, предназначенные для церкви, вообще считалось нескромным. Около тридцати лет скульптор работал в Вюрцбурге,
в районе Ротенбурга-на-Таубере, в окрестных городках и селах. Он создавал
алтари, надгробья, скульптуры для порталов храмов. К сожалению, многие его работы канули в Лету, да и сам Мастер на три века попал в забвение. Его творчество открыли лишь в девятнадцатом веке, когда обнаружили при раскопках соборного кладбища надгробную плиту, изготовленную Йоргом Рименшнейдером, его сыном. Сейчас об этом гениальном средневековом скульпторе, его уникальных работах пишут достаточно много. Пишут даже, что Рименшнейдер примкнул к крестьянскому восстанию из-за сочувствия идеям Лютера. Не думаю, что это так. Да, он был недоволен управлением князя-епископа, выступил на стороне восставших крестьян, но религиозных реформаторских идей не поддерживал. Он оставался католиком. И был похоронен на католическом кладбище и на надгробной плите изображен с четками в руке. А еще в надгробной надписи отмечено, что он умер в день святого Килиана – покровителя города Вюрцбурга.

– Позвольте заметить, уважаемый мастер, – рискнул я прервать его молчание, – как нам преподносит история: северный гуманизм достаточно скоро уступил место реформации, которая взбудоражила общество ожесточенной социальной борьбой и привела к протестантизму.

Тень прошла по лицу скульптора. Стало явно – какой нелегкой темы коснулся разговор. Я действительно интересовался средневековой историей, много читал разной литературы. Честно скажу, на многие вопросы так и не нашел до сих пор приемлемого ответа. Я не решался продолжить тему. Но Тильман Рименшнейдер
решительно тряхнул головой:

– Мы жили в это время. Глубочайшие социальные конфликты. Я католик, я столько работал для славы церкви. Но и мне было видно, что недовольство церковью разделяли практически все сословия. Крестьян разоряла церковная десятина, и они желали освобождения от налогов, податей, крепостного права, хотели получить землю. Церковь расширяла свои земельные владения в городах, угрожая превратить горожан в пожизненных должников. Продукция ремесленников не могла конкурировать с продукцией монастырей, которая не облагалась налогом. Многие состоятельные горожане не собирались отказываться от христианства, но они не желали оплачивать дорогие праздничные богослужения и платить церковные подати. Рыцари хотели получить церковные деньги и отвергнуть власть епископов-фюрстов князей. Все это, а также огромные суммы денег, которые Ватикан вывозил из Германии, усиливало ненависть к католической церкви с ее бесконечными поборами, вымогательствами и непристойным поведением духовенства. Всем надоели сверх всякой меры навязываемые внешние формы сакрального, когда смыслы таинства затерты и заболтаны лицемерами. Всем хотелось новой религии, которая бы отличалась от прежней простотой и дешевизной, а не строила величавые соборы и проводила пышные церковные службы. Люди с пробужденным рассудком и мирским мировоззрением становились критически настроенными к католической церкви. И тогда Мартин Лютер, христианский богослов, с огненным темпераментом опытного проповедника, ясно понимающий всю сложность и опасность церковно-политической ситуации, предложил идею «духовного мятежа», то есть мирного пути Реформации. Вот только она не получила широкой поддержки среди всколыхнувшихся народных масс. Все по-разному трактовали учение Лютера, исходя из своих сословных интересов. Движение радикальной бюргерской группировки, сопровождающееся стихийными выступлениями народных масс, требовало немедленных крутых преобразований, осуждало католические мессы, одобряло ликвидацию монашеских обетов и выход монахов из монастырей. Восставшее рыцарство,
недовольное своим положением в империи, хотело подготовить немецкий народ к такой войне, которая, возвысив рыцарство, сделала бы его политической силой империи, свободной от римского влияния. Крестьянские массы толковали идеи Реформации как призыв к социальным преобразованиям, мятежу и перевороту. И зачастую все сопровождалось погромами храмов. Как больно было видеть обугленные алтари, разбитые и сожженные скульптуры Спасителя, Богородицы, святых, разбитые надгробья. Как Господь попустил такое? Полагаю, в этом тоже был Промысел, как и в спасении многих храмов, алтарей. Протестный дух свободной критики заставил
по-другому взглянуть на происходящее в жизни, на религию. Видимо, этот назревший гнойник пришло время вскрыть. И Лютер, пожалуй, был назначен сделать это. Он желал вернуть Церкви блеск, утраченный ею из-за ослабления и неправедной жизни. Это он расширил для всех пространство евангельских смыслов и текстов. Его Тезисы задали мощный посыл. А еще Лютер хотел, чтобы эта духовная война была за кристальную чистоту христианского учения, за очищение человеческих представлений о сакральном, за право каждого христианина читать Библию на родном языке,
толковать и проповедовать Слово Божье.

– Реформация – колыбель протестантизма.

– Да. Протестантизм возник в католицизме именно как протест. Протест против нововведений, многих излишеств, чрезмерности. Тут и индульгенции, инквизиции, примат папы римского, запрещение мирянам читать Библию и много чего другого. Многие реформаторы, наверное, из искренних побуждений намеревались отсечь
и устранить эти искажения и чрезмерности. Только, увы, сами тоже в борьбе с католическими крайностями впадали в крайности противоположные: отказ от исповеди, целибата, непочтительное отношение к Деве Марии. А созданием учения о «всеобщем священстве» протестантизм вообще позволил каждому читать и толковать
Библию на свое усмотрение, получив в итоге массу течений и расколов. Да, они искали Бога, но не в смирении, а скорее, мнили себя этакими новыми Апостолами, дерзнувшими строить новую церковь, выступившие против церковников, распространенного бытового безверия, атеизма, набиравшего силу в просвещенной среде гуманистов-интеллектуалов. Но «духовная война» была подмята «телесным мятежом», развернувшимся бюргерским движением и стихийными выступлениями народных масс. Все требовали радикальных преобразований, часто при этом громили католические храмы. Восстание отличалось необузданностью, большой жестокостью, только жестока была и расправа с крестьянами. Против них соединились все высшие классы, причем различных вероисповеданий. И Лютер тоже очень резко выступил против мятежников. Отдельные отряды крестьян легко разбивались княжескими
ландскнехтами и рыцарями. Неуправляемая стихия, перемешавшая ненависть, отчаяние, насилие, зло, меркантильность, эгоизм, тщеславие, подняла все на дыбы, коснулась всех. Я и другие члены городского совета Вюрцбурга приняли сторону восставших и поплатились за это. Крестьяне, путавшие духовную свободу
«евангелистов» с личным освобождением, были разгромлены. Католицизм же сохранил очаги влияния, позднее усиленные контрреформацией. Очень нелегко было разобраться в сложившейся обстановке: реформация – Лютер – гуманисты – евангелисты. Гуманисты, следовавшие идеям Эразма, защищавшего право свободной воли, расходились во взглядах с реформатором Лютером. И между самими лютеранами велась бесконечная полемика. Мой сын, скульптор Ханс, приезжая из Нюрнберга, рассказывал, что Реформация там победила даже не в той форме, которую провозглашал Лютер, а последовала за швейцарцем Ульрихом Цвингли. И городской
совет приказал распустить все монастыри, а их имущество передать на социальные нужды горожан, объявил идолопоклонничеством почитание святых и Девы Марии. Служба в ставших протестантскими храмах с той поры проводилась на немецком языке. Саморелигиозное искусство вообще с началом Реформации попало под запрет. Евангелический проповедник Осиандер требовал уничтожить скульптуры, картины, алтари, как предметы культа, считая их идолами. Однако шедевры готики и ренессанса от уничтожения спасло то, что против Осиандера восстал Лютер. Имперский город Нюрнберг стал одним из первых немецких городов, который в год
восстания провел религиозный диспут и без иконоборчества приступил к Реформации, порвав с католицизмом и став протестантским. А еще сын рассказал, что в полемике на стороне католиков выступил настоятель кармелитского монастыря Андреас Штосс,
сын знаменитого резчика Файта Штосса. Удивительно, как скульптор Штосс в самый разгар Реформации создал один без посторонней помощи всего за три года «Рождественский алтарь» для кармелитской церкви в Нюрнберге. Несколькими годами позже его сын, уже будучи настоятелем кармелитского монастыря в Бамберге, перевез этот алтарь из протестантского Нюрнберга. И вот ныне шедевр Штосса соседствует с исполненной мной гробницей императора Генриха II и императрицы Кунигунды в Бамбергском имперском соборе. И это радует нас обоих.

Мастер Тильман так живо описывал свое время и события происходящие, что было видно, как много он думал над этим, как старался дать объективную оценку всему случившемуся.

– А вообще-то из нас троих сторону Реформации принял решительно Альбрехт Дюрер, примкнув к кружку нюрнбергских реформаторов и поддерживая отношения с видными деятелями движения. Ему, правда, не суждено было встретиться с Лютером, хотя он
выражал желание увековечить его в искусстве. Они соприкасались друг с другом только своими работами, перепиской и кругом общих друзей в Виттенберге и Нюрнберге. Дюрер был благодарен Лютеру за поддержку, когда он пребывал в депрессии после смерти матери и безденежного года на службе у императора Максимилиана. Альбрехт разделял взгляды «иконоборцев», выступавших против
обожествления «чудотворных» изображений, однако не настаивал на том, чтобы произведения искусства были удалены из церквей. Все же религиозные и политические потрясения коснулись и ближайших сотрудников художника. Три его ученика были обвинены в безбожии, изгнаны из Нюрнберга, а его коллега – лучший резчик был заключен в тюрьму из-за связи с восставшими крестьянами. В последние годы жизни наш собрат Альбрехт подверг переоценке роль искусства в религии. Тогда уже начали формироваться новые жанры: пейзаж, натюрморт, жанровая живопись. Да, Дюрер оставил после себя огромное художественное наследство.
Но ни одного наследника не оставил после себя его род. У троих уцелевших из восемнадцати детей так и не случилось потомства.

Рименшнейдер глубоко вздохнул, отодвинул в сторону верстак-подставку с незаконченной фигурой, стал разминать затекшую правую ногу. Рядом с ним художник в который раз начал устало разглядывать готовую картину, а поэт, подхватив спустившийся в чашу фонтана плащ, снова подперев щеку рукой, задремал в
ожидании рифмы.
Мимо шли посетители в епископский дворец. Иные задерживались у фонтана, чтобы сфотографировать увековеченных самых достойных горожан Вюрцбурга. Многие делали селфи, стараясь как можно полнее вместить в кадр и фонтан, и резиденцию. У
некоторых вызывала недоумение или легкое раздражение моя застывшая у ног скульптора фигура.

Мастер вновь поудобней устроился за работой.

– Вот смотрю на вас, людей другого времени, и замечаю: как же суета правит вашей жизнью, не позволяет оставаться наедине самим с собой. Вы не стремитесь к осмыслению жизни, к тому, чтобы наполнять ее важным для духа содержанием, вы погрязаете в ничегонеделании. Пустое времяпровождение сродни пустоте хаоса.
Вы тонете в бездействии…

– О! Мастер! Бездействие – это же одно из главных понятий китайской философии даосизма, когда совершенномудрый человек поступает сообразно с естественным порядком вещей, не пытаясь его изменить. Он не тратит свою энергию на действия, которые не способствуют самосовершенствованию.

– Да, друг мой, подобное миробытие характерно только для людей просветленных,
ум которых мягок и дисциплинирован, и полностью подчинен именно самосовершенствованию, глубинной природе человека. Для них бездействие – не пассивное существование, потому что есть потребность в творчестве, в
созидании чего-либо. А рядового обывателя принцип недеяния лишь самовлюбленно успокаивает, поскольку устраняет необходимость предпринимать что бы то ни было. Для таких слабых людей недеяние – это способ уклониться от ответственности. Ведь тогда легче возложить ответственность за то, что происходит, на других: на людей, внешние силы, обстоятельства, естественные события. Короче говоря, на что угодно и кого угодно, только бы не на себя. Им такое толкование весьма привлекательно: не действуй, ибо действие создает проблемы. Только ведь кто отдает предпочтение беспрестанному бездействию, тем самым выключает себя из круговорота жизни, защищает отсутствие движения, перемен. Совершает
предательство своей истинной природы, соглашается с ущербностью, задаваемой обществом. Знаем же, неподвижная вода становится стоячей.
Да, нам нужно время для отдыха и размышлений. Спокойствие дает нам возможность понять наш путь и восстановить тело и разум для разрешения проблем, с которыми мы сталкиваемся. Но для того, чтобы понять, когда и как действовать в соответствии с нашим путем в той или иной ситуации, необходимо осознанное и
непрерывное усердие. И оно никак не тождественно суете, которая создает напряжение, истощение, забирает время и энергию и уводит человека с пути.

Я не нашел что ответить. Он прав. Мне самому не хватает осознанного и непрерывного усердия, не хватает ученичества.

– Видишь, привычное дело, – усмехнулся мастер, – нас непременно снимают туристы, гости города на память. А чувство, словно принимаю участие статистом в каком-то давно надоевшем спектакле. Минутное совместное присутствие в кадре, а у них уже следующие желания бегом снимать резиденцию, бегом в парк…

– Вы правы, мастер Рименшнейдер! Раньше до начала этого цифрового тысячелетия также делали многочисленные снимки фотоаппаратами, камерами. Потом, и это был труд, – проявляли, печатали,делали альбомы. Любовались снимками, на стандартных пленках было по 24 или 36 кадров. А сейчас сотни фотографий. И нет особого труда освободить свои цифровые аппараты от многочисленной дублирующей информации. Причем, иные, похоже, так и не возвращаются к внимательному просмотру этих фото, торопливо пересылая их своим друзьям или выставляя эти фото в социальных сетях
интернета – как отметку сделали: мол, были-видели-приобщились. Да я и сам этим так же грешу. Как впрочем, и грешу на суету, якобы мешающую побыть один на один с раздумьями…

– Что же, рад был вниманию ко мне, моему творчеству. Мы еще непременно встретимся с тобой, коль скоро мысли твои заняты схожими с моими размышлениями. Кто знает, будут ли эти встречи в снах, фантазиях… или еще раз на Францисканергассе, – улыбнулся на прощание скульптор Рименшнейдер.

 
...............................................

 
Я сердечно простился с Мастером. Ни из одной поездки еще не возвращался таким наполненным информацией и желанием осмыслить каждое событие, каждую деталь, каждую фразу. Дорога до дома долгая. Будет над чем поразмыслить, глядя на ленту автобана, петляющую между лесистыми холмами Франконии, ныряющую в многочисленные туннели и взмывающую на виадуки горной Тюрингии, разворачивающую панорамой равнины Саксонии-Анхальт, пробивающуюся сквозь неповторимые бранденбургские леса к Берлину.

Я возвращался со свидания с любимым Учителем – творцом выдающихся вне времени произведений искусства – алтарей, скульптур и надгробий.
Он, как и его современники-единомышленники Штосс, Дюрер были членами одной духовной семьи, духовного братства, посланные в мир нести гармонию в такое непростое ожесточенное политической и социальной борьбой время.
Сводила ли их судьба? Были ли они опорой друг для друга?
Одно можно сказать: задачу своего воплощения они исполнили. Настоящие творцы – они создавали свои гениальные произведения, где чудесным образом превращали глубокие переживания и предчувствия в зримые образы, во славу Небесного Творца, во славу красоты созданного Им мира. Каждый из них открыл часть своего микрокосма, сделав ее достоянием макрокосма, чтобы потом красоту внешнюю смог найти внутри себя любой.
Сколько есть безупречных, отлично исполненных произведений искусства, которые радуют взгляд, и даже пробуждают жажду к высокому, духовному, но не удовлетворяют ее, потому что в них нет Тайны, сакрального Жизнетворения. Именно это было в творениях высокого искусства трех титанов Средневековья. Когда человек созидает во славу Создателя, он словно вносит свою ноту в звучание высших сфер. Она, быть может, не слышна и не видима теми, кто застывает у гениальных творений, но различаема их сердцами. Она наполняет радостью и благоговением. Она дарит ощущение чистых высоких энергий от божественного
присутствия, дает постичь гармонию, позволяет ощутить себя частичкой мироздания.
И они: Дюрер, Рименшнейдер, Штосс и Кранах, Грюневальд, Эразм Роттердамский, Сакс – по Германии, как и Леонардо, Рафаэль, Микеланджело – по Италии, или Ян ван Эйк, Босх и Брейгель – в Нидерландах, были маяками, разбросанными по
средневековой Европе, из Единого Источника получающими энергии любви и гармонии, чтобы потом на долгие столетия излучать свет, культуру, просвещение, распространять новые формы сознания. Их идеалом стала христианская любовь к ближнему и обожествление Вселенной, природы. Работы, оставшиеся после них,
свидетели их духовных воспарений, образцы высокого искусства суть
символического языка души, трансценденция Тайны.

Именно так все и было.

 

***
Татьяна Валерьяновна Кайзер

Родилась в г. Ашхабаде (Туркмения), геофизик. С 1998 года живет в Берлине.
Член Международной гильдии писателей (МГП), Германия. Член фран-
ко-европейской литературной ассоциации (AFEL). Дипломант международных
конкурсов.
Пишет религиозную и философскую лирику, прозу, стихи и сказки для де-
тей. Имеет публикации в печатных изданиях Германии, Бельгии, России, Фран-
ции – 53 сборниках, 20 журналах, на 10 интернет-сайтах. Ряд ее работ переведен
на немецкий язык. Автором изданы книги «Ljubomir Drevnjak», «Азбука Веры»,
«Рождественские истории», «Остаюсь благодарна судьбе», «Размышления»,«Словник Пилигрима».
https://www.tatjanakaiser.de