Меркушина Стрелка

(Меркушина Стрелка весной. Пройдёт несколько минут и туман закроет
солнце и плотно ляжет на окружающую радиомаяк тундру.
Фотография автора.)

               

     Вертолёт превратился в маленькую точку и растаял за горизонтом. За ним уплыл вдаль и затих звук мотора. И тут я впервые вдруг отчётливо ощутил, что значит выражение «звенящая тишина». После нескольких часов , когда от  сильной вибрации корпуса и шума винтов вертолёта к концу полёта слегка обалдеваешь, ощущение тишины было особенно сильным. Она, как снежная лавина, вдруг внезапно обрушилась на меня и разом поглотила все звуки вокруг. Это было удивительное ощущение полной тишины, какой практически не бывает на постоянно ветренном арктическом побережье, как-то резко проявившейся сразу после отлёта вертолёта. И это состояние было каким-то необычным, даже немного тревожным, потому что, наверное, полноценная жизнь не может быть без звуков, которые всегда наполняют окружающий нас живой мир и как бы подтверждают его существование. И когда не слышишь ни единого звука, вот тогда, наверное, и начинается этот отчётливый звон в ушах.
     В этот яркий, тёплый и солнечный весенний день не ощущалось ни малейшего дуновения ветерка, стоял полный штиль и тонкие редкие травинки низменной болотистой тундры стояли, не шелохнувшись. Раскинувшаяся вокруг от горизонта до горизонта тундра была совершенно плоской, этакий огромный зелёный бильярдный стол с зеркальными заплатками многочисленных тундровых озёр. Стоило сделать несколько шагов и с высоты своего роста ты видищь, как появляются новые озёра, которые предстают перед твоим взором, а старые сзади уже слились с окружающей их тундрой. Отсутствие хотя бы небольшого бугорка не позволяло осмотреть окружающий нас ландшафт на сколько-нибудь большее расстояние.
     Внезапно громкое хлопанье крыльев по воде вдребезги разбило хрустальную тишину, царившую вокруг. Повернувшись на звуки, доносившиеся с небольшого, почти идеально круглого озера, я увидел пятёрку ярко раскрашенных самцов уток турпанов, неотступно плывущих за неприметной тёмно-коричневой самкой. Она издавала призывные, волнующие самцов одиночные звуки. На что они отвечали бурным, переливающимся от страсти воркованием. Вся стайка находилась в постоянном движении. Самка всё время меняла направление своего движения и, как по команде, меняла направление движения вся стая. Самцы вытягивали вверх шеи и поводили головами из стороны в сторону, словно стремясь освободиться от слишком тесного воротничка, попеременно то один, то другой вставал на воде во весь свой рост, тянул вверх шею и хлопал крыльями, стараясь обратить на себя внимание самки. Время от времени, резко развернувшись и шумно хлопая крыльями по воде, один самец бросался на другого соперника и тот, суматошно махая крыльями , старался уйти от нападавшего, чтобы уберечься от удара клювом.
     И на берегу, куда они вышли за самкой, которая улеглась на траву, они находились в беспрестанном движении. Вытягивали шеи, махали крыльями и создавали своеобразный хоровод вокруг лежащей утки. Ковыляя на своих коротких ножках, бросались друг на друга, сталкивались грудью друг с другом и оба затем смешно заваливались на грудь, а потом перекатывались на живот и с явным трудом поднимались на ножки. Гордо выпятив оранжевую манишку на груди, ходили друг за другом, не давая ни минуты покоя ни себе, ни сопернику.
     Удивительно яркая для Крайнего севера эта птица – красный нос, оранжевый гребешок, светло-зелёный треугольник под глазами, сизо-голубая макушка и грудь с оранжевым оттенком. Местные охотники называют эту утку турпаном, а я за ёё удивительно яркую окраску окрестил её северным  попугаем. На душе  стало спокойнее, а то эта гнетущая тишина начала меня  раздражать и может не сама тишина, а полное отсутствие признаков жизни на этой озёрно-болотной равнине. Сколько раз в нашей работе в этих суровых краях только дичь выручала нас при неудачно складывающихся  жизненных обстоятельствах.
     Как-то сами сабой пришли мысли об отряде казаков под предводительством Меркурия Вагина, возвращавшегося с острова Большой Ляховский в восемнадцатом веке, а точнее, в начале июня 1872 года. В это время сплошная снежная каша из подтаявшего снега, воды и грязи делают эти болотистые места практически не проходимыми для людей. В итоге четыре человека из отряда Меркурия Вагина остались здесь навсегда.
     Красота раскинувшейся вокруг тундры несколько померкла, когда мы увидели, что на побережье и вообще везде, куда доставал наш взгляд, не было ни кусочка дерева не было и плавника, обычно щедро устилавшего арктическое побережье. По отметкам, оставленным на стенах покосившейся будки с радиомаяком недавним большим наводнением, было видно, что уровень воды был очень высоким. Плавник или смыло в море, или вынесло далеко в тундру.
Когда мы установили просторную арктическую палатку с печкой, которую уже, к сожалению, не было чем топить, нас ожидал новый сюрприз. Среди мешков с грузом не оказалось одного и, по закону бутерброда, падающего маслом вниз, очень нужного – мешка с солью, сахаром и, главное, с папиросами, что для одного из нас – заядлого курильщика Бориса – было, как гром с ясного неба.
     Подъём упавшей антенны радиомаяка и восстановление антенного поля требовало достаточно много времени  Прожить несколько недель, а может, и больше без соли и сахара меня тоже как-то не очень радовало. Стало ясно, что при промежуточной посадке и  разгрузке вертолёта на базе гидроотряда острове Макар ребята  по ошибке вместе со своим грузом прихватили и наш мешок Но уже ничего не сделаешь. Надо жить и работать, а проблем наводнение и сильный ветер, недавно свирепствовавший в этих краях, доставили нам  немало.
     Дополнило картину оживающей весенней тундры и весёлое чириканье. Недалеко от палатки стайка северных воробьёв пуночек, что-то выясняли между собой. При виде этих симпатичных и отважных птичек как-то стало веселее на душе, с хорошими соседями легче переносить жизненные трудности и невзгоды. Вспомнил, как на побережье моря в районе пролива Дмитрия Лаптева, где мы тогда работали, парочка этих смелых птичек, увидев горностая рядом со своим гнездом с птенцом, с громким чириканьем пикировала ему прямо на голову, а он испуганно прижимался к земле и ошарашено вертел головой. Вскоре у горностая не выдержали нервы и он стремглав бросился наутёк от этих северных орлят.
Как, набрав в клюв корма, пуночка заманивала птенца на какой-нибудь бугорок повыше, отлетала с кормом на несколько метров и садилась на землю, а птенец, часто махая своими ещё не окрепшими крылышками, летел за ней и опускался рядом. Пуночка сразу же возвращалась назад и когда птенец, прилагая огромные  усилия, приземлялся опять рядом, она кормила его – урок птенец выполнил «на отлично» и можно его за это наградить.
     Как обычно бывает на севере, неожиданно подул ветер с моря, небо быстро затянуло тёмными тучами и пошёл плотный дождь. Вечером мы немного протопили палатку, разломав деревянный ящик, в котором привезли приборы и инструмент. Забрался в мешок из верблюжей шерсти и сразу заснул. Проснулся среди ночи  от ощущения прохлады, достал собачий спальник, вложил в него спальник, в котором спал, согрелся и снова заснул. Проснулся утром от холода и какого-то очень яркого солнечного света, освещавшего скаты палатки. С трудом отстегнув негнущийся полог палатки, я увидел удивительную картину настоящей зимы. Стоял сильный мороз и ударил он так внезапно, что дождь, начавшийся вчера вечером, превратил всё в ледяное царство. Каждая травинка была закована в толстую броню прозрачного льда. Под лучами яркого солнца миллионы прозрачных ледяных иголок с зелёной сердцевиной создавали сияющую, слепящую глаза волшебную картину замёрзшей тундры. Наша арктическая палатка превратилась в ледяной сверкающий шатёр. Навигационный знак, сложенный из толстого бруса, превратился в ледяную, сияющую в солнечных лучах, ледяную пирамиду. Многочисленные озёра затянул прозрачный лёд. И это ледяное царство сверкало и переливалось в солнечных лучах, которые преломлялись в ледяных кристаллах, создавая невероятно поразительную яркую картину, подчёркиваемую тишиной замёрзшей и снова замолкшей тундры.
     Мороз стоял крепкий. Чтобы нормально жить и работать, надо было хотя бы на ночь немного протапливать палатку после рабочего дня и мы с Борисом разошлись по тундре в поисках плавника. Улов наш был весьма скромным немногочисленный плавник, который мы нашли, во-первых, был мелким, худосочным и к тому же совершенно мокрым, а во-вторых, основательно вмёрз в болотистую тундру. Всё, что нам удалось вырубить из промёрзлой земли, мы составляли в пирамидки для просушки на ветру. Топить было нечем. К вечеру мороз усилился и к нему ещё добавился обжигающий лицо северный ветер.
     Утром, осматривая в бинокль замолкнувшую закованную морозом окружающую тундру в поисках каких-либо признаков жизни, я увидел далеко на горизонте приземистую охотничью избушку с плоской крышей. Как правило, охотники оставляют после окончания охотничьего сезона запас продуктов, в которым обязательно должна быть соль, так нужная сейчас нам. Забросил на плечо свой короткий кавалерийский карабин и пошёл в сторону избушки. Через минут сорок после петляния между бесчисленными замёрзшими озёрами я подошёл к избушке. Какое же удивление меня ожидало, когда я увидел, что это не избушка, а обрубок вмёрзшего в тундру бревна. Кругом расстилалась совершенно плоская тундра с трёх-четырёх сантиметровой травой, в сравнении с которой любой бугорок становился небоскрёбом. Глазу не было ни малейшей возможности зацепиться за какой-то знакомый в смысле размеров предмет для сравнения. Я впервые в своей жизни столкнулся с поразительным явлением отсутствия ориентиров для оценки величины увиденного. Надежды на возможность найти соль рухнули.
     Дичи за всё время моего похода я тоже не увидел. Вряд ли в эти болотистые места со скудной растительностью заходят олени, что, кстати, подтверждали и казаки из отряда Меркурия Вагина, а утки, когда ударил мороз, явно улетели на открытую воду в море. Дорога назад навстречу пронизывающему северному ветру не добавила позитивных моментов. Замёрзший, ввалился в палатку, ощутил благодатное тепло и удивлённо спросил Бориса, где он достал дрова. Ответ был предельно простым: «Я строил этот навигационный знак, ну, я его немного подравнял – не замерзать же в этом гиблом месте!» Куртка у Бориса была расстегнута, а на лице застыло блаженство, происхождение которого не трудно было обнаружить – в зубах дымилась сигарета и не какая-то самокрутка из высушенного мха, которые он курил последнее время, а настоящая сигарета. Оказалось, что кто-то оставил при строительстве  под дном радиоизотопного источника питания навигационного знака пачку сигарет. И хотя Борис прекрасно знал, что в этой точке под конусным дном заваренного в сталь маленького атомного реактора максимальная радиация, это его нисколько не остановило. Вот что значит сила пагубной человеческой страсти!
     Когда в очередной раз я выглянул из палатки, то увидел на дальнем озере трёх лежащих на льду оленей. Тёмные спины оленей чётко выделялись на фоне белого льда. Очень обрадовался – тяжёлая работа, которая нам предстояла, к тому же ещё и на морозе, требовала много сил и энергии, а источником этого могло быть только нормальное питание и свежее оленье мясо полностью решало эту проблему. Нырнул назад в палатку, быстро натянул маскировочный комбинезон, схватил карабин и стал подбираться к оленям. Приблизившись на расстояние выстрела, я увидел в бинокль, как один из оленей поднял голову, и ахнул, увидев разноцветье красок на его голове. На льду лежала тройка уток турпанов! В очередной раз отсутствие сравнительных ориентиров в этом плоском мире сыграло со мной злую шутку – превратило отдыхающих на льду уток в оленей.
     На следующий день, чтобы оценить объем предстоящих работ, я с утра решил осмотреть антенное поле радиомаяка и деревянную  будку с навигационным оборудованием и сразу обратил внимание на необычный вид радиоизотопного источника питания радиомаяка. Он был каким-то странным, а точнее, он был пушистым. Я не сразу понял, в чём дело, но когда я подошёл ближе, то увидел причину – между теплоотводными пластинами источника набились маленькие птички. Их хвостики и кончики крылышек торчали наружу и придавали необычный, какой-то мягкий вид стальному корпусу изотопа. Пластины источника питания, служащие для отвода тепла от реактора, всегда тёплые и пуночки, а это были они, искали спасение от внезапно грянувшего мороза, прижавшись к корпусу источника. Но, к сожалению, это им не помогло. Они были мертвы. Мороз, а может, ещё и голод в закованной льдом тундре погубили их. Увиденная картина поразила меня своей жестокостью северной природы. Как это печально – пролететь тысячи километров из Кореи или Китая, где они обычно зимуют, и найти смерть в своём родном краю. «Вот и в нашем отряде тоже потери», – подумал я. Север зачастую суров и безжалостен к своим обитателям и не подготовленным к нему путешественникам.
     Через два дня резко поменялось направление ветра, мороз спал, небо затянулось низкими свинцовыми облаками и на озёрах  начал таять лёд, а с неба стал доноситься свист утиных крыльев. Закинув на плечо свою верную двустволку, пошёл на дальнее большое озеро, на котором опустилась большая стая уток. Нет оленей – значит, надо добывать утку. Выстрел в лёт по налетевшей неожиданно с моря стае уток был удачным и три утки пополнили наши продовольственные запасы. Забросил рюкзак с добычей за спину я посмотрел  назад и ничего не увидел – ни навигационного знака, ни палатки, разбитой рядом с ним. Совсем ничего. Их полностью скрыло быстро приближающее ко мне белое облако неправдоподобно густого тумана. Через пару минут окружающая меня тундра исчезла. Всё поглотил туман и я оказался в каком-то нереальном мире, в котором и глаза особо уже были не нужны – видимости уже совершенно не было в каких то пяти метрах, да и слух тоже – все звуки приглушила эта белая клочковатая вата тумана. Я знал, что туманы в этих местах могли держаться неделями и попавшие в эту беду охотники и оленеводы, потеряв ориентировку, долго блуждали и погибали от голода и переохлаждения. Хотя туманы на севере явление обычное, всё равно состояние стало слегка тревожным.
     Достал компас, определил направление на север и пошел, чтобы выйти  сначала на берег моря, но в какую сторону потом нужно двигаться, было не совсем ясно. Не помню, взял ли Борис с собой свой карабин или нет. Как вариант, можно выстрелить вверх в надежде получить такой же ответ. В противном случае выйти на палатку в таком тумане практически не возможно. В этом белом молоке было невозможно засечь хоть какой-то ориентир, на который можно было бы выходить, чтобы держать правильное направление. Как-то сразу вспомнил свой первый санно-тракторный поезд, который я вёл по льду моря Лаптевых на полярную станцию в дельте Лены. На ровном льду в условиях начинавшейся пурги было практически невозможно найти ни одного приличного ориентира, чтобы зацепиться за него для прокладки курса. Приходилось часто выходить из вездехода, уходить подальше, чтобы металл машины  не повлиял на чуткий компас и до боли в глазах вглядываться в даль, уже затягиваемую пургой, и по каким-то небольшим бугоркам или намётам снега на льду корректировать движение гусеничной колоны. И тогда помню – тревога за возможную ошибку в условиях надвигающейся пурги, которая могла стоить нам очень дорого, держала меня в постоянном напряжении на протяжении долгого времени. И только когда после многочасового перехода перед нами точно по курсу внезапно возникла покрытая белым инеем и поэтому почти невидимая на фоне льда антенна полярной станции, тревога сразу отпустила меня и стало очень легко на душе.
     Бесчисленные озёра, которые нужно было постоянно обходить, усложняли мою задачу держать нужный курс. Куртка отсырела и явно потяжелела в этом водяной мгле. Минут через тридцать петляния между бесчисленными озёрами на душе как-то стало беспокойно – никакого моря  пока я не увидел. Снял с плеча карабин, передёрнул затвор, плотно прижал приклад к плечу и выстрелил вверх. Звук выстрела как-то быстро погас в этой отсыревшей вате тумана. Ответом мне была гнетущая тишина – похоже, Борис или не услышал выстрел, или, может, не взял с базы свой карабин. Плохо, надо двигаться дальше к морю, а там посмотрим, что делать дальше. Сделал пару шагов по компасу и услышал глухой колокольный звон, плывущий над тундрой. Меня это так поразило, что я не сразу понял, что это Борис бьёт в чугунный казан, в котором мы обычно готовили дичь. Ещё минут двадцать блуждания между озёрами по направлению казанного боя и какая радость – увидеть затёртые туманом контуры  родной палатки и Бориса, бьющего по подвешенному к навигационному знаку чугунному котлу. Ну вот, похоже, и закончился ещё один день нашей жизни в этом  уникальном, по-своему красивом  и суровом месте северного арктического побережья – полуострове Меркушина Стрелка.

P.S.Уважаемый читатель.На моей странице в Инстаграм www.instagram.com/romashko_anatol вы можете увидеть фотографии тех мест в которых происходили события описанные в этом рассказе.