Глава 1. Интеллектуальные грезения вундеркинда

ЕВГЕНИЙ ПОТТО

ЭТУ ПЕСНЮ ЗАПЕВАЕТ МОЛОДЕЖЬ (ПОВЕСТЬ)

ГЛАВА 1


Из дневника современника - в качестве предисловия:

Сегодня старшие классы собрали не в конференц-зале гимназии, а повели в дом культуры, рассадили на шести первых рядах в большом зале перед занавесом на сцену. Директриса гимназии вышла перед микрофон в длинном велюровом платье, встала в позу, как артистка Ермолова на литографии в кабинете ОБЖ, но петь не стала, а обыденно сказала:
- Радуйтесь, выбила для вас из разных спонсоров четыре гранта на учебу и проживание в больших городах.
Дальше было что-то про спонсоров: кто сколько дал и сколько обещал. Потом были объявлены условия конкурса: написать за летние каникулы большое оригинальное эссе  на тридцать пять вордовских страниц по истории чего-либо: компьютерной техники, космической и астрономической наук, лаковой живописи, проезжих дорог, водопровода, джазовой музыки, журналов, бунтов, обыденной городской или деревенской жизни и так далее и тому подобное - будто ты находишься среди героев того времени и что-то делаешь такое же, как они. Притом "с положительной изменяющей или дополняющей функцией" - то есть с высоты сегодняшних знаний должен способствовать улучшению всего, что только возможно в избранной исторической ситуации.
Конкурс называется "Историю - в современную жизнь. Я - рядом с героем того времени".
За базового героя можно брать любое сколь-нибудь внятно очерченное лицо из мировой истории или эпоса, но лучше кого-то нашего, отечественного.
- Чтобы ввести вас в тему, - сказала в конце своего введения Директриса, - мы собственными силами преподавательского состава гимназии и при помощи драматической студии дома культуры подготовили специальный монтаж.
Открылась сцена с допотопным красно-солнечным задником про счастливую молодежь, где у крупных девушек и парней со школьными тетрадками в руках, были округлые простоватые лица с взрослыми лбами и подбородками.
Балетная группа хорошо протанцевала каскад бальных танцев времен Пушкина. Олег Дмитриевич, молодой учитель истории, а по простому - Тролль, вальяжный и стильный, в искрящемся клубном смокинге, сказал, что завсегдатаи баллов, каковым был Пушкин,  приезжали на балл ночью к мазурке или котильону.
Что-то говорил завуч, как всегда напыщенно и непонятно, заглядывая то и дело в бумажку, и все ждали, когда он, наконец, уйдет.
Учительница литературы рассказала про декабристов и их жизнь; в конце ее рассказа за кулисами что-то случайно или нарочно обрушилось - сначала все засмеялись, у некоторых возникла ассоциация с помостом, на котором стояли приговоренные тридцатитрехлетний полковник Пестель, двадцативосьмилетний статский Каховский, тридцатилетний статский Рылеев, двадцатидевятилетний подполковник Муравьев-Апостол и двадцатипятилетний подпоручик Бестужев-Рюмин.
Историк встал в позу и хотел что-то продекламировать, но к микрофону подошла Директриса и сказала:
- Олег Дмитриевич, ваш номер дадим следующим, а сейчас пропустим коллаж "В сельском клубе в двадцатых годах прошлого века". - И предупредила. - Про эти времена как-то стали забывать, обходить стороной - мол, что там такого... Но вглядитесь и вдумайтесь. Великое было время. - И вернулась и еще предупредила. - Даже про совсем близкий период - 60-ые - 70-ые годы - стали забывать... Хоть вот они - рядом, под носом.
На сцену вышла толпа ярко наряженных мужчин и женщин - как народный ансамбль песни и пляски. Они стали говорить о бескультурье старого быта, о новой культуре, необходимой массам, о новом человеке, способном преобразовать жизнь до неузнаваемости, а футуристы залезли на стол председателя собрания и читали когда нараспев, когда  совсем нескладно непонятные стихи, что-то вроде рэпа.
Еще что-то показывали осмысленное и нескучное.
Но всех поразил и растрогал именно он, историк, Тролль. Как тот карикатурный чеховский или еще чей-то учитель на инспекторском диктанте, что хватался за нос, когда надо было ставить "!" и за ухо, когда должен быть "?" – Тролль купался в потоке образов своей фантазии: то мелко причитая, то завывая целой октавой, то ораторствуя, будто с баррикады, в неистовой какофонии звукового сопровождения - умоляя, разоблачая, призывая - то понижаясь до доверительного шепота - сообщая якобы такое, что никому еще не известно - он вскакивал на стул, валился на пол, демонстративно поворачивался к залу спиной и демонически выглядывал из-за плеча - в общем, он выдал попурри "по островкам нашей исторической гордости". "Островки" - это то, о чем мы едва знали, или знали не так, или совсем не знали: мужиковатый и сильный, в германских чулках и ботинках с пряжками  академик Ломоносов; хитрый и лукавый царедворец и фельдмаршал Суворов; две Великие Екатерины - Вторая и Дашкова; примерный ученик и ласковый добрый мальчик великий князь Павел Петрович (будущий император); печальный призрак, инсургент и режесид Каховский, который любил Софью Салтыкову, впоследствии жену знаменитого поэта Дельвига; гостиная некрасовского "Современника" с молодыми Тургеневым, Гончаровым, Островским; увлекающийся психопатологическими нюансами, больной, гениально заблуждающийся и гениально прозорливый Достоевский; первые российские эмансипатки Зинаида Волконская, Наталья Захарьина (Герцен), Авдотья Панаева, Людя Шелгунова... Грибоедов до "Горя от ума" почти ничего не написал. Толстой и Достоевский вращались в одних кругах, но никогда не встречались. Предпоследний русский император Александр Третий в истории сильно недооценен.  Крупская была очень приличной женщиной; когда Ленин признался ей, что полюбил Инессу Арманд, она не стала устраивать истерик, а сказала: твой душевный комфорт так важен для революции,  что я пойму и безропотно смирюсь с любым твоим решением. Мейерхольд, о котором никто из наших, если спросить, не мог бы сообщить двух слов, был величайший и знаменитейший режиссер: в мировой табели он стоит на втором месте (на первом мэтр МХАТа Станиславский), и, хотя в первой сотне топа других наших театральных режиссеров, наверно, нет, по олимпийскому принципу подсчета - когда баллы даются только за призовые места - мы первые в мире. Высоцкий был несусветным патриотом, случаясь за границей, всегда скучал и хотел домой; лучшая актерская работа его жены Марины Влади не в фильме "Колдунья", как принято у нас считать, а в "Королеве пчел" (надо скачать и посмотреть). Учителю помогала костюмированная массовка, в которой выделялись несколько учеников гимназии: веселая и отчаянная Аврора Иванова, старший класс, заикающаяся Нина Белоногова, старший класс, томная и медлительная дочь руководителя финансово-строительной группы, возводящей возле деревни Мостье новый цементный завод, Капиталина Стобецкая, на два класса младше, и городской репер Кукс.
Тролль разгорячился, хотел после попурри, без перерыва, представить свой философский монолог, который он читает в клубе городских интеллектуалов, и даже стал говорить про Человека и Эйкумену и то, что у России особая плпнетарная миссия, но Директриса сказала:
- Всё, нам надо зал отдавать. - И когда уже стали выходить, напомнила, чтобы за лето обязательно заполнили анкеты для школьного музея, любые две формы из пяти, особенно это касается тех, кто переходит из десятого класса в одиннадцатый.
... ... ... ... ... ...
Сразу набрал в библиотеке кучу книг, закачал из интернета штук шесть исторических библиотек.
С лету (под впечатлением) понавыписывал интересных выборок и сочинил несколько пассажей в тему и нет.
- Загадка: "Крейцерова соната" - чья? Крейцера? Бетховена? Толстого?
- Куражная байка (навеяно одновременным прочтением большого количества разнородных материалов): Император Павел, проезжая по улице, заметил маленького Пушкина в картузе. Пушкин картуз не снял и не поклонился. Павел вышел и дал ему щелчок. Пушкин, который щелбанов никому не раздавал (хотя вызовы на дуэли посылал по поводу и без повода), обиделся и написал экспромт: "Дружище мой Павел, держись моих правил, люби то-то, то-то, не делай того-то. Кажись, это ясно, прощай, мой прекрасный!" Правда, шестистишие посвятил почему-то сыну Вяземского, министра в царском правительстве второй половины XIX века. Причем слово "министр" относится, как к Вяземскому-отцу, так и к Вяземскому-сыну.
- У Сергея Тимофеевича Аксакова, который сочинил "Детские годы Багрова-внука", много еще чего и сказку "Аленький цветочек", было четырнадцать детей, у Льва Николаевича Толстого - тринадцать, у Пушкина - четверо, при том, что он был женат менее шести лет.
- Рассказ про нашего завуча. Идет завуч по улице. Бац! Ливень. Ни зонтика, ни накидки! Другой бы растерялся, увяз по уши, упал бы в лужу и утонул... А завуч встал под карниз, подождал, пока дождик пройдет. И спокойно пошел домой не жатый, не мятый.
- Кусок про школьный красавиц: "Она сидела на второй парте у окна, и на ней все просвечивалось. Я пялился на нее весь урок, а она иногда вдруг поворачивалась и долго смотрела на меня черными восточными глазами, и мне слышался топот коней, гиканье всадников – и неслись где-то внизу жнива, дорога, просека, поляна, река..."
Это не мое, на городском сайте прочитал, какой-то давний ученик городской школы опубликовал там свои воспоминания.
- У Кутузова,  а до него у дуумвирата Барклая де Толли и Багратиона, пока наши отступали до Бородино, был феноменальный арьергард генералов Коновницына, Неверовского, Раевского, Остермана, Палена, противостоящий в тяжелейших и очень успешных для русских боях французскому авангарду, которым командовали гениальные наполеоновские маршалы Мюрат и Даву.
- Тарле в работе про Бородинское сражение, пишет: генералу князю Петру Багратиону было сорок семь лет, всякому,  кому доводилось видеть его на поле боя, было не понятно, почему он до сих пор жив...
- У Чехова были два наиглавнейших учителя: старший брат (на пять лет), вдолбивший в него литературный вкус, и писатель предыдущего поколения Лейкин, приучивший писать кратко.
- Ермолова, оказывается, не певица, а прима Императорского Малого театра. Единственная из наших драматических актрис, которая считается и у нас, и в мире гениальной.
...
А Любовь Орлова?!
А Зыкина?!
А Гурченко?!
А Пугачева?!
... ... ... ... ... ...
Короче, сажусь писать конкурсную работу.
Во-первых, надо сделать большую начитку по темам, которые представил в своих выступлениях Тролль.
...
N-ое время спустя.
Посвятил несколько дней мозговому штурму. Результаты, однако, копеечные.
Если излагать протокольно, то:
1. Купил диски: библиотеки (коллекции) Мошкова, Кургиняна, "В кармане".
2. Основательно прочесал Словарь русских писателей, отцовскую подборку книжек о "Современнике" и "Отечественных записках", все что есть дома из рубрики "Мемуары XIX века", университетские учебники, пособия, серфинг по "Театральной энциклопедии".
3. XVIII век - интересно, но совершенно иной формат жизни - внедриться и понять трудно; человек того времени, выражаясь словами Грибоедова, "и пил, и ел иначе". XIX век - это уже почти что как сейчас: лексикон и орфография - такие же, едят и спят - так же, хорошие книги -  о том же и часто - те же.
4. Завяз в декабристах. Каховский, действительно, интересен. Но как втащить его в современность, сказать: вот, равняйтесь на него, он, как никто другой похож на нового современного человека?! На абсолютного отвлеченного героя он не тянет. Идейным теоретиком он не был. В особенности его биографии и внешние детали его дела государственного преступника лучше не вникать. Декабристы, вообще-то, в большинстве своем были самого обыкновенного образования. Это умнейший мемуарист-декабрист Николай Басаргин отмечает, он и сам в своих мемуарах в интеллектуальные материи особо не ударяется - понимает, не поймут, да не того от него ждали на тот момент.
5. Но! Есть положительный фактор. Имел на этой почве два знаменательных рандеву. Первое с Авророй Ивановой, она тоже вначале подумывала писать работу о декабристах. Уровень суждений "прекрасной дамы" - уличная перепалка: "а чего он?! а чего она?! дураки, что ли?!"; путает девятнадцатый век со всеми остальными сразу. Я говорю: "Ты, вообще-то, училась где-нибудь". Она подумала, что я так шучу, и слава богу.
Второе с Капиталиной Стобецкой. Был допущен в родовой замок Стобецких, и час сорок слушал какого-то заунывного мужика - они говорят, это доцент из Долгопрудного - про существо гуманитарных социальных теорий XVIII и XIX веков. Я ничего не понял, а Капиталина, у которой под рукой была распечатка конспекта лекции, спросила, почему он ничего не сказал о Телезио и Кампанелле. Доцент ответил, что Кампанелла в рассматриваемый период был уже неактуален. Толстоватый, потеющий паренек, тихо сидевший с нами, видимо, их родственник, заворочался и вяло перечислил: а утопия Улыбышева? а залитый светом город в романе Чернышевского? а бесконечные общественные чтения по фаланстерам Фурье и Сен-Симона в Москве и Санкт-Петербурге? а идеальные коммуны середины XIX века? а Знаменская коммуна Слепцова? а профессиональные артели последней трети XIX века? а ... Он бы, наверно, долго перечислял,  но Капиталина остановила его строгим взглядом и попросила доцента приехать через неделю и столь же наглядно и содержательно,  как в этот раз, охарактеризовать дуалистические контрапункты общественной и научно-технической жизни XIX - начала XX веков, когда случись что-то чуть иначе - и явление, ситуация или даже история страны пошла бы по-другому. Я произвел на Капиталину еще большее впечатление, чем на Аврору. Во-первых, тем, что молчал, как рыба. Во-вторых, что, уже уходя, похвалил книги, лежащие у нее на столе, а из одной даже процитировал наизусть пол-абзаца. Интересно, пригласит она меня на вторую лекцию?
Надо срочно прочитать все упомянутые книги. Отец говорит: начитками сильно не увлекайся. Сам он разочаровался в полезных возможностях интеллектуально-информационных накоплений - как в сфере личной карьеры, так и вообще. По этому поводу мне вспомнилась присказка одного революционера: да - тысяча недостатков, да - не получается! но если кому-то это говорит, что надо бросить, отказаться - нас это убеждает только в том, что необходимо продолжать - но двигать дело уверенней, продуманней, мощней!
6. Продолжаю начитки по другим темам, затронутым Троллем, обязательно что-то увлечет. А пока что - на распутье. Кто я? Что я? В "Фаусте" некто заявляет и вопрошает: "Я - океан, Я - зыбь развитья, Я - ткацкий стан  с волшебной нитью..." Я - чуха, потратил почти неделю неизвестно на что. Надо выбрать что-нибудь одно и долбить.
...
Например, я - футурист. В том же сельском клубе. Рядом, скажем...  с Есениным. Нет, в справочнике написано, он имажинист. Рядом с Алексеем Крученых - он был знаменитей Есенина. Выворачиваю во рту язык и умиляюсь музыкой новых звуков: "мь-мьь-ююю, пьюль-йюль-йю... йюйца!  ночь - сочная! туман - кувыркается! секунда - льется! пью - истерзанное зарево! Я - тире... Небо! Нейтрино! Саваоф уходящего лета!.." Потом можно залезть на стол, подраться с комсомольцами, пойти с Алексеем в гости к Есенину, оттуда к Катаеву и Юрию Олеше, они в это время пишут, скажем, "Алмазный мой венец" и "Три толстяка"... Есенин сейчас живет с некоей З. Райх. На фотографии она - ничего. В ссылке написано,  что потом она стала женой и творческой соратницей режиссера-новатора Мейерхольда - вот и познакомились, господин Всеволод Эмильевич! надо будет прочитать полностью собрание ваших сочинений.
Моя положительная функция в ситуации. Ничего способствующего прогрессу и улучшению нравов придумать не могу. Глупо, но, может быть я должен рассказать Есенину, Катаеву и Олеше, что через десять лет вышлют из страны Троцкого, через пятнадцать наши летчики перелетят на самолетах через северный полюс, через двадцать начнется самая большая война, через двадцать пять мы победим всех в этой войне, через семьдесят, как выражается дед, "третий Карфаген будет разрушен"... Они, наверно, что-то смогут сделать - предотвратить, не дать, смягчить... У деда в брежневские годы накопилось много обид, хотя он вроде жил неплохо, как все, никто его не трогал; он злорадствует, а нам с отцом жалко, что столько хорошего сразу разрушилось. Когда сделаюсь главным министром, издам приказ: вернуть порядки и обстоятельства сроком на два месяца; если не понравится, опять станем жить, как живем.

Или, например, я рядом с Белинским. Как воронежский поэт Кольцов. Смотрю на него глазищами и слушаю,  слушаю этого доброго свирепого человека, и ни в чем не возражаю. Он главный редактор. А вся редакция "Современника" влюблена в Авдотью Панаеву. Я не исключение. Меня взяли еще студентом, чтобы писал им мелкие рецензии на что укажут. За два года я вырос в значительного писателя. Про Слепцова слыхали? А про Николая Успенского? А про Федора Решетникова? А про Каронина? То-то. Целое созвездие новых имен, с оригинальным взглядом и темой. Я, например, развиваю мысль, что мужик-то наш любимый и оплакиваемый, может быть без сюсюканий выучен и поставлен на трезвый путь не в полвека, а лет за восемь-десять. Мои повесть и роман это показывают в очевидь.  Я целую руку Авдотье Яковлевне, говорю что-то комплиментарное. Она устало улыбается и ничего не отвечает. Она меня выделяет и, наверно, если я тяжело заболею, она приедет из-за тридевяти земель и будет за мной ухаживать, как ухаживала за безнадежным Добролюбовым. Она спрашивает: чай? кофе? (кофе, возможно, тогда не было) бутерброд?  Спасибо, нет-нет, такие ручки не должны заниматься этим. Заглядывает Тургенев - он ей неприятен - и она уже не улыбается ни мне и ни кому другому.
Моя положительная функция. Жениться на Панаевой и не отдавать ее картежнику Некрасову, о котором не ахти, как о человеке, отзывался Герцен. Правда, почему ей будет лучше со мной? Некрасова она очень любила.
Отец говорит: твоя Панаева делала десять ошибок в восьми словах, и не представляла для эпохи никакой ценности. Спасать надо Белинского,  он болен, ему надо лечиться, поехать на германские минеральные воды.  Некрасов должен дать ему на это денег, так как своим успехом "Современник" на 99% обязан Белинскому.
Согласен на счет Белинского и Некрасова. Добавлю, что и Кольцов был не последним поэтом. Но Панаева - это бархатная легенда, это женское лицо неженской издательской конъюнктуры второго золотого века русской литературы. Его титанам Панаева не равновелика, но - конгруэнтна. Спор двух профессионалов: отца, выпускника филфака университета, застрявшего в районном отделе культуры, и сына в чине сын филолога, блестящего редактора всех гимназических бумажных и электронных газет, с детства погруженного в филолологическу литературу - причем не в переносном смысле, а в физическом. Над моей детской постелью - на полках вверху, под кроватью в чемоданах, под подушкой, среди стопки школьных учебников, в рюкзаке для придания жесткости - нависали, стояли, лежали, толкали в бок тома завернутой в суперобложки БВЛ, сине-зеленые сочинения и письма Чехова, тяжеленные коричневые книжки творений Белинского, фиолетовые издательские палеотипы Тургенева, убийственно-огромные фолианты Шекспира... Пойдя в школу, я был освобожден от физической литературной зависимости - получил отдельную довольно свободную комнату с компьютером и интерактивной доской, но уже через три года, ввиду затеянного родителями и дедом большого коммунального переустройства, был переселен в переполненную книгами и журналами подпотолочную комнату - совмещенную отцовскую и дедову библиотеку... Смирившись с планидой такою, я читал день и ночь; иногда на меня сваливалась с верхних полок какая-нибудь книга или охапка журналов - я принимал это за указку провидения и немедленно прочитывал объект сплошь, хотя иногда им оказывалась какая-нибудь явно непрофильная экономика крестьянского вопроса Семевского или "История французской революции" Карлейля. Как я еще жив остался...   

Или, например, Ермолова и я рядом. А кто там я? Актеришка из массовки, тайно любующийся ею? Она была некрасивая, а ему представляется писаной красавицей. Или: я молодой суфлер, помощник ее отца? Или: строгий режиссер, требующий полной самоотдачи на репетиции? (от Ермоловой-то?!) Тогда, кажется, и режиссеров-то почти не было, актеры, в основном, сами ставили спектакли. Ермолова держится скромно; театр, репетиции и раз-два в год выезд из Москвы на короткие гастроли в крупные города. В труппе особняком, в группировки не вступает, на уколы не отвечает. Гениальность свою признает,  но скромничает: не знаю откуда; на сцене всегда "помнила себя", "перемкнуло" только раз, когда играла суворинскую Татьяну Репину - стала метаться, искусала подушку... Мужа не любит, были какие-то романы, но не громкие, не привлекшие внимание публики. К своим ежесезонным бенефисам готовится всегда, как в первый раз: долго выбирает пьесу, ведет переписку с театральными распорядителеми о дате и оргвопросах, раздает роли актерам, которые ее не раздражают на сцене, сама репетирует с ними важные и выгодные сцены... Вообще-то постановка делается в четыре-пять репетиций. Одну из ролей, допустим, она дает мне - я ее не раздражаю, даже когда по смыслу и без оного закатываюсь вдруг в смехе, или перехожу в серьезных монологах на баритональный речитатив ("милая" актерская непосредственность, нам это так присуще).  А кто вообще из актеров был тогда в Малом? Какие пьесы были в ходу? О Чехове она знала, но пьесы его не различала в упор. В пьесах Островского играла, но с их великим и влиятельным автором почти не общалась. Кто такой Санин? К нему много ее писем. Кто такие в тот момент Южин, Коля Рыжов, Ленский, Вильде, Пальм, Гликерия Николаевна, Щепкина?.. "Нужно... чтобы были свободны Садовская или Рыкалова, Греков или Рябов", "... должна играть Панова, а Ленский настаивает отдать роль Нечаевой"...  Тут еще десять энциклопедий надо прочитать или быть из актерской семьи. У меня исходно по вопросу чистые нули. Мне никогда не хотелось стать актером или эстрадным певцом, равно как сходить в театр. Правда, у нас в городе театра нет. (Кстати, непруха! Рыбинск тоже райцентр, а театр у них есть). Хотя фильмы и даже спектакли старые смотреть на видеоплеере люблю; старое смотришь и думаешь: это настоящее, так, наверно, и было - и кого-то жалко, от кого-то воротит, прикидываешь, что с ними сделалось,  где они сейчас, а новое смотришь и знаешь: такого нет и не было, отставные квнщики или им подобные на пустом месте придумали - и сидишь с пустой головой, как вечный тусовщик на единственной городской дискотеке, разве что, увлечешься на момент многотиражным абрисом какой-нибудь оторви и брось Умы, Ширли, Николь, Анжелики.
Итого: полюбил и Ермолову, и театр, но, как говорит мужик в "Кавказкой пленнице": наши желания не совпадают с нашими возможностями.

Или, например, я на Байконуре. Полгода уже живу-служу в приаральских Каракумах. Младший лейтенант или лейтенант ракетных войск. Приехала жена, похожая на Аврору Иванову, из... - где тогда военные ракетные училища были? - Москвы, Ростова. Квартиры своей пока нет - в офицерской гостинице, на десятой площадке, то есть в самом главном жилом  городке. Номер тридцать четыре, то есть третий этаж. Все удобства: в предбаннике туалет, железная раковина и маленький встроенный столик, на котором можно разместить керосинку, примус, электропечку, доску для разделки продуктов, стопку чашек-тарелок, ходовые кастрюли, утюг, ведро с водой на случай, если воду отключат. Жена чисто вымыла комнату, повесила новые занавески. У меня раньше, до конкурса, представление о пятидесятых - шестидесятых годах было: в доме шаром покати, какой-то простой некрашеный стол,  четыре грубо сколоченные табуретки, железная кровать и белые чистые занавески везде, где только можно повесить. А посмотрел альбомы: нет, мебель - была, фабричная, неплохая, большие красивые радиоприемники "Родина" и "Витязь", кубические телевизоры "КВН" с маленькими экранчиками, уже изрядно устаревшие но еще действующие, и быстроразвивающиеся "Рекорды", и уже крупноэкранные "Рубины" и "Янтари", и мягкие кресла были, и диваны - лидеры производства мягкой мебели, естественно, наши фабрики, иностранной мебели тогда почти не знали, и стулья деревянные с брезентовой либо матерчатой обтяжкой контактных мест или просто гладко покрашенные, и трюмо, и зеркальные трельяжи, и массивные очень прочные шкафы и комоды, и этажерки, и торшеры. Жена накрывает стол белой скатертью и ставит в вазу цветы. Уют создан. "Хорошая ты моя..." Я ее обнимаю - она крепкая, как десятиборец, и при желании может побороть меня. Я каждое утро уезжаю на мотовозе на старт, где стоит космическая ракета (или макет). Кабель-мачта, машины-заправщики, локаторы, автозаки военных, легковушки начальства,  автобусы гражданских инженеров, будки охраны. Каждый крутит свою гайку - занимается, чем ему положено. Группа ловких низкорослых парней приехала обсиживать кабину, вернее, пилотируемую капсулу; веселые, целеустремленные; фамилии неизвестные, но какие-то примечательные: Гагарин, Титов, Леонов, Быковский...
А в один прекрасный день происходит тот самый Старт. У меня на глазах. Рев двигателей; облаком газы, пыль, дым - ничего не видно. Но стронулась, пошла... Пошла родная! Махина медленно поднимается над столом. Пламя рвет в клочья пространство - острием  вниз, как у огромной паяльной лампы. И вот уж вся прекрасная и ужасная серебряная рептилия вырисовывается над дымкой... И один из тех, веселых и удалых, орет ошалело откуда-то сверху в ларингофон:"Пое-е ехали!"

Или, например, на какой-нибудь войне.
Лето сорок второго. Батарея зенитчиц под Сталинградом. В небе заходится жаворонок - где-то высоко-высоко и непонятно, в какой стороне - невозможно поймать его и рассмотреть в зениточную оптику. Я кружусь вместе с орудием на карусельной платформе, заглядывая с разных сторон за облака. Жарища! Степь выгорела на солнце, глыбистая земля всосала всю зелень и влагу и растрескалась. В палатке играет патефон: "В парке Чаир распускаются розы". Немцев поблизости нет. Все двинулись на юг, на Кавказ, за нефтью. Девушки стирают белье, прихорашиваются у зеркала, выпускают кудряшки из-под пилотки, дурачатся,  повязывая голову невесть как сохранившимся с гражданки цветастым платком, смеются. В палатках у постелей - куклы... А на горизонте немецкие танки. Сто, двести, тысяча... Хватит и десяти. Идут на них и на Сталинград. Зенитки бьют по танкам прямой наводкой...  бронебойных снарядов у зенитчиков нет...
Кто я там? Старшина-блюститель? Оптик-корректировщик, списанный по ранению из авиации? Двадцатиминутный бой. И все! Ничего и никого. Что я напишу?! Полторы странички. А тут, как сказал по телевизору один ветеран, надо писать роман про каждую отдельную жизнь. Согласен. Воевать даже в воображении не охота. Не от больших радостей война.

Какие другие сюжеты?
Рядом с Лениным, Горбачевым, Ельциным. Про этих все знают. Кто там был еще? Чтоб пооригинальней. Потом допишу. Дед говорит, что в перестройку экономист мудрый был - Павел Бунич - предостерегал, не спешить с приватизацией - неизвестно к каким хозяевам попадет - а ограничиться для начала долгосрочной арендой, чтобы хоть часть общего богатства  сберечь; а еще называет интересными фигурами писательницу Тэффи, Ариадну Эфрон  и Лику Мизинову. Кстати, о двух последних я  вообще не слышал. О, дед и родители, я обвиняю вас!  проснулись! сообщили!.. "Интересные"... Я бы лучше про них читал, чем вслепую, без ориентиров и мотиваций утюжить все, что попадется под руку. Из-за ваших упущений тьма времени потрачена: на трактат про сыщика Видока (название интригующее, а такая тягомотина), на толстую брошюру про невнятную французскую фронду начала семнадцатого века, которая напоминает ходьбу по музейным залам без заглядывания на картины, на глянцевый четырехсотстраничный миньон про Монику Левински (между прочим, на допросах в сенатской комиссии достойно себя вела, а тот мазурик вертелся, как уж на сковородке), на кирпичеобразные издания "Гарри Поттера" (аналогичные вещи Стругацких и "Код Дэна Брауна" меня хоть и не очаровали, но понравились куда больше), на многотомное собрание сочинений Бунина, где, как потом оказалось, нет самых главных вещей, и тэдэ и тэпэ. Еще он называет Илью Эренбурга и Сергея Эйзенштейна - это, видимо, физики; писателя Суворина; про Троцкого говорит, что тот по силе таланта был почти что равен Ленину.
У отца и деда сохранились личные дневники - там о шестидесятых, семидесятых, восьмидесятых... Отец говорит: обработай, то есть прокомментируй от себя лично - как видишь и оцениваешь - вот тебе и будет "рядом с героем того времени". Можно бы. Но отец обидчив, а дед такую бузу поднимет, если что не так пойму... Впрочем-впрочем,  как говорит учительница литературы - где они мои письмена увидят? Напишу,  никому не показывая, отдам на конкурс и все. Дома спросят: чем и кем интересуешься? к чему простираешь свои мечты? что писал? кого, надежа наша, своими героями выбрал? - Каков вопрос,  такой ответ. Бодро, в тон иронии и подозрениям: а) клубами, девочками, развлечениями; б) все мечты о недосягаемой, как девять секунд в беге на сто метров, Капиталине Стобецкой; в) не вижу героев почтенней и убедительней Чубайса, Абрамовича и того, кто в Куршавеле с легкомысленными развлечениями залетел.

Второй рассказ про нашего завуча. Идет завуч утром в гимназию. Видит: напротив главных ворот пикап застрял в колее. Водила вышел на тротуар и выглядывает, кого бы из автовладельцев привлечь, чтобы его вытащил. Другой бы мимо прошел, ничего не сказал. Завуч подозвал водилу:
- Видишь, вон там трасса. Возьми ведро и натаскай под колеса гравия.
- Ююй, - выразился водитель, - да до нее метров семьсот.
- Давай, давай, - сказал завуч. - Иначе до завтра сидеть будешь.
Через три часа завуч вышел из гимназии: машины в колее нет, и гравия в грязи не видно.
"Видать, жильцы окрестных домов повыбирали камушек для своих нужд", - подумал завуч.

Ипполит Мышкин - народоволец, пытался вывести из каторги Чернышевского.
Мария Спиридонова - левая эсерка.
Мария Андреева - жена тайного советника; блестящая актриса Московского художественного театра с момента создания (одна из десяти по квоте Станиславского), играла главные роли во всех чеховских спектаклях (впредь прочитать полностью Чехова или, по меньшей мере, все его пьесы); революционерка; секретарь Горького. Дед говорит: "фатальная женщина, вечно жаждущая нового дискомфорта и унижения". Мне кажется, более точно характеризует ее мой отец: "всю жизнь бежавшая от рутины, заурядности и застоя, но постоянно именно в центре их оказывающаяся". Правду сказать, карьера ее после жертвенного ухода из МХТ (на службу Горькому и революции) явно незавидная: заведующая отделом товаров кустарных промыслов в одном из советских заграничных торгпредств, комиссар городского отдела массовых зрелищ, актриса на неглавные роли в третьестепенных группах и театрах (в МХТ ее назад не брали), заведующая домом культуры и отдыха. Извилистая тема, жизненная и философская, которую мне пока не поднять. Мне нравится фильм, поставленный ее сыном Юрием Желябужским "Папиросница из Моссельпрома" (скачать все его фильмы и просмотреть!)
Андропов
Луначарский - министр культуры при Ленине

Из иностранных героев кого можно взять?
Сразу приходит в голову Гамлет.
Я - приятель его по университету и прошлым путешествиям по Европе в толпе веселых вагантов.
Прошу его: "Поезжай, брат, назад в Виттенберг - продолжай учебу и не возвращайся сюда, как можно дольше!  Хочешь, поедем вместе? Завтра или сегодня. Едем?! Иначе ты в горячности и в благих намерениях столько бед тут натворишь, за которыми померкнут и дух просвещенного гуманизма, и личное благородство,  и справедливость наказания виновным... Все заграбастает железное колесо непреднамеренных жестокостей. Вместе  с одним полувиновным погибнет с десяток невинных и твоя мать..."

Или, например, Византия в конце XII века.
Давят из Малой Азии турки, захватывая одну провинцию за другой, с запада грозят походом крестоносцы, вот-вот свалится на Европу монголо-татарская орда... И вроде надо бы объединиться с северным соседом, единым по религии и культурной традиции - с русскими - и ударить по сельджукам... Кто там был у власти? Мануил I Комнин (1143-80)... 
Я - министр у Мануила I, его правая рука. Настаиваю, чтобы снарядили посольство в русские земли. Я сам его возглавляю. Переяславль, Киев, Смоленск, Новгород, Суздаль... А потом объединенной империей Русь-Византия-Третий Рим наносим ряд превентивных ударов: в том числе по папским странам и по восточным кочевникам - чтобы не усиливались и не накапливали силы... Глядишь, и христианскую Анатолию бы сохранили, и Константинополь бы не пал, и перед монголо-татарами устояли... А границы объединенного христианского государства простирались бы от Ледовитого океана до Средиземного моря. Скачок мировой цивилизации - лет на двести.

Банально выглядит! Надо, наверно, предельно серьезным слогом излагать. Или как богемные деловары разговаривают - наблюдал в бильярдной дома культуры - "солидно": нехотя выдавливая из себя по полторы-две фразы в час - исключительно простыми, назывными и безличными предложениями.


—