Условные единицы, гл. 4

Сидели.
Константин закурил, несмотря на сопротивление жены и критику в адрес табакокурения, что это занятие дорогое и нездоровое. К тому же она заключила:
- Хватит, наверное? Ты нас обнаружишь.
- Еще чего! Мне бояться нечего.
Некоторое время молчали.
- Ты, если хочешь сказать что-то, говори. Выговорься. Тебе легче, и я понимать буду. - Спросила Желобкова.
- Да я все сказал уже. Выплеснул наружу, так сказать. - Он усмехнулся.
- Вот видишь, как хорошо. Я уверена была, что...
- Раньше - болела голова, теперь – полдела сделано. А остальные полдела пазлами не сложишь.
- Ох, Кося! Все пройдет, Кося! Я люблю тебя, ты любишь меня, разве этого мало?
Ася не ожидала, как Константин, муж ее, вдруг придвинется к ней, схватит и обнимет. Она не ожидала, а только ахнула. Он сильно прижал ее к себе. От него пахло полынью.
Она молчала и мускулом не могла шевелить.
По волосам прошуршал вечерний ветер, и проняло зябким холодком.
Он держал ее, и хватку не собирался ослаблять.
Она не знала, как правильно поступить.
"Что с мужиком сделали!"
Наверное, покорно было бы теперь подтянуться к нему, как-то схватить его, обнять..
"Чтобы хотя бы исправить неловкое положение позвонка".
- Ну, Костик, что?
Его мелко затрясло, кажется, и он - заплакал?
- Ну, Костик, что?
Она не знала, что точно делать.
- Ася, меня будто перевернули, - говорил муж, - будто колоду сбили или поменяли. Кто-то играет в мою жизнь, а? А я не хочу этого, но как-то так происходит… не верится, что может все обернуться к старому,  нормальному, а так хочется...
Ася попыталась выйти из объятий, возразить, и у нее получилось освободиться, но она ничего не говорила.
Константин опустил руки.
Не затушенная сигарета докуривала сама себя в траве, лениво прядя вверх тонкую струйку дыма.
- Я не понимаю? Ты все так переживаешь? Да, признаться, нет - да, я не понимаю. Я не понимаю. - Она попыталась сама максимально понять, что она не понимает. -  Стресс можно преодолеть, вылечить или он там сам по себе уйдет. Ты как-будто извиняешься передо мной? Зачем, Кося?
 На лоб легла строгая морщинка, носик обострился, под глазами мягкие мешочки обрисовались. Она знала, что он именно такую ее любил.
- Ты бабу себе завел, что ли? – Вдруг выдала она, сама не ожидая, что приедет к такому выводу, и она его молниеносно озвучит.
Константин ясно посмотрел в глаза жены. Ей показалось - он кивнул.
Ее бросило в жар, и ушами подвинуло мысль: «Пусть он мне теперь поможет, да, а потом - к дьяволу, хоть куда! Иди к дьяволу!»
Скорбь в лице, обиду явную, она пыталась менять на что-то удобоваримое, заглатывала и падала внутри себя куда-то, а потом снова поднималась из последних сил. И не могла понять, осознать сама, что способна на такое внутреннее дело.
«Когда же ложь или что-то успело въесться в меня? Любовь разоблачена? Да. А чувства? В наличии? Странно. Привычка?»
Он продолжал смотреть серьезно, потом сквозь зубы:
- Ты сама это видишь и чувствуешь.
Мысли Аси спутались ещё больше, и бульдозер прокатил по ним. Рот ее слегка приоткрылся. Стоило взять себя в руки, сжать челюсти до хруста. А слезы? Дурные беспомощные слезы - куда?
Ах, - не расслабляться! И терпеть, терпеть этот последний день, последний раз. До расставания навсегда.
«Надо. Надо солгать до конца. Если сейчас подняться, ударить его, психонуть, развернуться, уйти! Это было бы правдой. Но».
Но что-то еще, потусторонней, подсоединилось к ней и продолжало мешаться с еще более прибывшей силой.
А логистика второй половины суток перебегая смешение то, умаляло: «выкопай заначку, после этого ты сможешь закончить сразу все. Все, как захочется!»
«Если он изменил мне, а в этом и есть закорючка - ох, какая закорючка,- то пусть  поможет, и идет к своей бабе или к своему майору. Убьют пусть!»
Она пыталась работать мимикой в пользу последних практических итогов, и сливаться где-то эмоционально с мужем, как раньше, хоть и лживо, хотя бы внешне.
 Эдакий крюк совершить: "изображаю скорбь и бросаю глаза в землю. Тут и плакать будет к месту. Куда эти слезы слить?"
- Да, да, - хрипло проговорил он, - не слушай меня, не обращай внимания, то, что со мной происходит, пройдет... Нужно постараться мне.
- Так ты, значит, трахаешься с бабой, что ли? Ты ответь! – Поставила крест Ася на всем своем мастерстве в секунду.
- Ты распылалась вся, ты смешная, - спокойно ответил он, - ты думаешь обо мне, неужели, так?
- И совсем немного, КостЯк (ошиблась она в его имени), я думаю? Ха! Да! - Она помнила, что подняла на него лицо, вздернув высоко подбородком, гордо и весело, и слезы случайные, бешеные слетели с нее горячей росинкой. Но это получилось, получилось здорово!
А он посмотрел на нее комично.
Она чувствовала, чувствовала и уже начинала видеть пустоту перед собой и полный провал всего чего-то и не так существенно важного, но чего-то терпкого и оттого только важного. Или отвращение гнилостное ко всему… Или ревность?
Ее все еще давило всем своим грузным мертвым весом что-то.
- Я вижу, Асюш, ты любишь меня.- Продолжил он прежним спокойным тоном.
Ее кулачки съехались. Желваки столпились.
- Никогда я тебе, дорогая моя, милая, единственная не изменял. Ни-ког-да. Я не знаю, как ты. Я – нет. – Монотонно отвечал он, будто ничего это не значило, и поглядел в самые ее зрачки все так же иронично.
«У меня красивые руки, у меня красивые глаза, - неслось в голове женщины, - я умная..."
 И хотелось плакать, плакать.
«Любовь – кто ты?»
Язык души, там, если бы можно определить, ворочал, словно в стоматологической процедуре анестезии перед удалением больного зуба.
« Он на войне. Он – защитник. Он спасал землю – людей наших, чужие семьи, чужих детей, меня. А я? Почему я не чувствую это, не чувствую именно это? Зачем мне чувствовать это? Я люблю его!»
- Бог есть, - проговорила она кривыми губами. – И Он нас слышит.
Сказала будто в пустоту.
Константин убрал руки. Ася интуитивно потянулась к его рукаву.
- Бог, продолжала Ася, -  знает, что и когда, и как. Он испытывал нас, тебя, чтобы мы… - Ася не знала, что говорить дальше – дальше возможно была еще большая ложь. Она не знала и то, как точно повести себя в данную  такую ответственную минуту: опустить лицо, дать слезу (хотя они высохли вдруг напрочь) или просто влюблено взглянуть в мужнины глаза (а как это выглядит - забыла). Что?
Будто крошка попала ей в глаз - так кстати - и она быстро-быстро заморгала. А Константин смотрел на нее неотрывно, серьезно.
Кожей она прочувствовала, с пяток до спины, как лижет ее то Что-то шершавым коровьим языком.
"Да, какие-то такие ощущения".
Она не могла ничего добавить и не хотела, глядела на мужа параллельным - спокойным взглядом, уравновешенным, покойным. А он?
Мелкими брызгами сплюнул в сторону.
«Значит, ты не ошиблась!» - Заявила внутренняя «корова».
- Гроза была два дня назад, я поднялся с лежака посмотреть. – Говорил он. - Как зарево пехотных мин. Краси-иво. Земля светилась флердоранжем пластмассовых могильных цветов. А в некоторых местах поднималась корнями, как жилами топорщилась, как мышцами прикопанных ребят.
 Я, думаю, много ошибок не только я составил на войне. Нельзя убивать без ошибок. Седьмая пуля из сошки все-равно в своего же угодит или в совесть свою же. Вот как.
Задумаешься: живем все, убиваем друг друга все. А чем человек от человека отличается? А тем паче – брат от брата, а?
Константин замолчал.
Ася прислушалась к нутряному, беззвонному колоколу в собственных ушах. "корова" внутренняя, звеня колокольцем удалялась восвояси. Она сделала свое дело.
- Эй! Ты куда? Костя!
Муж поднялся и пошел. Обернулся.
- Я? Да пойду я к Игорьку, хочу сказать пару слов. Давно не виделись.
- Стой, дур-рак! – Ася бросилась к мужу и тут увидела, что сумасшедший Самойлов, голова его, смотрит в их сторону издалека. В руке у него был тяжелый посох.
Желобковой ноги подкосились, она пригнулась в траву. Константин только еще раз обернулся на жену, усмехнулся, ничего не сказал, скрылся в направлении однополчанина.
Ася лежала на спине и твердила:
- Вот дур-рак! Вот дур-рак! Он же не понимает! Кому эта его братскость... тьфу! - Она перевернулась на живот, чтобы вытереть слюну, в которой только что измазалась. Подтянулась на руках. Мужа не было видно. Нет. Она вытянула шею и увидела, как Костя остановился напротив Самойлова и что-то говорил ему.
Самойлов вел себя странно, он отступал всякий раз, когда Желобков-муж, наоборот, приближался к нему. Потом Константин стал размахивать руками и как-то еще скорее стал стремиться к Самойлову, расставляя руки, видимо, желая взять того в объятия.
«Что ли? – Додумывала Ася. - Дурная привычка обниматься с кем попало!»
Она легла в траву.
Ей на траве было удобно, свежо. Прохладой, словно с остуженного в серебре облаков вечера, тех ватных облаков, стала еще более обернутей почва под ней.
Ее радовало что-то. Пустота ушла. Неизвестное что-то радовало. И не на шутку.
Она еще не могла понять этого качества чего-то нового.
То, что ничего плохого не случилось, никакой драки не было, и, насытившись Самойловым - боевым товарищем, Костя скоро вернется? Да. И все начнется сызнова?
А почему нет?
Она лежала в траве, голова на бок. Глядела, как муравьи, одиночно ползая между белесых корешков, деловито и судорожно искали что-то съестное.
Она услышала паданка-птица прокричала прямо над ней, шепот ветра, пролепетал по кронам деревьев, тихо ворча. Она услышала писк еще какой-то птицы и грохот пролетающего наглого комара прямо возле уха.
«Ах, совсем скоро вечер, совсем скоро темно будет, - тревожило это ее, - неужели и на самом деле придется идти завтра? И сама ли справлюсь?»
Визуально она представила себе железную коробку и попыталась так же фантазийно заглянуть внутрь ее, исследуя каждый уголок, в каком состоянии находятся деньги, доллары - условные единицы.
 Она помнила, что эти знаменитые бумажки изготавливаются из какой-то особенной бумаги с добавлением льна, или там чего, но не должны гнить. А золото, тем более.
«Условные единицы. – думала она, - условные единицы – все мы тут на земле условные единицы. И никто никому не нужен. Вот только любовь, странное чувство, сорокачетырехголовая горгона, гордая, самобытная. Любовь. Ужасная, умная, неприятная, в слабом, немощном, убогом теле, не то, что человеческом. Ах, если бы…»
Ася вздрогнула, когда услышала выстрел. Она подняла голову и увидела Самойлова, державшего пистолет и стреляющего в ее мужа.
С каждым выстрелом, - а их было четыре - один из них вышиб мозг мужу Константину, она увидела красный воротничок струи, вылетевший из его головы.
От каждого выстрела, Ася вздрагивала и чувствовала, как жизнь напрочь уходит из  ее Константина.
Она хотела бежать, вскочила на ноги, споткнулась тут же и упала, исцарапав подбородок в кровь, и снова вскочила.
 Самойлов заметил ее. Он поднял руку в направлении ее и выстрелил. 
Пуля свистнула жуком-бомбардиром мимо ее уха.
Ася упала в траву.

5