Мама знает

Вечер начинался хорошо, а вот закончился не очень: я в больнице. Но обо всём по порядку: была просто пятница, без каких-либо планов, пока мне не позвонил старый знакомый:
-"Пятница повод тусить и бухать!" - с этого начался его звонок.
Конечно, мы встретились и пошли в бар. Там мы пили сами и угощали девушек, что нам нравились. А потом, сложно сказать, как это началось и кто был виноват. Кто-то кого-то толкнул или облил пивом и всё веселье превратилось в грандиозную драку, достаточно кинематографичную, словно в вестерне, когда весь салун дерется, не различая, кто кого бьёт.
Естественно, такое действо привело к появлению полиции, а для меня скорой помощью, в которую меня сажали под руки: с моего лба текла кровь от удара пивной кружкой, так что сам я не мог видеть куда идти.
Пока я ждал в приемном покое меня доставали две вещи: полицейский, который хотел взять у меня показания и звонки мамы. Для полицейского у меня был только один ответ: я ничего не видел и не понял, меня просто ударили по голове. С мамой было всё сложнее: она всегда пыталась найти связь со мной в тех ситуациях, когда я мог только соврать ей, что всё хорошо.
Я помню, как она пыталась созвониться со мной, когда наше судно стояло на рейде около Актау. Это была самая адская стоянка за все мои контракты. Декабрь месяц на Каспии превратился в один долгий шторм, а у побережья нас ещё и заваливало снегом. Якорь "крал", то есть практически не держал судно на месте, и раз в несколько часов нам приходилось заводить его снова. Стоило услышать, как заводились движки в машинном отделении, так сразу я начинал одеваться: кальсоны, на них спортивное трико, футболка, толстовка, свитер, комбинезон, на ноги две пары носков, рабочие ботинки, шапка, куртка (обязательно затянуть капюшон и завязать его - чтобы не сдуло). Тот же самый ритуал "одень всё, чтобы не замёрзнуть, но замёрзнешь всё равно" повторял боцман, и вот мы встречаемся в коридоре нижней палубы, идём в рубку за фонарем и рацией. Теперь осталось открыть дверь и выйти на открытую палубу. Делая первый шаг из надстройки, судно по закону подлости качают волны, едва устояв на ногах, следом ветер швыряет в лицо снег. Мы идём вдоль борта, боцман впереди, одной рукой он держится за леер, во второй сжимает фонарь, я следом, так же одной рукой держась за леер, а вторую положив ему на плечо. Сто метров до бака мы движемся со скоростью черепахи, не смотря на мат от капитана в рацию - машины уже заведены, судно тянет к скалам, но идти быстрее, хоть и надо мы не можем.
Мы на месте, едва держась на ногах, сбиваем лёд с брашпиля и винтового тормоза, боцман докладывает в рацию, что якорь к подъему готов. Из труб в настройке вырывается дым, машины запущены, я подхожу к фальшборту и свечу фонарём вниз, в воду. Луч света режет ночь, я вижу только снег и волны - куда смотрит цепь мне не видать. Меня уже трясёт, не знаю от сырости, что пробралась под комбинезон или от страха улететь за борт, но дрожь бьёт всё моё тело.
И так по несколько раз за сутки, ко всем неприятностям с чёртовым якорем добавляется и то, что у нас на судне практически не осталось продуктов, рацион уже урезали на половину, а когда наше судно зайдет в порт всё ещё непонятно.
В принципе я мог бы постараться выйти на связь, хотя бы из рубки - там принимала сотовая связь с берега, но я отмалчивался, на третий день я всё же отправил смс: "мам, у меня всё хорошо, зайдём в порт я позвоню".
Она мне не поверила: о том, что мы застряли на рейде без еды, но с постоянной угрозой сорваться с якоря ей уже рассказала знакомая, что была коком на нашем судне.
Полицейский, наконец, понимает, что я не скажу ему ничего дельного и уходит, а меня ведут в операционную, накладывать швы.
Алкоголь продолжает бурлить во мне, и я даже умудряюсь флиртовать с медсестрой, что промывает мне рану, заодно продолжаю сбрасывать звонки от матери. Она как всегда не вовремя!
Так же было с её звонками и уговорами списаться с судна, мне же для набора ценза надо было сделать ещё пару рейсов, короче кроме ругани и моих требовании  не решать за меня ничего дельного из того общения не выходило. Но в итоге мама всё сделала по своему: она написала заявление на замену мне по каким-то придуманным семейным обстоятельствам и по приходу в порт на причале стоял мой сменщик, мне не оставалось ничего кроме злости и бешенства. Я купил билет до дома и тем же вечером сел в рейсовый автобус, предвкушая скандал дома. Но вышло иначе: на вокзале меня встретили друзья, я забыл о доме и скандале, на неделю найдя себе жилье в барах и на квартирах друзей, поводом для возвращения домой стали новости: в Керчинском проливе произошла катастрофа, как говорили в СМИ, и то судно, с которого я списался, было одним из потрёпанных этой катастрофой. В пьяном безумии с друзьями узнать подробности было невозможно, а потому я вернулся в тишину родного дома. Там я, молча сидел держа трехлитровую банку с маринадом от огурцов и смотрел новости по телевизору, пытаясь узнать подробности о судьбе судна, что ушло в рейс без меня и должно было быть где-то в районе этой самой катастрофы. Своё молчание вместо скандала за прерывание моего контракта без моей на то воли я считал исчерпывающей благодарность за избавления от этого ада.
Яркий свет ламп, доктор начинает своё дело. Вместе с болью накладываемых швов в голову приходит мысль, что стоит всё же ответить на её звонки.
Три шва, много моего мата. Доктор садится за стол, пишет что-то непонятное и говорит, что - не важно, важно другое. Достаю и набираю единственный номер, который помню.  Номер сотового мамы,  из пересохшего горла вываливаются слова:
-"Ма, у меня все хорошо, пару швов только наложили, не волнуйся. И это... Я тебя люблю".