Бомбы падали густо

По воспоминаниям о Великой Отечественной войне
гвардии ефрейтора Дульнева Виктора Васильевича

Прошло двадцать лет, как я вернулся домой победителем. Ордена и медали заботливо сложены женой в коробку и убраны в шкаф. Подрастают внучки. Я всё ещё просыпаюсь по ночам и сижу на кухне до рассвета, гора окурков растет.
 Иногда молодежь на работе или же дети каких-нибудь знакомых начинают расспрашивать, как там было на фронте. Сами сыплют фактами из школьных учебников. В их глазах безмятежность и радость, на лицах улыбки. Я тоже улыбаюсь в ответ, рассказываю очередной военный анекдот или забавную историю, где-то вычитанную. Уверен, именно этого от меня и ждут, именно это готовы услышать. Да и, если честно, нет желания откровенничать о пережитом. Ведь войне нет места в мирной жизни.
Каждого из нас с детства учили определённым ценностям, нормам поведения, но все это совершенно не подготовило к тому, с чем мы столкнулся на фронте. Новизна условий, в которые я попал, настолько огорошила, что поначалу в голове не оставалось места, чтобы осознавать, что же со мной происходит. Сомневаюсь, что психика обычного гражданина может быть готова к такому, но ей ничего не остается, как очень быстро подлаживаться. Мировосприятие и ценности меняются помимо твоей воли.

 Самое сложное поначалу – это привыкнуть к бомбёжкам. Особенно затяжным. В ноябре сорок второго я прошел первое боевое крещение. Примерно в обед на хутор Верхнее Яблочное налетела немецкая авиация. Услышав шум моторов, я выскочил из хаты и вижу – впереди, напротив меня, самолёты идут в пике. Во всю прыть, насколько у меня хватило сил, кинулся к окопу. Не раздумывая ни одной секунды, на полной рыси, не добежав, падаю на землю. В след за моим приземлением справа сзади в пятнадцати метрах от меня разрывается бомба. В следующий миг слышу и чувствую как о спину, ноги и голову ударяются мелкие кусочки и около меня от пыли и дыма стало темно. Лежу, не подымаясь, т.к. бомбы все ещё продолжают рваться, но значительно дальше меня. Думаю, ранило меня или нет? Боли нигде не чувствуется, попробовал пошевелиться – все в порядке. Меня просто обдало землёй. Ползком я добрался до окопа.
Бомбёжка длилась часа два. Над некоторыми в это время превалирует страх, некоторые, наоборот, идут в задор, я же чувству страха не поддавался ни в первый раз, ни после. Особого героизма тоже не проявлял. Ощущал сильное нервное напряжение, от которого периодически бросало в дрожь, а после чувствовалась повышенная усталость.
В тот раз досталось крепко, побили и покалечили очень много лошадей. Попали и солдаты, сколько – не знаю. Из числа наших убило нового командира полка и двух бойцов, несколько человек ранило. Рядом сидящих со мной в окопе казаков – одного тяжело ранило, а другому осколком пробило шапку навылет, а голову не задело. Я же остался невредим.
Позже, под Сталинградом, фрицы устроили настоящее «светопреставление». Такого интенсивного и длительного налёта я ещё никогда не видел и не советую видеть никому. Самолёты появлялись группами от двенадцати до тридцати двух сразу, и каждый из них сбрасывал по несколько бомб. Шум моторов не утихал.
Самые большие интервалы между уходом и приходом новой группы были не больше пятнадцати минут. Первая группа появилась как раз тогда, когда хозяйка затопила печь, чтобы сварить завтрак нам и себе. Как только они появились и начали бомбить, хозяйка со своими ребятишками удрала в блиндаж и после, до самого вечера, из него не вылезала. Я же схватил ведро с водой и залил горевшие в печи дрова, затем выскочил вслед за другими солдатами и спрятался в ближайший окоп.
Просидев так час, я почувствовал, что мне стало очень холодно и начало трясти. Склонен думать, что дрожь и холод появились на нервной почве. Я ощущал себя приговорённым в ожидании исполнения приговора.
В первый же «антракт» направился к складу боеприпасов проверить, цел ли часовой – издали его было не видать. В результате поисков нашёл его метрах в ста от склада запрятавшимся в очень глубокую старую воронку от авиабомбы. За это время прилетела новая группа самолётов, и посыпались бомбы, а я пошёл в штаб полка. Зачем – не знаю. Там я застал двух человек. Трясти меня перестало, зато появилась апатия и полное безразличие ко всему происходящему.
Я стоял на крыльце, когда откуда-то сорвались израненные бомбежкой штук двенадцать лошадей и быстро пронеслись мимо. Спустя пять минут старший сержант выскакивает из штаба, в этот момент рядом падает бомба, ранит бегуна осколком в ногу. Пробежав ещё несколько метров после ранения, сержант упал, но не потому, что не мог идти, а потому, что спустя некоторое время после падения бомбы сообразил, что спасение в падении, хотя бомбы в это время не свистели. Убедившись в последнем, он вдруг вскочил и быстрее прежнего побежал к реке, где укрывались многие другие. Остававшийся со мною лейтенант нырнул в какой-то соседний блиндаж. В штабе я остался один.
Падает новая порция, ещё ближе прежней. Услыхав её свист, я лёг на пол рядом с печью. Этим разрывом сильно потрясло здание, посыпались стёкла. В следующее мгновение я встал и прошёл во вторую комнату. Там пробило стену. Перегородки и печь, по другую сторону которой я лежал, исковыряны мелкими осколками. Ветер, подувший в разбитые стекла, смахнул со стола какие-то бумажки и письма. Письма я подобрал и положил на стол под счёты, а собирать бумажки не стал. Я вышел на улицу и вижу – из кабины автомашины, стоявшей под окном, валит дым. Открыл дверку, вытащил сиденье и спинку – последняя горит от попавшего в неё осколка. Бросил её тут же в канаву со снегом и придавил ногой. Затушить совсем не успел. Снова появились самолёты. Переждал в ближайшем окопе и направился в свою хату. Захотелось есть. Махнул на всё рукой, разломил хлеб, взял селёдку и, сидя на полу, принялся за еду. После чего до конца бомбёжки из хаты не выходил.
Последняя партия в восемнадцать самолётов отбомбила, и начался закат. До утра следующего дня фрицевские пираты больше не появлялись. Начали собираться люди. Я прошёлся по нашему району расположения. На каждом шагу воронки и глыбы мёрзлой земли, размётанной бомбами. Здание, где был наш продуктовый склад, в унылом виде. Крыша завалилась, рамы и двери повылетали, одни внутрь, другие наружу. Около него упала тяжёлая бомба.
Санинструктор третьей батареи во время разрыва этой бомбы растерялся и стоял, прижавшись к стене амбара рядом с этим домом. Осколками бомбы изрешетило буквально всю стену амбара, а второй венец от верха проломило внутрь, его же не задел ни один осколочек.
Тогда-то и появилась и крепко засела в голове мысль: «кому суждено утопиться, тот не удавится», выражая её применительно к себе – если нужно убить, так убьёт и в окопе, если нет – не тронет и в хате. Я понимал, что фатализм этот, никогда не свойственный мне ранее, вреден для солдата. Тем не менее, каждый раз в опасный момент рассуждал и мыслил именно так. Значительно позже я нашел, что возможно благодаря этим установкам, я не поддавался панике и тем самым избегал опасности.

Да, на войне быстро понимаешь: всякое бывает. Не угадать, откуда грозит смерть, сколько ни просчитывай, как ни спасайся. И колбаса стреляет, как говорят.
Как-то мы стояли в лесу на берегу Днепра, в районе деревни Перки. Вдруг на рассвете фрицы начали обстреливать из миномётов. Все проснулись и побежали прятаться, а мы вдвоём со старшим сержантом Банка вставать не стали, спокойно дождались конца. Одного солдата, который больше всего метался, ища безопасного места, ранило в ногу.
Другой раз, часов в девять вечера мы находились в лесу, сидели в крытой брезентом полуторке и играли. Капитан, лейтенант, я и ефрейтор играли в домино, Банка играл на гармошке. Остальные сидели, слушали музыку и наблюдали за игрой. Во время второй партии раздались один за одним рядом с нами несколько минных разрывов. Машину обдало комьями земли. Не обращая внимания, продолжаем играть.
Ещё одна странность – когда мы стояли в деревне Соловичи. Во время ураганного миномётно-артиллерийского огня в километре от нас, у меня вдруг явилось детское желание написать стихотворение. Под аккомпанемент артиллерийской канонады и бомбовых разрывов, сидя в то и дело вздрагивающей хате, я, под влиянием полученных недавно писем жены, написал следующее:
Писем пачка лежит предо мной,
В них мечты обо мне, в них любовь ко мне,
В них отражены наши лучшие дни,
Сколько тепла в них и ласковых слов.
Сколько силы дают мне они пред врагом…
Как видите, иногда взрослым людям приходят в голову детские мысли. И характерно, что такие мысли приходят именно в наиболее опасные моменты. Вместо того, чтобы предпринять видимые меры к улучшению своего положения или вовремя ретироваться, в момент наибольшего нервного напряжения ты начинаешь марать бумагу, петь песни, декламировать или шутить и разыгрывать друга.
Вернувшись домой, я больше никогда себя не вёл похожим образом, и ничего подобного не испытывал.

Как сие в двух словах описать тем, кто не лежал вместе с нами часами в окопах? Одни решат, что я выдумываю очередную байку, другие – что проявлял недюжинную смелость. Жена, скорее всего, обругает и сочтёт за безрассудство.
Я же глубоко убеждён, что так наш мозг справлялся с чрезмерной, не рассчитанной на человеческую психику, нагрузкой. И, к сожалению, следы этих перегрузок останутся с нами навсегда.