С той стороны

1

До Леднегорска оставалось километров двадцать, когда пятилетний Санька стал проситься в туалет. Старшая сестра Настя поддержала его под тем же предлогом. И Марина, жена Михаила, глубоко вздохнув и потянувшись после долгого сидения, сказала:
– Миша, давай остановимся. Хочется уже выйти, подышать свежим воздухом!
Михаил, не сводя глаз с дороги, проворчал:
– Ладно уж, если до города вам не потерпеть… Только давайте найдём какой-нибудь магазин или забегаловку на худой конец. Вон как раз вроде чего-то такое вижу.
По обеим сторонам трассы, по которой они мчались, высились глухие нескончаемые стены соснового леса. Однако впереди, в нескольких сотнях метров, замаячили какие-то строения, свидетельствуя о близости цивилизации.
Слева к ним приближалась развилка с дорожным указателем. Съезд с шоссе, немного вниз с насыпи, и неширокая грунтовая дорога, уходящая в лес. Судя по всему, ездили по ней не часто.
– Пап, а эта дорога куда ведёт? – полюбопытствовал Санька, вертевший головой во все стороны. 
– Не знаю, сына, никогда по ней не ездил, – механически ответил Михаил, отметив про себя, что вообще этой дороги раньше не видел, сколько раз ни проезжал тут.  Может, недавно проторили, а может, просто не обращал внимания.  Мало ли таких отвороток по всей трассе.
Мимо них промелькнул заляпанный грязью и потемневший от времени дорожный указатель.  Сейчас они ехали под сто двадцать, но Михаил успел разглядеть надпись со стрелками: вперёд по курсу – «Леднегорск 18 км», налево – «Забытое 7 км». 
– «Забытое»… какое странное название, – хмыкнула Марина, она тоже прочитала. Дети захихикали.
– И вправду… – оторопело пробормотал Михаил.
Это совпадение было ещё одним из череды странных событий, произошедших за последнее время. Во всяком случае, лично для него более чем странных. Марине он ничего не говорил, чтобы не волновать зря, и сейчас ничего не сказал. Но самому обеспокоиться было от чего.
Сначала Санька стал видеть кошмары. Не каждую ночь, но явно чаще, чем это бывает у здоровых детей.  Началось это пару месяцев назад, без видимых причин. Вскрикивал, метался по кровати, горячий и потный; когда просыпался, хныкал, что к нему во сне приходит какой-то страшный монстр. Дошло до того, что боялся оставаться один в тёмной комнате, долго не мог заснуть. Приходилось подолгу сидеть рядом с ним, успокаивая и убеждая, что никаких монстров и чудовищ не существует. Они с женой думали, что это скоро пройдёт. Но Санька продолжал видеть во снах своего монстра, и даже стал жаловаться, что тот прячется под кроватью.  Ребёнка сводили к психиатру – тот не нашёл никаких отклонений, посоветовал только сменить обстановку на время. К чему они, собственно, и стремились сейчас.
Неделю назад из Леднегорска позвонила мать Михаила. Посетовала, что давно не видела внучат, да и его тоже, что Михаил вообще в своём большом городе о ней позабыл (что, конечно же, было неправдой), и позвала их всех в гости на лето или кто на сколько захочет.  Также она сообщила, понизив голос, будто их подслушивали, что к ней на днях заходила старая знакомая Нина Егоровна, которую Михаил знал с детства. И что, мол, та рассказала нечто такое, что им необходимо обсудить, но не по телефону. В общем, подытожила разговор матушка, надо встретиться. И чем скорее, тем лучше.
А два дня спустя после долгой паузы объявилась Татьяна, бывшая школьная подруга Михаила. Эх, Танька, ведь могло случиться у них и по-другому… Они учились в одном классе. Когда закончили школу,  Михаил уехал поступать на физмат Петрозаводского университета, успешно поступил, да так и осел после окончания в столице Карелии. Получил работу, женился, обзавёлся жильём, теперь вот сын и дочь. А Татьяна осталась в Леднегорске, как и остальные друзья детства… Сначала с ней переписывались, звонили друг другу по праздникам, слали открытки на дни рождения и Новый год. Ну ещё встречались несколько раз чисто по-дружески, когда Михаил бывал в городе детства и выбирал для того время. Но с годами всё реже. К теперешним временам всё их общение свелось только к эпизодическому обмену куцыми репликами в «Одноклассниках». Как обычно и бывает: у каждого теперь своя жизнь, она тоже замужем, дочку воспитывает…  Михаил уже думал, что связь между ними можно считать разорванной.
Как вдруг в электронной почте три строчки от неё: «Привет, приезжай! Есть важное дело, касающееся нас. Подробности при встрече». Они несколько встревожили. Не стала бы она беспокоить по пустякам. Какое такое у неё к нему появилось дело, чтобы просить ради того проделать путь длиной считай полтыщи километров? Да ещё после такого перерыва. Может, те давние события… Но сколько уж времени-то утекло? Без малого двадцать пять лет… Они ведь тогда сами ещё детьми были.
Да, и в предыдущей переписке она его как-то раз спросила, не знает ли он чего про населённый пункт под названием «Забытое», мол, есть такой в наших краях. Он тогда и значения не придал. Ответил, что ни разу не слышал, и забыл тут же.  Забавно однако, усмехнулся он сам себе, забыл про Забытое… А теперь вот этот указатель напомнил. Случайно ли?
А на следующий день после Татьяниного сообщения он вынул из почтового ящика письмо на своё имя. Ни обратного адреса, ни каких-либо сведений об отправителе. Вскрыв конверт, Михаил обнаружил в нём сложенный листок из тетради в клетку, пожелтевший и с потрёпанными краями. На листке была нарисована чёрным карандашом смешная рожица. И больше ничего.
Михаил несколько секунд разглядывал рисунок, вертя его так и этак. Что за чушь? Хотя… хотя что-то знакомое. Где-то когда-то он это видел, и не раз.  Что-то смутно шевельнулось в глубинах памяти – раз, другой, и тут Михаил похолодел. Он вспомнил, где это видел. Это ведь Колька рисовал такие рожицы. Тоже друг детства. Сын той самой Нины Егоровны. Да, точно, он любил рисовать такие и раздаривать друзьям со смешком: «А это ты!»
–  Это что такое? От кого? – Марина, стоявшая рядом, недоумённо воззрилась на супруга, застывшего с листком в руках.
– Не знаю, Мариш, – сглотнув пересохшим горлом, выдавил Михаил. – Наверное, ошиблись адресом. А может, какие-то дети пошалили. Пустяки.
Листок он спрятал у себя, а жене больше ничего не сказал. Ей лучше было не знать о том, что Михаил сам очень хотел и пытался забыть на протяжении многих лет. Он никогда и никому не рассказывал об этом. Даже родителям. И считал уж навсегда исчезнувшим из своей жизни. Но только до сего момента. Кому и зачем понадобилось разыгрывать его таким образом? Ответа он не находил.
Ясно было одно: все последние события как-то связаны с тем, что произошло с ними тогда. Почти двадцать пять лет назад в окрестностях Леднегорска.
Их было четверо. Он сам, Танька, ещё Колька и Жека – тоже члены их неразлучной компании. Да, это только в детстве компания казалась им неразлучной… 
С Жекой он давно не общался – после школы встречались, когда Михаил приезжал на десятилетие выпуска. А потом и след Жекин пропал. Татьяна не сообщала, где он и что с ним. Наверное, не знала, Михаил и подавно.
А Кольки уже на этом свете не было. И последними, кто видел его, были они, трое его друзей. Вот почему было жутковато глядеть на этот рисунок из прошлого. 
Всё складывалось одно к одному, чтобы поехать в Леднегорск.
Михаил и сам давно уже собирался навестить мать. К тому же шла середина июня, у дочки были каникулы; у жены, работавшей учительницей, тоже настал отпуск. Со своим начальством на работе Михаил договорился насчёт того, чтобы использовать накопившиеся отгулы.
На семейном совете после недолгих дебатов было решено всем ехать к бабусе, как называла её Настя. Разместиться им было где: двушка, в которой бабуся проживала одна, да ещё дачный домик с участком на окраине.  Дети вообще могли жить там всё лето. Худо ли: близко озёра с рыбалкой и купанием, леса с грибами и ягодами, да мало ли чего ещё – места-то замечательные.
Сборы были недолгими.  Загрузили в свою «Ладу-Калину» всё необходимое, сели и поехали. На машине от Петрозаводска в северо-западном направлении пять часов, из которых четыре с половиной они героически преодолели. Михаил мельком поглядывал на жену и детей. Устали, да и сам он притомился, но ничего. Уже скоро.
Всем нам нужна эта поездка, думал он. Сашке надо прийти в норму. Насте – отвлечься от шумного города, забыть на время про уроки, пыльный двор и компьютер. Марине – отдохнуть от школьной рутины. Но больше всех поездка нужна ему. Надо разобраться с этой чертовщиной. 
Они подъехали к строениям ближе. Да, не зря он просил подождать. Это была бензозаправка с автосервисом плюс небольшое придорожное кафе с магазинчиком. Посетителей и машин не наблюдалось. Слава богу. Добавить горючего в бак тоже не мешало. Михаил подрулил к ближайшему терминалу и притормозил. 
– На выход, весёлое семейство! – бодро скомандовал он.

2

Пока Санька с Настей увлечённо расправлялись со своими порциями пломбира в вазочках, а Марина допивала кофе, Михаил наскоро выпил стакан сока и подошёл к стойке бара рассчитаться. Он спросил у официантки, дородной пожилой тётки, не знает ли она, что за деревня или село под названием «Забытое» есть неподалёку. Официантка удивлённо ответила, что первый раз такое название слышит.
Странно… То же самое ему сказали и кассирша на заправке, и оба автомеханика из ремонтной мастерской.  Хотя все вроде бы здешние, а это должно быть совсем рядом.
Бред какой-то, раздражённо подумал Михаил. Может, расспросить персонал, а знают ли они что-нибудь про Леднегорск? Он, пожалуй, не удивился бы сейчас ответу, что тоже никогда не слышали.
Ну да ладно. Какое, в конце концов, ему дело до этого, людьми и богом забытого пункта, чем бы он ни был? Может, на самом деле его нет. Надо ехать дальше.
Скоро остановка осталась позади, а на горизонте за лесом стали вырисовываться дымящие трубы. Горно-обогатительный комбинат по переработке железоникелевых руд – и добывали их недалеко.  Земля здесь, на окраине Карелии, богата всякими полезными ископаемыми. В числе их очень чистый песок, почти однородная двуокись кремния. Опять же кругом леса много, есть два лесопильно-деревообрабатывающих предприятия. Близ города песчаный карьер, где разработки ведутся до сих пор. И ещё одно предприятие – завод «Силикат». Высококачественное кварцевое стекло делают в числе прочего.
Карьер довольно старый, его начали разрабатывать практически одновременно со строительством Леднегорска. В пятидесятых, когда открыли здешние месторождения. Сначала это был рабочий посёлок городского типа, куда за длинным рублём стекались лимитчики со всей страны. Расширялись масштабы добычи и производства, приезжали люди и здесь пускали корни,  строились дома. Посёлок быстро рос и к семидесятым обрёл статус города с населением сорок тысяч. Правда, в девяностые эта цифра пошла на убыль: народу стало умирать больше, а рождаться меньше. Предприятия стояли, в городе была повальная безработица, процветали воровство, наркомания и бандитизм. Многие тогда уехали искать лучшей доли, в том числе и Михаил – сразу после школы.
Зато сейчас стало получше. В период безвременья и упадка оба предприятия удержались от банкротства, избежали разграбления, а в новом веке возобновили свою работу. Город стал понемногу приходить в себя, оживать, снова расти и застраиваться. Сейчас он вполне пригоден для жизни.
С одной стороны, типичный, сам по себе безликий промышленный городок, каких в России сотни. С другой, природа этих мест просто великолепна. Редко где такую встретишь. Множество озёр в округе и самое большое – красивейшее Лексозеро, на извилистых берегах которого раскинулся город. Чистые, почти белые песчаные пляжи. Многочисленные живописные речушки. Суровые, покрытые вековыми лишайниками, гранитные скалы. И вокруг на десятки километров – непроходимые хвойные леса.
Но главное для него – это город, в котором он, Михаил, родился и вырос; где прошли, возможно, лучшие годы его жизни. Вот он уже и виднеется, вон первые многоэтажки вдали показались. Заблестела на горизонте водная гладь Лексозера.
А вон и тот самый песчаный карьер, в котором играло не одно поколение местной ребятни. И они когда-то тоже…  Господи, как же он с тех пор разросся, этот карьер!
За ним сразу на запад, в направлении границы с Финляндией, начинается лес. Высоченные прямые сосны – они казались громадными ещё тогда, в детстве. И до сих пор неуклонно стремятся кронами в небо. Дальше, за ними – отсюда его не видно – ельник, менее высокий, но не менее густой. И коварные болота, притаившиеся посреди мхов и папоротников. А ещё дальше в ту сторону и на север – то, что дало название «Западно-Карельская возвышенность» этому географическому району. На добрых полтораста километров раскинулись каменистые гряды, покрытые глухими непроходимыми чащами. Места совершенно безлюдные и малоисследованные, аж до самого Костомукшского заповедника…
Стена леса – тёмного и загадочного, бежала наперегонки с машиной. Стена, которая разделила его жизнь на две части. Меньшую – весёлую, беззаботную и счастливую, – оставшуюся там, за стеной. И большую, которая уже никогда не станет такой, как раньше.
У него было ощущение, что лес знал о его возвращении. Смотрел на него и ждал.
Он и сейчас манит внутрь себя, отметил про себя Михаил. Совсем как тогда… 
Когда они вчетвером решили, что карьер всесторонне исследован, а потому уже неинтересен, и лучше пойти в лес. На поиски приключений. В его тёмные и страшноватые, но столь притягивающие недра.
Если бы в тот солнечный июльский день кто-нибудь постарше сказал им, что эти недра могут поглотить их навсегда, пошли бы? Да ни за что!
Или всё же… 
Им ведь самим тогда было страшно. Ему-то в глубине души – точно, хоть он виду старался не подавать. И главное, ведь он сам предложил эту идею. Дескать, почему бы не зайти в этот лес, в который и взрослые-то остерегаются заходить? Так просто, сдуру ляпнул, без надежды на одобрение. Но Жека, который был у них заводилой и сорви-головой, затею сразу же поддержал. Танька с Колькой стали мандражировать: зачем, мол, вроде и здесь неплохо. Да и он, Мишка, был за то, чтобы не прямо сейчас идти, а потом как-нибудь. На что Жека издевательски скривился: «чё, зассали?»
Довод, против которого во все времена в пацанской среде возразить что-то было сложно.
И они пошли. Просто с намерением погулять там пару часов, а потом пойти обратно.
Им было по одиннадцать лет. Как сейчас его старшей.
– Ура-а! Подъезжаем! – завопила Настя и захлопала в ладоши. Михаил вздрогнул. За своими воспоминаниями он словно выпал из реальности, продолжая на автомате вести машину.
Карьер они проехали и уже приближались к окраине Леднегорска.
– Наконец-то, – выдохнула жена, положив ему руку на плечо.
– Угу, – угрюмо кивнул Михаил, не отрываясь рук от руля, а глаз от дороги.
– Дорогой? – Марина обеспокоенно взглянула на мужа. – Ты как?
– Да всё нормально, – буркнул Михаил, – просто немного задумался…
Через десять минут они подкатили к дому, где жила Анастасия Львовна, мать Михаила.

3

После шумно-радостной встречи было обильное и долгое застолье, в течение которого было переговорено обо всём на свете. За исключением того, о чём матушка упоминала в последнем телефонном разговоре.  Бабуля, видимо, справедливо считала, что при детях и жене не стоит, и ждала возможности поговорить с сыном наедине.  Наверное, это было что-то такое из ряда вон, беспокойно думал Михаил.
Его беспокойство подтвердилось, когда мать, уложила спать Саньку, уставшего с дороги,  выпроводила Настю погулять во двор, супругу попросила разобрать на балконе какое-то тряпьё, а его позвала за собой на кухню. «Мудрая всё-таки у меня матушка, – улыбнулся про себя Михаил. – Не зря она мне советовала ехать поступать в Петрозаводск, хоть для неё-то лучше было, чтобы я остался». 
– Так что же там рассказала твоя Нина Егоровна? – спросил нарочито спокойным голосом, когда они уселись друг напротив друга за столом в кухоньке – маленькой,  но с детства такой родной и уютной. 
Анастасия Львовна несколько секунд молчала, глядя в окно, словно собираясь с мыслями. Потом медленно, через силу, произнесла:
– Знаешь, сынок, я бы не стала тебя беспокоить, если бы это тебя не касалось… Тебя и ещё троих человек. Ты с ними дружил…  Таня, Женя и Коля. Коля – это Нины Егоровны сын, помнишь?
Михаил кивнул. Мать снова замолчала. Видимо, говорить ей об этом было непросто.
– Да, мам, конечно, помню. Всё помню. Мне так жаль её… До сих пор себе простить не могу, что мы попёрлись в этот лес, дураки малолетние. И перед ней чувство вины не проходит…
– Ладно тебе, Миша, ты уж себя не грызи. Чего с вас взять-то тогда было, дети ведь… –  мать вздохнула и погладила его лежащую на столе ладонь своей, сухой и шершавой. – Да это и никак уже не поправишь… Она сама давно с горем смирилась и живёт. Человек и не такое может пережить. В войну вон, бывало, женщины всю семью теряли…
– Ей от этого не легче, – покачал головой Михаил. – Единственный сын, и время мирное…
Снова наступила пауза, во время которой оба думали о своём. Да, говорить об этом было трудно, сколько бы воды с той поры ни утекло.
– Я её, конечно, понимаю, – продолжила мать. – Если бы, не дай бог, вы тогда все пропали, а не Коленька один, я не знаю, как бы такое пережила. Вот и поддерживала их с супругом всё время, пока она одна не осталась, да и сейчас поддерживаю… Мы же с ней тоже с юности подруги. Поэтому и видимся, общаемся постоянно…
– Мам, спасибо тебе за это огромное, – тихо сказал Михаил. – Может, она благодаря тебе и держится.
– Да не только благодаря мне, –  спокойно возразила Анастасия Львовна, – и другие родители, и соседи не забывают. Да и Таня частенько к ней захаживает, тоже помогает, чем может… Городок-то у нас маленький, все всех знают. Тут не так, как в больших городах, когда даже соседей не знают и знать не хотят…
– И Танька тоже? Не знал… Молодец она, – криво улыбнулся Михаил.
– Да она тоже вроде как виноватой в том себя чувствует…  Но я как-то больше других с ней общаюсь. Так вот, чего это я тебя позвала. Пятого дня Нина ко мне приходит и рассказывает, что ей Коленька приснился. Он ведь и раньше ей снился, особенно первое время… Но тут сон такой необычный и жуткий.  Будто она одна ночью в лесу оказалась, и ничего не видно. И тут его голос откуда-то из темноты зовёт: «мама, мама!» Она идёт на голос, и дойти никак не может, и голос как бы от неё отдаляется.  Она, мол, кричит: «Коля, ты где?» А он в ответ: «Мама, помоги мне!» И после этого хохот такой, не Колиным голосом. Вообще не человеческий, прямо сатанинский тот хохот был… И Колин крик она ещё совсем издалека услышала напоследок: «Мама, позови ребят! Скажи, что их забытое ждёт!» А потом тишина, больше его не слышала…  Вот такой, значит, был у неё сон.
– Как она… то есть, он сказал? – подался вперёд Михаил. – «Забытое ждёт?»
– Да, так вот якобы и услышала она: «забытое ждёт», – повторила мать. – А про каких ребят он кричал, – так то про вас, наверное. Которые тогда с ним были. Про кого ж ещё? Но что за «забытое» такое, кто чего забыл – не знаю. Да и Нина сама только гадать может…
На Михаила накатила и накрыла с головой ледяная волна. Он всегда считал себя человеком вполне трезво мыслящим и реалистичным. Конечно, объяснения тем давним событиям у него и сейчас не было. Но может, им всё это просто померещилось, или они себе нафантазировали, а потом сами же и поверили? Дети – они же существа, на выдумку гораздые, и на их коллективное воображение многое можно списать. Со временем Михаил стал склоняться именно к такой версии произошедшего. Однако то, что сейчас говорила мать, снова бросало вызов его рассудку.
Как и странные события, начавшиеся твориться в последнее время с ним и его семьёй. И всё это имело какое-то непонятное отношение к той зловещей истории, которая, казалось бы, ушла в небытие… Но она не ушла насовсем, она вернулась. И всё сказанное матерью подтверждало это, окончательно выбивая опору из-под его мировоззрения, казавшегося ему незыблемым. 
Несколько секунд он молчал, пытаясь переварить услышанное. Потом вымолвил:
– Мам, мы когда к Леднегорску подъезжали, там была развилка с указателем. А на нём надпись: сюда – Леднегорск, а туда – какое-то «Забытое». Я этого указателя никогда раньше не видел. Может, внимания не обращал. И из местных никто не в курсе, что это за пункт. Ты что-нибудь знаешь?
– А, так это может быть название…  Как я сразу не догадалась! – мать, задумавшись, наморщила лоб. – Как же, припоминаю, была такая деревня в окрестностях. Точно, была. Так она и называлась. Но там давно уж никого нет, заброшена эта деревня.
– Деревня? Заброшена? И как давно? – Михаил не мог сдержать волнения.
– Ну, я точно не знаю… Сколько я тут живу, всегда она вроде пустовала. Из нашего-то поколения мало кто о ней помнит, чего уж о молодых… Отец мне, помнится, рассказывал, что ещё в тридцатых там все то ли померли, то ли уехали оттуда… В общем, никого не осталось. Мало ли таких вымерших деревень по всей стране? 
– Ясно… – пробормотал Михаил, хотя яснее ему ничего не стало. Чувство было такое, что голова становится чугунной.
Они помолчали.
– А ещё нехорошая новость, – добавила мать, – с Танечкой такая беда случилась! Давеча ехала она из города на машине по делам, ну и чего-то на трассе не вырулила. Занесло её с дороги. Машина-то перевернулась, ну и в кювет…
– Господи, этого ещё не хватало! – воскликнул Михаил. – Так она жива?
– Слава богу, жива, но сильно покалечилась, – вздохнула Анастасия Львовна. – Сейчас в центральной городской лежит с переломами. Я вчера её навещала, и ты сходи.
– Конечно, навещу! Завтра же! А про Женю слышала что-нибудь?
– Про Женю давно ничего не слышала. Только доходили до меня слухи, что пьёт он сильно. Да вроде Таня и говорила. Совсем, мол, спился. И работу потерял, и семью… Такие вот, Миша, невесёлые дела.
Новости совсем огорошили Михаила. Он подавленно молчал. В голове его образовался гудящий вакуум. 
– Всё это как-то связано, – с горечью сказала мать. – И вот эти кошмары Санькины тоже…  Объяснить не могу, но чувствую. Ещё что-то может случиться. С тобой, с вами. Неспокойно мне, сынок! Я потому вас и позвала. Хотя, что делать, не знаю…
– Да, мам, понимаю… – кивнул Михаил. – Ты правильно сделала, нам сейчас надо держаться вместе. Только Марине ничего пока не говори, ладно? Ни к чему её тревожить.
– Ладно, ничего не скажу, пусть отдыхает. А вот и она… Что, уже справилась?
Дверь в кухню открылась, вошла Марина с довольным выражением на лице.
– Ну да, Анастасия Львовна, а чего там делать-то было? О чём это вы тут шушукаетесь?
– Да так, о том, о сём, – натянуто улыбнулся Михаил.
Марина подсела к столу, они снова стали разговаривать на разные темы, потом вернулась со двора Настя, проснулся Санька, они стали пить чай…
Неприятная тема осталась недоговорённой между ним и матерью. Но никто из них до конца дня больше не заикался о последних событиях.
Всё вокруг выглядело безмятежным и умиротворяющим, погода стояла чудесная. Жена и дети были в прекрасном настроении, даже Санька забыл про свои страхи.
Но у Михаила на сердце было тяжело. Мать была права – происходило что-то плохое, и могло ещё произойти. Самое ужасное было то, что Михаил никак не мог понять, что именно. И что же ему нужно делать. 
И всё вертелось вокруг тех событий, о которых полностью не знала ни мать, ни кто-либо ещё, кроме них троих. Во всяком случае, каким-то образом их касалось. Они тогда поклялись друг другу никому не рассказывать о том, что видели. Сам-то он эту клятву до сих пор не нарушил, это точно. Насчёт Жеки он был почти уверен. А вот насчёт Таньки…  Вроде своя девчонка, но всё же девчонка, а они плохо умеют хранить секреты.
Михаил поймал себя на мысли, что называет своих сверстников детскими именами.
«Похоже, – невесело усмехнулся он про себя, – я отпустил прошлое, но оно меня отпускать не хочет!»
Что-то осталось там незаконченным. Что-то очень важное. Но он позволил себе забыть об этом. Хотя, наверное, не имел права. И оно, прошлое, властно напомнило о себе, заставив его вернуться сюда. К этой нерешённой и даже не понятой проблеме. 
Надо было понять, в чём эта проблема. И первым делом он намеревался поехать в больницу к Татьяне. Да, завтра прямо с утра, и никаких откладываний.

4

Городской стационар встретил его нелюбимыми с младенчества запахами хлорки и ещё чего-то дезинфицирующего. Михаил органически не переваривал медицинские учреждения и по возможности обходил их за версту.
Вот и сейчас больничная обстановка никак не добавляла жизнерадостности. Длинные гулкие коридоры, по которым деловито сновали мрачно-сосредоточенные люди в белых халатах, исшарканный тысячами ног линолеум и стены, выкрашенные в унылый серо-голубой цвет. Пациенты со скорбно-измождёнными лицами. И вот этот неистребимый запах – запах страдания.  Менее суток назад Михаил и не предполагал, что окунётся в эту атмосферу. Вкупе с последними новостями всё это его весьма удручало.
Ему пришлось долго и нудно объясняться с персоналом относительно того, кто он такой и почему его нужно пустить к больной такой-то. Наконец ему всё же разрешили пообщаться с ней минут пятнадцать, не более. Он облачился в халат, нацепил бахилы и вошёл в нужную палату.
Татьяна сразу, как увидела его, заулыбалась и поприветствовала его слабым голосом. Хоть и выглядела неважно: голова была забинтована, на лице ссадины, одна нога была полностью в гипсе и подвешена. Михаил подошёл, наклонился, чмокнул в щёку.
– Что, не ожидал меня такую увидеть? – спросила она, продолжая улыбаться, но улыбка её стала несколько вымученной.
Михаил присел рядом и положил на тумбочку сумку со всякими йогуртами и фруктами, которые он купил по дороге. 
– Да уж… никак не ожидал, – он сочувственно покачал головой, – угораздило же тебя!
Он про себя отметил, что Танька всё-таки молодец. Всегда была натурой живой, весёлой и никогда не унывающей. За что сверстники её любили и принимали в мальчишеской компании за свою. И даже сейчас не теряет оптимизма. 
Татьяна рассказала, что три дня назад поехала на своей «Ауди» на склад пиломатериалов. Совершенно обычная, рядовая служебная поездка, каких сделано сотни за долгие годы работы завхозом в строительной фирме. 
– И ты представляешь, – тут она перешла на заговорщический шёпот, – где-то от города километров пять отъехала, и тут такое… В общем, трасса пустая, а я издали вижу, как по встречке идёт мальчик. Я сигналю, а он не сворачивает, вообще не реагирует, и прямо по шоссе на меня шагает… Было пасмурно, дождь лил, как из ведра, я сначала не разглядела. А потом смотрю – Колька это! Понимаешь? Колька!
Её взгляд стал ошалелым. Михаил не верил своим ушам. Наверное, и он сейчас смотрел на неё так же.
– Ты не ошиблась? Может, показалось? – дрожащим голосом спросил он, отчаянно цепляясь за остатки здравого смысла.
– Миш, я сама в призраков никогда не верила. И галлюцинациями не страдаю, –  глухо ответила Татьяна. Улыбка с её лица исчезла. – Но тут я ошибиться не могла. И самое жуткое знаешь что? Когда до него метров десять оставалось, я разглядела… В общем, глаз у него не было. Пустые глазницы, а там чернота, понимаешь?
– Не может быть… – проговорил Михаил.
На большее у него не хватало ни эмоций, ни рассудка.
– Понимаю, что не может быть… Но я повторяю, что в здравом уме нахожусь. И тогда была, до аварии, и сейчас, хоть и голову ушибла. Я это не придумала. И ещё вот что… Он на меня смотрел! Он знал, что это я еду. Я не знаю, как, хоть и без глаз – но я совершенно чётко чувствовала, что он на меня смотрит. И словно хочет сказать что-то. Но я так перепугалась, что всякое соображение потеряла. На тормоз резко нажала и руль повернула одновременно.
– Я себе представляю… – выговорил Михаил. – Я сам не знаю, как бы себя повёл за рулём, если бы увидел такое.
– А на дороге мокро было, скользко, ну меня и занесло за обочину. Машина в кювет кувырнулась. Хорошо я пристёгнутая была и ехала одна. Но головой ударилась сильно. Очнулась только, когда меня спасатели вытаскивали. Оказалось, сотрясение мозга - к счастью, не сильное. Голень вот в придачу сломана, ключица и два ребра. Ну ещё легко, можно сказать, отделалась…  В любом случае тебе спасибо, что пришёл.
– Да… в общем не за что. Тебе спасибо, что прислала сообщение. Я просто должен был приехать. И в Леднегорск вообще, и к тебе… Знаешь, у меня тоже какая-то чертовщина в жизни началась. И она тоже связана с тем нашим походом в лес. И с Колькой… 
Михаил вынул из кармана полученный по почте рисунок, развернул и протянул Татьяне.
– Узнаёшь?
Татьяна вгляделась в изображение.
– Да, это ж Колька такие рисовал. Точно, его это рука… Откуда это у тебя?
– Кто-то прислал на днях в письме. Себя на конверте не указал.
– Ты думаешь, это… он? – в голосе Татьяны отчётливо зазвенел страх.
– Ничего пока я не думаю. Да и не знаю теперь, что думать. Я вообще-то тоже во всякое сверхъестественное не верю…  Но после всего, что случилось, а особенно после того, что ты рассказала… Тут, Тань, во что угодно поверишь!
– Теперь ты рассказывай, что у тебя случилось, – сказала она.
Михаил поведал про кошмары у сына и странный указатель, встреченный им перед городом. Не забыл и о том, что узнал вчера от матушки.
Татьяна слушала, не перебивая, и по выражению её лица было видно, что рассказ совсем её не успокаивает. Когда Михаил закончил, она через силу вымолвила:
–  У моей Ксюшки тоже такие кошмары начались. Примерно в то же время. И боится примерно того же… И знаешь, на что это похоже? На то, с чем мы тогда столкнулись! Ну, ты понимаешь, перед тем как…
Она осеклась, глядя Михаилу в глаза. Тот понимающе кивнул:
–  Да, я тоже об этом думал… Значит, и у Ксюши? Неспроста это началось одновременно. Что-то произошло, и это с той пропажей Кольки связано, сто процентов… Но почему именно сейчас, то есть недавно? Ведь прошло столько времени!
Татьяна тяжело молчала некоторое время, отведя взгляд в сторону. Потом вновь посмотрела на Михаила, и тот заметил, что глаза её влажно застекленели, подбородок и губы дрожали. Она, всхлипнув, произнесла упавшим голосом:
– Миш, кажется, я понимаю, в чём дело. Это я виновата! Мы обещали друг другу хранить это в тайне… И я молчала много лет. А пару месяцев назад всё-таки не выдержала, Нине Егоровне всё рассказала. Всё, что мы там видели. И вскоре это началось… 
И тут Татьяна расплакалась. Михаил первый раз за взрослую жизнь – да, похоже, вообще первый раз – видел её плачущей. Он сам был и напуган, и обескуражен.
– Да ладно тебе, Танюха, не реви, – попытался успокоить её Михаил. – Ну, рассказала, и что теперь? Думаешь, всё из-за этого? Да она тебе наверняка не поверила! И никто бы не поверил… Тем более через двадцать пять лет!
Татьяна замотала головой, вытирая слёзы.
– Я уверена, из-за этого. Мы прошлое как бы похоронили своим обещанием держать в тайне. Как бы закупорили, понимаешь? А я нарушила… И тем самым раскупорила. И теперь, оно, это прошлое к нам возвращается! И не только к нам, но и к нашим детям…
Она снова стала всхлипывать.
– Тань, – помолчав, тихо позвал Михаил. – А как Женька? С ним тоже что-то случилось?
Татьяна закивала сквозь слёзы. Понемногу упокоившись, она стала говорить:
– Случилось… Ну если по порядку… Ты же помнишь, он школу милиции закончил. У него поначалу жизнь складывалась более-менее удачно. Был участковым, потом в ГИБДД перешёл работать. Сначала инспектором, а потом дослужился до начальника районного отдела. Мы только на выпускных встречались, а так отношения не поддерживали после школы. Последнее время он выглядел неважнецки, прямо скажем. Что он стал пить, я давно знаю. Но что-то ещё его тяготило, или боялся он чего-то… Ну мне так показалось, во всяком случае. Мне он рассказал, что с женой они не ладили, года три прожили и развелись. А детей у него так и не было.
– А про наш случай вы вспоминали когда-нибудь? – спросил Михаил.
– Никогда не обсуждали… У нас с ним было что-то вроде негласного табу – об этом не говорить. Но последний раз, в феврале на вечере встречи выпускников, он меня в сторону отвёл и сообщил, что Колька ему часто видится во сне. Я аж опешила, я думала, что он забыл о том. Оказалось, всё он помнит…
– Так получается, это началось до того, как ты Колиной матери рассказала? – поторопился вставить Михаил. – Значит, твоё признание тут ни при чём!
– Не знаю, Миш, не знаю… Может, он ещё раньше меня кому-то рассказал. Мне кажется, ему это труднее, чем нам, было в себе держать. Особенно последнее время… Так вот, Женя сообщил, что незадолго перед тем ему Колька приснился. Якобы Женя стал у него прощения просить, что мы его там оставили… А Колька отвечает ему, что, мол, ничем ты помочь мне уже не можешь. Но вот одно доброе дело сделать всё же в твоих силах. Недалеко от города стоял дорожный указатель на деревню «Забытое», а в пятидесятых был убран, вроде как за ненадобностью. Можешь, говорит, ради нашей памяти его на старое место поставить. 
– Во дела! – протянул Михаил. – Так это Женька распорядился насчёт знака? Вот почему я раньше его не видел!
– Да, он приказал местным гаишникам своим. И в марте знак этот снова установили. Но Жене это мало помогло. Пить он не перестал. В апреле с работы уволился, я даже не знаю, выслужил ли он пенсию себе…  А в мае пошёл он на охоту, у него ж лицензия. Охотник и рыбак с юности заядлый. Вот как сезон открылся, так и пошёл. Один, как обычно. И не вернулся.
В горле у Михаила мгновенно пересохло.
– Что с ним случилось? – выдавил он, не узнавая своего голоса.
– Нашли его только через шесть дней… Вернее, труп его окоченевший под деревом. Далеко он зашёл – километров за тридцать. Вроде я слышала от его знакомых, острый сердечный приступ. И помочь было некому. Но инфарктником он никогда не был… Пил крепко – да. Но с сердцем, насколько я знаю, не было у него проблем.
Михаил ничего не мог сказать. Он только сидел и подавленно молчал. Новость обрушилась на него как каменная глыба.
– Миш, я думаю, он туда отправился, – тихо проговорила Татьяна. – Искал он то место. Потому что нашли его где-то там.
– Зачем ему это было нужно? – пожал плечами Михаил.
– Не знаю, может, хотел как-то исправить нашу оплошность… Это, конечно, только мои предположения… Но мне кажется, неспроста он именно в том направлении пошёл. 
Они помолчали. В палату заглянула медсестра, с недовольным лицом сигналя Михаилу: дескать, хватит уже!
– М-да, хреново всё это. И странно, очень странно… – Михаил поднялся. – Ладно, Тань, я пойду, пора мне… А со всем этим мы разберёмся. Обещаю тебе. Всё будет хорошо!
– Спасибо ещё раз, что навестил! – слабо улыбнулась она. – Береги себя!
– Непременно. Выздоравливай! – Михаил ещё раз поцеловал её в щеку и вышел из палаты.
На душе у него было ещё более скверно, чем перед посещением больницы. Вне всякого сомнения, с ними со всеми творилось что-то неладное. Нечто жуткое и непостижимое, не согласующееся со всем, что он знал о жизни. Оно надвигалось, ширилось и разрасталось.
Он вышел и долго сидел на скамейке в больничном скверике, так и этак прокручивая в голове разные мысли. Потом сел в машину и поехал.
Он решил совершить ещё один визит. К Колиной матери, Нине Егоровне.

5

Михаил не мог объяснить себе, зачем, собственно, к ней едет. Может, для того, чтобы её ещё раз морально поддержать. Может, самому найти поддержку. А может, узнать ещё что-нибудь, что поможет хоть как-то прояснить ситуацию.
Разговор со школьной подругой только подтвердил его смутные опасения. Над ним, над его семьёй, над Татьяной и её дочкой нависла какая-то угроза, и могла обрушиться в любой момент. Непонятно какая, но корни её были там. В том четвертьвековой давности страшном и загадочном случае в глухой чаще. В той тёмной и злой, не поддающейся осмыслению силе, с которой они тогда столкнулись. С чем-то таким не из этого мира.
Они по наивности полагали, что оно осталось в прошлом. Что может, это было просто общее наваждение, которое сгинуло навсегда. Но оно не было наваждением, оно просто затаилось до поры до времени, ожидая своего часа. И вот это время настало. Та неведомая сила настигла Женьку, добралась и до Татьяны и её шестилетней Ксюши. 
И сейчас угрожает его сыну. Не говоря уж о том, что его самого совершенно выбила из нормальной и спокойной жизни.
Одно было ясно: нужно что-то со всем этим делать. Но чем был этот источник опасности и что именно ему теперь делать, он по-прежнему не представлял.
Что же они оставили там, в прошлом? Чего они не сумели похоронить?
На него снова нахлынули воспоминания о том дне, когда они вчетвером пошли в лес. Куда их папы и мамы ходить им категорически запрещали.  Почему-то туда, за карьер, из взрослых никто за грибами не ходил.  Хаживали в других направлениях, а за карьером то ли грибы не росли, то ли одни болота дальше были, то ли ещё какая-то причина, неизвестная им, малолеткам. Ещё разные страшилки передавались между местными жителями из уст в уста: якобы в давние времена пропало там несколько человек из тех, кто отважился туда сунуться. А кто вернулся, те сначала долго блуждали, будто их морочил кто. Впрочем, те сведения были непроверенными. Просто слухи.
Как бы то ни было, родительские запреты, а тем более все эти истории только подстёгивали их ребяческое любопытство. У Мишки давно зудело желание сходить туда, посмотреть, что же там такого. И как только он поделился с друзьями своей заветной мечтой, сразу оказалось, что в своём исследовательском стремлении он не одинок.
Да, Колька и Танюха поначалу идти туда не хотели. Но эта Жекина подначка «Чё, зассали?» и его презрительная ухмылка переломили ход событий. Как оказалось впоследствии, роковым образом.
И ему, Мишке, по правде сказать, тоже было страшновато. Но выглядеть трусом в Жекиных глазах, и в Танькиных, да и в собственных, не хотелось. Чтобы оправдать эту вылазку, он высказал вслух предположение: а может, там найдём чего-нибудь интересное? Может, немецкую каску с войны? Или даже снаряд невзорвавшийся? Ведь находят же!
Колька прокашлялся и неуверенно произнёс: «Ладно, пошли, только ненадолго!» И Танька, неизменно предпочитавшая мальчишескую компанию, поддержала: «Тогда и я с вами! Пару часов погуляем, и назад».
В карьере было пусто – ни рабочих, ни обычных гудящих машин. Было воскресенье, никто не работал. Только один брошенный экскаватор сиротливо стоял на дне. Никто им не мог помешать перебраться на ту сторону.
Они прошли по дну огромной ямы, вырытой за десятилетия, добрались до противоположного края и полезли наверх. Здесь подняться на двадцатиметровую высоту оказалось гораздо труднее, чем в том месте, где они спускались. Склон здесь был круче. Ноги глубоко увязали в песке. Но не поворачивать же было назад! Когда они, помогая друг другу, выбрались и ступили на твёрдую землю, их охватило ликование. Смогли-таки!
Да оно того явно стоило.  Вид во все стороны был впечатляющий. Прямо перед ними расстилался пустырь, поросший чахлым кустарником. А метров через двести начиналась граница глухого соснового бора. Ещё одна часть мира, которую им предстояло познать.
Теперь их непреодолимо тянуло туда, где мрачно высился частокол матёрых вековых стволов. Какие тайны хранил это лес в своей глубине? Да, они были бы не настоящими пацанами, если хотя бы не попытались это выяснить.
Когда они ступили под кроны деревьев, лес уже не казался им таким мрачным. Под ногами был ковёр из пружинящего мха и сосновых иголок. Приятно пахло прелой листвой, янтарной смолой, грибной сыростью. Где-то неподалёку тихо журчал ручеёк. День был солнечный, иногда дул слабый ветер, раскачивая кроны, и это создавало прямо-таки магическую игру теней вокруг.
Всё кругом было великолепно. Они были счастливы. Возвращаться им уже не хотелось. Во всяком случае, не так скоро.
Побродив немного туда-сюда, покричав на все лады и насладившись восторгом от гулкого эха, они обнаружили еле заметную тропинку, блуждавшую между разлапистых корней и уходившую в глубину леса. Конечно же, им захотелось узнать, куда она ведёт, и они двинулись по ней гуськом. Впереди шёл Жека, размахивая подобранным прутом. Он всегда стремился быть впереди всех.
Беззаботные и радостные, они шли неизвестно куда, смеясь, болтая, подначивая друг друга, кидаясь еловыми шишками, срывая уже появившиеся ягоды черники. Никто из них не заметил, как тропинка, по которой они шагали, иссякла, как пересохший ручей. Они шли ещё некоторое время за Жекой, потом Танька остановилась и сказала: «Ребята, а мы тропу-то потеряли! Пойдёмте назад!» Колька отозвался: «Да, пацаны, уже хватит, давайте домой пойдём!»
И вправду, им уже пора было возвращаться. Они гуляли в лесу уже четвёртый час. Даже бесшабашный Жека должен был с этим согласиться. Но он по своей дурацкой привычке начал дразнить Кольку: «Чё, страшно? К мамке под юбку захотелось?» – и дальше в том же духе. Он всегда чуть что, начинал Кольку доставать. Тот, как обычно, надулся, засопел и ничего не ответил.
Они ещё некоторое время пробирались между елями и соснами куда глаза глядят, без всякой цели. Потом набрели на черничник с крупными, как на подбор, ягодами, и тут уж оторвались всласть. «Ну вот, а вы идти не хотели! – удовлетворённо промолвил Жека, облизывая синие губы. – Теперь можно и домой!»
Они повернули назад. Так им, во всяком случае, показалось. Но той тропы, которая завела их в эту глушь, не нашли. Сколько ни плутали они вправо и влево, та тропинка, на которую была вся надежда, не появлялась. Будто и не было её. Вроде бы они шли обратно в правильном направлении. Но вместо приятного ковра из сухих листьев под ногами возник предательски-мягкий сырой зелёный мох вперемешку с чавкающей жижей. Деревья стали редеть. Сосны и ели стали меняться на мелкий осинник. Местность становилась всё более болотистой. Похоже, они забрели не в ту сторону.
Колька и Таня начали роптать: блин, куда это мы зашли? Да и он, Мишка, всерьёз забеспокоился. На что Жека опять заявил: «Не ссыте, выберемся!»  И только когда путь им преградила обширная болотная топь, они поняли, что заблудились.
Такое было с ними в первый раз. Всё радужное настроение, с которым они заходили в лес, улетучилось. Теперь этот чужой и глухой лес показал им, кем они были на самом деле: маленькими, беспомощными детьми. С Жекиного лица слетела вся самоуверенность. Теперь он выглядел так же растерянно и жалко, как и остальные.
Они понимали, что надеяться, кроме как на самих себя, было не на кого.
Их охватила паника. Они спешно пошли прочь от болотины, и скоро почва под ногами снова стала твёрдой. Никто из них понятия не имел, куда они сейчас бредут и куда надо направляться, чтобы выйти наконец из этой чёртовой глуши.
День уже катился к вечеру, и солнце, как назло, зашло за тучи. А они продолжали беспорядочно блуждать, не в силах хотя бы сориентироваться и взять нужное направление. И лес стал каким-то неприветливым. Он обступал их со всех сторон жёсткими зарослями, сквозь которые приходилось с трудом продираться. На глаза им то и дело попадались уродливые коряги, сухостой с голыми, торчащими во все стороны сучьями, поваленные и вывороченные с корнями деревья. Земля становилась всё более каменистой, и стали встречаться сначала гранитные россыпи, а затем скалистые возвышения и огромные валуны, покрытые серо-жёлтой коростой лишайника. Местность стала совершенно незнакомой.
Это сейчас Михаил знал, куда их занесло в тот злополучный день. На север Западно-Карельской возвышенности, ближе к Костомукшскому заповеднику, то есть в противоположном от дома направлении. Однако почему они шли туда, а не на выход из леса – он и сейчас сказать бы не мог.
Они скитались по лесу целый день, уже начало смеркаться. Они прекрасно знали, что их дома хватились, что их наверняка уже ищут. Но что они, одиннадцатилетние несмышлёныши, могли поделать? У них, перепуганных и уставших, в головах билась только одна мысль: скорей бы найти дорогу домой, скорей выйти из проклятого леса, а там уж пусть их ругают, пусть наказывают как угодно, пусть они больше никогда не пойдут в этот лес. Но только бы выбраться!
Колька уже давно хныкал, скисла и Танька. Жека только мрачно молчал, плевался и изредка отпускал матерные ругательства, на которые был мастак. Он же, Мишка, тоже был близок к тому, чтобы расплакаться. Как он проклинал себя за то, что предложил эту дурацкую затею идти в лес!
И в довершение ко всему начал накрапывать дождь, всё сильнее и сильнее. На лес стали опускаться серые сумерки, было часов десять-одиннадцать вечера. Хорошо, что в этих местах летом белые ночи. Ну не такие, как в Заполярье, но, по крайней мере, не полная темнота, и ещё можно видеть вокруг. 
Только когда они промокли, вконец устали и совсем уже отчаялись, за деревьями глянул какой-то просвет. Они пошли в том направлении, и неожиданно глухая стена деревьев расступилась.  Их взорам предстала поляна, с цирковую арену размером. Трава на ней была почему-то блеклая и пожухшая, будто неживая.
В центре поляны стояла старая, чёрная от времени, покосившая бревенчатая избушка. А по всему периметру этой поляны были врыты в землю, как часовые, какие-то странные столбы. Высотой примерно в рост взрослого человека.
Подойдя поближе, они увидели, что часть из них деревянные, часть каменные. И на всех них – где вырезаны, где вытесаны контуры человеческих тел и некое подобие лиц. Но какие-то страшные они были, те лица. Как будто у злых персонажей из разных сказок и легенд.
Какое-то время они нерешительно стояли, поражённые зрелищем. Кому понадобилось строить в этом абсолютно глухом и безлюдном месте избушку? И что это за столбы такие жуткие?
Но любоваться этими изображениями ни времени, ни желания не было.
Жека заявил: «Надо оставаться ночевать здесь. А утром снова пойдём!»
Мысль была здравая. Ничего другого им и не оставалось. Уже становилось темно, и дождь лил всё сильнее. Какое-никакое помещение им сейчас было очень кстати.
Танька робко возразила: «А вдруг там кто-нибудь живёт?»
«Да кто в такой развалюхе может жить! – хмыкнул Жека. – Ты сама не видишь, что ли, что она заброшена?»
Эта избушка и вправду выглядела заброшенной. Они подошли поближе.
Всё выдавало запустение. Полуоткрытая дверь, висевшая криво на одной ржавой пет-ле. Полуразвалившаяся кирпичная труба над двускатной крышей, продавленной и поросшей мхом. В одном окошке осталось стекло, но в двух других стёкла были разбиты, и чёрные проёмы мрачно глазели на них.
И ни звука изнутри. Похоже, там никого не было. Но у Мишки в животе нехорошо ёкнуло. Что-то внутри него говорило, что не надо им туда заходить. Он поглядел на товарищей. Похоже, Колька с Танькой испытывали сходное чувство. Они в нерешительности остановились перед дверью.
«Ну чё встали-то? – сказал Жека. – Айда!» И потянул ручку прогнившей, трухлявой двери. Петля громко скрипнула.
Почему он, Мишка, не послушался своего внутреннего голоса и не убедил друзей? Надо было им всем бежать оттуда сейчас же, бежать без оглядки! Пусть в ночь, в этот промозглый лес, в темноту и неизвестность, но только подальше от этого места!
Но кто же знал?
Михаил и не заметил, как подъехал к дому Нины Егоровны.

6

Колина мать жила на окраине города, в деревянном доме с участком. Михаил сто лет не был у неё. Как-то после того случая он избегал встречаться с Ниной Егоровной. Хотя до того они с приятелями часто бывали в гостях у Кольки. Отца Колиного он помнил плохо, видел мельком пару раз. Тот работал вахтами где-то на севере и дома бывал не всегда. Да и жил он после выхода на пенсию недолго. Кроме Коли детей у них не было. Нина Егоровна осталась одна.
Михаил запомнил её как очень добрую и гостеприимную женщину. Когда бы они с приятелями ни заявились к Кольке домой и сколько бы их ни было, она усаживала их всех за стол и кормила чем-нибудь вкусным. Оладьи и блины у неё всегда получались отменные. Или угощала какими-нибудь конфетами, чаем с удивительно вкусным клубничным вареньем, которое варила сама. Михаил ни разу не слышал, чтобы она на кого-либо ругалась или просто повысила голос. Сына она называла не иначе как «Коленька». Вообще людей она любила, а детей в особенности.
Ему и тогда, и сейчас казалось чудовищно несправедливым, что эту замечательную женщину постигло такое огромное горе. И поскольку считал себя отчасти виноватым в том горе, старался с тех пор поменьше попадаться ей на глаза. За что тоже себя корил. Вот Танька – та молодчина, думалось ему не раз, – не то что я, навещает её, помогает. Однако пересилить себя не мог и держался от её дома подальше.
Но сейчас был другой случай. После всего, что он узнал, поговорить с Ниной Егоровной было необходимо. Главное, чтобы она оказалась на месте.
Ему повезло: он увидел её издали, подъезжая к дому. Она склонилась над землёй, что-то там ковырялась на своём участке. Надо сказать, участок её выделялся среди остальных  ухоженностью,  ровными грядками и аккуратными клумбами, на которых летом радовали чужой глаз яркие шапки ирисов и георгинов. И дома у неё неизменно царили порядок, чистота и уют. Она во всём была примером добросовестности.
Вот и сейчас, глядя на её старания, Михаил подумал, что потеря сына и мужа не изменили её отношения к миру. И, наверное, к людям тоже.
Он остановил машину, вылез, подошёл к ограждению, окликнул её по имени.
Она выпрямилась, обернулась, посмотрела внимательно и долго, видимо, не узнавая. Её голубые глаза с годами выцвели, в уголках собрались лучистые морщины. Она сильно высохла, поседела. Но взгляд её оставался всё таким же ясным и спокойным, каким он запомнился с детства.
Михаил добавил:
– Нина Егоровна, это я, Миша! Помните меня?
Она слабо, но приветливо улыбнулась:
– Миша? Ты? А я-то гадаю, кто это ко мне? Как ты вырос, изменился…
– Нина Егоровна, – через силу выговорил Михаил, – я с вами поговорить хотел… Про Колю и вообще… У вас найдётся время?
– Найдётся, найдётся, – закивала она. – Я ведь, видишь, одна, так что любым гостям рада. Заходи, милый, в дом, я сейчас.
Через пять минут они сидели у неё за столом. Нина Егоровна, как всегда, поставила самовар и стала выкладывать разную сдобу и варенье. Михаил мялся, не зная, с чего начать.
– А мы с Настей-то, мамой твоей, часто про тебя говорим, когда встречаемся… – ворковала Нина Егоровна, продолжая хлопотать вокруг стола. – А ты уж вон какой вымахал красавец! Не узнала бы…
Михаилу казалось, что в её словах проскальзывает горечь, – не могла она сказать того же про своего Колю. Это ещё больше смущало его.
– Знаете, Нина Егоровна, – наконец собрался он с духом, – я все эти годы не могу себе простить, что так получилось… Что Коля… там остался. А мы тогда… правду не рассказали. Как оно было на самом деле.
– Да что уж говорить… – она махнула рукой, присаживаясь напротив него. – Я и то уж давно смирилась. Что поделаешь-то? Ведь вы ещё были совсем дети. Ладно вам. Вот и Танюша всё тоже не успокоится… И Женя, пока жив был…
– Так вы знаете про Женьку? – воскликнул Михаил.
– Знаю… – вздохнула она, – как тут не узнать. И про Таню знаю, что она в аварию попала, давеча ходила к ней…
– Я тоже только что из больницы, навещал её, – сообщил Михаил.
Опуская лишние подробности, он передал содержание их с Таней разговора. Про то, что тревожило их всех последнее время. И про то, что это связано с той историей.
Нина Егоровна слушала его, не перебивая, потом подумала и тихо произнесла:
– Я не знаю, с чем вы там встретились. Но одно могу сказать. Это бесовское что-то, злое. Не от Бога. И вы это, сами не желавши, выпустили на волю. Так мне Коленька сказал. Он ко мне часто во сне приходит.
В другое время Михаил посмеялся бы, услышав подобное. Не был он никогда ни суеверным, ни легковерным. Даже по прошествии стольких лет он не мог для себя решить, как относиться ко всему, что случилось с ними в лесу. Но последние события могли заставить поверить кого угодно и во что угодно. Поэтому сейчас он ловил каждое слово Колиной матери. 
– Ещё Коленька говорил, что можно силу эту загнать назад… – добавила старушка. – Но для того надо через забытое пройти.
– Забытое? – переспросил Михаил. В течение последних суток это слово становилось всё более значимым.
– Да, вот так и сказал… Ещё, Миша, он говорил, иначе оно вас в покое не оставит… Вот видишь, что с Женей случилось! И с Таней…
Михаил не верил ушам. Происходящее обретало зловещие и узнаваемые очертания.
– Так что ж нам… то есть мне, делать-то, Нина Егоровна?
Сказал, а самому стало и смешно, и гадко: взрослый мужик, в здравом уме, и спрашивает совета у бабуси, что ему делать. Как ребёнок, честное слово!
– Больше ничего, Миша, не могу сказать… – она стала разливать чай в чашки. – Я тебя предупредила, а ты уж сам думай, решай… Ты ведь всегда сообразительным был пареньком.
Михаил сидел подавленный и растерянный. Отхлебнул из чашки. Ничего дельного в голову не приходило. Было ясно только то, что населённый, а может, и вовсе не населённый пункт со странным названием «Забытое» имеет непосредственное отношение к их общей проблеме.
Он спросил про село или деревню Забытое, но оказалось, что Нина Егоровна знает о том не больше его матушки.
– А как вы думаете, почему всё это только недавно началось? – продолжал он расспросы. – Вот, скажем, могло оно начаться из-за того, что Таня вам всё рассказала?
– Женя мне ещё раньше признался, – печально проговорила Нина Егоровна. – Сказал, что не может он этот секрет с собой в могилу унести. Что должен хотя бы мне рассказать, что там с вами произошло. И покаяться. Так, мол, ему легче будет.
– Так значит, Женька… – выдохнул Михаил.
Вот оно как. Татьяна была права. Он первый не выдержал.
– Я тогда подивилась: дескать, тебе ещё жить и жить, чего ты про могилу? Это мне пора думать, не тебе. А он, видимо, чуял, что недолго ему осталось... 
– И вы ему поверили? В смысле, про тот случай?
– Поверила, а почему не поверить? Ведь и Коленька стал ко мне являться неспроста… Ещё до Жениного рассказа изредка снился, но потом чаще. Мало ли чего на свете может быть. Да только верь не верь, а что-то нехорошее творится… И надо это как-то остановить.
– Если бы я хоть чуть-чуть представлял, что делать! – сокрушённо пробормотал Михаил.
Нина Егоровна посмотрела на него своим ясным и долгим взглядом.
– Женя сделал, что от него зависело. Тот знак поставил, что Коленька упоминал. Мне Женя так и сказал, что даже если хоть один человек в том Забытом остался, знак этот нужен. Ну и мне рассказал всё. По крайней мере, я буду знать. А мне это важно. Ну и Танечка тоже потом… Всё это время она ко мне приходила. Поддерживала, помогала мне, чем могла… Она мне как дочь стала. И её Ксюша мне вместо внучки… Что касается тебя, я ж говорю: решай сам. А что приехал, навестил меня, старуху, выслушал – спасибо.
– Да мне-то за что… Это вам спасибо, Нина Егоровна! Что приняли, поговорили, за чай. Я боялся, что вы и разговаривать со мной не захотите… И вообще спасибо за то, что зла на нас не держите. Это ведь из-за нас…
– Перестань, Миша! – вздохнула она. – Так получилось, и никто не виноват. Теперь тебе о другом надо думать… О себе, о семье своей.
– Да, вы правы… – сумрачно выговорил Михаил, глядя в опустошённую чашку.
Он вынул из кармана Колькин рисунок, положил на стол и разгладил.
– Вот, кто-то мне послал. Коля нарисовал.
Нина Егоровна печально улыбнулась.
– Да я тебе его и послала.
– Вы? – воскликнул Михаил вне себя от удивления.
– Просто не знала, как тебе дать знать…  Рисунок от Коленьки вот у меня сохранился. Ну я адрес твой спросила у Насти и послала. Чтобы ты догадался, что с вами четверыми это связано. Теперь ты знаешь.
– Теперь знаю… Моя очередь что-то сделать. Знать бы, что!
Михаил поднялся, поблагодарил ещё раз Колину мать за угощение. Потом попрощался и вышел. На дорогу он услышал от неё то же, что и от Тани: пожелание беречь себя.
Он сел в машину и поехал домой.
От разговора с Ниной Егоровной ему стало немного легче. Кое-что вроде бы стало яснее, встало на свои места. Но только детали. А общая картина происходящего по-прежнему выглядела дурным сном, и проснуться он никак не мог.
У него оставалась одна зацепка – то самое Забытое. Этот указатель встретил его по возвращении сюда, в Леднегорск. Сначала он не придал тому значения. Но всё показывало, что знак оказался там не случайно, и он был важной деталью во всей этой пугающей неразберихе.
Тот дорожный указатель был зацепкой, которая должна была ему подсказать, что делать. Или привести туда или к тому, что ему было сейчас необходимо.
Как там она передала ему Женькины слова? Если хоть один человек там остался, знак этот остаётся нужен.

7

«Эх, Женька… Уже и его нет, – тяжело думал Михаил, выруливая на проезжую часть. – Я так рассчитывал с ним встретиться…  А теперь уже никогда!»   
Зачем он туда попёрся – в ту глушь, где нашёл свой загадочный конец? Что он намеревался предпринять? Разыскать ту избушку?
Ну, допустим, нашёл бы, хотя вряд ли. И дальше что?
Но, по крайней мере, Женька что-то попытался сделать. Он всегда активный был, подвижный, крикливый. Вечно ему куда-то бежать надо было, что-то делать, с кем-то спорить. И казалось, ничего он не боялся. Всюду лез первым. Задиристый был, дрался чаще других. Своенравным рос пацаном, старшим дерзил. Учиться не любил, предпочитал спортивные игры и всякие авантюры. Не сказать, что отпетый хулиган, но замашки хулиганские у него определённо имелись. Да и посильнее был их с Колькой. Поэтому и верховодил в их компании. Как модно нынче говорить, был неформальным лидером. 
До тех пор, пока была эта компания. После того кошмара Женька тише стал и задумчивей, как будто пришибло его чем. И уже таким оставался до окончания школы. И между собой они уже меньше общались. Этот страшный общий секрет словно наложил тяжёлую печать на их отношения, да и на всю их дальнейшую жизнь.
Колька – тот совсем другой был парнишка. Малорослый, худенький. Можно сказать, щуплый. Белобрысый, с тихим голосом. Немного боязливый, скромный и даже где-то застенчивый. Мечтательный, рассеянный, замкнутый немного. Часто о чём-то своём думал. Вот это ещё у него было увлечение – рисование. И очень добрый был, как мать. Женькино лидерство признавал, хотя имел своё мнение по разным пацанским вопросам. И почему-то ему интересно было водиться с ними, Мишкой и Жекой, ну и с Танькой заодно. Наверное, не хватало ему мальчишеского задора, которого в этой компании получал с лихвой. И почему-то его, столь непохожего на них, они тоже принимали за своего. 
Он, Мишка, был между ними как бы посередине. Мирный, дружелюбный, ко всем доброжелательный. В том возрасте он немного тучноват был, рыхловат, этакий добродушный увалень. Не особенно спортивный, по поводу чего над ним подтрунивали постоянно и Жека, и другие одноклассники. Хотя за себя мог постоять, если что. Это Кольку мог обидеть почти любой из сверстников. Но не обижали, потому что знали, что в этом случае придётся иметь дело с Жекой. Тот за Кольку всегда вступался, хоть и сам его дразнил. А ещё Мишка отличался от них тем, что хорошо успевал в школе. За что тоже периодически подвергался Жекиным насмешкам.
Ну и Танька – весёлая, смешливая, общительная, всегда готовая поддержать компанию и идти хоть на край света, лишь бы было интересно.
Мишка был в их компании идейный вдохновитель и выдумщик, Жека – организатор и командир, Танька – душа компании и неиссякаемый источник оптимизма. Такое у них было негласное распределение ролей.
Ну а Колька… даже и сейчас Михаил внятно не сформулировал бы, какая роль у Кольки была в их маленьком дружном коллективе. Наверное, вроде как свидетель и летописец их подвигов. Нет, не то… Скорее, хранитель чего-то невыразимого, общего и важного для них, что интуитивно понимали они все, и что скрепляло их четвёрку.
И вот они, такие разные, стояли на пороге странной покинутой избы, затерянной в этой глухомани далеко от людей. Жека, как всегда, выступил первооткрывателем. Он решительно открыл дверь и шагнул за порог. Они последовали за ним.
Их глазам предстала одна комната, без стен, без перегородок. Никого действительно не было, и, судя по всему, не было давно. Дощатый, с зияющими щелями пол был покрыт только парой истлевших, рваных половиков неопределённого цвета. Почти посередине стояла печка из красного кирпича, уже местами раскрошившегося. Вдоль двух стен вытянулись лежанки, грубо сколоченные из чурок и досок. У окошка, того, которое уцелело, стояли стол, покрытый выцветшей облезлой клеёнкой, и пара табуреток. Всё это было деревянное и столь же незатейливо сделанное.  Напротив, у другой стены, располагался древний шкаф, состоящий из нижней тумбы с двустворчатой дверцей и нескольких полок над ней.  На полках стояли немногочисленные грязные миски, плошки, пустые и закопчённые стеклянные банки. Ещё рядом со шкафом стоял тяжеловесный старинный сундук, закрытый массивной откидной крышкой. Другой мебели и утвари не было.
Минуту они расхаживали, разглядывая убогий и мрачный интерьер.
«Не фонтан, но переночевать можно! – заключил Жека. – Повезло нам!»
«Ребята, а это что?» – сказала Танька, показывая на что-то в углу прямо за печкой. Сразу они этого не заметили.
Они подошли, столпились. Здесь в полу был квадратный люк, и он был закрыт крышкой из необструганных брусьев, скреплённых железными полосами. Крышка была прикреплена к железному кольцу, вмонтированному в пол, с помощью ржавой, внушительной на вид скобы и столь же ржавого массивного замка. И ещё сверху крышка была крест-накрест заколочена двумя толстыми досками. 
«Наверное, погреб», – предположил Мишка. 
«Ясен пень, погреб! – хмыкнул Жека. – Вот только почему в избе? И чего они там спрятали?»
Да, это было любопытно. Они некоторое время постояли рядом, обсуждая, чего там может быть. Но скоро им это надоело: они чертовски устали, уже хотелось и есть, и спать. И холодно им было, промокли под дождём и озябли, и никак не могли согреться.
Заглянув в топку печи, они обнаружили там несколько обгоревших поленьев и гнутую увесистую кочергу.
«Класс! – сказал Жека. – Щас истопим печку и согреемся!» 
Как и Колька, Жека жил в деревянном доме и с печкой обращаться умел. 
В сундуке, который они с трудом открыли, были только старые шмотки: какие-то заношенные кофты, фуфайки, драные берестяные лапти, валенки, пара дырявых резиновых сапог. Но и это было хорошо: кое-что из этого на растопку годится.
Обшарив весь шкаф в поисках чего-нибудь съестного, ничего, кроме крупной соли в банке, не обнаружили. Там была только всякая рухлядь. Подобие посуды, до отвращения замызганной, да ещё несколько странного вида глиняных статуэток. Ещё нашли пару оплывших, толстых стеариновых свечей, что тоже их весьма обрадовало.
«А зажигать чем будем?» – задал Колька отрезвляющий вопрос.
«Во видал?» – Жека достал из заднего кармана штанов смятую пачку «Беломора», а из неё спичечный коробок. Жека уже покуривал, воруя спички и папиросы из дома или выпрашивая у пацанов постарше. Он и Мишке с Колькой порой предлагал, но они отказывались – это было уж слишком, так обоим казалось.
Но сейчас эта его продвинутость могла сослужить им хорошую службу.
Коробок открыли – к счастью, спички не успели намокнуть.
«Ну ты, Жека, молодец!» – сказал тогда Мишка с оттенком восхищения в голосе.
«А ты думал! – довольно ухмыльнулся тот. – Со мной, чуваки, не пропадёшь! У меня ещё вот что есть!» И с этими словами вытащил из другого кармана складной перочинный ножик.
Ну, этот ножик – предмет его гордости и их мальчишеской зависти, он и раньше им демонстрировал. Но сейчас он мог доказать, что таскает его с собой не только понта ради.
Жека сноровисто настрогал лучин от полена, а они тем временем собрали около дома всё, что может гореть. Положили в печку валенки, лапти. Пламя быстро охватило дрова, весело затрещало, отбрасывая в полутьму избушки карминовые отсветы. Быстро обнаружилось, что печка старая: из щелей полез едкий дым, от которого они стали чихать и кашлять. Однако заслонка была открыта на полную, да и сквозь окна без стёкол и неплотную дверь комната проветривалась.
Скоро тяга установилась, печь перестала дымить так сильно, приятно загудела, и от неё пошло живительное тепло. Снаружи совсем стемнело, дождь продолжал шелестеть по земле, барабанить по стенам и крыше. Но уже вроде было не всё так плохо. Они сидели полукругом у печи, всё ещё дрожа, прижавшись боками друг ко другу, слушая уютных треск горящих дров,  обсыхая и нежась в тёплых волнах, исходивших от неё.  Жека сидел ближе всех, периодически открывая дверцу печи, подкидывая собранные под крышей сучья и деловито шуруя кочергой.
Одну из свечей они тоже зажгли и поставили на стол, прикрепив в лужице застывшего стеарина. Свеча мерцала, мягко освещая близлежащее пространство и их лица;  попадало немного света и в дальние тёмные углы. И это было так таинственно и так здорово.
Избушка уже не вызывала такой непонятной опаски, как вначале. По крайней мере, у него, у Мишки. Да вроде и Колька с Танюхой поуспокоились немного.
Им ни о чём не хотелось думать и говорить. Хотелось просто сидеть вот так, убаюканными созерцанием живого огня, греться и молчать. И они сидели. Свечка догорала, прогорели уже и дрова, рассыпались в багрово мерцающие угли.
«Ох и влетит же нам», – меланхолично заметил Мишка, нарушив общее молчание. 
«Мои предки так меня точно убьют», – отозвалась Танька со вздохом.
«А моя не будет ругаться, – подал голос Колька, – но переживать будет сильно».
«Да ладно, ерунда, – отозвался Жека. – Не убьют! Мы чё, маленькие? Выспимся, а завтра пойдём домой».
Они посидели ещё немного. Веки уже слипались. Да и есть очень хотелось. Хорошо они хоть ягод успели поклевать. Мишку вдруг осенило. Словно чёрт его за язык дёрнул.
«Слушайте, ребята, – сказал он, – а что если в погребе этом что-нибудь есть? Ну, в смысле пожрать? Или вообще что-то интересное? Может, залезем туда, а?»
«Как туда залезешь? – хмыкнул Колька. – Ты видел, как там закрыто?»
Он, пожалуй, был прав. Но попробовать-то им никто не запрещал!
Жека, естественно, его, Мишкино предложение поддержал.  Он тут же сказал: «А чё? Взломаем как-нибудь! Только утром. Сейчас уже спать охота». 
Расстелив на топчанах найденную старую одежду, они легли по двое: на одних Жека с Танькой, на других он с Колькой.
Кроме Мишки, все быстро заснули. Мишка ворочался с боку на бок, слушая ровное сопение своих друзей и редкую уже дробь дождя по крыше.
Всё же что-то неуловимое не давало ему покоя. Какой-то тревожный колокольчик тихо, но постоянно звонил ему изнутри. Одно время этот колокольчик было затих, когда они сидели перед печкой, но сейчас зазвенел снова. Тихо и настойчиво.
Он уже было начал погружаться в вязкое сумеречное пространство сна, когда ему что-то послышалось. Он вздрогнул, открыл веки. Поднял голову, прислушался. Ничего. Показалось?
Его сознание стала вновь заволакивать тяжёлая дремота, как вдруг до него опять донёсся какой-то непонятный звук. Похожий на приглушённый, протяжный то ли вой, то ли рёв.
Он доносился как будто из-под земли. Из того угла, где был погреб.
Мишка почувствовал, как его охватывает дрожь. Сердце заколотилось как бешеное. Он лежал, накрывшись с головой старым пыльным ватником, и трясся всем телом. Он не мог ни пошевелиться, ни издать звук. Хотя у него было дикое желание вскочить, заорать, растолкать, разбудить всех. И бежать. Тикать отсюда что есть мочи без оглядки. Но он знал, что не сможет себя заставить.
Друзья мирно спали и ничего не слышали.
Скорчившись калачиком, Мишка напряжённо вслушивался. Но из того угла звук больше не доносился. Мишка пролежал так ещё минут двадцать, не двигаясь и почти не дыша. Жека пару раз ворохнулся, что-то пробормотал во сне, Колька почмокал губами. Капли дождя продолжали мерно стучать за окнами.
Может, и вправду показалось?
Мишка вздохнул несколько раз, осмелев, перевернулся, вытянул шею, посмотрел туда. Всё было тихо. Он поворочался ещё немного. Наконец усталость взяла своё, и он начал засыпать…
Встрепенулся и потряс головой. Вот чёрт, чуть не задремал за рулём!
Он уже подъезжал к матушкиному дому.
Не прошло и двух дней, как он приехал в родной город отдохнуть. А чувствовал себя совершенно вымотанным.

8

Вечером он сообщил жене и детям, что разыскал старых друзей и собирается с ними махнуть на рыбалку к дальним озёрам. Денька этак на три. Новость была встречена Мариной без горячего одобрения, но с пониманием. Всё-таки и супругам надо иногда ненадолго отдохнуть друг от друга, и детям от родителей, и наоборот.
Настя запросилась было с ним, но он категорически отказал.  Мол, поход дальний и трудный, и неинтересно тебе будет там, доча. Лучше тут останься, бабушке помоги по хозяйству.
Матери, конечно, он сказал другое. Что идёт в с товарищами в поход, в сторону той самой деревни Забытое. Туда дальше и озёра есть, и рыба там, говорят, водится в изобилии. И что может, в той деревне найдёт он хотя бы частично ответы на вопросы, которые беспокоили и его, и матушку. Потому что отмахиваться от них невозможно, а откладывать их на потом бессмысленно. А может, даже и опасно.
Насчёт деревни – это была правда. Туда он решил поехать после разговора с Татьяной. И именно затем.
Но не всё из сказанного было правдой.
Во-первых, не было никаких товарищей. Он собирался туда один. Для такого дела он мог попросить в компаньоны только Женьку. Он бы так и сделал, будь тот жив. А другие были ему не нужны.
Во-вторых, неизвестно, что его там ждало. И что он будет делать дальше, в зависимости от того, что ему удастся узнать.
И в-третьих, самое главное: он не знал, когда вернётся. Потому дал себе три дня времени.
Он даже не был уверен, вернётся ли вообще. Поэтому и сказал матери, что путь будет лежать через Забытое и дальше на северо-запад. Чтобы в случае чего знали, где его искать.
Утром Санька опять пожаловался, что его мучили ночью кошмары. Всё то же самое: к нему подкрадывалась темнота, и в этой темноте скрывалось что-то злое.
Марина была встревожена и расстроена, к ней вернулась озабоченность состоянием сына.
«Ещё ты куда-то поедешь!» – с укором сказала она мужу.
Если бы только она могла догадываться, что и едет-то он как раз затем, чтобы найти способ прекратить это.
Михаил, как мог, успокоил её и сына, наговорил общих слов, что всё это ерунда и скоро пройдёт, а он скоро вернётся. И вообще, что всё будет замечательно.
Но его собственная внутренняя тревога только возросла. Санькин сон подтверждал то, что проблема не отступает. И что он прав в своём намерении. Нужно ехать немедленно.
Он наскоро собрал рюкзак, положив в него для дальнего похода всё необходимое. Не более, чтобы не утяжелять ношу. Как знать, насколько далеко его занесёт на сей раз?
Поцеловал на прощание родных и вышел из дома. Сотовый, конечно, был у него с со-бой. Но он понимал, что там, куда он собирался, телефон будет, скорее всего, бесполезен.
Михаил сел в свою «Ладу» и поехал. Виды Леднегорска замелькали перед ним: старые улочки, новостройки, дымящие трубы комбината вдалеке. С другой стороны блестит зеркальная гладь Лексозера. А вот и снова песчаный карьер. Тот самый карьер. А за ним – мрачный, густой, высокий лес. Будто ничего и не изменилось с тех пор…
Карьер остался позади. Михаил уже выехал за черту города. Михаил добавил газу, ветер туго засвистел в ушах, деревья по сторонам шоссе проносились с сумасшедшей быстротой. Вон уже и знакомые бензозаправка и придорожное кафе.  Михаил подъехал, залил полный бак. Кто знает, сколько ехать придётся?   
Снова завёл двигатель и отправился дальше. Вот он, указатель с таким странным и многозначительным названием «Забытое». Когда Михаил увидел его в первый раз, то и предположить не мог, что скоро вернётся к нему. И что на этой развилке решается что-то важное в его жизни, да и в жизни близких и дорогих ему людей.
Он свернул вправо, съехал с трассы на грунтовку. Дорога, плавно изгибаясь, вела в лес. Туда, где осталась часть его жизни.
Через пару минут его «Лада-Калина» уже тряслась по неровностям лесной просёлочной дороги. Деревья плотно обступили её с обеих сторон, задавая только одно направление: вперёд. В тревожную неизвестность.
Картины прошлого ярко и живо, как в кино, с новой силой стали вспыхивать в его сознании. Его память вернулась в то утро, когда они вчетвером проснулись. И обнаружили себя не в своих кроватях дома, а в странной заброшенной избе, давшей им какой-никакой приют на ночь.
Утро было солнечное, птицы где-то весело чвиркали, и только капли, блестевшие на листве, напоминали о вчерашнем дожде. И всё было бы и дальше не так плохо, если б они просто оставили это неприветливое место и пошли искать дорогу домой. Но есть очень уж хотелось.
Вдобавок к тому Жека вспомнил, что они ведь хотели забраться в погреб и посмотреть, что там.
Мишка очень надеялся, что Жека наутро забудет про затею, которую он же, Мишка, и придумал накануне. Но тот не забыл.
Ведь он спал крепко и не слышал того, что слышал Мишка. Да и не так просто было отговорить Жеку от возможности поучаствовать в очередной авантюре.
«Ну что, чуваки? – Жека обвёл компанию взглядом. – Будем ломать?»
«Да мы замучаемся ломать!» – прогундосил Колька. Ему-то меньше всех грозили репрессивные меры со стороны родителей, но, видимо, домой он хотел больше всех.
«Жека, а может, ну его нафиг, этот погреб? – сказал Мишка. – Сдался он нам!»
«Э, ты чё? – Жека возмущённо уставился на Мишку. – Сам вчера толкнул идею, а теперь в кусты?!»
Мишка помялся пару секунд и наконец решился.
«Вы ночью… ничего такого не слышали?» – осторожно спросил он.
«А чего мы должны были слышать? – ехидно усмехнулась Танька. – Как ты пукаешь?»
Жека глумливо заржал, Колька хихикнул. Глядя на их реакцию, Мишка подумал, что его ночные страхи выглядят сейчас смешно. Наверно, ему и вправду послышалось.
«Да я вроде чего-то такое странное слышал… – неуверенно сказал он. – Из погреба. Будто завывал кто».
Жека с Танькой опять обидно засмеялись, Колька тоже усмехнулся, но как-то настороженно.
Мишка чувствовал себя полным дураком.
«Да это я так... – смущённо пробормотал он, – может, мне почудилось просто».
«Никого там нет! – уверенно заявил Жека. – А пожевать, вправду, вдруг найдём чего? Надо посмотреть, пацаны. Может, мы ещё долго будем по лесу бродить».
Аргумент выглядел разумным. Гораздо разумнее, чем его, Мишкины, непонятные опасения.
Танька поддержала Жеку полусерьёзно-полушутя: «Мы же советские пионеры! А советские пионеры ни в бога, ни в чёрта не верят. И никого не боятся!»
«Ладно, попробуем… – согласился Мишка. – Вот только чем? Ну, доски выдерем, а замок?»
«Сначала с досками разберёмся», – сказал Жека, подбирая с пола у печки кочергу.
Он просунул её конец под верхнюю доску – одну из тех, которыми была заколочена крышка погреба, – и стал действовать ей как рычагом. Мишка с Колькой помогали, ухватившись снизу. Им пришлось изрядно поднатужиться, прежде чем удалось со скрежетом оторвать доску – прибита была хорошо, гвоздями размера «сотка». И вторая поддалась не легче.
Но теперь предстояло самое трудное – открыть замок. Они ещё раз тщательно обшарили все закоулки в комнате, надеясь найти ключ, но тщетно. Словно кто-то позаботился о том, чтобы погреб нельзя было просто так открыть.
Потом Жека принялся лупить кочергой по скобе и по дужке замка. Не помогло. Подцепить скобу кочергой, чтобы её выворотить, не получалось: скоба плотно прилегала к крышке и была привинчена шурупами.  Тогда Мишке пришла в голову мысль: ведь есть ножик! Можно попытаться выкрутить шурупы, действуя ножом, как отвёрткой. Но и это не получалось: лезвие соскальзывало, головки шурупов не удавалось повернуть даже на чуть-чуть. 
В конце концов Жека придумал способ: просто расковырять древесину досок рядом со скобой. Это было долгое и нудное занятие. Их даже охватил азарт: открыть погреб стало для них чем-то вроде вызова. «Пацаны мы или нет?» – бросил Жека по этому поводу. Даже Колька, который и  нож-то такой, наверное, первый раз в руках держал, увлечённо скрёб сосновую доску. Сменяя друг друга, общими усилиями они за полчаса выскоблили ножиком вокруг скобы углубление, в которое уже можно было просунуть кочергу.
Когда наконец скоба с треском выломилась из крепления, она были готовы прыгать от радости. Всё-таки они были уже не дети: и печку сами натопили, и запоры на крышке погреба смогли победить. Радость от своей маленькой победы переполняла их.
Советские пионеры с любой трудностью справятся!
Жека взялся за дверную ручку, привинченную к крышке, и дёрнул. Крышка дрогнула, но не поднялась.
«Ух ты, какая тяжёлая! – прокряхтел он. – Ну-ка, помогайте!»
Они с Мишкой продели через ручку Жекин ремень, и, ухватившись за его концы, потянули вдвоём. Край крышки приподнялся. Колька просунул конец кочерги в образовавшуюся щель и налёг на другой конец. Они потянули ещё.
Раздалось протяжное «кр-рак!», и крышка распахнулась, отрыв чёрный квадратный зев люка. На них сразу пахнуло гнилой сыростью, плесенью и ещё чем-то неприятным.
У края люка виднелись концы приставленной деревянной лестницы со ступеньками-перекладинами. Она уходила в непроглядную темноту.
«Есть! – воскликнул Жека. – Танька, тащи сюда вторую свечку!»
Ещё не поздно было захлопнуть эту крышку обратно и заколотить её досками, как было. Или не заколачивать, бросить ко всем чертям. Но, во всяком случае, бежать отсюда, бежать со всей мочи, чтобы никогда больше сюда не возвращаться и забыть об этом месте навсегда. Было ещё не поздно.
И это было самое лучшее, что они могли в тот момент сделать.
Мишкино сердце болезненно сжалось, а в животе у него судорожно свело. Ему вспомнились ночные звуки. Его охватило отчётливое чувство, что им туда спускаться нельзя. Примерно то же, когда они стояли перед входом в избушку.
Но сейчас это чувство было гораздо острее.
Он поглядел на Кольку. И прочитал на его лице выражение того же, что чувствовал сам. Колька тоже не хотел туда лезть. 
«Пацаны, кто со мной? –  с вызовом сказал Жека, зажигая свечу. – Танька, ты наверху оставайся. Мало ли что». 
Мишка собрался с духом и выдавил через горло, ставшее вдруг непослушным и сухим: «Я за тобой, Жека. А Колька пусть тоже остаётся. Чего всей оравой-то лезть?»
И посмотрел на Кольку. Тот быстро кивнул: мол, спасибо, что сказал за меня.
«Ну, давай», – Жека пожал плечами. Он взял свечу в левую руку, ступил на верхнюю ступеньку, и, держась за лестницу правой рукой, начал спускаться.

9

Поглощённый воспоминаниями, Михаил не заметил, как стена леса, окаймлявшая грунтовку, стала понемногу редеть. Всё чаще попадались среди сосен берёзы и кусты можжевельника. Чаща немного отступила от дороги, а сама дорога полого пошла на возвышение.  Почва под колёсами становилась твёрже, мягкий чернозём постепенно менялся на какую-то более плотную минеральную породу. Если верить указателю, пункт назначения должен был появиться скоро.
Только вот конечный ли?
Машина въехала на пригорок, и за верхушками сосен Михаил разглядел недалеко, впереди по курсу, чёткие очертания крыш. Через несколько минут после спуска «Лада-Калина» вынырнула из зарослей на широкое пространство, покрытое редким перелеском. Вокруг этого пространства, насколько хватало глаз, высились всё те же сплошные леса. Похоже, здесь автомобильная дорога заканчивалась.
Да, здесь приютилась деревня. Небольшая – всего десятка полтора домов, беспорядочно разбросанных вдоль обоих берегов узенькой извилистой речки. Скорее хутор. Что это за речка, откуда и куда течёт, Михаил понятия не имел. В здешних местах было великое множество таких вот речушек без названия, впадающих в столь же многочисленные мелкие и крупные окрестные озёра, или вытекающих из них. 
Через речку был перекинут деревянный мост, по виду уже довольно ветхий. Человек пройдёт, и лошадь с телегой может, выдержит, а на машине как-то рискованно. Да и некуда уже. Он приехал туда, куда намеревался.
Михаил остановил машину у берега. Вышел, огляделся.
Похоже, деревня полностью оправдывала своё название.  Признаков присутствия людей не наблюдалось. Обычно, когда подъезжаешь к деревне, местные собаки начинают брехать, ещё издали заслышав или почуяв незнакомцев. Конечно, если деревня обитаема.
А тут царила мёртвая тишина. Никого не видно и не слышно. Ни людей, ни животных, ни одного дымка из трубы. И дома выглядели так, что насчёт обитаемости у Михаила не было никаких сомнений. Да, судя по всему, никто тут уже не жил. Причём давно.
Михаил подошёл к ближайшей избе, постучал. Никто ему не ответил. Дверь была не заперта. Открыл дверь, окликнул – тишина; зашёл внутрь – никого. Во второй избе то же самое. И в третьей. И во всех остальных на этой стороне речки.
Обойдя все избы, он стоял, смотрел в пустые окна, и чувствовал себя идиотом.
«Забытое ждёт… Ну, вот дождалось оно меня, я здесь, и дальше что?» – с тоскливой злостью подумал он. 
Мысль о том, чтобы обыскивать все дома в поисках какой-нибудь подсказки, зачем его привела сюда судьба, вызывала у него отвращение. Копаться неизвестно зачем в чужом брошенном барахле… Не говоря уже о том, что это могло занять не три дня, а куда больше времени. 
Не особенно на что-то надеясь, он перешёл по мостику на другой берег.  Его глазам предстала та же удручающая картина. Безлюдье, безмолвие и запустение. Зайдя в одну избу, в другую с тем же результатом, он уже собрался было пойти назад, сесть в машину и тронуться в обратный путь. Как вдруг его кто-то окликнул.
Михаил, вздрогнув, обернулся. Неподалёку, опираясь на суковатую палку, стоял высокий старик, одетый в домотканую белую рубаху навыпуск, бесформенные штаны из такой же ткани и кирзовые изношенные сапоги. Лет ему, судя по всему, было много: кожа на лице была огрубелой и сморщенной, длинные волосы, борода и усы, некогда чёрные, были почти полностью седыми. Но его тёмные глаза, смотревшие из-под тяжёлых набрякших век и кустистых бровей, были живыми и внимательными.
– Ты, наверное, ко мне, мил человек? – хриплым, густым голосом спросил дед.
Михаил так обрадовался, что встретил хоть кого-то, что на некоторое время  лишился дара речи. Тем более появление этого странного древнего старца было таким неожиданным.  Михаил и не заметил, откуда он взялся и когда успел подойти.
– Здравствуйте…  Да, наверное, к вам…  Хотя не то чтобы именно к вам… точно не знаю, я Забытое искал… –  заговорил было Михаил и поймал себя на мысли, что опять выглядит по-дурацки. А действительно, кого он тут искал? И как это было объяснить незнакомцу?
Дед понимающе кивнул.
– Да больше не к кому. Я тут один живу.
– Один? – удивлённо переспросил Михаил.
И в памяти у него снова всплыли Женькины слова о том, что указатель на Забытое нужен, пока тут остаётся хотя бы один житель.
– Уж лет пятнадцать, как один остался, – неспешно проговорил старик. – Остальные кто уехал, кого уж нет… Так что, ежли ты не заблудился, мил человек, то, стало быть, ко мне.
– Ну, получается, что к вам, – улыбнулся Михаил. – Меня Михаил зовут, а вас как?
– Можешь звать меня Прокопыч, – сказал старик, – так ко мне все здешние обращались. Я уж привык. А имя моё тебе знать ни к чему. И давай, раз ты ко мне, это городское «выканье» оставь. У нас тут по-простому принято. Пошли ко мне в дом, там потолкуем.
– Хорошо, как скажете… как скажешь, – кивнул Михаил.
Этот необычный старец как-то сразу расположил его к себе. Определённо было в нём нечто магнетическое. Михаил вдруг понял, кого же Прокопыч ему напоминал. Так выглядели волхвы на иллюстрациях старых книжек про древнюю Русь. Само по себе выглядело чудом, что подобные персонажи сохранились в наше время.
Он последовал за Прокопычем. Да, один из домов выглядел как-то немного более ухоженно, чем остальные – это его оказался дом. Да и внутри, как Михаил отметил, переступив за порог, жилище своё старик содержал в чистоте и порядке.
Обстановка внутри дома была небогатая. Всё как в обычной избушке, каких тысячи по деревням и сёлам на русском Севере. Пол из крашеных досок. Печь, полати, рукомойник, стол с лавками. Громоздкий комод с выдвижными ящиками. Огромный старинный сервант. На полках всевозможная домашняя утварь. На стенах старые фотографии в рамках за стеклом. Мерно тикающие ходики с гирями, маятником и кукушкой – наверное, такие же древние, как и хозяин дома. В углу над столом  образа с лампадкой.
Единственный необычный элемент в этом нехитром антураже – развешаны были по стенам тут и там пучки разных сушёных растений. Михаил стал разглядывать их. Какие-то были известны ему, какие-то он видел первый раз. Вообще, с того момента, как он въехал в Забытое, он будто попал в другой мир, существовавший вне времени и по каким-то своим законам.
– Что, занятно? – усмехнулся дед. – Я травник потомственный. И знахарь. Садись давай! 
Вон оно что… Знахарь! Михаил, несколько обескураженный, присел на лавку у стола, покрытого цветистой скатертью. Прокопыч устроился напротив него. Да, судя по всему, раньше он мужик был дюжий. Годы его несколько ссутулили и высушили. Но он и сейчас, несмотря на весьма преклонный возраст, выглядел совсем не дряхлым, а жилистым и вполне крепким. И вот эти его блестящие глаза… они были совсем как у молодого. И взгляд у него был будто пронизывающим насквозь.
– Ну что ж, Михаил… – погладив бороду, проговорил Прокопыч в своей неторопливо-основательной манере, – рассказывай, что тебя привело сюда.
– Не знаю, с чего лучше начать… – неуверенно проговорил Михаил.
Опять его охватило ощущение, что он, цивилизованный и образованный человек, сейчас выглядит перед этим деревенским старцем каким-то недоумком. Каким-то жалким и растерянным, как заблудившийся ребёнок. Совсем как тогда…
– Да ты не торопись, – добродушно сказал Прокопыч, видимо, уловив его настроение. – Начни с главного.
Михаил кивнул, собираясь с мыслями. Старик добавил, внимательно глядя на него:
– Я вижу, в смятении твоя душа… И страх твой вижу. Давно он в тебе сидит. И мешает тебе сильно. Это твой главный враг. Победишь его – и трудности свои одолеешь.
Михаилу стало ещё более не по себе. Старый знахарь читал его внутреннее состояние, как открытую книгу. Про смятение можно было догадаться. Но про страх… Как он узнал о том, что Михаил долгое время успешно скрывал сам от себя?
Не простой человек этот Прокопыч, ох какой не простой.
– Я сюда приехал, потому что думаю, здесь найду для себя ответы… – наконец начал Михаил. – Ответы на вопросы, которые сама жизнь поставила. Видишь ли, Прокопыч, такое дело… у меня недавно начались серьёзные проблемы. Очень странные проблемы, и ты прав, они меня пугают. Они как-то связаны с твоей деревней. Но всё началось гораздо раньше. С одного случая, тоже очень странного, который произошёл двадцать пять лет назад в здешних местах. Я мальчишкой ещё был… Такая жуть случилась, и до сих пор не знаю, что это было такое.
Он сделал паузу, чтобы посмотреть на реакцию Прокопыча. Тот кивнул:
– Давай по порядку. Вот с того случая и начни.
Это подбодрило Михаила, и он, собравшись с духом, начал излагать свою историю с момента, когда они с друзьями вчетвером пошли в лес. По ходу изложения он старался вспомнить все важные детали. И в особенности то, что чуть не до смерти перепугало их, когда они спустились в тот проклятый погреб. Что навсегда отняло у них Кольку. И что, похоже, вернулось и вторглось в его, Михаила, нынешнюю жизнь, казавшуюся ещё пару месяцев назад спокойной и размеренной.
Эта часть воспоминаний была самой трудной. Ему будто пришлось заново пережить весь тот давний кошмар. Он рассказывал, и перед его внутренним взором развёртывалось забытое.

10

Жека ступил на вторую, третью ступень лестницы. Мишка, наклонившись над входом в погреб, наблюдал за тем, как Жекина вихрастая шевелюра уходит в темноту. Огонёк свечи был слишком слаб, чтобы осветить внутреннее пространство погреба.
– Ну чего там? – нетерпеливо крикнул Мишка.
– Да блин, не видно ни фига! – отозвался Жека с досадой.
И немного погодя донёсся его голос:
– Ну и холодина здесь! И вонь! Всё, дно! Давай, спускайся тоже!
Пересиливая страх, не отпускавший его, Мишка вытянул вниз ногу, нащупал перекладину. Перенёс на неё тяжесть тела. Нормально. Должна выдержать. Зная, что в ловкости и силе заметно уступает Жеке, он осторожничал. Грохнуться вниз, в неизвестную темноту, или Жеке на голову, совсем не хотелось. Поэтому он держался за брусья изо всех сил.
Чёртова лестница казалась бесконечной. Жека шебуршился где-то далеко внизу. И действительно, здесь было так, будто Мишка залез в холодильник. Здесь был не воздух, а неприятная липкая морось, от которой шли мурашки по всему телу. И запах… Не просто подвальной глухой сырости, хотя и это было, но что-то ещё примешивалось к нему, какая-то тухлятина. Будто разлагалось что-то неподалёку.
– Ну ты где там застрял? – недовольный Жекин голос гулко отдался в стенах.
– Сейчас, уже всё… – бодрясь, нарочито громко ответил Мишка.
Уже различался Женькин силуэт во мраке, освещённый дрожащим пламенем.
Он преодолел последнюю ступеньку, снова вытянул ногу, с облегчением нащупал твёрдую поверхность и соскочил с лестницы. Жека стоял рядом, держа свечку на вытянутой руке и поворачиваясь во все стороны.
Мишка тоже огляделся.
– Ух ты! Это что такое? Куда мы попали? – ошеломлённо пробормотал он.
Он бывал в погребах и знал, как они должны выглядеть изнутри. Он рассчитывал увидеть стены – бревенчатые или бетонные, и вдоль них какие-нибудь полки, ящики, корзины. Но его взору предстало совершенно иное.
Они стояли на круглом пятачке земли диаметром метра два. А по периметру этой площадки были вовсе не стены, а странная вертикально стоящая пелена, в которой, как в густом тумане, утопал мерцающий свет от огонька свечи. Эта завеса была выше их с Жекой, примерно как взрослый на голову. Она обступала их со всех сторон. И колыхалась, дрожала, будто состояла из дыма.
Жека тоже был поражён зрелищем. Он только и смог, что тихо произнести:
– Не знаю, чё за фигня такая… Первый раз такое вижу.
Он сделал пару шагов и оказался рядом с этой завесой, которую в сумерках можно принять за портьеру из полупрозрачной ткани.  Мишкины глаза уже немного успели привыкнуть к темноте, и он видел, что обступающая их пелена немного светлее, чем земляной пол под ногами. И она действительно немного пропускала свет.
По логике вещей здесь должна быть земля или стены – во всяком случае, что-то твёрдое!  Но эта непонятная субстанция никак не производила впечатления твёрдой. Она нарушала все законы мира и здравого смысла. Такого не должно было быть. Но оно было.
Мишке сразу отчаянно захотелось обратно наверх. Ему снова вспомнились ночные звуки. Что бы это ни было, оно было совершенно необъяснимым. И пугающим.
Однако у Жеки намерения были другие. Продолжая держать свечу в левой руке, он осторожно протянул правую. Она свободно прошла сквозь дымчатую стену.
Мишка со смешанным чувством страха и интереса наблюдал за ним.
– Холодно, а так вроде ничего, – сообщил Жека, вынимая руку.
– Эй, пацаны, чего у вас там? – донёсся сверху Колькин голос.
Мишка задрал голову. Вверху, метрах в трёх, зиял квадратный проём, из которого с напряжённым любопытством выглядывали лица Таньки и Кольки. Оттуда света попадало сюда совсем чуть-чуть.
– Спускайтесь сюда, – проорал Жека. – Вы такого никогда не видели!
Мишке хотелось им крикнуть совсем другое: чтобы они сюда не лезли. Да и самому поскорее выбраться. Что-то не было у него желания выяснять, что это за штуковина. Но Жекин авторитет и тут возобладал над его сознанием.
Через минуту Колька с Танькой стояли рядом и точно так же в замешательстве таращились на зыбкое серое нечто, возвышающееся перед ними.
– Здорово… – промолвила Танька, тоже осторожно пощупав рукой.
Впечатлительный Колька молчал: похоже, он был поражён больше всех.
– Как, чуваки, посмотрим, что там дальше? – Жека наконец озвучил желание, которое ему казалось безусловно общим.
– Ну, давайте… только глянем и назад, – нерешительно сказал Мишка. Он знал, что другое мнение – то, которое было у него на самом деле – будет встречено Жекой с насмешкой и презрением.  Кроме того, не хотелось ему перед Танькой признаваться в своей боязни. Она ему уже тогда нравилась, что он сохранял в тайне от всех.
И, в конце концов, какая-то часть его натуры – та, что делала его любознательным – тянула его в эту неизвестность. Он тогда мельком подумал, что потом себе не простит, если хотя бы не попытается узнать, что там, за этой загадочной колышущейся стеной.
– На, подержи, – Жека протянул ему свечу.
Он сложил ладони рупором у рта и крикнул прямо перед собой. Наверное, в другом месте это было бы зычно, но эха не последовало. Звук ушёл в стену и заглох в ней, как в вате.
–  Идём! – Жека забрал у Мишки свечу и шагнул в пепельно-серое марево. Через секунду он почти исчез из виду, маячил только огонёк. Мишка двинулся вслед, за ним последовали Колька и Танька.
Странная атмосфера, в которую они погрузились, была холодная, промозглая, какая-то влажно-обволакивающая. Сначала она просматривалась на метр, не более. Но по мере продвижения светлела, становилась всё более бледной и как бы разрежённой. Они не прошли и десяти метров, как эта росистая мгла стала молочно-белой. Сюда не мог проникать дневной свет сверху, ему здесь уже неоткуда было взяться. Но странным образом сама эта среда была словно бы пропитана каким-то собственным, очень тусклым светом.
Жека, шагавший впереди, вдруг запнулся обо что-то. Он остановился, низко нагнулся, поднеся свечу к земле. Раздался его удивлённо-испуганный возглас. Они с Колькой и Танькой подошли ближе.
Это был человеческий скелет, уже почти рассыпавшийся на отдельные кости и фрагменты. Только череп был почти цел. Он лежал, безмолвно взирая на них чёрными провалами глазниц.
Танька ойкнула и инстинктивно прижалась к Мишке. Колька попятился. Жека выпрямился, на его лице тоже явно читался страх.
– Не нравится мне здесь, – решительно сказал Мишка. – Пошли назад!
Жека молчал, озираясь по сторонам. Было видно, что он в душе считал так же, но соглашаться с Мишкой вот так сразу не хотел. Всё же он был лидер.
Мишка тоже посмотрел кругом. Да, поодаль определённо что-то было. Совершенно  незнакомая местность. Смутно угадывались вдалеке контуры каких-то высоких деревьев и то ли холмов, то ли скал. Но что там было и куда они попали, никто из них не имел ни малейшего представления.
И узнавать совсем не хотелось. Ему, Мишке, уж точно.
– Правда, пойдём обратно, я боюсь! – протянула Танька. Она схватила Мишку за руку.
И вдруг откуда-то из окружающего пространства до них донёсся страшный протяжный звук – то ли рёв, то ли вой. Тот самый, что Мишка слышал ночью. Танька взвизгнула.
– Надо валить! – выпалил Жека не своим голосом.
Это и без него мгновенно стало ясно всем. Они разом повернулись и ринулись в том направлении, откуда пришли.
Рёв повторился громче, отчётливее: что-то ужасное приближалось к ним из белесого тумана. Приближалось очень быстро и непонятно, с какого направления. Казалось,  этот жуткий звук шёл отовсюду одновременно.
Жека бегал быстрее всех. И снова оказался впереди. Подвижная и шустрая Танька драпала сразу за ним, более неповоротливый Мишка и тщедушный Колька немного отстали. Колька больше всех. Когда рёв раздался в третий раз – совсем близко, сразу за их спинами – Мишка оглянулся.
И увидел то, от чего волосы на голове у него встали дыбом, а нутро заледенело враз.
Со всех сторон к ним быстро стягивалось нечто – не окружающая белая мгла, просто чужая и неприветливая. А что-то другое сквозь неё: и справа, и слева, и сзади наплывала чёрная клубящаяся тьма, похожая на облако от извержения вулкана. И оно было как бы живое, зловещее и абсолютно враждебное.
Крик застыл у Мишки в горле. Колька на бегу обернулся и тоже увидел это.
Оно стремительно надвигалось на них, как грозовая туча, несомая сильным ветром. И как бы уплотняясь по мере приближения к ним, приобретая некую форму. 
Никогда Мишка не бегал так быстро, хотя колени его подгибались от страха. А Колька, видимо, не мог. И, кроме того, он со всего размаху упал.  Может, споткнулся обо что-то, может, нога у него подвернулась.
Мишка этого не успел заметить, но понял, когда его догнал отчаянный Колькин вопль:
– Ребята, не бросайте меня! Помогите!
Мишка резко остановился, тоже чуть не растянувшись. Колька тщетно пытался подняться, у него не получалось. Он неуклюже ворочался на земле, но его словно парализовало. Он с искажённым от ужаса лицом протягивал руку, опираясь на вторую. А сзади на него накатывало чёрное жуткое нечто. Оно было размером с грузовик.
На долю секунды Мишка застыл от страха, а потом бросился назад к Кольке. Не раздумывая. Раздумывать было некогда. Надо было или бежать прочь, или помочь Кольке встать.
Это решил внутри него не разум, а что-то другое.
Сзади истошно завопил Жека:
– Ты куда, дурак?! Наза-ад! Назад беги-и! 
Но Мишка не обращал внимания. Кольку надо было спасать.
Однако клубящаяся чернота настигла Кольку раньше и накрыла его чернильным облаком. Не добежав нескольких метров, Мишка застыл как вкопанный.
Он в ступоре смотрел на это секунды три, не более. Но успел разглядеть, что копотно-дымная туча скрывает в себе что-то ещё более страшное. Оно состояло из клубов того же чёрного то ли дыма, то ли чада.  Но было более плотным и имело более чёткие очертания, похожие на человеческие. С туловищем, руками, ногами и головой.
Но это был не человек. Это было какое-то существо, похожее на человека, ниже среднего роста, как карлик. Но раздутый во все стороны, как будто рос вширь, а не вверх. У него были короткие кривые ноги, похожие на лапы, а трёхпалые толстые руки были до колен. Узловатые пальцы заканчивались длинными загнутыми когтями. Шеи не было, и огромная голова в форме тыквы сидела прямо на широченных плечах. Не лицо, а скорее морда, как у питекантропов на картинках. Огромный безгубый рот полумесяцем был разинут от уха до уха, и в нём виднелись острые клинообразные зубы.
Но самой устрашающей деталью облика этого существа были глаза. Они были выпуклые, без зрачков и светились изнутри тусклым красным светом.
И ещё с ним рядом метались туда-сюда несколько существ помельче. Тоже жуткого и агрессивного вида, размером со среднюю собаку, но больше похожи на доисторических ящеров с отвратительными оскаленными мордами. И тоже со светящимися красными точками вместо глаз.
Всё это Мишка видел только считанные мгновения. И то, как вся эта свора с существом во главе набросилась на лежащего Кольку. Тот закричал, тонко и пронзительно.
Мишка никогда не слышал, чтобы кто-то так кричал. Этот крик врезался ему в память на всю жизнь. Так же, как и те красные, тускло светящиеся глаза.
Жека с Танькой уже добежали до границы, которую они все так бездумно пересекли.      Они тоже видели, что происходит, и вдвоём непроизвольно заголосили. Их крик подхлестнул Мишку. Он повернулся и помчался прочь что было сил. Больше он не оборачивался. А вслед ему нёсся непрекращающийся отчаянный Колькин вопль, срывающийся на визг, и страшное рычание.
Жека первым вскарабкался по лестнице наверх, и это было к лучшему. Если бы первым лез Мишка, он бы здорово задержал всех, и как знать – может быть, кто-нибудь ещё из них навсегда остался бы там. Танька тоже резво взобралась по ступенькам. Они выскакивали из погреба, как ошпаренные.
Мишка не помнил, как он оказался сначала у подножия спасительной лестницы, а затем у самого верха. После чего Жека всё же помог ему перевалиться через край и встать на ноги. То, что его не догнали адские твари, было просто чудом.
Потом они втроём выскочили вон из избы. Бежали со всей мочи, не выбирая направления. Напролом, через чащу, не обращая внимания на сучья, царапавшие им кожу до крови, на ветви, больно стегавшие их по лицам. Бежали долго, не помня себя, хотя за ними уже никто не гнался.
Они даже не подумали о том, чтобы захлопнуть крышку погреба. И тем более забить её снова досками. Какое там! Ими владело только одно безумное желание: оказаться как можно дальше от этого проклятого места.
Только когда совсем выбились из сил, они присели отдышаться, не переставая трястись от страха. Места, куда их занесло паническое бегство, были уже совсем глухие и незнакомые. Кругом были скалистые возвышения, поросшие небольшими соснами и папоротником.  И, куда ни взгляни, до горизонта простирался такой же однообразный пейзаж. 
Вот только тогда им стало ясно, что всё это время они шли не к дому, а от него. И что теперь они не просто заблудились, а затерялись среди этой бескрайней тайги.
Правда, тогда это казалось ерундой по сравнению с тем, что они пережили.
И тем более по сравнению с тем, что Колька погиб, и погиб так ужасно у них на глазах.
А ещё с тем, что они ничего не сделали, чтобы помочь ему. Не смогли…
Или даже не пытались?
Но ведь он, Мишка, всё же повернулся, превозмогая дикий страх. И даже намеревался подбежать, и наверняка помог бы, на себе бы потащил…  Если бы успел.
Но он не успел. Должен ли он был себя винить за это?
Наверное, все они были виноваты в равной степени. В том, что пошли в этот лес. Что не захотели вовремя возвращаться и поэтому заблудились. И в том, что взломали этот дьявольский погреб и залезли в него.
И тогда, стоя под вековыми соснами, обнявшись втроём, плача и задыхаясь, они дали друг другу клятву. Никогда, никому, ни при каких обстоятельствах не рассказывать о том, что случилось с ними и с их другом.
Успокоившись, они придумали для взрослых вполне правдоподобную версию произошедшего: Колька отстал и потерялся, найти его они не смогли.
Потом они опять долго и безрезультатно плутали, надеясь хотя бы определить направление к дому. По дороге подбирали чернику и зелёную ещё бруснику, сыроежки, где попадались. Конечно, этим было не насытиться, но всё же. Так прошёл ещё день. Ночевали они в большом углублении под скалой, наложив туда елового лапника и мха.
На следующий день Мишке пришла в голову стоящая идея. Натаскать на одну из высоких скал сучьев и развести там костёр. Если их ищут, то дым должны заметить. Спички у Жеки, к счастью, остались.
Идея сработала. Их обезумевшие от тревоги родители к тому времени уже подняли на ноги милицию, добровольные народные дружины и всех, кого только можно. Хорошо, что их кто-то видел неподалёку от карьера. То, что они пошли в лес и заблудились, было вероятнее всего. Уже на третий день после их пропажи окрестные леса прочёсывали группы дружинников и розыскников с собаками.
Но нашли их только на четвёртый день. Заметили с вертолёта дым от их костра, который они добросовестно поддерживали, греясь около него и понимая, что это, скорее всего, их последний шанс на спасение.
Они оказались километрах в пятидесяти от того места, где заходили в лес.
Когда их посадили в вертолёт, у них уже были признаки и истощения, и переохлаждения, и психического потрясения. Но самое страшное осталось позади. По крайней мере, на тот момент.
Потом, естественно, были родительские слёзы горя и радости, реабилитационный центр, доктора, детские психологи, милицейские следователи, какие-то строгие тётки из комиссии по делам несовершеннолетних, расспросы, допросы…
Их рассказу поверили. В принципе, чему было не поверить? Пошли неразумные дети одни в лес, и вот результат.   
Но Колькино тело так и не нашли. Несмотря на долгие и тщательные поиски. Не нашли, видимо, и ту избушку, потому что никто из них троих о ней потом не слышал.
Их пропажа стала громким происшествием. О нём написали во всех местных газетах.
Это ещё раз подтвердило скверную репутацию тамошних лесов у жителей Леднегорска и близлежащих деревень.
Постепенно общественность о том случае забыла. Забыли со временем и они сами. Жизнь снова вошла в привычную колею. Всё стало как раньше.
Только не было уже с ними Кольки.

11

– Ну вот, Прокопыч, теперь ты всё знаешь, – со вздохом облегчения подытожил Михаил, рассказав про их трагический поход, а затем про все недавние события с ним и его близкими. Повествование далось ему нелегко не только морально, но и физически: к концу он даже осип.
Теперь, когда мать Кольки уже знала, держать дальше обещание не было смысла.
Да и чувствовал он, что должен всё рассказать этому странному старику, ибо тот может реально помочь им всем. Хотя бы дать дельный совет.
Или, по крайней мере, поможет понять, что же такое с ними произошло и продолжает происходить.
Прокопыч терпеливо внимал, не перебивая, только поглаживал изредка свою длинную бороду. Некоторое время он молчал, то ли вспоминая что-то, то ли размышляя, затем медленно и задумчиво проговорил:
– Да, влипли вы в историю…  Но ты и вправду здесь не случайно оказался.  Сильно вы ошиблись, когда полезли туда. Так что, считай, приехал ты ошибку вашу исправлять. За всех…
– Так что ж это за чертовщина, Прокопыч? И что мне делать-то теперь?
Дед мрачно усмехнулся.
– Я тебя слушал, а теперь ты меня послушай. Может, тебе понятней станет… 
Он выдержал паузу, глубоко вздохнул и начал рассказывать.
– Эта деревня здесь давно стоит. Ей лет полтораста, а может и побольше. Сначала здесь жили не только русские. Вернее, их вообще не было. А жили здесь карелы да финно-угоры. Поселение тут у них было. Это потом русские сюда стали прибывать и вытеснили их понемногу. Ко времени, когда сюда добралась Советская власть, их, этих финно-угорских жителей, тут всего несколько семей оставалось. И среди них были нойта, так они себя называли.
– Как ты сказал? – переспросил Михаил. – Нойта?
– Да, нойта, то есть колдуны по-нашему.
– Но ты ведь вроде и сам… как бы колдун немного?
– Да я-то не колдун… Я всю жизнь травы собираю да заготавливаю, изучаю средства народные от всяких хворей, людей исцеляю. Ну, деревенскую магию тоже знаю, конечно, чем-то и владею. А как же? Но если и считать меня в чём-то колдуном, то колдун я светлый. То есть на хорошие дела нацелен, на добро людям. А нойта… – тут Прокопыч поднял лицо к иконам и перекрестился, – самые что ни на есть тёмные колдуны. Они с давних пор языческие обряды справляют. Не с богом они дружат, а с сатаной. Они и людей приносили в жертву своим идолам…   
– Даже так? – недоверчиво спросил Михаил. – И это при тебе ещё было?
– Я сам такого не видел, но свои ритуалы у них точно были… Опять же, не у всех финно-угоров, что тут жили. Это песня длинная.
И Прокопыч рассказал, что живёт здесь с рождения, и успел застал несколько семей карельских аборигенов. Среди них был один род, потомственные колдуны, вот они промышляли тёмными делами. Держались особняком, и все остальные их побаивались. Даже соплеменники. С Советской властью практически все они были не в ладах, а нойта уж тем более. Когда в тридцатых сюда докатилась волна всеобщей коллективизации (он тогда пацаном был), часть этих финно-угорских жителей остались, но всего пара семей, да и те, которые обрусели. А остальные, в том числе нойта, ушли на запад, в леса, в сторону своей прародины. Места довольно глухие, никто их не преследовал, не искал… Кому они нужны были? А они ушли к самой советско-финской границе. Может, даже сумели перейти её. Не сказать, чтоб в то время она вся надёжно охранялась, и даже что вообще была чётко очерчена. Никто и не знал, что один из этих колдовских кланов обосновался в глухом лесу. То ли не захотели идти дальше, то ли не смогли. Построили себе избу и доживали свой век там. Сейчас уже никого там не осталось. Вот на эту избушку Михаил с друзьями и набрели.
– Прокопыч, а откуда тебе знать, что это была та самая избушка? – перебил его Михаил. - Может, там есть ещё чьи-нибудь?
– Оттуда, что в ней был, – спокойно ответил Прокопыч. – А других там нет, я ведь здешние места исходил вдоль и поперёк.
– И ты тоже был? – изумлённо воскликнул Михаил.
– Даже три раза был. По молодости и после войны уже. Я тот погреб и на замок за-крыл, и заколотил досками. А вы его снова открыли. Это, скажу я тебе, и не погреб вовсе.
– А что же? – Михаил почувствовал, как у него неприятно засосало под ложечкой. Старик подтверждал то, о чём он и сам догадывался: то страшное место, куда они залезли, было не погребом, а чем-то совсем другим.
Прокопыч сумрачно поглядел из-под тяжёлых век.
– Вход в Туонелу, – с некоторым трудом произнёс он.
– Куда? – опять переспросил Михаил.
Такое слово он тоже слышал впервые.
– Туонела – это страна мёртвых, – раздельно проговорил Прокопыч, – так она у нойта называется. Место, где обитает всякая нечисть да души неупокоенные. Те нойта, которые в избушке жили, этот вход проделали.
Он снова перекрестился на образа.
Михаилу стало жутко. Сидя здесь, в забытом всеми месте, в старой избе и в обществе незнакомого и странного старика, называвшего себя знахарем, и вдобавок слышать такие вещи, в которые невозможно поверить…
Но как иначе можно было… нет, конечно, не объяснить, но назвать то, что они видели?
– Погоди, погоди, Прокопыч, – забормотал он, пытаясь собраться с остатками разбегающихся мыслей. – Как же так получается? Выходит, это на самом деле существует? Ну, царство мёртвых, нечистая сила и прочее… Я ведь никогда в это всё не верил, и тут…
– Ну, верить или не верить – это уж как хочешь, – пожал плечами дед. – Но вы ж сами пережили. И до сих пор оно вас тревожит. Я тебе так, Михаил, скажу: у всего на белом свете есть обратная сторона. И у тебя есть, и у меня, и у каждого из людей. И у всего мира, в котором мы живём, обратная сторона есть, как бы изнанка. А на ней, как и здесь: и светлое живёт, и тёмное. Просто люди в большинстве своём про ту изнанку не знают. И может, хорошо, что не знают. Хотя знание о том с незапамятных времён есть. Только очень мало кто им владеет и другим передаёт. Но иногда открывается та сторона и людям обычным. Вы тогда вот на ту сторону ступили, сами того не желая и не ведая. И то, что с той стороны, за собой сюда потянули. Вернее сказать, не вы потянули… Оно само за вами потянулось.
– Так оно, это тёмное, ты хочешь сказать… оно теперь в наш мир пришло? С нами? Оттуда?
– Как тебе сказать… – Прокопыч задумался, пропуская через пудовый кулачище свою бороду. – Не то чтобы прямо так в наш мир… Вот ты скажи: душа твоя где обитает? В нашем мире или вне его?
– Не знаю, не задумывался как-то всерьёз… Я даже не знаю, есть ли она… Ну, наверное, всё же есть, – торопливо добавил Михаил, заметив усмешку Прокопыча, – но что это такое и где она существует, не стал бы рассуждать. Может, как бы одновременно в обоих мирах она живёт. И с той стороны, как ты говоришь, и с этой?
– Во, – удовлетворённо кивнул Прокопыч, – тут ты правильно говоришь. Души наши Господь так создал, что они во всех мирах могут обитать. И вбирать в себя то или это. Оттого-то в них и светлое есть, и тёмное. И ещё много чего, что между ними.  И кем мы становимся, зависит от того, к чему обращаемся больше, чему даём расти в душе своей. Вот, скажем, нойта к тёмной стороне обратились. Такую себе выбрали дорогу. А тёмная сторона, если с ней иметь дело, со временем душу в рабство захватывает. И так она их себе подчинила, что они с этой стороны на ту проход себе сделали… Ещё при жизни своей.
– Но как, Прокопыч? Как такое возможно? Что он собой представляет, этот переход между мирами?
– А как душа на ту сторону переходит, когда с телом расстаётся? Она ведь, душа, как огонёк яркий в коконе жизненной силы.  Тело может только в этом мире двигаться, а жизненная сила и душа как её сердцевина – те свободнее. Вот и вы на той стороне, можно сказать, не телами побывали, а душами, да своей жизненной силой. В той яме, что вы за погреб приняли, просто легче жизненной силе проникнуть на ту сторону. Нойта, которые там жили, много постарались, чтобы таким это место сделать. Знаешь, как бывают намоленные святые места, храмы, где свет легче проникает сюда с той стороны, из высот горних… Так и с этим местом, только наоборот: с той стороны к нему примыкает нижнее царство. И оттуда может проникать сюда не свет, а тьма.
– Зачем им нужно было эту дыру делать? – холодея, спросил Михаил. – И я всё-таки не пойму, как им это удалось?
– Яма, которую они выкопали, сама по себе ещё не дыра между той стороной и этой. Этот проход их тёмная магия проделала.  А как – ну про то я сам смутно знаю. Ни к чему мне это, да и всякому нормальному человеку незачем знать… Скажу только, что они с мертвецами всякие обряды проделывали, и тех мертвецов туда спускали. А перед своим концом и сами туда спустились. А зачем, ты спросил? Я ж говорю: увязли они в тёмной стороне, как в трясине. По сути, она их туда и утянула. А там, в Туонеле, много охотников за жизненной силой. Там уже Калма, по-ихнему, распоряжается.
– Калма – это кто?
– Это хозяйка страны мёртвых, можно сказать. Огромная и смертоносная сила. Такая страшная, что человек и представить не в силах.
Прокопыч в третий раз осенил себя крестным знамением.
– Ну, если тебе верить… – севшим голосом сказал Михаил, – это она на нас и напала тогда?
– Нет, от самой Калмы вы бы не убежали… Калма почти всё время спит глубоко под землёй, только иногда пробуждается и выходит наружу. Охотится, а потом снова впадает в долгую спячку. Она в стране мёртвых, как матка в муравейнике. Только не муравьёв порождает, а всякую нечисть, жуткие создания разные. То, что на вас напало, это было одно из них. В Туонеле их великое множество обитает, детей Калмы. И все они хищные. Душу человека они сожрать не могут, не по силам им это. Не по силам и самой Калме. Потому что душа – считай, частица Бога в каждом из нас. Но эти отродья могут сожрать жизненную силу, что с душой связана и её окружает. И тогда у души просто нет сил оттуда вырваться. Вот это с пареньком тем вашим, как его – с Колей? – и случилось.
От услышанного у Михаила кружилась голова. Он не мог для себя решить, верить или не верить старому знахарю. Это походило на злую и страшную сказку. Да оно и являлось, наверное, частью финно-угорского фольклора.
Но другого объяснения у него всё равно не было.
Воцарилась пауза, в которой было только слышно, как тикают старые ходики. Прокопыч сидел молча, полуприкрыв набрякшие веки, и поглаживал бороду.
Собравшись наконец с мыслями, Михаил спросил:
– Значит, Колька, то есть его душа… она там, если тебе верить, осталась как бы в плену?
– Выходит, что так… – кивнул Прокопыч. – И если её оттуда не вытащить, она там будет маяться до скончания времён.  Вот она и даёт вам с той стороны сигналы. Во снах приходит, просит о помощи. А к кому ещё ей обращаться? К друзьям своим да родным… Более никого у неё нет, так ведь? А Богу из страны мёртвых не слышно…
– А как она может к нам оттуда приходить, Прокопыч? Ты ж сам сказал, она там застряла!?
– Точно так, застряла… Но жизненной силы у неё всё же сохранилось чуть-чуть. И каналы между ней и близкими остались, никуда не делись. А когда мы спим, душа у каждого из нас гуляет свободно, и иногда на ту сторону заходит… Вот тогда и случается по тем каналам соприкосновение. Однако от этого душа Колькина свободной не становится, выручать её надо!
– А я-то чем могу помочь? – сокрушённо выдохнул Михаил, чувствуя, что разум его окончательно рассыпается на мелкие осколки.
– Ты не только можешь, ты и должен помочь, – спокойно изрёк Прокопыч. – И если ты правду рассказал, только на тебя теперь ему вся надежда, Кольке твоему.
– Постой, Прокопыч, как же так… Ведь он Татьяне явился вдруг, да так перепугал, что она чуть не разбилась на машине! А Женя отчего погиб в лесу? А наших детей кто пугает? Это что – тоже Колька творит с той стороны?
– Это не его душа делает, Бог с тобой, мил человек! – покачал головой Прокопыч. – Я тебе не всё ещё сказал. Это делает та тварь, что у паренька жизненную силу отняла. Это она так здесь, на этой стороне проявляется. И для тех, кто Колю твоего знал, тварь эта может принять его облик.
То, что Михаил слышал от Прокопыча, смяло его нутро в один мёрзлый ком. Он слов-но бы снова ощутил всем своим существом ледяное, липкое дыхание подземного царства мёртвых.
–  А зачем это… существо пришло оттуда? Чего ему надо от нас? И почему сейчас? – вымолвил он, замирая от подкатившего к горлу ужаса и отвращения.
– Создания Калмы чем больше жизненной силы похитят, тем сильнее становятся. А отнимают они жизненную силу у живого человека через страх. Ну, также и через плохие переживания всякие: злость, зависть, уныние, тоску. Но главное – это страх. Они питаются страхом, как волки мясом. А когда вы туда залезли, а потом выбрались, вы как бы канал оттуда за собой вытянули в наш мир. Канал этот для тех, чья жизненная сила крепко связана, общим со временем становится. Он на вас четверых был один, только разделяется, как рукава у речки. Ну и на ваших детей тоже со временем. Когда вы друг другу поклялись держать всё в секрете, вы своей общей жизненной силой как бы его завязали на узел, понимаешь? Ваша клятва сильной была, вы тогда много жизненной силы в неё вложили.
– А спустя двадцать пять лет сами же и развязали… – пробормотал Михаил.
– Так и есть! Развязали… И страх тот, что в вас сидел, не ушёл никуда. А та тварь чует его, она как собака по следу идёт за ним с той стороны. Вот по вашему общему каналу вас и преследует. И она стала сильнее, когда жизненную силу у паренька вашего Коли отняла и сожрала. Поэтому ей стало легче переходить с той стороны на эту. Идёт она к тому, кто больше страху подвержен. С одним из тех, что остались, она уже расправилась. Теперь за вас примется. И не успокоится, пока не высосет жизненную силу и у каждого из вас, и у ваших детей. Или пока вы сами её не остановите.
– Господи! – застонал Михаил, схватившись за голову. – Так что ж делать-то теперь?
– Вот поэтому я и говорю, что не только в пареньке вашем Кольке дело. Вы сами на себя беду навлекли, самим надо и избавляться. Вас двое осталось, подруга твоя в больнице. Значит, тебе надо действовать. Так что это ты правильно сделал, что сюда приехал и меня нашёл. Что делать, я тебе, пожалуй, скажу…  Тебе надо снова пойти в ту избушку!
– Мне?! Снова туда? – Михаил, задыхаясь, вылупил глаза на Прокопыча.
– Да, мил человек! – жёстко отчеканил Прокопыч, пронзая его взглядом. –  Снова туда! Снова надо спуститься в Туонелу, Колину душу найти и вызволить оттуда. И тот канал закрыть. Раз и навсегда. Это единственный способ. И сделать это можешь только ты!
Михаил несколько секунд подавленно молчал. Мысль о том, чтобы ещё раз оказаться лицом к лицу с тем ужасом, была непереносима. Но в глубине души он и сам знал: прав был Прокопыч. Это действительно был единственный способ исправить их страшную ошибку, помочь и Кольке, и всем им. И кроме него, совершить это было некому.
– Прокопыч, а как же… Женя? – после паузы проговорил он. – Его душа тоже туда, в эту, как её, Туонелу, провалилась после смерти? 
– О том только одному Господу нашему известно… – со вздохом проговорил Прокопыч, теребя бороду. – Может, она там побыла недолго и вознеслась, куда все души улетают с оболочкой светлой да лёгкой. Он ведь покаялся… Там остаются только те, кто при жизни много плохих дел творил, Богу неугодных. Тяжёлая у них жизненная сила, тёмная, не даёт им взлететь. Да ещё те, кто как Коля ваш, жизненной силы вовсе лишился.  Вот тебе и надо найти его, жизненной силой поделиться. Он тебя ждёт там. До сих пор ждёт.
– Хорошо, но как мне найти эту чёртову избу? – в отчаянии воскликнул Михаил.
– С божьей помощью да с моей, – ответил Прокопыч. – Сам-то ты её до конца жизни в тех лесах будешь искать. С тобой я туда не пойду, далеко – отсюда километров тридцать пять будет, а то и все сорок. Стар я уже для таких походов. Да и дело это твоё. Но я тебе вот чем помогу.
С этими словами Прокопыч встал, подошёл к серванту и достал из него две странные вещицы.  Одной из них была деревянная дощечка с высверленным отверстием. В отверстие был вставлен деревянный колышек с заострённым концом, длиной с карандаш, чуть потолще.
Вторая штука была и вовсе необычная: похожая на половину скорлупы грецкого ореха, на вид вроде костяная – цветом посветлее, с одной стороны удлинённая и зауженная, и с двумя крохотными дырочками.
– Вот, – сказал Прокопыч, кладя на стол перед Михаилом странные штучки. – Это тебе будет вроде указателя.
– Что это? – вытаращился Михаил.
–  Это череп ворона, – пояснил знахарь. – Который у меня жил прирученный.
Михаил недоумённо переводил взгляд с одной вещицы на другую.
– Тебе ещё кое-что узнать надо, – продолжал Прокопыч. – Сегодня ты уж не никуда не пойдёшь, да и рано тебе. Не готов ты пока. У меня переночуешь, а завтра отправишься. Так что время у нас ещё есть. Сейчас самовар поставим, чаю попьём.
– Да, Прокопыч, ты прав, – кивнул Михаил. – Спасибо тебе…
Он где-то в последней глубине души сознавал, что сейчас надо забыть о своём образовании и здравомыслии. Надо полностью довериться этому отшельнику и слушаться его во всём.
– Да пока не за что, –  пожал плечами Прокопыч. – Доброму человеку подсобить всегда хорошее дело. Тем паче история эта с чёртовой ямой и меня коснулась. Слушай дальше.   
   
12

Старик поставил самовар и снова сел к столу.  Его рассказ потёк всё в той же манере – без спешки и обстоятельно. Михаил жадно слушал, позабыв обо всём на свете.
Вот что ещё рассказал Прокопыч.
В тридцать девятом году началась советско-финская война. К тому времени Прокопыч уже был военнообязанным, и его призвали. Попал он, как здешний житель, в общевойсковую разведку. Боевые действия проходили недалеко от этих мест. Километрах в пятидесяти-шестидесяти к западу стояли укреплённые огневые точки финнов.  Наши  позиции были примерно здесь, может километров на десять западнее.  Линии фронта как таковой не было. Оттуда их мелкие диверсионные отряды совершали отчаянные вылазки. И наши части периодически продвигались недалеко вперёд, чтобы через короткое время под шквальным огнём откатиться с большими потерями.  Между воюющими сторонами пролегала ничья территория – полоса глухих лесов шириной километров пятьдесят. И за эту полосу шли ожесточённые бои.
Прокопыч в составе разведывательного взвода не раз делал глубокие рейды во вражескую сторону. Однажды в канун сорокового года во время одного из таких рейдов они нарвались на засаду. Их взяли в кольцо, перестреляли почти всех. Ему и ещё одному бойцу чудом удалось прорваться и уйти живыми, Прокопыча только легко ранили в плечо. Назад пути не было. Вдвоём они долго плутали по лесу. Мороз стоял градусов под тридцать. Они совсем уже было замёрзли и потеряли всякую надежду добраться до своих. И вот тогда-то наткнулись на эту избу. 
Товарищу, который был с Прокопычем, было невдомёк, что это за жилище такое и чьё оно. Но Прокопыч по этим столбам, окружавшим избушку, сразу заподозрил, что тут обосновались те самые нойта, которые ушли из их деревни лет шесть назад. Его подозрения подтвердились, когда они подошли ближе. Они увидели нечто такое, о чём до сих пор Прокопыч, прошедший две войны, вспоминает с содроганием. Возле входа, прямо на окровавленном снегу лежали сложенные в штабель трупы – штук десять. Это были убитые солдаты. Форма на них была и советская, и финская.
Но не это ужаснуло двоих советских бойцов, уже успевших мертвецов навидаться, и самих посмотревших смерти в глаза не раз. А то, что не целые были те мертвецы. У кого-то ноги не было, у кого-то руки, и явно отрезаны или скорее отпилены – трупы-то были задубевшие на трескучем морозе. У кого-то носы, уши были отсечены, и глаза были не у всех, а где-то и кожа с лица полностью срезана. 
Те, кто такое делал, не людьми уже были. Собирали по лесам убитых, не разбирая своих и чужих по национальности, свозили сюда, и вытворяли с ними все эти жуткие мерзости.
Однако самое страшное ждало их впереди. Когда они, оправившись от пережитого потрясения, вошли внутрь с оружием наготове, то не застали там никого. Но увидели повсюду обглоданные человеческие кости с остатками плоти. И больше всего их было свалено в глубокую яму, вырытую возле печи. Тогда ещё это была просто яма.
Они с Прокопычем, обмирая от ужаса, поняли: те, кто обитали здесь, ели человечину. Никаким лютым голодом такое нельзя было оправдать.
В другой ситуации они бы ушли из этого проклятого места немедля, а перед тем сожгли бы дотла. Но у них выбор был невелик.  Или остаться тут на ночлег, чтобы назавтра идти дальше, или снова плутать по лесу, рискуя снова наткнуться на врага.  А у них уже и патронов почти не осталось, и силы были на исходе. Да и Прокопыча ранение давало о себе знать. Решили они остаться здесь, как им ни было противно и страшно: хотя бы не замёрзнут ночью, а там видно будет. Человеческие останки, какие смогли, за порог повыбрасывали – не ночевать же в одном помещении с ними. В яму, однако, не полезли, а накрыли перевёрнутым столом: чёрт уж с ними.
В избушке было не так холодно, печка ещё теплилась. Им повезло: нашлись дрова, спички. Печку затопили. Спать договорились по очереди. Ведь и финны могли сюда забрести. Но главное, эти нелюди, хозяева избушки, в любой момент могли заявиться, и неизвестно было, сколько их. А хорошего ничего от них нельзя было ждать, ясное дело. Вообще хотелось уничтожить их всех, не жалея остатков боеприпасов, что у них остались.
Нойта вернулись ближе к вечеру. Однополчанин Прокопыча растолкал: мол, просыпайся, идёт кто-то! Они приникли к окнам, сжимая автоматы.  К избушке в сумерках приближались три фигуры, волочившие длинные сани. За плечами винтовка была у каждого. Один тянул спереди, двое других подталкивали сзади. На санях было ещё два трупа.
Да, это они были, Прокопыч их узнал, хоть и далеко было, и сумерки: зрение-то и сейчас орлиное. Отец и два сына, из того самого клана, нойта. Рассчитывал он подпустить их поближе, да выскочить и полоснуть по ним очередью. Такая у него была ярость к этим нелюдям. 
Да видно, те дым из трубы заметили, остановились, поняли что-то, начали между собой переговариваться. А тут ещё у товарища нервы не выдержали, он стекло дулом разбил и с диким воплем открыл огонь. Но промахнулся.
А нойта быстро среагировали, в стороны бросились, залегли за деревьями.  И тоже начали из винтовок по окнам стрелять.  Дело стало плохо: патронов у обоих не столько было, чтобы долго держать оборону. А выстрелы могли финны услышать и сюда подтянуться – они были куда ближе, чем наши. Быстро поняв это, они окошко с другой стороны разбили, раму выломали. Выпрыгнули и дали дёру. Нойта их преследовать не стали, слава богу.
Опять они оказались посреди глухого зимнего леса, совершенно незнакомого. Но и второй раз им повезло: сориентировались более-менее верно, и враг больше не встретился. Проплутав полночи, они сделали большой крюк и вышли-таки к расположению своих частей.
Всё, что с ними случилось, рассказали командованию, да вроде и поверили им. Но избушку ту с нойта-людоедами никто не стал разыскивать: шла война, не до них было.
Вскоре советско-финская война закончилась. В здешних местах настала мирная жизнь. Как оказалось, ненадолго. Прокопыч из Забытого никуда не уехал, а стал продолжать то, чему ещё до финской учился и к чему его тянуло: изучал народную медицину. Перенимал у старших учителей-знахарей всякие секретные знания о свойствах трав и народных способах исцеления разных недугов. Про тот случай он не забывал и в том направлении в лес не ходил. О судьбе тёмных колдунов он больше ничего не знал, да и знать не хотел. До тех пор, пока его судьба снова не привела в ту избушку.
После финской грянула другая война, куда более жестокая и кровопролитная. Его на сей раз далеко призвали, и прошёл он всю Великую Отечественную. Тоже бывал ранен, но не тяжело. И со второй войны он тоже вернулся практически целым. Везучий он был, Прокопыч.
Снова приехал в родную деревню. Занимался тем же самым: растения лекарственные изучал, и вообще народную медицину.  К сорока годам он уже стал известным в округе целителем. Лечил не только односельчан, но и жителей окрестных, кто про него слышал и к нему обращался. Помогал не только по здоровью, но и по разным жизненным проблемам. Сам женился, детей завёл. Те, правда, потом разъехались; ну, наверное, правильно и сделали…  А про историю с нойта Прокопыч со временем уже забывать стал. Но жизнь напомнила.
Летом шестьдесят третьего он в поисках определённых растений зашёл далеко в леса  на северо-запад. Немного заблудился, и нелёгкая опять вывела его на ту избу.
Сначала он заметил между деревьями силок с попавшей птицей. Это был воронёнок из той разновидности небольших лесных воронов, что больше похожи на галку. Молодой – года ему, наверное, не было. Глупый ещё, сунулся за веткой калины в качестве приманки, и попался в петлю из лески. Силок давно, видать, поставили: ягоды совсем были высушенные. Петля так воронёнка затянула, что смяла одно крыло. Прокопыч подошёл, нагнулся, освободил птицу из петли. Воронёнок клевался, брыкался, но улететь не мог: косточки крыла были переломаны. Прокопыч его аккуратно поместил в холщовый мешочек и завязал. Потом осмотрелся: если ловчая снасть поставлена, значит, и люди поблизости должны быть. 
Ошибся он немного: да, были, но не в полном смысле люди. Сначала никого не увидел. Но, немного побродив вокруг, вышел на жутко знакомую поляну с избушкой в центре и окружением столбов-идолов по краям. Тут и вспомнилась ему та сцена лютым морозным вечером в декабре тридцать девятого. Когда они, чудом избежав смерти от пуль финских стрелков, снова чуть не оказались жертвой (добычей, лучше сказать) кое-кого пострашнее.
Он уже к тому времени о нойта и их чёрной магии знал больше. Хотелось ему повернуться да со всех ног побежать обратно. Но что-то удержало. Может, любопытство. А может, он догадывался, что теперь-то ему вряд ли кто здесь может всерьёз угрожать. Осторожно подошёл он к избушке, прислушиваясь.  Не было слышно ни звука. Вставая на цыпочки, заглянул в окна. Никого не увидел. И только тогда, подобрав найденную у дома палку, решился войти.   
Внутри был один из них – вероятно, один из тех братьев, с которыми они однажды вступили в перестрелку.  Остальные уже, наверное, умерли – от старости или ещё как… А этот остался. Уже стариком был, доживал свой век тут. Он лежал на топчане, высохший и похожий на мумию. Прокопыч с порога увидел, что болен тот страшно и неизлечимо.  Все руки, шея и лицо его были покрыты какой-то жуткого вида то ли сыпью, то ли паршой.
Уже тогда знал Прокопыч, что близкое знакомство с царством мёртвых безнаказанным не остаётся ни для кого. Если человек по своей воле Туонелу в себя впустил, то от неё уже не избавится. Она заставляет платить ещё при жизни, и дорого. Высасывает жизненную силу, а взамен награждает такими хворями, что не приведи Господь.
Прокопыч подошёл поближе, преодолевая отвращение и смрад. Ему бросилось в глаза, что по всему полу и по столу рассыпаны в изобилии дохлые пауки, жужелицы, жуки майские.  Прямо хрустели под ногами. Наверное, нойта их специально отлавливали и использовали в каких-то своих магических действах.
Тот услышал, глаза открыл, что-то прохрипел. Узнал его или нет, Прокопыч так и не понял.
Посмотрел Прокопыч, махнул рукой: туда ему и дорога… Сам этого хотел, и поделом тебе.  Нормальному человеку он бы помог, конечно, так бы не оставил. 
Повернулся и пошёл прочь. Успел он ещё заметить, что из ямы той страшной возле печи сделано подобие погреба с крышкой. Там, наверное, тела остальных нойта нашли себе последнее пристанище.  Но выяснять, так ли это, у него намерения не было. Он домой поторопился так быстро, как мог.
Больше он никогда никого из нойта не видел.
А воронёнка он принёс домой, выходил, и тот стал ручным. Привязался к Прокопычу. Когда крыло поправилось, однажды улетел было, но скоро вернулся. И с тех пор, пока жил (а жил он ещё семнадцать лет), улетал ненадолго – всё же вольная птица! Но каждый раз прилетал назад, садился Прокопычу на плечо, клекал радостно. А домашних его не признавал. Только Прокопыча, а других близко не подпускал.
И никогда бы третий раз Прокопыч там не оказался, если бы не этот ворон. Так и продолжал он улетать время от времени неизвестно куда по своим вороньим делам. Но с некоторых пор Прокопыч стал замечать, что птица каждый раз приносит ему в клюве какого-нибудь дохлого жука. И однажды до него дошло, что ворон таскает их оттуда, из той избы.
Это умный был ворон – птицы этого вида вообще очень сообразительные – он что-то хотел сообщить Прокопычу таким способом. Что-то дать понять насчёт той избушки.
Но Прокопычу совсем не хотелось ещё раз там побывать. Не говоря уж о том, что искать специально было непросто – даже для него, хорошо знавшего местные леса. Ведь в тех местах никаких ориентиров, связанных с той избой, не было. Нойта не зря выбрали для строительства избы такое глухое место, подальше от чужих глаз. То, что он набрёл на неё второй раз, было случайностью.
Так и жил Прокопыч себе дальше спокойной жизнью, собирал травы, лечил людей. Дети его выросли, из Забытого уехали. Ворон тоже состарился, летал всё меньше, и однажды Прокопыч нашёл его безжизненную тушку недалеко от своего дома. Что-то говорило Прокопычу, то ли интуиция, то ли накопленный багаж знаний и опыта, что ворон ещё подскажет ему нечто важное. Он похоронил птицу, но место отметил. Однажды год спустя ему приснился сон, в котором ворон был жив. Он порхал с дерева на дерево, а Прокопыч шёл за ним. В третий раз к этой избушке.
– И только тогда я понял, – со вздохом закончил свой рассказ Прокопыч, – чего от меня хотел ворон. Вернее, высшие силы через него. Силы эти через ворона пытались мне дать понять, что пока тот вход в страну мёртвых там есть, остаётся и опасность, что кто-нибудь его найдёт. Они хотели, чтобы я пошёл в ту избу и закрыл его. Я выкопал скелет птицы, и он помог мне ещё раз прийти в это чёртово жилище. Тогда я захватил с собой инструменты, гвозди и замок. Пришёл туда. Там уже не было никого. Я подошел к яме, открыл было крышку… И почувствовал, что вот оно, дьявольское место. Вход туда… Я должен был это сделать. Закрыл крышку той ямы на замок, а сверху ещё досками забил. Ключ от замка потом в реку выбросил. Вообще, ту избу лучше было бы спалить, но это мне только потом в голову пришло, когда вернулся. А через два года вас туда нелёгкая занесла. Если бы я знал, что вы всё равно в яму залезете…

13

Михаил сидел, оглушённый рассказом. Теперь ему всё стало намного яснее. Но не легче.
– Я всё же не понял, Прокопыч, как ворон тебе помог найти ту избу? – спросил он первое, что пришло в голову.
– Смотри, – ответил знахарь.
Он осторожно взял вороний череп двумя пальцами. Эта вещица казалась такой хрупкой в его большой руке, что казалось, чуть усилия – и она раскрошится на мелкие осколки. Прокопыч так же осторожно надел череп на остриё деревянного колышка. Потом потёр ладони одна о другую и, сложив их домиком, как прикуривают на ветру, поднёс их к черепу. 
Михаил не верил своим глазам. Череп, как стрелка компаса, начал медленно поворачиваться на острие. Он сделал несколько колебаний туда-сюда и замер в одном положении. 
Это шло вразрез со всеми законами физики. Но оно происходило здесь и сейчас.
– Видишь, куда клюв показывает? – ухмыльнулся Прокопыч. – Вон в том направлении избушка. Так я в третий раз на неё вышел без большого труда.
– Невероятно… – только и смог вымолвить Михаил.
– А ну, ты попробуй, – сказал Прокопыч, развернув череп клювом в противоположную сторону.
– У меня, наверное, не получится, – неуверенно усмехнулся Михаил. – Я ведь не знахарь.
– Знахарство тут ни при чём, – уверенно ответил Прокопыч. – Кто в избушке побывал и с тьмой соприкоснулся, у тех получится. Мне высшие силы дали понять. А кто не был, у тех не получается. Я проверял.
Михаил потёр ладони, сложил их так, как делал Прокопыч, и поднёс их к черепу.
Череп дёрнулся, будто был живой, стал поворачиваться. И застыл на месте, когда клюв нацелился туда же. На избушку, как сказал Прокопыч.
– Ух ты… – пробормотал Михаил.
– Вот видишь, – удовлетворённо улыбнулся Прокопыч. – Этот указатель ты с собой возьмёшь. С ним и туда придёшь, и обратно. Опять же, с божьей помощью да с моей.
Прокопыч поставил диковинный указатель на полку, а на стол водрузил вскипевший самовар.
– Пора нам поужинать, – сказал он. – Да лечь пораньше и завтра с раннего утра тебе идти. Путь предстоит долгий.
Михаил и не заметил, как со времени его отъезда из дома пролетел целый день. Уже вечерело. Михаил пребывал в сильном умственном и душевном смятении от рассказов Прокопыча. Если верить этому необычному старику, судьба снова непреклонно посылала его, Михаила, в то проклятое место.
Туда, где оказаться снова ему хотелось, пожалуй, меньше всего на свете.
Хотя нет, ещё меньше ему хотелось бы, чтобы тот ужас, который когда-то пережили они, пережили бы его дети. И, похоже, Прокопыч окончательно убедил его своим повествованием: он может и должен исправить то, что они некогда по незнанию сделали. Убрать навсегда тьму, которая однажды появилась в его жизни и не хочет уходить.
Ведь в последней глубине его сознания – там, где остался страх, посеянный тёмной, неподвластной ему силой, – осталось и понимание того, что этот страх надо преодолеть. Вырвать с корнем. Это придётся сделать. Иначе это страх будет приходить снова и снова, превратив в ад жизнь и его самого, и тех, кого он любил. 
И сделать это можно только в том месте, где зерно страха было заронено в его душу.
Придётся отправиться в эту избу. И спуститься туда. Как бы ни восставало против одной мысли о том всё его существо. А там будь что будет. 
В конце концов, зачем тогда он ехал сюда, в Забытое?  Зачем вообще предпринял эту поездку в Леднегорск? Разве не для этого?
И жизнь, или провидение, или высшие силы, да кто или что угодно ещё – разве не дают ему этот шанс, приведя его к старому мудрому целителю?  К единственному человеку, который знает причину его беды и может помочь?
Михаил достал из своего рюкзака нехитрую снедь и выложил на стол. Они с Прокопычем принялись за чай. Михаил попросил рассказать Прокопыча ещё о себе, о своей жизни. Однако Прокопыч подробно рассказывать не стал. То ли не хотел, то ли видел, что собеседник и так перегружен сверх меры.
Михаил узнал о старом знахаре немногим больше того, что уже услышал. Прокопыч скупо поведал, что две дочери есть у него. Как школу закончили, уехали. Сначала одна, через пару лет вторая, поселились в разных городах. Обе выучились, врачами стали, создали свои семьи. К себе их с женой звали жить, но они отказались, решили, что будут доживать тут.  Жена у него пятнадцать лет назад умерла, односельчане тоже один за другим. Деревня постепенно опустела и стала оправдывать своё название. Наступил момент, когда остался он совсем один. Правда, с других деревень к нему за помощью ездили и сейчас иногда приезжают. Но о нём уже мало кто знает. Это раньше известен был по всей округе…  Да ещё дочки раз в год каждая навещают, внуков привозят.
Вот и Михаил приехал к нему по своему необычному делу. Так что основное теперь о Прокопыче знает.
– Здесь родился, здесь почти всю жизнь жил. Здесь и душу Богу отдам, – заключил травник.
Потом Прокопыч постелил ему на полатях.  Пока Михаил устраивался на жёстком, набитом сеном матрасе, старик откуда-то достал старинную большую книгу в потёртом кожаном переплёте. На вопрос, что это за книга, Прокопыч пояснил:
– Это псалтырь. Ты спи, отдыхай, а я ещё помолюсь. Да надо кое-что для тебя приготовить.
Прокопыч встал напротив образов, зажёг лампадку. Осенил себя размашистым крестом, раскрыл книгу и начал читать. До Михаила доносилось только его тихое бормотание, слов он не различал.
Михаил в который уже раз отметил про себя, как причудливо этот старик сочетает старинные языческие практики и христианскую веру.
Но задумываться о том уже не было сил. Он быстро уснул, убаюканный мерным тихим голосом Прокопыча, неизвестно о чём говорившего с Богом.

14

Знахарь разбудил его рано. Солнце только ещё всходило над лесом. Старик, наверное, привык вставать за свою долгую жизнь с раннего утра. Самовар уже фыркал возле печки.
Прокопыч посмотрел за окошко и, по своему обыкновению поглаживая бороду, произнёс задумчиво:
– День будет хороший. У тебя, Михаил, всё должно получиться.
Михаил сидел на жёстком колючем тюфяке, сонно протирая глаза. Вроде и не особенно удобно, и взбудоражен вчера был не на шутку рассказами Прокопыча, а спал как убитый.  Может, чай у травника был какой-нибудь особенный? Или сам Прокопыч оказывал на него такое психологическое воздействие?
Как бы то ни было, а чувствовал он себя бодро и свежо. Даже понимание того, куда и зачем ему предстояло отправиться, не повергало его в такой ужас, как вчера. Когда он услышал это от Прокопыча, ясно и недвусмысленно.
Михаил встал, ополоснул руки и лицо из рукомойника. Вода была ледяная: Прокопыч уже и на речку успел сходить, пока Михаил спал.
– Вот, кое-что приготовил тебе в дорогу, – знахарь протянул ему старинную пузатую фляжку из потускневшего металла. Горлышко было завинчено пробкой, а внутри что-то булькало.
– Что это, Прокопыч? – удивлённо спросил Михаил, принимая фляжку.
– Это отвар специальный из трав. Ночью сварганил. Силы тебе придаст и крепости духа. Перед тем, как туда спускаться, выпей. И ещё…
Пока Михаил пил чай, Прокопыч сходил в сени и принёс видавшую виды керосиновую лампу с закопчённым стеклом.
– А это зачем? – усмехнулся Михаил. – Спасибо, но у меня фонарь с собой. Мощный.
– Куда ты попадёшь, там от фонаря твоего толку мало, – ответил Прокопыч, –  уж ты мне поверь. А этот светильник не простой, а в церкви освящённый. И в нём не керосин, а масло лампадное. Так что лампу эту зажги и с ней спускайся. Её пламя всякую нечисть хорошо отпугивает. Не то чтобы совсем охраняет от всего, что там может встретиться. Но лишний раз оно к тебе не полезет.
От напоминания об обитателях страны мёртвых Михаилу стало снова не по себе. Он старался не подавать виду, но пальцы рук его мелко, предательски задрожали.  Он с трудом доел бутерброд и допил чай. Больше не хотелось.
Прокопыч, похоже, хорошо чувствовал его состояние. Кому как не ему было знать, куда он отправляет человека, с которым познакомился только вчера. Прихлёбывая из своей чашки, Прокопыч успокаивающе заговорил:
– Вижу, что тебе страшно. Да и любой бы боялся. Я тебе честно, Михаил, скажу: мне на войне так страшно не было, как перед той ямой, когда я третий раз туда пришёл. А тебе не закрыть, а спуститься в неё придётся. Так что я тебя понимаю отлично. Но опять же, говорил я тебе и повторю: страх свой победить надо. Именно он – твой главный враг, а не то, что в Туонеле обитает. Так что другого пути нет. И я в тебя верю, у тебя всё получится.
– Хорошо бы и мне иметь такую уверенность, – вздохнул Михаил.
– Дело это опасное, но тебе оно по силам, – уверенно сказал Прокопыч. – Вижу, что душа у тебя ясная, светлая. И жизненной силы много. Да я ещё подсоблю. Так что мы с тобой сообща ту тёмную силу одолеем и изгоним из твоей жизни. А паренька того душу освободим.
– Благодарю тебя, Прокопыч, – ответил Михаил, – не знаю, что бы я без тебя делал… Но всё-таки я понятия не имею, как я его там буду искать. И вообще – куда идти, что делать? Ну, допустим, спустился я туда, и дальше что?
– Господь отблагодарит, – степенно проговорил Прокопыч, – потому как богоугодное дело мы затеяли. А что делать – душа твоя сама знает. Ты не на ум свой полагайся, а на душу. Потому что там, на той стороне, законы ума не действуют. Душа в нужный момент скажет, куда идти и что делать. Главное – не дать страху над нею возобладать. И помни, что ты не для себя туда лезешь, а ради дорогих тебе людей. Это тоже тебе духу придаст.
Михаил молча кивнул. Всё правильно говорил дед, так он и сам думал. Да только вот хватит ли у него духу столкнуться с силой, которая превосходила его разумение? С той, что напугала его однажды, похоже, на всю оставшуюся жизнь? Не было у него по-прежнему уверенности…
Он сделал несколько глубоких вдохов-выдохов и встал из-за стола.
– Ну что ж, Прокопыч, пора мне отправляться…
– Погоди, ещё не всё, – остановил его знахарь, тоже вставая. – Вот это надень.
Он снял с себя нательный крест на цепочке и протянул Михаилу. Михаил взял его в ладонь. Именно не крестик, а крест-распятие – большой, увесистый, тускло блестящий на цепочке с крупными звеньями.
– Из чистого серебра отлит, – пояснил Прокопыч. – Тоже от тьмы обережёт тебя. Надевай!
– Я вообще-то никогда в Бога не верил… – начал было Михаил.
– Сейчас без разницы, верил ты или нет, – перебил Прокопыч. – В злую силу ты тоже никогда не верил, а она, однако ж, тебя коснулась! Не важно, во что веришь, а важно то, к чему душа твоя стремится.
И снова Михаил отметил про себя, надевая крест, как мудр этот старый травник.
– Меня с тобой не будет, но часть моей силы будет с этим крестом, – добавил Прокопыч. – А я здесь молиться за тебя буду всё время. Да, ещё вот что.
Он вынул из сундука предмет, назначение которого Михаилу было непонятно. То ли повязка, то ли поясок из двух полосок кожи, а между ними костяная бляшка причудливой формы.
– Это амулет заговорённый из медвежьей кости, – сказал Прокопыч. – Карельские ведуны знакомые в своё время для меня изготовили. В нём сила Хонготар – прародительницы медведей.
Прокопыч повязал ему этот поясок вокруг головы Михаила так, что бляшка оказалась на лбу.
«Хонготар… – повторил про себя Михаил. – Боже мой, кто бы мог подумать!»
Если бы кто-то три дня назад сказал ему, что он будет участвовать в древних языческих ритуалах народов Карелии, то тем самым изрядно повеселил бы его. Но сейчас ему было не до смеха.
– Амулет не снимай, – строго сказал Прокопыч. – Когда с опасностью столкнёшься, её силу призови. Она придёт на помощь. И твоя жизненная сила с её силой воедино станет. И, пожалуй, последнее.
Знахарь достал откуда-то с полок туесок из бересты, закрытый крышкой.
– Тут семена полыни да ягоды можжевельника, – сказал он. – Тоже с собой забери. Когда обратно наверх подымешься, их туда насыпь, прямо в яму. Это вход в Туонелу если не закроет, то труднее сделает. А сам вход лучше ещё раз досками заколотить, понадёжнее. Чтоб никто больше… Доски там, думаю, найдёшь. Гвоздей я дам.
– Всё сделаю, как ты скажешь, Прокопыч, – ответил Михаил, – лишь бы выбраться мне оттуда. И лишь бы не зря я туда сползал.
– Выберешься, и сделаешь всё, что надо, – в который раз повторил Прокопыч. – Главное, не поддавайся страху и душу свою слушай. Теперь я тебя снарядил, чем мог, можешь идти. Указатель не забудь.
Михаил сложил в рюкзак вещи, которые дал ему знахарь: лампу, флягу с питьём, туесок с травами, пару десятков гвоздей, колышек на доске. Череп ворона, чтобы в дороге ненароком не раздавить, завернул в носовой платок и отдельно упаковал в пластиковый контейнер. Эта невзрачная вещица, возможно, была нужнее остальных.
Большую часть своих вещей он выложил, чтобы идти налегке. Оставил только самое необходимое: запас еды на пару дней, мазь от комаров, фонарь, топорик, складной нож, прорезиненную плащ-палатку, небольшую канистру с керосином, моток крепкой верёвки.
Проверил сотовый телефон: как и следовало ожидать, он здесь не брал. И его оставил. Написал Прокопычу адрес своей матери. Так, на всякий случай. Если задержится надолго.
Или не вернётся.
Кажется, всё. Надел рюкзак – пока кажется лёгким. Но по лесу три-четыре десятка километров отмотать – каким покажется?
Хотя по большому счёту это ерунда. Как вообще оно там сложится?
Ему всё же было страшно. Очень страшно. Куда страшнее, чем в тот далёкий день, когда они вчетвером пошли в лес. Несмотря на то, что они тогда были дети, а он сейчас взрослый человек.
Страшнее, потому что они не знали ещё, с чем столкнутся. А он знал. 
Они с Прокопычем вышли из дома. Да, день был замечательный: солнце уже взошло, светило ярко и весело, на небе ни облачка, птицы щебетали, дул приятный лёгкий ветерок.
Прокопыч показал ему почти на север:
– Тебе в том направлении. Каждый час пути доставай указатель и сверяйся.
Михаил кивнул. Постоял ещё немного, подняв лицо к небу.
– Ладно, пойду я, – наконец, собравшись с духом, вымолвил он. – Если что, Прокопыч, моим сообщишь…
– Всё будет хорошо, – сказал старик, обняв его за плечи и встряхнув.
Он перекрестил Михаила и добавил:
– С Богом!
– Спасибо тебе за всё, Прокопыч! – сказал Михаил.
Повернулся и зашагал к лесу.

15

Это был трудный путь. Для Михаила было не впервой совершать длинные пешие походы.  Но не такие.  Лес был глухой, дикий.  То и дело дорогу Михаилу преграждали буреломы, беспорядочно наваленные стволы, непроходимые заросли. Часто встречалась коварная болотная жижа вперемешку со мхом, в которой увязали сапоги, а то и просто чёрная топь, маслянисто блестящая на солнце. Приходилось долго обходить, осторожно нащупывая почву под ногами. 
Каждый час, как и велел Прокопыч, он останавливался, вынимал диковинное приспособление и по нему сверял маршрут.  Вороний клюв неизменно указывал на цель его пути  – почти на север с небольшим отклонением к западу.  Михаил не раз успел убедиться, что постоянно терял ориентировку. Не будь у него указателя, который смастерил Прокопыч, он бы уже давно заплутал и зашёл чёрт знает куда. Старый знахарь был прав: один в этих лесах он искал бы избушку нойта до скончания века.
Женька вот тоже искал, да не нашёл. А ведь он как охотник с большим стажем знал эти леса получше. Михаил вспомнил, как Прокопыч обмолвился: похоже, сама эта избушка как-то на расстоянии уводит внимание людей в сторону. Может, столбы для того вокруг неё вкопаны. Это тоже часть чёрной магии нойта. Поэтому-то мало кто её вообще находил. И никто на неё не наткнулся, когда искали их четверых в своё время и Женьку совсем недавно.
Что же его погубило в этой чаще? Михаил с содроганием пытался представить, но не мог. И даже если Женька нашёл бы ещё раз ту избу – что бы он стал делать, не зная всего того, что знает сейчас Михаил? Если даже сам Михаил после общения с Прокопычем до сих пор не представляет, как будет решать их общую (теперь только с Татьяной)проблему?
Но, по крайней мере, благодаря Женьке он вышел на Забытое и, в конце концов, на Прокопыча. Всё равно, думал Михаил, усилия, направленные на то, чтобы сделать что-то хорошее, зря не пропадают. И Танька молодец, она Колькину мать поддерживала всё это время.
И всё равно помочь Кольке он должен.
Хотя бы через двадцать пять лет. Хотя бы попытаться.
Михаил продирался через чащу дальше и дальше. Дважды он останавливался и устраивал себе привал, чтобы отдохнуть и перекусить. Лямки рюкзака, поначалу такого лёгкого, с каждым пройденным километром всё сильнее впивались в плечи. Ноги начали натруженно гудеть.
Лес казался нескончаемым. Михаил брёл уже девять часов. За это время он передумал обо всём на свете. Но это ни капли не добавляло ему понимания, что же он будет делать после того, как спустится туда. И кто его знает, может, уже и нет там никакой избы. Может, она сгорела. Может, кто-нибудь, как Прокопыч, случайно нашёл её и завалил вход туда, да так, что Михаил не сможет открыть. А может, там снова поселились какие-нибудь чёрные колдуны. О такой возможности они с Прокопычем не подумали.
Но сейчас эти мысли не имели значения. Главное – дойти. А там посмотрим…
У него на душе сильно полегчало, когда впереди заблестел ручей. Да, это был лесной ручей шириной метра два. Прокопыч, помнится, говорил: это признак того, что изба близко. Уже меньше полукилометра, если это тот ручей. Но других, Прокопыч сказал, там нет.
Михаил подошёл, скинул ношу, зачерпнул пригоршнями воды, коричневой и обжигающе-холодной, окатил разгорячённое лицо и шею.  Присел, перевёл дух. Осталось только найти место, где жерди переброшены на ту сторону.
Ему предстояло перейти на ту сторону…
Весь проделанный путь был по сравнению с этим пустяком.
Он долго сидел, не решаясь встать. И не хотелось: усталость навалилась разом, всё тело обмякло. Да и решимость, с которой он шёл сюда, куда-то испарилась. Как бывает у детей перед тем, как съехать с очень высокой горки: поначалу-то все хорохорятся, пока не влезли. Но как оказываются на головокружительной высоте, дух захватывает: вниз и поглядеть-то страшно, не то что отпустить себя на волю земного тяготения…
Но не идти же назад.
Он через силу встал, подобрал поклажу и побрёл вдоль ручья. Налево, как говорил Прокопыч. Ещё метров двести… Ну да, вот он, шаткий мостик. Ступил – старые прогнившие жердины ломко хрустнули под его тяжестью. Он едва не плюхнулся в воду. Ненадёжно. Ну ничего, можно и вброд, это ж не река.
Снял сапоги, носки, брюки. Держа в руках, ступил в воду. Ноги сразу погрузились в вязкое илистое дно. Ручей хоть и не широкий, но глубокий – до пояса достал ему, когда до-шёл до середины. Выбрался на другой берег, оделся.
Где-то уже совсем рядом.
Низкое солнце уже золотило верхушки сосен. Посмотрел на часы: половина одиннадцатого вечера. С погодой ему повезло. В дождь бы так быстро не дошёл.
Прокопыч сказал: солнечное утро – хороший знак. Ну что ж, будем надеяться.
Михаил ещё раз достал указатель, посмотрел направление. Да, всё правильно. Ему туда.
Он снова углубился в хвойную чащу. Через пару минут за деревьями появился просвет.
Он дошёл. Вот она, та самая круглая поляна с жухлой, увядшей навсегда травой. То ли колдуны такое место нарочно выбрали (как подобные места сейчас называют – геопатогенные зоны, кажется?), то ли оно таким стало от их присутствия… Столбы с жуткими изображениями по периметру. И вот она – старая, покосившаяся изба, мрачно чернеющая оконными проёмами.
Всё было по-прежнему. За срок почти четверть века ничего не изменилось.
Сердце у него бешено заколотилось – так, что стук отдавался в висках.
Он пригляделся, прислушался.
Что такое, неужели дым из трубы? Господи, только не это! Он зажмурился, потряс головой, снова открыл глаза.
Ффух… слава богу, показалось.
Он постоял ещё немного, пока сердцебиение потихоньку не улеглось. И осторожно, стараясь шуметь как можно меньше, двинулся вперёд. Подойдя к избушке, снова прислушался. Глянул в одно окно, в другое. Всё тихо, никого.
– Ну, здравствуй, чёртово жилище! – сказал Михаил вполголоса. – Снова я к тебе пришёл!
Он отрыл на себя неплотно прикрытую дверь, всё так же висевшую на одной ржавой скрипучей петле, и вошёл внутрь.
В нос ему сразу шибанул затхлый, с оттенком гнили, запах.  И внутри не поменялось ничего: его глазам предстала та же картина, что и двадцать пять лет назад для них четверых.
С той только разницей, что крышка в полу у печки была распахнута настежь. И зияло чернотой квадратное отверстие. Страшный вход в неведомое, которое они так легкомысленно открыли. Куда их угораздило сунуться и оставить потом незапертым.
И где они навсегда оставили Кольку.
Да, после их отчаянного бегства, похоже, никто тут не появлялся.
Михаил, превозмогая дрожь и отвращение, приблизился к яме. Отметив, что лестница всё ещё там, захлопнул крышку. Затем достал гвозди и топорик, поверх прибил два валяющихся рядом отрезка доски. Крест-накрест, концами к деревянному полу, как было до них.
Он знал, что оттуда никто не выскочит, но всё ж такая мера предосторожности не помешает.
Он был так вымотан, что лезть туда прямо сейчас был не в состоянии. Он решил, что сделает это завтра, когда выспится и наберётся сил. И решимости.
Как ни противно было ему здесь находиться (особенно после всего, что узнал от Прокопыча), всё же заночевать придётся. Не в лесу же.
Он подпалил пучок сухих соцветий полыни, как ему советовал Прокопыч. И с этим тлеющим пучком, как с кадилом, обошёл всё внутреннее помещение, окуривая его терпким дымом. 
Потом глотнул воды, расстелил на топчане плащ-палатку, завернулся в неё. Рядом положил топорик, хотя знал, что он вряд ли поможет против того, с чем ему предстояло столкнуться. Но всё же так он чувствовал себя хоть немного спокойнее.
Поворочавшись с боку на бок некоторое время, он понял, что заснуть в этом месте ему вряд ли удастся, несмотря на усталость. Никак оно к тому не располагало.  В конце концов он вышел, захватив плащ-палатку, направился к ручью и устроился на ночлег там, у берега. И только тогда, хоть и звенели непрерывно комары над ухом, его сморил тяжёлый, вязкий сон без сновидений.
И чёрный, как та дыра, в которую он пришёл залезть.

16

Разбудило его разноголосое птичье щебетание.  Солнце вставало над лесом, первые лучи уже тепло прикоснулись к лицу. Михаил рывком сел.
Уже второй день подряд он просыпался в совершенно незнакомом месте, где побывать никак не рассчитывал.  В голове калейдоскопом крутились разговоры со старым знахарем, вся подготовка к походу, впечатления от проделанного пути.
Оставалось самое главное. Сегодня в его жизни наступил особенный день, от которого зависело многое. И в его жизни, и в жизни тех, кто ему дорог.
Он подошёл к ручью, долго окатывал лицо водой, фыркая и отдуваясь. Холодная свежесть взбодрила его, помогла окончательно проснуться. Наплескавшись вдоволь, Михаил пошёл к избушке. По дороге опять закралась тревожная мысль: что, если кто-то был там ночью и унёс его вещи?
Но нет, всё было на месте. Он даже усмехнулся своим мимолётным опасениям: уж очень маловероятно, чтобы кто-то ещё забрался в такую глушь одновременно с ним.
Лучше бы это место вообще больше никто никогда не нашёл. Как говорил Прокопыч, до скончания времён.
Михаил, помня наказ травника, достал фляжку со снадобьем, которое тот сварил. Сделал глоток. Зелье было горьким и вяжущим до тошноты. Морщась, Михаил понемногу выпил всё.
Потом с помощью топорика оторвал приколоченные вчера доски. Поднял тяжёлую крышку. И снова на него оттуда пахнуло тяжёлым затхло-гнилостным духом.
Он отшатнулся. Сама мысль о том, чтобы опускаться туда, вызывала у него сильнейшее внутреннее отторжение.
Да, лестница осталась, но за прошедшее время она могла совсем прогнить. Если она рассыплется при спуске или подъёме, то ему не выбраться.  Вот для чего он захватил верёвку.  Размотал верёвочную бухту – метров тридцать.  Один конец накрепко привязал к кольцу в полу, с которым была скреплена дужка замка.
Того самого замка, которым знахарь запер крышку, и который они тщетно пытались взломать.
Да, знал бы Прокопыч, что и это для них преградой не станет… 
Подёргал верёвку – держит крепко. Сходил в лес, нашёл подходящую палку, вытесал из неё деревянный колышек. Привязал к свободному концу верёвки и кинул внутрь.
Там, куда он собирался спуститься, усмехнулся он сам себе, будет заодно как нить Ариадны. Только на её длину. А дальше? 
Об этом думать не хотелось.
Михаил проверил своё снаряжение. Потрогал крест Прокопыча на груди. Карельский амулет поправил на голове. Так, что ещё? Фонарь? Прокопыч говорил, он там бесполезен. 
Светильник. Такой неказистый с виду. Неужели он может помочь там? Неужели всё это – крест, амулет, молитвы, заговоры – может помочь?
Но сейчас уже рассуждать о том не было смысла.
В его ситуации надо или довериться Прокопычу, или действовать по своему разуме-нию.
Он выбрал довериться Прокопычу. И – как получится.
Михаил открутил фитилёк, зажёг спичку, поднёс.  Пламя тут же перескочило внутрь светильника. Тусклый огонёк замерцал сквозь закопчённое стекло, источая тонкую струйку дыма. Михаил почувствовал тонкий специфический аромат.
Кажется, всё. Пора. Михаил взял в левую руку лампу. Поглядел в чёрный зев, угрюмо разверзшийся перед ним и готовый поглотить очередного посетителя.
Что ждёт его там? Выберется ли он оттуда живым и невредимым?
И, главное, сделает ли то, зачем пришёл сюда?
Михаил постоял, пережидая, пока пройдёт накатившая волна предательской дрожи в ногах, а сердце, затукавшее часто и гулко, успокоится. Сделал несколько глубоких вдохов-выдохов.
И начал спускаться по лестнице.
Лестница выдержала, хотя ступеньки трещали и скрипели. Всё же Михаил облегчённо перевёл дух, когда ноги его ступили на землистое дно ямы. Слава богу, спустился. Пока всё шло более-менее гладко. Вытянув руку с мерцающим светильником, осмотрелся.
Да, он увидел всё то же самое дымчатое, почти непроницаемое для света марево, странно и медленно колыхающееся. Оно окружало его на расстоянии пары шагов, вздымаясь от земли на уровень лица.
Вот она, граница между той стороной и этой.
В памяти Михаила всплыла та сцена, когда они, ребята, стояли перед этой странной штукой, гадая, что же это такое.
Сколько же времени прошло, чтобы узнать хотя бы приблизительно…
И куда ему теперь?
Они тогда двинулись в холодную, непроглядную морось наугад, прямо как стояли лицом к ней. Вот и сейчас надо сделать так же.
Пару секунд он постоял, мобилизуя всю внутреннюю решимость, на какую только был способен. Взял в руку свободный конец верёвки с колышком. И шагнул вперёд.
Раз, второй, третий.
Ощущение было такое, словно он залез в холодильную камеру и одновременно окунулся в облако. Его со всех сторон охватила неприятно обволакивающая, будто бы липнущая к телу через одежду промозглая сырость. По всему телу сразу побежали мурашки – плоть как бы почувствовала, что погружается в чужеродную среду.
Сделал ещё несколько шагов – темнота быстро таяла, а пространство вокруг становилось более прозрачным. И будто бы насыщенным собственным, непонятно откуда идущим молочно-белым тусклым светом, похожим на предвечерние сумерки. И свет этот не имел ничего общего с дневным светом или с огоньком лампы, который Михаил держал в руке. Этот свет был чем-то одним с маревом, который он освещал, как бы смешанным с ним.
Пройдя ещё немного, Михаил заметил, что атмосфера вокруг него стала несколько более разрежённой. Всё, как и в прошлый раз. Когда он делал здесь первые шаги, видно было только на расстоянии вытянутой руки. Теперь ему казалось, что пространство хорошо просматривается метров на десять-пятнадцать. Но не дальше. Михаил посмотрел наверх – взгляд тонул в непроглядном тумане, который сплошь окутывал пространство над ним, подобно тяжёлому  смогу, висящему над мегаполисом. Похоже, здесь, в этом странном и жутком месте, такие дымчатые сумерки были постоянным и всеобщим фоном.   
Сколько они тогда прошли, прежде чем на них напало… то адское существо? Да немного, как раз где-то на длину верёвки, которую Михаил разматывал, шагая в неизвестность.
Вот верёвка и закончилась. Михаил остановился, воткнул колышек в землю. Огляделся по сторонам, прислушался. Пока до него не доносилось ни звука. А те, что раздавались при ходьбе – шорох почвы под ногами, поскрипывание ручки, за которую он держал светильник – сразу же глохли в плотной белесой мгле. Вся окружающая реальность была мертвенно-застывшей. 
Кажется, только он был живым в этом мире. Да ещё крохотный оранжевый огонёк, мерцающий в неярком ореоле, напоминал, что есть другой мир и другая жизнь. 
И видно было очень немного. Пока только то, что пространство вокруг него не пустое – в отдалении смутно маячили силуэты неопределённой формы. Но сказать, на каком расстоянии, было сложно. Вообще, здесь привычные способы восприятия плохо работали.
Михаил постоял немного возле колышка, раздумывая, что же делать дальше. Потом ему вспомнились слова Прокопыча: здесь не на разум свой надо полагаться, а на то, что говорит душа. То есть на интуицию, как бы определил для себя Михаил. 
Вот только пока ничего не говорила ему интуиция.
Может, покричать сквозь этот туман наудачу, позвать Кольку? А если это привлечёт то страшное создание? Или ещё каких-нибудь тварей?
Но ведь они и так могут в любой момент появиться.
И, в конце концов, надо же что-то делать. Не стоять же тут и не ждать неизвестно чего.
Да, разумом в данном случае ничего не решить. Здесь он бесполезен.
Михаил сделал ещё несколько осторожных шагов вперёд. Один из предметов окружающей обстановки стал ближе, и чётче стал вырисовываться его контур.  Михаил подошёл поближе, так, что можно уже было как следует разглядеть.
Это было массивное образование из какого-то тёмно-серого, почти чёрного камня, будто бы выросшее из земли. Продолговатое, высотой метра три, и где-то около метра в поперечнике, похожее на гигантский сталагмит. Вглядевшись хорошенько, Михаил увидел, что это не просто камень – похоже, какое-то изваяние. Верхняя часть его заканчивалась странным утолщением, которое можно было бы принять за рогатую голову какого-то диковинного существа. На нём явственно проглядывались вытесанные черты то ли лица, то ли морды… Это был каменный идол, похожий на один из тех, что стояли вокруг избушки. Но этот был ещё более уродливым и устрашающим.
Михаил вытянул вперёд руку со светильником. Отблески оранжевого огонька заплясали на базальтовой гладкой поверхности. С минуту Михаил со смешанным чувством страха и отвращения разглядывал жуткую физиономию: выдвинутую вперёд массивную челюсть, толстые губы, приплюснутый нос, надбровные дуги козырьком, под которыми еле просматривались глаза. И шишковатый низкий лоб, в центре которого угрюмо взирал вперёд третий глаз без век – гораздо больший, чем остальные два. 
Михаил обошёл каменное страшилище и двинулся дальше. По пути ему встретился ещё один похожий истукан, и несколько таких виднелись поодаль. Кое-где из земли торчали странные создания, похожие на деревья, только мёртвые: стволы с разветвлёнными и сухими сучьями, без листьев, вообще без каких-либо признаков жизни.
Жизнь в этом мире пока ни в чём не проявлялась. Кругом царили мёртвая тишина и неподвижность. Будто само время здесь застыло навеки.
«Какое мрачное и страшное место! – подумал Михаил. – Воистину, забытое Богом… Если он есть».
Ему вспомнился вчерашний утренний диалог с Прокопычем.  Перед тем, как тронуться в путь сюда.
«Почему же Бог, если он есть, сам не вызволит Колькину душу отсюда?» – спросил Михаил старого знахаря.
На что тот, как обычно, раздумчиво помедлив, изрёк:
«Бог за всем, что есть, уследить не может. Если б мог, не было бы ни Туонелы, ни тварей, что её населяют. Не Бог создал её, да ещё места некоторые, кои на той стороне есть… И в каких-то случаях Бог на людей надеется. Их ведь он по своему образу и подобию сотворил. Потому и надеется».
И, ещё подумав, добавил:
«А некоторых людей он тьмой испытывает. Иногда это им надобно, чтобы они, что такое свет, лучше поняли».
Похоже, и ему, Михаилу, было послано такое испытание.

17

Михаил продолжал механически шагать вперёд, оглядываясь по сторонам. 
Впереди сквозь полупрозрачную серовато-белую мглу стали просматриваться предметы,  гораздо более крупные по размерам: то ли скалы, то ли холмы. И там, где-то вдалеке и над ними, стало немного светлее. Будто бы неярко и неровно (так, по крайней мере, отсюда казалось) светило что-то, подобно солнцу из-за плотного слоя облачности.
Михаил направился туда, к тому неведомому источнику света.
Прокопыч ведь объяснял ему, что страна мёртвых тоже не безгранична, и из неё есть другие выходы. Не только на нашу сторону, но и на той стороне – ввысь, к свету.
Впервые с того момента, как он спустился в этот чужой недобрый мир, он видел нечто обнадёживающее. И пока на него никто не нападал, даже не появлялся, что тоже вселяло некоторый оптимизм.
Может быть, средства Прокопыча действительно помогали? Отпугивали всякие злые силы?
Михаил не мог этого сказать. Но в нём с каждым шагом крепла уверенность, что он идёт в нужном направлении.
Он шёл ещё на этот свет, по меркам обычного мира, километра три. По пути ему изредка попадались только неживые древоподобные штуковины, да всё такие же страшные идолы в два человеческих роста, с разными жуткими обликами. Несколько раз он видел старые, высохшие кости то ли людей, то ли животных. Однако Михаил уже не тратил время на то, чтобы их рассматривать, а шагал и шагал дальше.
По мере продвижения почва под ногами становилась всё более твёрдой, начали попадаться камни размером от яблока до капустного кочана. И цвет у них был чёрный или тёмно-коричневый – всё в этой местности было тёмно-грязных оттенков. Ещё Михаил заметил в окружающем пейзаже новые элементы: какие-то странные бугры на земле, будто бы вздутия, похожие на маленькие вулканы. Из них струйками курился серый то ли дым, то ли туман, который клубами тут же расходился во все стороны. Похоже, эти непонятные образования были источниками здешней атмосферы. Они стали попадаться всё чаще.
Потом Михаил увидел несколько углублений в земле, заполненных какой-то вязкой чёрной жижей. Она тоже с поверхности дымилась и распространяла тухлое зловоние. Откуда-то из глубины периодически всплывали пузыри и тут же лопались, разбрасывая вокруг брызги отвратительного варева. Это напоминало гейзерные грязевые фонтаны, но выглядело гораздо менее привлекательно. 
Такие булькающие лужи тоже стали постоянно появляться на пути. Михаил обходил их, стараясь не приближаться и задерживая каждый раз дыхание. 
И ещё с полчаса он брёл, преодолевая местность, похожую на долину смрадных грязевых гейзеров. Курс он держал прежний, ориентируясь, как на маяк, на свечение, которое пробивалось через мглу всё сильнее. Теперь Михаил мог ясно видеть, что оно было не равномерным, а действительно мерцало, как звёзды на ночном небе. И что оно имело выраженный цвет – то ли сиреневый, то ли фиолетовый, как пламя газовой горелки.
Чем бы это ни являлось, оно было совсем не похоже на всё, что виделось вокруг. Надо было идти именно туда.
То, что смутно различалось в начале пути, вырисовывалось лучше, да и туман стал более-менее прозрачным. Теперь Михаил видел впереди гряду скалистых образований. Высотой с двадцатиэтажное здание – по крайней мере, так отсюда казалось. За ними ничего не было видно, кроме этого далёкого загадочного источника света, который, казалось, висел неподвижно где-то в вышине, над этими мрачно-глухими скалами.
Михаил остановился и присел, чтобы перевести дух. Фитилёк лампы он прикрутил, чтобы уменьшить пламя. Интересно, на сколько ещё хватит в лампе горючего? Может, оно уже на исходе? А когда закончится, потом что?
Но не было смысла уже о том беспокоиться. Значит, будет идти без огонька.
Он огляделся. Между ним и скалами простиралась обширная каменистая площадка. Относительно ровная, над которой возвышались редко стоящие округлые массивные валуны. Ещё кое-где просматривались большие круглые ямы в земле, просто пустые зияющие углубления.
Это пространство, прикинул Михаил, он бы мог преодолеть за полчаса. Здесь почва под ногами была более сухой, сыпучей, она напоминала крупный песок вперемешку с галькой.
Михаил прошёл ещё минут десять, прежде чем его глаза различили вдалеке, у подножий скал, какую-то светлую точку – она заметно выделялась на окружающем фоне. Приблизившись, он различил крошечную человеческую фигурку, скорчившуюся посреди камней.
Такую знакомую.
Его сердце заколотилось сильней, чем перед спуском сюда.
Он даже ещё толком не разглядел, кто это, но всем своим нутром сразу понял: Колька.
Он нашёл Кольку. Через столько времени…
Здесь, в этом жутком и неизвестном месте. Где они оставили его наедине с чёрной зловещей силой, убегая отсюда сломя голову, обуянные паническим ужасом.
Он отыскал наконец их общего друга, который, казалось бы, потерян навсегда и для них, и для всего мира.
Он так долго шёл к тому.
Но теперь он Кольку не бросит. Чего бы это ни стоило.
Михаил с удвоенной скоростью зашагал по направлению к человечку, сидящему неподвижно возле скалы, у самого основания. Уже скоро можно было различить, что это мальчик лет десяти-двенадцати, не больше. И одежда на нём была всё та же, в которой они втроём видели его последний раз: коричневые штанишки до колен, кеды, клетчатая синяя рубашка с коротким рукавом. Мальчик не шевелился, и Михаил не мог понять, видит ли тот его.
Но это было не столь важно.
Главное, что Михаил нашёл его. Теперь предстояло помочь ему покинуть это жуткое место, ставшее для него ловушкой. А потом самому вернуться.
Внезапно земля под ногой предательски поехала вниз. Михаил отпрянул. В состоянии охватившего его душевного возбуждения он не заметил одну из ям на пути, и чуть не сверзился в неё. Песок с шуршанием посыпался по наклонной стенке.
Яма была конической формы, метра три диаметром и глубиной в его рост. Ещё раз Михаил заглянул внутрь и с ужасом заметил, что в самом центре этого воронкообразного углубления песок зашевелился. Через секунду из-под него выпростались образования, похожие на щупальца. Их было штук десять, длиной с руку взрослого человека. Мясистые, с зазубринами по краям, похожие на огромные отростки алоэ, но тёмно-бурого цвета. Они разом угрожающе и беспорядочно зашевелились, будто ощупывая пространство вокруг.
Там, на дне этой воронки, зарывшись в землю, сидела и поджидала добычу какая-то хищная тварь. Одно из отродий Калмы, как говорил Прокопыч.
Первое из встреченных им в этот визит в Туонелу. Сколько их ещё будет? Михаила передёрнуло от мыслей о здешних обитателях.
Он огляделся, подобрал булыжник побольше и швырнул на дно воронки, прямо в эти мерзкие щупальца, продолжавшие своё шевеление.  Они тут же, одним судорожным движением схватили камень, но через миг выпустили. Тварь почуяла, что это несъедобно.
Михаил содрогнулся, представив, что было бы с ним, попади он в эти щупальца.
Обойдя яму, он двинулся дальше. Поодаль, на некотором расстоянии друг от друга, виднелись ещё несколько таких ям. Местность была словно заминирована этими углублениями, в которых притаились отвратительные создания. Теперь Михаил, не выпуская из виду мальчишку вдалеке, внимательно смотрел себе под ноги.
Колька так и сидел неподвижно, прислонившись спиной к каменной отвесной поверхности, и не подавал признаков жизни. Михаил видел, что он поджал колени и обхватил их руками, а голову опустил вниз. Он будто пребывал во сне или в оцепенении.
До него оставалось метров двести.
Ям-ловушек больше не было вокруг видно, Михаил стал шагать увереннее. Но вдруг до донеслось громкое шуршание со стороны. Он остановился, вытянул светильник в том направлении, посмотрел. Он успел заметить промелькнувшее между камнями что-то длинное и гибкое. Какая-то гадость шла за ним по пятам, но, видимо, не решалась напасть.
Михаил постоял некоторое время, переводя дух. Потом двинулся дальше, периодически оглядываясь по сторонам. Опасение не обмануло его – через минуту шорох повторился. Неведомая тварь преследовала его, передвигаясь параллельно его маршруту и чуть позади. Но что это было за создание, Михаил так и не мог разглядеть – оно пряталось за камнями.
Ускорив шаги, Михаил переместился на более-менее открытое место, где камней было мало, и местность хорошо просматривалась. Потом остановился и замер, тоже выжидая и напряжённо всматриваясь в окружающее пространство. 
Через несколько секунд существо выдало себя – песок зашуршал совсем близко, в нескольких метрах. Из-за ближайшего валуна выползло существо, похожее на гигантскую сороконожку. Или, скорее, на сколопендру, какую Михаил однажды видел в террариуме на выставке экзотических животных. Оно, видимо, решило, что скрываться уже не стоит, и пора проявить себя.
Это было ещё одно создание Калмы, и весь его облик вызывал смесь гадливости и страха. Оно по величине было со среднего крокодила. Тёмно-коричневое туловище, членистое, как бы состоящее из сегментов, покрытое то ли ворсом, то ли щетиной, заканчивалось каплеобразной продолговатой головой с жуткого вида хватательными челюстями, похожими на клещи.  Холодные безжизненные глаза навыкате уставились на Михаила – создание как бы раздумывало, стоит ли нападать.
– Пошла прочь! – заорал Михаил во весь голос.
Он схватил с земли камень и изо всех сил запустил им, метя в эти злые холодные глаза. Камень попал в голову и с глухим стуком отскочил от твёрдой оболочки. Существо дёрнулось всем телом и шустро юркнуло обратно за валун.
Но так просто отставать оно не собиралось. Стоило Михаилу повернуться, чтобы продолжить путь, оно снова зашуршало где-то сбоку.
«А если таких появится несколько?» – промелькнула у Михаила мысль. Он отметил про себя, что находится на грани паники. Хотя самое страшное, возможно, ещё ждало его впереди.
С другой стороны, он уже был близок к цели. Он приближался к сидящему на земле мальчику, ради которого и пришёл сюда.
В его памяти всплыло лицо Прокопыча и его слова: главное, не давать страху овладеть собой, что бы ни случилось. И ещё он вспомнил, что огонёк в его светильнике еле теплится. Он повернул колёсико фитиля до отказа, и пламя радостно вспыхнуло, бросив на камни и землю на несколько метров кругом сполохи тёплого оранжевого света.
Это возымело немедленное действие: существо бросилось прочь, стремительно перебирая бесчисленными суставчатыми конечностями. Михаил несколько секунд смотрел вслед, видя, как змееобразно изгибаясь, скользит спина твари между камнями. Потом повернулся и быстро, почти бегом, двинулся к одинокой человеческой фигурке. До неё было уже совсем близко.
Колька всё так же сидел в одной позе, склонив белобрысую голову и уткнув лицо в колени. Маленький комочек жизни на фоне холодного безжизненного камня. 
По мере приближения стало видно, что за отдельными скалами высилось некое единое, монолитное образование. Оно возвышалось сплошной, почти вертикальной стеной, заслоняя всю сторону горизонта. И ещё выше, где-то над этим огромным каменным массивом, мерцал, пробиваясь сквозь дымную завесу наверху, неизвестный источник сиреневого цвета – теперь уже намного ярче. Он стал будто бы более локализованным в пространстве, но что это такое, по-прежнему не было видно.
Для этого нужно было подняться наверх.
Но сейчас было не до того. Перед ним был Колька, который не подавал никаких признаков того, что он жив и в сознании. До него оставалось каких-то три шага.
Михаил остановился. Сердце билось так, что готово было выпрыгнуть из груди. В горле отчаянно пересохло.
– Колька, – тихо позвал Михаил срывающимся голосом. 
Мальчик никак не отреагировал – наверное, не услышал.
Михаил подошёл к нему вплотную, протянул руку, прикоснулся к белобрысой голове, окликая его громче.
Мальчик вздрогнул и поднял голову.
 
18

Да, это был он.
Он почти не изменился за эти годы. Что могло измениться там, где время остановилось?
Колька смотрел на него расширенными глазами, в которых застыли испуг и отчаяние. Личико его было худым и измождённым – казалось, что на нём остались только вот эти большие и голубые, как озёра, испуганные глаза.
– Колька, это я, Мишка, – проговорил Михаил, чувствуя, как всё у него внутри обрывается от жалости к этому маленькому человеческому существу. – Узнаёшь меня?
В Колькиных глазах будто что-то прояснилось. Его тонкие посиневшие губы растянулись в подобие слабой улыбки.
– Мишка? – неуверенно проговорил он слабым голосом.
Всё тот же тенорок. Только ещё более слабый и осипший.
– Да, Колька, я это, Мишка, только… только я уже взрослый. Двадцать пять лет прошло с того, как мы… Целых двадцать пять лет, понимаешь?
Колька изумлённо таращился на него, не говоря ни слова.
И Михаилу трудно было подобрать слова. Не только потому, что его душили эмоции, грудь спёрло, а на глаза наворачивались тяжёлые горячие слёзы.
Что он мог объяснить этому мальчишке – здесь и сейчас?
– Колька, я вернулся за тобой, –  выговорил наконец Михаил, сдерживая изо всех сил бушующую внутри бурю. – Я пришёл, чтобы вывести тебя отсюда. И выведу!
– Мишка, – механически повторил Колька. – Я вас… тебя так долго ждал. И совсем один тут!
Он, всхлипнув, уронил лицо на руки. Его худенькие плечи затряслись.
– Ну ладно, ладно, не плачь, – Михаил опустил ладонь на его светлые короткие волосы. – Всё уже позади! Вставай, пошли.
Колька поднял на него заплаканное лицо.
– Отсюда не выйти, – протянул он, шмыгая носом и утирая рукой глаза. – Оно не даст!
Михаил сразу понял, кого имел в виду Колька. И ему вдруг стало впервые по-настоящему страшно. Впервые с того момента, как он заново спустился сюда.
Он сжал зубы и громадным усилием воли подавил приливающий изнутри вал страха. Поддаваться паническому настроению было нельзя. И, во всяком случае, нельзя было показывать Кольке собственную боязнь.
– Пусть только попробует, – как можно спокойнее и увереннее проговорил он, хотя внутри всё задрожало. – Мы выйдем, я тебе обещаю. Давай руку!
Колька протянул ему ручонку, вставая. Михаил взял его холодную ладошку в свою.
Да, похоже, оно высосало у Кольки всю жизненную энергию, подумал Михаил, глядя на стоящего рядом исхудавшего и понурого паренька. Который когда-то был его близким другом.
Впрочем, почему «был»?
Да, наверное, его телесной оболочки здесь уже не существовало. Но мог ли и Михаил сказать про себя, что остался телом из плоти и крови, перейдя на ту сторону, которая в данный момент была для него этой? Да, иллюзия была полной и абсолютной, и тем не менее…
Всё же осталось неизменным нечто главное. Что-то такое, что никуда не ушло, несмотря ни на какие условия и события. И то, что определялось этим главным и связывало их.
Через время, через миры, границы и расстояния.
– Пойдём, – сказал Михаил. – Руку мою не отпускай. И главное, ничего не бойся!
Они отошли от скалы на несколько шагов, Михаил остановился. Куда идти дальше, разумных соображений не было. Но главное, у него было вполне отчётливое чувство, что нужно двигаться по направлению к источнику сиреневого света. Над скалами.
Для этого нужно было как-то забраться наверх.
Они отошли ещё и остановились на небольшом расстоянии от главного скального массива. Свет, похожий на газовое пламя, мягко и переливчато сиял в вышине. Отсюда через дымку можно уже было различить, что источник этого света был круглым, он неподвижно висел в атмосфере подобно гигантскому яркому клубку.
Но каково расстояние до него, по-прежнему сказать было трудно.
– Нам надо туда, – произнёс Колька, показывая пальцем наверх.
Куда и смотрел Михаил. Непонятно было, говорил Колька про вершину этого громадного каменного монолита или про загадочное светило над ним.
Но это было и не столь важно. Главное, Михаил с самого начала интуитивно понимал то, что знал Колька. А что тот знал – у него почему-то не было сомнений.
Что бы ни имел в виду Колька, им нужно было подняться на эту каменную громадину, вздымавшуюся перед ними, как неприступная крепость.
– Да, знать бы ещё, как туда взобраться… – проговорил Михаил, окидывая взглядом тёмно-графитовую, почти отвесную поверхность.
– Там дальше есть проход, – Колька протянул руку, показывая куда-то вдоль стены. – Я видел. Но там оно. Я боюсь!
– Ясно… – вздохнул Михаил. – Может, поищем другой проход?
– Другого нет, – удручённо проговорил Колька. – Я всё время искал, обошёл всю гору, но не нашёл.
– Я тебе верю, – кивнул Михаил. – Но раз так, значит, нам придётся идти там, где ты показал.
Сказал это – и опять почувствовал, как приливает изнутри удушливая волна страха, грозя накрыть с головой. 
– Туда не хочу! – Колька замотал головой, сжал его руку, и через ладонь Михаил по-чувствовал, как мальчишку сотрясла дрожь.
– Колька… – Михаил присел перед ним на корточки, приподнял за подбородок его лицо, заглянул в расширенные глаза, полные страха. – Я знаю, как тебе страшно. Знаю, поверь! Но ты же не хочешь тут остаться… до конца времён? – ему ничего не пришло лучше в голову, чем выпалить то, что он слышал от Прокопыча.
Колька с отчаянием глядел на него, и, казалось, внутри него идёт мучительная, напряжённая борьба.
– Мы выберемся отсюда, – с нажимом сказал Михаил. – Выберемся! И никакая тварь нам не сможет помешать! Ты понял?
Колька покивал, плаксиво морщась.
– Вот и молодец, – сказал Михаил, переведя дух. – Пошли! И что бы ни случилось, держи меня за руку. И главное, не поддавайся страху!
Михаил пригасил наполовину пламя в светильнике. Масло надо было экономить – кто знает, сколько им ещё идти и кто им встретится?
Они двинулись вдоль сплошной стены тёмно-серого цвета, изредка с вкраплениями и прожилками минерала более светлого, тускло блестевшего. То ли на гранит это было похоже, то ли на базальт – горная порода напоминала многие из известных Михаилу, но всё же была какой-то другой. 
Здесь всё было каким-то другим – чужим, неприятным, враждебным. Кроме мягкого света где-то над их головами.
Михаил заметил, что стена, местами выступая в виде отрогов, постепенно изгибается. Каменный массив, рядом с которым они шли, был большой, но не бесконечный. 
Всё правильно. Ведь Колька обошёл его по периметру, что, наверное, было для него достижением. Он искал выход отсюда – значит, не сдался окончательно, не утратил надежды. И это хорошо.
Да, то был воистину каменный исполин. Они шли уже, вероятно, час по меркам привычного мира, а монотонно-глухая стена всё так же мрачно возвышалась над ними, заслоняя половину окружающего пространства. Михаил шёл так быстро, как позволял Колька, семенивший за ним.
К чести Кольки, он больше не хныкал и не жаловался. Похоже, подумал Михаил, удалось его успокоить и вселить уверенность в то, что они непременно выберутся. Уверенность в своём повзрослевшем друге, который пришёл всё-таки к нему на выручку.
А вот ему самому, взрослому другу, было не на кого надеяться, кроме себя.
Они прошагали, наверное, ещё минут двадцать, и между двумя выступами Михаил увидел расщелину. Будто бы в этом месте по всей высоте каменного монолита прошла огромная продольная трещина. В неё вполне могла въехать средней величины машина. 
В глубине этой расщелины просматривался пологий подъём. Куда он вёл, отсюда не было видно: большая часть его была заслонена каменной породой.
– Вот она, дорога наверх, – отдуваясь, выговорил Колька.

19

Они уселись на камни перед входом в расщелину, и долго сидели, отдыхая. Даже Михаил устал, чего уж было ожидать от Кольки.
Им предстоял подъём, возможно, не менее трудный, чем путь сюда.
И скорее всего, более опасный.
Колька сказал, что оно не даст выйти. Михаил больше не упоминал о том жутком существе, чтобы не пугать мальчишку лишний раз. Но сам не мог не думать о том постоянно. Похоже, встретившиеся ему по пути существа по сравнению с тем созданием – просто как котята рядом с тигром. Хотя бы потому, что оно имело человекоподобные черты, и, возможно, было как бы разумным.
Пока оно себя никак не показало, и слава богу. Может, и не покажется?
Но что будет, если они начнут подниматься?
Сможет, ли он, Михаил, противопоставить этому ужасу что-то, кроме своего желания помочь Кольке?
Михаил старался гнать прочь от себя эту мысль, но она не уходила. Потом он представил, каково сейчас этому щуплому белобрысому пареньку, сидящему рядом с ним.
Его другу детства, который навсегда остался таким…
Каково было ему тут всё то время, пока Михаил на своей стороне жил обычной жизнью: рос, взрослел, становился членом общества. Пока учился, познавал мир и людей, овладевал профессией и трудной наукой жить. Пока строил свою семейную жизнь с Мариной и пока у него самого вырастали дети.
Он вспомнил о своих Саньке и Насте, оставшихся там, в нормальном мире. О том, что для него и для дорогих ему людей граница между привычной реальностью и её изнанкой теперь разомкнута. И что его сын уже почувствовал это на себе, и дальше будет сталкиваться с тем же самым.
Если Михаил не сделает того, что должен. Ради чего он преодолел такое расстояние.
И ради чего он должен сейчас преодолеть свой страх. Как бы трудно это ни было.
Прокопыч был прав: тёмный ужас, поселившийся с того дня у Михаила в душе, оставался его главным врагом.
Михаил собрал воедино всю решимость, все свои душевные силы.
Пора. Остался последний рывок.
Он точно уже знал, что последний. Знал не разумом, а чем-то более глубоким. Прокопыч сказал бы, что душой.
– Ну что, Колька, идём? – спросил он нарочито бодрым голосом.
– Угу, – кивнул Колька.
Михаил видел, как трудно дался ему этот кивок, и был за него благодарен. Если бы мальчишка сейчас упёрся, запаниковал, отказался бы идти… Михаил не знал бы тогда, что делать.
Колькина поддержка была сейчас для него почти так же важна, как и его поддержка – для Кольки.
Они поднялись, зашли внутрь расщелины и побрели вверх по твёрдому каменистому грунту. Отсюда было уже видно, что дорога ведёт вглубь горы и вверх, к просвету, через который просачивалось розовато-лиловое мягкое сияние.
Это было похоже на то, как если бы они восходили на вершину пирамиды высотой не менее сотни метров. С той разницей, что дорога сплошь усеяна многочисленными камнями, не дававшими надёжной опоры ногам. То и дело встречались внушительные глыбы, которые приходилось огибать. Где-то подъём был особенно крутым, и Михаилу приходилось карабкаться самому, цепляясь за что ни попадя, и вытягивая отстававшего Кольку.
Когда они поднялись примерно треть на высоты, Михаил заметил, что верхнее сияние, освещавшее им дорогу, стало меркнуть. Он поднял голову: в этом месте над ними скальные образования замыкались в свод, образуя что-то вроде гигантского вытянутого вверх туннеля.  Здесь туман, который почти перестал было замечаться, висел вполне различимым светло-серым облаком, будто сгустившись в отсутствие света. Надо было идти через него.
Михаил дождался, пока Колька встанет рядом с ним. Нутро подсказывало ему, что надо собраться. Колька тоже почувствовал что-то неладное – Михаил это понял по тому, как тот напрягся и сильно сжал его ладонь.
Они сделали ещё несколько шагов вперёд, и тут Михаил заметил, что облако марева не было однородным. Оно колыхалось и клубилось, как бы разгоняемое изнутри чьими-то судорожными движениями. За несколько мгновений, прямо у них на глазах, в этом мутном облаке образовались тёмные, вертикально стоящие, как столбы, тени. Их было шесть или семь. Они действительно больше всего напоминали тени, но как бы плотные и объёмные. Ещё через секунду они приняли более чёткие очертания, похожие на человеческие фигуры. Они безмолвно застыли в пространстве, перегородив путь.
– Мне страшно, – прошептал Колька, прижимаясь к Михаилу.
Не было времени размышлять, что это такое и чем оно может угрожать. Прокопыч, помнится, говорил, что Туонела, в числе прочего, – место пристанища неупокоенных душ. Наверное, вот они явились. Но чем они, бесплотные создания, лишённые жизненной силы, могут им помешать или навредить?
– Убирайтесь! Прочь с дороги! – гаркнул Михаил что было силы и повернул фитиль лампы на максимум.
Оранжевое пламя вспыхнуло, пронизало клубящуюся серо-мучнистую мглу. Тени конвульсивно заплясали, задёргались, контуры их начали размываться.
Михаил решительно вытянул вперёд руку со светильником, и, стиснув Колькину руку, двинулся прямо на них. Его решимость, видимо, отчасти передалась и парнишке. Он не упирался, но и назад не тянул, переставляя ноги на шаг позади.
И стоило им сделать ещё несколько шагов навстречу – тени стали так же быстро, как и возникли, на глазах растворяться в воздухе. Через пару секунд они развеялись, испарились бесследно, как роса под утренними лучами солнца.
– Видишь? – Михаил повернул лицо к Кольке. – Нечего бояться! Идём!
Они вступили в пространство, наполненное дымчатой завесой. Сверху свет сюда уже не проникал. Огонь светильника горел ярко, но всё же тонул через пару метров.  Да, здесь концентрация тумана была примерно такой же, как возле самого входа… того, что они приняли за погреб.
И именно там они впервые встретились с этим…
Сколько времени им придётся идти через эту мглу?
Колька громко ойкнул и резко затормозил. Он увидел на миг раньше Михаила то, о чём тот только что подумал.
Сквозь туман, сразу и спереди, и слева, и справа, по направлению к ним быстро сходились клубы чёрного и плотного, как сажа, дыма. Михаил сразу узнал.
Это было оно. 
Михаил встал как вкопанный, глядя, как туча, будто бы состоявшая сплошь из живой копоти, сжимается со всех сторон. Он не в силах был пошевелить ни рукой, ни ногой: страх почти парализовал его.
Ещё через секунду из этой тучи раздался злобный, яростный рёв. Тот самый, который однажды поверг его в ужас, от которого застывало сердце и трепетали все поджилки.
Колька пронзительно взвизгнул, вцепился в одежду Михаила мёртвой хваткой, спря-тался ему за спину. Его колотила крупная и частая дрожь.
Колькин крик словно бы пробудил его от ступора. Михаил выставил вперёд светильник и попытался крикнуть что-нибудь грозное, но почувствовал, что голос изменил ему. Из его горла вырвался только гулкий хрип.
И к тому же эта тварь не боялась пламени светильника.
Оно на глазах собиралось перед ними, сгущаясь из аспидно-чёрных клубов. За несколько секунд оно приняло свой истинный облик.
Приземистое, коренастое существо, целиком заросшее то ли шерстью, то ли ворсом,  отдалённо напоминающее предков человека. Но с огромной и уродливой тыквоподобной головой, росшей прямо из груди. С когтистыми трёхпалыми конечностями и жуткой широкой пастью.
И выпуклые глаза без век и зрачков, тускло светившиеся адским красным светом.
Оно стояло в нескольких шагах, окружённое клубами жирного, чёрного чада, как из трубы крематория. И ещё у его ног сновали штук пять созданий, похожих одновременно на бультерьеров и на огромных ящериц. Покрытые крупной чешуёй, с костяными выростами отвратительного вида на спинах, со злобными оскаленными мордами. И такими же тускло светящимися красными глазами.
И это создание, хозяин тварей, – оно стало больше, чем было тогда, в первый раз. Определённо мощнее и выше – ростом почти с Михаила.
Оно питалось жизненной энергией тех, кто был дорог Михаилу.
И сейчас это отродье Калмы хотело отнять и сожрать силу жизни у него самого.
Оно снова открыло пасть и издало глухой низкий рёв.  Михаил с ужасом заметил, что острые зубы, похожие на ножи, в этой пасти растут в несколько рядов, как у акулы.
Ящероподобные твари, которые беспорядочно метались вокруг хозяина, застыли, как по команде, и повернули морды к ним с Колькой.
Михаил понял, что сейчас они нападут. 
Господи, что же делать?
Перед его внутренним взором возникло лицо Прокопыча.
Когда столкнёшься с опасностью, сказал тот, призови Хонготар – прародительницу медведей. Она придёт на помощь, и её жизненная сила добавится к твоей.
Вот он, этот миг опасности.
Михаил собрал в кулак всю волю, какую нашёл в себе. Он не мог ничего вымолвить, но ему казалось, что его внутренний голос возопил на всю страну мёртвых. Разнёсся на огромные каменистые пространства, загремел в самых дальних закоулках, потряс мрачные скалы, взметнулся далеко ввысь, за пределы этого глухого безжизненного мира:
«Хонготар, прародительница медведей! Прошу тебя, приди к нам на помощь!»
И в следующую секунду его тело с головы до пят наполнилось горячей, как огонь, рвущейся во все стороны энергией. Как если бы через него прошёл мощный электрический разряд. Всем своим существом он почувствовал, что больше не является человеком, а стал частью чего-то неизмеримо более сильного и огромного. Словно разом рухнули какие-то неведомые доселе границы в нём самом, и наружу выступило нечто такое, о чём он и не подозревал. Воздух вокруг него жарко завибрировал, будто его обдували из фена колоссальных размеров, и он на миг непроизвольно зажмурился.
А когда открыл глаза, рядом с ним стоял невероятных размеров медведь, как бы сгустившийся из атмосферы. Такой огромный, что до его холки Михаил еле дотянулся бы вытянутой рукой.  И в другом это был необычный зверь: глаза его, величиной с теннисный мяч, сияли зеленоватым фосфоресцирующим светом. 
Он явился на отчаянный призыв Михаила. Древнее карельское божество. Сама медвежья сущность, воплощённый дух животного.
В другой обстановке Михаил был бы шокирован видом этого зверя. Но тот стоял мордой к тварям, которые были готовы вот-вот броситься на них.
Он был на их с Колькой стороне.
Медведь разинул пасть, обнажив устрашающие клыки, и издал громовое раскатистое рычание, многократно отдавшееся эхом под сводами ущелья.
Такого звука Михаил никогда не слышал: у него заложило уши.   
Чёрный монстр ощерился и тоже зарычал, клацая зубами. Когтистые пальцы на его руках угрожающе растопырились. Но нападать не решался. Твари поменьше рядом с ним попятились, издавая странные звуки, нечто между утробным ворчанием и воем.
Да, их с Колькой неожиданный союзник вряд ли мог быть добычей.
Чёрное существо заревело снова. Ящероподобные твари, которыми оно, похоже, повелевало, одной сворой враз бросились на медведя. Их общий визг потонул в оглушительном медвежьем рёве.
Медведь припал на задние лапы, а затем молниеносным движением рванулся навстречу атаковавшим его тварям. Михаил успел только заметить промелькнувшую когтистую лапу, могучую, толщиной с бревно. Послышался глухой удар, и сразу две твари с пронзительным визгом отлетели в сторону. И остались валяться на камнях, слабо дёргаясь. У одной, похоже, был переломан хребет, у второй – распорото брюхо: из него вывалились какие-то гадкие бесформенные потроха.
Остальные вцепились в медведя, кто куда успел: одна в лапу, ещё две – в косматый бок. Но животное не обращало на них внимания. Оно только на секунду остановилось, мотнув огромной башкой, и снова бросилось вперёд. На главного врага – того, кто был их хозяином.
Чёрное страшилище зарычало и, встав на четвереньки, кинулось навстречу. С новым глухим ударом столкнулись два существа, сила которых была несоизмерима с человеческой.
Но медведь был заметно больше и мощнее.
Они сцепились в один огромный буро-чёрный клубок, громогласно ревущий и катающийся по камням. В нём ничего было уже не разобрать. Только быстро мелькали лапы, когти, оскаленные пасти, которые с остервенением кусали и кромсали, да летели во все стороны клочья шерсти и чёрные ошмётки. 
Михаил, прижав к себе трясущегося Кольку, несколько секунд наблюдал за схваткой монстров. Зрелище было жуткое.
Но дожидаться, чем всё это закончится, не было времени. Путь был свободен.
Он быстро пошёл, почти побежал, тяня Кольку за собой. По пути он оглянулся.
Медведь подмял под себя чёрное чудовище и прижал к земле. Его страшные челюсти рвали и терзали того в месте, где у обычных существ находилось горло. Такую тушу тому было не сбросить. Раздавленные тела ящероподобных неподвижно валялись поодаль.
– Пошли быстрее! – крикнул Михаил, продолжая тащить своего друга, который от страха еле переставлял ноги. Тот будто бы очнулся.
Они ринулись бегом сквозь туман. Вперёд и вверх, туда, где Кольку ждало освобождение из сумрачного царства мёртвых. Вдогонку им нёсся жуткий вой и рёв. И, похоже, рёв чёрного страшного существа был надрывно-хриплый, как в агонии.
Хорошо бы – последний, мелькнуло в голове у Михаила.
Они бежали, пока стена пепельной мглы не осталась позади. Туннель тоже закончился. Над ними снова открылось пространство, слегка затянутое дымкой и озарённое чарующим сиренево-фиолетовым свечением. Каменистая дорога всё шла вперёд и вверх. К источнику света.
Они некоторое время сидели прямо на земле, тяжело дыша, отходя после пережитого.
Это было чудо, но оно произошло. Они преодолели смертельную опасность.
И, хотелось бы верить, избавились от неё навсегда.
Оставался последний шаг. Михаил до сих пор не знал, что это за шаг.
Но, похоже, Колька знал. Ведь этот шаг предстояло сделать ему.
Михаил перевёл дух и сказал:
– Надо идти, Коля. Мало ли кто ещё тут появится.
Только сейчас он осознал, что где-то по дороге выронил светильник. Но возвращаться за ним, искать его среди камней уже не стоило. 
Они взбирались ещё столько же времени, сколько прошло после начала подъёма. Это было трудно, но больше никто им не мешал и не преграждал путь.
Наконец пологий подъём вывел их на ровное плато.
– Кажется, мы пришли… – проговорил Михаил, озираясь по сторонам.
У него захватило дух.
Они стояли на обширной горизонтальной площадке. Во всех направлениях, насколько хватал глаз, простиралась пустынная каменистая местность. Где-то внизу, тоже до самой ли-нии горизонта, виднелись тоже одни скалы и камни.
Плато было необозримо большим, края его просматривались только здесь – позади них, откуда они только что с таким трудом поднялись. А впереди, невысоко над его поверхностью, освещая безжизненный угрюмый пейзаж, зависло то самое загадочное светило.
Вот оно – то, что манило его издалека в этом сумрачном мире, теперь предстало во всём своём грандиозном великолепии. Исполинский клубок негасимого фиалкового пламени. Отсюда невозможно было определить его размеры, но, несомненно, оно было велико. Диаметром явно не меньше высоты горы, над которой висело. В центре его свечение было более интенсивное, почти ярко-белое, к периферии сгущалось, насыщалось всеми оттенками фиолетового. Вся его поверхность переливалась и играла, подобно северному сиянию.
Ничего столь прекрасного, ничего более впечатляющего Михаил в жизни не видел.
И оно было живое, – это Михаил ощутил всем своим нутром. Что-то от самого велико-го начала Жизни. Оно звало, манило к себе.
– Да, мы пришли, – ответил Колька, протянул руку в направлении источника. – Мне надо туда.
Они постояли ещё некоторое время, заворожённые зрелищем. Мягкое переливающееся сияние было нисколько не слепящим, оно согревало и ласкало глаза. От него исходила такая притягательная сила, что хотелось всем существом броситься навстречу и навсегда утонуть в нём.
«Мы оба понимаем, – подумал Михаил, – что это выход отсюда для Кольки. Но не для меня».
– Ну что ж, иди, – сказал он.
Колька порывисто обнял его.
– Спасибо, Мишка, – глухо, с надрывом произнёс он. – Спасибо тебе за всё!
Он поднял лицо. Михаил видел: мальчишка через силу улыбался, и по его лицу кати-лись слёзы.
– Мы же… не навсегда расстаёмся? – спросил Колька. 
– Нет, Колька, не навсегда, – улыбнулся ему в ответ Михаил. – Мы обязательно встретимся. Когда-нибудь обязательно… там, на той стороне, – он махнул рукой в сторону сияющей сферы. – Но мне пока нужно вернуться на свою сторону, понимаешь?
Колька кивнул. Он всё понимал. Ничего не нужно было объяснять.
– Иди, иди, – подтолкнул его Михаил.
В горле у него першило. Новое расставание после стольких лет разлуки и короткой встречи оказалось мучительным. Наверное, и Колька испытывал то же самое.
Мальчик постоял ещё немного, повернулся и побежал.  Шагов через десять оглянулся и на бегу помахал Михаилу рукой. Михаил помахал ему вслед.
Больше Колька не оборачивался.
Михаил ещё долго стоял и смотрел, как уменьшается, отдаляясь, его фигурка по мере приближения к источнику света. Пока, наконец, не стала совсем крошечной, и сиреневый свет не поглотил её.
Она в какой-то момент просто растворилась в сиянии, как льдинка в кипятке.
Михаил повернулся, подошёл к краю плато и начал спускаться.

20

Он потом плохо помнил, как шёл обратно. Помнил только, что подобрал оброненный погасший светильник в том страшном туннеле. Слава богу, тот был цел, но масло полностью выгорело. Ещё Михаил мельком видел то, что осталось на месте смертельной битвы чудовищ – дымящиеся чёрные лужи на земле, похожие на нефть. Далеко огибая их стороной, эту часть пути он преодолел бегом. Но никто больше на него не нападал, никто не преследовал и не перегораживал ему дорогу. 
Чёрная тварь исчезла, и Михаил надеялся, навсегда из его жизни. Медведя тоже не было видно. Вероятно, он вернулся в свой мир, откуда неожиданно явился им на помощь.
Так быстро, как позволяло ему уставшее тело, Михаил шёл назад, через неприветливую чужеродную местность. К своему выходу отсюда.
Несколько раз он оглянулся: шар сиреневого пламени неизменно светил ему вслед, но всё тусклее, заволакиваясь по мере удаления серо-пепельной дымкой. 
Он поспешно, но осторожно прошёл пространство, усеянное коническими ямами-ловушками. Помня о мерзких созданиях, закопавшихся в грунт, старательно обходил ямы издалека.  Пересёк долину местных  гейзероподобных фонтанов, источавших дым и зловонную жижу. Прошагал пустынную холодную землю, из которой торчали зловещие каменные идолы.  Мгла вокруг него становилась всё более непроглядной, всё более плотной.
Собрав остатки сил, он шёл и шёл. Сознание того, что, несмотря ни на какие трудности и опасности, он совершил то, зачем сюда явился, прибавляло бодрости.
Он выручил Кольку. Пусть через столько лет, но всё-таки выручил. И это главное.
Сейчас оставалось самому вернуться домой.
У него вырвался долгий вздох облегчения, когда он, идя уже почти наугад, различил свой колышек с верёвкой, вбитый в землю. Ещё несколько метров – и он выберется отсюда. Эти последние несколько метров он будто летел на крыльях. Мучнисто-серая промозглая мгла окутала его с головой, но через несколько секунд он вынырнул из неё.
Он стоял на небольшом круглом пятачке земли, окружённом колыхающейся серо-дымной завесой. Сейчас он уже находился на этой, на своей стороне.
Над ним светилось отверстие люка. Теперь для него это был выход, а не вход.
Старая прогнившая лестница заскрипела под ним. Держась за верёвку, он с трудом вытянул собственную тяжесть на свет.  Если бы ступеньки рассыпались под его весом, неизвестно, смог бы он сейчас вылезти по верёвке – так он вымотался за время пребывания в подземном царстве.
Но он всё-таки выбрался. Чтобы больше никогда не возвращаться.
Любому живому человеку противопоказано находиться в этом проклятом месте.
Когда он вылез наконец из погреба, он рухнул на пол рядом с ним, обессиленный. Но душа его ликовала. Он лежал так несколько минут.
Потом посмотрел на часы. Они исправно тикали, секундная стрелка мерно отсчитывала своё. Но Михаил замер, поражённо уставившись на циферблат. Он не верил своим глазам.
С момента, как он полез в погреб, если судить по часам, прошло всего минут десять.
А там, казалось, прошла целая эпоха.
Наверное, и вправду время там навсегда застыло. Или шло по каким-то своим законам – законам той стороны. Но размышлять об этом сейчас не было ни времени, ни желания, ни душевных сил.
Нужно было ещё выполнить наказ Прокопыча. Михаил подошёл к своему оставленному рюкзаку. Всё на месте, хорошо. Он взял берестяной туесок, подошёл к краю ямы. Высыпал туда содержимое, обдавшее его дурманящим пряным запахом. 
Наверное, и этого недостаточно, подумал он.
Некоторое время он соображал, что бы ещё сделать, чтобы никто больше сюда не залез. Потом ему в голову пришла мысль. Он пошёл к окраине леса с топориком и срубил несколько сухих, отживших своё деревьев нужной высоты. Верхушки и сучья обтесал, так что у него осталась дюжина дрынов метра три длиной. Михаил притащил их в избу и опустил их в погреб, воткнув заострёнными концами в земляное дно. Отверстие в погреб оказалось плотно забитым стволами. Работа заняла у Михаила пару часов, но он остался доволен.
Теперь-то уж точно туда никто не залезет.
Потом он захлопнул крышку, тщательно заколотил её сверху досками.
Кажется, всё. Можно возвращаться. Он собрал свои вещи, вышел. Если всё будет хорошо, успеет до полуночи дойти до дома Прокопыча.
Нет, пожалуй, не всё… Михаил постоял ещё несколько секунд и решился. Это надо было сделать давно. Он взял топорик, вернулся в избу и принялся крушить печку. Занятие далось ему не так тяжело, как он предполагал. Старые кирпичи и скреплявший их цемент уже рассохлись, а потому легко  выламывались из кладки, дробились на куски и крошились. Михаил усердно махал обухом и выворачивал руками кирпичи до тех пор, пока вся печка не превратилась в большую груду бесформенных обломков. Их он накидал поверх крышки погреба, так, что она оказалась полностью погребённой под кучей.
Теперь можно было делать то, что он задумал. 
Он вышел, глянул ещё раз, прикидывая расстояние – устроить лесной пожар совсем бы не хотелось. Нет, не страшно, до деревьев далеко. Если загорится трава – успеет затушить. Достал канистру с керосином, обошёл избу со всех сторон и оплескал бревенчатые стены.
– Гори, чёртово пристанище, – пробормотал он и чиркнул спичкой. 
Пламя охватило избушку сразу. Оранжевые сполохи стали стремительно разрастаться, с треском обугливая и пожирая старую древесину.  Не прошло и пяти минут, как вся изба пылала, превратившись в один большой костёр.  Михаил стоял и смотрел на языки пламени, рвущиеся в небо, клубы сизо-чёрного дыма и летящие в стороны искры. Одно время среди огненного гудения ему послышался опять то ли рёв, то ли вой. Казалось, он принадлежал самому дьявольскому жилищу, которое не хотело покидать этот мир.
Но Михаил уже не боялся.
Он смотрел на костёр до тех пор, пока на месте прежней избы не осталась груда пы-шущих жаром головёшек.
Потом сходил к ручью, набрал воды во все ёмкости, какие у него были. Вернулся, загасил тлеющие угли. Теперь можно со спокойной совестью идти домой.
Весь день он брёл по лесу, продираясь сквозь чащу, обходя буреломы и болота, останавливаясь каждые полчаса. Не только потому, что надо было сверяться, но и потому, что он чертовски устал. Да и указатель, после того, как он сжёг избу, работал плохо: череп ворона поворачивался на колышке еле-еле, будто бы нехотя. Наверное, и без него Михаил нашёл бы обратную дорогу (направление он приблизительно помнил), но не так быстро. 
Из лесу он вышел, как и предполагал, около полуночи. Перед ним расстилалась знакомая местность: извилистая речушка с мостиком и несколько заброшенных домов среди редколесья. Деревня Забытое.
Прокопыч не спал – он ждал Михаила. Он был обрадован, но даже будто бы не удивился его возвращению.
– Молодчина, – только и вымолвил он, выслушав долгий и сбивчивый рассказ Михаила. – Я знал, что ты справишься. Теперь и сам будешь жить спокойно.
Они ещё долго сидели за столом и разговаривали – о многом и разном. Михаилу пришлось переночевать в доме Прокопыча ещё раз – он был уже не в силах ехать на ночь глядя. Он тронулся домой только утром, попив наскоро чаю. Три дня, которые он себе отпустил на поход, истекли. Наверное, мать и супруга уже волнуются.
Перед тем, как попрощаться, Михаил в который раз поблагодарил старика. И за себя, и за Кольку. Он пообещал Прокопычу отныне навещать его всё время. И знал, что это не пустое обещание. Слишком многим он теперь был обязан старому знахарю. Без Прокопыча он бы не сделал ничего.
Теперь всё позади. Надо рассказать об этом – всем, для кого это важно. Нине Егоровне прежде всего. Своей матушке. Таньке.
Насчёт жены… ну, может быть, как-нибудь потом. Не сегодня.
А детям – им, наверное, вообще знать обо всём этом не надо. Пока, во всяком, случае, не стоит. Разве что когда-нибудь потом.
Дома Михаил был уже около десяти утра.
– Боже, Миша, ну и разит же от тебя гарью! – это было первое, что он услышал от супруги. – Вы, наверное, там с друзьями огромный костёр устроили! Ну весь дымом пропах!
– Да, дорогая, костёр был большой…– устало кивнул Михаил, обнимая её.
В прихожую вбежали Настя и Санька с возбуждёнными радостными возгласами: «Папка, папка приехал!»
Михаил по очереди обнял и поцеловал их. Вошла матушка, улыбаясь.
– А где обещанный улов? – не унималась жена.
– Извини, Мариш, ничего не поймал… –  развёл руками Михаил. – Там, где я был, оказывается, очень мало рыбы… Можно сказать, совсем нет.
– Ну ладно, хоть сам живой-здоровый приехал, –  сказала мать, –  а то уж мы переживать начали.
– Да, главное – сам живой, и вообще съездил не зря, на природе отдохнул! – Михаил, многозначительно подмигнул матушке.
Она понимающе кивнула, но лишних вопросов задавать при жене и детях не стала.
«Какая же всё-таки она у меня мудрая», – подумал Михаил.
Он подхватил сынишку на руки.
– Ну как, батыр? – спросил он. – Спокойно спал эти ночи? Монстр не снился?
– Слава богу, спокойно спал, – ответила за него Марина. – Больше ничего ему такого вроде не снилось.
– Пап, – сказал Санька доверительным полушёпотом, обнимая отца за шею, – мне этой ночью приснилось, что монстра того съел большущий медведь.
– Вот и отлично, – улыбнулся Михаил. – Больше он к тебе не придёт!
– Ну ладно, чего стоим? – сказала Анастасия Львовна. – Раздевайся, да пойдёмте за стол уже!
Проходя через большую комнату, Михаил заметил на столе раскрытую книгу. Видимо, Марина читала Саньке. Он подошёл, посмотрел. Корней Чуковский, детские стихи.
Он взял книгу и прочитал на раскрытой странице:

«Маленькие дети, ни за что на свете не ходите в Африку гулять!
В Африке акулы, в Африке гориллы, в Африке большие злые крокодилы.
Будут вас кусать, бить и обижать, не ходите, дети, в Африку гулять.
В Африке разбойник, в Африке злодей, в Африке ужасный Бармалей!»

Михаил усмехнулся и положил книгу.
Да уж, подумал он. Не ходите, дети, гулять одни слишком далеко.