de omnibus dubitandum 119. 79

ЧАСТЬ СТО ДЕВЯТНАДЦАТАЯ (1918)

Глава 119.79. АКАДЕМИЧЕСКИЙ ПАЕК…

    Она вернулась после короткого разговора с потухшим взглядом и сразу постаревшим лицом.

    — Микулич? — поднял брови Шкуро.

    — Да, — кивнула она, не глядя в его сторону.

    — Звонил со станции, судя по переговорам телефонных барышень. Какая-то там Вишера, я не поняла.

    — Что сказал? — огонек спиртовки под кофейником заколебался, словно на него дунули.

    — Сказал, — Марья Кузьминична внимательно смотрела, как кофе льется в тончайшую фарфоровую чашку, светящуюся на солнце, — сказал, что даже если я переспала с тобой, то наши с ним договоренности остаются в силе.

    — Уже донесли, — усмехнулся Андрей.

    — Не зря про них сложен анекдот. «Друг не дремлет». - Ты подписывала какие-нибудь бумаги?

    Она кивнула, по-прежнему не глядя на него.

    — Это хуже, но не смертельно! Микулич не самая большая птица.

    Огонек спиртовки снова затрепетал, напомнив колеблющиеся огоньки светильников-коптилок в землянке под Горлице, когда кто-то откидывал передний полог на входе.

    Он резко встал, и, пригнувшись, зверем бросился к двери, в два прыжка ворвался в соседнюю комнату. В ней, возле треноги, возился мальчишка гимназического вида.

    Увидев Андрея Григорьевича, он закрылся рукой, как закрываются дети, чтобы не видеть кошмара, но Шкуро вдруг с каким-то сладким чувством, будто этот жалкий гимназист был виноват во всем, во всем, ударил его с ходу, с размаха, как когда-то ударил, ворвавшись в окоп, пожилого немца, держащего в руке штык-тесак, как держат свечку. Немец охнул и осел, тупо глядя в светлое, ни облачка, небо. А гимназист, так и не выпустив треноги из рук, полетел в угол, обрушив на себя японскую ширму и каминный экран.

    — Он давно здесь? — Андрей Григорьевич  вернулся в гостиную.

    Марья Кузьминична сидела, опустив локти на стол и закрыв лицо руками.

    — Не знаю, — вдруг устало сказала она, не отрывая ладоней от лица. — У них свои ключи, я не знаю, когда они приходят.

    — Их несколько? Они — разные? — Шкуро рукой повернул ее голову к себе.

    — Да.

    Он сел рядом.

    — Маша, родная, надо избавиться от этого кошмара, я тебе помогу.

    Андрей почему-то припомнил смуглое, словно загорелое лицо Бокия. Его как-то вовсю крыл Микулич. Но и без того Бокий, которого Шкуро чаще видел издали, казался ему самым приличным в этой компании.

    — Сегодня же пойдем, я отведу тебя к начальнику Микулича, напишешь заявление, скажешь, что у тебя нервное перенапряжение… Что-нибудь придумаем! — он боковым взором увидел, как опухает ладонь, на которую он опирался. Точно так же, как когда-то на фронте. «Неужели опять сломал косточку?» — подумал Андрей, обнимая Марью Кузьминичну.

    Бокия они встретили в коридоре Чека. Он шел, как ходит по клинике модный профессор: быстрым шагом, опережая восторженных и озабоченных вниманием мэтра учеников.

    Тем не менее, он остановился, перехватив взгляд Андрея Григорьевича:

    — Ко мне?

    И тут же уловил суть вопроса.

    — Не надо подробностей, — улыбнулся он сникшей Марье Кузьминичне. — Ваша профессия? — и поняв ее молчание: — Языки знаете?

    — Французский, немецкий, итальянский хуже, я просто жила в Италии…

    — Отлично, — Бокий вдохнул, поднимая высоко подбородок. — А лабораторные пробирки мыть сможете? Профессор Бехтерев ищет интеллигентную лаборантку! — он чуть покосился в сторону Андрея.

    — Конечно!

    — Денег у него не будет, — Бокий снова глубоко вдохнул, — но паек академический профессор даст!

    И  Андрею Григорьевичу:

    — Поезжайте прямо сейчас, я позвоню профессору. Спросите доктора Мокиевского и сошлетесь на меня! — он кривовато улыбнулся Марье Кузьминичне и зашагал по коридору, сопровождаемый топотом «учеников».