20 лет в медслужбе ТОФ. гл. 4, продолжение

Оглавление.

Гл. 1. Судьба (предисловие).
Гл. 2. Начало пути. Владивосток. 613 ВСО.
Гл. 3. 23 ОСПО. Наука и практика.
Гл. 4. Боевая служба. Низкие широты.
Гл. 5. 19 МЛПП.
Гл. 6. Мед. отдел. На путевках.
Гл. 7. Военно-морская кафедра ВГМИ.

На фото эсминец "Вызывающий" (фото из интернета)


               
                Гл. 4. БОЕВАЯ СЛУЖБА. НИЗКИЕ ШИРОТЫ (продолжение).   

   


       Низкие широты встретили нас не только палящим солнцем, высокой температурой и влажностью, но прежде всего солидным, 7-8 -балльным, штормом. Шторм начался ещё на этапе перехода, где-то на третий-четвёртый день похода, и серьезно осложнил выполнение как учебно-боевой подготовки экипажа, так и, в частности, нашей медицинской программы. Как ни странно, я, ваготоник, не заболел морской болезнью. И даже не испытывал состояния серьезного дискомфорта при воздействии на меня мощных центробежных и центростремительных сил, обусловленных бортовой и килевой качкой. Неужели, я сумел адаптироваться к ней во время моих частых выходов в море на кораблях в течение двух последних лет при работе по программе «Обитаемость»? Не видел я, чтобы члены команды и прикомандированные офицеры серьёзно страдали от этого дискомфорта. Однако океан всё-таки ударил по мне, и весьма серьезно, выведя на несколько дней из строя мою многострадальную поясницу. Хорошо, что всё случилось не в первые дни плавания, и бригада моя была уже достаточно хорошо обучена в методическом плане – так что ребята смогли меня подменить с моими методиками. Но я и сам вскоре частично приспособился, принимая обследуемых в каюте доктора, лёжа, – хотя и в далеко не удобной позе. Сокращать программу было ни в коем случае нельзя. Это было равносильно провалу всей экспедиции по нашей линии.

       Ещё раз стоит оговориться, что при подобных обследованиях экипажа в условиях естественной учебно-боевой обстановки нет возможности соблюсти все тонкости лабораторного эксперимента, в том числе, идентичность и абсолютно точное время обследования. Физические условия помещения, эмоциональная обстановка постоянно меняются. Команду приходится вылавливать в небольшие промежутки свободного времени между постоянными учебно-боевыми тревогами, приемами пищи и непродолжительными часами межвахтового отдыха. А тут еще вклиниваются обязательные политические занятия, всевозможные совещания, разбор учений, а также аварийные ситуации, на ликвидацию которых уходит много сил и времени.
       Естественно, обследовать весь экипаж по выбранной нами программе за один день (на разных этапах плавания) было абсолютно невозможно. На это уходило от 2 до 4 суток (до вахты и после вахты). Так мы и представляли в последующем все собранные материалы.

       Каким-то чудом мне удалось избежать длительного серьезного обострения, и через три дня я уже делал робкие попытки спускаться по вертикальным трапам в нужные боевые посты и командные пункты. Тут, без особого отрыва специалистов от работы, удавалось обследовать их по большинству физиологических и психофизиологических показателей. Остальные показатели снимались в помещении медпункта. За сутки удавалось работать на 3-4-х боевых постах (или на одном и том же с разной вахтенной командой), всего по 12-16 часов, с полным обследованием 25-40 корабельных специалистов.
       Шторм (или тайфун) бушевал два дня. Или он сам прекратился, или командование сменило курс, чтобы выйти из-под его влияния, но на пятый или шестой день уже ярко светило тропическое солнце, а вокруг нас простирался бескрайний океан, легонько ласкающий прозрачными волнами нос и борта кораблей, будто успокаивая нас и призывая к мирному сосуществованию. Так оно и было в течение всех последующих двух месяцев плавания – океан и в этот раз полностью подтвердил свое название.

       Всё для нас тут было ново и необычно – боевые корабли впервые зашли в столь отдалённый и мало известный нам океанический район. Удивляли огромные стаи дельфинов, несущихся параллельным курсом с кораблем, легко передвигающихся на гребне идущей от носа волны. Периодически в воздух устремлялись серебристые летучие рыбки, спасающиеся от хищников и преодолевающие в полете значительные расстояния. Многие из них падали прямо на палубу и становились добычей проворных моряков. Смекалистые ребята быстро наладили и рыбную ловлю, и производство сувениров из морепродуктов. В первую очередь, это были скелеты небольших акулят, чаще других попадавшиеся на удочку. Больших акул мы видели редко. Лишь одна 4-метровая, скорее всего бычья акула, целый день бороздила воды вокруг нашего корабля, явно что-то «вынюхивая». И до того надоела командованию, что командир решил избавиться от неё любыми путями. Вначале дал несколько очередей (боевыми!) из автомата, не причинив нашей прилипале никакого дискомфорта. После этого запустил в неё боевой гранатой. В темном облаке, возникшем в прозрачной голубизне, мы увидели только черный силуэт акулы, метнувшейся тёмно-синюю бездну, да с десяток прилипал среднего размера, всплывших оглушенными, брюхом кверху вблизи от борта. Их командир оставил в покое и, удовлетворенный надежностью нашего вспомогательного боевого оружия, спокойно ушел на командный пункт.

       По ночам на поверхности воды появлялись многочисленные кальмары. Они тоже частенько выпрыгивали из воды (как и рыбы), то ли гоняясь за своей добычей, то ли, наоборот, спасаясь от более мощных преследователей. Оказавшись на корабле, они тоже попадали в руки мастеров-матросов. Если говорить о дарах океана, то порой они были несколько необычны. Чаще всего мы вылавливали американские буи, выброшенные самолетами с целью поиска наших подводных лодок. Естественно, они забирались нами в качестве трофея. Но самым большим трофеем оказалась американская баржа, скитавшаяся в одиночку, без команды, по воле волн, невесть с какой целью. Тут уж пришлось её детально обследовать и задержаться, чтобы передать танкеру «Алатырь», который, очевидно, потом взял её на буксир.

       Американцы, безусловно, знали о нашем пребывании в контролируемой ими зоне, и вели нас с самого Японского моря. Зная о тактико-технических данных наших кораблей (ТТД), они с любопытством ожидали нашей скорой кончины в столь тяжёлых для нас условиях. Надо сказать, что все их надводные боевые единицы, несущие боевую службу в зоне океанических тропиков, уже давно были снабжены системами кондиционирования воздуха. Без неё выдержать чрезмерные тепловые нагрузки влажных тропиков мог далеко не каждый специалист военно-морского флота. Так, по крайней мере, очевидно думали америкосы и ожидали нашей скорой капитуляции. Чтобы зафиксировать последнюю, они ежедневно направляли для поиска нас свои разведывательные самолеты, «Арионы» (либо с авианосца, либо с аэродромов на Филиппинах), которые регулярно, как по часам, в 12.00 появлялись на горизонте, облетали несколько раз вокруг кораблей, махали нам крылышками, – то ли в знак приветствия, то ли удивления, что мы еще не сдаемся, и улетали восвояси. Этот ритуал облета был нарушен всего лишь один раз за весь поход, когда ночью командованием было принято решение «оторваться от преследователей», и эсминцы на полном ходу со скоростью 30 узлов неслись десять часов в выбранном направлении. В этот день Арион прилетел на свидание с нами только к вечеру. Что уж он докладывал своему морскому командованию о внезапном исчезновении непредсказуемых русских и как он всё-таки добрался до нас, только им известно. По крайней мере, они увидели наши технические возможности и приняли это на собственное вооружение.

       Каких-либо агрессивных действий американцы против нас ни разу не предпринимали. Боевая мощь военно-морских сил наших стран в те годы была несопоставима. И добиться чего-то серьёзного в плане освоения мира с нашей стороны, по их убеждению, было просто нереально. Филиппинские военные базы всего один раз отреагировали на наше присутствие – когда корабли (то ли специально, то ли по некоторому недосмотру) вошли в их прибрежную зону – естественно, без разрешения хозяев. Тогда в стереотрубу было отчётливо видно, как поднялась суета на берегу, расчехлялись некие боевые установки и наводились в нашем направлении... Мы, конечно, предпочли заблаговременно удалиться.
       Но это было всего один единственный раз, в виде исключения. А так американцы пребывали, по-видимому, в некотором недоумении, не в состоянии понять «коварных замыслов этих русских». Это потом, через несколько лет, когда у нас на флоте появятся совершенно новые боевые корабли, несравненно более мощные по вооружению и куда более приспособленные (по обитаемости) к длительным тропическим плаваниям, они (американцы) серьезно задумаются, понимая, что мы не шутим и серьёзнее уже быть не может. Тогда они станут не только оказывать нам гуманитарную помощь в виде консервированных продуктов, которые легко было перебросить через борт, но и совершать явные провокации, нарушая движение наших кораблей. Ну и получали периодически, да так, что приходилось срочно ретироваться в ближайшие порты «залечивать раны».

      А тогда наша служба проходила, в основном, спокойно (как мне казалось), по плану. По плану шли боевые учения, по плану производились артиллерийские стрельбы, по схемам чередовались вахты. Правда, в тропиках часто выходила из строя аппаратура, видимо, не совсем адаптированная к климатическим условиям... Всё познавалось на практике, почти в боевой обстановке. И все выявляемые организационные, технические и иные недостатки в походах будут устранены в самые короткие сроки. Каждая служба, боевая часть самостоятельно решала свои задачи. Было ли нам, врачам, на этом фоне легче, или труднее, как мы должны были обосновывать свои, медицинские рекомендации? Честно говоря, об этом в начале похода я имел довольно смутное представление.
       Конечно, по неопытности, на конечном этапе подготовки к походу я допустил серьезную организационную ошибку, не представившись командованию Штаба флота и не доложив целей и задач нашей медицинской программы. Руководство флота могло бы еще больше помочь мне в организации работы, а может, и во внедрении рекомендаций в практику. Я не знал, но должен был догадаться об их существовании. Точно так же, как и они не знали обо мне и моей работе. И только потом, недели через две плавания, они стали интересоваться нашей деятельностью и лично моей ролью в исследовательской программе. Но они находились на командном корабле («Вызывающий»), поэтому серьёзного разговора между нами не происходило. Несколько раз командующий группой вызывал меня на капитанский мостик и интересовался первыми итогами наших наблюдений. И был вполне удовлетворен объективным подтверждением общих выводов о сроках экстренной (острой фазы) адаптации экипажа: 7-8 суток.

       В принципе, чтобы сделать этот вывод, не нужны были особые обследования – любая адаптация в норме (при нормальном её течении) заканчивается именно в эти сроки (максимум до 10 суток). Всем знакомо мудрое изречение: если будешь усиленно лечить грипп (ОРЗ), то вылечишься за 7 дней, не будешь – за неделю! При осложнениях процесс, естественно, затягивается, и здесь уж мы имеем дело с иным (болезненным) состоянием. Говоря о семи сутках адаптации, я хорошо знал, что это лишь самое начало процесса. Так называемая его острая фаза – фаза напряжения, когда в процесс включаются физиологические механизмы регуляции, – фаза, совершенно необходимая для сохранения жизни индивидуума, но далеко не эффективная и требующая больших функциональных (энергетических, пластических), затрат. Это колоссальный физиологический стресс, который постепенно снижается в связи с уменьшением эффективности работы функциональных структур, а также постепенным переходом организма к более экономной, биохимической, фазе приспособления. Вот на этот период и уходит от 7 до 10 суток.

       В нашем случае экипаж уже был частично адаптирован к высоким температурам всей системой учебно-боевой подготовки и частыми выходами в море в условиях береговой базы. Этот момент был тоже важен для последующих общих выводов, поскольку на кораблях и судах с кондиционированием воздуха, появившихся на флоте в последующем, этот адаптационный процесс в аналогичных условиях растягивался на более продолжительные сроки; протекал более полого и мягко, при значительно меньшем количестве дизадаптационных расстройств.
       Какие же особенности острой фазы адаптации удалось выявить нам у корабельной команды, с помощью всей наличной аппаратуры? Прежде всего, серьезное ухудшение самочувствия (в баллах), которое мы оценивали с помощью нескольких различных анкет, заполнявшихся личным составом при каждом групповом обследовании. День ото дня количество жалоб постепенно снижалось, возвращаясь к исходному, допоходовому, уровню именно к 7-8 дню после перехода в тропики. Из жалоб на первые места выходили апатия и снижение работоспособности, общая слабость, постоянная жажда, высокая потливость, отёки нижних конечностей, учащение пульса, зуд и покраснение кожи и др.
       Объективно бросалась в глаза повышенная краснота (расширение сосудов) лица и тела, пастозность нижних конечностей, не только в области стоп и голеней, но и в их верхних отделах, мокрая от пота кожа.
       Усиленное потоотделение и расширение кожных сосудов, одновременно с повышением температуры кожи – явная адаптивная реакция, направленная на усиление тепловыведения. И нам важно было зафиксировать степень этих физиологических реакций, чтобы судить об уровне функционального напряжения. Не совсем понятно было с отёками. С этим симптомом на НК мы столкнулись впервые. Подобный симптом часто фиксировался у подводников. Но там его связывали, в основном, с гиподинамией у личного состава в походе (с недостаточной двигательной активностью). В нашем случае гиподинамия было относительной. Моряки свободно передвигались по верхней палубе, занимались физкультурой и специальными тренировками (группа спортсменов). Шагометрия (у меня было 3 шагомера) показывала у обследованных от 7 до 12 тысяч движений в сутки.

       Частично прояснить момент позволила проба Олдрича (внутрикожное введение стерильного физиологического раствора). В первую неделю пребывания в тропиках у всех без исключения обследованных скорость рассасывания папули (в самых различных частях тела) существенно замедлилась. Можно было предположить, что это в определенной степени адаптационный симптом, обеспечивающий задержку воды в организме в условиях её пока что неуправляемого (избыточного) выведения с потом. На это же было направлено и резкое снижение суточного диуреза у специалистов. На этом фоне у большинства моряков повысилась резорбтивная функция соединительной ткани (проба Кавецкого), что косвенно свидетельствовало об усилении интенсивности обменных процессов в организме на первом этапе адаптации. С этим коррелировали и показатели пробы Роттера и Яковца – заметное ускорение обесцвечивания краски Тильминса в коже и на языке.
       Оксигемометрия показывала достоверное снижение оксигенации (насыщения кислородом) крови на этом этапе плавания. И это, по-видимому, было результатом повсеместного усиления обменных процессов в тканях. Этот факт не противоречит выводу о повышении концентрации витамина C в биожидкостях организма, поскольку данный витамин активно участвует в процессах обмена.
       В моче же вначале высокое содержание аскорбиновой кислоты, день ото дня постепенно снижалось (как и в поте). И это было защитной, адаптивной реакцией в ответ на потерю в условиях теплового стресса этого важного биологически активного вещества. Когда мы начали анализировать величины потоотделения у экипажа, то по одному только витамину C можно было сделать вывод о значительных потерях его с потом в этих условиях. Сразу можно было подумать и о других биологически активных веществах и показателях обмена в поте. Ответ на этот вопрос мог быть дан только по возвращению в базу – в городских лабораториях. Пробы пота, как и мочи, собирались в необходимом количестве на всех этапах плавания, консервировались и хранились в отдельных секциях холодильников. В последующем они полностью подтвердили выдвинутую нами концепцию физиологического стресса у моряков в плавании (статья в ВМЖ совместно с А.С. Солодковым).

       В походе этот вывод подтвердил подсчет числа эозинофилов крови, содержание которых в мазке существенно снижалось на отдельных этапах плавания. Зуд кожи можно было рассматривать как реакцию тканей на раздражение постоянно выделявшимися с потом продуктами обмена, количество которых значительно повысилось на первом этапе плавания. Способствовал этому и частый прием морского душа с целью охлаждения. Заменить же морскую воду пресной не было возможности из-за недостатка последней. Неприятным следствием вышесказанного являлись кожные высыпания и эритразмы, чем приходилось заниматься уже медицинской службе.
       Безусловно, на кожу серьёзно воздействовала и солнечная радиация. Команде было разрешено принимать солнечные ванны (с особой осторожностью в первую неделю плавания). И надо сказать, что солнечных ожогов у личного состава не было. Резко менялся и уровень ультрафиолетовой обеспеченности у экипажа (определяемый с помощью биодозиметра). – От выраженной недостаточности в начале похода к полной компенсации через неделю пребывания в тропической зоне. В связи с уменьшением диуреза и повышения концентрации мочи в походе возникали и более серьезные неприятности –почечные колики (в основном, у старшего офицерского состава).
       Капилляроскопия показала снижение тонуса мелких сосудов у личного состава на всём протяжении плавания. В унисон с этим было и снижение уровня артериального давления, проходящее через стадию его повышения в  первые дни пребывания в тропической зоне. В целом – это результат преобладания тонуса вагуса, как адаптивной реакции. «Тропическая гипотония» – это, скорее, следствие адаптации к условиям влажной тропической зоны, –возможно, не всегда благоприятное. Сердечно-сосудистая система в этих условиях начинает работать менее качественно за счет большей частоты сердечных сокращений, а не за счет повышения силы сердечного выброса и объема выбрасываемой, обогащенной кислородом крови.

       Сосудистая резистентность в условиях первоначального теплового стресса у большинства моряков резко снизилась, характеризуя общее нестабильное состояние организма. Однако, уже через неделю превышала фоновые показатели. В этих условиях она, по нашему мнению, в большей степени зависела от уровня ультрафиолетовой обеспеченности организма, и в меньшей – от С-витаминной обеспеченности и общего состояния. Хотя в случае хронической и острой патологии резистентность снижалась, несмотря на достаточность ультрафиолета.
       Меня очень интересовали показатели иммунитета у личного состава. Не имея возможности изучать на месте показатели неспецифической резистентности (лизоцим, бактерицидность слюны и др.), я сделал упор на оценке фагоцитарной активности лейкоцитов крови, сумев не только собрать мазки крови, но и подсчитать в некоторых случаях процент фагоцитоза и фагоцитарный индекс у обследованных. Для меня не стало откровением падение этих показателей на всех стадиях адаптации коллектива. Неожиданностью стал очень высокий уровень этого снижения. Последующие анализы (на берегу) показали идентичное снижение и других показателей иммунитета. Это были весьма неблагоприятные издержки адаптации, развивающиеся в тропической зоне. Отсюда и опасность распространения любой, легко передающейся инфекции.

       Особой задачей, поставленной перед нами командованием и медицинской службой флота, была оценка работоспособности, и, в конечном итоге, боеспособности экипажа в конкретных условиях похода. С этой целью нами проводились исследования умственной и физической работоспособности корабельных специалистов в период вахт и особого рода работ в экстремальных ситуациях. Одновременно у командиров боевых частей и служб просили данные о качественной характеристике работы специалистов: скорость и точность выполнения команд, число ошибок и т.д. Здесь здорово пригодились сконструированные нами приборы (по схемам Оксегендлера): тремометр, рефлексометр, прибор для изучения реакции на движущийся объект (РДО), прибор для определения критической частоты слияния световых мельканий, водный динамометр.
       В тропиках все эти показатели у обследуемых заметно снизились, даже в условиях отдыха. Во время четырехчасовой вахты это снижение было еще более заметным. И эта динамика падения косвенных показателей физической и умственной работоспособности полностью коррелировала с данными и мнением командиров боевых частей и служб. Мы сумели провести динамические наблюдения в постах РТС, БЧ-2, БЧ-3, БЧ-5 и у палубной команды. С самого начала они были использованы командованием для выбора времени суток и продолжительности учебно-боевых тревог и учений.
       Еще одной особенностью реакции организма у личного состава в походе явилось нарушение биоритмов функций в период плавания. И это несмотря на то, что перемещения наши происходили, в основном, в меридианальном направлении. Этот момент мы обнаружили уже после похода, при глубоком анализе полученных данных, в том числе и суточного биоритма функций. Вероятнее всего, это было связано с режимом сменности вахт. Но в любом случае должно рассматриваться как нежелательное явление, затрудняющее функционирование жизненных систем организма и способствующее дополнительному напряжению адаптационных систем, а также нарушению процессов сна и бодрствования (отдыха).


       Подобные походы, это не только сильный физический, но и психологический стресс. Неосвоенный район океана, постоянное сопровождение вероятного противника, несравненно более мощного в тот период. Постоянная повышенная боевая готовность. Боевые тревоги по несколько раз в день, учения в условиях противоатомной, противохимической и – бактериологической защиты. А тут еще незапланированный выход из строя аппаратуры, запланированные чистки котлов (БЧ-5) – сплошные экстремальные условия. Как справиться со всем этим, когда организм уже ослаблен воздействием широкого комплекса неблагоприятных факторов корабельной среды, особых условий тропиков! Ко всему сказанному, присоединяется еще оторванность от семьи, от дома, от родных мест, от привычных условий жизни и т.д.
       Психоэмоциональные срывы в походах – не редкость. Об этом свидетельствовали и последующие отчёты корабельных врачей, участвовавших в несении боевой службы. Один такой случай был зафиксирован и в нашем походе. И это был не психологический дискомфорт, не пограничное состояние, а настоящий эмоциональный срыв, потребовавший и наблюдения, и лечения, и сопровождения молодого лейтенанта. Причина – психологическая несовместимость в коллективе, разногласия с непосредственным начальством, грубость, оскорбления... В конечном итоге бедняга три четверти похода просидел в одиночку в каюте, находился под постоянным наблюдением начмеда и командования корабля.
       Этот пример показывает, насколько важен психологический комфорт в коллективе при длительных автономных походах, как важен отбор лиц, идущих в плавание, а также психологическая работа с коллективом со стороны медицинской службы... В целом же, в нашем случае, других серьезных проблем в экипаже по линии психологии ни было.

       Можно ли было на основании данных наших объективных исследований говорить о процессах, происходящих в высшей нервной деятельности корабельных специалистов? – безусловно, да! И проба РДО, и рефлексометрия, и тремометрия, и данные табличных тестов свидетельствовали о преобладании процессов возбуждения на первых этапах плавания, снимавшихся через 7-10 дней преобладанием тормозных реакций. Эти изменения шли параллельно с динамикой общего состояния организма обследованных и с их самочувствием. На основании этих данных уже во время плавания можно было давать конкретные рекомендации относительно отдыха и развлечений корабельных специалистов и иных воздействий на их нервно-эмоциональную сферу с целью нормализации эмоционального статуса.

       Что удавалось сделать в нашем походе для оптимизации отдыха и повышения работоспособности личного состава? Во-первых, был четкий распорядок с возможностью отдыха, занятий спортом, приемом душа на верхней палубе. Оборудованы места отдыха: на корме, на вертолетной площадке и в носовой части корабля. Оборудован постоянно действующий душ с морской водой и возможностью ополаскивания пресной – дистиллятом. Во-вторых, во всех кубриках и кают-компании были настольные игры: шахматы, нарды, шашки, домино (морской козел). Была небольшая библиотека с художественной и (значительно больше) политической литературой, научно-популярными журналами («Наука и жизнь», «Химия и жизнь», «Техника молодёжи»), подшивками «Комсомольской правды» и «Советского спорта». Были и музыкальные инструменты: гитара, аккордеон, баян, балалайка и даже целое (настоящее и прекрасно настроенное!) пианино в офицерской кают-компании, заставившее меня вспомнить небольшие отрывки из напрочь забытый фортепианной программы. Из репродуктора во время отдыха звучала музыка (в основном, народная и классическая). Можно было послушать и последние известия.

       В походах всегда формируются небольшие и совсем маленькие группы друзей по интересам, совместно проводящие свободное время в разных развлечениях. Без этого просто нельзя–  ведь человек существо коллективное!  Я с первых дней сблизился с доктором, Володей Королёвым, и его спутником – старшим лейтенантом из радиотехнической службы. Оба мне нравились спокойным, уравновешенным характером и какой-то внутренней надежностью, желанием взаимопомощи. Кстати, они сразу предоставили мне свою каюту для работы и отдыха во время обострения моих дискогенных проблем, имея где-то запасные места и койки для этих целей. А ещё я сблизился с корреспондентом флотской газеты «Боевая вахта» – капитаном третьего ранга Егоровым Марленом Сергеевичем. И объединили нас шахматы и искусство – на завершающем этапе похода. К этому времени я был уже настолько измотан непрерывными обследованиями и пребыванием на боевых постах, что порой давал себе отдых, переключаясь на шахматные единоборства, просматривание популярных журналов, или даже на музыку, подходя к давно забытому пианино. Пытался вспомнить что-нибудь из своей старой программы: романсы, этюды-картинки Бургмюллера, что-то из Чайковского, Шопена… Пытался играть, когда в кают-компании никого, кроме вестовых, не было. Тут-то меня однажды и застал Марлен, услышав, проходя поблизости, что-то музыкальное на фоне всеобщего корабельного шума в восемь десятков децибел. Порядком удивился, и остался прослушивать всю мою куцую программу. А потом вдруг загорелся идеей создать свой литературно-музыкальный репортаж под звуки Первого концерта Шопена.  Первая часть концерта произвела на него особое впечатление. И, когда через день мы снова встретились с ним у фортепиано, он уже читал свой монолог без запинки и с особым, военно-морским, пафосом, уверенностью и пониманием музыки, наслаивая его на фрагменты концерта и создавая настоящее произведение художественного искусства. И, если вспомнить, это было моё первое выступление (репетиция) в дуэте. Жаль, что мы не догадались показать его фрагменты офицерскому составу во время вечернего отдыха, после вечернего чая. Интересно, как бы восприняли они классику? Может быть, решили бы открыть музыкальный салон – в память о подобных на боевых кораблях Императорского флота?!.. Но мы прошли мимо этой идеи. Да на всё это не было и времени. Приходилось все силы тратить на завершение исследовательской программы.

       Иногда я позволял себе непродолжительный отдых на верхней палубе. И даже сумел хорошо загореть во время похода. Видел и дельфинов, и полеты летучих рыбок, и акулу, несущуюся вглубь после взрыва гранаты. Тут же на верхней палубе я и обследовал ребят, оборудуя временное рабочее место. Часто здесь мы работали вместе с доктором и его помощниками.

        Погода в течение всего времени нашего пребывания в тропиках стояла чудесная. Почти постоянно нас согревало жаркое тропическое солнце, лишь временами закрываемое перистыми, полупрозрачными облачками, либо одинокими небольшими тучками, освежавшими нас непродолжительным ливнем. И вся свободная от вахт и работ команда выскакивала на верхнюю палубу, чтобы насладиться этим освежающе-охлаждающим естественным душем, а заодно и смыть с себя все конечные продукты собственного обмена, обильно выводимые с потом и причиняющие серьезный дискомфорт всем, без исключения, членам корабельной команды.
       Дождь в этих условиях обычно начинался как-то внезапно. Без предварительных мелких капель, он принимался лить в полную силу, и так же внезапно заканчивался с прохождением тучи. Когда же корабль шел по ветру, можно было реально наблюдать границу ливня. Порой она обрывалась настолько резко, что можно было достать рукой до капель дождя за бортом, находясь (на палубе) почти в сухой зоне.

       К сожалению, мне редко удавалось любоваться поразительными по красоте тропическими закатами и восходами – в это время приходилось работать во внутренних помещениях. Но то, что я видел, оставило в душе глубокое впечатление. Быстрая смена оттенков: от тёмно-синего до пепельного, голубого, оранжевого. И вот уже появившееся над горизонтом Светило погружает окружающее пространство в яркую желто-оранжевую вуаль, будто бы наброшенную на облачка, на воздух, на море. Солнце быстро поднимается всё выше, и от него к борту корабля тянется отливающая червонным золотом полоса, прерываемая небольшими волнами. Она движется, колеблется, перекидывается с одной ближней волны на другую – будто расплавленный поток этого благородного металла пытается соединить нас с далёким светилом и открыть нам его сокровенные тайны...
       Видел я и малиновые восходы, очень похожие на наши, тихобухтинские, во Владивостоке. Когда весь восток погружался в молочно-розовую бледную дымку, из которой медленно, но вполне отчётливо, выплывало красноватое светило. Оно озаряло малиновым пламенем на несколько десятков секунд висящие над горизонтом облака, и вскоре уже висело над ними отчётливым, круглым диском, предвещая нам спокойную погоду и не нарушая привычный ритм корабельной жизни.

       Отдых во внутренних помещениях не доставлял никакого удовольствия. Температуры +30–35 С при относительной влажности 80% и выше отнюдь нельзя назвать комфортными. Днём, правда, можно было использовать вентилятор, или отдраить иллюминатор, что давало хоть немного свежего воздуха. Ночью же приходилось выдерживать температуру, и тяжёлую атмосферу помещения одновременно. Подушка и простыня сразу насквозь промокали от пота...
       Для меня отдых в таких условиях был абсолютно невозможен. И я использовал полулегальный (не запрещённый) вариант – отдых на верхней палубе. Скатывал матрас с простынями и подушкой и устраивался на вертолётной площадке, среди уже храпящей матросской гвардии, тоже вырвавшейся из тисков внутрикорабельных помещений. У них обстановка в кубриках была еще тяжелее, учитывая количество разместившегося там народа.
       Зато здесь, наверху, – настоящее блаженство! Температура воздуха +26–29 C (пусть и с высокой влажностью). Продувает легкий теплый ветерок. Площадка слабо освещается корабельными огнями. Корабль движется медленно, экономичным ходом. Слышно, как бурлит вода за кормой. Тускло виден белый свет пенистых бурунов, уходящих вдоль от корабля, хорошо различимых на остальном тёмном фоне... На небе мерцают неяркие звёзды. Сколько ни всматривался, не нашёл ни одного знакомого созвездия... Временами корабль ускорял ход, и тогда из широкой трубы вырывались дополнительные клубы черного дыма, норовящего, того гляди, попасть в глаза. Но это были далеко не те проблемы, которые испытывали мы, курсанты ВММА, в 1956 году, проходя корабельную практику на тральщиках («угольщиках»)… Всё развивается, всё совершенствуется.
       Засыпаешь здесь быстро. Однако, через какое-то время приходится просыпаться и вскакивать. Корабль накрывает очередная тропическая тучка, которая поливает тебя, как из бранзбойта. И только твоя быстрота позволяет избежать полного промокания. Бежишь в каюту. Оттуда снова на палубу. И так раза два-три за ночь. Незабываемый военно-морской сон. Особенно тропический!
В последние две недели похода я выбрал иную тактику ночного отдыха – размещался на ночлег под кормовым орудием. Пространства там вполне хватало, и никакой тропическо-субтропический ночной ливень был здесь не страшен. Ну это было уже мое личное творческое изобретение, и не знаю, насколько серьёзно я нарушал при этом устав корабельной службы. Правда, таких ночей у меня было раз-два – и обчелся, потому что большую часть ночного времени я проводил на боевых постах, пытаясь разобраться с физиологией и патологией вахтенных в этих условиях. Это работа особенно выматывала меня, так как на помощников надеяться не приходилось – им хватало и дневных дополнительных нагрузок.

       В поддержании здоровья и работоспособности личного состава в походах огромное значение имеют питание и водопотребление. До нашего похода нормы питания и ассортимент продуктов были рассчитаны для условий прибрежной зоны Южного Приморья и во многом, как потом оказалось, не соответствовали нормам при плавании в зоне океанических тропиков. Методом опроса (анкетирование), взвешивания и замеров объемов пищевых остатков нами были показаны вкусовые и пищевые предпочтения специалистов в этих условиях, составлены предпочтительные меню для разных этапов плавания в тропиках. Требовалось заметно снизить калорийность и количество животных жиров в рационах и увеличить содержание предпочитаемых в этих условиях овощей и фруктов. То, что удалось получить на поход дополнительно и те, и другие, – было серьезным достижением продовольственной и медицинской службы. Предстояло дать этим изменённым нормам более глубокое обоснование.

       Количество теряемой с потом жидкости у личного состава составляло в среднем 5–8 л в сутки, на разных этапах плавания. Во многом разница в показателях была связана с количеством употребляемой для питья жидкости и с разными режимами водопотребления. Мы создали несколько экспериментальных групп, употреблявших разные напитки в разных количествах: группа с неограниченным водопотреблением с использованием чуть подкисленной аскорбиновой кислотой кипячёной пресной воды; группа с ограниченным водопотреблением той же жидкости (2,5 л в сутки); группа, употреблявшая горячий зелёный чай, и группа, использовавшая подсолённую и витаминизированную воду. Субъективная оценка режимов и данные объективных показателей выявили эффективность двух последних схем водопотребления. Их мы, по возможности, и использовали в походе. А главное – устранили практику неограниченного использования дистиллята специалистами БЧ-5 в машинном и котельном отделениях, что обычно приводило к серьезным нарушениям водно-солевого баланса. Очень хорошо командой использовался и квас, готовившийся экс-темпоре бочками представителем продовольственной службы.
       Биохимические анализы пота, сделанные уже по возвращении из плавания, показали высокие потери солей, микроэлементов, витаминов В1, В2 и В6 с жидкостью. Значительно более высокие, чем выделение их с мочой. Этот факт потребовал пересмотра норм потребления витаминов и солей в плавании, а также позволил вскрыть адаптивный механизм динамики этих потерь в походе. Снижение содержания биологически активных компонентов было намного (в несколько раз) больше, чем, например, продуктов азотистого обмена, что явно свидетельствовало о защитном механизме этого выделительного процесса.

       Наблюдая за состоянием и динамикой функций у разных групп корабельных специалистов в океанических тропиках, можно было говорить лишь о начальных этапах адаптации частично адаптированного человека в этой климатической зоне. Мы смогли проследить лишь этапы физиологической адаптации, не затрагивая биохимию этого процесса и энергообмена. Для этих целей необходима была бы целая лаборатория. Но и многое из того, что удалось получить, было совершенно новым для медицинской службы флота и позволило на этой основе разработать широкий комплекс профилактических и лечебно-восстановительных рекомендаций. Часть из них в скором времени была внедрена на нашем, Тихоокеанском флоте решениями и приказами Штаба и Тыла Флота.
       Начальник медицинской службы флота полковник мед. службы Горбатых Павел Иванович изложил основные идеи и рекомендации по совершенствованию обитаемости и медицинского обеспечения кораблей и судов флота в своей диссертации. Mарлен Егоров выдал серию репортажей (уже без меня) в «Боевой вахте». Все участники похода были отмечены орденами и ценными подарками.
       Штабом флота была сделана попытка наградить и меня орденом Красной Звезды за самоотверженный труд в условиях боевой службы, но начальник санитарно-гигиенической лаборатории так и не смог обосновать научно-практическую значимость проделанной мной работы. Начальник мед. службы ТОФ заменил орден на командирские часы. А потом и они где-то затерялись в кулуарах Отдела, и я получил похвальную грамоту, – хоть в таком виде отразившую мои заслуги перед медицинской службой Флота.

       Моя послепоходовая судьба сложилась не совсем благополучно. На последнем этапе похода при возвращении в умеренные широты организм начал давать сбои. Это проявилось в образовании флегмоны на левом бедре, справиться с которой я вместе с Володей Королевым оказался не в состоянии. С огромным трудом добрался из Промысловки до дома, а на следующий день загремел в госпиталь на срочную операцию. Хорошо, что всё прошло гладко. Затем начались непрерывные пневмонии, переросшие в хроническую форму. Правда, в этот период несколько утихомирилась моя поясница. Но и без моего дискоза семье со мной хватало забот.

       Что осталось у меня главного от похода, так это память о нём и колоссальные научные материалы, обработкой и анализом которых я занимался несколько последующих десятилетий. Вот и сейчас они вдохновляют меня на новые воспоминания – о светлом периоде бескорыстного научного творчества, который мне посчастливилось испытать более полувека назад.

Продолжение следует.