Глава 41. Во Христа крестятся, но... не облекаются

Глава 41  «Во Христа крестятся, но во Христа не облекаются»

Отец Сергий жил в своем доме, еще старой крепкой по-стройки, у реки и недалеко от храма. Дом с хорошо сохранившейся деревянной резьбой был свежевыкрашен в темно-зеленую краску, под цвет церковных куполов.

Матушка Пелагея сегодня, как всегда в будний день, хлопотала по хозяйству — нужно приготовить обед к при-ходу иерея с поздней утренней литургии (сегодня среда — рыбный день), проследить, чтобы дома было достаточно свечей — он любил иногда зажечь, и в лампаде не закончи-лось масло, да и ежедневная уборка требовала и внимания и сил — прислугу не держали. А еще она старалась, чтобы уборка не нарушала привычек мужа, чтобы на письменном столе и книжных полках в его кабинете все должно было лежать так, как он оставил. Трудится матушка, а сама беспокоится — нездоровым ушел батюшка на службу, что-то сердце у него пошаливало с утра — и то дело, сколько переживает он за всех и вся: у того одно, у этого другое, и все к нему, безотказному, со своими вопросами, а по храму сколько забот, да и случайные люди порой попадаются среди тех, кто вроде послушание принимает. А на все  нужно здоровье, ведь и священник — живой человек.

Но вот раздался звук отворяемой двери и в гостиную во-шел Сергий в черной рясе и высокой бархатной фиолетового цвета шапке.

— Как чувствуешь себя?

— Слава Богу, Пелагеюшка, богослужение все поправит.

— Ну, Богу слава! Переодевайся и садись обедать.

Протопоп, однако, ходил по гостиной и, казалось, о чем-то думал. Вот прошел в кабинет, но через минуту вернулся, не переодевшись, и снова принялся ходить взад и вперед.

— Что-то случилось, Сергий?

Тот немного помолчал и промолвил:

— Шагу не хотят сделать: то ли ленью, то ли страхом объяты. «Мне отдай мое!»

— Про кого ты, батюшка?

— Понимаешь, молодые отцы проповедь кое-как прого-ворят, поймут их люди, нет — все равно, и домой, к молодым матушкам торопятся. Один же, любитель бильярда — сразу к кию и шарам, да и к рюмке заодно. А пообщаться, поговорить с людьми, хотя бы после службы, выслушать их? На это их не хватает... А ведь что ни поп, то батька, отец, по сути... У Христа ни дома своего, ни очага не было, а пропо-ведовал всегда и везде, а у них все есть, а рта лишний раз не откроют, прости, Господи!

— Получается, что не учили их тому в семинариях?

— Может, и учили, да не научили.

— А может, и так,— сказала Пелагея, ставя на стол ка-стрюлю с супом.— Переоденься, Сергий, будем разговари-вать и обедать — ты же сегодня еще ничего не ел.

Но батюшка не успокаивался. Матушка подошла к нему, положила руки на плечи и ласково посмотрела в его глаза.

— Что-то еще, милый?

Отец Сергий немного расслабился в ответ на ее тепло, чуть улыбнулся, но зрачки его глаз все еще были сужены. Он отступил назад и повернулся, было, в сторону, намереваясь опять ходить.

— Нет,— остановила его Пелагея,— скажи, легче будет.

— Понимаешь, почти все, кто на послушании, хорошие люди подобрались — душевные, отзывчивые, добрые, кроме двоих — как две паршивые овцы, все портят. Одна, ты ее знаешь, Мария — ну, неисправимый характер: все соблюда-ет, молится, постится, а грубость свою преодолеть не может. Она уборщица, а людям не запрещено приходить пораньше или в течение дня в храм, и они, естественно, ходят от иконы к иконе, кто-то ближе к иконостасу подходит, кто-то под купол становится... Ну, ты скажи потихоньку и вежливо: «Будьте добры, отойдите чуть в сторону, мне здесь помыть нужно» или «Добрый человек, сюда, пожалуйста, не ходи-те!», так она: «Ну, куда пошел-то!» или «Ходють и ходють тут, расходилися!..» Куда это, матушка, годится?

— Да, батюшка, такого в храме быть не должно!

— И жалко ее,— продолжал протопоп,— бедная,  пенсия мизерная, живет одна — муж помер, а сын спился и погиб где-то... Говорили с ней и я, и отец Никодим, и диакон — все без толку. Дня два-три ведет себя хорошо, а потом... Но люди ведь — кто-то стерпит, а кто-то и скажет.

— Нужно отказать ей,— решительно заявила Пелагея.— Поживет пару месяцев без послушания, может, одумается!

— Да, видимо, матушка, придется,— согласился Сер-гий.— Может, тогда и Зинаида, что у свечного ящика, с нее брать пример перестанет, не с кого будет?

— Тоже неприветлива?

— Да, случается...

— Зараза к заразе пристает.

— Но она поддается внушению. Будем воспитывать.

Помолчали. Отец Сергий немного успокоился.

— Пойду, переоденусь,— сказал он Пелагее.

— Иди, иди, а я обед разогрею — остыл. Я твои любимые щи приготовила, из мелко нарезанной капусты.

— Ой, ты моя, любимая.— Сергий подошел к ней, обнял и поцеловал.

… Помолившись, он ел вкусные щи и думал: «Какая она умница, моя попадья, Пелагея Степановна, понимает с полу-слова, какая добрая и необидчивая, трогательная и нежная. Слава те, Господи, за такой дар, слава!» Он ласково взглянул на нее, и она, словно прочитав его мысли, зарделась.

— От детей ничего не было? — спросил отец Сергий.

— Ну, как же, забыла тебе сказать, Петя звонил с работы, сказал, что у них с Машей все хорошо, внуки здоровы, прав-да, Сереженька на прошлой неделе чуть прихворнул — про-стыл,— но сейчас  хорошо.

— А от Александры? Ничего?

— Нет, давненько не было известий. Нужно ей позвонить, как она там, в Москве, в общежитии-то? Хоть бы все лето у нас побыла, а то один месяц только. Учебный год-то еще не начался, недели две осталось. И охота ей сидеть в общежитии? — горестно вздохнув, задала вопрос Пелагея.— Наверное, ей скучно с нами,— добавила она, чуть погодя.

— Она культурно отдыхает,— мягко поправил Сергий,— театры, музеи, концертные залы. Студентка ведь, пусть, пока молодая, походит, потом некогда будет — работа, муж, дети.

— Но позвонить бы могла, а то уж месяц никаких вестей,— добродушно возразила жена.

«Сколько лет мы уже вместе? — Двадцать пять будет в этом году. Двадцать пять! Юбилей, нужно будет отметить. И вот сколько мы уже вместе, и двое детей взрослых, и внуки есть, а люблю ее. Судя по всему, и она меня любит. Ну, не сказать как тогда, в годы ранней юности, после встречи на институтской вечеринке, но любим друг друга. Порой и под-труним, и посмеемся, и поспорим, но никогда не обидим, и всегда с ней свежо, как будто только-только начинаем сов-местно жить. И хочется целовать ее и целовать, и не ото-рваться, не разъять объятий, когда чувствуешь, что ее душа — это твоя половинка, а твоя — ее...»

Раздался звонок домашнего телефона. Матушка Пелагея, как заведено, взяла трубку.

— Это тебя, благочинный.

Отец Сергий быстро подошел к телефону и стал молча слушать говорившего.

— Да, да, ваше Высокопреподобие, понял, понял, все сделаем,— сказал он в конце.

— Что-то важное? — спросила жена после того, как раз-говор завершился.

— Да, на Рождество Пресвятой Богородицы губернатор изволит посетить наш «забытый уголок». Соответственно, он со всей свитой будет присутствовать на праздничном молебне в соборе, и мы все — настоятели храмов, а также архимандрит,— должны быть на литургии.

— Чувствую, ты не рад этому.

— А чему радоваться? Во-первых, хотел у себя в храме быть в праздник — много людей придет, проповедь прочи-тать — уже готовить стал, поговорить с желающими. А во-вторых, смотреть тошно, как «во Христа крестятся, но во Христа не облекаются», ведь по глазам видно. Хорошо, если среди этих чинуш один верующий найдется...

— Сергий, только, прошу тебя, молчи на праздничной трапезе, чтобы чего...

— Хорошо, хорошо, Пелагеюшка, буду нем аки рыба,— сказал он и подошел к окну.

Вспомнилось ему как однажды, при посещении его храма мэром Зареченска, на вопрос: «Много ли жертвуют на храм?» — он, недолго думая, ответил: «Мало, да и откуда жертвам-то взяться, если семьдесят процентов у нас бедные, которые едва-едва концы с концами сводят, а сорок процентов — вообще нищие». На что тот воскликнул: «Да что вы тут мне своими нищими тычете?!» — «Они не мои, они — ваши, вы же глава города!» После этого отца Сергия вызвали к владыке в епархию, и тот долго с ним беседовал в присутствии благочинного Зареченского района о том, что негоже священному лицу вести политические речи. А какие такие политические речи он произносил? Сказал только о материальном положении прихожан своих. Но все же попа-дья права: молчание — золото.

Очень переживала за мужа Пелагея Степановна, молча наблюдая за ним, боясь каким-нибудь неосторожным дви-жением или словом нарушить тишину и помешать его раз-думьям. Она сидела за столом и терпеливо ждала, когда можно будет разлить по кружкам свежезаваренный чай. Сергий отвлекся от своих размышлений, подошел к столу и стал наблюдать за плавными движениями заботливых рук супруги.

— Все меньше и меньше веруют люди,— печально про-изнес протопоп.— А что мы видим вокруг? Безнравствен-ность растет, весь идеал — деньги, собственность, потреб-ление.

Матушка Пелагея молча слушала мужа: «Пусть выгово-рится — легче ему будет. Где-то же должен человек сказать о наболевшем. Так пусть это будет дома.

— И чем интеллигентнее человек, чем образованнее, тем более несолидно ему признаться, что верит — заклюют. А ведь они как учителя, преподаватели, писатели, ученые, так или иначе, обучают, воспитывают молодежь! Какие же нра-вы будут после этого? Будет неуважение к стране, традици-ям, семье, нелюбовь между людьми. Так Пелагеюшка?

— Да,— сокрушенно вздохнула та.

«Понимает ли она меня в этом? — подумал Сергий.— Может, просто молчит, отдавая первенство в уме мужу? Но тогда она поумнее меня будет, как сердечная мудрость».

— Хорошая моя, все заботишься, хлопочешь, чтобы сыт был, здоров, ухожен. А у меня душа болит, Пелагеюшка!

— Ну что, что я могу сделать? — всплеснув руками, вос-кликнула она.

— Ничего мы с тобою с этим сделать не сможем,— ска-зал, печально улыбнувшись, отец Сергий.— Разве что мне на своем месте делать все, что я могу, на что хватает души и благословения Божьего, для тех, кому можно помочь.

И они, молча, подошли к иконам и стали молиться.

© Шафран Яков Наумович, 2020