Ah, vous dirai-je, maman!

(серия автобиографических очерков о жизни и судьбах людей небольшого промышленного города постсоветской республики на рубеже 80-х–90-х годов)

Как правило с этой детской песенки Моцарта про поедание конфет из хрестоматии для первого класса начиналась музыкальная жизнь всех скрипачей нашей необъятной страны. Конечно, мало кто из детей догадывался, что скрыто под незамысловатым заголовком «Аллегретто». К тому же лишнее упоминание конфет могло расшатать их хрупкую душевную организацию и переключить внимание со смычка на зов урчащего живота.

— Мне хочется играть на скрипке, как та девочка,— ткнул я как-то пальцем в экран телевизора.
— Зачем тебе скрипка? Ты ведь не знаешь, как трудно играть на этом инструменте,— сказал кто-то из взрослых.
— Она же научилась. Я тоже смогу.

Сопротивляться такому желанию было бессмысленно. У родителей на мой счет были совсем иные, немузыкальные планы, и они думали, что этот мимолетный детский каприз быстро пройдет. В те нелегкие времена нужно было уметь себя защищать: то бишь методично размахивать руками и ногами. Хоть Ленин про это и не писал, но оказалось, что в высшей фазе развития коммунизма наличествует не только беспредельное счастье, но и беспредельный бандитизм. Посему необыкновенную популярность в фазе счастья обрели восточные единоборства. В каждой конуре открывались школы карате, где учили драться как в кино. Родители радостно несли своих чад на поруки полууголовным элементам. Те учили детей метелить слабых и беззащитных однокашников, хотя больше всего от малолетних каратистов доставалось бродячим собакам и кошкам. Каким образом приемы карате могли защитить от бандитских пуль и ножей никто не объяснял. Да и родители в большинстве своем не задавались таким вопросом. Примерно так под веянием моды со своим чадом собирались поступить и мои родители, наивно полагая, что это спасет от тлетворного влияния улицы.  Что удивительно, именно выходцы из спортивных клубов наиболее часто попадали в переделки.

Занятие классической музыкой внезапно стало считаться чем-то несерьезным, дурацким и даже девчачьим. Тюремные правила, тюремный жаргон вместе с блатной музыкой как Джин вышли из бутылки и начали дирижировать нашей простой рабоче-крестьянской жизнью. Стать фраерком, пиликающем на скрипке, было западло. К счастью, нашу семью эта беда обошла стороной. Точнее, мы забаррикадировались от Джина в ДЗОТе и успешно отстреливались патронами грамотности.

Джин пожирал всех. Все блатное, к которому еще вчера относились презрительно, стало считаться приличным и элитным. Дети теперь мечтали не о науке и технике, а о тонированных мерседесах. Музыканты превратились в придворных лабухов. «Бах» в их лексиконе возникал исключительно в контексте мокрого дела. Отрицательный отбор со скоростью шестисотого мерседеса мчался по всему бывшему союзу, показывая пенность ценностей, которые прививало центральное телевидение. Жить как в плохом американском кино: грабануть банк, поубивать людей и с мешком денег очутиться на пляже с проститутками — вот какие ценности тогда котировались. Но то американское кино. А у нас адаптированный сценарий. Грабануть банк не получится: там ни шиша. Но есть завод, который можно продать. И новейшие станки под металлолом. Всех, кто будет этому сопротивляться — запугать или расстрелять. А проституток — на любой вкус и цвет: секретари райкомов, депутаты, министры. Хоть ведро подставляй.