Участковый Головлёв

      Ближе к полудню на улице стало неимоверно жарко.
      В небольшом, давно не видевшем косметического ремонта кабинете местного отделения милиции, за стареньким столом сидел участковый инспектор, пожилой и тучный майор Лев Никитич Головлев. Рядом с ним, на продавленном, невзрачном диване, уже, как с полчаса кимарил прибывший неделю назад из юридического института на стажировку младший лейтенант Василий Прошкин.
      Из-за того, что в непроветриваемом помещении было очень душно, работать мужчинам в этот погожий день совсем не хотелось и из головы не выходило только одно единственное желание, чтобы уже поскорее убыть домой.
      Без нареканий отпахав не один десяток лет в небольшой Некрасовке участковым, Головлев в последнее время стал заметно уставать, и у него в седой голове все чаще стали просыпаться мысли, уйти на заслуженный отдых.
      – На сколько меня еще хватит? – постоянно сам с собой рассуждал майор о своей незавидной судьбине. – Закругляться пора. В нашем государстве рано пенсию не дадут. Ты думаешь, их там обманешь? А у меня тридцатка с гаком за спиной. Ладно бы только в кабинете брюки протирал, а то ведь всю сознательную жизнь я по участку лазил. Как тот ассенизатор, дерьмо за всеми разгребал. Внучка, как-то спрашивает у меня: – Расскажи, деда, чего-нибудь интересное про свою работу. Ха! А, что я ей расскажу? Как мразь всякую из-под подворотен выковыривал, да с пьяницами-драчунами разбирался. Тьфу! Был бы строителем, еще куда ни шло. Построил бы здание, или асфальтированный тракт, все бы увидели мой непосильный труд и оценили. Или знаменитым режиссером был. Снял бы хороший фильм, и дело в шляпе. В кармане мировая слава и добрый гонорар. Все бы смотрели мое кино и радовались. А я одних гадов сегодня за решетку упрятал, а на их место завтра другие, такие же подонки пришли. И это без конца. Это, как я всегда пословицу говорю, дескать, чайной ложкой воду из корыта черпаем, а кран в это время открыт.
      В момент очередного философского раздумья, на столе рядом с Головлевым вдруг громко зазвонил телефон. На что стажер от неожиданности даже встрепенулся.
      – Да. – недовольно процедил в трубку майор. – Алло.
      – Лев Никитич, это я. – послышался в черной мембране испуганный женский голосок. – Кхе-кхе-кхе. Я, это.
      – Кто я? Мне вас через провода не видно. Алло.
      – Да Лебедкина Нина, товарищ Головлев. Нина, Лев Никитич. Что живет у заводского общежития, напротив рынка. Здрасьте. Помните меня, Лев Никитич? – и на том конце послышался горький, безнадежный всхлип.
      – Чего опять случилось, Нина? – тут же попытался успокоить ее майор. – И хватит ныть. Ты слышишь? Эй.
      – Все тоже, Лев Никитич. Ничего не меняется у нас. Алло. – моментально перестав плакать, затараторила женщина в трубку. – Пришел вчера с работы, пьяный, и побил. Я даже на сегодня отпросилась. Не с синяком же мне идти.
      Полностью вникнув в суть происходящего, Никитич взял в руки карандаш, и что-то для себя записал на листе.
      – Ладно, Нина. – буркнул он и озадаченно посмотрел на своего полусонного помощника. – Вечером будь дома, и никуда не уходи. Поняла? Ты поняла меня? Алло.
      – Да, Лев Никитич. Я поняла. – шепотом ответила женщина и снова на том конце провода послышался плач.
      – Во сколько он придет сегодня? – переспросил майор.
      – Часов в шесть я думаю будет. В шесть, Лев Никитич.
      – Ему не говори, что я приду. А то опять сбежит. Ищи потом его, скотину. Ты поняла? Не говори. Алло.
      – Спасибо, Лев Никитич. Большое вам спасибо. Жду.
      – Ладно тебе со спасибо. Хм. Тоже мне, благодарит. Сами натворите дел, а мне потом спасибо. Хм.
      И положив трубку, участковый стал второпях разбирать кожаный, до верху набитый всякими разными, официальными бумагами еле живой от старости дипломат.
      Наконец дождавшись семнадцати часов, Головлев вместе со стажером вышли из отделения и сразу же направились по улице в сторону центральной площади поселка.
      – Видишь ли, Василий. – по ходу движения бухтел себе под нос, разморенный сегодняшней жарой участковый.
      – Что видишь? Что я должен видеть, шеф?
      – А то. Раньше у нас все по-иному было. Идеология в стране другая была. Так сказать, генеральная линия партии. Ты думаешь, чего щас на коммунистов бочку катят?
      – Даже не знаю. – слегка замялся стажер. – И, что?
      – Да потому, что у нашей теперешней власти, не выходит толком нихрена. За что не берутся, умники, все мимо.
      – Ты думаешь? Нет, ты правда думаешь так?
      – А че мне думать? Вот ответь мне, что? Я знаю. Не хватает им силенок с умом. Дефицит. Одна пустая говорильня, болтовня. Бла-бла-бла. Как бы они не старались. Хе. А результат где? Где результат, я спрашиваю? То та.
      Лейтенант в полном недоумении пожал плечами и вопросительно взглянул на делового Головлева.
      – Хороший вопрос. – задумчиво протянул стажер.
      – Нет, брат. – войдя в раж продолжал майор. – До коммунистов, им как до Китая на карачках. У тех марксистов-ленинистов грамотно все выстроено было. Вся система управления отработана до мелочей была. Возьми хотя бы ту же школу. Слышь? Сначала тебя в ней принимали в октябрята, где с младых ногтей в твою головенку закладывали, что такое хорошо, а что такое плохо. Потом, когда ты подрастал, ты становился пионером. Это была следующая твоя послужная ступень. После, комсомол. И только тогда, когда ты полностью созревал, и был, что называется, достойным членом общества, тебя рассматривали в партию. Правильно в Советском Союзе был поставлен воспитательный процесс. Правильно. Кружки там разные, спортивные секции, турпоходы, соцсоревнования. Все люди были при делах. Каждый человек был чем-то занят.
      Василий внимательно внимал речам мудрого наставника, и старался все до каждой мелочи запоминать.
      – Да, даже в армии служить, и то, знаешь, как почетно было? Что ты. – окунулся с головой в воспоминания, приободрившийся на свежем воздухе майор. – Ууу. Рвались ребята-то в нее. Бегом в солдаты все бежали. Потому, что понимали, и очень этого боялись, не отслужишь, девки тебя не будут любить, не говоря уж про женитьбу. Дескать, если не служил, то вроде, как неполноценный. Больные да хилые, имеющие справки, и те, подделывали всяческие документы и в армию обманом шли.
      – Серьезно? – недоверчиво переспросил Василий.
      – К великому сожалению, да. – промолвил Никитич и на лице его показалась грустная улыбка. – А щас ты погляди, кто у нас в армии служит? Те, кто откупиться от нее не смог, и те, кто из-за отсутствия все тех же денег, никуда не поступил. То есть ребятишки из бедных семей, и дети всяких антисоциальных элементов. На них, несчастных, и строиться сейчас вся армия. И посылают воевать везде, как интернационалистов. И даже если их убьют, не страшно. Кто по ним будет горевать таким? Хм. Ну, кто?
      – Наверно начальству видней? Мы-то, кто такие?
      – Кому? Ха! Начальству? – брезгливо переспросил у стажера майор. – Ты говоришь, начальству? Ха!
      – Ну, да. Оно знает, что делает. Там тоже, поди, не дураки сидят, кумекают башкой-то?
      – Хм. Начальству. Тоже мне. – с ходу не согласился, вмиг распаленный наставник. – Ты посмотри, кого у нас сейчас начальниками ставят. Ха! Самодуры-карьеристы, да круглые дебилы-выскочки в самых первых рядах. Один краше другого. Все, как на подбор. Но строят из себя профессоров, академиков, мать их туда-то. Думают, что они умнее других. Чем ущербней их гнилое нутро и плюгавей дрянная душонка, тем повыше норовят залезть. Тьфу! Бригадой в колхозе сроду не руководили, а им сразу доверяют район. И он сидит в роскошном кабинете, щеки дует, из кожи лезет вон. А в башке-то паутина, опил. Кроме гонора ничего. Дурак-дураком. Или, кто умело лижет жирный зад. У того тоже есть шанс в директора пробиться, перспектива. Ну, или родственник ты чей-то. Тьфу!
      – Ладно, шеф. Не плюйся. – стал успокаивать Никитича стажер. – В наше время кадры подбираются исключительно по принципу лояльности. Не иначе, как. Люди с мозгами, сейчас системе не нужны.
      – Вот и обидно, что не нужны. Обидно, что погибают сильные и независимые, а трусы и подлецы оказываются намного живучее их. Ты знаешь, как надоело все? Эх. Я на этот капитализм дерьмовый, уже смотреть не могу.
      – Капитализм-то? Хм. А, что по-твоему капитализм, Никитич? Только вкратце. И с чем его едят?
      – Ежели вкратце, то жадность, выгода.
      – Жадность говоришь? Я примерно, так и думал.
      – В чистом виде. Это, когда ты только по утру глаза продрал, и сразу думать о наживе начинаешь. Вот это и есть тот самый капитализм. Это, когда ты мать родную готов с потрохами продать. Капитализм, это когда для тебя ничего святого в жизни нет. Понял? Одни деньги на уме.
      Стажер от слова деньги тут же встрепенулся и засиял.
      – Как моя покойная бабка, бывало говорила. – вспомнил свою недавнюю юность Василий. – Настанет такое на планете время, говорила, когда на земле будут деньги валяться кругом, а водички, чтобы попить, ты не сыщешь.
      – Да. Ни че тут не скажешь. – буркнул майор. – Суеверная бабуля у тебя, Васек.
      – Это мягко сказано, Лев Никитич. Знал бы ты ее чудачку. Ха!
      – Да не уж то настолько? Хм.
      – Хуже. Прямо, какой-то маниакально-депрессивный психоз.
      – Даже так?
      – Я, помню, к ней в деревню на каникулы приеду, и этим суеверием по горло уезжаю сыт. – не унимался Василий описывать свою покойную бабушку. – Увидит на стене, где паука, все, ночью спать не будет. Глаза, дуреха не сомкнет. Говорит, паук к плохим вестям. Или птичка в раму постучит, то это к покойнику значит.
      - Ну и ну. Жутковато. Хе. Хотя много всяких разных есть у нас примет. Россия. Широка страна моя родная. Насочиняли предки в старину фигни, и мы охотно в эти сказки верим. Например, баба с пустыми ведрами дорогу перейдет, или черная кошка, и все в таком духе.
      – Вот и я о том же, шеф.  Попробуй, старым людям объясни про эти байки. Намучаешься только, как дурак.
      – Я думаю, что здесь дело еще в особенностях основной провинциальной массы. – решил напоследок поумничать майор. – Люди же добрые у нас в глубинке, вот и верят по своей наивности всему, чуть что.
      – Вот и у меня к родной старушке, те же самые вопросы были. Ты, спрашиваю у нее, где живешь-то, бабушка у нас? В деревне? И, как в твоей избе не будет пауков, а в палисаде птиц-то? На то она и деревня, чтобы в ней разная живность жила.
      – И помогли ей советы твои?
      – Бесполезно. Старые люди. Себе дороже их в обратном убеждать. – деловито ответил лейтенант и замолчал.
      Пройдя один квартал по центральной улице, Головлев увидел возле дома пионеров, сделанную из бетона статую вождя мирового пролетариата с протянутой рукой, и снова вспомнил о нынешнем положении дел в государстве.
      – Ох и сучье же время сейчас. – тяжело вздохнул Никитич. – Как дедушка Ленин говорил: – Страной должна научиться управлять даже кухарка. Хе-хе. Как в воду глядел наш Ильич. Вот эти кухарки и управляют щас нами.
      – Вот тут с тобой согласен. Это щас везде.
      – Да, как лихо управляют, Васька, а?! – совсем разошелся Никитич. – Я иной раз прямо диву даюсь.
      – Да ладно тебе.
      – С утра в одну сторону сломя голову от неразберихи несемся, после обеда в другую. И носимся, как угорелые, туда-сюда. А те командуют. Наполеоны хреновы. Стратеги. Тьфу! Я теперь хорошо понимаю про наших начальников народную мудрость: – «Дай дураку стеклянный хер. Он, или руки изрежет, или его разобьет». Ха-ха-ха! Точнее не сказать.
      – Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!
      – А тебе все смешно?
      – Да, нет. Я так. И вправду не до смеха.
      – Вот раньше начальники были у нас. Что ты. Вот уж, где были умницы, так умницы. Ууу. Я, когда в милицию пришел в восьмидесятых, был начальником у нас товарищ Райхер Соломон Исаакович. Вот, где была голова. Всем головам голова. Я бы ему палец в рот не клал. Он один десятерых министров стоил. Понял?
      – Еврей, что ли? Хе. Райхер.
      – Говорил, что украинец. У них национальность же по матери дают. Вот вроде был хохол хохлом, а нисколечко не вредный. Мы молодые лейтенанты ему преступление, помню, как какое-нить раскроем, а он нам в благодарность коньяку молдавского нальет. Хороший был начальник. Духовитый. Зря никогда, ни на кого не орал. А щас одни идиоты кругом. Чем выше чин, тем мозгов меньше. Знает свое дело, не знает, во всем большой специалист. Тьфу!
      – А, что, раньше, что ли не назначали дураков? Особенно по блату? Ведь и раньше было так?
      – И это бывало, назначали. Но все же не так. Был у меня за всю службу всего один такой, как ты сказал, дурак. Не буду называть его фамилию, он еще живой. Баб сильно дядечка любил. Да, не где-нибудь на стороне, а прямо в персональном кабинете. Бывало примется ее там жарить, а она на всю контору от наслаждения орет. Ему-то хоть бы хны, а нам из-за него от стыда, под землю хота провалиться. Народ-то ведь не глупый, это дело слышит. А ему, что? Да ничего. Как с гуся вода. Совести-то нету. Тьфу!
      – Ха-ха-ха! – уже в который раз за дорогу захохотал, как полоумный стажер.
      – Ха-ха-ха! Умора.
      – Опять смешно тебе? Опять?
      – Прости, что перебил. Честно, прости.
      – Или еще случалось, как захочет свежей рыбки он, хоть стой, хоть падай. Вызовет меня к себе, козел, езжайте, говорит, на речку и бродите.
      – Бродите? – удивился студент. – Ведь запрещено бродить. Это, что, вам сам начальник говорил?
      – А кого это волнует, разрешено, или запрещено? Приказ не обсуждается. Понял? Вот мы и ждем с напарником, когда стемнеет и тихонько едем. Спрячем милицейский тарантас в кустах, набродимся досыта сетью, домой ему рыбу завезем, и утром мы уже, как штык на работе.
      – Да, дела. Ха-ха-ха!
      – Вот тебе опять смешно? А нам тогда было, парень, не до смеха. Противно все это. Знаешь, как противно? Обидно, что все так. Шли к светлому будущему, шли, и, бац, пришли. Вроде и прилавки в магазинах теперь завалены добром, чего только нет, и у всех машины, а порядку почти не стало совсем. Капитализм, одним словом. Раньше в магазинах было пусто, но люди были с умом. Сейчас наоборот, везде всего полно, а умишка у народа стало мало. Да и злые все, какие-то. Замечание сделаешь кому, с дерьмом сожрать готовы. И всем на все до лампочки.
      – Правильно ты говоришь, Никитич. – кивнул головою стажер. – Им бы в свои карманы успеть напихать, пока с насиженного места не прогнали.
      – Поэтому мы щас остались с народом один на один. Больше до порядка никому нет дела. Дескать, вы разбирайтесь в милиции сами, а мы на вас посмотрим со стороны. Если заблудитесь, поправим. Ни парткомов тебе, ни профкомов, ни народного контроля, ничего. Никаких рычагов воздействия на хулиганов нет, видимость одна. Только пальцем и можем грозить. А, что им палец? Тьфу! Попробуй раньше, попади к нам лапы, в момент на стол положишь партбилет. И люди этого боялись. Тряслись.
      – Но, ведь не у всех был партбилет. – попытался осторожно возразить майору стажер. – У наших-то клиентов его сроду не было. Партбилет. Хм.
      – На них другие механизмы были. На собрании трудового коллектива так, бывало, пропесочат, не захочешь больше нарушать. А сейчас, составляешь ты на него протокол, а он сидит тебе в глаза, хохочет. Ему вообще до фонаря. Хоть усоставляйся, дальше что? А ничего. Раньше бы я ему отправил протокол по месту службы, и там бы ему дали втык, ну или премии лишили. А сейчас всем на все наплевать. У всех других забот навалом. Вот мы и мочимся с тобой против ветра одни.
      Увидев во время рабочей смены возле винного магазина народ, Головлев сразу же сделал сердитым лицо, и чтобы ни на кого не сорваться и никого не отругать за тунеядство, отвернул в сторону глаза.
      – Вот об этом я и говорю. – сам с собой буркнул Никитич. – Демократия во всей красе. Свобода.
      Василий грустно посмотрел на толпу, и задумался.
      – У нас в России три беды. – как можно громче сказал участковый и взял покрепче дипломат. – Три, три. Не смотри так на меня. Раз говорю три, значит три.
      – Это, как так, три? Вроде все время две их было.
      – Нет, Васек. Дорогой ты мой товарищ, наивный ты мой человек. До сегодняшнего времени их действительно было две. Но сейчас их именно три. – и Никитич стал загибать на левой руке пальцы. – Один, два и три. Понял?
      – Ну, ладно, ладно. Три, так три. Будь, по-твоему.
      – То та. Не спросишь, какие?
      – И какие?
      – Какие спрашиваешь? Хе.
      – Да.
      – Перво-наперво, это наша людская глупость, она у нас щас повсеместна. Второе, это повальное хамство, оно щас прямо на каждом углу. И, третье, по-моему, самое страшное, это беспробудная лень. Вразумил?
      – Ха! Я то уж напрягся. Думал, что-то новенькое.  А где же у тебя еще дороги? А?
      – Дороги-то? Дороги?
      – Да. Дороги.
      – Дороги у нас конечно тоже то еще дерьмо, даже хуже, но по сравнению с тем, что я сказал, это мелочь, пыль. Дороги на фоне этих трех поганых китов, которые я только перечислил, просто зеркало какое-то, не иначе, как. Посмотришь нынче на современных людей, и тебе эти дороги, отполированной столешницей покажутся. В наше время нормальным человеком быть тяжело. Задавят.
      – А может еще и бедность добавить сюда? – навскидку предложил стажер и убедительно посмотрел Головлеву в его бегающие, суровые глаза. – Это, что, разве по-твоему не беда? А, по-моему, так это еще какая беда. Главная у основного населения проблема.
      – А, что тебе бедность далась? Хм. Бедность. Тоже мне, знаток.
      – Ну, а как?
      – Бедность, парень, не порок. А я щас в наши беды только записал пороки. Хотя этих пороков в нашем царстве-государстве, как у Жучки блох.
      – Ну, если только пороки. Если только они одни. То я согласен с тобой. Так и быть. Согласен.
      – Согласен он. Хм. Согласен. Ну, спасибо. Бедность, это вынужденная, так сказать, форма бытия. Мы с бедностью давно смирились к сожалению. Но я хочу сказать щас не о бедности, как таковой, а о бардаке в головах большинства. То есть, основной нашей пролетарской массы. Усек?
      – Ишь ты, как загнул.
      – Я говорю о явной и прогрессирующей в геометрической прогрессии деградации современного общества, о нашем повсеместном бескультурии в быту, об этих болезненных фурункулах на теле некогда здорового и крепкого, а теперь потерянного, летящего в тартарары государства. Не хочу говорить, что безнадежно потерянного. Понимаешь меня? Боюсь до смерти этих слов. Может все-таки надежда на выздоровление-то есть? Может, как-то обойдется? Возьмет, да и в другую сторону подует ветерок.
      – А кто его знает, Никитич? Может и подует. Надо верить в чудо. Хотя я не сторонник всяких там чудес.
      – И я так же думаю, что вряд ли он подует. – вздохнул Головлев. – Эх, Россия, эх ты матушка моя. Мне иной раз кажется, что наша Русь сошла с ума. Ну, да ладно. Есть, как есть. Лишь бы здоровье было, а остальное непременно все придет. Главное не киснуть.
      – Это точно, шеф. Не киснуть.
      – Как говориться, всегда есть два выхода из любого тупика. Один путь реалистический. То есть придется делать все самим. Второй фантастический. Это значит за нас все сделает, какой-то дядя. Не хотелось, чтобы был у нас второй.
      – И снова ты прав. Прав на все сто. Ты, как в воду глядишь, командир.
      – А, как же не прав. Век живи - век учись. Дураком помрешь. Хе-хе.
      – А может и есть в твоих словах доля правды.
      – А, как не есть? Ты повнимательнее присмотрись ко всем. По лицу, так сразу и не скажешь. А посмотришь на поступки, то тут ни как уже не скрыть. Тут вся картинка пред тобой.
      – Точно. – обреченно выдохнул Василий.
      – Хотя и мы с тобой порой не лучше. Мы, пожалуй, даже, где-то поглупее будем их. Были бы умнее, почище работенку бы нашли.
      – Наверно. Скорее да, чем нет.
      – Ну, ладно я. Меня ведь с моего согласия сразу после армии в органы призвали. На аркане сюда никто не тащил. А ты-то, парень, часом не ошибся дверью? Как так?
      – Да, очень просто. Учился плохо в школе. Да, еще учился ли? Так. Ни к чему особо не стремился. Лень-матушка. Из пятнадцати оценок в аттестате, двенадцать тройбанов. Вот, как-то так. Вот и весь мой багаж, так сказать, умственная кладовая. Куда еще с таким умищем-то возьмут? Тянулся бы все десять классов к знаниям, то может не попал впросак. Может быть инженером бы стал, или на худой конец космонавтом. А щас все. Дело сделано. Назад дороги нет. Раз пришел служить, служи. Поздно спохватился. Поздно.
      – Ишь ты, демагог. И рад? Рад, что так?
      – Сойдет. Можно сказать, и так.
      – Хм. Сойдет ему. Хм.
      – Тут стабильность, хоть какая. А? – улыбнулся Василий. – Хорошо работаешь, или плохо, это не важно. Не это главное. Оклад, хоть как получишь одинаковый, как все.
      – А, знаешь, чему я несказанно рад? Ну, вот, как тебе понятней объяснить?
      – И чему, если не секрет? Чему ты рад?
      – Что больше половины жизни уже прожил. Понял?
      – Интересный ты. Хе. Другой бы горевал. А ты рад. Подольше, вроде, всем пожить охота. Ну, и чему ты рад?
      – А тому, что вам еще молодым, ой сколько горя хапнуть предстоит. А мне уже намного меньше. У вас еще все впереди. Ваша дорожка только началась. А у людей моего возраста, все эти дрязги в прошлом. Мы свою книжку почти дочитали. Скоро и меня отправят в запас.
      – И, че? Не сможешь ведь дома без дела сидеть? Ты только представь. Всю жизнь на бегу, и тут приплыли.
      – Ну, а что? Чего тебя удивляет?
      – Да не твое это, Никитич. Пенсия, это не твое. Че делать-то будешь?
      Участковый расплылся в загадочной и доброй улыбке и резко замедлил свой до этого размашистый шаг.
      – Буду мемуары писать, да с бабой своей с утра до вечера по пустякам ругаться. А чем еще мне на вольных хлебах заниматься? Даже и не знаю. Был бы рыбак, или там какой-нибудь охотник, еще куда ни шло. А так с этой службой проклятой, ни к чему не пристрастился я. Времени, как-то не было на все это. Охрана правопорядка, разве даст отдыхать. Какая тут с этой тягомотиной рыбалка. Тьфу и растереть. С рассвета, ноги в руки и в поля.
      Жара на улице постепенно спадала. Никитич, задав ходьбе ровный ритм, смотрел, то прямо перед собой, то на любопытного и энергичного стажера.
      – А так, вообще-то много поступает заявлений? – все с нетерпением расспрашивал наставника Василий о своей будущей работе.
      – Когда их было мало? Хватает?
      – А тематика, какая? Разная? Или только кражи?
      – Разная. Но в основном по пьяному делу к нам в органы идут. Как говориться, все беды у нас в России от спиртного. Хе-хе-хе.
      – Точно так.
      – Мужики уходят в штопор, да баб своих до посинения бьют. Все, сынок, меня достало. Вся эта шваль подзаборная, вся эта пьянь беспросветная, поперек горла, как комок репья стоит. Вот, где эта камарилья у меня. – и майор приложил ребро ладони к горлу. – Да моя бы воля, всех алкашей пустил под нож.
      Василий, за столь жестокое и кровожадное желание всегда доброго и сердобольного Никитича к людям, удивленно посмотрел на него и ласково ухмыльнулся.
      – Как мужчина может женщину побить? – спросил лейтенант. – Это, как так опуститься надо? Это же женщина, чья-то жена, чья-то мать. Бабы не для того созданы, чтобы их били. Им другое применение есть.
      – А кто там среди них мужчины? Кто? Идиоты, а не мужики. Лобовая кость три сантиметра толщиной. И, как тут умным быть с таким-то лбищем?
      – Еще какие идиоты. Да еще какие. Хм. Раз бьют, то точно конченные дураки.
      – Вот-вот. Тоже мне, джентльмены нашлись. Если только по половому признаку, максимум. И все. Те, кто на бабу руку поднимает, тот тварь последняя, а не мужик. Слабак. Фу. Вроде, как ущербный. Как говорил один знаменитый спортсмен - это петушиные делишки.
      – Да уж. Женщину бить, это ниже канализации надо опуститься. Последнее дело. Тьфу!
      – А че тебя, это удивляет? Вон, Антон Белов, года свою бабенку колотил. Сколь помню я ее, все времечко с фингалами ходила. Пока ее он на смерть не зашиб.
      – А ты бы смог ударить женщину, Никитич? – осторожно поинтересовался Василий.
      – Ударить-то?
      – Ага.
      – Женщину?
      – Ну. – исподлобья посмотрел на майора стажер.
      – Это, что такого должно произойти, чтобы я женщину ударил? Это небо должно опуститься до земли. Я однажды притащил в кабинет одну воровку, и захотел ее разговорить. Я с ней по-хорошему, и так, и эдак, а она, как давай на меня бузить. Тут я не выдержал. Выскочил из-за стола, схватил ее за грудки, да приподнял слегка от пола.
      – Вмазал? Только честно.
      - Да, нет. Просто схватил, да приподнял на сантиметров десять. Потом так распереживался, что ночь из-за нее не спал.
      – Ничего себе. Чтобы тебя до такого довести. Это, хм, постараться надо.
      – А эти черти пьют, как свиньи. Бесполезно их уму-разуму учить. Хотя бабы тоже разные бывают. У меня жила одна такая на участке, Люська Богомаз. Вот уж погулять она любила. Жуть. Приходит, помню, как-то в кабинет ко мне, и с самого порога чуть не в слезы. Просит, чтобы я мужа суток на пятнадцать посадил, а она в это время с любовником до юга хочет прокатиться. Понял, да?
      – Ты серьезно? И?
      – А, что и? Дал кулаком со злости по столу, да к черту ее выгнал. Я в такие игры не играю. Шиш.
      – Ну, вот, как таких не бить? Ведь заслужила?
      – Нет. Бить женщину ни при каких обстоятельствах нельзя. Так можно таких делов наворотить. Много бабе надо? Не устраивает в чем-то, лучше разведись.
      Проходя мимо старинного особняка, где располагался местный краеведческий музей, Никитич посмотрел куда-то вдаль, и секунду о чем-то подумав, вздохнул.
      – Вот ты про заявление спросил? А знаешь, что заявления не всегда помогают в наших делах? Заяву отобрать, тут много ума не требуется. Но лучше сначала надо постараться разобраться без бумаг. Я раньше делал, как. Приду, лещей наставлю хулигану, и он долго после таких профилактических визитов себя по-человечески ведет. Сразу не надо людей за решетку сажать. Ты думаешь их там перевоспитывают? Хрен то там. Их за колючкой уголовниками делают. Поэтому и нужно сначала без протокола во всем разобраться. К каждому ведь человеку нужен индивидуальный ключ. И если мы его с тобой подберем, то значит не зря свой хлеб едим насущный.
      – Вот ты завернул, Никитич.
      – Наша с тобой главная задача, какая?
      – И какая?
      – Это я тебя спрашиваю, сынок.
      – Чтобы порядок был?
      – Ну, это понятно, что порядок. Куда же без него. Но, все же не это главное сегодня.
      – Ну, а что же тогда? Че ты загадками-то говоришь.
      – Наша главная с тобой цель, это до истины добраться, а не рубить с плеча. Понял? А дело никогда не поздно возбудить. Но если уж совсем ни че не понимают, то тут уж твоя совесть чиста. Тогда на руки надевай браслеты, и в КПЗ клопов кормить.
      – Ха! Клопов?
      – Был у меня один такой деятель на участке. Как получку, гад, получит, то обязательно напьется и бабу свою бьет. До беспамятства колотил ее беднягу. Я приду к ним вечерком, как следует с ним потолкую тет-а-тет без всяких заявлений, и эта морда месяц словно шелковое стеклышко в завязке, бдит. А так бы она его уж сколько раз-то посадила? И, что? Дети без отца, она без мужа. И лучше тут кому?
Спустя пару минут, стажер с интересом посмотрел сначала по сторонам, потом перевел свой взгляд на запыхавшегося от долгой ходьбы майора.
      – Вот ты про совесть щас обмолвился, Никитич.
      – Ну, и обмолвился. И, что?
      – А что по-твоему совесть, товарищ майор?
      – Совесть-то? Хм. Ну ты спросил. Как бы тебе потолковей сказать. Это твое внутреннее чувство о понимании вещей. Так называемый моральный инстинкт. Чуйка. Ну, если проще, то как ты понимаешь, что такое хорошо, а что такое плохо. И как ты на это реагируешь. Это, так сказать, твой внутренний флажок, правда твоя, вера в лучшее, в доброту и справедливость. И если ты чувствуешь эту самую грань, этот флажок, то с совестью у тебя все в порядке. Если ты видишь рядом с собой несправедливость, или бардак, и возмущаешься, то значит совесть при тебе. А если тебе все до одного места, если внутри не гложет, то видать и с совестью проблемы. Одним словом, делай добрые дела, только искренне делай, бескорыстно. Пусть это будет твой жизненный девиз.
      – Сложно в наше время добрым быть. Можно самому ни с чем остаться. – не согласился со своим старшим наставником Прошкин.
      – А ты делай. Ни на кого не смотри. Знаешь, какое у меня правило на первом месте?
      – Ну, и?
      – Если ты можешь человеку помочь, ты обязан это непременно сделать.
      – Глубокомысленно. Или старомодно.
      – Да ладно тебе умничать. Баба из-за этого все время на меня бузит. Дескать, всем помогаю, а потом те, кому я помог, предают, или забывают совсем.
      – Мда.
      – А мне все равно. Когда люди обращаются, и если я в состоянии, то не могу им не помочь. Пусть хоть, что говорят, а я вот такой. Может и зря. Но не могу я по-другому.
      До нужного адреса оставался примерно километр.
      – А этот, к кому мы идем, че из себя представляет? – не переставал задавать вопросы наивный лейтенант. – Проблемный дядя?
      – Да ничего особенного. Так. Мелочевка. Обычный кухонный боксер. Трезвый, вроде еще ничего, а как выпьет, пиши пропало. А пьет почти всегда. Но раз жена нас пригласила, значит с ним совсем беда. Без нас с тобой не протрезвеет.
      – Понятно.
      – Чего тебе понятно, студент? – звонко засмеялся Никитич, на что Василий тупо промолчал. – Я помню они в старом общежитии напротив ресторана жили. Вышел он, как-то вечером на балкон покурить, а там, как раз у кого-то свадьба шла. Он им бельевую веревку спустил со второго этажа, и они ему бутылку водки привязали. Жена выглянет из комнаты, а он все курит. Потом напился до соплей, да как в квартиру завалился. Ха-ха-ха!
      И мужики одновременно принялись на всю улицу бешено хохотать.
      Идя по тротуару мимо заводской общаги, участковый вдруг вспомнил один забавный случай, произошедший возле этой самой пятиэтажки несколько добрых лет назад.
      Как-то под вечер в пятницу, поступил от коменданта общежития сигнал, якобы какой-то пьяный в стельку мужик шатается по комнатам и слезно просит у жителей, чтобы ему налили выпить. Направил тогда дежурный за этим незваным гостем первый попавшийся милицейский наряд. Через полчаса, нарушитель без шума и пыли был доставлен под белые рученьки в отделение и помещен до вытрезвления в КПЗ. Ближе к утру, когда мужик немного оклемался, сотрудники составили на дебошира протокол и с чувством выполненного долга выгнали его на волю. В это время возле соседской пятиэтажки у подъезда на лавке мирно сопел местный и тоже пьяный в дрезину коммерсант. Увидев спящего на скамейке модно прикинутого френча, досрочно выпущенный на свободу алкоголик, аккуратно снял с того дорогущие фирменные кроссовки и натянул ему на ноги свои стоптанные все в дырах башмаки. И тут же смылся. Долго стоял тогда в дежурной части смех, когда тот горе-коммерсант писал на бедолагу заявление о краже.
      Поднявшись на самый последний пятый этаж старой, построенной еще при царе Горохе «хрущевки», Головлев нажал указательным пальцем на звонок. Буквально через несколько секунд дверь открылась и на пороге перед милиционерами предстал сам, что ни на есть хозяин, худющий, с длинными трясущимися от постоянных загулов руками, долговязый муж Нины - Егор.
      – Ну, здравствуй. – с лету вымолвил Никитич и нервно сжал кулаки. – А мы к тебе. Не ждешь?
      – А, гражданин начальник. – с обидой в голосе пробубнил ошарашенный от такого визита мужик и сделал кислым свою недовольную и уставшую рожу.
      – Все от лагерных замашек, ты никак не отойдешь? Хе-хе. – по-свойски заворчал участковый и вошел в коридор.
      Егор в ответ заиграл опавшими скулами, но показывать дальше свой тюремный гонор не стал.
      Тут из спальной комнаты выглянула Нина и милиционеры увидели на ее лице темно-бордовые синяки.
      – За что ты так ее уделал, гнида? – сурово спросил майор. – Опять, урод, тебе неймется? Снова за старое, да?
      Мужик сделал одновременно жалким и болезненным свое тощее, и сизое с похмелья лицо.
      – А, где она по ночам шляется, сука? – начал искать себе оправдания Егор. – Или она скажет, что снова на работе задержалась? Ночью? У меня тоже чувство собственного достоинства есть. Я мужик, или кто?
      – Да, какой ты нахрен мужик, если на женщин руку поднимаешь. – с лету сорвался майор на хозяина и от злости затряс дипломатом.
      – А кто же? – все не унимался мужчина.
      – Кто, кто. Знаешь, что она тебе сдачи не сдаст, вот и колотишь ее, как боксерскую грушу. Хм. Мужик.
      Егор сразу замолчал.
      – Дал бы тебе щас по башке, козел, чтобы знал, как в следующий раз на бабу с кулаками прыгать. Да только милицейский китель самосудом заниматься не дает.
Хозяин, сильно обидевшись на столь унизительное оскорбление со стороны некогда очень культурного и тактичного участкового в свой адрес, пошел красно-белыми пятнами.
      – Не устраивает, разводись. – быстро закончил нравоучения майор и посмотрел в сторону стажера.
      Василий все это время сосредоточенно стоял в дверном проеме и с нетерпением ждал дальнейших указаний от своего мудрого наставника.
      – Ладно. С ним все понятно. – наконец сказал Никитич. – Нечего тут больше говорить. Собирайся с нами, Жора. С таким подходом, чую будет тебе новый срок.
      В тот же момент, мужик с силой растолкал не ожидавших такого поворота событий милиционеров, и с лету разбив головой на кухне оконное стекло, кубарем полетел с пятого этажа вниз.
      Сотрудники, живо придя в себя, наперегонки выскочили в подъезд, и сломя голову устремились по лестничным маршам на улицу.
      Егор в это время лежал ничком в нескольких метрах от стены дома на сделанной из автомобильной покрышке клумбе и тихонько постанывал.
      – Ну, что, дурень. Кому, чего доказал? – нависла над бездыханным телом от Никитича серая тень.
      – Ооох. Больно. Мне больно.
      – Щас скорая приедет. Ты держись.
      Мужик в ответ попытался, что-то сказать и едва пошевелил разбитыми в кровь губами.
      – Что? Я не понимаю тебя. – с трудом пытался разобрать бессвязную речь летуна товарищ Головлев. – Что ты хочешь сказать, Жора?
      – Извини меня, Лев Никитич. – еле слышно прошептал Егор. – Много я тебе хлопот доставлял. Прости меня.
      – Да, ладно. Хлопот. Работа у нас, дружок, такая.
      Минут через десять, во двор наконец въехал старенький медицинский УАЗ.
      Аккуратно поместив носилки с переломанным телом в машину, Егор неожиданно для всех пришел в себя и попросил пригласить к нему майора.
      – Вас зовут, товарищ милиционер. – окрикнула Никитича из кабины молоденькая медсестра.
      – Что, Егорий? Говори. – склонился почти к самому лицу летуна участковый. – Я тут.
      Мужик слегка приоткрыл глаза и из последних сил промолвил.
      – Ох и гад же ты, майор. Гад. Какая же ты все-таки сволочь. – и закатил кверху зрачки.
      Не доезжая до больницы с километр, Егор Лебедкин умер.