Спокойствие

Никогда не выдумывайте ни фабулы, ни интриг.
Ф.М. Достоевский

Краткое предисловие:

В «нормальном» произведении интрига выстраивается «вертикально», через концентрацию «роковых» событий, после чего все быстро меняется – и читателям/зрителям открываются небеса (и идут титры). В жизни интрига строится «горизонтально», когда больше всего ранят даже не отдельные критические события, а рутинное повторение некритических. Именно постепенное нагромождение тех и других приводит к кризису и краху. Притом что небеса никакие не открываются. Передать рост этого нагромождения (тем более без сладкой конфетки в конце) классическое произведение не может и не берется, обходясь условностями и эффектными приемами-приманками (концентрирование происшествий, совпадения-встречи, фокусы с временем, очищение от ненужных деталей и частностей, добавление или придумывание недостающих, пафос, наконец).
Произведение, основанное на дневнике, рассказывает, как трагедия, драма – или просто жизнь – происходит на самом деле. Наверное, это не очень интересно читать, повествование пробуксовывает в однотипных картинах, зато все правда (относительная, конечно, какой может быть всякая «правда»).
И если читателю, тем не менее, не скучно погрузиться в такое повествование, значит, ты смог приблизить свою жизнь к роману…


***

…Утром мне приснился сон, что я лежу с Мангустой в постели – и ей не убежать, потому что тут всего одна кровать, – и шепчу, что забыл, как это спать с кем-то рядом (как она мне когда-то в Тель-Авиве)… И все пока невинно, хотя должно прийти к известному финалу… И тут приходит Ваня с последнего экзамена (естествознания)…
Странный сон: Мангуста не снилась очень давно. Вообще редко снилась. А в одной постели с женщиной я спал совсем недавно, на Шри-Ланке, впрочем, без объятий, во всяком случае, эротических… Мангуста избегала спать в одной постели. Последний раз мы спали вместе в поместье Димы Кисилевича в с. Ворон (Крым) – и, парадокс, я не испытывал никакого желания. Даже вино меня не разогрело. К тому же я был раздражен на разные вещи. Глупо…
Тогда я еще не очень ценил Мангусту, считая ее в моей жизни чем-то, до некоторой степени, случайным. Когда Лена Фокина в Коктебеле сказала, что, со слов Пузана, я вожу по Крыму новую жену, я едва не подавился пивом... А ведь тогда она была такая милая…
Тогда я был уверен, что в виде жены ее не хочу, – вообще не думал о жене. Тем не менее, время показало, что в качестве объекта любви ближе ее у меня никого не было. Ко всем, кто любит меня, я не испытывал никаких чувств. Даже для Мангусты мне не хватило любви, что же говорить о других?
И потом разлука сделала то, что не сделала близость… Но это не сблизило нас ни на миллиметр, во всяком случае, в реале.
…Мангуста прислала несколько хороших коротких писем: у нее снова болит голова… Желает мне удачного путешествия… Мы можем быть неплохими виртуальными друзьями и, видимо, никем другим…
И, размышляя холодно, я понимаю, что мне подошла бы молодая, красивая, выносливая герла, которую я мог бы эксплуатировать и в виде модели, и виде соратницы в путешествиях… Легкая, веселая, с гуманитарным образованием, свободная от детей и тяжелого прошлого. Какой-то вариант Пеппи. Человек с еще неустоявшейся жизнью, готовой обвиться вокруг моей. Мангуста на это не способна. У нас могло бы быть лишь то, что уже было, когда каждый жил своей жизнью... А я хочу, чтобы в этом году что-то в моей жизни поменялось, чтобы произошел какой-то прорыв, наконец!..

…Это было особое лето: в этот год я впервые въехал в российский Крым. И, конечно, в этом новом Крыму должно было случиться что-то неожиданное…
Крым надо заслужить – и я долго заслуживал его экзаменами по ЕГЭ моего сына Вани, живущего с моей бывшей женой Лесбией. Я даже переселился на время к нему в Текстильщики…
В тот год я созрел для чего-то нового, может быть, новой любви. Но главная моя цель была прежняя: обрести душевное спокойствие. И тихо заниматься любимыми делами. Прежде тишина была самым дефицитным товаром. Пришлось многим пожертвовать, чтобы завоевать право на нее. Поэтому я даже думать не хотел о новых семейных отношениях, этом болоте, в котором гибнет все смелое, честное и прямое. Да, несмотря на возраст, я был романтиком и хотел остаток жизни прожить так, как когда-то мечтал.

Новый памятник на Белорусском вокзале: прощающиеся солдат и девушка. На штыке солдата – георгиевская ленточка. Еду необычно, с Казанского вокзала. С легкой душой и в комфортабельном поезде.
Еду как в СВ, с одним соседом. Зовут его Виталий. Он пьет пиво, угощает (а я отказываюсь) – и жаждет общаться. Он военный из системы МВД, отмечал в Москве 25-летие выпуска из военного училища. Хорошо погуляли, так что трещит башка, – как без обиняков сообщил он. Не найдя понимания, он назвал меня «мутным» – и я предположил: это потому, что я не укладываюсь ни в один его стереотип. Он согласился.
Я предложил ему сыграть в угадайку: кто я и сколько мне лет? Он решил, что мне меньше 30. Я предположил, что мы ровесники или он даже младше. Так и оказалось: ему 47, но выглядит на 50 с лишним. «Паспорт покажи!» – не верит он. Про профессию: сперва он решил, что я – поп. Потом, увидев меня с тетрадкой – что поэт. И стал просить стихов. Стихи мои ему понравились, хотя он плохо их понял. Он, например, не знал слова Карадаг, никогда не был и даже не слышал о Коктебеле. Он тоже любит стихи – и стал в ответ читать из Асадова, его любимого поэта, которого я идентифицировал по намеку на слепоту. Другой любимый был, естественно, Есенин.
Когда он узнал мой возраст, в нем сработала привычная субординация: уважение к старшим. Он может нахамить проводнице за ее, якобы, отвратительную туалетную воду – и со слезами на глазах рассказывать о своих детях. У него четверо детей от четырех женщин, теперь он в «свободном полете». Пять лет он прослужил в Чечне: 2006-11. Смотрит в окно и говорит, какая красивая у нас земля, нет более красивой! А Сибирь еще красивее! Сам он из Иркутской области, теперь живет в Ростове. Из всех других земель он видел, впрочем, только Германию, где служил. Родившись недалеко от Байкала, ничего не знает об Алтае, не слышал про Телецкое озеро. Он завидует моим путешествиям, вообще моей жизни, сравнивая ее со своей: перебитые сухожилия на руках, постоянная ругань, говно, подставы…
И все добивается: зачем же я все-таки путешествовал, чего добивался? Увидев у меня на ладонях мозоли, стал интересоваться: откуда?.. Опять не верит, сколько я могу подтянуться… При всей нашей разности, он рад знакомству: я могу рассказывать бесконечно, и все ново для него.
Я уже согласился на его пиво. Но оно кончилось – и он перешел на водку. В два ночи мы попрощались с ним на платформе Ростова-на-Дону. Он посмотрел на ночную луну – и сказал, что ненавидит и боится полнолуния. Этот смелый воин! И уговорил меня прочесть еще одно стихотворение, на прощание. Обменялись телефонами.
Виталия сменил молодой железнодорожник из Ростова Сергей. Едет на один день в Анапу, покупаться в Черном море. 3000 р. в оба конца. Не хило, видно, они зарабатывают! Рассказал про железную дорогу, про то, что мы сейчас поедем по «баксу», ж/д развязке в форме $, про устройство рельс, про неокупаемость ж/д… Тоже пьет пиво. И без конца грустно вспоминает, как два года назад вот так же ехал со своей девушкой…
Он заснул, я стал нагонять на себя сон, читая про себя собственные стихи… Зато и проспал до восьми.

Сергей уже встал – и снова стал рассказывать про железную дорогу, про новый крымский мост, который построят через год, уверен он (в чем я сильно сомневаюсь)…
В Анапе он шел со мной почти до автобусов, почему нас вместе остановил патруль и попросил показать документы. Но никаких иных моментов «военной ситуации» я не заметил. Вокзал, отдельные здания в городе производят хорошее впечатление.
Автобусы действительно ждали, как и обещал «единый билет». Автобус удобный, с намеком на кондиционер, что хорошо, ибо в Анапе по южному жарко. Я сдал багаж и взял в салон лишь ланкийскую сумку с самым необходимым: книжкой, тетрадкой и плейером. Последний особенно пригодился: в автобусе было большое количество детей – и их родителей...
У нас собрали билеты, попросили записать фамилии и пункт назначения в специальный лист – и мы поехали. Те же поля, что и 10 лет назад: я, кажется, специально занялся текстом, описывающим этой роковой год… Но маков нет. Хвост из машин стал заметен загодя, но нас подвезли к самой переправе. Впрочем, автобусы на тот берег не идут, идут одни туристы. Тут нас ждал парень в желтой безрукавке с бейджиком, отконвоировавший всю нашу толпу к воротам порта.
По дороге к парому я спросил господина в автомобильной очереди: сколько он стоял? Он занял очередь в два ночи. А был уже первый час дня!…
…В тот год Крым окончательно превратился в остров. С севера – блокада, со всех остальных сторон – вода.
Мы, недавние пассажиры автобуса, разместились на верхней палубе огромного нового парома, откуда созерцали окрестности. 10 лет назад мне это не удалось: все плавание я заполнял пограничные и таможенные листочки: на себя, Ваню и машину. А когда кончил – мы уже швартовались в Керчи…
У крымского берега дул сильный ветер, пахнущий морем. В бухте плавала небольшая стая дельфинов. В Крыму облака, на горизонте тучи. На площади специальный монумент – республике Крым, обвешанный тремя флагами: российский, крымский и, видимо, керченский, в красную и белую полоску. Нас снова ждут автобусы, но теперь они дифференцированы: один до Ялты, другой до Евпатории, третий до Севастополя. Последний не очень большой и не шибко комфортабельный. Но ладно: соседний автобус до Евпатории (того же типа) вообще не завелся, его стали толкать мужчины-пассажиры...
Что сразу бросалось в глаза: Крым после России казался заброшенным. Собственно – Украина никогда и не считала его всерьез своим – и не заморачивалась вкладывать в него деньги…
У Феодосии снова появилось море, весело играющее под солнцем, и люди купаются в нем. А чуть дальше – первые горы. Воскресло ощущение юга и курорта.
В горах мы угодили в ливень. А я удивлялся своему настроению. Выезжал я с чувством, что, не будь в Крыму дома – в этом году, скорее всего, я вообще не поехал бы. Поехать что ли больше некуда? На свете столько неосмотренных мест… Но дом бросать нельзя. А теперь настроение напоминало эйфорию! Странно: вроде ничего в Крыму не изменилось, но я видел его совершенно иначе. Именно потому, что это больше не чужое государство, в котором я – иностранец (пусть все  эти годы это не воспринималось особо трагично: даже моя машина жила здесь без выезда шесть лет – вместо положенных двух месяцев). В голове не умещалась украинская принадлежность Крыма, словно нелепость из сна. Сон рассеялся – и это радует…
В этот день я проехал почти через весь Крым. Изменений особых не видел, за исключением большого количества российских флагов на частных домах. Много российских номеров, в том числе с «расширением» 777 (символично), но меньше, чем украинских, на некоторых из которых (скорее, даже на многих) украинских флажок и трезубец заклеены триколором и орлом.
Нет никаких признаков «завоеванной» или «захваченной» земли. Ни танков, ни ракетных установок, ни блокпостов с мешками и шинами, ни военных – ничего… Лишь маячат вдоль трассы партийные баннеры Единой России и ЛДПР...
Строить придется не только мост – но и полностью переделывать трассу от Керчи до Симферополя, ибо теперешняя – это слезы!..
В Севастополе нас привезли на ж/д вокзал, на который больше не приходят поезда. Тут остаток пассажиров взяли в оборот местные «таксисты». Сухощавый человек предложил довезти меня до Фиолента за 600 р. Я сказал: 400. Он – 500. Я устрашил его, что вызову «Фараон» – и он сдался. Транспорт у него был еще тот: микроавтобус с агитационной надписью «Русский блок» и двумя флагами. В кабине царил полный разгром. В довершение он тоже не завелся – пришлось водителю звать людей, вылез и я, – и мы толкнули…
По дороге мне бросилось в глаза, что на улицах ни машин, ни людей. Мой шофер объяснил, что я попал в Севастополь в день основания города, 231 годовщина. И первый год, когда он снова российский! Город погрузился в сплошные праздники. Они тут теперь все герои! Впрочем, шофер жалуется на повышение цен…
У моего поселка микроавтобус опять заглох – и я толкнул его под уклон. Шофер благодарно просигналил и умчался...
Магазин на повороте к товариществу закрыт и продается. Это тут общее явление: украинские владельцы прекратили в Крыму свой бизнес. Закрыты и многие бензозаправки, даже Shell. Но не похоже, чтобы это кого-то тревожило.
К тому же сразу за въездом открылся новый магазин. Но он работает всего второй день, и у них нет ни молока, ни масла. Купил двухлитровую бутыль любимой сакской воды и бутылку «Черниговского» пива. Это обошлось мне в 55 р. Вспомнил слова драйвера про «повышение цен». 
…Знакомый запах давно необитаемого дома, влажного камня и штукатурки, который я почему-то очень люблю.
Кипарисы выросли чуть ли не на два метра. Все, как обычно, засыпано прошлогодними листьями. В бассейне жуткая грязь с остатками воды. Ветер почти оторвал кусок поликарбоната на ограде. Сел на балконе с пивом и, как много лет подряд, – смотрел на море. Пронзительное солнце клонилось к горизонту. Над домом на шестой линии гордо реет российский флаг.
Теплый вечер в виноградной беседке у Пузана и Яны, спокойная арабская музыка. Выпили две бутылки вина. Хороший тихий разговор: о Крыме, Украине, музыке, в том числе африканской, марокканской. Я вспомнил туарегов и статьи Коли Сосновского. И фильм «Беспокойная Анна».
– Хулио Медем… – говорит Пузан. И встретив мой удивленный взгляд: – Хулио же! Легко запомнить…
Пузан рассказал про маму Фехнера: ей ампутировали ступню и будут ампутировать дальше. Нужна сиделка. Как и маме Олега.
– А я своей и так сиделка, – сказала Яна. И стала иллюстрировать эту мысль…

…Вопрос о Крыме очень непрост. Я против не пересмотра границ: границы менялись всегда (относительно недавно Россия передала Китаю героический Даманский остров), – я против одностороннего их изменения. Но существует неумолимая логика событий. Я помню, как в 91-ом Крым вдруг стал украинским. Тогда это казалось нелепым, – и продолжало казаться все эти годы. Но я считал, что так Россия платит за ошибки Союза, которые мы стали вроде как исправлять, немедленно наделав новые. Мы все оказались заложниками истории вообще и процесса 91-го года в частности, который не был подготовлен, результаты которого не были справедливыми. Во всяком случае, они не казались справедливыми ни в России, ни в Крыму.
Огромная холодная империя ценной большой крови выгрызла себе маленький Крым, а потом несколько раз защитила его. И за двести лет она превратила его в своеобразный рай, специальный южный «рай» большой северной страны. Плюс порт, выход к Средиземноморью и к его мифу, вообще – проникновение в Большую Историю.
И вдруг – бамс! – рай и все прочее – испарился, еще и со значительной частью народа. Рай достался – даром! – другой стране (не особо и северной), более того – стране, этой же империей и созданной. Аналогичное явление случилось и с другим «раем», Черноморским побережьем Кавказа.
Грузия, в отличие от Украины, конечно, исторически существовала, но совсем в других границах: все, что Грузия считает теперь своими землями, было присоединено к Картлийско-Кахетинскому царству Россией, включая все ее побережье. И даже «вода свободы» «Боржоми» – стала разливаться при Воронцове. Хуже того, все знаменитые грузинские марки вина, все эти «Цинандали» и «Мукузани», появились лишь «при русских», в конце XIX в.
Можно отказаться от всего, но не от пляжа! И вина.
В этом корень теперешней проблемы: когда государство образуется в произвольно проведенных границах, созданных принципиально с другой целью, то есть когда административные границы внутри единого государства становятся государственными, деля один народ, одно пространство, одну экономику, одну политическую идею – на части, – без всякого согласия субъектов этих манипуляций, без согласия метрополии, отвоевавшей эти территории, сочинившей, родившей их из «небытия» мощью своего державного пафоса и художественного таланта, застроившей их домами, дворцами, заводами, наполнившей людьми (и даже пальмами). Когда такое происходит – тогда происходит (гео)политическая нелепость и в перспективе – трагедия. Это не есть справедливо, когда чужое называют своим, когда приватизируют то, что было общим. В одном случае кто-то приватизирует заводик, в другом – целый полуостров.
И все-таки Крым был пазлом, который никак не вставлялся в украинскую мозаику. Украина схватила кусок не по зубам, схватила, не имея на него ни морального, ни исторического, ни юридического права…
За прошедшие годы все как-то привыкли, что Крым украинский, и едва не смирились с этим, – в той политической конфигурации, которая существовала совсем недавно. Не исключено, что скоро станет казаться совершенно нормальным, что Крым – российский (каким он подспудно и был все эти годы), как все привыкли к тому, что Иерусалим не иорданский, не палестинский, а израильский…

Встал в 11, пасмурно. Зарядка, завтрак из макарон на постном масле: ничего больше нет. Пошел здороваться с морем. Как раз начался дождь. Несмотря на воскресенье народу на берегу – 5-10 человек! С другой стороны: погода, да и море не самое теплое. В палатке внизу лестницы купил пива. Парень, мимо которого я проходил, своим приятелям: «Только барабана не хватает» (я был в своем ланкийском «костюме»). Нырнул с камня, но долго не плавал: нет, не кошмар, но и не сильный кайф. Полежал, посидел, попил пива, послушал волны. Дождался нового дождя и пошел наверх. И тут появилось солнце.
Подвязал персик, почти упавший на машину – и занялся самой. Она не завелась – и никакие привычные манипуляции не помогли. Позвонил Андрею Волшебному помощнику и пригласил на завтра для консультации. После чего принялся за бассейн. Наконец пошел за продуктами – в палатку у нового пивняка. А там на достархане мои соседи Б-овы и Таня, девушка Фехнера, с сыном Валерой. На столе пиво, шашлыки, лагман, рыба. Я взял пива и фисташек. Таня рассказала, как съездила в Бахчисарай. Кстати, телевидение тут по-прежнему украинское и вещает из плазмы на стене как ни в чем не бывало.
– Вчера по нему сообщили, что русским наемникам в Донбассе платят за голову украинского военного 10 тысяч долларов! – рассказала Таня.
– Если бы так – то на Донбассе от украинской армии в живых остались бы одни генералы. И за ними велась бы массовая охота, как за последними индейцами, – ответил я.
Поговорили о ценах: они до сих пор примерно в два раза ниже, чем в Москве, хотя и несколько выше, чем раньше.
Я ушел готовить еду, параллельно устраивая достархан. Пришел Б-ов, мы раскурили трубочку – и пошли к нему. Дети играют в пинг-понг. Таня с пафосом вещает, что в России заработать без обмана нельзя. Все уклоняются от уплаты налогов (объясняет с профессиональными деталями, как это делается). Снова бутылка вина. После ее ухода – новая трубочка. Под чай и трубочку засиделся до полпервого ночи. Чуть вспомнил Шри-Ланку: это железная тема.
Наконец, почувствовал, что словно не уезжал. Ощущение места вернулось, как по щелчку пальцев. Но сколько еще мне тут пахать! Это слегка парит, нет того мира, что был вчера. Да и эротические мысли опят лезут в голову. Все же я живой и не старый… Хоть такое утешение.

Про спокойствие.
Философ должен страдать, биться в отчаянии – иначе какой он философ? Или то, что он вот так все страдает и бьется, почти без перерыва, считая это высокодуховным, – свидетельствует о том, что он плохой философ и не понял чего-то главного? 
Первичная цель – противопоставить обстоятельствам несокрушимые доводы, почему ты остаешься собой. Впрочем, стоит оставаться лишь «хорошим собой», относительно довольным собой. Многие довольны собой – и совершенно напрасно. Их самокритичность занижена, они вразвалочку пришли куда-то и стоят там чем-то довольные (до поры до времени). Ну, довольны – и хорошо. 
Конечно, можно вечно ждать от жизни подлянки – и смотреть на мир как на место из сплошных засад, сквозь амбразуру, с пальцем на гашетке: за нами не заржавеет! И что? Готовым к подлянке ты все равно не будешь (она придет с другой стороны), а жизнь себе отравишь. А случится подлянка – будешь разруливать. Что бы там ни говорили, а от человека многое зависит. Но разнообразные обиженные ищут злодеев, впадая в метафизику на ровном месте. Я не верю им.
Дурное настроение означает, что ты проиграл самое важное сражение – и слабейшее из твоих «я» победило тебя, привычно сославшись на обстоятельства. Конечно, настроение – просто разные грани физиологии, но эту физиологию никто у тебя не заберет, ты с ней с самого начала, должен уже привыкнуть… Тем не менее «философ» то и дело отдается настроению, как самому простому, словно надеется, что кто-то придет и пожалеет его: ах, ты, мой бедный обиженный котик!
Никто не придет, тебе придется сражаться одному, не за то, чтобы жить – это не так сложно. Сложно жить, словно тебе пофиг!
Но для этого надо остановиться и осмотреться. Или наоборот: хорошо протусоваться и что-то понять.

Волшебный помощник, приехавший помочь реанимировать Ласточку, показал полученную медаль «За оборону Севастополя»: «Врезали мы фашистам!» – хвастает он. Я попробовал завестись – и Ласточка неожиданно завелась! Волшпом занял у меня тысячу – и уехал.
Вызвал по телефону машину с шестью кубами воды, которые влил в бассейн – не дожидаясь полива.
Эротическое удовольствие от музыки: Yes, «Roundabout» – в беседке у Б-ва. И персик, упавший с дерева рядом со столом – понравился мне больше всего, что я ел на Ланке. Хороший тихий разговор. Он, оказывается, знает Федорченко, о котором я прочел у Алексея Иванова в «Ёбурге». И даже смотрел его «Первые на Луне». Вообще, у него очень неплохие познания в кино и музыке. Я спросил: слушал ли он Larks Band и что думает? Он хитро ушел от ответа. Значит, не понравилось. А для меня это новый пласт жизни.
…У Пузана я встретился с новоявленным «американцем» Лешей DVD. Сейчас в Севастополе он лечит зубы:
– В десять раз дешевле, чем в Америке! И в два раза дешевле, чем в Москве! – хвастает он.
Я не забываю, что полгода он сражался на другой стороне баррикад. Более принципиальные объявили, что в Крым больше не поедут.
Тем не менее, в духе своей «партии», Леша без конца издевается над «крымнаш», фоткает и постит заваленные мусором остановки… Он очень доволен социальной помощью в Америке, в основном по отношению к больному сыну Глебу, пивом, прикольными людьми. Но с языком у него большого прогресса нет, хоть он ходит на курсы. Работы нет, проедают деньги от ленкиных картин. У нее там что-то, вроде, стало получаться. Тиша работает на разгрузке бесплатной одежды, Триша пробует делать ювелирку, Вася – не помню что… У DVD большие надежды на написанный им «роман» из жизни попа. Послал его Ирине Прохоровой. Она «думает». Хочет и мне послать. То есть в России у него больше шансов для реализации, чем в Америке, где их нет совсем. Он даже не ездил никуда из Портленда – нет денег.
Пока они живут в доме лешиной сестры, а так им пришлось бы снимать студию минимум за 8 тысяч долларов.
…Лёша согласился: что, если не знать, то можно вообще не заметить, что что-то здесь (в Крыму) изменилось. Военных стало даже меньше. И цены радуют: предприимчивый Леша нашел в Севасте пиво за 17 рублей…
Тут же Таня и ее сын Валера. Она жалуется на севастопольский секонд, который стал меньше и беднее.
Я рассказал про крымскую знакомую Свету, экскурсовода из Судака, к которой хочу поехать. Леша и Пузан не прочь присоединиться…
Мы пьем вино и болтаем до глубокой ночи. Леша передумал ехать к себе в «Коммунальник» (как неблагозвучно называется его товарищество) – и мы переместились к моему камину. Андрей обещал прийти, но не пришел.
Здесь под коньяк и чай продолжили об Америке. Полагаю, это интересный опыт: другая страна, люди, порядки и т.п. Но это звучит, как утешение. Год или два назад я одобрял его решение уехать, теперь – уже не знаю.

Трава купировала опьянение, и я заглотил алкоголя больше, чем надо. Но понял это только утром. Леша уже ушел к Б-ым. Я сделал облегченную зарядку у бассейна, искупался в шести кубах холодной воды – стало легче.
Пока пил кофе на достархане – пришли Пузан и Леша и предложили пойти в пивняк, после чего Леша поедет домой. Но в пивняке начался дождь, достархан занят, по ящику попса – и мы просто купили пива и вернулись на мой достархан. Я рассказал про ланкийское пиво и про прочие особенности тамошней жизни. Пузан про Дэниса:
– Он был так ленив, что дождался, когда труп врага проплывет мимо него по реке – и теперь ему не надо получать российский паспорт.
А сколько его уговаривали напрячься и получить украинский (как женатому на местной барышне) – и стать в Крыму полноценным гражданином, а не нарушившим все сроки россиянином! Его лень пошла ему на пользу. Теперь, может, и квартиру дадут…
Погода тихая, пасмурная, нежаркая, словно в сентябре. Не охота ничего делать.
Тем не менее, после ухода гостей стал заниматься садом: собрал одиннадцать мешков травы и листьев, здесь подвязал, там выкосил или выдрал, что-то подрезал… 
Я теперь как реставратор после варварского нашествия природы и стихий.

Во вселенной царит тишина, Космос молчит, как Балканы, беззвучно катятся планеты по своим чугунным орбитам, бессмысленно светятся галактики, как фонари в необитаемом городе, – и лишь иногда со страшным грохотом взрывается звезда – но этого никто не слышит.
И только на Земле в кронах шумит ветер, кричат дети, лают собаки, бьет далекий гром, жужжит дрель соседа, невидимая машина сворачивает в переулок… Лишь на Земле есть шум, во всяком случае, есть те, кто может его слышать. Шум – это крик жизни, маленькой одинокой жизни, кричащей в страшную бесконечную тишину…
Что она, эта маленькая жизнь, существует и что-то значит!
…Жизнь бунтует, ломается, рождается, шумит. Она подчиняется лишь самой себе – и самым упорным и умным, да и то до определенной степени. И не раньше, чем они смирятся с ее несовершенством...

…Ночью ливень с грозой. Второй день я делаю зарядку у бассейна. Иногда солнце, и тогда после купания – совсем хорошо.
На достархане за утренним кофе я внезапно написал стихотворение, к которому подбирался целый месяц. Выросло, по сути, из бессмысленной фразы «бесконечность бесконечна». Отвез в поле мешки с листьями – и поехал за брусом для трех стоек нового достархана, что я не успел доделать в прошлом сентябре. Пытался купить и Pinotex – не тут-то было: его больше нет.
Попилил брус под размер – и начался новый ливень с образцовой грозой, даже интернет вырубился. Ничего: я редактировал «рОман» о событиях десятилетней давности. Появилось солнце – и я пошел кончать со стойками: пилить, строгать и присобачивать к месту.
Параллельно слушал разговоры соседей. Одни – местные, другой – из Донбасса. Местные видят разницу в том, что здесь все были заодно, а в Донбассе, по словам донбасского соседа, 50 на 50. Ему сочувствуют: его семья на даче, где спокойнее. Он уже давно хотел продать квартиру и уехать, но не успел. А теперь поздно, никто не купит. Ругал ополченцев. Если чеченцы настоящие воины, то казаки и добровольцы – только пьют и валяют дурака. Или стреляют из жилых домов, после чего по ним начинают бить из орудий. Он считает, что все в Крыму сделала вторгнувшаяся русская армия, а местные уверяют, что никакой вторгнувшейся армии не было…
Я даже перестал жужжать, чтобы услышать рассказы сторон…
…Ночью первый раз поиграл на гитаре и досмотрел «Лицо в толпе» Элиа Казана. Чем дольше я смотрю его фильмы, тем яснее вижу, что это один из великих режиссеров.
Поздравил Мангусту с днем рождения, вывесил стих. Прочел в ФБ сводки с фронтов (увы, без кавычек!). До какой дряни все предугано дошло!..
Когда удается написать стих, кажется, что день неплох и жизнь не бессмысленна. Хотя на улице дождь, а в доме – одиночество.

Я всегда мечтал о контркультурной обители, где жили бы люди из творческого подполья, уезжая и приезжая, сменяя друг друга, как калифорнийские битники у Керуака. Но среди хиппи было мало настоящих творцов, Лесбия и Умка – скорее исключения. Хотя все они что-то играли, сочиняли, рисовали – но это было не слишком серьезно, забава для них самих, без вызова, ультиматума и развития: ведь и так все в кайф!
А настоящие писатели-поэты разочаровали меня (я был знаком со многими из них). Утонченно злые и ревнивые, узко специализированные, заядлые карьеристы – их интересовали лишь публикации и сплетни на литературные темы.
Помимо всего – не было места, условий, средств, чего-то еще…
Поэтому свою идею я воплощал с одной Лесбией, в минимальном коллективе. И это сильно нас сближало – до определенного момента...
Здесь в Крыму все могло бы осуществиться, как нигде и никогда! И в 08-ом что-то даже начало получаться, идеал стал различим… Увы, проект скоропостижно умер.
В прошлом году жизнь снова минутами напоминала идеал. И я очень хочу, чтобы и этим летом повторилось подобное. Пусть в связи с политикой это лето будет специфическим.

С утра я варил, первый раз после почти годового перерыва. Еще какие-то дела – и заслуженная сиеста у бассейна с несколькими купаниями. Эротика снова мучила меня: это все здешнее солнце! Мысли сбивались на женщин – и безвыходность ситуации: и с женщинами плохо – и без них. Если бы не это – все было бы ништяк!
Вечером с Яной, Таней и ее сыном Валерой поехали в Херсонесский театр на «Женщин в народном собрании» Аристофана. Билеты 250 р. Собственно, это единственный театр, куда я хожу и который люблю. Хожу много лет, на некоторые спектакли по многу раз.
До начала оставалось еще полчаса – и мы пошли в «Зеленую пирамиду», пить пиво. В театре как никогда мало народа. Притом что это открытие сезона. Похожий на Планта Евгений Журавкин, режиссер спектакля и главный актер, говорит, что и не ожидал другого: известные события плюс буря в Керчи, паром не ходит.
От Аристофана в спектакле немного – и это хорошо. Получилось совершенно самостоятельное действо, смешное, без помпеза, внешне скроенное тяп-ляп, бурлескно, в общем, – балаган. Постоянная игра с публикой, комический мексиканский ансамбль «Las Krutos», полное отсутствие невидимой стены между сценой и публикой, что предполагает умение сходу импровизировать, например, когда на сцену летят уже не украинские, а российские деньги.
После спектакля корифей-Журавкин провел жертвоприношение богам, чтобы сезон был удачным: медом, вином и молоком. Это тоже был спектакль, в котором зрители почувствовали себя участниками, словно на религиозной церемонии, воскресившей античность, которую мы потеряли. И которая была всегда очень дорога мне…
Я был так впечатлен, что не захотел останавливаться у пиццерии «Челентано», куда мы сперва намеревались зайти. Пропал аппетит. Как действует искусство!
Дома я нашел короткое письмо от Мангусты: она интересуется моей жизнью здесь. Я не могу ничего не понять в наших отношениях. Знал бы я тут что-то определенно, я размышлял бы о возможности каких-то шагов. А так и размышлять бессмысленно. Напротив, я ищу доводы, почему эти отношения невозможны.

Придумал себе наименование: трудолюбивый сибарит. Я, конечно, предпочитал бы ничего не делать и только рисовать или лежать на достархане с книжкой и тетрадкой… Но все не так просто, ибо для начала страдает мое эстетическое чувство – от того, что творится в доме и на участке. И так как заниматься этим больше некому, то сибарит хватался то за лопату, то за сварочный аппарат.
Чтобы здесь было приятно оттягиваться – надо сперва создать среду: построить, посадить, покрасить, а потом все время следить, чтобы построенное и культивированное, словно насильно окрещенные дикари, не вернулось в свое счастливое и естественное язычество… И, в общем, сам труд меня радует – и отвлекает от (иногда) неутешительных мыслей. Хотя в целом и объективно говоря – все прекрасно! «Даже, видно, слишком…»
То есть свой сад я возделываю абсолютно буквально. Вот сегодня, почти как одна героиня, пересадил семь (!) кустов самшита и еще одни куст неизвестно чего. Еще раз подкрасил новый достархан, разобрал ветки на хворост, подмазал клеем плитки бассейна. Наконец – загорал и купался, удачно борясь с желаниями. Зато в голове, наконец, много мыслей.
Света из Судака ждет – и надо решать, когда ехать? И с кем?

Позвонил Лёша и предложил пойти на море, а потом на отходную Тани. Но сперва я поехал на Пятый, в Sea Moll. Коньяк «Гринвич», три звезды, 170 р.! «Инкерманы» – 110-120! На стоянке ко мне подбежал Андрей Волшебный помощник – просить денег. Я напомнил про занятую тысячу: «На долго ли хватит тысячи!» – ответил он с понтами, словно я уже взял его на содержание. Он занимается беженцами с Донбасса, собирает для них вещи, устраивает их на работу, следит за ней. «Плохо работаешь – бери ружье и иди воевать, чего ты сюда приехал?!» – внушает он кому-то отсутствующему. Он и меня хочет раскрутить на гумпомощь – и одновременно начал торговаться с откуда-то возникшим бродячим продавцом смартфонов... Попросил, чтобы я нашел применение его трудовым талантам – и я предложил ему позвонить Б-ым насчет сварочных работ (укрепить виноградную беседку). Еле от него отвязался.
Но ненадолго – он нагрянул ко мне в товарищество. У Б-ых тихий час, они не отзываются, его мобильник сел, и он – уже у меня на кухне – снова про беженцев и сбор вещей (у торгового центра «Муссон»). Тут появился Лёша, и мы пошли на море, наконец, расставшись с Андреем.
За это время небо заволокли тучи, кажется, что идем в дождь. На море небольшой шторм, на берегу пять человек – и очень теплая вода. Когда обходил скалу – меня хорошо окатило волной. А в сумке был паспорт и мобила. Разложил сушить. Лёша тоже промок, но у него из вещей лишь вино и стаканы. Зато мы тут одни. Отплыл от берега и качался на волнах. Лёша плескался у берега. Пили вино и вспоминали Крым в прошлом году, что у кого было. Лёша, например, жил практически за стеной массандровского завода. Карта ему, естественно, поперла. Он рассказал про Орегон, где теперь живет. Климат довольно холодный и влажный. Способы строительства тамошних домов: пустые стены по каркасу, возводят очень быстро. Слышимость в американских домах даже хуже, чем в его доме в Ашукинской, которая казалась ужасной. Некоторые жители топят дровами.
Под ветром стало холодно, мы допили бутылку – и пошли назад, снова промокнув. По дороге Лёша сказал, что не уверен, что останется в Америке. И что делать с Ашукинской – не знает. А нас уже вызывают к соседям. Я лишь выдал Лёше сухую рубашку вместо мокрой.
Стол с рыбой и овощами, коньяк, вино и водка. Клубника с кремом и мороженным. Трубочки убойной травы. Запомнил тост за науку – в связи с обсуждением прогресса в области средств связи. Хорошо развилось то, что было придумано для военных целей, во время противостояния систем. Это соревнование очень двигало прогресс. А сейчас концептуально все встало…
 Лёша жалуется, что в ноябре жена Ленка поедет в Россию, и ему придется жить одному в Портленде с Глебом, в шесть утра отправлять его в школу. А он и так осенью весь в депрессии. Мне кажется, он драматизирует…
Трава на коньяк зацепила очень сильно. Лёша и Андрей говорили справа и слева от меня, создавая стереоэффект. Пели цикады. И я улетел – прямо вверх!
В три вдвоем с Лёшей ушли в мой дом. Лёша захотел продолжать коньяком. И продолжал: сперва у камина, потом на кухне. Я чуть-чуть помог в коньяке, но больше пил воду и чай. От алкоголя он лишь напрягся, – и стал ругать меня, что я выдал ему несерьезную рубашку, «как у шута».
– Вообще, это итальянская рубашка, мне привезла ее моя бывшая теща – М.М.
Это его немного утешило…
Разошлись уже в шестом.
В почте длинное письмо от Мангусты. Впрочем, оно не мне, а ее отцу, которое она отослала и мне, чтобы не писать дважды одно и то же. Словно я уже член семьи. Еще в письме была упомянута какая-то романтика, в череде разных дел и проблем (творчество, галерея, Дашка). Что за романтика? Что она от меня скрывает? Могла бы все сказать, «как брату»…

С утра заслуженное похмелье. Лёша еще спит. Снова ветер и облака, рано утром прошел сильный дождь, а я и не заметил. Сделал облегченную зарядку у бассейна, искупался, но лучше не стало. Когда я завтракал, спустился Лёша. У него тоже похмелье или даже продолжающееся опьянение. Он ничего не ест, выпил молока. Пошли с ним на достархан с пивом. Потом он сходил в ларек еще за четырьмя бутылками пива и закуской. Говорили о политике, причем без споров, хотя наши позиции различаются. Он снова вспомнил страшащий его ноябрь с Глебом… Как это его парит! Ну, и об Америке, перелетах, пожилых бортпроводницах на американских линиях. И о коррупции в Украине, которую (коррупцию) надо победить по требованию Штатов…
Тут я сослался на Ромена Гари, который писал о благе коррупции. Не будь ее, государство было бы съедено бюрократией. Сталин, мол, специально поубивал старых ленинцев, которые из-за своей честности привели бы систему к коллапсу. В Америке роль коррупции играет армия адвокатов, осуществляющих легальную коррупцию, – и так спасает Америку…
Ушел он в четыре. Я написал ответ Мангусте – и переместился загорать к бассейну. Солнце, но ветер. Разобрал кучу веток – и пошел в дом рисовать картинку. Заодно прикинул будущую переделку большой комнаты на втором этаже. Чувствую себя отвратительно, словно болен. От нечего делать в начале десятого стал готовить обед: необычно рано для меня.

Прекрасное и точное выражение: «Танцевать вокруг своего огня»: так весь день я и танцевал, не в силах затушить его ментально и борясь с искушением затушить его инструментально. В разные дни по-разному, но горение идет практически всегда, с разной интенсивностью.
Один мой приятель в ЖЖ, с философским уклоном, в подобном положении уже начал пользоваться проститутками.
…Ночью я посмотрел фильм «Прошлой ночью в Нью-Йорке» (Last Night, 2010 г.), про парочку, вступившую в рискованные отношения на стороне – с музыкой Клинта Манселла. Фильм кое-что напомнил, особенно сцена в бассейне… И первый вывод от фильма: не надо заводить постоянные отношения – чтобы не врать, не изменять – или бороться с желанием измены. И второй вывод, неожиданный: по факту я «не изменял» никому уже три года (!) – будучи абсолютно свободным. Естественно, дело было не в желании хранить кому-то верность, а просто так сложилось. И ведь нельзя сказать, что не было вариантов, но они по разным причинам не подходили. В результате три года я прожил вообще без секса – мечта юности! Даже две недели в одной постели с Машечкой Л. на прекрасном острове в Индийском океане не развязали меня. Ибо я понял, как трудно встретить ту, с которой решусь заняться этой сомнительной, взрывоопасной практикой…

С утра устроил потоп, потому что забыл закрыть вентиль подачи воды в емкость. Залил сарай и весь задний двор. А ведь был уверен, что все закрыто! Час вычерпывал воду ведром и лопатой…
Съездил в «Новую линию» и в «Добрострой» – посмотреть материалы для ремонта. Везде голяк. Придется отказаться от идеи? Может, и к лучшему: продолжу картинку, рОман и пр. Шпарит солнце – и я пошел на море. По случаю субботы народа больше, но вода холодная. Бросился в нее пару раз. Нет, лучше то же самое, но у бассейна.
А у ворот б-го дома стоят Волшебный помощник и его приятель: приехали варить беседку. Я набрал Пузана: у них был тихий час, но уже кончился. Пошла работа, в которой я поучаствовал в качестве советника. Прикол: сварщик Андрей приехал без электродов! Видимо, слишком много «читает книг» (как он называет употребление «продукта»). Естественно, пришел за электродами ко мне.
А я загорал у бассейна, купался и редактировал рОман. Из-за утренней «зарядки» с ведрами – к ночи без сил.

Все, в конце концов, упирается в спокойствие. Спокойствие – свойство благородных людей. Благородный человек не завидует, герой – не оправдывается, тем более – перед самим собой. Не боится, не подозревает и не зеленеет от обиды. Он спокойно улыбается, словно все хорошо. Потому что, по большому счету, – все хорошо.

До начала ежегодного собрания товарищества успел сделать зарядку, искупаться в бассейне и чуть-чуть позагорать. Собрание устроено на территории нового кафе, «пивняка». Б-вы заняли мне место на новом достархане. Повод, вроде, серьезный: принятие нового устава – согласно российским законам… Но это все пустое!..
Какие же они динозавры! Еще до начала собрания между двумя «садоводами», молодым и старым, произошла драка: старый пытался вытолкать молодого с собрания. Потом новый председатель наезжал на прежнего, который судится с товариществом – и является «пятой колонной». Сумасшедшая тетка в белой шляпе, которая в прошлом году кидала в меня камнями,  влезала в любой вопрос, называла всех жуликами и требовала поставить их к стенке! Впрочем, требовала и демократии и права на съемку. Дикое количество споров, каждый кричит что-то свое, все всем не довольны! И все принятые решения – липа, потому что ни кворума, ни настоящего подсчета голосов не было. И даже нормального ознакомления с тем, за что голосуют. Берут глоткой и эмоциями. Б-вы быстро ушли, а я остался – выпить чашу до конца. Пытался даже выступить, но мне не дали…
Днем я сделал и покрасил полку для красок, купался, редактировал рОман. Очень хороший день… Моментами я испытывал «глубокое удовлетворение» от своей жизни. Редкое чувство! Какое-то даже уважение к себе. Хотя бы за то, что борюсь с внутренним эросом – и большую часть времени владею собой. И вообще: это мое любимое место и любимое время. Нигде лучше мне не было: ни на Канарах, ни в Турции, ни на Шри-Ланке, и т.д. Ни даже в Израиле. То есть в Израиле в какой-то момент мне было лучше, но на то были особые причины, которые невозможно повторить. А тут три месяца почти оптимальной жизни. И в этом году можно вообще ничего не делать, ни с домом, ни с участком, кроме того, что уже сделано. Хоть соблазн есть: кухня и большая комната на втором этаже. Все же она очень уродлива! Просто номер в плохой гостинице. Меня подмывало мощно ее переделать – и переселиться туда со всей живописью.
 
Хочется проникнуть, если не целиком, то хоть частью себя – в то изначальное сакраментальное место, где было так надежно и хорошо, в ту пещеру чудес, откуда все началось. В этом и состоит метафизика секса, соблазн, который не побороть, несмотря на все правильные слова.
Тем не менее, если я освобожусь от наваждения по имени «женщина» – я стану поистине свободен и блажен. Ибо женщина это то, что не подчиняется мне, от которой я завишу, даже когда ее нет. Тем более, когда она есть!.. Все остальное у меня, худо-бедно, получается. Но здесь я буду вечным дураком, не понимающим, в какую сторону тут крутятся гайки… Или это не гайки?..
Это не я, а химия моей крови хочет женщину. Вот и «танцуешь вокруг своего огня»! Пока я имею от этих танцев лучшее: стихи и картинки…
Цельность – это умение функционировать, как есть, конкретно и ограничено, но совершенно самостоятельно, без болезненных желаний, когда само воображение не воображает ничего, разучившись фантазировать. Жить – нагло радуясь себе и всему, что получилось. Иногда промежуточная истина бывает довольно проста…

Починил неработающий вентилятор радиатора Ласточки – у знакомых электриков на Хрусталева. Купил доски для кровати – в комнату на втором этаже. Искупался, позагорал. День жаркий, под 30-ть. Орут цикады. В седьмом, когда спала жара, стал пилить доски и шлифовать их рубанком и шлиф-машиной. Кончил в темноте в десять. Еще вымыл плиту и стол, на котором она стоит. Жуткая застарелая грязь! Лишь «Comet» взял ее. И терпение.
Зато на настоящий обед не было сил. Прибег к яйцам. Но настроение хорошее. Порисовал картинку, поредактировал рОман. Разносторонний день. В принципе – обычный. И разве это – плохо?

«Ты слишком разборчивый», – как сказал ребенок своему отцу (Грегори Пэку) в «Джентельменском соглашении» Казака. Не важно, насколько верно это слово, важно, что существует много критериев, у каждого свои, и я навыдумывал такие, что никому не дано их удовлетворить. Внешняя привлекательность женщины, как ни банально, мне очень важна. Пусть либидо, романтика, нетерпение увидят красоту там, где она и не ночевала. Красота – вещь относительная. Как меняется наше настроение – так меняется и красота. И способность очаровывать. Тем не менее, некоторые женщины никогда не будут для меня чем-то иным, кроме друзей, может быть, дорогими и ценимыми. Не совпадают какие-то числа, цифры кода.
А, с другой стороны, внешняя привлекательность ничего для меня не значит, если человек не понимает Достоевского, скажем. Все! Эрот может исстрелять все стрелы! Собственно, очень мало людей проходят через эти два простейшие сита. Поэтому соблазн для меня – редко силен.
Есть и другие маркеры: маникюр, пирсинг, тату, куча мелких знаков, по которым я определяю, что женщина не моего племени. Да, я «очень разборчив». Герою фильма как-то быстро повезло. Наверное, он все же был не очень разборчив. Не столь ультимативно, как я.

Теперь я думаю, что Шри-Ланка была лучшей идеей за последние годы. Полностью удавшийся концепт. Как когда-то Греция и Израиль.
…Третий день удивительное ощущение покоя. Типа – все хорошо. И когда на секунду всплывает флешбэк – он положительного, а не отрицательного качества, как раньше. Я словно достиг давно лелеемой гармонии. Даже наезд соседки вчера из-за моей поздней работы ничего не изменил. Я удовлетворен тем, что происходит – и почему-то жду лучшего. На первых километрах крымской дороги, под дождем, мое настроение внезапно стало очень хорошим. И сейчас опять. Надолго ли? Но сколько бы оно ни длилось – оно есть, и я знаю, что жить так – можно, и не теоретически, а вполне реально. Только надо уважать себя и свою жизнь. Вот, собственно, и все.

Мое воображение разучилось фантазировать, оно стало скучно реалистичным – и не может представить ничего, чего не может быть. Хотя произойти может вообще все, едва не чудо, я был свидетелем… Невозможное происходит там, где не ждешь и о чем не мечтаешь.
Но я ловлю себя на мысли, что, по сути, уже и не мечтаю. Мечтать о женщине? Это погубит ту относительную беспроблемность, которая есть сейчас.
Закончил кровать и сходил на Белый пляж. И был там один, потом с голой девушкой – и снова один. И голая девушка не была большим искушением. У меня – ровное хорошее настроение, теплое море, которое слегка штормит, безоблачное небо, ласковое горячее солнце – чего еще? К тому же прекрасное физическое самочувствие.
Дома я рисовал картинку. Это идеальная жизнь, лучшей у меня не было и не будет. Лишь отдельные недолгие моменты могут быть лучше.

Мангуста в чем-то может утереть нос Лесбии. Здесь в Крыму она не спустилась ни на один наш пляж, а когда мы все же спустились на Васили под Балаклавой – я получил выговор… Конечно, все это жуткие пустяки, но…
Не надо недооценивать ее: она удивительно обаятельный человек! Но у каждого есть слабости. У меня что ли их нет? Но не надо и строить иллюзий. Поэтому мне легко не делать никаких шагов. Притом что все эти «пустяки» происходили во время самого лучшего периода любви. Или это был тест?
Был и еще «тест», в период нашей роковой ссоры. Вспомнишь – и жуть берет! Поэтому на этом проекте надо поставить крест, как ни жалко…

Решение было принято, как всегда, внезапно: Волшебный помощник просил работы – и я вызвал его: помочь спустить два дивана из большой комнаты на втором этаже, которые сперва мне пришлось разобрать – и это было геморройно из-за ржавых болтов полувековой давности… Более того, Андрей и вывез их – за две ездки, погрузив их в кузов своей «двушки».
Пока он ездил, я понял, что глупо ставить в комнату новую самодельную кровать и устраивать всякие дизайнерские решения – с облупившимися кривыми стенами. Поэтому надо делать ремонт комнаты! И тут же взялся: разобрал и вынес оставшуюся мебель, отодрал плинтуса – и стал долбить дырку под новую розетку…
Моя спина держится, несмотря ни на что! Вот что йога животворящая делает! Хуже того: посмотрел на себя в зеркало в прихожей, в своем ланкийском прикиде – и очень себе понравился. Даже подумал, что мог бы в себя влюбиться!..

Волшебный помощник берется за все, в том числе за выправление ужасно кривых стен.
– Да, тут ремонта на два дня! – самоуверенно объявляет он.
– Сколько ты возьмешь за свой благородный труд? – спросил я.
– Сколько дашь, наверное, не обидишь, – ответил он, как обычно.
– Много не дам, – предупредил я.
Для начала он послал меня на рынок за плиточным клеем, цементом и металлической сеткой для штукатурки. И ничего из этого не пригодилось, потому что отвалилось от стены. Стали выправлять стены шпатлевкой, которой я когда-то обмазывал дом снаружи. Мой напарник и поел у меня – и остался ночевать. Хочет, чтобы я развлекал его, например – кино. И я поставил ему «Ночь» Антониони. Он даже не слышал о таком режиссере. Тут ему позвонила жена брата из Донецкой области и давай расписывать ужасы. Но он был сонный и довольно равнодушный. А потом матерился: приглашал же, мол, сюда в Крым! В середине фильма он заснул. Я досмотрел и первый раз остался неудовлетворен: очень эстетично, но и пусто… И нелепо: не может писатель (главный герой) не узнать свое письмо. Уж что-что, но не это!..
Вывесил пост про женщин – и ввязался в спор до пяти утра. А вставать ни свет, ни заря…

Утром Волшебный помощник уже беседует у своей машины с приятелем Васей, могучим красавцем со стальным рукопожатием. Вася курит дешевую папироску – видно, материальное положение совсем швах. Я выдал Андрею тысячу – за вчерашний рабочий день. И деньги на мешок «ротбанда». Он поехал за ним – и исчез… Наконец, приехал – уже без денег.
– У меня много трат, – объяснил он.
Немного поработали – и он стал требовать обед. Я сделал обед, – и мне несколько раз пришлось его звать и дважды греть, словно я его мама или жена. После обеда, попив чая на достархане, он возжелал продолжения банкета:
– Я съезжу за «книжками», – сказал он.
Я предложил сделать это после работы (которой сегодня и так было немного). Он наехал, что я говорю с ним, как прораб, но как прораб я не канаю, потому что плохо подготовил работу – и плохо его кормил! Последнее – совсем наглость! Я напомнил, что это он облажался вчера с материалом. Тогда он совсем напрягся: он не привык, что его обвиняют, он хотел бы понять – за что?! И дальше молча и стремительно работал – и вдруг стал ругать меня за то, как работаю я. Я прекратил работу и предложил назвать цену, сколько я ему должен за два дня? Он долго думал, кому-то звонил, получил расценку в гривнах, сказал, что не знает курса – и я заплатил даже больше, 2000. Но он все равно недоволен и в непонятке: что такое случилось? Но я не готов с ним это обсуждать. Он уехал, а я продолжил ровнять стены. Я все могу сделать сам, я сделал несколько ремонтов. Пусть это будет не так быстро и не так качественно. Но без этого неадекватного поведения. Может быть, он и правда плановОй наркоман – и не может не курить. Поэтому приезжает на сварочную работу то без электродов, то без болгарки, отправляется за мешком «ротбанда» – и пропадает на полтора часа…
Пошел он к черту!
Ночью пришел Олег (Пудель), мой старый, еще хипповый с института друг: они с Ксенией, его новой женой, только что приехали. Ночуют в доме у Пузана. Ксения так и не появилась, зато Пудель был очень сердечен: рассказал, как в Феодосии искупался в море во время стоянки автобуса – не смог удержаться…

Как я и думал, Волшебный помощник позвонил сам, в 9 утра. Хочет работать. Пока его не было, я стал выпиливать косяк двери в комнате, ибо понял, что я хочу, чтобы она открывалась в другую сторону. Работаем как ни в чем не бывало, о вчерашнем ни слова. Я лишь съездил на Пятый еще за двумя мешками «ротбанда» и к знакомому горбатому мастеру по ремонту электроинструмента: заклинило головку любимой бошевской дрели. Головку пришлось менять, немецкую на китайскую.
Зашли друзья: Яна, Олег и Ксения – смотреть мой ремонт. Ксения обрадовалась знакомой сетке для штукатурных работ:
– Ой, мы с Олегом использовали такую для заделывания крысиных дыр в стенах! (их квартиры на Сретенке…)
Договорились, что они придут вечером ко мне на достархан. У них сейчас веселье, хотят идти на море. А я был на нем за три недели три раза.
Позвонил Лёша: он тоже хочет прийти – с девушкой Наташей и двумя мэнами, ее приятелями.
…Волшебный помощник надолго уехал по своим делам, опять приехал, привез пену. Очевидно – хорошо покурил. И стал делать мне замечания, а я это не люблю. Кончили в восемь. Чуть раньше пришли Лёша, Наташа, брюнетка лет 40-ка, довольно симпатичная, и два «молодых человека», ее ровесника, один Олег, другой Саша, художник по коже. Увидев мою заляпанную майку, Саша решил, что я скульптор. До некоторой степени так и есть, судя по тому, что я творю в комнате… Саша притащил ящик белого инкерманского вина, которое я сунул в холодильник. Гости ушли на мыс смотреть закат, за это время я с Волшебным помощником успел пообедать. Волшпом ушел, сделав внушение, чтобы я ничего не мазал без него, мол, я все порчу. Это уже наглость!
Время шло, людей нет. И я залез в интернет. Леша с друзьями появился полдесятого. Наташа стала резать сыр, Лёша – носить стаканы и закуски на достархан. Наконец, подтянулись Пузаны и Олег с Ксенией. На достархане на четырех квадратных метрах оказалось девять человек! Сидели с поджатыми ногами. Зато море вина.
Два мэна, друзья Наташи, никак себя не проявили, но Наташа была интересна: слегка картавит, бойкий характер, хорошо говорит. Она работает психологом, – но без большой саморекламы, как часто бывает.
Лёша хотел схлестнуть нас с ней – и заговорил об LSD. Но ничего не вышло: Наташа оказалась старой хипповкой, любительницей The Who, устраивала в Питере концерт Курехину с военным оркестром. Ей тогда было 17-ть. Знает Мочалкину. Она читала лёшин роман о попах. Вообще, она имеет отношение к патриархии, пишет что-то для них. Хабаровский епископ ее боится. В ней был определенный шарм, пассионарность даже. Она смела: скинула при всех майку, под которой ничего не было – купаться в бассейне. Впрочем, до бассейна не дошло: их уже ждало такси. Завтра все трое улетают в Москву.

Я встал около 12-ти и стал шпатлевать, наплевав на просьбы Волшебного помощника: мой дом, что хочу, то и делаю!
Позвонила Оля С. и рассказала, что умер Сергей, ее экс-муж: цирроз и кровоизлияние в желудок, которое врачи не смогли остановить... Вера (их дочка) перенесла спокойно…
Волшпом появился около 4-х, стал молча работать. Потом грубо мне ответил – и я указал ему на недопустимый тон. Он долго извинялся.
Кончили опять обедом, в котором я как всегда был поваром. За весь день я на десять минут уединился около бассейна: нырнул и позагорал. А день был жаркий, 30. Поэтому вечером я решил идти на море. По дороге встретил Ксению. Она дала свой местный номер телефона и пригласила в гости: они с Олегом сняли жилье на второй линии.
Я спустился на камни, правее мыса Лермонтова. Тут никого, а море – выше всяких похвал. Небольшая волна. Проплыл через грот, смотрел на Фиальт в заходящем солнце: огромный оранжевый авианосец. Полежал на спине. Последний раз это было в Индийском океане. Помедитировал на плоском камне.
Дома я искупался в бассейне и позвонил Ксении. Они ждут, к ним собираются Пузаны. Оказывается, они сняли жилье в «Доме мичмана», с фиолетовыми воротами за трехметровой стеной. Я знаю этот дом сколько здесь живу – и вот первый раз был внутри. Ребята заняли двухкомнатный «номер» на втором этаже, с большой верандой-балконом. Все хорошо, кроме того, что проход во вторую комнату – через дабл!
На балконе много места и хороший вид на море, но сильный ветер.
Пришли Пузаны с шампанским. Ксения сделала макароны и салат. Вместо бокалов – чашки. Ксения рассказала о героической борьбе в их квартире с нашествием крыс. Скоро ее вызвал к себе сын Тимоша – и как всегда надолго парализовал… Олег очень доволен, что попал в Крым. Он горит желанием рисовать: тут столько объектов, даже эта стена в винограде! И любуется луной в небе, постепенно клонящейся к морю. Говорил о церковной архитектуре, новом храме в Сретенском монастыре, откуда выгнали французскую спецшколу (в которой когда-то учился мой сын), Валааме, работе у Анисимова, Соловках, рОмане Лёши… Я сказал, что это, конечно, литература, но нужно редактировать. Хорошие диалоги, но конфликт отдает натянутостью. Вся проблема главного героя – в церковных педофилах и карьеристах. Своей вины у главного героя нет совсем… Я сравнил рОман с мемуаром Ромы Глюка.
И мы заговорили о самом Роме. Олегу кажется, что сан его испортил.
Говорили и смерти Сергея... Меня это цепануло. Нелепый был человек, но своеобразный: музыкант, зарабатывающий деньги корректором в издательстве, обладатель разнообразных знаний, торчок с многолетним стажем, дринчер с таким же стажем... Дважды он жил у меня в Крыму, один и с дочкой Верой. У нас были конфликты из-за алкоголя – но зла я ему не желал: безобидный был, в общем, человек…

Зрелость – когда человек добился точности и безошибочности всех жизненных движений. Вряд ли возможно обойтись совсем без ошибок, главное, чтобы – без «невынужденных», без суеты.
И еще: не надо притворяться, – не только перед другими, главное – перед собой.

Волшебный помощник вместо «ранья», как обещал, появился в час – и быстро напряг, бубня текст, что, мол, это я виноват, что ремонт идет так долго, и что я больше мешаю ему, чем помогаю…
– Ты разговариваешь со мной так, будто это я у тебя помощник, а не ты у меня!
– Так и есть, – бросил Волшпом.
– Нет, так не есть, есть как раз наоборот! Это я тебя нанял – и ты должен помнить о субординации. Поэтому я не намерен и дальше выслушивать твои замечания и наезды. Предупреждаю последний раз!
Дальше мы работали молча.
Андрей поработал два часа – и решил ехать, наверняка за травой. Выпросил у меня тысячу, будто за целый рабочий день. Обещал приехать через час – я не верил ни секунды. Поэтому предупредил его, чтобы после семи он не приезжал.
Лучше бы вообще не приезжал! Мне надоело останавливать его гоны и наезды. Работа с ним стала портить мне настроение.
И поехал в город – за новым мешком «ротбанда», шпателями, в банк ВТБ-24 на Ленина, снять деньги. А его уже нет. Оказывается, это был украинский ВТБ – и он ушел из Крыма. Мне посоветовали дойти до «Банка России». Мраморные полы и колонны – и пожалуйста: снимай, сколько хочешь! Поехал на Пожарова за таблетками для бассейна, 1100 р. ведро! Потом в «Новус», который тоже стал беднее… Заправился. Итого за день истратил 4 тысячи.
Дома бросился в бассейн, подтянулся на сливе и лег загорать. Пришел Олег и принес забытую мною сумку. Позвал к Пузану на пинг-понг. И я пошел, так как понял, что Волшебный помощник уже не приедет.
Я выиграл четыре партии подряд. В перерыве и после матча курили. Пузан принес водку с соком, а Яна – омлет с овощами и итальянскую кукурузную кашу «поленту» с сыром и специями. Олег покурил, но пить отказался: он хочет пойти с Ксенией снимать окрестности. Решили, что завтра все вместе прогуляемся до Георгиевского монастыря…
Яна пьет вино и говорит, что боится Гришу – и не считает его своим сыном. Без Пузана не поехала бы к нему в зону. И вдруг капризно заявляет, что не любит Андрея и не придет к нему ночью… Пить ей не надо…
Я сходил к себе за сыром и курткой, Яна ушла спать, ушел Олег – а мы с Пузаном продолжили разлагаться. Допили бутылку водки. Выпили чая. Говорили о рОмане Лёши, знакомых людях, живых и покойниках… Удобно иметь за плечами долгую жизнь.
Дома я обнаружил письмо от Мангусты. Она, наконец, сообщила, куда переехала, но так темно, что я не сразу понял, что это тот же дом, в котором она жила последний год, но другая его часть. То есть это дом «лендлорда», как она зовет хозяина, с которым у нее какие-то странные отношения… И что она зареклась на несколько лет читать по-русски…
Я стал «жаловаться» в ответ, что угораздило меня затеять ремонт! И по деньгам это как-то все больше. А началось все с того, что я решил выкинуть старую мебель… Притом что ремонтировать, по-настоящему, надо весь дом! За три с половиной недели в Крыму я был на море четыре раза. Так я «отдыхаю». Впрочем – от чего? Но, в целом, все хорошо: между реанимацией дома-участка и ремонтом я успел написать картинку… «В общем, живу очень незамысловато (и этому рад). И настроение странно ровное: будто в этом году со мной должно случиться что-то хорошее…»

Я встал около 11-ти, сделал зарядку, залез в бассейн – и тут приехал Волшебный помощник, да не один, а с девушкой Алиной. Очень симпатичная, с гривой белых растаманских косичек.
– Бассейн, гамак, – что еще надо для счастья! – сказала она, оглядев участок.
…Волшебный помощник рассказывал о ней пару дней назад, но я слушал невнимательно. Запомнил, что она учится на психолога и знает, кто такой Тотлебен, и что нам было бы о чем поговорить. А он (Волшебный помощник) – так, со стороны слушал бы, кайфуя от «книжек»…
Когда вчера Андрей сказал, что завтра придет с девушкой, о которой он рассказывал, во мне  что-то екнуло: в моем положении всякая девушка до некоторой степени опасность. А уж красивая… Я надеялся, что она такой не окажется. И был приятно удивлен…
Я показал ей картинки. Ее заинтриговал ракурс «Женщины в черном платье», почти со спины, и она решила, что я люблю такой – найдя в моей комнате еще одну картинку с похожим ракурсом. Заметила «Ёбург» Иванова – и спросила, не оттуда ли я? Ибо сама как раз из-под Екатеринбурга. Но живет и учится в Питере... Ей интересно, откуда в доме вода – и я пошел показать ей бак и насос. И все это за пять минут.
Она действительно учится на психолога, точнее на психоаналитика, притом что у нее уже есть диплом электро-механического питерского института…
– Хотя я не могла бы проложить электрический провод, – смеется она.
Кончив вуз, она поняла, что не хочет работать по профессии… Она была похожа на хиппи, во всяком случае, «людей с Холмов», то есть людей моего круга, никак не круга Андрея. Лишь ее накрашенные ногти меня смутили. Меня она называла на «вы», хотя я просил это не делать.
Я заговорил о психологии, Юнге, Яломе, Франкле – которых она знает, помнит даже название главной книги последнего. Ей интересна психология детей (в связи с проблемами в семье, в которой она живет) – и я посоветовал читать Пиаже. При этом я мазал шпатлевкой проем двери. И она тоже захотела чем-то помочь, стала спрашивать у Андрея советы. Ей интересно – в какой цвет будет выкрашена комната, как быстро сохнет шпатлевка и каким слоем ее надо класть – и даже попросила дать ей пошпатлевать. И Андрей доверил ей счищать неровности стены. И она счищала – и вся измазалась… Что у них общего? Она немного похожа на «беспокойную Анну» – и я бы с удовольствием ее порисовал.
Удивилась, когда я стал делать подкос двери: неужели я и это умею? От изумления снова перешла на «вы». Я признал: умею, хотя и не так качественно, как Андрей. Это его обрадовало.
Она курит траву, комплексов у нее нет. Почему-то мне показалось, что ей приятно быть рядом. Такие вещи чувствуются: люди подбираются поближе к тем, кто им нравится. Может, Андрей создал мне хорошую рекламу? Нам действительно было бы о чем поговорить, если бы Волшебный помощник ограничился тем, что познакомил бы нас и исчез.
Но, увы…
В доме не было света, поэтому мешали раствор вручную, и Андрея это парило. Он замазывал какие-то ненужные нюансы, но не то, что просил я. При этом сыпал тысячью слов в минуту – почему он должен делать именно так…
Через час работы Андрей засобирался на встречу с друзьями. Мне же пора идти со своими на Георгиевский пляж.
И тут Андрей попросил денег. Я удивился: я же дал ему вчера тысячу за два часа работы. Да, вчера, пока я был у Пузанов, Андрей приехал и проработал еще около часа (я понял это уже утром), но это явно не стоило тысячи, даже с учетом сегодняшней работы.
Он вытащил какую-то заготовленную бумажку с расчетом работы, но я даже не стал смотреть. Он знал мои расценки, он согласился на них… Андрей стал наезжать, мол, я его кинул, обманул, «как всегда»! Я дал ему 250 рублей и попросил больше своим обществом не беспокоить.
Друзья давно меня ждут – и были свидетелями нашего бурного прощания.
Потом утешали дорогой, особенно Яна. Красивый путь, прекрасный жаркий день. На Георгиевском пляже пили пиво, я дважды плавал за скалу Крест, один и с Лёшей. Незаметно провели три часа. На пятичасовом пароходе поплыли в Балаклаву. На борту оказалось несколько интересных девушек…
В Балаклаве выпили четыре бутылки холодного белого вина во дворике маленького грузинского кафе. Яна возбужденно рассказывала, как «Уминыч», настоятель Хохловского храма, воровал для нее зимой елочные игрушки…
Следующей остановкой был широкий парапет маленькой улочки, недалеко от памятника Леси Украинке на площади 1 Мая, куда Яна вызвала большое такси. Оно было обещано через сорок минут. Опять пили вино, глядя на стену и ворота еще куприновских времен. Балаклава может быть всякой, в том числе приятно старой… Вдруг Яна снова заявила, что не любит Пузана, и он «ничего не получит». Пузан спросил: для чего она это сказала? Она не знает, уединилась с Ксенией и стала плакать.
А я был как-то всему рад и спокоен, единственный тут без пары…
Ночью я думал об Алине. Она запомнилась – как что-то редкое в моей жизни: красивая, умная девушка. И я все присматривался к ней, желая понять, насколько она красива, что есть в ее лице, насколько серьезно сходство с «Анной»?..
Да, возможно, Андрей создал мне хорошую рекламу – и такой облом! Ну, и для меня: и комната не доделана, и Алина исчезла. А мог быть интересный сюжет.
Хотя… Зачем? Снова приспосабливать себя под другого человека, зависеть от него, мириться с его недостатками, убеждая себя, что и с этим я справлюсь… Зато при встрече с ней я сразу стал напрягать память, чтоб не ударить в грязь лицом. Хотелось понравиться. И, кажется, удалось.
Но, видно, не судьба.

Приятно сознавать, что я свободен и все девушки мои! Хотя бы в воображении. И я могу, не испытывая угрызений совести, любоваться ими, увлекаться, даже влюбляться, если на то будет моя монаршья воля. Прежде я мог восхищаться ими лишь «бескорыстно», ныне двери сюжетов широко распахнуты. Мне пока довольно одного этого факта...
…Или я скромничаею, забыв про сюжеты, полусюжеты и четвертьсюжеты? Но даже если все ограничивается одним созерцанием – это тоже свобода, пусть иногда бросает в жар от «ускользающей красоты».
В прошлом году в Крыму была интрига: две женщины боролись за меня, периодически сватая меня друг другу. Притом что одна из них пыталась остаться верной данному слову – и «устоять» (что ей успешно удалось). А у другой тоже был какой-то возлюбленный, от которого она сбежала в Крым… Сейчас не было никакой интриги. Или лучше без ложных интриг? Лучше!

Я договорился со Светой о путешествии в Судак 14 июля. Я сообщил об этом Лёше, но не заметил прежнего энтузиазма. С прочими еще сложнее.

У меня никогда не было герлы – молодой, здоровой, без детей, с которой можно было бы путешествовать – по жаре, в горы. Чтобы она при этом была умной, образованной, с нормальным характером, терпеливой, любознательной и смелой. Пеппи похожа на такую, да не моя. Позапрошлогодняя Даша была совсем юна...
…Кажется, я впадаю в обычную мужскую ересь – мечту об идеальной женщине, которая и с этой стороны хороша – и с той. И достойна такого чувака, как я…
Давно жду – не попадается. К тому же она должна возникнуть как-то сама, «из ниоткуда», как Мангуста…
Чего было бы проще: не ссориться с Андреем, ближе познакомиться с Алиной… Но «политика» во мне ноль. К тому же, если ее устраивает Андрей – что-то с ней не то. И было бы уже смешно, если бы Волшебный помощник добыл мне еще и «невесту». По сказке – самое оно, но по жизни – уже перебор.

С утра небольшая шпатлевка и грунтование комнаты. Пошел на море. Первый раз спустился по восстановленной каравелльской лестнице. Кто-то совершил строительный подвиг. Я ушел по берегу направо, в наше любимое с Лесбией место… Теперь здесь парочка совсем молодых людей, еще и одетых. Море почти тихое и удивительно теплое. Оно сладко ласкало…
Тем не менее, настроение было нервное. Может быть – погода. Поэтому провел на берегу чуть больше часа. Дома бассейн – великое благо в такую жару. В шесть за мной зашел Олег: меня ждут у соседей, где отмечается «Петр и Павел» – и годовщина венчания. Я хотел было подарить им кипарис, но Яна отговорила от подарков. Попросила бутылку и инжир, который я собрал с Олегом.
…У соседей все еще готовка: в доме и на мангале. Лёша сидел в беседке с компом и редактировал сайт жены, ухудшая (!) качество фотографий с ее картин: чтобы никто не спер и не напечатал, – как объяснил он. Говорили о продажах в Америке, отличиях художественного рынка. Я рассказал о путешествии в Судак в понедельник. Лёша в раздумьях. Олег – в отказе. Я и не сомневался.
Я упомянул известную сектологическую книгу экс-хиппи Дворкина. Православные неплохо его знают: ныне он чтец в Хохлах, у Уминского. Говорят – зануда. Не пустили его на Фиолент, когда он был в Севасте и хотел приехать. «Хитрый еврей», – дали ему характеристику.
Собравшиеся уговаривали меня поиграть на гитаре, но я отказался. Пил вино, ел многочисленные закуски, курил трубочку. Лёша маньячит со своим смартфоном, как мы ни уговаривали бросить это. Поэтому оперативно узнал, что умерла Новодворская. И я вспомнил, как сидел с ней у костра на баррикадах в 93-ем у Моссовета...
Приехала на машине Женя Т-ва, сотрудница Бороха в его архитектурной фирме. Стояла на переправе 30 часов! Полная, разговорчивая, лихо пьет. Когда-то занималась археологией и теперь собирается посетить знакомых археологов, что-то роющих в Крыму. 
Лёша позвал людей в мой дом на полуфинал чемпионата мира по футболу. Но никто не пошел. Посмотрели вдвоем «Голландия – Бразилия». Это веселее, чем «Аргентина – Нидерланды». Все надеялись, что Бразилия реабилитируется – но она проиграла 0 – 3. И это у себя дома. Бедные бразильцы: что у них было, кроме футбола?
В почте новое письмо от Светы. Написала, что я буду жить в доме Аделаиды Герцык! И всего за 150 р. в день. Когда я рассказал об этом Лёше, он склонился к поездке…

Жизнь с Лесбией уже кажется архаикой, чем-то отдаленным, почти доисторическим. При этом я не забываю ее, ту жизнь, – словно хорошо запомнившийся фильм.
Как когда-то тяжело, мучительно, невозможно мне было вырваться из той «парадигмы»! И вот эта «парадигма» преодолена, стала воспоминанием.
И пусть никто, кроме Лесбии, лучше мне не подходил и, может быть, не подойдет – я должен был вернуться к свободе, я должен был испытать что-то еще, с другими женщинами или без всяких женщин. Потому что и то и другое интересно.
Но теперешняя Лесбия – я вообще не узнаю этого человека! Это новая Новодворская вместо умершей. И кто-то еще говорит, что люди не меняются!


***

…Я давно знаю Лёшу, причем с разных сторон, но почему-то думал, что американский опыт изменил его...
По дороге в Судак у нас было две остановки: в Солнечногорске, где мы ели в столовой (за копейки) и купались в море, и под Морским, где мы только купались. Пустые пляжи, раскаленные камни, теплая вода. Лёша хлестал пиво, и я надеялся, что ему хорошо…
В горах висели тучи – и Лёша предположил, что в Судаке нас ждут затяжные дожди – не вернуться ли, не свериться ли с прогнозом погоды? Но дождь в Крыму летом короток. Он и с этим спорит.
– «Я рай представляю себе, как подъезд к Судаку», – вспомнил я стихотворение Кушнера, въезжая в этот славный городок…
На улице Гагарина 49 нас встретил пожилой, но корпулентный дядечка Федор – со страшным, но приветливым лицом. И отвел в предназначенный дом. Дом, якобы Аделаиды Герцык, несколько удивил: в недавние времена он был, очевидно, масштабно перестроен и ныне напоминал «гест-хаус». На самом деле, тут был не один, а целое каре домов в несколько уровней вокруг общего двора, с лесенками, двумя или тремя кухнями и санузлами, прихотливо разбросанными по территории и рельефу. Был даже небольшой бассейн и сауна. Пространство перекрыто навесами, прохладная аккуратная плитка, деревья, тень, хорошая работа с деревом. Есть тут и как бы летний холл со столами, креслами и телевизором, а у одного из предложенных нам номеров – персональный достархан. Федор, рекламируя этот номер, напирает на то, что: «полежите, покурите»…
– Было бы что курить! – бросил я.
– Тут до вас жила пара на вас похожих, так после них остался пакетик… Куда же я его дел? – сказал Федор и стал комически хлопать себя по карманам…
Две кровати, столик, шкаф, маленький холодильник. Есть небольшой кондиционер и wi-fi. За все – 400 р. на двоих! Очень умеренная по местным меркам плата (в связи с особой исторической ситуацией – как объяснил Федор). А Леша ворчит, что много, я обещал – 300…
– Мы переплачиваем по 50 рублей, Лёша! Бутылка пива!
– Три бутылки!
– Ну, три бутылки!..
– А три бутылки – это уже что-то, – бурчит он.
Тем не менее, согласился. Хотел тут же и залечь на диване, мол, устал (от чего?). Впрочем, он готов ехать на винзавод в Солнечную Долину. Это притом, что в Веселом мы уже остановились у винного магазина и взяли два с половиной литра. Я предложил прогуляться до моря. Он поворчал, но пошел…
Лучше б я пошел один! Всю дорогу Лёша методически ныл, как ему все противно: дома, люди, шум, заведения… И как он устал, а я его тащу… Лишь столовки с дешевым ценником привлекли его. Вообще, я не щажу его, не снисхожу к его многочисленным болезням…
– Как с тобой тяжело! – откровенно сказал я.
– С тобой тоже! – вернул Лёша.
Но я же знал, что он такой! Я отказал Жене Т-ой, которая готова была ехать, еще и на своей машине, – не зная, как она себя ведет, как ходит по горам. А мог бы поехать один. Поэтому теперь сдерживал себя.
Пляж, полный народа, привел Лёшу в ярость. Я предложил пойти налево, до его конца, упиравшегося в мыс Алчак. Там иссякли толпы, зато на берегу у ручья сидела пьяная компания «пролов» (как этот тип людей назвали в моей молодости). Лёша решил, не ходя далеко, разместиться на камнях по соседству, – почти под табличкой, что в этом месте в Гражданскую войну расстреляли белых офицеров, в том числе графа Р.Р. Капниста. Я с трудом уговорил его пойти дальше. Второй раз приземлились недалеко от рыбаков и рыбачки, у которой я стрельнул сигарету. Вино, сыр, море, судакская бухта с силуэтом гор и генуэзской крепости. Меня все радовало, я вообще стал как-то радостнее смотреть на жизнь. Да и как мне не радоваться – после двух недель ремонта, после непростой дороги на сверхненадежной машине… К тому же в Судаке нашлась прекрасная вписка. Но Лёше это не объяснить.
Я созвонился со Светой. У нее дела, сегодня она встретиться не может. Посоветовала пойти на мыс Алчак, где мы и сидели. Сидели мы рядом с тропой, по которой туда и сюда ходили люди пляжного вида. Лёша милостиво согласился пройти по тропе – узнать, что там такого примечательного? Тут все было примечательное, ибо это начало диких мест, камни, скалы, деревья. Красиво – но не для него.
– Ты вот восхищаешься, а меня не впечатляет. У нас в Орегоне то же самое, но лучше!
– Особенно генуэзских крепостей много…
Лёша дошел до конца удобной тропы и отказался идти дальше.
– Я движусь путем Пузана, – оправдывается он.
– Что это значит?
– Годы берут свое, надо щадить себя…
– Ты не забыл, что я старше тебя?
– Ну и хорошо, я же тебя не осуждаю. Твой путь тоже имеет право на существование.
Ну, спасибо! Для меня избранный им «путь» – что-то очень скучное…
Я пошел один – и увидел крокодилью морду Меганома в закатном солнце – и дальний край пляжа у Капселя, пепельно-зеленый складчатый берег с небольшими курганами и Эчкидагом (если не путаю) на заднем плане.
Я прошел бы и дальше, но вернулся, чтобы не бросать Лёшу. Но Лёши нигде нет. Я искупался в спокойном море между скалами, прямо под стеной Алчака, залитой розовым вечерним светом. На другой стороне бухты – крепость, гора Сокол, горбатый силуэт мыса Караул-Оба. Я продолжаю быть радостным, каким никогда не был, когда ездил с Лесбией. Лёша портит кайф, но я пока терплю… Главное, что я не могу его найти. И лёшин мобильник не отвечает.
Я вернулся в город, зашел на второй этаж столовки на Таврической, которая понравилась Лёше. Его нет. Пошел домой – а навстречу он, собственной персоной, с пол-литровым стаканом пива в руке. Лёша извинился: у него поехала крыша, он понял, что ему нужно что-то выпить и съесть. А мобила, разумеется, села.
– В той столовке я был и убежал с ужасом!..
Зато он нашел другую, в которую позвал и меня. Цены здесь смешные: любое блюдо – 30 рублей. Я взял картошку и греческий салат. В соседней пиццерии, по наколке Лёши, купил пива. Обслуживала девушка, похожая на Пеппи. Очень вежливая, хотя работает, наверняка, за копейки. Оставил ей хорошие чаевые. По дороге домой мы зашли в магаз с отличным кондиционером, аж зябко. Купили сыр, печенье, чай. Манифестация белья на балконе дома – рядом с задним входом в наш «гест», – радует меня своей пестротой и классичностью. А Лёшу опять раздражает.
В «гесте» на достархане бурный спор под вино – об Украине, политике, – на фоне новостей по ящику в зале-холле. Я говорил, что Украина – пример альтернативной истории, воплощенной в реальность. Для Лёши в России все разрушилось, полная катастрофа, он ссылается на Кагарлицкого, Я бью его Хантингтоном.
– Я не понимаю, почему падение народонаселения должно свидетельствовать об упадке? – воскликнул я. – Чем примитивнее и традиционнее страна, тем выше рождаемость.
Лёша заговорил про «Русскую идею», которая для него загадочна.
– Для меня – ясна… Россия, в отличие от Европы, вобрала в себя и Восток и Запад, она знает оба языка... Россия из всех стран имеет самое большое количество политических соседей, чьи историю, политику, особенности она изучила… Россия за свою историю получила огромный опыт и знания, в том числе очень трагический опыт и знания…
Лёша начал про «Третий Рим», имперский синдром… – но это устойчивый мем, используемый больше критиками России, чем теми, кто реально делает ее политику. Россия уникальна и интересна и без «Третьего Рима»… И про то, что никакое большинство в России никаким ура-патриотизмом не заражено, это очередная утка, распространяемая современной демшизой. Большинство – совершенно нормальные и адекватные люди. Они просто (наконец-то) научились быть такими же умеренными патриотами, как те же американцы или французы.
– Но у нас это считается подлостью и преступлением! И т.д.
Я бросил пить вино и перешел на чай, бегая за ним в одну из незакрывшихся кухонь. В ней уже не горел свет – а мы все спорили.
Душ был похож на улучшенный ланкийский, зато в номере был кондиционер, который худо-бедно холодил. На Ланке таких глупостей не было. Вообще, сравнения с Ланкой самые прямые, в том числе по ценам. Но здесь, на достархане, в южной путанице лестниц и уровней, мне нравилось больше…

Мы встали в начале 9-го. Сперва Лёша сообщил, что у него разболелась спина. Потом – что он не может сразу есть, лишь через час после сна и выпив литр минеральной воды без газа, как научил его Рома Глюк. Но воды нет: он так вчера устал (по моей вине, разумеется), что забыл купить ее (в отличие от вина)… На лице написана досада и мука, словно он вот-вот умрет, и не делает это только из благородства, собрав все мужество…
Пока он лежал с ай-фоном на диване, я сделал упражнения и созвонился со Светой. Она встает в шесть – и давно ждет моего звонка. Я извинился и предложил подъехать к ней.
– Нет, встретимся на автостанции, в 10-ть, – строго сказала она.
И мы пошли во вчерашнюю столовую, где Лёша заказал лагман с гречкой, а я – блинчики с творогом.
Потом Света перенесла встречу на Алуштинскую улицу, по дороге к которой я заблудился. В конце концов, решили встретиться там же, на автостанции. Она будет в белой шляпе с большими полями, с рюкзачком, – услышал я по телефону.
В белой шляпе здесь никого нет. Поэтому Лёша ушел в кассу автостанции: узнать, как уехать отсюда раньше и без меня (бунтуя против моей «деспотии»).
Света нашлась на другой стороне площади, в тени акации. Она оказалась в синей шляпе – и обругала нас за то, что мы заставили ее ждать. Ей по виду за 50-т, черты грубые, но выразительные, рост невелик. Платье, босоножки, действительно маленький рюкзак. Суровые, мужские руки.
– Я услышал по телефону: «белая шляпа».
– Белая и синяя – звучит похоже, – издевается она.
Впрочем, назвала меня «настоящим хиппи» – за мой вид. Хоть и видела фото в ЖЖ, но такого не ожидала. И машина у меня соответствующая.
По дороге к Меганому она спросила: есть ли у меня собака? Заявила, что понимает, почему я стерилизовал девочку. Мол, потому же, почему она – мальчика.
– Вот уж не поэтому!
Она спросила Лёшу про его профессию. И он ушел в несознанку: мол, связан с работой на патриархию...
Мы подъехали к самому концу урочища Капсель, на пляж «Меганом». Да, здесь тоже пляжи, причем песчаные, но не такие забитые и банальные, как в Судаке. Лёша забыл лекарство от живота – и сперва помчался в аптеку, которая оказалась закрыта. Хорошо, что у Светы нашлась но-шпа в специальном пузырьке.
– Вижу, вы – подготовленный человек, – сказал я, налаживая контакт.
– Да. Но неорганизованный. И непунктуальный, – призналась она.
Мы миновали машину белорусов – с белорусским флагом над их небольшим лагерем. Белорусы проехали через Украину совершенно нормально, машин мало, очень удобно…
Лёшу она надоумила жевать синюю глину на берегу, мимо которой мы проходили, типа – та же «смекта». И Лёша жевал и хвалил – и заставил попробовать меня. Мы поднялись от моря по склону, где началась негустая зеленка. Расписанные растаманами камни привели к одинокой палатке в фисташковой роще. Первые голые люди на берегу.
Света идет впереди, рассказывая о растениях и горных породах. Про местные растения она, кажется, знает все: серебристый лох, каперсы, чабрец, шалфей, аспарагус, эфедра, скумпия (париковое дерево), дикая слива и фисташка, синюха, асфоделина – и даже какая-то ясколка Бибирштейна!.. Все пахнущее, включая полынь, она дает нюхать, и я жалел, что запах нельзя сфотографировать. Стала есть алые ягоды эфедры – и я последовал ее примеру. У каперсов, с красивыми, приятно пахнущими цветами, она обрывала бутоны-шишечки, которые потом засаливает, как огурцы. Но вообще говорила мало – и шла с невозмутимым достоинством и снисходительностью человека, выполняющего свой нелегкий долг.
Море спокойное и манящее, особенно когда смотришь сверху – на симпатичный пляж в маленькой красивой бухте.
– Гравийная, – сказала Света.
Она показала нам на поднимающуюся вверх голую, коричневую, изрытую большими и малыми оврагами долину и гору с рядами камней, напоминающих Демерджи. Она назвала это место «долиной бедлендов».
– Из «Маугли»…
Тут две породы: рыхлая, сыпучая, «бедлендовая» – и твердокаменная, монолитная, напоминающая бетон, которую она зовет «конгломераты». Рыхлая от воды эрозирует и принимает разные формы. У Светы для всего свои названия, например, группу скал, размытых в тонкие высокие лопасти, которые напомнили мне корни гигантского яванского миндаля, она назвала «монахами». Она такой же автор местной топонимики, как я на Фиоленте.
Купались мы на следующим пляже, у «акульего плавника», – скалы, действительно напоминающей плавник акулы, торчащий из воды. На берегу несколько палаток, голый длинноволосый мэн, его голая подруга и симпатичная полуобнаженная герла с удивительной улыбкой. Чистая теплая вода. Я плыл, глядя на горные массивы Меганома, – и был в отличном настроении: осуществляются все мои мечты. Я сообразил, что заодно воплотил и то, что шесть лет назад написал в своем ироническом «переводе» стихотворения Йейтса – про Фергюса…
Я поплыл к акульему плавнику. Хотя это оказалось долгой затеей, но я велел себе не проявлять слабость, как быстро сдавшийся Лёша. И уселся на нем – задом на острые камни. Вместо Лёши ко мне приплыла Света. Оказывается, она никогда сюда не плавала. Плавает она странным способом, едва не по-собачьи, поэтому очень медленно…
Устало выбрался из воды на берег, под жаркое солнце. Герла «с улыбкой» поздоровалась со мной – и тоже пошла купаться. Красивая молодая грудь. Света успела «пообедать»: кальмарами и каперсами. Засоленные каперсы оказались вкусными, почти как оливки. Она не ест мясо с 86 года, – сообщила она.
Я очень люблю эти красивые пустые пляжи. Жара и море ласкали и расслабляли. Еще раз искупались – и все же пошли дальше. Я беспокоился за Лёшу, но он шел вполне мужественно. Света привела нас к «капищу», такому маленькому Стоунхенджу – с «индийским» алтарем. Рядом – круглое сооружение с печкой, камни расписаны в том же индийско-растафарианском духе. Даже большие: не лень же кому-то было тащить краски банками! Навстречу шли и здоровались люди. Некоторые говорили привычное «доброе утро», подходящее к любому времени суток. Попалась девушка с маленькой сумочкой на длинном ремешке поперек голой груди, с повязкой на бедрах. «Гогеновская дикарка» – назвала ее Света.
Света идет спокойно и уверено, чувствуется большой опыт. Лёша, наконец, признал, что тут «почти как в Орегоне», но – «хуже, чем в Калифорнии», в которой он не был. А я – был, и ничего подобного не видел. К тому же – холодное море (Тихий океан). С чем Лёша согласился. Поэтому позвал снова купаться. И мы спустились на последний пляж перед большим подъемом. Пляж был совсем маленький, среди здоровых камней и прибрежных скал. Чистейшая, спокойная и очень теплая вода. Я доплыл до большого камня с вылизанной морем одной стороной, в то время как другая напоминала качественный естественный бетон, «конгломераты». Позагорал, прыгнул с камня в море. Каждый купался сепаратно. Едва я вышел из воды, на берег спустилась симпатичная молодая девушка и сказала мне «привет», как старому знакомому. Я был удивлен и тронут, хотя тут со мной все здоровались, как со своим. Она ушла куда-то в камни, в тень, где и пропала. Еще тут имелась спящая в тени пара, палатка без признаков жизни и натянутый тент, с пустыми матами под ним. Это было идеальное место, о котором можно лишь мечтать, – как Инжир в его лучшие годы, пока к нему не стали массово плавать на лодках.
Лёша напомнил про время, мол, не успеем в Солнечную Долину на винзавод.
– Ты маньяк!
– Нет, это просто ты отвергаешь традиционные ценности! – возразил он.
Последнее третье купание – перед подъемом на главный из трех мысов «Большого Меганома». Уже полпятого. И тут Лёша заявил, что у него заболел живот, что ему надо поесть, но то, что было у Светы, ему не подходит. Он выпил своего мезима и ее но-шпы – и стал добиваться: сколько идти назад? И сколько через гору вперед, как мы собирались? Света сказала, что примерно одинаково, около трех часов. Это плохо для него во всех отношениях: из-за живота и из-за винзавода, который уже закроется. Но делать нечего, и он идет с нами в гору.
Подъем крут, метров 150, если не 200.
– Ничего особенного, – сказал я Свете наверху.
Отсюда открылся очень хороший вид на берег, скалы и горы. Для удобства имелась скамейка. И здесь же, ниже, – маяк, который занесен во все мировые реестры, единственный в Крыму, как сообщила Света. И я пошел к нему, в одиночестве: Света уже там была, а Лёша отказался. По дороге мне попалась какая-то бетонная руина советских времен.
Маяк стоит на самом краю мыса: белый, маленький, коренастый, напоминающий шахматного слона. Увы, я здесь не один: к нему привезли туристов на газике. Молодая мать дрючит свою раскапризничавшуюся дочку. Симпатичная, но уже с признаками целлюлита. Но главное – переполненная плебейской раздражительностью, не владеющая талантом сдерживать себя. А когда-то тоже была чьей-то мечтой и «принцессой». И в этих куриц превращается практически любая женщина, стоит ей выйти замуж и родить. Как это скучно…
И побыстрее пошел назад, в гору, чтобы не задерживать Лёшу. Но его уже нет: он попилил один вперед, в указанном Светой направлении. И так бодро, что нам за ним не угнаться...
– Идти к этому домику? – спросил я, показывая на строение на горе.
– Да, – ответила Света.
– Отлично! – храбрюсь я, словно все это не стоит труда.
Я был не прав. Подъем по дикой жаре, еще метров на 150-200, очень утомил. То и дело я останавливался, пил воду, отдыхал на солнцепеке – и заставлял себя идти дальше. Света хоть и отстала, но шла спокойно, ровно, без малейших признаков усталости, без единой эмоции на лице.
Наверху я думал найти отдыхающего Лёшу, но его нет, он вообще исчез. Отсюда, с верхушки Меганома, виден Эчкидаг и даже Карадаг. Красивые пластичные пейзажи, море справа, море слева, ряд белых ветряков – по обрыву горы, синие поля шалфея… Оказывается, мыс в свое время был закрыт как военный объект – и Света боится, что его снова закроют…
На вершине Меганома, сразу за военной частью, свернули на крутую тропинку. Тут Света стала задавать вопросы про мою профессию. И про профессию Лёши. Она думала, что мы едва знакомы, исходя из манеры нашего общения… Я тоже стал задавать вопросы. Света изначально оказалась вовсе не крымским жителем – и вообще музыкальным работником, преподавала теорию музыки и сольфеджио в провинциальном украинском городе. В Крым она переехала в 2002-ом, с мужем – который скоро оставил ее и перебрался к сыну в Канаду. А она осталась. И стала экскурсоводом.
Она спросила про мои завтрашние планы. И я предположил, что завтра Лёша со мной никуда не пойдет...
Тропка попетляла среди деревьев и превратилась в неприятную, крутую сыпучку, на которой мои босоножки стали натирать ноги. Зато некоторые виды очень хороши: на окружающие горы и «бедленды», складки и щели. Света шла мужественно и бесстрастно, а я был уже на полном издыхании. Спуск показался хуже подъема. Вышли к берегу снова у машины белорусов. Сейчас желания болтать не было совсем, лишь купаться. Грязное море с отвратительным каменистым заходом – какой контраст с теми пляжиками, где мы недавно купались! Но и такому я был рад. Вода давно кончилась – и все мои мечты – о воде, как в больнице. Я купил ее в ближайшем кафе. И напиток для Светы. Лёшу мы нашли в другом кафе – рядом с машиной, как я и ожидал. Он уже поел, выпил пива – и оказался в хорошем настроении. Даже путь, который он сам нашел, ему понравился. Я удивлен его прыти. У него словно открылось второе дыхание – и теперь он готов ехать на винзавод…
– Нет, ты точно маньяк!
Но он аргументирует, что винзавод был одной из главных его целей: не Меганом, не Судак, не горы!.. Я спросил Свету: поедет ли она с нами? Нет, ей надо домой, к собакам. То есть, ее надо отвезти. В таком случае, мы однозначно опоздаем на винзавод. Что делать? Лёша смиренно отказался от винзавода.
Денег Света брать не захотела, и я предложил купить ей хорошую бутылку вина. Но она предпочла говядину для собак – и стала показывать мне их фото на фотоаппарате, пока я рулил по Судаку. Доехали почти до ее дома, где она приняла от меня 500 р. И нарисовала схему для моего завтрашнего путешествия на Караул-Обу: тропа Голицына, грот, мыс Копчик, таврские лестницы, можжевеловая долина, пик Космос, «холода»… Не очень понятно, но хоть что-то.
Ели в новой столовой на ул. Ленина, продвинутой по дизайну и комфорту. Я все не мог напиться. Зашли в супер за продуктами. Я купил сыра и пива. Вино покупали в другом магазине – у татар. Лёша неуемен: взял аж три или четыре бутылки. Потом на достархане он пил вино с колбасой, а я пиво под сыр. Слушали музыку на компе соседей, что сидели около кухни: Deep Purple, Dire Straits, Led Zeppelin, в мешанине… Когда у них все кончилось, и начался ящик – я включил плейер на своем телефоне. И Лёша снова недоволен: звуком, песнями… На этот раз почти не спорили: у меня нет сил. Лёша не расстается с ай-фоном, смотрит Фейсбук, пишет – и сообщает новости. Например, про катастрофу в московском метро. Сообщает новости и ящик: «Россия-24» передала, что ополченцы ДНР сбили еще один Ан-24 украинских ВВС на высоте 6 км – трофейной зенитной установкой. (Через день кто-то собьет «Боинг-777».)
Я пошел стираться и мыться. Мокрая ланкийская рубашка поместилась в кулаке. В номере я долго писал, пока не сломался. Лёша по-прежнему в своем ай-фоне…

На этот раз мы встали не в 8-мь, а в 9-ть. И так как Лёша мог есть только через час после пробуждения – вышли в столовую в 10-ть. Настроение у него как всегда скверное, а мне упорно все нравится, даже запах постиранного белья на заднем дворе. На улице Лёша стал жаловаться на жару, из-за которой он точно не пойдет сегодня в горы. Может, к вечеру. А до того – на винзавод. После завтрака он объявил это ультимативно. И я так же ультимативно это отверг.
– Я подчинялся три дня! И вот теперь ты тоже мог бы, – заявил Лёша.
– О каких трех днях идет речь? Один день была дорога, второй – Меганом, вот теперь – третий.
Он ответил, что, мол, в первый день я ЗАСТАВИЛ его идти на мыс Алчак, хотя он «реально» падал. Непонятно от чего? Он не вел машину, всю дорогу пил пиво… Но это я обсуждать не стал, резко прервав разговор. Лишь заметил, что буду выполнять то, что наметил и зачем я сюда ехал.
– Ты знал это, мы с тобой это обсуждали: и жару, и горы. Ты согласился. И теперь можешь делать, что хочешь. Ты – взрослый человек…
– Тогда я сегодня уеду, – сказал он.
– Как угодно.
Я сел в машину и поехал в Новый Свет. Я был резок, но я слишком долго жил с женщинами и детьми, чтобы терпеть капризы от мужчин. Я не мог побывать в этих горах, потому что это было не по силам моей компании, с которой у меня были личные отношения. Но с Лёшей у меня таковых нет (хвала Аллаху!) – и снисходить к его слабостям я не буду… Эти мысли отравили мне начало пути. Главное – я забыл купить воды. Я был в раздражении – и это было нехорошо.
Я оставил машину на платной стоянке (30 р/час) – и спустился почти до моря, где нашел начало тропы Голицына. На ней полно людей, цепочки экскурсий. Это не затмевает ровного моря, на которое смотришь как бы с высокого балкона: подо мной обширный залив, увенчанный горой Сокол, напоминающей ломаную пирамиду, дополнительно изломанную катаклизмами. Вид, обессмерченный в «Три плюс два». Симпатичные девушки украшают прибрежные камни.
Тропа привела меня в грот Голицына, он же – Шаляпина. Дети прыгают с высоких камней в море, языком втекающее в расщелину. Кажется, что две горы, как пьяные, упали друг на друга, образовав домик. Тут был винный склад упомянутого князя. Сохранились каменные конструкции – ячейки огромных винных сот. Потом тропа прыгнула вверх и привела в Синюю бухту, ограниченную длинным мысом Капчик. Тут уже купаются все подряд. Я забрался почти на самую вершину мыса – с сумкой, автопаратом, сумочкой с мобильным и кошельком на длинном шнурке (мой привычный ланкийский наряд). «Так некоторые энтузиасты и гибнут» – подумал я.
Всюду парочки и одинокие девушки. Пригласить бы такую в горы! Деву в горы возьми, рискни…
Попасть на Царский пляж с Капчика оказалось невозможным из-за обрыва. Дорога с деревянным ограждением шла через можжевеловую рощу. Над зеленкой возвышаются две красивые горы-скалы: Сокол и Коба-Кая (Орел). С другой стороны Капчика – мыс Чикен-Кая со скалами «Два монаха» – и пик Космоса на краю Караул-Обы. Это моя финальная цель.
Иссушающая жара, можжевеловый дух разлит в воздухе. А у меня меньше пол-литра воды…
Тропа привела меня прямиком назад в Новый Свет (к другому КПП). Я вернулся на мыс, ища проход, но его нет. Тогда я просто перемахнул через ограду и углубился в можжевеловый лес. Стволы можжевельника напоминали экспрессивные скульптуры: люди, рыбы, рабы, скелеты ящеров – из скрученных деревянных канатов. Нашел тропу к лощине, по которой спустился на Царский пляж.
Людей на Царском пляже, вопреки пророчествам Лёши, мало. У берега стоят лодки, катамараны, в море качается прогулочное судно, людям не велят прыгать с борта в воду. Море мелкое и чистое, искушающее. Но общество мне не мило: одна молодежная компания с пивом играет в карты и материться, другая жарит шашлыки, в третьей матерится седой мэн, орут дети, а женщины раздражающе некрасивы. Зато на берегу застыла красивая девушка-подросток.
У лодочника в пиратской бандане я узнал, как подняться к пику Космоса. Лодочник сам вспомнил о таврских лестницах. Я все же искупался на Царском и полез вверх, на Караул-Обу, вполне оправдывающую свое название. Сперва просто поснимать, а там и дальше – по местной тропе, прикрытой можжевельниками и соснами. Я встретил лишь одного парня, который забрался с пляжа повыше, просто так – и ничего не знал о таврских лестницах.
Красота, понятно, хуже, чем в Орегоне, но Лёши со мной нет, поэтому я рад и такой... Снизу, с Голубой бухты звучит мегафон экскурсоводов, несущих обычную туристскую чепуху. Здесь уже не живые, а мертвые деревья достигли запоминающейся выразительности. По крутому скальному ущелью я проник в заросшую можжевельником долину. Справа, решил я, и был как раз пик Космоса (это была ошибка). Слева скалы пониже, но остры и красивы, и к ним побежала боковая тропинка. Там, в новом ущелье средь скал и деревьев, я методом тыка нашел так называемую «таврскую» лестницу. Да не одну, а несколько. Они имеют определенный «дресс-код»: толстый человек тут не пройдет. По ним я поднялся на небольшое плато, откуда  уже по голому пузу скалы забрался на самый ее верх. (Это и был пик Космоса, как я узнал позже: не то 228, не то 245 м над уровнем моря.)
На краю скалы захватывает дух от высоты, обрывов, видов. Обозримо все побережье: Кутлакская бухта, Веселое – и дальше на запад. В другую сторону: Голубая бухта и Царский пляж, вытянутый белый Капчик, напоминающая трамплин гора Орел – и Меганом на горизонте, замыкающий перспективу.
Мне уже ясно, что путешествие удалось, и лишь очень мало воды – это моя единственная ошибка. Я позволял себе один-два глотка в полчаса. И тут позвонил Лёша. Он рад, что не пошел: через полчаса после моего ухода у него случился приступ с животом. Но уже прошел, и он хочет прогуляться на пляж Капсель, где его Гугл нашел винный магазин, филиал Солнечногорского. Может быть, поедет назад на пятичасовом автобусе. А, может, нет. Какие планы у меня?
– Поднимусь на Космос – и умру!..
– Хозяин – барин, – невозмутимо ответил Лёша.
Если не умру, то план на вечер: пойти к Василию Львовичу Бруни (внуку Бальмонта), а завтра – стартовать в Солнечную долину. И из нее – в Коктебель к Фокиной. Или – домой. Лёша решил подумать, что предпринять.
А я облазил все местные скалы, нашел еще одну «таврскую» лестницу. Моя дилемма: лезть на Космос (ошибочный) или нет? Он выше скалы, на которой я сидел, минимум на 50 м – и мне предстоит спустить и подняться, по жаре, без воды! Больше всего я ругал себя именно за воду (иначе у меня не было бы колебаний). Ибо все и так уже хорошо, я едва не счастлив, что побывал здесь. Но ведь я не прощу себе, что не доделал дело, не поднялся на самую высокую гору…
Я спустился в долину (Рая, по местному) и пошел к тропе, что увидел с вершины «Таврской скалы», как я ее назвал. Вокруг росли пирамидальные можжевельники – правильными, словно подстриженными, конусами. И низкая, выжженная солнцем травка-колючка.
Подъем под июльским солнцем был исключительным: назывался он – из тени в тень перебегая. То есть я взбирался метров на пять-десять – и прятался в тень можжевельников. Иногда один глоток – и снова вверх. Мне почти плохо, но я знаю, что невозможного нет. Это оправдалось: с горы (метров 300) открылись отличные виды на скалу, где я недавно был, и на то, что с другой стороны: Новый Свет, гору Сокол… Едва я успел все это снять – наполз туман, настоящие тучи, и все скрылось в молоке. Гора увенчана «стеной», одна сторона которой обрывалась абсолютно вертикально. По этой «стене» дошел до ближайшей к морю точки. Но видимость из-за облаков – лишь на море внизу и обрамляющие его скалы в заходящем солнце… И Лёша еще хотел идти в четыре! Что бы мы успели посмотреть? Плохо то, что вечером я хотел попасть к Василию Львовичу, а уже пять. Поэтому мне нужно срочно спускаться. Но по старому пути – неохота. Поэтому я пошел по сомнительной тропке с другой стороны горы, через зеленку – по направлению к Новому Свету. Тропка скоро исчезла, и я оказался на сыпучке, то и дело слегка срываясь и натирая ноги. У меня было несколько глотков воды на весь спуск. Физически я был на грани – и говорил себе, как женщина во время родов: never again! И тут сухая ветка сосны порвала мне рукав любимой ланкийской рубашки. А когда я сел ненадолго в тень, то обнаружил, что в промежности лопнули любимые ланкийские штаны…
В конце концов, я почти скатился на хорошо пробитую тропу. На ней я встретил туристов: двое взрослых с ребенком и с рюкзаками. Они поздоровались по-русски, хотя показались мне немцами. Наконец, я вышел в можжевеловую долину, по которой шли люди с Царского пляжа. Последний глоток воды я выпил, входя в поселок (через верхний КПП). И тут же недалеко стояла палатка с напитками. Я сполз на лавочку – с пластмассовым стаканом пива в руке, который я пил, как бедуин в пустыне, достигший оазиса… Этого допинга хватило для пути к машине – по вьющимся серпантином улицам в южной растительности. На выезде со стоянки мне насчитали 200 р. за шесть с половиной часов.
Притормозил у генуэзской крепости – из чувства фотографического долга. Оставил машину на углу Гагарина. Зашел в аптеку и купил детский крем – намазать сгоревший за день нос. И пошел во вчерашнюю столовую. В столовой созвонился с Василием Львовичем. Он рад меня видеть.
– Что принести?
– Арбуз.
Позвонил Лёше. Он шел из столовой. На пляже он не был. Прожект побывать у Василия Львовича не очень ему интересен.
– Буду думать, –  закончил он.
Я купил арбуз и бутылку массандровского «Саперави». Позвонил Свете – и рассказал про свой «героический» поход на Караул-Обу. Она объяснила, что в такую жару надо ходить не в горы, а в каньоны, к озерам и водопадам.
– Может быть, в другой раз… – согласился я.
Она извинилась за наезд из-за шляпы, мол, все испортила! Она, оказывается, восхищена мной! За что?.. Сказал, что тоже восхищен ею. И вновь поблагодарил за путешествие. И рассказал, что договорился о встрече с Василием Львовичем. Вчера по дороге на Меганом Света сказала, что у Василия Львовича диабет – «и кое-что похуже». Идти к нему она отказалась, сославшись на жену, которая ее не любит. Заранее простился и пригласил в Севастополь…
Лёша, просачковавший весь день, лежал в прохладной от кондиционера комнате, уткнувшись в ай-фон. На меня даже не взглянул. Я ничего не сказал и пошел в душ. По возвращению – Лёша все же обратил на меня внимание: объяснил, что что-то делал в сети, и у него не получалось. В который раз начал выспрашивать: а сколько Василию Львовичу лет, а что у него за дом? А интересно ли это?
– Ладно, я пойду, если ненадолго, – снизошел он.
Еще ему интересно: еду ли я к Фокиной? Нет, мне расхотелось: похоже, я удовлетворил свою тягу к приключениям и перемещениям. Ну, а Лёша точно поедет завтра в Севастополь: Сентябри надумали венчаться – у него. А ему скоро в Москву, нет времени. Притом что для венчания ничего нет, в  том числе храма.
Мы вышли в начале девятого – и Лёша сразу увидел дыру на моих штанах... Очень долго мы шли по Гагарина, Коммунальной улице (которую Василий Львович назвал «Ком-анальная» – за ее состояние) и по Восточному шоссе, где на остановке сидела овчарка с оборванным поводком. Лёша предусмотрительно перешел на другую сторону дороги, а я прошел мимо собаки и поздоровался. Она с удивлением посмотрела на меня своими волчьими глазами и ничего не ответила. Дальше нам попалась улица «Ашик умер»… Дорога поднималась все выше – к Алчаку, Судак оказался под нами. Красивое закатное небо над Перчемом.
Тропку к дому Василия Львовича мы нашли только после того, как тот стал кричать нам снизу. Собственно, тут на участке без ограды стояли три дома: один старый – с табличкой, что Лев Бруни, сын Бальмонта, приобрел его тогда-то – и здесь бывали такие-то знаменитые люди, другой новый, в процессе строительства, и, наконец, дом-кухня 49 года, где Василий Львович нас и принимал. Он гордится ей. В ней действительно было много колорита: сложенные из грубого камня стены, полки с висящими пучками трав, старая посуда и всякий хлам. В центре – огромный стол, заставленный едой, посудой и бутылками. Василий Львович был в майке, поверх нее – ксивник с мобильником. Ходил, опираясь на трехногую трость. Но сев в кухне за стол – больше не вставал. Его жена Инна Евгеньевна представилась как «Бруни» – и до некоторой степени соответствовала мужу: она сидела на другом конце стала, пила разбавленное вино, курила и вставляла реплики. Еще грела еду для нас и мужа.
Я подарил ему свою книжку со стихами. Он стал звать меня на свой д/р 24 июля. И налил знаменитой «бруневки», по имени изобретателя: горилки, настоянной на лимонной полыни, которой почти не осталось, по его словам, – в природе и округе.
Василий Львович спросил про Лесбию: где она?
– В Москве… Мы разошлись.
Он что-то слышал от Тани Кравченко. Жалеет:
– Вы были хорошей парой…
Он помнит, как мы с Лесбией шесть лет назад ехали за ним на авто из Солнечной долины в Судак, контролируя его смелое перемещение на скутере – после многочасового застолья...
Я рассказал о наших походах и удивился, что Василий Львович не знает, что такое «таврские лестницы». На два голоса они рассказали про Таню, их любимицу: она скоро приезжает, но будет жить у друзей под Морским. Поговорили о маме Василия Львовича, дочери Бальмонта – и фильме о нем (и ней), который я недавно посмотрел, об их родственниках в Америке и Франции. О Москве (у них квартира на Большой Полянке). Я спросил: общаются ли они с Ольгой Сергеевной (Северцевой), мамой Феди Погодина (наследницей дома Габричевского-Северцовой в Коктебеле)? Нет, они считают ее убийцей сына – тем, что рассорила его с Таней Кравченко, которая одна могла удерживать его от алкоголизма…
– Могла удержать, но далеко не всегда, – бормочу я.
Однако смерть сына не умерила ее активности: она все же достроила свой дом в Солнечной долине и живет там… И Василий Львович стал вспоминать, какая Ольга была в молодости. Он познакомился с ней тут же, в Крыму, ему было, типа, семнадцать  лет – и ей примерно столько же... Она была тогда очень красива...
Он рассказал про свое знакомство с Судаком и Крымом – еще до войны. Про свой первый приезд уже после войны, лет в десять, когда хотелось плакать от счастья, но он, «как мужчина», сдерживал себя.
Я спросил про местных татар: как они отнеслись к событиям?
– Бурчат…
Татар он знает с детства, все его соседи – татары. И у него с ними всегда были прекрасные отношения. Они-то надеялись сделать Крым татарским, меджлис заставлял и соблазнял их бросать насиженное жилье, хорошие дома – и ехать в Крым, который они надеялись отжать у Украины. И тут – облом...
– Поэтому бурчат. Но это такой народ: они любую вражду забудут ради выгоды.
Я спросил про строительство вокруг: не мешает ли шум? Василий Львович хвастается, что стал плохо слышать, поэтому его ничто не беспокоит.
К столу был приглашен внук Федя, красивый длинноволосый парень с высоким лбом. Он тут же присоединился к деду в плане выпивки. Василий Львович не только лихо пил, но и смолил одну за другой – сигареты без фильтра «СССР». Мы вспомнили СССР, и как наш хозяин пьянствовал в те славные годы. Один из раблезианский рассказов был посвящен походам в московскую пивную, когда лишь после седьмой кружки он первый раз шел по нужде. Он помнит даже имена-отчества барменов!
– Да как их забыть: такие люди, давали пиво в долг!..
Вспомнил и как заходил в эту пивную с маленьким сыном Лавриком, отцом Феди (ныне известным художником)…
– И папа до сих пор с ужасом это вспоминает! – смеется Федя.
– Все было на самом деле совсем не так! – спорит дед.
В редко возникавших паузах мне помогал Лёша, особенно когда в разговоре попадались имена общих знакомых из религиозной тусовки Михаила Ардова. А Василий Львович и с Баталовым знаком. Лёша, в конце концов, признался, что сам священник с двадцатилетним стажем – и он не верит в возрождение веры в России (о чем было заикнулся Василий Львович). Разговор коснулся «оппозиции» Бога и Дьявола, а это была моя любимая тема – и тут уже Василий Львович призвал внука «послушать умного человека».
Внук Федя, 22 лет, действительно говорил много и бойко – и, как ни странно, не глупо. Он жил в Америке у американских Бруни, играл в теннис, как Набоков, служил в армии (нашей), но уже год, полгода из которых играл на трубе, так как имел и музыкальное образование.
И скоро, с пьяной восторженностью, стал хвалить нас с Лёшей – мол, ему очень интересно, он давно не вел таких разговоров!
Инна принимала в беседе лишь сопутствующее участие, рассказала несколько историй, причем Василий Львович да и внук легко ее перебивали. Василий Львович использовал ее как секретаря, когда все же забывал фамилии… Она была спокойна, деловита, как жена известного человека, привыкшая к славным именам и хорошим разговорам. Пользовалась компом и интернетом, где искала рецепт перегонки спирта из абрикосов, которых уродилось очень много.
Василий Львович явно обладал даром слова, если не письменного, то устного. Все, что он рассказывал, было интересно, даже если не близко: о геологических походах, рыбной ловле, охоте, – без паказухи, комплексов, какие бывают у обделенных людей. Лишь хвастал – сколько мог выпить:
– Это у меня от деда! – с гордостью заявил он. То бишь – Бальмонта!
Дедом, родственниками, родом, разбросанным по всему миру, – он гордился.
Внук опять смеется. У них отличные, даже панибратские отношения: Федя то и дело целует деда в лысую голову и обнимает.
– Мне повезло с дедом! – восклицает Федя.
…От избытка чувств Федя вновь предлагает выпить, так что я был вынужден вмешаться:
– Не стоит спаивать деда!
Впрочем, я напрасно хлопочу. Человеку 79 лет, но он перепьет любого, а уж меня запросто. Я давно пил лишь воду и чай. Но бутылку-то «Саперави» я уговорил – и ни в глазу! Лёша тоже держался, взяв на себя основной удар, и после окончания литра «Бруневки» перешел на домашнюю вишневку, 40 с чем-то градусов.
А Василий Львович все рассказывал, крепко сидя на стуле, без намека на опьянение. Он даже по нужде не ходил. Наконец Лёша сделал неожиданное предложение: пойти ночью купаться. Федя немедленно поддержал, причем идти надо на пляж Капсель, куда днем не дошел Лёша. Уходили мы долго, все поднимая новые рюмки.
Федя исчез и появился в одежде самурая: темной юбке и серой робе, только меча не хватало. В дорогу нам дали еще одну бутылку «Бруневки» и козьего сыра. Федя под луной, через овраг, насыпь, шоссе и холмы, повел нас к Капселю, без перерыва вещая. И все весьма умно, даже неожиданно для его возраста. Искупались на первом же пляже, хотя Федя сообщил, что, по словам деда, здесь подлодки сливают свое топливо. Мы с Лёшей хором выстебали его: в Крыму вообще одна подлодка… Тем не менее, Лёша почти не плавал, сославшись, что не нравится заход. А мы с Федей продолжили темы и в море, хорошо отплыв от берега: справа Алчак, слева почти невидимый Меганом. Ребята хотели идти дальше, но я сказал, что не пойду, пусть они идут одни. И Лёша признал, что я сегодня находился и имею право… И никто никуда не пошел.
Федя рассказал про сложные отношения с отцом, которым он при этом восхищается, преклоняется…
– Что ж, цени. Это то, чего не было у меня: ни восхищения перед отцом, разве только в детстве, ни отношений с дедами, так как обоих убили, – сказал я. – Мы выработали систему ценностей на пустом месте. Идейно мы как бы первые в роду.
А Федя то произносит мне дифирамбы, то начинает учить, как бывает у самоуверенных молодых людей. И я то мягко, то довольно жестко его осаживаю.
Лёша жалуется на отношения с детьми, ровесниками Феди, – и Федя что-то объясняет ему…
– Счастье бывает от простого, не сложного, – наконец заявил Федя. Он действительно умен.
Допили «Бруневку» и пошли в Судак. На городском пляже Лёша снова захотел купаться, но я отказался: доза впечатлений была набрана – с переизбытком.
Между тем начался рассвет – а Федя все говорит и говорит. Я вспомнил, как мой пасынок Д. и его друзья жаловались, что в своем поколении им не с кем говорить. И я учу Федю, ласково обняв за плечи. Он понял много вещей, вроде бы недоступных для его возраста. Возможно, я даже узнал в нем себя.
Федя явно не хотел расставаться – и Лёшу это уже напрягает. Поэтому я стал настойчиво прощаться, на полдороге к нашему дому. Рассвет в полную силу. Лёша очень доволен походом к Василию Львовичу: какой умный старик, какой колоритный!
– Странно только, что он спрашивает про возрождение веры…
Дома мы, наконец, опробовали бассейн, в котором выкупались нагишом, – благо весь дом спал. И отправились по постелям. Был уже седьмой час. Впрочем, Лёша еще долго ел колбасу и пил вино…

Я проснулся в начале двенадцатого. Сушняк, легкая мигрень, которая скоро прошла. Лёшу было поднять не так просто. В начале первого мы пошли в любимую столовую, где я выпил пива, леча подобное подобным. Сборы, прощание с хозяйкой…
Наконец мы поехали в Солнечную Долину, точнее в Миндальное (Архадерессе) – ибо это составляло лёшин главный интерес… Глядя на виноградники и долины, красиво обрамленные горами, Лёша опять заговорил, что ему нечего делать в Америке – а лучше бы поселиться здесь, как Василий Львович. Раз тут есть такие прикольные люди – значит, это место чего-то стоит…
На площади перед дегустационным залом стоял винтажный довоенный «Москвич»: не как экспонат – на нем кто-то приехал. Он соответствовал декору зданий, в форме винных бочек, и садикам: с розами, агавами, кактусами – и прочими цветами… Вино на разлив продается в уединенном и удаленном маленьком домике, тоже модно отделанном и с кондиционером, что в Крыму уже стало нормой. Я скромно купил литр каберне, Лёша – пять или шесть литров разных вин, включая мадеру. И мы поехали к морю – мимо дома Феди Погодина... Лёша сразу отправился в ближайшее прибрежное кафе пить пиво с рыбой, я ограничился лимонадом. Людей немного, но «Русское радио» совершенно компенсирует их отсутствие. Я не хочу купаться с людьми – и мы двинулись самый конец пляжа, к скале, едва не на границе Лиськи. Шли по аллее, обставленной заведениями, некоторые закрыты, на некоторых реклама мелом, например: «Наше пиво такое же холодное, как сердце твоей бывшей»…
Именно так, голый и без людей, я могу купаться долго и с удовольствием. С одной стороны Меганом, с другой – башни Карадага. Не ясно, до кого ближе. Плох лишь очень мелкий вход, словно в Израиле. Лёша не столько плавает, сколько стоит на месте – а потом лежит на берегу, ногами в воде – с ай-фоном в руках – и что-то пишет в нем!
Пошли к машине – но ушли недалеко: в первом же татарском заведении Лёша увидел намалеванный на рекламном щите «янтык» – и заявил, что не уйдет, пока не съест его. Я подчинился, чтобы не слыть садистом. Обслуживала симпатичная блондинка Настя (как было написано на бейджике). Играла неплохая фоновая музыка. Мы сели в тени, под абрикосами и похожим на оливу серебристым лохом, за самодельный деревянный стол, на такие же самодельные лавки, грубые, но занятные. Я съел свой чебурек без особого удовольствия: еще сказывался вчерашний вечер. Плюс мысли о тяжелом обратном пути на ненадежной машине. Неужели завтра я буду лежать у бассейна?!..
Выехали лишь в пять – и скоро остановились на развилке шоссе, у моей любимой скалы Деликли-Кая: изящной горной скульптурой на фоне мощного «колизея» Парсука. В любую поездку я торможу здесь, словно это ритуал…
Ближе к Веселому машина снова стала глохнуть – но мои моления возымели действие. Просто нельзя останавливаться. Тем не менее, остановились у винного в Веселом – взять стопщика. Лёша заодно зашел в винный, с бочкой Диогена перед входом, и купил нового вина, в том числе литр Мерло – мне в подарок.
Автостопщика звали Никитой. Это молодой парень, без волос, но с тату, месяц живет в Лиське, сам из Москвы, что слышно по произношению. Им с приятелями стало скучно, и они решили попутешествовать по Крыму…
– Куда?.. – спросил Лёша со знанием дела.
– Например, на водопад Джур-Джур…
И Лёша стал его отговаривать: нечего смотреть – и татары за каждый чих дерут деньги… Впрочем, так было в прошлом году…
Приятеля Никиты, стопившего дальше по трассе, я не взял, да и Никиту предупредил, что «ты, чувак, рискуешь!..» Машина и правда едва ползла, снова начала трястись, как в припадке, теряя мощность – и я в голос умолял ее закончить подъем: «Миленькая, Ласточка, ну, давай, уже совсем немного!». И она давала. Более того, мы даже не попали в дождь, хотя в горах висели очень серьезные тучи и сверкали молнии. Попасть в ливень на серпантине, с лысой резиной, слабым глохнущим двигателем и неработающими щетками – было бы самое оно…
Заправились в Алуште на 1100 р. – как раз перед полным опустошением бака. На трассе за Алуштой я вздохнул спокойней, хотя в машине появился неизвестный стук, природу которого я так и не понял. К тому моменту я уже вел, как робот, выжимая из Ласточки максимум, то есть 90 км/ч.
Никиту мы высадили в Ялте. Нигде больше не останавливались – и были на Пятом в четверть десятого. То есть «долетели» от Солнечной Долины до Севаста за четыре часа. Да хоть бы и за пять – все равно это почти равно чуду! Тут Лёша попросил зайти в магаз, мол, Сентябри опустошили его холодильник. Он даже рассчитывал на супермаркет, но я сказал «нет»… Он и тут начал мотаться и выбирать подешевле. Я довез Лёшу до его поселка. Теперь ему осталось только дотащить свои бутылки до дома. Достаточно тепло простились.
Дома я сделал яичницу с помидорами и фасолью, салат из кукурузы с морковью – и уселся смотреть фильм «Переступить черту», 1985 год, с музыкой Олега Каравайчука и песнями «Алисы». При ложной идее – стильно сделанный фильм. Но одолел только первую часть…
В почте 23 письма, но лишь одно стоящее – от Мангусты. Оно еще и объемно, и там весьма подробно про ее отношения с «лендлордом». Она увлечена им, как я и думал, и он ею тоже, но оба не могут ни на что решиться, ибо у лендлорда семья и двое детей…
Я страшно вымотан, но что же делать: хорошее приключение, как любовь, требует всего человека.

***

Днем я написал ответ Мангусте, параллельно заполняя дневник отчетом о путешествии. Купался в бассейне, загорал, пил пиво на достархане – и снова писал. Жаркий день, даже ночью 24. А я еще помню здешние ночи, когда было 15. Сходил за пивом в ларек. Продавщица привычно заявила: «Вы похожи на…» – и назвала имя одного сирийского бога. Во всяком случае, лучше, чем на его легендарного антагониста. На него похожи очень многие…
Я вспомнил девушку в черном платье на веранде в Солнечногорске, мимо которой мы вчера проехали. Она напомнила Мангусту. Я так одинок, что она стала для меня своеобразным архетипом. Так, может быть, что-то сделать?! Но днем эти мысли кажутся слабостью. Не надо иллюзий. И вообще я боюсь чьего-либо вторжения в мою жизнь, – успокаиваю я себя.
Вечером я пригласил на достархан соседей и Олега с Ксенией – на просмотр фото путешествия. Две бутылки вина (в том числе из Веселого), шампанское, сыр с лавашем. Слегка посетовал на Лёшу и встретил понимание. Зрители хвалят и восхищаются видами. Хотя фото ни хрена не передает! Стали обсуждать какое-нибудь близкое путешествие.
Удивительно тепло и безветренно. Ксения рассказала про свои отношения с хозяином дома. Он, по-видимому, на нее запал. Хозяин, по его словам, тоже принимал участие в последнем «освобождении Крыма» – и ждет медаль…

Мой опыт не располагает к тому, чтобы сильно верить в людей и возможность жизни с ними. Ну, неделю, две, редко больше, как с Мишей и Пеппи. А уж семьей – вообще страшно представить! Только секс тут может помочь, но и он приедается. Реально связать способен ужас одиночества, ощущение слабости и невозможности сражаться тут одному. Впрочем, пока живешь в семье, этот ужас притупляется и заменяется противоположным ужасом, ужасом Достоевского в остроге, что уже никогда не будешь один!

Мои вчерашние дела: съездил на Пятый за краской, зашил одежду, постирал белье, зашпатлевал часть потолка и еще раз покрасил комнату. Написал стих. А ночью вывесил Судак в ФБ – и получил короткое, но теплое письмо от Мангусты. Она волнуется, когда я отсутствую, даже с Дашей об этом говорит.
Я не пойму, как она ко мне относится?

Года в четыре мы выбираем роль, которую хотим играть, и дальше подгоняем под нее наш опыт. Роль выбираем, естественно, из представленного списка: герой или ложный герой, о которых мы узнаем из книжек, сказок, фильмов. Много лет мы уточняем эту роль, проверяем, оправдываем. К 18-20 годам она уже, как наш внешний скелет, – неподвижна и определена, пусть и не в ясных словах. Теперь мы живем согласно роли, а не согласно реальности. Она – такая неотчетливая философская система, набор идей, с помощью которых мы понимаем мир и действуем в нем. Мы громко называем это нашим «я», внутренним лицом, за которым мы и сами не знаем, что находится. Время от времени ее, роль, настигают кризисы, и мы добавляем в нее недостающие компоненты, компенсирующие односторонне развившуюся базовую модель. В конце концов, этих поправок может быть столько, что от прежней роли почти ничего не остается. Человек научается жить – но «как все». И это – победа и поражение сразу. Но такова антиномичность жизни.
Это как с безумием: молодые люди, особенно из «продвинутых», любят козырять своим «сумасшествием», видя в этом избранность и особость. Зрелый человек культивирует нормальность, зная, как она редка. Я, например, не уверен, что встретил в жизни хоть одного нормального и адекватного человека (включая себя). Жизнь предоставляет массу поводов для безумия, и некритично усвоенная роль, так же как и резкое или, напротив, незаметное искажение ее – с переходом на неподготовленные позиции, превращает нас в потерянных, полубезумных существ. Наше счастье, что мы редко догадываемся об этом.

Я пребываю в странном хорошем настроении, о котором раньше только мечтал. Оно колеблется туда-сюда, но все равно всегда со знаком плюс. И я тщательно слежу, чтобы оно таким и оставалось. Я просто не позволяю себе ни на что раздражаться. Даже ремонт не мешает, даже поездки, вроде вчерашней, на Мангуп…
Ее предложили друзья, на двух машинах, моей и Жени Т-вой. От Жени о путешествии узнал Лёша – и тоже попросился. А это всегда чревато.
Выехали пол-одиннадцатого. В моей машине Олег, Ксения и Тимоша (Данила, старший сын Ксении, поехал в другое место). У Жени – все остальные: трое Б-вых и Лёша. Олег и Ксения обсуждали неожиданно возникшую проблему с мамой Олега: нанятая сиделка из Молдавии сбежала, прихватив деньги.
По дороге от Лёши последовала просьба остановиться в Терновке, где все пошли в магаз. Лёша – за вином и пивом, которое сразу начал употреблять. Это второй плохой знак.
На посту под Мангупом заплатили по сто рублей за взрослых и по пятьдесят за детей. Охранник удивился, что моя машина смогла доехать из Москвы. Он угостил детей крымскими яблоками – и пожелал «легкой ноги». Это не помогло: люди поднимались долго, то и дело останавливались, хотя тропа утопала в тени... Тяжелее всех шла полная Женя: хороша она была бы на Меганоме! Я забыл фотоаппарат и шел налегке во всех смыслах. В чем-то это было даже лучше, хоть и непривычно: дольше и внимательнее смотрел, полагаясь на свой глаз, а не на объектив и память автопарата. Долгий привал у родника – у караимского некрополя, где я вспомнил, как Мангуста разбирала ивритские надписи на караимском кладбище под Чуфут-Кале. В импровизированной купальне Лёша и Яна даже приняли душ. Пузан идет молча, но его мучают отрыжки, звуком которых он развлекает общество.
Наверху была жара, а молодые археологи работали на раскопках «царского дворца». В пещере у «Дерева желаний», растущего на «балконе» с великолепным видом на горы и долины, Лёша и Пузан – в стиле следования «традиционным ценностям» – стали пить вино. Я понял, что путешествие на Меганом получилось удачным, потому что Лёша из-за присутствия Светы и ограниченный моим обществом вообще ничего не пил.
На Дырявом мысу в нижний ярус пещер спустился лишь я и тяжелая Женя. Все остальные испугались. Ксения, боясь за Тимошу, не разрешила ему спуститься – чем вызвала его слезы. И я вспомнил истерику Лесбии здесь же – из-за маленького Кота много лет назад. Тогда, кстати, я сорвал здесь омелу, которая теперь живет в Жаворонках. Сорвал и на этот раз – и ходил с ней, как с букетом. С ней я и снимался на фотосессии в пещере с надписью «Pressa».
Моя цель – найти верхний родник, Лёшина – спуститься длинной дорогой, на что он подбивает всех. Но я объяснил, насколько она длинна и куда идет, – и все отказались, к досаде Лёши. Родник я не нашел, зато нашел лагерь археологов, почти детей, с кухней, палатками и солнечной батареей для зарядки мобильников.
На обратном пути я тоже искупался в «душевой». Дети вели себя нормально, хотя Тимоша был несколько суетлив и говорлив – все из-за палок, которые как-то важны ему, в отсутствии других ценностей. На спуске Андрея и Лёшу занимала лишь еда. И они не смогли пройти мимо первого же кафе, откуда раздалось приглашение местной татарки, пообещавшей неотразимый янтык. Но мне кафе не понравилось, янтык я не люблю – и я стал уговаривать всех пойти дальше: там будут прекрасные кафе, даже с павлинами... Но пошли лишь Олег и Ксения. Недалеко от машин мы нашли маленькое кафе – с тенистым садом прямо под горой, в котором стояло много крытых достарханов (без павлинов). Мы взяли салаты, чебуреки и аж три литра вишнево-смородинового компота. А потом чай и мороженное. Параллельно Олег вел переговоры по мобиле с дочкой Варей – насчет форс-мажорной ситуации с его мамой… Мне здесь хорошо – и без компании тоже. Поэтому застряли на полтора часа, в основном из-за компании, которая отдыхала в своем кафе, с пивом и вином.
У машин общество воссоединилось – и тут кто-то высказал идею поехать на море. Я предложил Форос, Лёша – более близкое Ласпи. Я козырнул Батилиманом, где пообещал отличный дикий пляж, дорогу к которому я, впрочем, не совсем знал: пару лет назад я впервые был там с Машечкой Л-ой, спикировав на него прямо с трассы, по крутой горе, через лес, по-индейски. Но все согласились.
Но стоило спуститься по серпантину к Батилиману – начались проблемы: до моря еще метров сто. Лёша, пройдя пару маршей лестницы, отказался идти дальше и стал призывать всех ехать в Форос или Симеиз. Из ворот турбазы вышли две женщины в майках ЛДПР и объяснили нам, куда можно доехать. Получилось, что можно доехать практически до моря. И до места, где начинается зеленка, откуда, как я догадался, идет тропинка к дикому пляжу. Лёша дал себя уговорить, и мы с Женей пошли вверх за машинами. Женя удивлена его поведением... Дорога была совсем плохая, узкая, до предела разбитая, практически гравий, с крутыми поворотами и горками. И если попадалась встречная машина – это значит: не повезло! Беря очередную горку, моя Ласточка вырубилась – и уже не завелась. Молодой парень у бывшего пропускного пункта предложил оставить ее тут, за 100 рублей/сутки – и побежал во вьетнамках показывать дорогу Жене и ее пассажирам, которые, взглянув на нашу проблему, даже не вышли из машины.
Проехали они, впрочем, не очень далеко. Конфликт разразился, когда мы все спустились к местному пляжу. Я сказал, что идти до места, куда я всех манил, по моим прогнозам, – 20 минут – и обещал красивую дорогу с чудесным купанием в конце. Но Лёша категорически не хочет идти, Пузан тоже, хотя и Яна и Женя хотят. Пузан в ответ заорал, что все здесь – совковое говно и надо уезжать, а Лёша вторит ему и требует Симеиза…
Я не стал ждать развязки – и повел свою «группу» на дикий пляж. Быстро нашел тропу, наполненную густым запахом можжевельника. Прямо через бухту – вершина Деликли-Бурун (Лягушка) в ярком заходящем солнце. Внизу – милый маленький пляж с голыми людьми. Это было то самое место, которое я искал.
Не то чтобы здесь совсем не было людей, но все они были «дикие». Нет тут и музыки. И великолепный вид из моря на окружающие горы в вечернем солнце. Спокойная, теплая, чистая вода. Тимоша смело для себя купался с кругом. Олег и Ксения купались консервативно в одежде, может быть, из-за Тимоши. Обратил внимание, что у Ксении тоже накрашенные ногти на ногах. Это поветрие…
Был и маленький пикник с оставшимся чебуреком, водой и компотом. Солнце зашло за Айя, но холоднее не стало. Камни пышут теплом.
Я еще раз искупался, и мы пошли к месту, где расстались с любителями «традиционных ценностей». Любители уже уехали, проведя время на здешнем пляже.
Тимоша нервничает: заведется ли машина, доедем ли мы до дома? Ксения успокаивает его, я успокаиваю сам себя: вдруг заведется?
Но она не завелась. Тот же парень, которому мы заплатили 100 руб., кинулся в консультанты: это карбюратор! Но я знал, что это такое: снял шланг, идущий от бензонасоса, нажал на последний – бензин не идет. Из-под навеса вышел еще один мэн, постарше, серьезный, в красной майке, и тоже взялся помогать советами. Меня он уважительно называл на «вы» и хвастал, что разберет «жигули» с закрытыми глазами, потому что когда-то имел несчастье их приобрести… Он тоже удивлен, что Ласточка доехала из Москвы. И рассказал, что какие-то его знакомые за неделю доехали до Крыма из Хабаровска – на «Оке»!
По его совету я открутил от бензонасоса фильтр. Мэн божился, что сейчас я увижу, что он забит. Но фильтр был чист. Подошли еще люди. Впятером, включая Олега, мы переставили машину носом вниз, и бензин худо-бедно пошел самотеком.
…Без особой надежды я поменял бензонасос на запасной. Без разницы. Все же я попробовал завестись – после того, как парень без майки долго жал ручку бензонасоса. И  завелся! Получил на прощание кучу советов, что мне надо сделать с машиной. От денег ребята отказались, пожелали счастливого отдыха. И мы поехали в ужасную гору, уже в сумерках. Я гнал, выжимая из Ласточки все возможное, чтобы дать ей шанс реабилитироваться. И она донесла нас с ветерком.
Уже у Фиолента Ксения предложила отпраздновать путешествие и «спасение» – поэтому мы остановились у перекрестка, где она купила бутылку вина. Потом у меня на кухне она пожарила хлеб с сыром. За это время Олег сходил в «Дом мичмана» за шампанским. Заодно принес корейские закуски, помидоры, сладости. Тимоше я включил ящик с мультфильмом, чтобы он дал нам спокойно полежать и поболтать на достархане. А когда мультфильм кончился – поставил «Паприку» из интернета.
Я позвонил Жене. Она рассказала, что за время, что наша компания провела на пляже, Яна в очередной раз рассорилась с Пузаном, а Лёша был несносен:
– Оба вели себя, как дети!
– Ну да, это известно: настоящих православных отличает сибаритство и несдержанность…
Я вспоминал детали путешествия, например, отрыжки Пузана.
– Это что! – сказал Олег. – Я видел гораздо более крутые вещи!
– Пуканье что ли?
– Да, на спор, кто больше – между Фехнером и Славой К-лом.
– Я тоже присутствовала, – сказала Ксения. – Отвратительное зрелище!..
Очень теплая ночь. Олег искупался в бассейне, Ксения заснула, и чай мы пили вдвоем…

Можно без конца издеваться над «крымнаш» (как Лёша) и постить заваленные мусором остановки, но когда вчера в Батилимане у меня сломалась машина – четыре неизвестные мне мужика, типичные «крымнашисты» из местных, с энтузиазмом, даже без просьбы с моей стороны, помогли мне. И так бывало всегда, на всех дорогах (в том числе украинских), ибо моя машина щедра на сюрпризы: люди останавливались, помогали, иногда серьезно.
Снаружи все может выглядеть дурно и нелепо, но внутри, когда ты погрузишься в проблемы, все оказывается совсем не так: неожиданно внимательно, почти или совсем бескорыстно. Русских людей можно обвинить во многом: необразованности, провинциальности, дурном вкусе и пр., зато взаимовыручка работает у них железно. Русский человек кидается помогать иногда даже с каким-то азартом, словно это самое большое для него удовольствие – и, может быть, извинение за что-то перед самим собой. Скорее всего, он не знает, кто такой Деррида, но в более важных вещах нередко оказывается там, где надо.
Подозреваю, что Россия – это место для психически здоровых людей. Наши же так называемые «оппозиционеры» – люди почти сплошь с серьезными психическими проблемами (поспорьте тут со мной!) – и поэтому излишне остро реагируют на пустяки – и ищут оправдания своему неумению жить в, якобы, ужасных условиях. Сами они при этом абсолютно беспомощны, поэтому должны прибегать к помощи тех самых «совков», «ватников», которых они ненавидят, потому что не понимают, не имеют общих слов и интересов, которых в душе дико боятся, потому что смелы лишь перед монитором. Трусы и психопаты – они ненавидят Россию как место, требующее от них слишком больших психических и физических усилий, ответственности, мужества и т.д. А Запад они любят за то, что там, как они надеются (и часто обосновано), все трудности за них разрешит государство или специальные организации: уберут мусор, займутся ребенком, починят-отремонтируют – и еще денег дадут, а ты будешь заниматься любимым делом белого человека – пить портвейн с приятелями…

Днем позвонила Яна и спросила меня про самочувствие. И стала жаловаться на Лёшу, как он спровоцировал всех в Батилимане. Сперва он донимал ее, но она, по ее словам, строго остановила его. А ему не нравилось все: музыка в машине, громкость, дорога и сколько придется идти… Он переключился на Андрея и накрутил его. «Он – манипулятор!» – поняла она. Андрея она извиняет: вес, здоровье, он очень устал. Она прощает и принимает его «со всем», что в нем есть… Это понятно, но почему я должен терпеть капризы Лёши?
– Но мы же друзья, у нас один круг, надо прощать, – изрекает она.
В общем, правильно, но ездить куда-либо с Лёшей я отныне воздержусь…
Собственно, главная цель ее звонка была – получить адрес моей электронной почты – после чего она завалила ее фотографиями со своего ай-пада, которые сняла на Мангупе. В том числе много фото со мной. И даже неплохих! А еще у меня фото от Ксении (потом добавились и от Жени Т-вой)… Хорошо иногда забыть фотоаппарат.
Тут и сам Лёша позвонил и пригласил в четверг на отходную. Я холодно сказал, в стиле Лёши, что «буду думать». Лёша хочет более четкого ответа, мол, пойдет на рынок: покупать ему или нет вегетарианскую еду? Я попросил ничего специально не покупать и от четкого ответа отказался. Правда манипулятор…

Теперь я понимаю, какая это редкая вещь – спокойствие! Единственная, что дает безошибочность движения. Спокойный человек если и ошибается, то как-то вынуждено.
И этого спокойствия все беспокойно ищут – и не находят. Это видно по их лицам. И всё потому, что в пространстве человеческой амебы должны соединиться, как в алхимической формуле, очень много компонентов. И тут так специально устроено, что полноты ты никогда не достигнешь и, исхитрившись приобрести недостающие, – ты утратишь важные имеющиеся.
Даже любовь: разве это «спокойствие»? Это восторг и эйфория, состояние прекрасное и непродолжительное. Спокойствие, по сути, не зависит от другого, для спокойной радости никто не нужен. Ну, то есть, нужно много чего и в том числе люди – из которых ты не сделал культ, и которые не сделали культ из тебя, как сказано в «Географ глобус пропил».
Надо почувствовать безмятежность знаменитой апельсиновой ветви, отрешенность ребенка, красиво названную медитацией, взрослого ребенка, знающего о зле, но не позволившего этому знанию загипнотизировать тебя. Ты долго готовился, ты заставил замолчать «кровавые сожаления», ты нашел себе место… И если для счастья нужны самые простые вещи, то и для спокойствия. Только – хорошо подобранные.

Увидев у меня в ФБ фото, что сделала Яна на Мангупе, Саканский написал комплимент... И в тот же вечер я вывесил стих про «стрекозу и муравья», как я его шутливо назвал, такое запоздалое объяснение с Мангустой, несколько неуместное после ее последних, довольно нежных писем. И как в воду глядел: сегодня она прислала новое большое письмо, в котором открытым текстом написала, что даже не предлагает мне приехать, потому что «негостеприимная Мангуста» не может никого принимать больше, чем на два-три дня, а при наших расстояниях – это безумие – приезжать на таких условиях. И снова про своего «лендлорда»: что он сексуально ей привлекателен, что она волнуется, когда встречает и говорит с ним. И ей пока этого достаточно.
Мне тоже! С мороком по имени Мангуста надо кончать! И сколько раз я уже избавлялся от него – но тут она шлет новое нежное письмо, и я опять загораюсь. Поэтому мой стих просто чуть-чуть опередил события.
Что ж, спасибо за неприглашение. Жизнь становится проще.
На самом деле, мы с Мангустой всегда были ужасно разные. Нет, это не та принципиальная непохожесть, как с некоторыми, но вполне себе критическая. Хотя в этой непохожести было что-то загадочное и завораживающее…

Когда я ехал в машине Жени Т-вой на отходную к Лёше – позвонила Аглая. Она хочет прилететь 30-го июля, на полтора месяца! Я ждал от нее подобных неожиданностей. Но я рад ей. Вот с кем у меня нет трудностей, вот легкий и удобный мне человек. А как ее любит моя мама!.. Дважды она навещала меня в больнице, она была постоянное «да», что бы я ни предложил, и всегда находила время для встречи. Последний раз в Жаворонках сказала, что предпочла бы спать в моей постели. Что ж, это, наконец, может осуществиться. Физически у нее совсем не близкий мне тип, но при известных условиях и стечении обстоятельств это все не важно...
Я как раз собрал постель на втором этаже, все это время простоявшую в саду, установил плинтусы.
Пузан готовил мешанину на мангале, потом мясо, люди пили вино под персики, которыми было сплошь увешано одно из деревьев. Сад по-прежнему гол и неуютен, но персики великолепны. В готовке участвовала Оксана, приятельница Лёши, которая жила у него, поэтому скоро появился сыр и греческий салат. Лёша и Олег говорили о покойнике Лёше Кугоеве, религиозном художнике: драке с ножом на пьянке в день переезда Олега на Нагорную, драке у Васи (в которой я участвовал в качестве «усмирителя»), драке еще где-то. Не удивительно, что драка случилась и на его 40 днях (нормально живут православные!).
Жаркое солнце лупит по террасе, на которой мы сидели, недалеко дополнительно полыхал мангал. Женя предложила переместиться в дом Бороха, где она живет (дом стоит в начале той же улицы). Здесь было уютнее: виноградная беседка в тени, вино – настоящий крымский вечер, классический и прекрасный. Женя весела, всем довольна и без конца говорит: о своем бывшем муже, главе архитектурной фирмы, который дает им с сыном (он ровесник Вани) 10 тысяч рублей и то не регулярно. Женя и Олег вспоминают институт. Женя поступила туда в 87-ом, Олег кончил его в 83-ем, но сыпет именами преподавателей. Женя бросила сына, так же сдавшего ЕГЭ – оставив его самого искать вуз – и уехала в Крым! Она верит в него: он какой-то сознательный, спортсмен, боевые искусства, бегает зимой с бревном… При этом дома растил коноплю под столом, но не курил… Она позвала меня к знакомым археологам на Тарханкут, и я готов. Еще она хочет попасть на Байк-шоу. И я тоже готов. Лёша удивляется:
– Ты же всегда презирал его!
– А мне теперь все пофигу! – отмахнулся я.
– Может, и от вегетарианства откажешься? – искушает Лёша.
– Ну, уж это нет! Всему, знаешь, есть предел…
Но приключений пусть будет по-максимуму, коли ничего меня больше не ограничивает.
Я пил вино, потом вино с водой, потом просто чай. На подобных застольях надо соблюдать меру, чтобы не вышло, как у православных. При навыке это не трудно. Пузаны остались, мы с Олегом и Ксенией уехали на такси. Лёша нас провожал. Ночь нежна и тепла. Я искупался в бассейне – и мне стало совсем ништяк.

Пора сказать ремонту: нет! На днях исполнится месяц, как я его начал. А ведь и до того не сидел без дела. Я решил провести лето в Крыму в ремонте?
Собственно, ремонт закончен, в ход пошла мебель. Вчера Пудель помог мне внести в комнату шкаф из каминной. Они с Ксенией подали совет покрасить его в белый цвет, под цвет комнаты. И поставить за дверь, чтоб он не бросался в глаза. Но туда он не влазит по ширине. Однако, если попилить, как Пиф свою конуру…
Что я и сделал сегодня, для начала его разобрав. Вечером пошел в ларек за пивом и водой – и встретил троих «пиплов»: двух мэнов и герлу. Они попросили позвонить по моей мобиле, а потом спросили, почему я не с ними? Они стоят под «Маяком», и ночью у них будет «рейв». Рейв я терпеть не могу, но рад тусануться…
Я пригласил Олега и Ксению, и они неожиданно пошли (Тимоша остался с Аленой). Голое черное небо, полное звезд, проносящиеся в темноте машины. Я свечу фонариком. На краю плато Пудель отказался идти дальше. Да и музыки никакой нет, кроме там-тамов. Я спустился один: горят костры у палаток, фонари… Рейва нет – и никто не знает, будет ли? Кто-то ходил, что-то, вроде, обещал… Я поднялся и предложил дойти до кафе – и утешиться от неудачи с рейвом. Но тут новая неудача: кафе уже закрылось. И магаз тоже. Пошли по шоссе домой. Они – держась за руки, туда и обратно. Тепло аж жарко, громко поют цикады. Расстались у моей улицы: им завтра с утра в храм. Я извинился, они не упрекают. И я – в бассейн…

…Для спокойствия духа, совсем по-буддийски, важно отсутствие страха и желания! То есть двух базовых вещей, переданных нам из закромов природы. От страха, очевидно, освободиться так или иначе можно, но от желания? Да и зачем, какой приправой тогда заправлять жизнь? Поэтому желание должно быть, ну, хотя бы из разряда: пусть все будет, как есть, пусть дольше не меняется то, что и так хорошо: этот вечер, эти простые дни…
И любовь – как дополнительная интрига, которой нас пока радует природа.
Но – если меня так мало устраивают люди, когда мы долго находимся вблизи, значит, то, что есть сейчас, и есть для меня самое лучше! Сейчас все просто и честно. Иногда я сам себя не устраиваю, и рядом нет никого, на ком я мог бы отыграться. Хочется любви, но совсем нет веры в людей как в существа идеальные или хотя бы достаточно сносные. От иллюзий относительно Мангусты я избавился, а других у меня нет (ни кандидатов, ни иллюзий) – и можно спокойно жить во все более нравящемся мне мире.
Только бы кончить ремонт!

Дни снова похожи друг на друга: жаркие, безоблачные, с очень теплыми ночами. С утра я говорил себе: сегодня в легкую! – и работал весь день. «Советы друзей» изменили концепцию комнаты: перемещение шкафа вызвало к жизни новые идеи...
Я поговорил с Котом. Тот вернулся с Архстояния, куда ездил с Д. и Галей. Понравилось, но хуже, чем Пустые Холмы (куда он не хотел в свое время ехать). Отличное настроение, потому что поступил в университет (как он его громко назвал), МГПУ на Юго-Западе. Они с Лесбией, в конце концов, выбрали его. Лесбия звонила и договаривалась, а моя мама помогала с получением формы 286. И он – «поступил»… Планов на оставшееся лето у него нет. Обещал подумать насчет Крыма. До Лесбии дозвониться я не смог: не взяла трубку. Мама говорит: последнее время она странно любезна, сама звонит, сообщает о том, что сделала... И выглядит хорошо: мама видела, когда передавала деньги. 
На море я пошел полдевятого. Вода – теплее, чем в бассейне. Я не мог вылезти полчаса. Смотрел на садящееся солнце. Если бы не компания на берегу – было бы совсем хорошо. Ночью смотрел отличный фильм «Внезапно прошлым летом» Манкевича по пьесе Теннесси Уильямса. Скрытый гомосексуальный подтекст усилил драматизм. Я не думал, что психиатрические больница в Америке в 37-ом были так ужасны! И эта принудительная лоботомия! В совке хоть этого не было. 

Горячий бортик бассейна после купания – как турецкий хаммам. Лежал в бассейне – в пустоте, как в депривационной камере, а сверху лупило солнце… А потом жаркий лежак. А потом работа!.. А ночью – достархан, вино, комп, кино, книжки…
Я вижу, что Крым – вновь мое любимое место, особенно в своем новом статусе. Крым – и мой дом, где я годами создавал наилучшие условия – и продолжаю это делать. И это главное оправдание, почему я убиваю лето в этом ценном для меня месте.
Позвонила Аглая – она приедет завтра, в 10 вечера.

Цинизм – психологическая защита, когда картина мира слишком ужасна. А ты смотришь и ешь ананасовый компот. Ты объявляешь, что тебе плевать на других людей и их несчастья – потому что все это слишком невыносимо, непоправимо – и все равно ничего не изменишь. Такова жизнь! Цинизм – это ответ безжалостному миру, над которым ты издеваешься, чтобы не выть от страха или рыдать от ужаса.

Стоит разлюбить человека – и все иллюзии пропадают. И ты говоришь с ним совсем по-другому и слышишь иначе его слова. Тебе, в общем, все равно, что ты напишешь, что напишет он. Ты больше не расходуешь на него душу. Теперь ты замечаешь, как во многом с ним не согласен, как часто тебе не нравится то, что он говорит. Магия любви больше не загораживает истину.
Или это тоже не истина?

***

К приезду Аглаи я уже влез в ремонт дома и почти закончил его (в размерах комнаты), путешествовал по Крыму, лазил по горам, беседовал за вином и не только с кучей людей. А у нее, наконец, был отпуск, и она пренебрегла предложениями поехать в Испанию и во Францию, остаться в Москве и следить за непутевымы сыновьями. Вместо этого она поехала ко мне...
Я ждал подобного и был готов на эксперимент. Но окончательно я ничего не решил и полагался на естественный ход вещей. Меня устроил бы любой вариант…
Я не был ею увлечен. Сейчас я мог любить только молодых, легких, не обремененных детьми, прошлым, семейными драмами и прочим говном жизни. Я считал, что теперь могу себе это позволить…

Едва войдя в дом, Аглая обрушила на меня кучу историй:
– про саму себя: стала свекровью – благодаря сыну Дане, женившемуся на барышне из Минвод. Сноху свою, впрочем, еще не видела.
– про «фестиваль» короткометражных фильмов в доме у моего соседа по Жаворонкам Мити К-ва – и чем это кончилось (галантный австриец Паульс перетрахал всех фестивальных женщин, кроме нее).
– про роман Полины с Юрой Б-вым. Полина, оказывается, на седьмом месяце – и уже в разрыве с Юрой.
– про свою подругу Марину, которую муж и сын сдали в дурку, после того, как она хотела покончить с собой.
– снова про сына Даню и его брата Стефана – и их ужасный образ жизни. И сделать с этим ничего нельзя – и не делать нельзя тоже…
Проговорили до пяти ночи на достархане, под вино и чай. С перерывом на бассейн.
У нее полтора месяца, чтобы «поработать» со мной всерьез, как она прозрачно намекнула. Прежде мне удавалось ускользнуть…

В калитку постучался Андрей-резчик с Волыни, с которым я познакомился в прошлом году благодаря донецкому Торну, и попросил зарядить батарейки для своего фотоаппарата. Живет в палатке на берегу. Показал камень с вырезанным на нем рисунком: человек в лодке с моих ворот. Очень удачно. (Ворота я расписал девять лет назад, эскиз сделала Лена Морковь, жена Лёши DVD: они проживали тогда всем семейством в моем доме.)
Мы сплавали с Аглаей на мыс Лермонтова. Один из оставленных на камнях ласт был смыт волной и утонул. Я долго нырял в маске, пытаясь найти его, но безрезультатно.
Вечером из Коктебеля позвонил Макс С-кий: тоже хочет приехать…
…Что он и сделал утром на следующий день. Ходил и хвалил дом и сад – и ругал дом Фагота (Александра Александровича, музыканта), своего бывшего приятеля и хозяина, у которого он жил в Коктебеле и работал садовником.
– В дом вбухана прорва денег – и все бестолково!
Бассейн Макса особенно поразил:
– Этот бассейн – твое главное достижение! – воскликнул он категорически, взмахивая руками.
– Ну, почему – главное? – не соглашается Аглая.
Макс хочет помогать мне, хотя признал, что не рукаст, лишь сад – его. (При этом не различает пальму и юкку.) Какой сад он сделал под Полтавой!.. Там он жил со своей украинкой девушкой, в доме ее родителей, и все было идеально, пока не начался Майдан. Тут и девушка и все ее семейство сошли с ума! Не отходили от телевизора, вдруг перешли на украинский и стали звать Россию оккупантом… Он яростно спорил, а потом все бросил и уехал. Поэтому не может относиться к украинской теме спокойно. Он видел, как это безумие начиналось и росло изнутри…
Макс совпал с зашедшим Андреем-резчиком – и они заговорили о коктебельском знакомом, «святом Роме», киевском быке, в начале 90-х въехавшем в эзотерику и альтернативный образ жизни – и поселившемся дикарем на берегу. Рома «держит» коктебельскую зеленку, чтобы в ней был порядок. Андрей сказал, что боится возвращаться в Украину, так как могут не выпустить назад: у них там какой-то 8-й военный призыв.
Даже в бассейне, где мы втроем купались, Макс ни о чем, кроме Украины, не мог говорить: пояснял, сыпал названиями, вроде Саур-могила, делился оперативной обстановкой и историческим контекстом. Он следит за ситуацией, он не может забить на это, как я… Он снова пьет, но умерено (по его словам). Похвалил внешний вид машины и сказал, что надо снова хипповать – это единственный ответ на украинскую войну!
Я отвез Андрея-резчика на Пятый, где Аглая покупала продукты, а я – всякие штуки для ремонта, который меня уже убивает! Жара, 32 в тени. Аглая ищет новые ласты, ибо не может иначе плавать. Но подходящих нет, и мы поехали глубже в город. Тут машина стала дергаться и глохнуть. Мы еле дотянули до дома. Но ласты-таки купили…
После борща, сваренного Аглаей, пошли с Максом на море. Тоже сплавали на мыс. Как и я – он любитель голого купания, к которому привык в Коктебеле. Вечером нас ждали у Олега и Ксении – провожать закат.
Провожали на веранде: было жарко и безветренно. К общему разочарованию – солнце село в облака. Я демонстрировал мощь своего автопарата, снимая Луну. На Ланке под Сигирией я поразил немолодую евпропеянку тем, что сильно приближенная Луна, висящая над знаменитой скалой, не поместилась в экран автопората.
Ксения сделала салат, макароны, кабачки и даже янтык. Об Украине, слава Богу, ни слова! Аглая делает массаж Ксении (накануне она уже провела сеанс остеопатии Олегу). Ксения показала свои гуашевые пейзажи: высокий класс!
Ушли рано. Макс устроился спать на гостевой достархан (как вовремя я его построил!), а мы с Аглаей на другом достархане посмотрели фильм «Айсберг»: черная бельгийская комедия во вкусе Аглаи. И покурили с помощью бутылочки продукт. И меня, наконец, зацепило.

Женщина искушает дух мужчины, разрыхляет его, делает его мягким и сыпучим, подпирает там, где слабо, и буравит мелкими сверлами там, где еще крепко. Мужчина должен быть весь ее, зависеть от ее (умной) программы, плодоносить, а не валять дурака. Женщина – садовник. При этом она учит его другому зрению, способному различать детали. Она делится именами цветов в пейзаже и оказывает массу, в том числе полезных, влияний.
Но самое важное (худшее?) – она приучает мужчину к сексу, подсаживает на кайф сексуальных эндорфинов, а с него тяжело соскочить! В его трудной, ответственной, однообразной жизни секс становится эмоциональной отдушиной, ярким пятном на серой стене. И еще еда, если женщина умеет и любит идти традиционным путем. Вообще, умная женщина подсаживает мужчину на множество мелких удобств, долженствующих прикрыть большое издевательство…
Всякий мужчина должен испытать брак – для смирения и саморазвития. Чтобы научиться понимать другого, разглядывая его с близкого расстояния. Обогащаясь его приемами жизни и магическими формулами. Вообще, в жизни надо попробовать то и это, славу жизни и тщету ее…

Сегодня я возобновил ремонт, но мне все не нравится. Друзья посоветовали забить на него, тем более, что у Макса сегодня д/р. Подарил ему книжку своих стихов («Умка-пресс»). Аглая провела надо мной остеопатический сеанс. А потом и Олегу. Появилась Ксения с Тимошей, все уселись на достархане. Пьем коньяк, который купил Макс.
Он все же странный человек: не может запомнить код замка на калитке, который осваивают даже дети с первого раза…
Потом я искупался в бассейне и чуть-чуть покрасил притолоку. Параллельно работе Аглая устроила критический разбор моего поста (про женщину, которая искушает дух мужчины…). За это же время на кухне Ксения изготовила десяток янтыков. Они вкуснее «настоящих».
С ними и пошли к Б-ым на воскресное Uno.
После игры – ночное купание в море силами жителей моего дома. На берегу лишь одна пара, которую почти не слышно. Море светится, но слабо. Луна прячется в облаках.
Аглая поплыла за мной в ластах, и мы удалились от берега на порядочное расстояние, словно подальше от всех свидетелей…
Днем она уже заявила: «Ночью я приду к тебе!» Прозвучало это ультимативно. И у Б-ых сказала, что поставила несколько целей в этот приезд. И я догадываюсь про одну из них...
Так и вышло: она стала плавать вокруг, прижиматься, обнимать…
– Как это удается женщинам, не знаешь?
– Что ты имеешь в виду?
– Секс в море!
– Ты меня спрашиваешь? (ударение на «меня»)
– Тебе это должно быть лучше известно.
– Почему ты так решила? – ушел я от ответа.
Она не просто откровенна, она делает все, чтобы я взял ее, провоцируя мое возбуждение.
– Аглая, мы можем далеко зайти! – борюсь я с искушением.
– Что же ты хочешь, пишешь такие посты!
– Так это пост виноват?
– Конечно! Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется!..
Вдруг в паху стало щекотно – и я освободился от наваждения.
– Поплыли к берегу!..
Я замерз, хотя и море, и ночь очень теплые. Я лег на камни и стал говорить о звездах и об алкоголизме Макса – из-за которого мы не взяли на берег коньяк, который сейчас очень пригодился бы. Вспомнил, как мы с Максом и другими арестованными в Пицунде хиппанами купались ночью в Гаграх в светящемся море в 86 году. Макс ничего не помнит... Смотрели на быстро летящую звезду, говорили о Сириусе.
Случившееся я пережил невозмутимо.
Вообще, я в таком состоянии, что меня можно брать голыми руками. Я болезненно реагирую даже на упоминание о красивых женщинах. Поэтому у Аглаи есть шансы, пусть после первого дня я решил, что мне удастся ускользнуть. Все же мне не хочется нежностей с ней. И я боюсь подпустить ее слишком близко: когда, она схватит за руку, захочет полноценного и долгосрочного романа – со звонками, визитами – и мощным потоком ее любви…
При этом она замечательный человек, прекрасный друг, смело ходит по горам и камням, мне с ней легко, и я всегда могу на нее рассчитывать…
Пили втроем чай на достархане. Полная тишина и бестрепетная листва. Макс ушел спать, и Аглая стала гладить меня по лицу. Прощание с поцелуями и обниманиями. На этот день я спасся.
Я хорошо отношусь к Аглае, но всему есть придел. Мангуста удивилась бы моему поступку: для нее секс – просто секс, вроде спортивного мероприятия. Но я еще раз понял, что не могу делать это без любви. Как же быть?..

Очередной трудовой день, ознаменованный определенным прорывом. Во время демонстрации Аглае всяких сложностей, которые меня парят, доски подоконника случайно встали гораздо лучше, чем раньше. Аглая села красить батарею, а я наращивал успех и длину доски. Обработал доски рубанком и шлиф-машиной, зашпатлевал… Макс после утреннего похода с Аглаей на море залег на достархане и спал, даже под мое жужжание.
Потом был сеанс остеопатии, заключавшийся в том, что чтобы усыпить пациента. Впрочем, доктор сам едва не заснул. Потом Аглая сделала обед, в конце которого пришел Пудель. Переместились на достархан – и работа была кончена.
В 9-ом пошли с Аглаей на море. Я взял маску и ласты. Проходя мимо «индуса» (человека с седой бородой и дредами, аутентичного по цвету кожи и одежде) привычно медитирующего в своем привычном месте, Аглая сказала ему: «Добрый вечер». Он ничего не ответил, но мудро и с улыбкой поглядел на нас.
Я проплыл через грот и вспомнил, какой он глубокий. Плавал долго и смотрел, как солнце садится в море.
Очень красивый закат, я пожалел, что не взял автопарат. Настроение тихое и хорошее, как давно не было. И я рад, что рядом Аглая, всепонимающая и «преданная». Если бы она захотела в этот момент ласк – я бы не отказался, так я был ей благодарен.
По дороге наверх недалеко от медитирующего «индуса» нам попался бородатый человек по имени Иона, новоязычник из Курска. Он признал меня за «своего» и стал добиваться от Аглаи: на кого я похож? «Это же лик!» Я попытался увести его от темы, но куда там! Он принялся гнать про энергию сверху, которую чувствует во мне, но пока она еще до конца не выражена, мне надо работать, а не зарывать в землю дарованное... «И одежда у тебя наша!»
– Это египетская галабея», – возразил я.
Ничего, для Ионы все едино! И наши языческие традиции и Палестина!.. Гона было много, с обниманиями, восторгами и проповедью. Аглае он велел заботиться обо мне…
Кстати, он сказал, что «индус» – никакой не индус, а франкоговорящий марокканец…
Наверху, на краю плато, на земле лежал человек, ногами к морю, головой в комп. На первой улице к Аглае стала ласкаться собака, прошли красивые женщины, попался навстречу Андрюша Б-ов, идущий к Ксении за Аленой.
В бассейне Аглая так же не предприняла попыток соблазнить. Зато сделала вкусную яичницу. Пили чай на достархане под кино: что-то унылое псевдо-философское, в стиле Реджио, с красивыми картинками и звуками. Я сменил тягомотину Манкевичем: «Что скажут люди», неплохое кино, хотя совсем не во вкусе моей гостьи. Макс опять спит. Безуспешно пытался привлечь его чаем. Зато у нас была бутылочка с остатками продукта…
Порой хочется обнять Аглаю. Я знаю, что люблю кого-то другого, отсутствующего, которого, возможно, вообще нет – и не будет. А Аглая рядом, живая – и питает ко мне такие теплые чувства. Это трогает и разоружает. И если я обниму ее – она будет рада и благодарна.
Но это спровоцирует ее на генеральную атаку, а я пока не созрел до подобных отношений.

Любимый театр в Севастополе, то есть – вообще любимый театр. Еще и премьера, первая за несколько лет: «Что позволено Юпитеру». Поехали на двух машинах: Жени и моей. Ксения в красивом белом платье, Яна – в красивом черном.
В основе сюжета история, как Зевс посещает под видом Амфитриона жену последнего – Алкмену. Старая тема двойничества, сложно реализуемая в условиях сцены, особенно когда обе пары двойников (Амфитрион и его слуга, – и Зевс с Гермесом, принимающие их облик) появляются на сцене одновременно. Зевс и Амфитрион, как актеры, и правда похожи, – так что некоторое время я думал, что обоих героев играет один человек, – пока в конце спектакля обе пары не встретились вместе...
Костюмы героинь и их макияж – отдельная песня! Непритязательный юмор – именно такой, какой нужен в театре, не больше и не меньше, комические эффекты, простые, но исполненные предельно профессионально, вплоть до мимики. Вообще, сыгранность актеров – идеальная!
Единственный раздражающий момент – громкая музыка снаружи, видимо, из «Зеленой пирамиды».
…Из театра – к морю. Это тоже традиция. Еще довольно светло, хотя скоро десять. Под стенами античного храма сидят люди и идут новые. А я не взял плавок. Впрочем, меня, в отличие от Макса, это не остановило. Поплыл за незнакомой девушкой – из азарта, поэтому уплыл очень далеко. Берег в смутной ночной тени. С полдороги назад встретил Аглаю, которая поплыла за мной.
– Я не могла тебя догнать, ты так рванул… – жалуется она.
Вспомнил стих Георгия Иванова: «Они ныряют на могилами…» – всегда приходящий мне в голову, когда я купаюсь в этом месте… Нас давно ждут: хотят попасть в винный магазин и устроить вечер у меня на достархане…
Нас остановили запертые ворота. Тут уже толпа. Некоторые перелезают через ограду, рискуя травмой. Когда, наконец, появилось двое охранников с собакой, какой-то мужик стал орать на них, охранники стали вызывать наряд – и грозить не выпустить никого до его прибытия. Но все же выпустили. Зато за вином мы уже опоздали.
Вино собрали по сусекам. Женщины сделали отличный омлет на двух сковородках на семь человек (без уехавшей Жени). Все хвалят театр, особенно Макс. С Андреем, Аглаей и Максом покурили новой купленной у В. травы (которую забивали в трубочку над SNAF’ом Виктора Олеговича, чтобы не терять крошки). От смеси вина и травы настроение очень легкое. У не куривших тоже.
Тема разговора: греческие сюжеты и обычаи. Ксения воскликнула, что не понимает, какое удовольствие – трахаться в задницу! Аглая заявила, что скажет ей потом на ушко. Я попросил сказать всем: интересно же! Оказывается – потому что более узкое отверстие доставляет особое удовольствие. Ксения не соглашается, Макс рубит, что все равно «они» – извращенцы с проблемами! Аглая спорит, что у них-то проблем нет…Я ее поддержал: проблемы не у них… Макс яростно кричит, сыпет мистическими понятиями гностического толка – о противостоянии Добра и Зла, довольно грубо нападает на меня. Я пытаюсь добиться от него, откуда он вообще получил эту оппозицию «добра и зла», что конкретно стоит за тем, что признается «добром» и «злом»? И не добился…
Я стал давить его Эллиотом Тайбером и Игорем Коном, а он отмахивается: мол, у него есть убийственный довод, на который у меня не будет, что возразить: гомосексуальный контакт противоречит природе! Он очень горд этим великим открытием.
Я не даю ему торжествовать:
– А что: природное – всегда добро и догма?
И развиваю: да, гомосексуалисты восстали против природной дифференциации, против рока природы и пола. Они хотят свободы, в том числе и от природы! Вот их пафос. И они совсем не несчастные, если их не делают такими...
В общем, возбудился, как когда-то – и испугал общество. Пузаны ушли, Аглая обратила внимание на огромного мотылька с пятнистыми крыльями, а Ксения, вооружившись палочкой, стала заставлять его раскрыть крылья, чтобы увидеть их изнанку. В конце концов, он сел ей на палец.
– Стал ручным! – смеется она…
Олег с Ксенией тоже ушли, мы втроем еще поговорили о театре, к которому так неравнодушен Макс. Я вспомнил, что мы познакомились в 85-ом, когда репетировали пьесу на Соколе. Коснулись качества травы, которую купили на троих. Макс поведал, что когда-то курил очень много – и теперь хочет начинать с нее день. И заканчивать... Мы с Аглаей не подписываемся.
Аглая ушла спать. Меня просто уносит под музыку. Это момент, когда постели и сна ждешь – больше, чем женщины и секса.

По настоянию Аглаи поехал чинить машину на Стрелецкий авторынок. Мастера заменили шланги, поставили дополнительный фильтр, проверили систему подачи бензина – и ничего не нашли. Нашли, что нет компрессии в одном цилиндре. Ремонт обойдется в дикие деньги и займет много дней. Нафиг-нафиг!
От них узнал, что Украина отключила украинский МТС, а им пользуется по меньшей мере половина Крыма. Заехал в два строительные супермаркета, «Добрострой» и «Эпицентр». Остановился купить вина и пр. Уехал с 2 тысячами, вернулся с 2 рублями. И машина ехала не лучше, чем до «ремонта».
Дома застал Олега и Ксению, которой Аглая давала остеопатический сеанс. Выпили пива и договорились об их отходной 7-го, то есть завтра. Аглая стала готовить обед, я продолжил возиться с подоконниками и шкафом. Обед втроем под разговоры о ремонте машины, который я сравнил с посещением частной медицинской клиники: так же дорого и бесполезно. Полдевятого пошли с Аглаей на море.
В море ни одного человека, словно произошел «взгон» (подъем холодной воды со дна). Но вода прекрасная. В маске с трубкой оплыл мыс Лермонтова, вернулся через грот Дианы. Как и два дня назад встречал закат в море. Покой, тишина, пляжи почти пусты. Неужели – из-за отключения МТС? Не хочу уходить. Но гонит спускающаяся темнота.
Макс ушел спать на крышу, оставив записку на достархане, на котором мы с Аглаей устроились с чаем, травой и компом. От соседей сзади обычные политические разговоры, главным образом про отключение МТС. По настоянию Аглаи посмотрели последний фильм Джармуша про вампиров: «Выживут только любовники». Очень красивый и стильный фильм, великолепная по выразительности парочка главных героев. С намеком: тонкие, образованные, талантливые люди – вампиры…
Аглая сказала, что мы с Лесбией похожи на главных героев. Особенно Лесбия. Та же утонченность, образованность. Интересное замечание… На меня до сих пор находит порой грусть от всего утраченного с нашим разрывом. Зато с Аглаей просто и легко. Отличный характер. Жаль, что я не могу обнимать ее, как какую-нибудь другую женщину. Ее близость все равно возбуждает меня, – и это связано с одиночеством, долгим воздержанием. Глаза мои не соблазняются. И в этом проблема.

Это произошло во время ночного купания, на которое мы опять отправились с компанией друзей…
Днем Аглая покрасила подоконник в комнате. Освобожденный от покраски, я доделывал шкаф.
Обидевшись на Ксению, которая не пришла на остеопатический сеанс, после легкого обеда Аглая ушла на море. И пришла в «Дом мичмана» уже после захода солнца, который мы встречали на том же балконе. Объяснилась с Ксенией, словно двое любовников, обиженных друг на друга.
На отходной было много вина и блюд, приготовленных Ксенией. Поели, поболтали – и решили идти на море. Отправились впятером (Пузаны пошли домой). Пустой берег, штиль, почти полная луна в небе. Метрах в ста от берега качается ярко освещенный катер. К нему я и поплыл, используя его как цель и ориентир.
– К нам русалка плывет, – сказали с лодки, когда я был уже близко.
– Русалк, – поправил я.
Они ловят рыбу. Спросили, как подъем, сколько ступенек в лестнице? Одобряют ночное купание – такая теплая вода, 26 градусов.
Тут я слышу плеск воды – это меня догоняет Аглая. Она спросила рыбаков: не мешаем ли мы ловле? Нет, потому что клева все равно нет (они приманивают рыбу на свет).
Не отплывая далеко от катера, она опять стала прижиматься и соблазнять меня, как несколько дней назад.
– Ты смелая!
– Я не смелая, я хулиганистая! – ответила она со смехом.
Я готов ее взять, раз она так этого хочет. Собственно, я и сам хочу. Но в воде с малознакомым (с этой точки зрения) человеком это сложно – и она предлагает поплыть «за скалу», подальше от компании. Берег приближался как неотвратимое что-то.
Я вылез на берег и лег на мелкие камни. Она сняла ласты и, пока железо горячо, буквально кинулась на меня. Лунный свет в море, тихая искрящаяся вода и классический секс на берегу.
Жаркие поцелуи с использованием языка: она очень страстная!
– У меня не было этого сто лет, и я не покажу ничего достойного, – предупредил я...
Так и произошло: процесс был крайне скоротечный. Она понимает, нащупывает, опять ласкает – но уже поздно.
– Я подберусь к тебе в другой раз! – пообещала она.
Теперь мне холодно, и я хочу побыстрее завершить эту сцену.
– Поплыли назад, – сказал я и решительно бросился в море.
Я не знал, что обо всем этом думать – и думать теперь не хотел. Хотел надеяться, что все это ерунда, и мне все нипочем…
Но это не так: мне холодно – и я мощно гребу, чтобы согреться, оставив Аглаю в ее ластах далеко позади. Доплыл совсем без сил. Друзья сидели на большом камне и пили вино. Я вытерся, надел галабею и получил бутылку. Аглая приплыла и устроилась рядом. Но мне не пьется, меня трясет. Я лег на камне в стороне от компании – и меня начала бить настоящая лихорадка, губы онемели. Аглая присела рядом и стала гладить по голове:
– С тобой все в порядке? – спросила она.
– Да, – вру я.
Зачем их пугать?
Ксения удивилась, что мы появились «из-за камня», а не из моря, как она ждала. Аглая «призналась», что мы сидели на берегу неподалеку. Почему-то мне кажется, что Ксения ревнует. Ушла одна сидеть на другой камень. Люди говорят о своем, любуются луной над морем. Мне стало лучше, и я сообщил Аглае абсолютно неизвестную ей вещь, что Луна вращается. Она не поверила. Макс грубо наехал на нее: мол, женщинам ничего нельзя объяснить, и лучше бы они слушали умных людей. Я обратился к Олегу, как к арбитру, но он тоже ничего не знает про вращение Луны.
Возвращались в ее свете, не пользуясь фонарем. Наверху теплый ветер с ароматом кипарисов и сосен. Необыкновенная ночь во всех смыслах. Макс без остановки гонит про Олеся Бердника и фантаста Ефремова. Мы попрощались с Ксенией и Олегом у «Дома мичмана».
Я залез в спасительный бассейне, надеясь побыть немного один. Но нет: за мной полезла Аглая, следом Макс со словами:
– Грех не воспользоваться, когда есть такой бассейн!..
И он продолжил гнать про Ефремова, про некоего Смирнова, врача и переводчика с санскрита, уехавшего в Ашхабад, Пятигорского… Здесь уже и я не удержался: что читал Макс? Оказывается: роман «Философия одного переулка», с которым его познакомил Пелевин (его старый приятель), страшно им увлекшийся. Но Макс, хоть и читал роман несколько раз (по его словам), помнит его как-то странно. Он даже нашел в нем Гурджиева…
После Ефремова Макс переключился на настольные игры с эзотерическим уклоном, что очень заинтересовало Аглаю. Я вспомнил суфийскую ходилку «Visal», что сделали Холодильник и Юра Б. по проекту Москалева (который привез его откуда-то с Тибета). Макс знал о ней, Холодильник и ему ее обещал, но не успел, умер… Мы слегка поспорили о том, о сем, я выкурил трубочку – и пошел спать.
У меня нет сил думать о случившемся. Случившееся – как не случившееся: мы попрощались с Аглаей в кухне – и каждый ушел в свою комнату…

Аглая встала в 12-ть, позже всех. Макс, уже выпивший 8-градусной шняги из ларька, продолжает свой эзотерический спич про Ефремова, Атлантиду и пр. Хорошо, что не про торсионные поля...
Аглая снова красила подоконник. Никаких разговоров о вчерашнем. Это меня устраивает. Пусть будет роман с ней – но как не роман. Мангуста отказалась от меня, а Аглая любит. Притом что характер Мангусты в чем-то еще даст фору Лесбии. Да, я не могу любить Аглаю, но могу ценить, могу быть благодарным. И секс – уж лучше так, чем удовлетворять себя самому или мучительно держать себя в руках и сублимироваться. Год назад я еще ждал чего-то, в этом году не жду. Я абсолютно свободен, и этот «роман» происходит легко и естественно, как я люблю.

…К поездке на «Байк-шоу» у горы Гасфорта мы хорошо подготовились: пивом, вином, виски, трубочкой. В подготовке помогали сосед Андрей и Пудель. На море никто не пошел, хоть Аглая звала. В 10-ть приехала Женя с сыном Игорем. Это крепкий, стриженный, высокий молодой человек, лицо приятное, манеры не наглые. Ровесник Вани, но водит машину. Он сам нашел вуз, сам в него поступил – и теперь приехал к маме в Крым. Игорь и вез нас, на машине Жени, единственный трезвый среди «подготовившихся», хотя прямо перед поездкой Женя, породившая во мне идею посетить это шоу, вдруг пошла в отказ. Отказ легко перешел в согласие. Поехали все обитатели моего дома.
Первое впечатление: количество людей и машин на Ялтинской трассе. Пробка началась километров за пятнадцать от места событий, машины ехали не только по обочине и по встречке, но и по обочине встречки. Даже для Подмосковья это был бы некоторый перебор. Кажется, что сюда съехался весь город и едва не весь Крым. Поэтому последние три или четыре километра мы шли пешком, – мимо сплошной линии припаркованных по обеим сторонам дороги машин.
Увидели байки всех систем, размеров и навороченности, пробирающиеся сквозь толпу. Некоторые из них сами светились и меняли цвет. В толпе мы все немедленно растерялись – успев договориться о времени и месте встречи. Я остался с Аглаей, не отпускавшей меня от себя ни на шаг. В особо плотных местах она хватает меня за руку… Мы чуть-чуть послушали Кинчева – и началась кульминация – с песнями, речами, музыкой, дымом, хором моряков и летающими мотоциклистами. И грандиозным салютом! И все это под стук барабанов – или грохот разрывов, словно ты на поле боя где-нибудь под Славянском... Мы протиснулись почти к сцене, которая находилась внутри многоэтажной конструкции, наверху которой была прикреплена звезда, усовершенствованный советский герб – с имперским орлом. Серп-и-молот, впрочем, висел отдельно. А потом еще появилась огромная Родина-Мать Вучетича. Конструкция сцены соединялась двумя мостами с задекорированным зданием бывшего завода, под мостами торчали огромные кисти рук (загребущего Запада), висел охваченный пламенем земной шар и возвышался прямоугольный объект в цветах флага Правого Сектора (с трезубцем и мечом), а над объектом – американская пирамида с долларом. Ясно и доходчиво. А вокруг все что-то вспыхивало, стреляло… Вообще, шоу во многом, точнее почти во всем, было политически заточенным под ситуацию на Украине. Было много славословий Севастополю и советской патриотической риторики, хотя все мероприятие отдавало синкретизмом с постмодернизмом в придачу. То есть, тут соединились и западная музыка, западные технологии и эффекты – и антизападный пафос; и совок, и досоветские имперские эмблемы... Организаторы, а возможно и многие зрители не понимали, что при так или иначе восхваляемом совке все, что здесь происходило, было просто невозможно, сколько бы организаторы ни расписывались в своем патриотизме! Патриотизм тут и правда зашкаливал, но без крайностей... Хорошо, с блеском и на широкую художественную ногу поставленная пропаганда: если бы такая была при достопамятном союзе – он жил бы еще сто лет. Кстати, Украину не обвиняли, а жалели, типа: как же ты (дуреха) дала себя убедить, что «москали – твои враги» (была там такая песня).
Толпа – молодые люди, с детьми, много красивых девушек. А мне достаточно увидеть молодых красивых девушек, чтобы поднялось настроение и проснулся вкус к жизни. Мне вообще все опять нравится…
Кульминация закончилась в час. Если отвлечься от политики – тут царила атмосфера солидного фестиваля, такого open-air с палатками по периметру и массой молодежи, в целом симпатичной и совершенно неагрессивной. Что бы ни было у меня с Аглаей, я все равно чувствую себя свободным. Но не одиноким, как обычно. Со всех сторон хорошо. К тому же Аглая не капризничает, не пробует давить. 
Дождались Гарика Сукачева. Он заиграл «Я милого узнаю по походке» – и я начал танцевать. Меня тут очень оригинально зовут именем одного сирийского бога, – а внутри я весел и свободен.
Выходили, как и входили, – вместе с мотоциклистами. Мы идем по обочине под рев машин и байков, в ярком свете фар… Опоздали лишь на двадцать минут, но «все нас заждались», как сообщил Макс. Игорь довез нас очень лихо, и, прощаясь у нашего товарищества, я похвалил его.
Спросил Макса про впечатления.
– Инферно! – лаконично ответил он.
Потом у бассейна я объяснял Аглае, что вся история России – это отрицание прежней России: Раскол, Петр, 17-й, 91-й, теперь уже отрицается 91-й. И сейчас мы видели, может, неуклюжую попытку синтеза, что вся ее история – единый процесс, со своими победами и поражениями… Может быть, и с единым смыслом…

Утром пришла Аглая с чашкой кофе.
– Кофе в постель! Заказывали?..
Она села на край постели, припала на грудь и быстро выпрямилась, с комической улыбкой посмотрела, будто борется с собой и хочет уйти. Я привлек ее сам, поласкал грудь, снял майку. Остальное она сняла сама и велела: «Двигайся!»
– И зачем я это делаю?! – изумилась она. – Единственное оправдание, что мне это нравится!..
– Это сегодня вместо зарядки, – пробормотал я.
– Нет-нет, обязательно делай зарядку! – требует она.
Давно этого не было. Три года!
Она ушла, а я стал делать зарядку у бассейна, как ни в чем не бывало. Она режет персик и приносит кусочки мне в бассейн. А потом кидает в овсяную кашу, которую сварил Макс.
После завтрака решили ехать в город. Сперва никак не мог завестись. Пока возился, к открытым воротам подошла девушка и спросила насчет жилья. Холодно ответил.
– Посмотри сперва! – сказала Аглая.
Я оторвался от двигателя. Действительно: молодая симпатичная девушка. Я объяснил, где искать.
Все же завелся – и вновь застрял, прямо на Пятом, у троллейбусного круга. С помощью мужика передвинул машину к бордюру, носом вниз. Не помогло. Сменил бензонасос, прокладки… Аглая ушла на рынок, а я вожусь. Вернулась с продуктами. Позвонил Жене, надеясь воспользоваться ее машиной, как буксиром. Но на ней в Саки уехал ее сын. Пошел в знакомый сервис неподалеку. Здесь чинят байк, на котором приехали два парня и девушка, очевидно с феста. Я объяснил ситуацию молодому мастеру. Он обещал подъехать через 40 минут и прикатить меня к мастерской на тросе.
Покурили с Аглаей в теньке у «Золотого кольца» и обсудили ситуацию. Я сходил на металлический рынок и купил кое-что для ремонта. Вернулся – а мастер уже здесь. После разных манипуляций машина все же завелась – даже в сервис не пришлось везти. Денег он не взял. Вновь застрял у поворота на товарищество. Но я уже знаю способ.
Дома было пиво за домом на троих и купание в бассейне. Макс был послан за супом, что сделала Ксения. От бассейна Аглая утащила меня на достархан... Я все лучше вспоминаю процесс и навыки. Она идет за мной в бассейн и кусает за тело. Я лежу на теплом бортике бассейна и думаю, что жаль, что ее вещи на веревке не вызывают эмоций, как бывает при любви. Вообще, жаль, что нет любви.
Вернулся Макс, и мы ели суп и изготовленное им овощное рагу. Аглая ушла на море. Пришел Пудель, и мы поболтали за чаем. Ночью они уезжают в Москву. Естественно, не хочется. Стоит великолепная погода, даже ночью 26. Он принес кучу печенья, крупу, и пакет с акварельной бумагой и двумя неиспользованными холстиками: мне рисовать! А я уже забыл, как это?
Пришла Ксения и Тимоша, и я стал показывать им фото с Байк-шоу. Но им надо идти укладывать Тимошу спать.
Посмотрели «Паршивых овец», немецкий фильм 2006 г. в жанре «черного юмора». Аглая поставила клип «Henry Lee» Ника Кейва, смысл которого, после травы, я удивительно понял...
Открыл почту, а там письмо от Мангусты. Поздновато… Стал писать ответ, честный, «как другу».
…Я оттягивал «победу» сколько мог – но в сложившейся ситуации она была неизбежной. Я пользуюсь ее «советами», что секс – это только секс, он, мол, хорош сам по себе, без связи с любовью. Почему надо от него отказываться? Год назад она писала мне, что два ее лучших секса были с мужчинами, которые были ей душевно абсолютно чужды и в обычной жизни были бы едва не противны. У меня все же лучше: Аглая не только не противна мне, а наоборот, очень симпатична. Не думаю, что это мешает идеальному сексу.
Это то, чего не хватало мне в Крыму, где все остальное хорошо.
Хотя к ночи я почувствовал усталость и пресыщенность. Поэтому попрощались с Аглаей как обычно. Если не только жизнь с нею, но и секс с нею будет легок – это будет удачей. То есть, мы останемся друзьями, оказывающими друг другу интимные услуги. Без разговоров о любви, без попыток вторгнуться в жизнь другого, занять в ней место и чего-то требовать. Этого я не вынесу. Я ценю свою, «дорого завоеванную», свободу.

Днем я успел сделать новую розетку с распаячной коробкой в «белой» комнате (как я стал ее звать). Искупавшись в бассейне, лег на бортик, предоставив Аглае лежак. Она стала делать мне что-то вроде массажа. И «разожгла мой огонь». Макс был послан за пивом. Оба оказались в бассейне – и она сразу «кинулась» на меня.
– Я никогда не делала это в бассейне!..
Но пришел Макс.
– Не будем смущать Макса, – сказал я.
– А мне плевать! – заявила Аглая. – Мне понравилось, я хочу продолжения!
Вечером на берегу мы встретили Андрея-резчика. Я обратил внимание, какое у него натренированное и красивое тело. Он нашел магазин в Севастополе, где собирается сбывать свои камни. Я вспомнил магазин Оли Сусловой на Очаковцев. Это он и оказался. Андрей с ней знаком, даже жил у нее в Симеизе. Он собирается зимовать в Крыму, спрашивает совета – где лучше?
На гору он просто взлетел.
Бассейн после моря. Макс ушел смотреть самую большую в году Луну, – и Аглая снова устремилась ко мне…
Поднялись на крышу, с чаем и травой, смотреть и снимать луну. Скоро Макс ушел болтать с кем-то по телефону. Я сел на пол, под трубой. Аглая села рядом. И стала смеяться…
– Что такое?
– Просто…
– Трава?
– Нет… Почему люди смеются?
И мы обсудили вопрос смешного с философской точки зрения, причем ее вариант объяснения напоминал Гегеля: смех вызывает то, что неожиданно и нарушает привычное. Оказывается, это она про наши отношения. То, что случилось, нарушило наши старые роли. Поэтому ей и смешно. И вот теперь она не знает: что у нас?..
– Я ждал этого разговора.
– Какого?
– Что ты начнешь задавать вопросы: что у нас?..
Нет, она рада, ей все нравится…
– Только кажется, что я всегда тебя соблазняю…
– Может быть, и что? Это плохо?
– Нет. Но знаешь, как называются такие юноши?
– У кого называются?
– У нас, девушек.
– Как?
– Мальвина.
– Правда?
– Правда. Раньше я соблазняла только девушек.
– Значит, у тебя есть опыт! – смеюсь я.
Поднялся Макс и сообщал, что в Киеве отключили горячую воду – вплоть до октября, когда включат вместе с отоплением. Но будет ли отопление – неизвестно: газа тоже нет. Поговорили об Украине (о которой после всего, что она учинила на Донбассе, я даже слышать не хочу!). Я видел Грузию зимой 94-го. Вряд ли на Украине будет хуже… Плохо, но еще не конец. Или Запад придумает «план Маршалла». Или украинцы быстро поумнеют…
Макс хвалит крышу, на которой снова собирается спать, но мне на ней почему-то неуютно. И трава не расслабила. Действительно: что у нас с Аглаей? И не пресыщен ли я уже?
Я отверг достархан: «хочу поработать». Дружеское прощание.
Вывесил пост в ЖЖ и ФБ про Байк-шоу, в котором московские либералы (Женя Ермолин) разглядели фашизм. А что они еще могли разглядеть? На Майдане не разглядели, а тут сколько угодно!
Закончил и отослал письмо Мангусте. Какое это произведет на нее впечатление? Поздравит? Огорчится? Но даже если… – я чувствую себя совершенно излеченным. И не вижу ничего между нами, кроме переписки. Вероятно, обойдусь и без нее…
Другой вопрос: правильно ли я поступаю с Аглаей? Я ее откровенно использую. Но ведь и она меня! Однако все происходящее – не мой стиль. Но я устал от «моего стиля», жизнь превратилась в рутину, я совершенно созрел для чего-то нового. И пусть так, чем совсем ничего. Год назад этого не могло быть. Теперь все изменилось: внутренне я совершенно свободен и готов на многие риски. К тому же меня подкупила ее верность, нежность, страстность. И фоном не стоят мысли о другой.
…Плюс – лето, Крым, где я пробую новые варианты свободы. Впрочем – и необходимости, например, закончил ремонт комнаты, начатый в роковую минуту. Страшная идея, зато получилась такая миленькая белая (как прялка) комнатка…

…У Аглаи очень легкий характер, вообще, она легкий и покладистый человек, живой и относительно веселый, мать двух здоровых половозрелых охламонов, то есть – не девочка. Это не реклама (странная реклама), а объяснение. Впрочем, что объяснять: я никогда не собирался становиться монахом, хотя сильно продвинулся в этом направлении. Но и свою «тяжко завоеванную» свободу я терять не намерен. Я не назвал бы наши отношения «любовью», скорее – дружбой с элементами взаимных услуг известного характера. Хотя здесь мы зашли еще недалеко, чтобы создавать концепцию. Видимо, пришло время опробовать новую жизненную парадигму, взамен поднадоевшей старой. Но никаких очертаний ее я пока не вижу. Собственно, мы оба просто стосковались по сексу, и я решил относиться к нему так же легко, как некоторые...
Я не хвастаюсь победой: я избегал подобных «побед» весьма долго, но постоянная борьба с собой и сублимация меня тоже утомили. И все же у меня нет какой-то великой занятости, которая оправдывала бы отказ от романов, а праздность, как известно – мать всех грехов…Тем не менее я не бросился на первую семнадцатилетнюю клюшку, свежую и прекрасную, а предпочел умную и верную Аглаю. Физически она совсем не в моем вкусе, тем не менее, по-своему это даже лучше, потому что помогает не сходить с ума. Хотя «сойти с ума» от любви, как когда-то, тоже хочется. Это почти забытое ощущение.
Больше в моей жизни ничего не поменялось, да и это я почему-то не воспринимаю как серьезное изменение. Скорее – как психологическое лечение. Или с близкого расстояния не видно?..

Какая разница с какой женщиной заниматься сексом, если вы занимаетесь именно сексом и ничем другим – к взаимному удовольствию? Секс – вещь достаточно простая, однообразная и универсальная, как и устройство женского тела. Тут все похожи друг на друга. Главное, чтобы оба были свободными и хотели ими остаться.

Ночью была премьера новой комнаты, которую Макс назвал «комнатой-люкс для художника».
Но сперва был вечерний достархан с ночным кино. Аглая снова заговорила о том, что не понимает, что происходит. Она не хотела бы теперь мужчины в своей жизни. При этом ей все нравится, нравится, как все легко и весело у нас происходит. Надо пользоваться радостью и не сожалеть, когда она кончится.
Это именно то, как понимаю ситуацию я. Но она боится привыкнуть. Поэтому я предложил немедленно все прервать, чтобы ничего не осложнять потом. Ибо я-то свою жизнь менять не собираюсь, как и глубоко пускать в нее кого-нибудь…
Вместо этого она попросилась в компанию на премьеру комнаты и постели. Притом что мне тяжело перебираться в нее из моего привычного гнезда.
Целый час мы резвились в новой постели. Море впечатлений. Например, что секс может обескураживать, особенно, когда надо работать на другого, страстного и ненасытного. Широкая кровать была оценена как очень удобная для подобных упражнений: можно вертеться на ней, не боясь достичь края, хотя он все равно достигался. Я пытаюсь веселиться, вспоминая кино-цитаты.
…Однако я был совершенно вымотан. Секс – не просто приятная, но и очень ответственная вещь. И если бы не инстинкт, не гормоны – он, скорее, отталкивал бы. Или мучил, когда понимаешь, что не в силах удовлетворить чужую страсть, как ни стараешься, и что успешно до финиша тебе не добежать.
Особенно, когда занимаешься им без любви. Впрочем, большая симпатия была. При этом Аглая весьма требовательна и хотела, чтобы я делал свое дело так и этак, даже ласкал со специальным усилием…
Как я узнал ночью от Аглаи, она «влюбилась» в меня летом 10-го, когда приехала ко мне в Крым с Мафи, где я трепыхался между двух операций, свежеразрезанный и зашитый, с каломприемником на боку, больше похожий на мертвого, чем на живого, как мне кажется. Такой неподходящий объект…
…Да, единственного, чего мне не хватает, это чувства любви. Поэтому ни ночью, ни утром, когда ласки продолжились, я не чувствовал счастья. Тем не менее, это лучше, чем еще одно лето в аскезе и одиночестве.

Комната получилась симпатичная, совсем новая и незнакомая, словно я в гостинице. Но она жаркая, несмотря на плотные шторы. И шумная – от лающих прямо под окнами собак. Но я ни на что не раздражаюсь. Вообще, все хорошо: лето, тепло, море, сад, бассейн, свобода, даже «любовь». Лучше не бывает! Ну, то есть, бывает, если бы «любовь» была бы полнее. Хотя она сделала бы меня зависимым и уязвимым.
Трехлетний голод не шутка… Покинули постель лишь около 12-ти. Пока я делал зарядку, Аглая сделала овсяную кашу с персиком. И пришла купаться в бассейн. Завтрак, бассейн… Восточный рай…

Секс – сексом, и трехлетнее воздержание клинит мозги, но я лишний раз убедился, что секс без любви – не мое. Познание, новый опыт, например, когда у Аглаи вдруг прорывались интонации Мангусты. Я ведь ее любил и сильно любил, как я теперь понимаю…
Сожалеть ли мне? Я мог бы хранить свою брахмачарью и дальше, легко, если бы мог надеяться… как там: «хоть редко, хоть в неделю раз в деревне нашей видеть вас…». Все же иметь чувства к одной, а секс с другой – вот для меня мучение и отвращение. Так бывает в семьях, но я-то от этого свободен…
Помимо трехлетнего воздержания у меня есть серьезная мотивация нынешних отношений с Аглаей: Пустота! Страшное переживание, которое стало посещать меня после расставания с Лесбией. Оно возможно и сейчас, хотя я стал иначе смотреть на жизнь – с позиции: мне все нравится! Первый раз я испытал это ощущение в Израиле, запомнил и берегу как эталон. Но оставаться с этим ощущением – это постоянная работа по удушению всех негативных эмоций (ползущих из тебя, как сорная трава).
И все же теперь сексуальные безумства (вот опять в бассейне) могут вступить в конфликт в внутренней тишиной и равновесием. Мы теперь словно молодожены в свадебном путешествии. Но мы – не они...
Я хочу невозможного, но должен удовлетворяться реальным. И это в духе концепции «мне все нравится!» Но надо сохранить дистанцию и контролировать события. Чтобы мы расстались как друзья, довольные собой и летом…
…И вдруг днем, посреди мелких работ, я понял, что неправ. Я просто поддался похоти, как все люди. А я-то всегда постулировал себя как «не все». Хотя «ненормальным» тоже быть давно не хочу. Я не хочу отвергать естественное из какого-то ложного высокомерия. Или страха последствий. Но и рабом его я не хочу быть. В сексе, в «романе» вообще – есть много познавательного, особенно для человека, не избалованного подобными романами. Но я чувствую, что пора остановиться. То же самое, но без секса. В конце концов, все, что мы хотели тут узнать, мы узнали. Мне вполне достаточно.

…Делить людей на плохих и хороших – это очень по-детски. Деление это вечно и универсально – и от него вся путаница. Хороший – кто похож на тебя, кто тех же идей, с которыми тебе легко и понятно жить. От плохого же исходит опасность. Что-то мы записываем в «плохое» по ассоциации, предрассудку, привычке. Вообще, наличие «плохих» необходимо для собственного утверждения в качестве «хорошего». Жизнь упрощается до двух главных качеств – и картина становится ясной: «плохие», словно Сатана, несут на себе всю вину за зло мира и за все твои собственные неудачи, дурное настроение, неудовлетворенность…
Неудовлетворенность велика, поэтому б;льшая часть людей и явлений попадает в разряд «плохого». И это не пугает, но напротив, поднимает пафос и ощущение избранности. Я-то – в другой, лучшей кучке, среди продвинутого меньшинства! Даже если мы не победим, то славно потусуемся!
А плохие и хорошие… Мы все плохие и хорошие в разное время, в разных обстоятельствах. Даже то, что мы говорим в Сети – не все мы. И наши любимые, якобы, идеи – не все мы. И даже какие-то наши («роковые») поступки. «Все мы» – это мы в течение всей нашей жизни, плохие, хорошие… Плохие от своей слабости, когда нам не хватает сил, и мы проваливаемся. И гордые и умные – так же, как простые и «глупые». С точки зрения истории вообще, мира вообще – все мы очень похожи, очень глупы и очень слабы. Но с точки зрения жизни вообще, того факта, что она продолжается и не сдается, люди продолжают любить и заботиться друг о друге (в холодной вселенной перед лицом бесконечных смертей) – мы очень хороши!

Правда «рай». Девушка играет на арфе на мысу – на фоне заходящего солнца, индус привычно медитирует на скале, море – теплое.
…Сегодня Мангуста прислала мне большое ответное письмо, быстрее, чем я думал, но примерно того же смысла, который я предугадывал. То есть «поздравления». И сближение моей позиции со своей. Она тоже хранила монашество почти три года (кроме одной ночи), а теперь ему, скорее всего, придет конец. «Лендлорд» ли это, в доме которого она живет, или кто-то мне неизвестный?.. Она видит в этом революционность, поиск новых путей, когда двое никому не принадлежат и ничего ни у кого не отнимают…
И обо мне: какой же я монах, если мой друг договаривается со своей «невестой» о том, что она не будет спать со мной. Вот, мол, какое обо мне мнение!..
Об этом же сегодня за обедом с Аглаей: мол, видно, что Ксения до сих пор ко мне неравнодушна. Я этого совершенно не заметил. А ей это очевидно: по фразам, моментам поведения. Надеюсь – она не права. Они с Олегом отличная пара, и искать ей чего-то лучшего – было бы глупо! И уж точно не меня…
Но я-то не вижу в теперешней своей истории ничего революционного, хотя хорошо, что хоть что-то изменилось. Не исключено, что я еще пожалею об этом, потому что начинаю упрекать себя: это же только похоть, которую ты всегда презирал! В доказательство мне то, что я не испытываю счастья, как бывает, когда соединяется все: секс и любовь, новый опыт и приятное место, когда даже вещь, принадлежащая этому человеку, умиляет, как фетиш…

Откуда вообще может появиться любовь? Глядя на человека реалистически – его нельзя полюбить! Слишком много вещей должно нравиться в нем. Ни в одном человеке не воплощаются все достоинства и даже значительная их часть. Часть достоинств, особенно внутренних, является компенсацией отсутствия других, как правило, внешних. То есть они развиваются от необходимости, а не даются изначально. И, соответственно, оказываются продолжением недостатков.
Откуда же берется любовь?
Может, она – совокупность «любимых чисел», некое заложенное соотношение, какие-то кодовые «фразы» тела, тональность голоса, на которые ты реагируешь, как на зов роботов? И когда ты встречаешь этот «код» в другом человеке – ты не в силах не попасть в сети (безумия), не выполнить приказа?
Но как же тогда нелепые браки и романы? Люди поспешили, не дождались настоящего агента, который шел к ним на встречу? А дождешься ли ты его, существует ли он на самом деле? Та самая андрогинная платоновская половина? Миф слишком красивый, чтобы быть правдой.
Лишь ЖЕЛАНИЕ помогает увидеть то, чего нет, и не замечать то, что есть. Наше либидо создает фантом – в него мы и влюбляемся. «Любовь» – это переход количества (заманчивых сигналов от твоего и чужого либидо) – в качество, когда совокупность определенных действий, наконец, запускают механизм «любви». 
Так, через нашу способность обманываться, природа работает на продолжение человеческого рода. Не умей мы обманываться, мы не воодушевлялись бы, не влюблялись, не делали бы глупости и геройства, жили бы правильно и скучно, без ужасов и восторгов, – жили бы, как боги, мудрые и холодные, как равнодушные друг к другу серафимы, как планеты, незыблемо летящие по своей орбите…

Согласно вновь выработанному плану перестал реагировать на нежности Аглаи – и храню гордое сексуальное терпение. А это непросто…
С другой стороны, процесс стремительно потерял новизну. Вообще, секс – быстро приедается. Хотя и интерес к нему быстро восстанавливается, видимо, сразу, как восстанавливается баланс тестостерона в крови. И сколько бы ни было поз – все, собственно, об одном и том же. Это тяжелое удовольствие, особенно для мужчины, который должен постоянно контролировать и сдерживать себя, чтобы не финишировать раньше времени. Тем более туда, куда не надо…
За четыре дня у нас было столько сексуальных контактов, что я сбился со счета. И целая ночь вдвоем. Это слишком! И сегодняшний день без секса воспринимается мной как победа!
А она так нежна и заботлива – нет слов! И еду сделает, и стол накроет, и подойдет погладит, поцелует… Буду надеяться на свою стойкость.

Способность не раздражаться напрямую связана с состоянием нервной системы. Через пять лет после разрыва с Лесбией мои нервы стали приходить в порядок. А сперва я вздрагивал даже от пролетающей в окне птицы. И так было несколько лет, нервы были, как решето. Теперь все иначе. Жизнь больше не мучит меня сверхмощными раздражителями, я не чувствую себя в почти постоянном стрессе, с ощущением, что живу ложной, чужой жизнью. Может быть, ничего великого в моей теперешней жизни нет, но она – моя, только моя, лишь я за нее отвечаю, и, в общем, она совсем не плоха.

Макс уехал рано утром 12-го, в Канаку, поселок на берегу моря между Судаком и Алуштой, чтобы жить там в зеленке с какими-то тусовыми людьми. Я слабо надеялся, что он там и останется. Но нет, сегодня он вернулся. Все в Канаке было ему в тягость, даже разжигать костер.
– А тут рай! – говорит он.
Действительно: чего уезжать из рая?..
Кстати, Аглая рассказала, что в первый же день он кадрил ее на достархане. Неожиданность!
Поздравил Ваню: 18 лет! Он на даче на Воре с Лесбией и кучей детей. Он гордо рассказал, как в Питере перепил двух моряков. И настроение у него отличное, давно такого не было, если вообще было. Действительно, для него наступает самое веселое время…

Аглая сегодня добилась своего, несмотря на все мое «терпение». Спустилась ко мне в бассейн и стала активно соблазнять. Я не велся, но эрекция все же началась, и она ею воспользовалась. Я, однако, не финишировал, решив хоть отчасти сохранить свой план – и покинул бассейн. Она покинула следом и повлекла на достархан. Но здесь вместо секса я устроил объяснение: надо сбавить обороты. Аглая удивилась: на ее взгляд, мы занимаемся «этим» крайне мало…
Что же тогда много?
Она считает, что я подаю противоречивые сигналы: на словах одно, но орган показывает другое. Так и есть: разум говори одно, а тело другое. И я буду слушать разум.
По ее словам, ей очень хорошо со мной, и она не отказывалась бы, именно потому, что не боится, что отношения загонят ее в угол. А это обычно и останавливает ее от секса. Но она переживает, что не нравится мне как женщина.
– Ты замечательная женщина.
Это и правда так: она умна, иногда она словно читает мои мысли… И это приятно: обниматься, гладить друг друга, проявляя недоступную в одиночестве нежность. Даже пусть это и не любовь. Так гладят кошек. И она очень нежная и приятная кошка. Чем снова спровоцировала эрекцию. Спросила: можно ли коснуться? Потом: можно ли воспользоваться?.. Не устоял и разрешил…
В общем, у меня здесь все удовольствия. А потом она принесла в бассейн купленное Максом пиво. И закуску из помидоров и сыра. У меня редкое (хотя не редкое в этом году) чувство покоя. С Лесбией такого практически никогда не было. Запретив себе негативные эмоции, я добился того, чтобы на дне «стакана» постоянно скапливалось что-то положительное. Дно, конечно, дырявое, и положительное скоро исчезает, но послевкусие остается.
Поговорили с ней о том, что никакой рай – не рай без хорошей компании, хотя бы из одного приятного человека. И сейчас, по словам Аглаи, сохраняется баланс: удовольствий, в том числе интимных – и безопасности, то есть уверенности, что никто не будет посягать на другого.
Однако я очень сомневаюсь в прочности этого баланса, – поэтому интимных удовольствий я все же попытаюсь избежать. Она пообещала, что не будет больше меня провоцировать.
Выполнит ли она обещание?..

Аглая присоединилась ко мне в зарядке у бассейна. Говорили о медитации: у нее наблюдаются реальные успехи… По дороге на море – по страшной жаре, которой не было и на Ланке, – продолжили про медитацию: она рассказала про свой метод (которому ее учили в ее остеопатической школе). Привел ее на Виноградный мыс, где она, оказывается, никогда не была. Соответственно не видела ни Входа в Ад, ни Оленя.
Спустились на Белый пляж. На нем парочка молодых людей: голый мэн и его полуголая подруга. Сверху я наблюдал их ласки: девушка откинулась на большой прибрежный камень, парень прижался к ней и ласкает грудь. У него дикая эрекция… Всюду жизнь.
С пляжа мы поплыли в Ад, Аглая – в ластах, я – в маске. Море дивно теплое и почти столь же дивно спокойное. Похоже, я не плавал сюда с маской и не видел этой красоты: лежащих подо мной в прозрачной воде камней, песчаного дна на страшной глубине, так что казалось, что я лечу. И в этом сакраментальном месте, напоминающем женское лоно, мы НЕ занялись любовью, чего я опасался. Она лишь обняла меня – и тоже стала плавать в маске по гроту, увлеченная моим описанием. А я ждал ее в темноте, один, совершенно спокойный, едва не счастливый – не понятно от чего.
Хотя тут нет секрета, просто все и правда очень хорошо: компания, погода, место. Я пока доволен Аглаей: она держит обещание и не провоцирует. При этом я имел то, о чем мечтал три года, и с этой стороны тоже удовлетворен. И ведет она себя прекрасно: нежна, заботлива, на все согласна, хотя на обратном пути едва не умерла от жары. Сделала нам с Максом обед, ибо сама решила голодать.
…Ночью на достархане я упомянул Колосова, и оказалось, что оба его знают, даже лучше меня. Ибо знают и его новую подругу, красотку-актрису Камиллу. Макс со свойственным ему преувеличением назвал его Леонардо да Винчи, который почему-то не удостоился славы. Оба знают и Арыча. У нас один – когда-то хипповый, а теперь, скорее, богемный круг – и поэтому прорва общих знакомых, даже если кто-то из нас не был по случайности знаком между собой, как Аглая и Макс. Это помогает нам до сих пор не погрязнуть в одиночестве. И жить тоже помогает.

Аглая не оправдала доверия! Пол-одиннадцатого утра она постучалась и спросила: не надо ли заливать воду в бак? Но было уже поздно (я почему-то думал, что сегодня пятница: так я чту тут дни недели!). Она закрыла дверь… и через пять минут буквально ворвалась в комнату и бросилась ко мне на кровать. Я сделал все, чтобы не возбудить ее дополнительно, но все тщетно! Сперва она забралась на меня одетая, потом быстро разделась…
– Аглая, мы же договорились! – взмолился я.
– Извини! – сказала она голосом Змея-Горыныча из анекдота про Ивана-растамана.
И дальше уже все по программе… Я так ей и сказал: если для женщины секс – чистое удовольствие, то для мужчины – серьезная работа!..
Днем мы поехали в город: на Пятый и в художественный салон на Соловьях, где я купил мольберт. Он был последний по старой, еще украинской цене, 750 гр, – 2250 р. Невероятно! Эти деньги я одолжил у Аглаи. Она закупилась бумагой и кистями – будет рисовать!
Мою маму очень интересует: работает ли «Муссон»? И мы заехали в «Муссон». Тьма народа, так что даже не найти места на стоянке, а потом тележки. Работает и каток, и боулинг, и бильярд, по смешным, в сравнении с Москвой, ценам. И очень хороший книжный супермаркет: подушки на полу и ступенях, чтобы сидеть и читать, вай-фай, кафе и пр.
В общем, у нас получился субботний шопинг: четыре сумки продуктов на 2200 рублей. Дважды или трижды мы застревали в дороге, но я уже знаю, как приводить машину в чувство. Дома Макс готовит солянку, Аглая – салат. Удобно, черт возьми! Обедаем за домом под немецкое темное пиво за 59 р.
…Вспомнил красивых девушек в городе.
Что лучше: отвращение или соблазн? А если нет отвращения – рано или поздно появится соблазн. А соблазн – это навязчивые мысли, бессилие и беспокойство. И жить без него долго не получается. Хотя я рад, что молодые девушки нравятся мне и поднимают настроение. Я смотрю на них с единственной «корыстью» – получить от них лучшее, что они могут дать: удовольствие от их красоты и молодости. И я знаю, что могу на них рассчитывать: они не подведут! И я знаю, что могу так смотреть на них, потому что ничего от них не хочу.

Мангуста мастер ставить меня в тупик. И именно тогда, когда я совсем успокоился. Впрочем, начала она свое письмо с того, что сообщила, что, наконец, покончила с «монашеством» (как и я) – благодаря некоему «студенту», недолюбленному герою ее девичьего увлечения. И я был прав: единственное отступление от «монашества» за три года – было с ним же. Не повлиял ли он, кстати, на наш разрыв? Ибо его появление-возвращение после 18 лет отсутствия совпало с нашим разрывом, насколько я могу судить… И я сразу почувствовал тогда что-то, очевидное изменение тона. Что у нее какая-то сильная позиция, с которой она разговаривает со мной так, как не разговаривала раньше. Что ей есть куда отступать. Или наступать, но без меня… Я грешил на «лендлорда», а оказался «студент». Этот «студент» – как неизвестная (но сильная) карта в ее колоде.
Впрочем, какая теперь разница? Но зачем она спрашивает теперь про «любовь» – или: готов ли я встретиться с ней где-нибудь в Риме? При этом она помнит, что сама отказалась в свое время от подобной встречи. У нее есть «студент», у нее есть глубоко ей интересный «лендлорд», я-то ей зачем? Сказала бы хоть раз правду!

Аглая снова овладела мной в бассейне, и я, хоть и был не против, но настоял на серьезном разговоре. Секс приятен, когда неудовлетворенное либидо выкручивает тебе мозги. Это словно утоление голода. Но сам по себе он не очень интересен мне.
Поэтому я вновь напомнил о договоренности, на выполнение которой я настаиваю. Для этого мне пришлось назвать все своими именами: у нас не любовь, во всяком случае, с моей стороны, а дружба… И любви не будет. Я точно это знаю. Она прекрасна, умна, отзывчива, внимательна, покладиста, терпелива, опытна (житейски, психологически и т.д.), способна на подвиги. И ко мне так относится, что и желать больше нечего… Тем не менее, ужасно, но полюбить я ее не могу. Она не соответствует тому типу женщин, которых я готов, по заложенной во мне парадигме, любить. (Иногда эстетика бывает безжалостна. Этого, естественно, не сказал.)
А у нее-то как раз любовь – и я чувствую себя очень нехорошо. Но к чему обманывать Аглаю? Ничего путного из этого не выйдет. И она, вроде, не сильно расстроилась, наверное, и так обо всем догадываясь. В общем, теперь у нас новый договор о «ненападении», то есть – о прекращении определенного типа взаимоотношений и, по возможности, возвращении в старые рамки.
Я так давно ждал секса, получил его – и отказываюсь от него.

Говорили с Максом об его любимой эзотерике. «Эзотерическое подполье» в Советском Союзе – тема богатая и не до конца концептуально изученная. Я застал его («подполье») в полном соку в 70-е. Шамбала, помню, не сходила с языка. Видеман в «Школе магов» описал его становление в конце 60-х, начале 70-х. Интеллигентская публика от хиппи до профессоров, от Москвы до Прибалтики вместе и дружно творила миф, превратив его для себя в новый культ – на фоне выцветших знамен коммунизма. Надо было закрепиться в параллельной реальности, во всяком случае, верить, что она есть, чтобы не было так тухло. А тухлая вязкость – это было главное свойство окружавшего нас пейзажа.
Некоторые недоигравшие в детстве мальчики пошли дальше и увлеклись оккультным нацизмом, всякими «Аненербе», Виртом, Зиверсом и пр. Богатая тема для интеллектуальной эксплуатации…
Эзотерика – это псевдоинтеллектуальный бунт против скучной реальности с ее скучной наукой, ограничениями, смертью, однозначностью. Это пафосная игра в то, что дважды два – не четыре. Это надежда стать великим магом, вырвавшимся из-под общего закона. Ее истина лежит позади, глубоко запрятанная в выдуманное прошлое. Выдумать, на основе выдуманного взбунтоваться и изменить мир – это эзотерика политики, магия создания чего-то из ничего: фантомов мысли, ошибок, желаний и комплексов. Можно выдумать все: могучие тайные силы, историю, даже нацию. История человеческой культуры – это история выдумок и мифов…
…Поздно вечером, в связи с обещанной грозой, Макс попросился ночевать в доме. И я милостиво предложил ему новую комнату. Аглая была дико возмущена: как, почему ему, а не ей, еще и с такой удобной кроватью?! Я пообещал поговорить с Максом, но завтра. Она не стала ждать – и сама договорилась с ним о передислокации. А я вернулся к себе. Вот сюда я никого не готов пустить.
Делал в саду полку для красок, потом столик для нового достархана – а Аглая с чашкой кофе в руке издевалась над моими потугами. Впрочем, давала и неплохие советы. Отпилил ветку от грецкого ореха, накрывшую кипарис, для чего пришлось влезть на крышу достархана – из тонкого поликарбоната. Снимать упавшую на крышу ветку мне помогал Макс. Он же делал обед: снова свое любимое овощное рагу. А мы с Аглаей в это время рисовали друг друга.
Написал и отправил большое письмо Мангусте. Меня чуть-чуть качнуло к ней, но не сильно. Я больше не хочу переживать из-за нее. Я и тут, как есть, чувствую себя вполне неплохо…
Ночью в связи с похолоданием мы с Аглаей жгли камин, пили чай и вино при свечах – и курили продукт. Меня хорошо накрыло. И я попал в какую-то гармонию. Это было связано с чувством безопасности и ощущением, что мир устроен нормально, все подогнано – и я нахожусь в нужном месте, предусмотренном для меня по «сценарию». Стоит испытать доверие к миру – и ты практически счастлив.
Аглая хорошо слушает, хвалит дом, где есть все, что надо. И мне хорошо с ней, ровно, просто. И сексуальный червяк пока сидит тихо.
И рассказывает она тоже хорошо: про «випассаны» в ее секте-кружке остеопатов: день с повязкой на глазах, день в молчании… Рассказала и про то, что сейчас считает за истину и правильный образ жизни. Там должна быть гармония и доверие к миру (словно прочла мои мысли), сексуальная и всякая вообще свобода… Что-то еще, не помню…

Доделал полку для красок, – пока Аглая ходила вокруг и снимала меня на мой же автопарат – для будущего фильма «обо мне», который она задумала. Вдвоем красили столик для нового достархана. Снова рисовали друг друга, решив сделать это ежедневной практикой. И пошли к Б-ым, которые пригласили нас на свой религиозный праздник («Преображение»). Здесь же Женя отмечает свою отходную… Макса, ушедшего на море, Яна пригласила отдельно… Лучше бы она этого не делала…
Андрей поздравил всех с новым – бархатным – сезоном. Он не любит жару. Женя рассказала про массажиста Сашу, приятеля Виктора, ее соседа: продвинутый человек и траву курит. Б-вы уже с ним познакомились: он руководит их курсом лечебной гимнастики по утрам…
Яна хвалит мой вид: сегодня я в черном.
– Черный всем идет, – сказал я.
– Мне не идет, – ответила Яна.
– Ладно, видел я тебя в черном платье в театре, – возражаю галантный я.
Мы покурили, выпили водки. Появился Макс с «мицне» – крепким пивом. Он пил пиво с утра и уже хорошо на бровях. И тут он накинулся на водку, потом на вино, когда водка кончилась. И ему все мало! Андрея он зовет «Посейдоном» – и гонит про Атлантиду, которая, естественно, располагалась в Крыму (как он узнал из найденной в моем доме идиотской книжки местного «исследователя»). Говорил он без остановки, сместив к себе центр всего разговора.
Параллельно он кадрит Женю, обнимает, восхищается, требует, чтобы она нарисовала ему амфору, найденную ее знакомыми археологами… И уже хочет танцевать «Яблочко» – знак того, что он пошел в разнос. Я долго останавливал его, но он все равно сплясал его на улице, прямо перед такси, на котором уезжала Женя.
Женя уехала, а он обратился к Яне:
– Прости мне мое юродство!
То есть он понимает, что делает – и делает это сознательно, как трикстер, который должен злить или провоцировать. Он уходит – к общему облегчению. И вдруг появляется, перебравшись через разделяющий нас забор. И хочет новых событий и подвигов. Поэтому мы побыстрее ушли, забрав его с собой…
Еще два часа он двигал и ронял мебель на кухне, даже упал с табуретки, так что мне пришлось спуститься и сделать внушение. Он совершенный ребенок, иногда напоминает Ваню. И я нахожу в себе отцовские интонации.
Аглая попрощалась со мной и заставила себя уйти в свою комнату.

Утром я узнал, что сделала она это с величайшим трудом. Но это потом, а пока в меня вцепился пьяный Макс (паразит успел снова напиться!): вместо извинений он стал грузить меня своим новым проектом: что надо сделать «ананас» из моих юкк. Он даже придумал материал и конструкцию. Я долго терпел, делая зарядку у бассейна, а потом попросил его перестать гнать. Он обиделся, несколько раз начинал снова про ананас, я его снова отшивал, а он ходил следом, от достархана, где сидел с пивом, до кухни, где стал обвинять меня, что я, его старый друг, не понимаю его и его гениальный художественный проект! Я предупредил, что если он не угомонится, нам придется расстаться. Он стал умолять не выгонять его в этот момент, чуть ли не со слезами: все и так его выгнали! Но уже через пять минут назвал меня «фашистом – хуже Турчинова» – и начал нести агрессивный вздор. Я ставлю ему условие: или он сегодня же уезжает или будет сидеть в своей комнате и «работать», без капли алкоголя. Я даже отобрал у него пиво. И наложил мораторий на алкоголь в моем доме. (Уже не первый за все крымские годы.)
Позвонил и извинился за него перед Яночкой. Она была в шоке – и не хочет больше его видеть. К тому же утром он нарисовал на их воротах свой ананас. Но Алена уже его стерла.
Макс не уходит в комнату, а уходит куда-то вообще. Может, в ларек. Породил я, однако, проблему!
За обедом, куда мы его позвали (оторвав от сна), он опять назвал меня фашистом – за то, что я не дал ему осуществить его проект с ананасом... И я заявил, что завтра он уезжает.
За день мы еще раз покрасили столик (красила Аглая, я рядом стоял), позанимались остеопатией, порисовали друг друга. В восьмом пошли на море. Оно гладкое и теплое, несмотря на похолодание. С индусом и его герлой мы уже здороваемся: приучили. Аглая плавает вокруг, обнимает – чтобы я не расстраивался из-за Макса. И все это на фоне солнца, садящегося в салатовую воду. Сидели, обнявшись на берегу. Но никаких провоцирующих действий, хоть она целует меня время от времени.
У бассейна, где я купался после моря, Макс снова стал наезжать на меня из-за ананаса – и я повторил, что завтра он уедет. Он стал ходить следом и кричать, что я не могу его выгнать, что его убьют, он умрет и т.д. Стал обещать не пить, сидеть в комнате, работать, готовить обед… Только бы я его не гнал. Я обещал посмотреть завтра, какой он будет. Нет, на две недели пусть не рассчитывает, максимум на неделю (сегодня позвонил Миша Ветер – и я его пригласил).
По телефону мама сказала, что у Тамары, моей квартиросъемщицы, погиб муж, Сулейман. Разбился на машине… Собственно, ему я и сдал квартиру и с ним заключил договор. Пятеро детей, а все деньги зарабатывал он. При этом Тамара сказала, рыдая, что оплата квартиры не откладывается, хотя никто бы ее не упрекнул, разумеется.
Такая, значит, жизнь…
Макс ушел к себе, а мы с Аглаей на достархане стали смотреть «12 разгневанных мужчин».
Целый день мы ничего не пили, согласно моему мораторию, кроме Макса, который умудрялся оставаться пьяным, очевидно нарушая мой запрет. Мы даже не курили, и не хотелось. Надо сохранять ум – в ситуации, когда в доме человек в алкогольном неадеквате.
Через полчаса пришел невменяемый Макс, который захотел, якобы, тоже смотреть фильм. Полез на достархан, сокрушая все вокруг, и тут же кинулся комментировать и ругать «масонское кино»! Я попросил его уйти. Он ушел, вернулся, опять ругался и бурчал. Еще раз ушел – и через десять минут пришел снова – и стал наезжать: какое говно мы смотрим! Я закончил просмотр и объявил Максу, что завтра утром он точно уезжает. Он стал допытываться: почему?! Что он такого сделал?! Он никогда не делал никому никакого зла! Его нельзя гнать, его убьют, за ним следят, он видел!..
– Он юродствует и манипулирует, – сказала Аглая, зашедшая в мою комнату.
Она целиком на моей стороне. При этом она обнимает меня, гладит и целует. Не часто бывает у человека такое количество любви. Сцена напоминает ту, что была здесь же год назад с другим человеком...
Макс, вроде, успокоился, и мы ушли досматривать фильм в ее комнату. После фильма она страстно прижалась, мы обнимаемся, целуемся, но больше ничего. Она соблюдает договоренность – изо всех сил. Я ухожу, хоть и с эрекцией, но довольный собой и ею. Наверное, она очень удивлена, зачем я наложил еще и этот мораторий? Мы, свободные, не связанные никакими запретами – почему отказываемся от всего? Тем не менее, я чувствую, что с обниманиями, но без секса, мне – лучше. Мне нужна нежность, а не этот шквал ненасытной телесности! После которого я совершенно раздавлен.

С утра Макс продолжил гнать и наезжать: мол, он больше всего расстроен тем, что он обратился ко мне, как художник к художнику, с отличным проектом, а я «включил прокурора» и даже не пожелал его слушать! Он обвинял меня при Аглае, которая рядом со мной у бассейна делала зарядку…
– Все сказал? – спросил я.
– Нет, не все!
Он ушел, вернулся – и вдруг сообщил, что не может уехать. Но я неумолим. Лишь предложил довезти его до Пятого километра. Но он отказался. Я отдал ему его японские веера и деревянных хрюшек, которых он мне в порыве щедрости подарил в первый день: «Не надо разбазаривать имущество!»
– Ты все-таки мой друг, мой единственный друг! – говорит он, прощаясь. – Ты на меня не в обиде? Главное, чтоб не в обиде!
– Не в обиде, – сказал я.
Он ушел с рюкзаком, вернулся за чем-то забытым, ушел опять. Аглая удивляется, как я долго его терпел. Она, мол, сразу напряглась на него, он распространял что-то нервное, она ждала от него какой-то неприятности. Но то, что случилось – ничего особенного, обычная пьяная выходка алкоголика…
Зашла Катя, квази-жена Саши Сретенского, двоюродная сестра Фокса, экс-жена Вани Шизофреника. Она приехала с двумя детьми, как и год назад. По наводке Яны сняла дом на нашей улице. Поговорили о море, купании голяком, ограниченном стеснительными детьми, развлечениями в «Муссоне».
Полол сливы, подвязывал розы, шлифовал гостевой достархан и т.д. Рисовали с Аглаей друг друга. В девятом часу пошли на море. Я снимал садящееся солнце – и плавал уже после его захода. Аглая опять провоцирует, но в легкую. На опустевшем берегу, в слабеющем свете, под почти неслышный шум волн салатового цвета, – испытал полный покой – и благодарность Алае, сидящей рядом. Она словно что-то почувствовала: стала целовать, обнимать, даже слегка будоражить мой лингам – а потом назвала нас извращенцами, потому что мы занимаемся противоестественным воздержанием, когда могли бы получить столько удовольствия!.. И так до темноты.
Чай на достархане – с подаренными Яной оладушками. Комедия «Мы Миллеры» – про неудачливого травяного пушера. В меру неплохой фильм, но весь из штампов.
Прощание на ночь, снова ни во что не переросшее. Аглая держит себя.
– Молодец, ты хороший друг! – оцениваю я ее, когда она все же находит силы уйти.
Это явно не то, что она хотела услышать.

Сегодня удержаться не удалось, как я ни крепился. Началось в бассейне, где Аглая касаниями провоцировала меня, а потом в ее комнате, куда мы пошли рисовать. Она разделась, я поставил мольберт, картон – но вместо рисования мы занялись этим…
И я не жалею, хотя мы и нарушили договоренность. Все должно иметь разумные рамки. «Легче воскрешать мертвых, чем жить рядом с женщиной и не соблазниться», – как говорил св. Бернар. Но сейчас мне важно не породить серьезного «романа» и жгучей привязанности...
Ну, а секс… Уж лучше честный секс, чем жалкие мечты о нем и еще более жалкие практики по его замене. К тому же сексуальная область была мною познана очень односторонне… Конечно, я не скажу, что познал сегодня что-то новое, просто было сильное желание и довольно занятный, редкий для меня теперь процесс. Просто приятная возня, игра, почти борьба, от которой никому не плохо…
Тем не менее, ночью на достархане она заявила, что обычно людей можно понять с первого взгляда: что они думают, что у них внутри. Я тут – исключение.
– Зато на тебя можно смотреть и восхищаться! – вдруг сказала она. – Я очень рада, что ты есть…
Вот она женская любовь в своей лучшей фазе!
Ночью смотрели последний фильм Роберта Уильямса «Однажды утром в Нью-Йорке», после которого он покончил с собой. В фильме герой сперва пытается покончить с собой, а потом просто умирает в больницу. Уильямс, похоже, вжился в роль!
После фильма Аглая показала свои фото 10-11-х годов,. Много отличных – и я ругаю ее, что она их не вывешивает. При этом она умудрилась снять их на мыльницу.
Первый день почти совсем без физической работы: редактировал «Стену» и писал пост про эзотерику.

Второй раз пропустили полив! Каждый раз кажется, что сегодня пятница, а не суббота. Дни летят страшно быстро, не успеваю считать…
– Я дана тебе для радости, – говорит Аглая «на камнях», ублажив выше всякой меры.
Она спрашивая моего мнения: правда ли, что мужчинам нравится минет больше, чем вагинальный секс? Я не поддерживаю эту тему. Я или занимаюсь сексом, или говорю о нем. И то и другое – слишком много.
Сравниваю Аглаю и некоторых других женщин: Аглая – вся любовь, ничего не хочет для себя, вся обращена ко мне. Понятно, что это первое время любви, но… некоторые так не любят никогда, быстро прописывая рамки и условия. Причем для себя одни, для меня – другие… Аглая, вероятно, тоже скоро остынет и тоже будет чем-то недовольна, но у нас изначально нет никаких прожектов и договоренностей. То есть, наоборот: все границы и будущее определены: все будет, как было до этого лета… Наивно? Может быть...
Причем я даю Аглае меньше, чем некоторым, ничего не обещаю, даже не употребляю слова «любовь». И Аглая не обижается ни на мою умеренность в чувствах, ни на отказы полежать с нею, отказ от секса с нею вообще… Она умеет ждать?..
После пляжа – вечер у Б-ых с приехавшим Борохом. Пузан, убитый травой и коньяком, слег, Борох был сердечен, как мог поддерживал беседу, говорил о детях, жене, рассказал про свою музыкальную школу, куда ходил через кладбище, что повлияло на судьбу учебы…
Держался он крепко, но не всегда – и я боялся: дойдет ли он от беседки до дома?
Трава на коньяк меня тоже зацепила, но без потери ориентации. Хватило сил даже убрать все из беседки в хозяйский дом.

Ночью она хотела, чтобы мы разделили ложе, но я отказался. Утром постучалась-поскреблась – и нырнула ко мне в постель. Но обошлось без интима…
Были на Пятом, где покупали для Аглаи поролон – ибо ей жестко спать на новой кровати с ватным матрасом. Не пожалела ради удобства 1100 р. «Принцесса на горошине» – дразню ее я.
На секонде я сходу нашел новую рубаху-галабею, но уже индийскую – и штанцы, похожие на ланкийские. Аглая – пару платков и очень экзотические индийские штаны, рубашку, шорты – и стала просить меня скорее ее отсюда увести! Купили овощи и поехали в художественный салон на Соловьях.
Редактировал «Свидание в июне» (как я теперь решил назвать рОман – с аллюзией на Вампилова). Вечером зашли Пузан и Борох, уже хорошо выпившие. Борох пел какой-то дореволюционный городской романс, а Аглая снимала его. Она рассказала, как учила в первом классе своих подружек воровать деньги из пальто в гардеробе. Они попались, но ее не выдали. Потом учила детей из ее двора опасной игре на стройке: ходить по металлическим балкам. Снова одна девочка попалась за этим занятием – и снова ее не выдала. Учила подруг прогуливать музыкалку… В общем, саморазоблачилась перед товарищами. Я смеюсь: Андрей охранял гардероб, а Аглая из него воровала… Превратности судьбы.
Пили чай и коньяк, наш и их. И еще курили. Поэтому мало что запомнил.

Сегодня ветрено, волны с перехлестом, облака в небе – кончившиеся сплошной облачностью, второй раз за два месяца. Аглая прочла первую часть «Свидания в июне»…
– Читается хорошо, но появляется «рутинность», когда дни следуют за днями, и они описываются в дневниковой манере.
И это правда.
– А еще – сумбур героев, в которых путаешься. Их надо сделать или меньше, или более детализировать.
Тоже согласен. Но в целом ей понравилось, особенно, когда пошли «страсти»…
Она хочет прочесть остальные части. Не знаю: там же полная жесть и много интимной информации.
Это навело ее на разговоры о любви, изменах и пр. Много рассказала о себе, своих возлюбленных, которым я потерял счет. У нее очень богатая «личная жизнь». Убежала от нее в Крым – а тут то же!
Говорили о психологическом неумении влюбленной женщины ждать. Хотя Аглая приводит в пример себя по отношению ко мне: сколько она ждала! Но как ждала: с многочисленными романами… Обсудили и этот феномен: любовь ко многим. Ни один человек не перекрывает всех потребностей, часть их остается нереализованной – и ты ищешь кого-то, кто мог бы их утолить. В общем, одного любишь за одно, другого – за другое. Драма – в необходимости сделать выбор и от чего-то отказаться. Или отказаться от семейных отношений вообще, жить свободным, но к этому не многие готовы. Аглая, например, порой тоскует по семейной жизни. И говорит мне, лежа у меня на груди, что вышла бы за меня замуж, если бы я ее любил.
– С твоим темпераментом – замуж?! Это надо быть мазохистом! – смеюсь я.
Она уверяет, что может быть верной. Но я вообще не думаю ни о какой семье – ни с кем. За пять лет я привык к свободе – и она меня устраивает.
Она очень нежна, просто как-то страшно! И говорит, что чувствует себя, как ребенок со взрослым. Или как кошка. Хочет вцепиться в меня! Но я не боюсь. Я рад, что она настолько умна, что я могу уйти от разговора о любви – и она не обижается. Что при ее очевидной гордости – не так просто.
Вдохновленная мной, Аглая тоже стала вести дневник… И записывает теперешние дни, чтобы было стереоизображение…
Днем позвонила мама и обругала за то, что я забыл поздравить ее с днем рождения. И Ваня тоже. А ее уже поздравили все! Я и правда забыл, я вообще как-то много теперь забываю. Позвонил Ване и напомнил про д/р бабушки.
О чем мне думать и помнить, когда все так мило: вместе с Аглаей мы готовим еду, ездим, рисуем, ходим на море, сидим на достархане, смотрим кино, даже слегка спорим. Только не спим вместе. Мне хорошо и потому, что с Аглаей, я знаю, я не потеряю голову и не наделаю глупостей.

Чувство реальности и опыт говорят грустную вещь: тот, кто рядом с тобой, никогда не будет «идеальным». Плюс дети, родственники и масса осложнений… Ради одноразового секса можно закрыть на это глаза, но серьезные отношения на этом не построишь. Зато можно радоваться тому, что есть. Что я и делаю.
А женщины мне попадаются удивительные (в разных смыслах). Оказывается, Аглая убежала сюда немедленно после постели с неким женатым ухажером, не отклонив его предложение (секса), но сразу почувствовав, что все это неправильно. Вроде как я теперь. А до него был бывший многолетний возлюбленный А., с которым она встречалась – не только ради секса. А до него… – вообще, у нее была богатая личная жизнь. И одновременно Мангуста сообщает, что спала со «студентом»… Весело...
Кстати, Аглая «тоже» (как и Лесбия) считает, что тот факт, что я 10 лет назад «не вставил» одной барышне, – ничего не меняет: мол, измена налицо. А вставил-не вставил – это формальность. Я по-прежнему не согласен. В конце концов, я исхожу из своих представлений, что я считаю изменой... Для Аглаи такие отношения, как были у нас с той барышней, – тоже «извращение», когда люди и не останавливаются в самом начале, но и не доходят до конца…
Но остановиться в самом начале – было неинтересно, а «дойти до конца» – пошло. Мы устремились в некую ловушку, но все же выбрались из нее, пусть не без потерь. Я, в конце концов, потерял семью…
Поспорили с Аглаей о любви мужской и женской. Женщина хочет обладать, навсегда. А мужчине нужны яркие, но короткие впечатления, приключения, победы, ничего в его жизни не меняющие. Обладать женщиной – далеко не все, чем он мечтал бы обладать. Часто это обладание становится очевидной тяготой. Если для женщины интересы семьи стоят в центре, то для мужчины, скорее, на периферии. В нем вообще нет инстинкта семьи, семью он принимает умом и загоняет себя в нее – долгом… 
И еще пришла смска от Ксении: она сожалеет, что мало со мной общалась. «Немного загрустила в Крыму о той себе, что ты во мне рождал». Но она выбрала свой путь… «Мне важна твоя жизнь, просто знай это»… Так что Аглая в чем-то была права…

За день я успел сделать почти все свои главные дела: поредактировал текст, порисовал Аглаю у бассейна, сходил на море. Лишь на гитаре не поиграл. Так же я был подопытным кроликом, на котором Аглая рисовала номера позвонков и условные обозначения их смещения. Ночью смотрели дурацкий фильм «Ноттинг Хилл» с Джулией Робертс и Хью Грином. Даже не понимаю, как «они» могут снимать такую клюкву? Своей потрясающей выдуманностью фильм напоминает сталинские комедии… Еще и почитал на ночь (после коньяка!) Evelyn’a Waugh.
А в 6 утра она заскочила в мою постель, очень тихо пробравшись в комнату. Но я из-за всех сил постарался не обратить на это внимание и снова заснуть, словно тут нет ничего странного или интересного: двое голых в одной постели. Она начала кашлять – и скоро ушла, чтобы не мешать мне спать.
Утром она вспоминала эту сцену с весельем. Она спросила: о чем я мечтаю? Сказал: достичь в этом месте гармонии. И мы заспорили о браке, мужской и женской психологии, смене гендерных ролей… Долго говорили об ее идее купить здесь участок: я ее отговаривал. Женщина без мужчины или больших денег не потянет уход за участком и стройку, а потом содержание дома… Или она рассчитывает, что этим мужчиной стану я?
Вылетело рисование, зато я закончил редактировать «Свидание в июне». Сообщил об этом Аглае за обедом. И она сказала, что когда работала в сексе по телефону, ее учили, что описываемые предметы надо детализировать: у меня такие трусики в горошек с оборочками. Я тут же забыл про рОман и стал расспрашивать про неизвестные страницы ее биографии. Помню, читал о подобном у Марины Палей, а тут – живой участник!
Она увлекалась тогда психологией, и ей эта работа показалась интересной с точки зрения преодоления собственной социопатии.
…Индус на мысу первый раз поздоровался первый, сложив руки и что-то пробормотав. Его герла поздоровалась по-русски.
Штиль – и я поплыл с маской и трубкой до небольших скал напротив Индейского пляжа (650 м). И Аглая в ластах со мной. Там мы сидели в каменных креслах и грелись в лучах заходящего солнца. И говорили все о том же. Мне многое интересно, например: учили ли их в «сексе по телефону» актерскому мастерству? Нет, но были курсы, где им многое объяснили, показывали порнографические фильмы, они придумывали свои роли и сдавали «экзамен». Во время разговора с клиентом приходилось импровизировать. Тяжело было с мазохистами. А особенно – с садистами. Но таких было немного. Особенно трудно давался ей мат. Притом что личный опыт у нее был в двадцать лет (93 год) минимальный. Тем более не было извращенческого. А он часто требовался. Над звонившими поиздеваться кавказцами она издевалась сама, что не поощрялось. Был там и дядечка-«суфлер», слушавший их разговоры и помогавший с ответами и даже матом. Но она быстро заскучала и через полгода, после конца контракта, ушла. Там – страшная текучка, по ее словам…
К островкам подплыл катерок с людьми – и они смутились, увидев нас. Мы же и вовсе не обратили на них внимания. Назад плыли едва не полчаса. Море подо мной напоминало туман, прорезаемый, как пулями, косыми лучами солнца. Я видел лишь свои руки, и хоть греб – почти засыпал. При этом я совсем не устал, лишь слегка замерз. Начали одеваться – и тут Аглая стала соблазнять меня. И это ей удалось, но лишь на короткое время…
– И почему это мне так нравится? – спросила она. – Хотя я ничего не успела почувствовать…
И потом, когда я вторично одевался:
– Надо чаще практиковаться.
– Я как-то особенно не стремлюсь, – ответил я, раздосадованный.
На этот раз смотрели по ее предложению «Мои ночи прекраснее ваших дней» Журавского, 89 год. Фильм в ее вкусе: красивый, с элементами авангарда. По сути, так же пуст, как и вчерашний. И навязчиво манерен, кроме того – по-польски, то есть излишне, – эротичен.
Она опять жмется ко мне. Ей нравится во мне мой ум, доброта (во всяком случае, к ней) и то, что у меня красивые руки (!). И что я худой… А вот то, что очень рассудочен и неприступен – не очень. Лежит на плече, целует и гладит пальцы. У нее, кстати, у самой очень красивые руки. Так весь день. Я уже боюсь этого, скоро начну вздрагивать. Зато она умна. Хотя в культуре у нее страшные дыры. Поэзию не знает совсем. Тем не менее, с ней мне очевидно лучше, чем без нее… И я благодарен ей.

Сегодня к тусовке присоединился Прохор, фотограф, работающий с какими-то медийными проектами, знакомый Аглаи. Он ждал нас в кафе у ЦУМа. Сюда мы попали после Пятого километра и авторынка, где я менял на Ласточке глушитель и резонатор, а Аглая ходила вокруг бокса и снимала все подряд… Он большой, крепкий, чем-то похож на Бороха. Лицо тоже большое, довольно грубое, слегка бородатое. Но – легкий, общительный. Рассказал про Бали, откуда недавно вернулся.
Кафе – особого местного стиля, с оградой из едва струганных досок, без дизайна вообще, зато дешевое. Выпили с Аглаей по 0,3 пива с фисташками. Прохор показал фото пустого фестиваля «Казантип», нового, переместившегося под Евпаторию: могучая инфраструктура – без людей. Он был поражен. Местные тоже.
Поехали в «Муссон» – искать Аглае внешний жесткий диск. Заодно купили продуктов. И поехали к 35-й батарее. Прохор не знает Севастополя, Аглая здесь не была. Ветер, легкий шторм, облака с пробивающимся солнцем. Но вода теплая. Верная Аглая поплыла за мной – и не дала оплыть мыс, чтобы попасть на маленький пляж: она забоялась, что у нее не хватит сил. На берегу Прохор рассказал про своего двадцатилетнего сына, джазиста, приехавшего в Крым с огромной шевелюрой и двумя питерскими клюшками... Они с Аглаей обсуждают общих знакомых, один из которых хочет купить дом в Крыму… Людей на пляже немного. Как всегда несколько красивых барышень. Мы бесплатно заняли лежак. А на маленьком пляже, куда я не попал, хорошие волны…
Дома после обеда Прохор предложил играть в настольную игру «Рыбки», которую не то сам придумал, не то усовершенствовал. «Ходилка» в стиле «Visal». В качестве своей фишки я выбрал самолет. И, пользуясь столь быстрым транспортом, победил. Послушали два варианта «Дома восходящего солнца» Animals и Боба Дилана, с моим комментарием и переводом. Поставил для Аглаи «По волнам моей памяти» – неизвестное ей произведение. А потом «Воскресение». Прохор оказался знатным меломаном. Переживает, что современная молодежь даже не слышала про такую группу. Потом я нагло поставил Larks Band – и Прохор снисходительно похвалил: мол, удивительно, что кто-то еще такое делает. Это же архаика, никому не интересно. Я-то думал, что совсем не архаика, а как раз наоборот. Играли в историю, которую рассказывали по очереди, каждый по одному предложению. Было много травяного гона и смеха. Были там персонажи Норман и Джессика, первого «породил» Прохор, вторую – я...
Около моей двери меня ждала Аглая, обняла и тихо спросила:
– Хочешь, я к тебе приду?
– Зачем?! – изумился я…
– Я тебе этого не забуду, – сказала Аглая и скрылась за дверь в свою комнату.

С утра решали, куда пойти или поехать? Решили съездить в Балаклаву, подняться к Генуэзской крепости и дойти пешком до Инжира. Выехали в два. Купили воду, пива, чипсов, сухариков, прошли по набережной: Прохор хотел посмотреть на яхты. В ларьках вся продукция с символикой событий, Путиным в очках, вежливыми людьми и пр. Купили Аглае, страдающей от солнца, китайскую кепку со звездой, которая ей очень шла. Аглая в пандан купила мне «афганку». Прохор купил боцманский свисток. И мы, наконец, пошли к крепости. Аглая без конца снимает.
У крепости сильно застряли: я полез по лесам наверх реставрируемой башни, до незапертой двери в стене на уровне «второго» этажа. И уже по внутренней лестнице поднялся почти до свода. На «третьем» этаже воссоздали старинный камин, восстановили часть окон и дверей, красиво оформив их камнем. Мой пример вдохновил подняться и Аглаю. Прохор внизу беседовал с парой молодых автостопщиков из Одессы, ищущих, где тут можно перенайтать (заночевать)? Оба с крашенными волосами, она – рыжая (зовут Элеонора), он – что-то желтое, полупанковское. Я спросил про ситуацию в Одессе – и парень как-то досадливо махнул рукой. Зато границу они прошли без проблем, хотя пешком проход закрыт, только на машине. Пограничник (чей?) вписал их в дальнобой, который довез их до Севастополя. В украинскую армию на границе не забирают… Прохор все хотел их подкурить, ибо Аглая взяла с собой…
Прохор гонит нас купаться. Действительно, уже полпятого, а мы все еще в начале пути! Страшной жары уже нет, к тому же ветер, разносящий мощный запах можжевельника. И виды, которых я не видел лет пять. Съемки снова тормозят нас. Тем не менее, мы догнали одесситов, которых я направил на Айя.
На Золотом пляже мы были уже в шесть. Тут никого. Никогда такого не видел, даже осенью. Я доплыл до большого бетонного блока в море и забрался на него. Он гладкий и скользкий от водорослей, через которые перекатываются мелкие волны, лаская меня, словно в джакузи. Подплыла Аглая, стала обнимать, возбудила – и принялась играть с органом, обращаясь к нему отдельно от меня: «Нельзя ли договориться, чтобы твой хозяин ушел и оставил мне тебя?» – и т.д. Она выразила желание поддаться на соблазн, но я против. И место точно не подходящее. А ее уже ничто не смущает: ни близкий берег, ни Прохор на нем… Я нырнул от греха в воду...
На берегу мы решили никуда больше не идти. Да и времени нет. Пили пиво с чипсами, курили анашу, фотографировали сессию Аглаи с тряпочкой и фуражкой. Она стала рисовать Прохора, а я – ее. Я чувствую вдохновение и свободу – и получилось довольно забавно…
Мы сознательно пропустили последний корабль в 19-15, на который пошла толпа молодых людей из зеленки. Общительный Прохор со всеми заговаривает. Он критичен к своей фигуре, толщине, но весел и активен.
Солнце все ниже, ветер, уже совсем не тепло. И мы решили идти, благо и лодочка пристала к пирсу в ста метрах от нас. Но лодочник повез людей на Инжир: сперва на ближний, «Жопу», потом на Дальний, мой любимый. Везде мы высаживали молодых людей с рюкзаками. Есть тут и красивые девушки, с которыми кокетничает Прохор. И брали новых. Аглая играла своим шелковым шарфом в ветре на фоне заката. Солнце красиво прячется за мыс Мотыль у Балаклавы. Возвращались с молодой парой с грудным ребенком, их другом и тремя татарскими рабочими. Мать кормит ребенка грудью и смешно комментирует: «Молочная кухня закрывается…»
В Балаклаве были уже в полдесятого, в полной темноте. Все плавание стоило сто рублей с носа. Поехали домой, а меня все еще тащит. Это интересно: водить под травой. Но и ответственно. Поэтому несколько нервно. Но не криво.
Дома у камина ели рагу, заранее сделанное Аглаей, и пили вино и коньяк, ибо я замерз. Жег сухую розу и добился сильного жара. Опять курили и смотрели фото друг друга, снятые сегодня. У каждого нашлось несколько очень хороших снимков.

В 9-40 я встал на полив, едва лег опять – стучится Аглая. И нырк в мою постель. Соблазнила, в конце концов...
Относительно теплый солнечный день. За завтраком Прохор рассказал об армии, куда попал после техникума. Угодил в часть с молодыми уголовниками. Глядя в его военный билет, где он с длинными волосами, один из них сказал: «У моей девушки такие». Они не были воплощением зла и не старались всех убить, хотя выстроили часть по понятиям зоны…
Прохор уехал в город, а мы залегли на достархане. Прохор считает, что мы живем тут очень расслаблено. Со стороны виднее.
После обеда мы тоже решили ехать в город – «развлекаться». Выехали в начале восьмого, на автобусе, и через полчаса уже были на пл. Ушакова. На Большой Морской почти пусто, у «Челентано» – пусто. Фотографируем дома в винограде, котов и прочую «экзотику». Прохор ждал нас в «Таверне» в самом начале Б. Морской. Он уже поел, выпил – и восхищается «Цинандали» за сто рублей. Я предложил зайти в соседнее «Безумное чаепитие».
Людей здесь немного, но официантка предупредила, что ждать придется долго. Мы не испугались и вышли на улицу – покурить. Аглая смело забила трубочку…
Потом изучали газету объявлений о продаже недвижимости в Севастополе. Нашли два участка рядом с Царским селом. По одному телефону я даже позвонил и договорился о встрече с хозяйкой. Заказа все нет, и Аглая из салфетки в клетку (с футболками футболистов мира) сделала настольную игру в стиле игры Прохора. Я думал, что камнем преткновения будет кубик, но Аглая и тут не растерялась и сделала его из кубика сахара, поставив точки шариковой ручкой. Фишками были пара мелких предметов, купленных сегодня Прохором, и баночка с коноплей с цветочком наверху… Так мы коротали время – до заказа и после его появления. Аглая сделала копию игры на второй салфетке и подарила ее официантке, молодой и усталой по виду девушке, начав объяснять правила игры. Девушка пожаловалась на занятость, что у нее полна голова забот, и она не запомнит, но Аглая все же заставила ее прослушать объяснение.
Я повел людей через дом-модерн, построенный румынскими пленными, где есть проход на футбольное поле и детскую площадку. По дороге люди захотели еще покурить, прямо под окнами, хотя Аглае явно хватит: она рискованно шутит, обнимается, чему-то все время смеется…
Футболисты за сеткой как всегда напомнили мне «Blow Up». Что-то было в их ночной игре умиротворяющее. Небольшая фотосессия с Аглаей у платана на «дитячем майданчике». На пл. Лазарева в маленьком магазине купили литр белого крымского вина. Зашла девушка, попросила сигарет, и Прохор патетически:
– Зачем вы убиваете свое здоровье?!
В другом магазине за четыре минуты до закрытия винного отдела взяли бутылку дорогого крымского портвейна и плавленых сырков. Забежавшие впопыхах молодые люди опоздали на одну минуту. На набережной Артбухты ходит клоун на ходулях. Несмотря на субботу, людей на набережной немного и лишь молодежь. Ребята играют рок, и я с удовольствием дал им 50 руб. Скоро мы опять встретились с ними, пофотографировались и пообщались. Меня они оригинально стали звать именем одного сирийского бога, а Прохор, снимавший, как мы с Аглаей идем по набережной – мимо кафе, сказал:
– Действительно – Иисус и Магдалина среди грешников!
Устроились на лавочке, как в первом ряду партера, рядом с памятником Затопленным Кораблям – и стали пить вино под сырки. Два аквалангиста светятся из-под воды в ночном море. Мне все нравится: люди, вечер, спутники, времяпрепровождение. Для Москвы – очень смелое. Кончили пить – и Аглая стала танцевать на ступеньках лестницы под музыку из телефона Прохора. А потом красиво разлеглась, как дриада, на кривом суке шелковицы.
На Нахимова, у художественного музея, я стал что-то рассказывать, тут из подворотни выходят молодые люди и говорят, что там, во дворе, показывают кино. Зашли: большой двор, заставленный белыми креслами-пуфами и маленькими столиками. Зрителей – человек двадцать. Фильм демонстрируют на большой белой стене. Это «Бойцовский клуб», который я видел давно и плохо помню. Отличный звук! Сели, достали портвейн. Умеем мы с Аглаей после импровизированной выпивки попадать в странные места!..
Ночь не жаркая, не прохладная, удивительная ночь. Люди постепенно уходили, мы досмотрели до конца, в компании еще двух человек.
На улице Прохор пристал к морскому патрулю: можно ли их снять? Нельзя. У какого-то офиса Аглая села на пушку, вышел сторож и сурово попросил ее слезть. Прохор стал извиняться. Я повел отряд вверх, по лестнице – к Ленину и Владимирскому собору. Памятник слабо светится в темноте, словно флюоресцирует. На лавочке под огромным разлапистым ливанским кедром – компания с гитарой. Немолодые люди, почти или совсем мои ровесники, человек десять. Пьют водку и поют. Мы стали рядом послушать. Я ждал, что они обратят на нас внимание, но мы остались ими незамеченными. Дошли по Суворова до Севастопольского апелляционного суда – и сели пить портвейн на его ступеньках.
Вернулись на Большую Морскую, где я застопил «Волгу» с двумя молодыми людьми, готовыми за 300 р. довезти нас до Царского. Везли с ветерком под ужасную российскую эстраду. Прохор рассказывал им про фильм, который мы только что посмотрели. «Мировое кино!» – прокомментировал один из них. Они не четко знали, где Царское Село, но на участке от кладбища до военной части – решили показать класс и разогнались до дикой скорости, явно рассчитывая попугать нас. Я лишь предупредил, что скоро – крутой поворот. Парень за рулем обиделся:
– Если я сразу не вспомнил, где Царское Село, вы решили, что я ничего тут не знаю?
За поворотом он стал прямо за рулем хлестать пиво.
– Здесь, – сказал я.
– Вас испугало, что я стал пить пиво? – спросил водитель, останавливаясь.
– Нет! – весело ответил я. – Просто мы приехали.
Дома были в пятом, как раз лечь спать.

Прохор решил ехать в Ялту. Я сказал:
– Подожди! Может быть, мы поедем в Симеиз.
– Шикардос! – ответил он.
Аглая готова ехать, хотя от Арыча по-прежнему нет известий, а телефон мисхорского Макса молчит. Собирались долго, поэтому выехали без двадцати три. Полчетвертого были в Симеизе. Как всегда припарковался у аллеи Голых мужиков. В ларьке напротив «Ежей» купили пива и чипсов. На лестнице к морю, где Макс обычно торгует домашним вином, никого нет. На море ветер, барашки. На набережной увидели волосатого, торгующего камнями. Он напомнил мне израильского Перчика, и сразу стал симпатичен. Волосатый знает Макса, хорошо о нем отзывается, но сегодня не видел. Обещал сказать о нас, если увидит. Я купил у него два кулона для мамы: из агата и кошачьего глаза.
Мы расположились на узком пляже среди камней. Оплыл всю лагуну. Она напомнила мне океан, в котором всегда штормит. Плавал до Дивы и за нее, где уже «открытое море» с неплохими волнами. Наконец, забрался на камень, метрах в тридцати от берега. Приплыла Аглая, но из-за шторма не смогла на него залезть.
– Я в безопасности! – смеюсь я. А она злится.
Рисовал на берегу под пиво: Диву, Аглаю в фуражке... Хотел сводить ребят на Панию, но не встретил энтузиазма с их стороны. В седьмом солнце скрылось за Кошку – и словно выключили свет. На лестнице мы, наконец, увидели Макса. Свежая царапина на щеке. Рядом с ним торговала его мама, полная крашенная женщина. Макс болтал с покупателями, парой из Нижнего Новгорода. Мужчина (с оригинальным именем Саша) оказался строителем и стал жаловаться на строительный беспредел в городе. Мол, сносят все старое… Мэр – из бандитов.
Макс поменял украинскую симку на российскую, поэтому недоступен. Аглая сказала, что помимо разных прочих причин для встречи – она хочет вернуть свою куртку, забытую у Макса год назад. Все, кроме меня, пьют его вино. Нижегородец Саша – чачу. Макс готов ехать, так как уже наторговал. По дороге к машине Макс рассказал про свои зимние и весенние подвиги по «обороне и освобождению Крыма». У него тоже есть медаль. И он реально участвовал во всем: в Севастополе, в Симферополе, еще где-то. В Симферополе было страшно и все висело на волоске. Поэтому он взял с собой пугач с горохом – и попытался применить его во время знаменитого побоища у Верховного Совета. Но не успел достать, как его избили, сломали руку…
Его мама, которую мы тоже готовы были взять, гордо ушла, не сказав никому ни слова.
В Мисхоре люди покурили в самогонном сарае, причем Макс с Аглаей «мокрого». Я убежал после первой трубочки: мне рулить. Но и этого оказалось много.
Приехала мама Макса, опять ни с кем не говорит, словно зла на него… А Макса пришибло. Он ушел в дом делать омлет, бросил туда колбасу, все у него пригорело. Аглая порезала овощи, сделала мне с ними бутерброд. Хлеба, впрочем, тоже нет. Люди пили вино, а я долго просил стакан простой воды. Аглая предложила играть в свою игру, Макс отказывается, мол, устал, но Аглая умеет заставить. Но играли недолго: Макс стал показывать медаль, грамоту, листовки мартовского референдума. Часть он подарил нам.
Прохор хвалит вино, расспрашивает Макса о местных культурных артефактах и дразнит Аглаю, вспоминая, как мы ставили на уши ночной Севастополь. И в доказательство демонстрирует видео со своей камеры, как мы с Аглаей шли под руку по Арт-бухте, я в белой хламиде, Аглая – в индийском платке. Правда сумасшедшее зрелище…
Он по-прежнему хочет доехать до Ялты. Макс стал стращать его ночной Ялтой, а Аглая смеется:
– Хочу я посмотреть на того, кто решится к нему подойти!..
– Природа дала мне такое лицо, – ответил Прохор. – Но оно не мое.
В одиннадцать вдруг выключили свет – во всем Мисхоре. И, как оказалось, во всем Крыму... В свете карманного фонаря пошли к машине. Я все еще «хай» и чувствую себя очень неуверенно.
Когда поднимались вверх на второй скорости, Аглая спросила:
– Зачем ты тормозишь?
– Торможу?
– Да, специально тормозишь!
– В гору?
– Мы же вниз едем!..
– Ты считаешь?..
Во как улетела! Высадил Прохора на объездной у поворота к «будинку» Чехова… Назад ехали больше часа, ибо мне было страшно гнать. Дома были уже в начале второго… Как раз дали свет.
Съели по супу под коньяк и вино, приобретенное у Макса.
– Я не буду мыть посуду! – объявила Аглая.
– Я не вынесу ведро, – автоматически ответил я.
…Едва я поднялся к себе – вошла Аглая и ультимативно потребовала ласк в постели. И уже стала забираться в мою. Поэтому я пообещал прийти к ней через десять минут.
Дальше все по программе…
– Не удается мне тебя удовлетворить, – посетовал я в конце.
– Ты считаешь, что не удалось… – сказала она срывающимся голосом и сотрясаясь в конвульсиях, словно в истерике, обнимая меня. Никогда не видел такого эффекта.
Остался с ней на ночь, хоть это мне неудобно: я уже отвык от совместных постелей. В шесть проснулся и ушел к себе…

С утра она не отходит от меня, жмется на достархане, как кошечка. Стук с улицы и голоса. Там беременная герла, ее, видимо, муж, и молодая мама с двумя маленькими белокурыми детьми с длинными волосами. Одна девочка оказалась мальчиком Остапом. Пара – из Донбасса и ищет дом на зиму. Ребятам интересно: кто рисовал на воротах? Заметили, что «фигура в лодке» – «как у Андрея».
– Еще бы, он у меня и украл! – сказал я.
Так мы выяснили, что Андрея я тоже знаю, и даже его рюкзак живет в моем доме.
– Все друг друга знают! – с изумлением прокомментировала девушка с детьми.
Остап стал капризничать, Аглая попыталась его развлечь, а он на нее – злиться. Помочь я им не смог, но поболтали.
У бассейна Аглая занялась мной («Доктор, что вы делаете?»), возбудила, возбудилась сама – и повела на достархан… Но удовлетворить ее невозможно, тем более надолго…
Я стал звонить по телефонам людям, предлагавшим участки. Быстро договорился о просмотре. Это в с/т «Салют» у Георгиевского монастыря, за заброшенной в/ч. Туда мы поехали в начале шестого. Место хорошее, одно из лучших тут, на возвышении, откуда виден «весь» Севастополь и море. Но товарищество бедное, много пустых участков. Этот хоть имеет маленький дом, бак с водой, сарай, плодовые деревья. Все удовольствие – за 9 тыс. долларов. Засекли обратный путь до остановки «Русский дом» и до лестницы у Георгиевского монастыря. По дороге остановились посмотреть строящийся купольный дом. Металлическая конструкция обшита ОСБ-плитами, своим золотистым цветом привлекшим мое внимание, словно Купол Скалы в Иерусалиме… В центре купола дыра, как в Пантеоне. Туда выйдет дымоход. Поговорил со строителями, которые возводят внутри стены из ракушки…
– Какой смелый заказчик, – сетую я. – Мне бы такого!
Нашел в почте короткое письмо от Мангусты. Хотел что-нибудь ответить, но так и не собрался. Не знаю – что?..
После обеда пошли к соседям. Борох и Андрей курят и пьют. Мы присоединились. Они рассказали о своем путешествии по Крыму, мы – про последние наши дни…
– Кому жизнь карамелька, а кому – страшная мука, – то и дело повторяет пьяный Борох.
Завтра они собираются «оздоравливаться», а пока глушат коньяк. Борох, кстати, тоже был на Шри-Ланке, но не помнит ни одного названия, даже Сигирию. Зато помнит что-то из Чехова, его путешествие, мангуста. Рассказал и про Мелихово, где у него была архитектурная работа. Он не был в чеховском доме в Ялте, зато на днях они с Пузаном были в его доме в Гурзуфе, где сняли на ночь соседний дом. Борох хвалит Чехова и вдруг стал рассказывать про его смерть:
– Он попросил бокал шампанского, отвернулся к стене и умер. И все!
– Нет, не все. Еще он сказал: «Их штербе», «я умираю», – поправил я.
Аглая и им предложила свою игру, и мы сыграли. Я вспомнил о домино, и Б-ов принес очень странный набор, с большим количеством повторяющихся фишек. Тем не менее, сыграли четыре партии. Борох совсем никакой, Аглая странно возбуждена, но молчит, я лишь чувствую это по ее взглядам.
Дома она снова хочет любви, но я предлагаю «сублимироваться на достархане». Она не понимает – зачем, если можно не сублимироваться! Но это слишком просто, и сил у меня нет. На достархане пили чай и смотрели ее снимки последних дней. Прекрасная индустриальная серия, снятая ею вокруг бокса, где мне меняли выхлопную трубу. Нет, у нее отличный глаз!
Только я совершенно засыпаю. Пока я был в ванной, она ждала меня за своей приоткрытой дверью – и сразу выскочила, как охотница, едва я поднялся – обниматься и звать в постель:
– К тебе или ко мне?
Ее просто распирает. Минут десять я уговаривал ее дать мне возможность поспать одному. Она уверяет, что будет просто гладить меня и целовать. Но я знаю, чем это кончается, поэтому настаиваю, что привык в этих просторах бродить один. Еле уговорил! Упал – и сразу вырубился…

С утра из-за забора Б-ва я слышу свидетельства  «оздоравливания»: кряканья, крики, плеск бассейна и реплики Пузана: «Оздоравливание вбивае…»
…По поводу своих фото Аглая вспомнила поездку в Ласпи на д/р Расты шесть лет назад (памятную и мне по разным причинам). Там был Юра Голландский и его герла. И он был не доволен, что Аглая их снимает. Не надо, мол, снимать, хранить старую информацию, надо жить в «теперь». Аглая считает, что в этом что-то есть: надо уметь забывать и не хранить воспоминания.
Я не согласен. Я ничего не имею против концепции жизни «здесь и теперь» и признаю ее правоту: жить «здесь и теперь» – и сладко и трудно, ибо это означает жить «без подсознания», жить, не обращая внимания на тени прошлого, страхи будущего, все, что надо держать в голове, сканируя пространство на опасности и различая в нем ближайшие (или отдаленные) цели.
Тем не менее, мы – это весь ствол нашей жизни, а не лишь верхняя чешуйка, наше «теперь». И ощущение всего это «ствола» делает нас – нами, способными ценить и предвидеть, ибо взгляд назад может быть спроецирован вперед, благодаря чему можно многое понять. Вообще, человек забывает, потому что хочет забыть, ему неприятно вспоминать те страницы, где он был плох и случаен. И хоть Моррисон пел «Learn to forget», ненарушенная память – это как неповрежденный позвоночник, к которому крепится вся жизнь и через который идут сигналы от всех внешних систем наблюдения.
Человек, трепетно пестующий свою жизнь, – старается не забывать себя, от самых первых дней, в которые все закладывалось. Он старается жить так, чтобы забывать не требовалось. И прошлое для него такое же «теперь», как и теперь календарное. Человек един со своим прошлым, в котором его сегодняшнее «теперь» – только верхний листок на дереве. Он уважает свою жизнь, потому что помнит, сколько было шансов не дожить до этого дня, сколько было развилок и ловушек. И теперешний день – как приз за стойкость и верные ответы на «трудные» вопросы.
Мы – это не мы «теперь», мы – это все дни, что мы прожили, весь материал, который мы пропустили через себя и оставили в себе. Мы – это очень много и очень давно. Поэтому и можно в какой-то момент стать спокойным и даже сказать, как Эдип, что «все хорошо».

Весь день Аглая грустная и скромная. Злится на себя, что пристает ко мне. Насчет участков никто не позвонил. Я писал о событиях последних дней, сочинил пост, вывесил севастопольские фото, купался в бассейне. Сходили на море и сделали хороший заплыв, хотя и не рекордный. А ночью смотрели отличную американскую комедию «Босиком по парку» 67 года – с Ретфордом и Фондой. Не курили! И умерено пили.
С ней всегда интересно говорить, у нее мужской ум, философский и психологический. При этом, по ее словам, она после школы почти ничего не читала. То есть ее ум – весь из опыта и от природы. Тем, конечно, ценнее. Делится со мной записями в начатом дневнике и ждет советов.
Еще она занялась «архитектурой» – и нарисовала план дома-улитки, весьма занятный. В детстве она фантазировала идеальные города. Надо было ей идти в Архитектурный, к тому же с ее хорошей математикой.
– О чем ты думаешь? – спросила она.
– Я скажу это только под пыткой! – смеюсь я.
– Я запомню!..
А думаю я о том, что она, в общем, почти идеальна, за исключением неподходящих мне «чисел». Но этого достаточно. Любовь проникает в меня через внешнее. И легко гаснет, если за внешним ничего не обнаруживается, кроме мелочности, глупости, банальности, стервозности и пр. Красота – приманка, но не ловушка: ни секс, ни красота не поработят меня. Но и любви без нужного мне внешнего обрамления не получится.
Зато получится хорошая дружба – и я очень это ценю.

Аглая поскреблась без двадцати одиннадцать и вошла в мою комнату с двумя чашками кофе. Села на постель и рассказала, что ей приснился кошмар, где ее должны были убить. Но не убили…
– Просто невротические страхи, – «объяснил» я. – У нас внутри куча задавленных страхов, выходящих наружу во сне, когда не работает цензура дневного «я»… (Я глубокий знаток Фрейда.)
Она согласилась и сказала, что однажды ей приснился кошмар, где ее действительно убивают. Это был период, когда ее тогдашний возлюбленный Жека (музыкант из Ростова-на-Дону) завел роман с соседкой.
…Во сне их с Жекой пригласили на закрытую вечеринку в большой дом, где было и дорогое вино, и всякие закуски, и музыка, и даже какие-то магазины, как в торговом центре, полные редких вещей – почти задаром. Посреди вечера в толпе гостей ей попался знакомый, который предупредил ее, что им надо сваливать: на самом деле здесь собрались убийцы, а гости – их жертвы. Аглая стала уговаривать Жеку уйти, но тот уперся: «Перестань, все ерунда!» или: «Погоди, давай лучше выпьем!», или, наконец: «Смотри, какие туфли!..» – модник-Жека не мог пройти мимо отличной обуви, которую тут продавали… И в тот момент, когда она, наконец, заставила ненаглядного идти – появились хозяева с ружьями и стали стрелять. Они побежали – до входа было уже недалеко – Жека успел выскочить, а ей прямо на пороге попали в спину…
Потом Аглая рассказала предысторию сна: она снимала тогда мастерскую на Чистых Прудах (где мы с Аглаей и познакомились). Из квартиры имелся выход на крышу, соседствующую с мастерской. Здесь на крыше Аглая любила пить-курить с друзьями, греться на солнце и даже спать по ночам. А в квартире снизу поселилась пара молодых людей, Макс и Лена. Макс был художник, как водится «пьющий, но с багажом», а Лена, субтильная блондинка, скромная работница в магазине. Еще у них была девочка, ровесница Коли, сына Аглаи, – и они, не перенеся стольких совпадений, сдружились, иначе говоря, стали ходить друг к другу в гости...
Это был очень удачный, может быть, лучший период ее жизни: первая мастерская, первая квартира, которую Аглая могла бы назвать «своей», работа художником в театре (в то время казавшаяся интересной) – а скоро к «проекту» присоединился Жека, высокий эффектный брюнет, гитарист и «творческая личность». А «творческая личность», натурально, тянет к себе другие «творческие личности», особенно в районе Чистых Прудов. Жизнь превратилась в сплошное буги-вуги, которое в теплые дни выплескивалось на упомянутую крышу…
Наступила зима. Однажды в сильный мороз к ним пришел Листик, рыжий пушистый кот, и стал громко мяукать под дверью. Допущенный погреться – он придирчиво осмотрел помещение, признал его соответствующим ожиданиям – и остался в нем жить. Кота она любила, непонятно за что. Любимой его забавой было – подобраться к сидящему человеку и вцепиться зубами ему в волосы…
В Москве Жека делал сразу две карьеры: музыкальную и коммерческую: играл гламурный панк-рок в симпатичной группе и развозил продукцию своего отца, хозяина шляпной мастерской. Коммерция шла хорошо, и родители Жеки уже подыскивали ему собственную квартиру в столице. Даже первые варианты были осмотрены – ею и Жекой. Родители Жеки, очевидно, считали ее невестой. Но это никак не вписывалось в планы провидения…
Ибо вдруг сосед Макс бросился под поезд метро…
Когда человек кончает с собой, всем ужасно хочется знать: почему?! Лена естественно думала, что это из-за нее: последнее время между ними участились скандалы, причиной которых были его запои и нехватка денег… И вот он, неудовлетворенный художник-неудачник, решил, мол, освободить ее от себя. Но, может, все банальнее, и он просто спьяну упал на рельсы. Так думала Аглая.
Лена не могла успокоиться, ушла с работы, сидела дома и лила слезы. Жека, большую часть дня свободный, стал ходить к ней, по-соседски, – утешать. И в этом сильно преуспел.
Развязка была назначена на теплый летний вечер, когда все молодые и относительно молодые люди тусуются на Чистопрудном бульваре… Аглая возвращалась от сына Коли, который тогда жил в Чертаново у папы, и напротив метро увидела Жеку и Лену. Лена висла на Жеке, как прежде висла на Максе. Аглая все поняла и молча прошла мимо. Жека тоже увидел Аглаю – и аналогично понял, что она все поняла.
В ту ночь он первый раз не ночевал дома. Он пришел на следующий день – забрать кое-какие вещи.
К своему удивлению он нашел полную квартиру людей, которых пригласила Аглая. Они пили, курили траву, приятель Ганс, с головой, голой, как камень, неприемлемой даже для Листика, стал волочиться за ее подругой Аленой – и ушел полежать с ней на хозяйской кровати. Третьей к ним присоединилась пьяная хозяйка, то бишь Аглая. Жеку это почему-то взбесило. Не найдя ничего лучшего, он схватил телевизор и швырнул его об стену.
– Блин! Почему ты разбил мой телевизор, а не свою гитару?! – закричала Аглая.
Гости еще не успели прийти в себя, как появилась вызванная соседями милиция. Ганс показал милиционерам паспорт, из которого следовало, что по удачному совпадению у него сегодня день рождения. Успокоенные информацией, а так же толикой денег, милиционеры ушли, пожелав счастливо повеселиться. Буги-вуги продолжалось, но уже в истерическом темпе. 
И в довершение через день или два с крыши сорвался кот Листик.
…Ветеринарный врач решил, что оснований жить у кота нет – и Аглая, не уходя далеко, упала в обморок. Пока врач, его ассистентка и Жека, благородно поехавший с ней к ветеринару, суетились вокруг нее, умирающий кот сумел уползти с хирургического стола. Пораженный силой любви и жизни, фашист-врач сжалился и выписал ей простыню дорогостоящих препаратов, таблеток и уколов, способных через разорение владельца животного успокоить его (владельца) страдающую совесть.
Кот, тем не менее, выздоровел.
Лечение Листика съело все деньги, которые были отложены на оплату квартиры, и продолжение веселья покинуло границы рентабельности… Во всяком случае, это было такое объяснение. А просто Аглае не хотелось встречать в подъезде Жеку. Да и Лену. Тем более обоих вместе. Тягостным раздумьям и горьким сожалениям, переходящим в сцены, тогда не было конца.
Так завершился голубой период ее артистической жизни. А спасенный Листик остался жить у Жеки: его в этом доме все устраивало…
…Я заметил, что история тянет на рассказ или фильм. И чуть позже я сбацал из нее рассказ «Листик», который в значительной степени здесь воспроизвел.
…В пандан я вспомнил кота Тугрика, любимца моей бывшей тещи, которого после аналогичного прыжка с седьмого этажа с балкона за голубем спасла Лесбия – благодаря чему научилась хорошо колоть уколы...
Потом заговорили о наших «я»… О том, что, когда нам надо найти новый вариант жизни, нами руководит не главное, но периферийное «я», от действий которого главное может быть в ужасе. Правда, существует, видимо, еще и третье «я», наблюдателя за первыми двумя, вроде фрейдовского «Сверх-Я» (и тогда «периферийное я» – это его «Оно»)… Аглая решила, что я говорю о позиции наблюдателя по жизни, и она ей близка. Но я говорю о другом, скорее, – о «прозрении» и «просветлении». Это ей тоже знакомо – и она правдоподобно описала свойства этого состояния: ощущение истины, убедительные картины будущего. Но все очень ненадолго, минута или две…
Говорили и о счастье. Я настаиваю, что оно – не критерий истинной жизни. Чаще всего счастливы бывают дети, ничем его не заслужившие. Взрослое же счастье очень часто оказывается за счет несчастья другого, например, жены или мужа, – и что «личные отношения» в финале грозят, как правило, бурными сценами и всякой фигней. Физиологически счастье – это выброс эндорфинов. Анализ и рассудок препятствуют ему. Поэтому рассудок надо подавить: наркотиками, алкоголем…
Тут она сама заговорила, что тип наших отношений надо, видимо, менять. То есть в нем не должно быть «личных отношений», которые перерастут в привязанность, которая кончится потом тем, что кто-то будет чувствовать себя несчастным. Она даже знает кто… Хоть ей очень хочется этих отношений, я ей очень нравлюсь, ей со мной хорошо… От общения со мной она испытывает эйфорию…
И все это в постели, в которой я лежал, и на краю которой она сидела…
Наконец, она сказала, что ее визит – это психологическая практика: она почувствовала, что в ней заработало отчуждение от меня (и я это тоже вчера почувствовал) – и она решила бороться с ним. Поэтому пришла с кофе. И с обниманиями. Но ничего больше.
…Почти весь день мы провели на достархане. Аглая прочла мне из своего дневника – про меня. Она почувствовала проблему во взаимоотношениях со мной –  о чем я предупреждал с самого начала. Суть: она не чувствует равенства отношений, тем более целей, она боится собственной зависимости от меня. Она нормально относится к разовому сексу ради секса, но у нас не эти отношения. А какие? Она не знает.
Я тоже. Я настаиваю на дружбе. Но я ведь не трахаюсь с друзьями. То есть, я сам отступил от своих правил – и это мучит меня.
Говорили про уязвимость парных отношений, доминирование в парности, отсутствие реального равенства. И про еще худшую тенденцию: «присвоение» другого… Она вдруг призналась, что кое-что от меня скрыла, например, то, что спала с Мафи незадолго до приезда сюда – и теперь не знает, как с ним себя вести, ведь он, может быть, уже созрел до других отношений с ней. Сказать ему, что у нас было? Как он отнесется?..
Вот этого я и боялся: что меня через секс втянут в межличностные контакты, дилеммы, конфликты, обсуждение тем, обсуждать которые я не хочу. Секс порождает проблемность. К тому же я не фанат секса, как она догадалась. Он слишком энергозастратен. И эти затраты не оправдывают удовольствия от него…
– Зато мужчина получает от женщины в компенсацию другую энергию! – считает она.
Но я предпочитаю получать ее иным способом: в беседе, совместных прогулках, мелкой заботе друг от друге…
Я решил искупаться в бассейне. Она тоже – и прямо на бортике стала меня соблазнять, вызвала эрекцию – и стала тянуть в уединенное место. Но я устоял:
– Мы же договорились!
– О чем?!
Она уже не помнит своих слов об окончании личных отношений. Это ей тяжело – и я же сам говорил, что иногда они у нас будут… Действительно, я сказал это однажды в постели… Но теперь я против этого, ибо она завяжет свою жизнь на меня, вместо того, чтобы свободно искать новую и более подходящую любовь.
Она понимает это, но и от меня отказываться не хочет.
Потом мы вместе готовили обед, пили вино на жарком балконе, курили последнюю сигарету.
Она вдруг не захотела идти на море, а я чувствую, что засиделся. Да и день удивительно жаркий. Море тихое, теплое, хоть я плавал не очень долго: солнце скоро село. На обратном пути купил сигарет.
Нашел ее все еще на балконе. Она сказала, что без меня рыдала! Но покурила травы – и успокоилась. Отчего она рыдала?
– Грустно, когда тебя отвергают, – сказала она.
– Ничего себе «отвергают» – воскликнул я. – Очень мало женщин добилась того, чего добилась ты.
– Ты такой ценный приз? – смеется она.
Она жмется, целует, обнимает. Она кажется вне себя, как когда-то Лесбия. И тянет в свою комнату, куда, в конце концов, мы и ушли. Она раздела меня, раздела себя, и мы легли в постель. Я вошел в нее, но тут же и вышел: я резко понял, что не хочу этого!
– Нет, – сказал я. – Я чувствую, что это не надо делать!
А она уже вся на взводе.
– А я чувствую, что как раз теперь – надо!
Щекотливая ситуация, из которой я вышел, начав тихо петь ей романс: «Я ехала домой…» Это было для нее неожиданным, и она немного успокоилась. И спела сама из Арефьевой. А я – «Солнечного зайчика». Оказывается, она никогда не слышала этой песни и не смотрела фильм. Обменялись еще несколькими песнями, хотя она уверяет, что не знает ни одной полностью. Кстати, спела агузаровскую версию «Звездного каталога» Тарковского. А я прочел свой «Телефон известен и число…», ироническое подражание этому же стиху… Она спросила: не Мангусте ли оно посвящается? А потом: люблю ли я ее до сих пор?
– Скорее всего, нет, иначе эти отношения были бы невозможны.
– А в прошлом году, я помню, ты говорил, что любишь.
– Время лечит…
Уговорил ее пойти на достархан, пить чай и коньяк и смотреть «Еще раз про любовь». Фильм ей понравился, но не в той степени, как мне. Хотя я видел его сто раз – у меня в конце всегда слезы…

Догадал меня черт поплыть на лодке вокруг мыса, как десять лет назад с ОК и Светой Б. (потом мы попробовали повторить это с Лесбией и маленьким Ваней, но доплыли лишь до середины). Мы с Аглаей обсуждали плавание несколько дней, и вчера я решил, что время настало: жаркий день, почти безветренно, выше тридцати, хотя уже сентябрь. И если вчера на море был штиль – то почему бы и не сегодня? Даже посмотрел с крыши в автопарат, используя его, как подзорную трубу: вроде тихо…
На деле все оказалось не совсем так. Ветер дул как раз из-за мыса и гнал волну, пусть и небольшую. Аглая предлагает плыть наоборот – сюда от Георгиевского, но я хочу поддержать традицию. Да и не страшит меня эта волна. Пока…
В ларьке на берегу купили воды, пива и чипсов. В конце общего пляжа искупался и стал накачивать лодку. Это долгая и неприятная эпопей под жарким солнцем – и одна из причин, почему я редко использую данное плавсредство. Поплыли – и я быстро понял, как тяжело мне будет. Мешают вещи – и весла цепляются за них, лодку крутит, волны не дают нормально грести – еще и сносят назад. Аглая сидит на корме и чему-то смеется, глядя на меня (как я борюсь со сложностями).
– Чему ты смеешься?
– Я скажу это только под пыткой!
Правда – запомнила!
– Я учусь у тебя, – издевается она.
Доплыли до пляжа, где компания Мафи, Шурупа, Аглаи и прочих стояла в 2008 году. Ей это место дорого, они очень хорошо здесь жили, почти как на необитаемом острове, – вспоминает она. Сейчас здесь два голых мужика. Искупались, отдохнули, попили пива, я подкачал лодку. Поплыли дальше. Волна все больше, Аглаю стало укачивать. Ей даже страшно, словно мы попали в настоящий шторм. Доплыли до моего любимого пляжика, почти под мысом. Здесь я останавливался и десять лет назад, и шесть. Но его нет, одни камни. Поплыли дальше, нашли еще один, но к нему трудно причалить из-за прибрежных камней. Аглая нырнула в воду и помогла мне пришвартоваться.
Я начал сомневаться в своей затее: хватит ли сил? Уже теперь я почти вымотан, а это только полпути в лучшем случае. Допили пиво, причем Аглая умудрилась второй раз опрокинуть бутылку. И я почувствовал раздражение: вот, как я устал! Лежали в тени – на еще теплых камнях. Отдыхали почти час. Из графика мы явно выбились. Аглая предложила плыть назад, но мне жалко усилий, жалко не увидеть скалу на мысу с самой ее выигрышной стороны, обидно не проплыть этот маршрут, запомнившийся когда-то… Поэтому вновь плывем, и Аглая снова помогает протащить лодку между камней. С этой стороны мыса волны и ветер бьют в бок, а не в спину, поэтому плыть легче. И виды отличные. Но Аглаю все больше тошнит. Она злится, что я останавливаюсь и снимаю, но мне все равно надо иногда отдыхать. Мне качание на волнах – развлечение, а ей – беда. После моих слов, что она не доплыла бы до Соловков, ее начинает полоскать за борт. Скоро она и сама оказалась там, ибо в море ей легче. Теперь она плывет, держась за лодку, иногда и вовсе без лодки. Тогда лодка почти летит.
Сил у меня уже совсем нет, а берег не приближается. При этом лодка заметно сдулась: на последнем привале я забыл ее подкачать. Тут я понял, как люди ломаются, впадают в истерику и даже панику. Просто кончаются силы – и кажется, что: все, больше не могу, и выхода нет… Однажды я так тонул. Теперь даже смешно сравнивать…
Доплыл до берега почти в обморочном состоянии. Доволок по мелководью лодку до скалы Крест и упал на песок у таблички: «Военная часть, проход запрещен». Встал, нырнул и лег снова. Аглая легла рядом топлесс. И вдруг голос: «Здесь находиться нельзя». Это был солдат из военной части. Очень вежливо он попросил нас уйти.
– Хорошо, сейчас, – сказал я.
– Десяти минут вам хватит? – спросил он.
– Хватит.
…Я помню, как в этом же месте десять лет назад меня хотели арестовать. Тогда со мной разговаривали совсем не так. Тогда мне хамили и угрожали.
Через десять минут мы были на цивильном пляже: я оплыл скалу в лодке, Аглая – в маске и с трубкой. Я стал вынимать вещи из лодки и рюкзака. Они оказались настолько мокрыми, что их пришлось выжимать. Солнце зашло за мыс Фиолент. Но не холодно. Посидели, попили воды, покурили. Совместно спустили лодку, что почти так же тяжело, что надуть ее. Натянули мокрую одежду – и пошли вверх по лестнице, 800 ступенек.
Аглая никогда не поднималась по ней, и я обещал ей яркие впечатления. После чего она назвала меня фашистом. Подъем не измучил меня, напротив, – я был поражен феноменом: лестница словно стала короче раза в два и кончилась непонятно быстро, притом что я тащил мокрый рюкзак с мокрой лодкой. Видимо психика поставила барьер на физические ощущения, и то, что было меньше по нагрузке некоего порога – просто не воспринималось. Так же и путь по мысу к дому во все более сгущающихся сумерках стал утомлять лишь в самом конце, когда начали неметь плечи.
Рагу с яичницей, вино, потом чай. Трубочка. И очень хороший фильм «Большие трудности» («Big Chill») – о компании революционеров 67 года – в 83-ем: что с ним стало, кем они стали. С отличной музыкой: Роллинги, Криденс и пр. Дикая усталость, тело, наконец, болит. И все же оба довольны приключением. Приключения нужны. Чтобы учиться преодолевать себя.

Уже не раз замечал, как на моих гостей действует мой дом: приезжают они такие скромные и положительные, видят, что все тут пьют, курят и ведут себя неформально – и быстро начинают делать то же самое. И тут же теряют и скромность, и адекватность, и всякие приличия. И с удивлением узнают, что мне их поведение сильно не нравится…
Разве не я их спровоцировал свободой? И выходит, что свобода для некоторых – просто зло, они не умеют быть в свободе, теряют контроль и чувство реальности. И свой приличный внешний вид они имеют не сами по себе, а благодаря давлению обстоятельств, то есть несвободе.
Свобода – очень хитрая вещь. Многие о ней говорят, многие ее хотят – и мало кто способен ее выдержать. Поэтому хватит о ней говорить! Радуйтесь, что вы хоть кому-то зачем-то нужны!
Луше не экспериментировать со свободой, чтобы не установить, что по природе вы мазохисты…

Мечтаешь-мечтаешь о сексе, а доходит до дела – и не знаешь: зачем? И не хочется совсем. Как ни банально, но для хорошего секса требуется сильная любовь. А без нее и секс не в радость. Совсем не в радость – честно!
За обедом Аглая сказала, что для меня писАть то же самое, что для нее заниматься сексом. Лишь поистине совершенно раздавленные болезнью или усталостью мы не способны на свои любимые занятия. (А я ведь писал в больнице даже под капельницей, под промидолом, и исписал целый альбом для рисования. Тут она про меня права.). То есть она хочет делать это почти всегда, так же как я – писать… И меня это уже почти пугает.
При этом мне очень интересно с ней говорить, она явно одна из самых умных женщин, которых я знаю. И во многом психологически мне близка… Но как она пишет! Словно не училась в школе. Зато взяла читать моего Сенеку – и хочет увезти дочитывать в Москву. Два года назад она читала тут Владимира Соловьева. В прошлом – Алана Уотса, «Путь дзен». Люди сложны.

Утром она пришла, не как вчера, даже без кофе или какао, зато не спрашивая – залезла в постель… А потом я, как ни в чем не бывало, поднимал ноги и делал зарядку у бассейна. Внутренне, впрочем, злюсь на себя… Где, блин, моя хваленная твердость?!
Днем на достархане написал стих. Около четырех пришел в ее комнату и стал писать холст – на новом мольберте, первый раз этим летом. Долго искал для Аглаи позу… Художнику надо писать с живой модели – это провоцирует его на скорость, скорость провоцирует смелость, уход от реализма в экспрессию, чего мне существенно не хватает. Когда пишешь с фото – не связан временем, и все как-то сбиваешься в реализм и точное воспроизведение «натуры», тонешь в деталях, мелочах. В общем, выходит «слишком много нот»…
Я дал себе волю и решил написать работу смело, под Шиле, с гротеском и вот в таком ракурсе. Для Аглаи он совсем не годился. Я так ей и сказал: «Я пишу не тебя, я пишу картину!» – великая отговорка всех мастеров, ожидающих, что модель будет несколько фраппирована результатом.
Но Аглая мужественно все вытерпела: она вообще может вытерпеть от меня и не такое…
Она сделала окрошку и отказалась есть. И ушла спать. Я сел за редактуру «Свидания в июне». Около восьми пошел на мыс, размять ноги. Посмотрел на новый комплекс, огромное чудовище! Солнце садится в дымку, но очень тепло. На мысу куча людей, сменяют и снимают друг друга. Спустился в зеленку, нашел палатку: может, Андрея-резчика. Покурил на обрыве.
А Аглая все спит. А в перерывах ее тошнит, болит голова. Это типичное местное отравление.

Были на Пятом и в супермаркете Sea Mall, где не было яиц и соевого соуса! Все равно закупились на 3 с лишним тысячи, особенно по алкоголю прошлись. Машина из-за жары снова глохнет. На море не пошли – уже не хочется на него смотреть!
Ночью смотрели фильм Каздана «Турист поневоле». Все недотянуто, как решили мы с Аглаей, хоть для американского кино – ничего. Некоторые моменты женской психологии весьма убедительны. Другие – нет: голливудская цензура не позволяет истерик…
А потом пришло самое рискованное время. Я уже боюсь ее наступлений и страстей. По ее словам, Шуруп, узнав от нее, что она в меня влюбилась, удивился, как можно меня полюбить, я же, мол, такой холодный! Вечный критик Шуруп! Впрочем, со стороны виднее…

Вдруг приснилась Лесбия. В этом сне мы как бы проверяем, можем ли мы вновь воссоединиться? Проснулся и еще в полусне вспомнил все ее безумие по поводу Украины и подумал: нет, не можем. А во сне я испытал удивительный уют – то чувство, которое в реальности давно с Лесбией не испытывал, скорее наоборот. Это просто мечта о надежном, любящем и понимающем тебя человеке, которого ты сам любишь, и с которым ты, как брат с сестрой. Моментами с Лесбией такое и правда было, я помню. За это и ценю.
Без Аглаи, все еще больной, ходил на море – и видел потрясающей красоты закат. Алый свет играл в перьях облаков…
Ночной чай на достархане и кино. Теперь это «Роскошная жизнь» – из списка Аглаи, что-то пошлейшее на тему любви герлы к двум мэнам. Я отказался смотреть. Нашел, однако, другой фильм с тем же названием (в оригинале «Lymelife»), охарактеризованный как комедия-драма, ибо Аглая хотела чего-то легкого. Но комедией там не пахло. Пока смотрел – мне становилось хуже и хуже: дрожу, мутит… Собрал комп и вещи, донес их до прихожей, где поспешно поставил на шкафчик – и к унитазу. Как рассчитал!
В общем, у меня началось то же, что у Аглаи. Выпил полисорба и уполз к себе. Взял с собой тазик – и очень скоро он пригодился. Дважды я спускался его мыть. Бросает то в жар, то в холод, мечусь по постели, все тело болит, особенно спина. После третьей рвоты мне полегчало. Бредовые навязчивые мелодии, неприятные образы, жажда, как в больнице. Вообще, больница вспоминалась, хотя все это, естественно, вариант light. Заснул лишь под утро…

Утром съел немного овсянки. Аглая чувствует себя лучше, но кружится голова. Да она и не лечится ни черта! Я залег на весь день на достархан с Роменом Гари – и получил большое удовольствие. К вечеру почувствовал себя еще лучше – и съел тарелку кефирный окрошки, что сделала Аглая. Ночью я попросил пюре – и она сварила последние четыре картошки, нам обоим. Ночью посмотрели «Sunset Boulevard», – и долго спорили о любви и влюбленности – из-за сцены в фильме, где девушка говорит, что влюблена в одного, а любит другого…
– В чем разница между влюбленностью и любовью? – спросил я. И сам ответил: – Влюбленность, это сродни тому, как ты первый раз вмазался героином: сплошной кайф и хочется продолжать. Но если ты не продолжил, по каким-то причинам, то легко отделался. Любовь – когда ты уже серьезно подсел на героин, и кайф уже совсем не тот, а не бросишь, потому что иначе будет еще хуже.
– Вспомни, что сказано про любовь в Евангелии! – возражает Аглая. – Любовь терпит – и прочее…
– Любовь ничего не терпит! – настаиваю я. – Не милосердствует, она завидует и ищет своего – и раздражается (когда не находит), ненавидит и мыслит зло (запросто), истина для нее – ничто, лишь она сама для себя что-то значит и всего дороже, – вот это настоящая любовь и есть! А то, что вы называете «любовью», не любовь, а маца. Любовь – страсть, и ей наплевать и на мораль и на истину! (Тут я практически цитирую свой свежий рОман.) Но из-за демагогической проповеди христианства и затертости языка мы потеряли истинное значение слов. И там, где в английском используют like, мы используем love, применяя максимальную семантическую степень, так что «любитель пива» по сути (своей «любви») уравнивается с Данте…
Аглая опять льнет ко мне, интересуется: любил ли я кого-нибудь? Ей кажется, что без любви жизнь становится болотом.
Я не согласен. Мы любим от своей слабости и эгоизма, потому что нам не хватает самих себя, потому что мы не умеем получать удовольствие от жизни без костылей и подпорок в виде другого, его любви к нам или нашей к нему, чтобы все чувства сосредоточились на одном, чтобы все – побоку! Мы же любим, мы же в раже, эйфории, отчаянии… Известно, что у наркомана всего одна проблема – достать дозу. Жизнь сильно упрощается.
Мы включаем другого в свой обмен веществ – и скорее убьем, чем отпустим. Любовь – род каннибализма. Мы подсаживаемся на другого, на приятные эмоции, которые он вызывает, на эндорфины этих эмоций. Нам кажется, что лишь с ним мы можем быть завершены и счастливы. Но это иллюзия. А не иллюзия то, что мы становимся зависимы от него, его любви-нелюбви к нам, его настроений, характера, обстоятельств жизни и т.д.
Из простой природной репродукции века комплексов и искусства создали культ любви (чтобы скрыть неприятные для развитого сознания физиологические «концы») – и главный кайф жизни. И она может быть этим кайфом – но ты должен знать, чем рискуешь, что за каждый кайф надо платить, дорого и больно.
А я не хочу!
Тем не менее, Аглая продолжает меня нежно любить, – и я не знаю, что делать?

В свой предпоследний день в Крыму Аглая решила внести коррективу в почти безоблачную атмосферу наших с ней отношений здесь. Сперва, после завтрака, она заявила, что обиделась, что накануне я отказался смотреть отснятые ею видео для будущего фильма – обо мне (!), который она замыслила. Мне эта идея сразу не понравилась. Я считаю это – ее проектом, на который она вправе тратить свое время. Не мое. Я вчера писал два поста – и мне было не до того.
Позже мы все же поговорили о фильме, и я высказал какие-то идеи и даже предложил почитать под запись стих. Но до этого не дошло…
Я звал ее пойти на море, последний раз хорошо полежать, покупаться, попить пива – и вечером сделать легкую отходную. Но она не захотела идти в жару. Жара, на мой взгляд, не такая уж и жаркая, 26-27 градусов.
В три она затеяла готовку, я собрал инжир для варенья – и пошел в магаз на перекресток за ингредиентами для салатов и арбузом. Алкоголя не купил ни капли: у нас и так с последней закупки все стоит почти непочатое.
Посидел у компа, искупался – и снова позвал ее на море. Но она продолжила готовить: борщ, овощное рагу, варенье – все сразу. Я сделал сырный салат. И ушел на достархан.
В восьмом, когда я уже понял, что мы никуда не пойдем, она пришла сама – с трясущимся подбородком, глаза на мокром месте.
Оказывается, я в последние дни возвел между нами стену, я ей не помогаю, не интересуюсь ею. Я холоден, я ее игнорирую!.. – хотя она больна и ей плохо, кружится голова…
Я стал успокаивать ее, гладить, сказал, что она замечательная девочка, умная, мне с ней было очень хорошо, «я был в надежных руках», – как сказала моя мама. То есть, пытался веселить. И объяснять, как есть на самом деле. Хотя «на самом деле» до некоторой степени так и есть – только я не в «последние дни» отгородился от нее, когда ей плохо, а старался сохранить дистанцию с самого начала. Она все знала про перспективу наших отношений. И я предвидел, что расставание будет болезненным, если она привяжется ко мне. Но она была порой слишком настойчива, а я – слаб…
Все же слегка успокоил, и мы по ее предложению пошли на мыс, смотреть закат – с бутылкой сидра, сыром...
Это было нервное мероприятие: она отчасти напоминала Лесбию в 05 году, которую я стаскивал ночью со скалы, с которой она хотела прыгать... Я не знаю, что от нее ждать: не то она сама кинется в пропасть, не то меня столкнет…
Конечно, чем-нибудь таким должно было кончиться. И вот теперь наступила расплата…
Закат был красив, снизу из прогулочной яхты играла современная эстрада, и я вспомнил свое детство-юность на море, в пионерских лагерях или в подмосковных домах отдыха, под эти песни. Нашел тему – ибо она хотела, чтобы я говорил ей что-нибудь.
Просидели почти до темноты. Видели индуса и его герлу. Снова церемонно поздоровались. Дома были около девяти, хотя я обещал соседям встречу в семь-восемь. Но бывают обстоятельства.
Вечер проходил за домом. Пришли Б-вы и Борох. Аглая ничего не пила, не курила, она и так все время, как под кайфом, по ее словам. Арбуз был неожиданно удачным. Яна рассказал, что у них на участке в прошлом году из оброненной семечки сам собой вырос арбуз. У меня так же растет виноград. Борох рассказывал, как его дочке Ане нравится Севастополь, как она рвалась в Крым в этом году… Что же помешало? Она ездила с подругой Леной Голицыной (из настоящих Голицыных) в Англию, каталась на велосипеде по Шотландии. У этой Лены живет в Англии бабушка-англичанка. А сама Аня помешана на языках и учебе, хотя заканчивала небезызвестную Школу рабочей молодежи на Тверском, как и Б-ов когда-то. С Голицыными она познакомилась на Покровском бульваре, гуляя с собакой (первыми познакомились собачки). Вспомнили митьков, с которыми Борох был знаком, и питерскую Катю, подругу Ромы Глюка, – и их путешествие в Родниковское три года назад, после которого Катя испытала разочарование в православных. Говорили о возможности жить здесь зимой, на обогревателях и пр. Я рассказал про наше плавание вокруг мыса Фиолент и чудо подъема. Андрей рассказал про визит о. Анатолия (Волгина), который взял на воспитание двух детей алкоголички, 9 и 10 лет. С ними вчера и пришел…
Борох быстро дошел до кондиции, то есть до своих классических реплик: «Друзья, прекрасен наш союз!» или «Всех жалко-о-о», и, наконец, «Ва-ва-ва-ва…»... Яночка ушла, мы переместились на достархан. Борох тут же заснул, а мы с Андреем заговорили о ситуации на Украине. Тут пришла исчезнувшая Аглая. Оказывается, она делала новую настольную игру. И собирала вещи. Она сразу включилась в разговор – в качестве критика России: мол, в политике тоже должна быть мораль, и Россия ее нарушает. Чем? Не дала Украине захватить Донбасс – и теперь там гибнут люди... Оказывается, политические интересы и историческая справедливость не стоят жизни людей. В общем, догмы пацифизма, близкие мне, но оказавшиеся за много миль от реальности. Повторяемые людьми, так же находящимися далеко от ТОЙ реальности! Может, «историческая справедливость» и не стоит жизни людей – но стоит свобода и личное достоинство. Чтобы тебя не ставили раком!..
Б-ов неожиданно мало пьет, пьет чай и курит. И это интереснее, чем спящий Борох. Андрей опасается, что Борох вообще не уйдет, пока не допьет бутылку, но все кончилось лучше: он был поднят предложением выпить на ход ноги. И ушел – даже не выпив. Больше всего я боялся: сумеет ли он сойти с лестницы – и страховал его на всякий случай.
Но если я думал, что наши с Аглаей проблемы кончились, то я ошибался. Она вдруг превратилась в обвиняющего меня прокурора. Начала она опять со «стены», которую я выстроил. А закончила классическим набором: что я никого не слушаю, что есть только мое мнение, что я агрессивно веду спор и пр. Я попросил пример. Пример один: я не дал ей договорить про Украину. Я предложил ей договорить теперь – и она лишь повторила то, что сказала час назад.
Еще она сказала, что давно не читает моих постов, чтобы не расстраиваться. Она, как правило, с ними не согласна, а отвечать – лень. Или бесполезно…
Она умеет ужалить. Или думает, что умеет.
У нее настроение – наезжать. Она хочет за что-то отыграться. Она считает себя обиженной, а я пытаюсь рационализировать ее чувство, очистить его от ложных обид, чтобы прийти к «главной».
Прощаясь у наших дверей, она обняла меня и сказала (используя мой пост – который «не читала», и, видимо, опровергая его), что ее любовь – не страсть, поэтому она может держать себя в руках и ничего от меня не добиваться, – чего я не хочу. Я поблагодарил ее за понимание.

Я проснулся по будильнику в десять, чтобы выехать в Симферополь в 12-20, за четыре часа до самолета. Аглая встала, съела борща – и легла снова. Поэтому выехали несколько позже. И все бы ничего, но машина ехала ужасно, глохла через каждые несколько километров, так что я, не останавливаясь,  врубал «прямую», заводя ее вновь. Особенно плохо стало в Симферополе, где она глохла на каждом светофоре. Я припарковался у тротуара и заменил бензонасос, но это опять как мертвому припарки. Предложил Аглае взять такси, чтобы она не опоздала на самолет. Она согласилась помучиться еще. Выдвинул дроссельную заслонку – и на подсосе все же доехал до аэропорта.
– После этой дороги полет на самолете покажется тебе полным пустяком! – сказал я в аэропорту, утирая пот.
– Как же ты назад доедешь?
– Это уже не важно! – махнул я рукой.
Отстояли длинную очередь на получение посадочного талона. И до вылета еще час времени, как ни странно. Половину его провели в уличном кафе, где пили кофе с мороженным. Как обычные друзья попрощались у пограничного контроля, тепло, но спокойно. Я вспомнил прощание здесь же с Мангустой, три года назад. С тех пор, кстати, я Мангусту не видел…
Потом попытался купить билет на самолет себе – во всех местных кассах сразу. Даже снял последние деньги в терминале, ибо они принимали лишь наличные. Пока снимал – билет ушел. И теперь на карточке нет денег купить билет онлайн. Зато доехал до Севастополя без приключений, машина стала глохнуть только на Пятом…
И вот я снова один. Завтра уедут и соседи. Хотя на днях приедет Мафи… И первый раз за много лет я не жду Рому Глюка из Питера: он отказался ехать в «аннексированный Крым»! Ну, как угодно… И я снова смогу быть «собой», что было последнее время трудно. И Аглая стала немного пугать, хотя я видел людей и страшнее. Все, увы, вышло как всегда, хотя и в щадящем варианте. Мне жалко ее, но я не могу в этой ситуации ничего поделать… В ней стало проявляться все, что проявляется в неудовлетворенной и обиженной женщине. Я этого не люблю, и у меня нет повода это терпеть, как я обязан был терпеть от Лесбии.
Она хочет прийти на мой день рождения. А что потом? Поддавшись на интим, я, похоже, породил бомбу. А хотел всем сделать хорошо… И ведь все знал заранее, как по нотам читал…

***

Аглая уехала, и суть прояснилась. То есть, она и прежде была ясна, но хорошо, когда все получает свою концептуальную законченность.
И теперь можно сделать выводы. Я имел почти полтора месяца любопытного эксперимента, напоминавшего квази-семью. С одной стороны, я рад эксперименту: мне было не так скучно, хватало интересной трепотни, порой глубокой, ибо Аглая несомненно умна, а это качество, ум то есть, не так часто встречается среди людей. Во всяком случае, ум подходящего мне калибра. Были путешествия, море, рисование, кино по ночам на достархане, ее занятия остеопатией (в том числе на мне)… Ну, да, и «это» тоже, что неплохо после многолетнего воздержания: я вспомнил, как это бывает и на что похоже? И иногда лучше честный секс, чем долгое болезненное сублимирование (такое оправдание я себе придумал). 
К тому же близкие отношения (во всех смыслах) – это интересный психологический материал, когда человек раскрывается гораздо объемнее, как никогда при других обстоятельствах.
Она хотела быть постоянным «да», что бы я ни предложил, и почти не капризничала, невзирая на силы, ибо я не всегда вовремя постигал их ограниченность. Увы, я не предложил главного.
Все было бы проще, если бы не ее темперамент, который совсем не подходил такому «монаху», как я… И все-таки все было в целом хорошо, до последнего дня.
…И нельзя сказать, что кто-то кого-то обманывал: все у нас было предельно честно, как редко бывает. Тем не менее, мы оба играли с огнем, и я все же был не совсем Муцием Сцеволой, относясь к некоторым вещам слишком легкомысленно, типа: секс – это только секс, ничего личного. Ну, вроде совместного чаепития. Но она, как человек в любви, слышала что-то другое. В общем, боюсь, «женщины уехали неотдохнувшими».
А мужчины? С точки зрения внутренней догматики я не устоял и делал то, что не должен был делать. С точки зрения свободы и тяги к экспериментам (отличающей художника) – ничего страшного не произошло, я отстоял свои позиции, приобретя новый опыт. (Понятно, что все «грешники» так и рассуждают.)
Но самое печальное, что я не знаю последствий, что «нас» ждет, ибо «неотдохнувшие», то есть неудовлетворенные и, значит, обиженные женщины из ангелов превращаются в фурий, и я уже слышу грозный шум их крыльев за спиной…

Поехал в Севастополь покупать билет на самолет – словно в столицу, к людям, цивилизации  – и еще раз убедился, как я люблю этот город, наверное, на данный момент, больше всех прочих…
Когда-то волею судеб я попал сюда, мало что о нем зная, точнее, зная то же, что и все. Попал неожиданно надолго, в поисках мифа – и этот миф так или иначе нашел.
Я не ожидал, что мне все так понравится: белый цвет его архитектуры под античность, в стиле южного классицизма, Палладио, Ливадийского дворца, его террасированный рельеф, как в каждом приличном южном городе, «раскрепованный» спусками и лестницами и разрезанный бухтами, перспектива его улиц, замыкаемая синим задником моря. И все это мило мне до сих пор. Даже его люди в этом году, – скорее, радовали меня, нежели раздражали. Мне показалось, в них стало больше веселости и любезности.
Думаю, что Севастополю сильно повезло – с местом и климатом. Может, это вообще самое удачное место для жизни в бывшей и нынешней империи. Поэтому и борьба за него была всегда такая оголтелая. Счастливо попав на середину полушария, и от цезаря далеко и от вьюги, Севастополь не знает ни слишком большой жары, ни долгого свирепого холода. Лучшие народы мира, вымершие и не вымершие, взяли на себя заботу о том, чтобы его история не была пустой, а горы и море позаботились, чтобы создать антураж. Имперская богиня Флора благоприятствует ему, украшая его вполне изощренно, пусть и не пальмами.
По нему приятно ходить, даже не обязательно в центре, но в центре – обязательно. Солнце плотно заливает улицы, словно вторая половина июня, людей не много и не мало, хотя чуть больше обычного, видно, к выборам. И повсюду красивые девушки…
С ними, как с испанками: после 30-ти они все куда-то исчезают, будто их запирают в гарем. Испанки натурально жиреют и обабливаются. Севастопольские барышни, надо думать, большей частью уезжают. И обабливаются уже в других местах. А те, что остаются… – обабливаются тоже. Но пока они не сделали ни первого, ни второго – они летают по раннеосеннему Севастополю, беззаботно, как верящие, но не знающие.
Наверное, городу еще не хватает лоску, и культурненько он живет неброско, в провинциальном аскетизме, в молчаливой невыявленной торжественности, но от первого «греха» он исправляется на глазах, я свидетель, а от второго… тут есть перспективы.
Имей я славную и надежную компанию – я остался бы здесь совсем. Долгий опыт жизни под местным небом у меня есть, а при нынешних обстоятельствах все еще больше упростилось. Но бодливой корове бог рог не дал.

Когда-то я считал секс – несомненным злом, самой глупой вещью, которой занимаются умные люди, – как-то так. Потом стал видеть в нем не сильно эстетическое, зато экстатическое, сплавляющее людей в телесной медитации. Ну, а если без красивостей, – то хотя бы разрядку в скучной практике повседневной трудовой (?) жизни. Но ничем великим, славным и страшно мне необходимым я никогда его не считал. В больнице у меня было «прозрение», что если секс и не зло, то, во всяком случае, что-то лишнее и недостойное (сильно одухотворенных людей)... А потом был чудесный роман – и он опять смешал все карты.
Теперь я думаю, что секс ни зло, ни добро, ни вообще что-то серьезное. Это просто физиология, а она не может быть ни «хорошей», ни «плохой». Отличие этой физиологии от прочих в том, что для ее отправления нужны двое. И это сразу придает ей социальный статус. Да и последствия ее часто тоже «социальны»…
Вообще, положа руку на сердце, это довольно банальное и утомительное дело, во всяком случае, для мужчины, хотя иногда и захватывающее. Наверное, я несколько упрощаю, наверное, я утратил способность очаровываться, поэтому и свое онтологическое одиночество предпочитаю преодолевать в одиночку, ни на кого не рассчитывая. Хотя мне приятно близкое присутствие друзей, не склонных к присвоению чужих жизней. Наверное, я уже мало верю в любовь и не считаю счастье – критерием истины. Или нет: по-своему я все-таки верю, как вообще верю (как настоящий пессимист) во все хорошее…

Вывесил пост про «про секс». Ночью позвонила Аглая. Она прочла мой пост – и он ее очень расстроил. Потому что теперь «все» будут думать, что он навеян ею, что, вот, – я трахнул девушку – и остался недоволен. А свяжут пост с нею, потому что она – на многих фотографиях. Я, мол, не думаю о чувствах других людей!..
Это меня удивило. Я написал почти то же, что мы обсуждали с ней – и тогда это ее не задевало. Да и кто будет во всем этом копаться, кому это интересно, чтобы делать все эти выводы? И даже если кто-то «узнает», «подумает» – а что ей мнения этих кого-то? Она боится их задеть? Меня же теперь задеть не боится…
Но не убедил. И предложил вычеркнуть из списка ее друзей, как уже вычеркнула Лесбия.
– Ты серьезно? Или это манипуляция? Я, конечно, могу тебя вычеркнуть, если ты хочешь…
Она не хочет, чтобы ее жизнь выносилась на публику в ФБ. Она никому такого права не давала. Ответил, что тоже не даю никому права ограничивать меня в моих постах, и ни с кем их не обсуждаю. Она знала, что имеет дело с писателем, она даже читала произведение, написанное именно таким методом, то есть на основе реальных событий. Но ничего ужасного и откровенного я пока не вывесил.
Я предложил успокоиться, спросил про московскою погоду, рассказал, что взял билет… Но как-то она не очень успокоилась – и скоро позвонила снова и сказала, что когда я буду делать что-то против нее, она будет звать меня фашистом. Я предложил ей использовать любые слова, которые она сочтет нужными, а я сделаю выводы.
И мы снова пожелали друг другу спокойной ночи.
…И ведь я все знал заранее! Что будет именно так, если мы сблизимся и устроим себе вот такой «праздник»! И несколько раз отговаривал ее именно от этого, от дурных последствий, которые все испортят между нами. И она была согласна и обещала держать себя в руках. И не держала…
А мне – урок! Я кидаю в топку паровоза дрова – и он же меня давит, когда я хочу отойти, когда я хочу жить, как ни в чем не бывало, как обычно, как прежде. 
Я ошибся в легкости ее характера, в том, что секс для нее – пустяк и с гуся вода. И теперь мне нельзя писать абстрактно о сексе!
Никогда не заводите отношений с писателями, как я сказал когда-то Мангусте. Они все помнят, записывают, а потом используют. И они могут быть злы, как я сейчас зол. Больше всего на себя…

Сходил на море в 7-ом часу. Сплавал на камни под скалу Кашалот. Температура воды не изменилась – даже странно, как долго она держится.
Неожиданно на мои камни спустился Слава – экс-электрик нашего товарищества, с собакой и козой Двушкой, которая повсюду ходит с ним. Его собака носит в зубах гальку. Слава рассказал, как чужая собака загнала одну из его овец в море – и та с испугу поплыла!
Он искупался и спросил меня про отъезд. Удивился, что я смог купить билет.
Он фотографирует закат, даже меня на закате. Он по-прежнему купается зимой. Вспомнили индуса, которого он тоже знает, как и его герлу Палладу, которая как-то связана с Сашей «8 небо». Но самое замечательное, что он теперь имеет российский паспорт! С которым может поехать в ту же Россию. Оказывается, все эти годы «при Украине» он принципиально не получал украинский паспорт, жил по советскому, поэтому его никуда не брали на работу – и даже выехать с Украины он не мог… Не мог он и лечиться в больницах, что было самой большой засадой. И вот он дождался, когда Россия сама сюда пришла, как он всегда и верил!
По вере и воздастся! Блин!

Одиночество мое было не долгим, ровно два дня. 13 сентября поздно вечером приехал Мафи.
Он приехал с большим рюкзаком, из которого сразу достал банку с мюслями, а из нее – пакетик с сакраментальным продуктом. Он знал от Аглаи про большой пакет с травой, но:
– Хорошего много не бывает!.. – сказал он веско.
Ему срочно надо дунуть – и мы дунули на достархане под неспешные разговоры. Мафи рассказал про фесты, на которых был. Я поведал кое-что о своем лете, поездке в Судак, о Максе Ст-м, которого Мафи тоже знает: был как-то в школе, где тот преподавал. И я рассказал о Максе целую поэму, которая, разумеется, перевешивает его последние здесь приключения. И похвалил Мафи за то, что он держится без алкоголя. Редким людям это удается.
Про Аглаю не говорил совсем. А Мафи не спрашивал, чем облегчил мне совесть.
После третьей бутылочки я мощно отъехал, а Мафи пошел спать. Больше часа я медитировал один под музыку…
Чего я боюсь в трипе? Что рядом с белым – черное. Я предчувствую его – и это все портит…
Зло – не черное. Зла – нет… А смерть? Разве это не зло, не черное? Но если ты так устал, что не можешь жить – то нет, не зло. Просто сон без пробуждения.
И весь трип я решал проблему смерти. В обычном состоянии мы совершенно не понимаем, как это – умирать? А я как будто почувствовал этот процесс, увидел будущее – мучительное, невозможное ощущение! И тем отчетливее вдруг осознал сверкающую радость жизни!
Есть жизнь, бьющая, как фонтан! Лучше я сейчас его потеряю, чем забуду, что он был!..

С утра Мафи рвется на море. Пошли на Белый пляж. Мафи спускался долго и очень осторожно, словно отвык ходить по горам.
– Плохая обувь, – объясняет он.
Тут разгул любви и нудизма. Начиненная эросом жизнь, которую я фиксирую совершенно бескорыстно. Ну, то есть она весело будоражит, – значит, не совсем бескорыстно.
Вода все еще очень теплая, жара, – не московские +10.
На обратном пути зашли в магазин. Честно сказать, пока мне с ним легче, чем с Аглаей. Я просто спокойнее, зная, что все, что происходит, не работает в направлении «любви», подписки и всяких излишеств. Я не борюсь с соблазнами, не борюсь с соблазном поддаться на них. Никаких «отношений», страстей, психологии…
Дома Мафи сразу включил радио, чтобы знать результат выборов («Единый день голосования»).
– Сумасшедший!
Но именно они держали его в Москве (он работал на КПРФ). Он почистил картошку, я сделал салат.
В десять вечера он пришел ко мне на достархан и удивился, что мне не холодно. Вообще, он ожидал, что в Крыму будет теплее.
– Три месяца живу на улице, как собака, – и акклиматизировался, – сказал я.
Естественно, дунули, хотя я и отказывался. После двух бутылок меня опять унесло, мощнее, чем вчера. На лифте-луче я вознесся прямо в небо.
Много откровений, которые я пытался записывать, хотя это портит кайф. Но долг ученого призывает меня…

Ходили на пляжик под мысом, где Мафи и Ко стояли в 2008-ом, и куда мы недавно причаливали с Аглаей. Он тоже почитает это место. Он шел в своих навороченных вьетнамках, снова долго и неуверенно. Тут гораздо выше и опаснее, чем вчера, но обошлось… На пляже никого, стоят «скульптуры» из балансирующих камней.
Искупался, сел на скалу. Люди из проплывающей лодки машут руками, я машу им в ответ. У меня пиво, у Мафи – сок и дым из бутылочки. Дунул одну – и снова в море. Пока плавал, Мафи вырезал из камня-пемзы большой лингам. Мафи предложил снова покурить, но я отказался, чтобы нормально подняться. А Мафи дунул – и полез вверх… Как-то он ослаб: и купается мало, и ходит вяло.
Вместе сделали обед. Снова дунули на достархане. И с одной бутылки меня хорошо унесло. Посмотрели «Оркестр» Рыбчинского. Мафи сперва не оценил, пока не узнал, что фильма 90-го года и сделан без компьютеров.
Мафи молчалив, неэмоционален, «загадочен». Иногда оживляется из-за политики, но и тут слабо. Самурай. И одевается так же.

…Доделал картину (с Аглаей), исправив руку. Сочинял стих, играл на гитаре. Редактировал рОман, читал.
Зато не ходил на море. И Мафи тоже. Он выпросил у меня треногу, краски, холстик – и, расположившись на балконе, тоже пишет куртину. Общаемся мы только на достархане, за употреблением дыма. Настроил, по его просьбе, телевизор.
Днем 25-26, но ночью уже +16, ощутимый северный ветер. В Москве вообще заморозки.
После дневной бутылочки настроение резко подскочило, когда сидел на балконе с пивом – и смотрел на море и садящееся солнце. Через меня словно пошла какая-то вибрация дерзости, радости, силы… И родилась концовка стиха. Идея развернулась на 180 градусов – и я кончил «трагическим оптимизмом»… Вот как творят гении!

…В ночь приезда Мафи, после бутылочки на достархане, у меня была просто гипнотическая уверенность, что сейчас позвонит Аглая. И тогда, если бы она правда позвонила, я бы решил, что телепатия существует – или что существует «сюжет» – и я на короткое время могу читать его страницы. Либо – сам их пишу.
Но она не позвонила. Позвонила сегодня – сказать, что прочла мой пост про Севастополь (теперь она их читает!). Назвала его «гимном» и спросила: зачем я отговорил ее от покупки участка?
…Ходили с Мафи на Георгиевский пляж. Предварительно дунули, поэтому путь и пляж воспринимались легко, отстраненно, комфортно. По дороге прямо жарко.
Мафи, оказывается, здесь никогда не был. Солнце скрылось в облака почти сразу, как мы спустились. Поэтому были недолго. К тому же Мафи боится курить при людях, а состояние «хай» надо поддерживать. Пошли назад – появилось солнце…
Вода в бассейне – как в Ванне Молодости.

Всякая любовь кончается обыденностью, ибо всякий человек – недостаточен. Мы хотим от него слишком многого, уверенные, что быть идеальным – очень просто (нам же удается!). Он недостаточно красив, интересен, благороден, щедр, недостаточно герой. Недостаточно чистоплотен, наконец. С ним становится либо скучно, либо неудобно. Либо вместе.
На какое-то время он может чем-то удивить, на какое-то время он может быть улучшенной версией самого себя. Но долго притворяться трудно. И тут еще должно совпасть желание одного – увидеть, другого – продемонстрировать.
Впрочем, если у двоих есть сходство по важным для них пунктам, – все может быть лучше и дольше. Это сходство нейтрализует плохое, делает нечувствительным к неизбежной недостаточности твоего сожителя. Так в целом враждебные партии, сидящие на совершенно разных платформах и стульчиках, объединяются против «общего врага» и ради общей победы. Проблемы начинаются потом.
Тем не менее, в этот омут надо лезть, как лезет в свой омут античный герой, все зная о роке, но действующий так, будто не знает, будто героически верит, что его можно преодолеть – своим сверхусилием героя.

Пошли пешком в Балаклаву – мимо военной части на Кая-Баше. Сильный ветер, но все равно жарко. Мафи испугался лезть через колючую проволоку, к тому же у него как всегда было «на кармане». Поэтому двинули в обход. Дошли до остатков бывших батарей – на высоте над Флотским. На склоне в небольшом леске устроили пикник. У меня пиво, у Мафи – бутылочка. Мне, впрочем, тоже досталось – и идти сразу расхотелось… Но ходить в этом состоянии даже лучше, чем лежать: все такое странное, симпатичное… Пошли вниз по тропке через лес – и уткнулись в татарский (видимо) колодец, сложенный из грубых камней. На большой глубине даже плещется вода, но не было ничего, чтобы ее достать. Спустились к виноградникам в долине, где надергали гроздей, занозя подошвы колючками, всюду тут разбросанными. И я вспомнил чертополох из шотландского герба – и толкование, почему он туда попал: мешал викингам ходить по шотландской земле.
Недалеко от шоссе, ведущего к Флотскому – карьер («Кадыковский карьер флюсовых известняков») – с удивительным голубым озером внизу. Ни одного деревца, лишь террасы из красноватого бута. Что-то было в этом пейзаже инопланетное. «Дамба» из бута защищает долину с виноградниками, которая с этой точки напомнила мне Изреэльскую с высот Магидо. Вспомнилась и Греция с Микен или Акрокоринфа…
Не понятно как мы попали на завод, где обрабатывают этот бут – и откуда немолодой сторож попросил нас побыстрее уйти. И не разрешил снимать: мол, журналисты все врут, снимают всякую гадость… За заводом – уже пригороды Балаклавы: симпатичный район с отлично оформленным детским садом. Музыкальная школа, обычная школа. Я вспомнил «счастливое детство» Кота в Севастополе, шесть лет назад. Мне тогда казалось, что хорошо учиться здесь: солнце, а не дождь, теплая осень и южная природа! (Кот, впрочем, моего энтузиазма не разделил.)
В этой части Балаклавы я никогда не был: панельные пятиэтажки на крутых улицах в вечернем солнце. Мне снова все нравится, никаких негативных эмоций. Приятны и немногочисленные люди. У компании местных мужиков я спросил, как пройти в Балаклаву, и они несколько удивились. И я тут же сообразил, что для них мой вопрос – примерно то же самое, как спросить в Чертаново: как проехать в Москву?
Вышли на улицу Новикова, дошли до набережной, где я купил эфирных масел. Посмотрели ассортимент палаток. Он не изменился: полотенца и футболки на тему «возвращения Крыма»… А местные уже в куртках, хотя по мне еще тепло.
По дороге в любимое грузинское кафе на улице Калича я заметил, что в Балаклаве тоже стали сажать пальмы. Взяли последние три хачапури, а в соседнем вином я купил до кучи бутылку каберне: чтобы уже полноценно отдохнуть.
В восемь вечера на Пятом было всего +18 с сильным ветром, и Мафи в безрукавке мерз. Тем не менее, он не устоял и купил килограмм персиков. Зато за два автобуса до дома заплатили  всего 36 рублей.
Дома были почти в темноте. У калитки, наконец, встретился с Дэнисом, уже неделю живущим в доме Б-ых.
Мы утеплились и снова дунули на достархане… Весь день я провел под веществами. К ночи – эмоциональная тупость и опустошенность. Да и просто устал. В моем распоряжении лишь медитация под музыку и чтение Веселовского, от которого тянет в сон.
Но не ропщу. Я запрещаю себе плохое настроение, любое движение в сторону дурных эмоций. Это как тренировка тела – через бесконечные повторы. Главное – не потакать себе, своим страхам, слабости, и стараться радоваться жизни, как она есть. Даже без любви – порой завидуя парочкам, у которых есть нежность…

Мафи неутомим и желает новых впечатлений, и мы пошли до 35-ой батареи – вдоль берега. В ДСК «Кальмар» (коттеджный поселок Villaris Del Mar) перелезли стену и спустились по прорытому в скале туннелю до моря. Тут новый забетонированный «пляж». И двое рабочих, строящих дом наверху: они пошли сюда купаться и открыли ворота в туннель, чем мы и воспользовались. Один из них сказал, что это частный пляж, на что я возразил, что по российскому закону никто не имеет права приватизировать береговую линию. Поэтому смело купаюсь в прекрасной воде – хотя зайти в эту воду среди больших прибрежных камней было не просто. К тому же рабочих позвали свистом наверх, а у них ключи от ворот. Мы были вынуждены последовать за ними. Один из них даже извинился, что мы не смогли вволю отдохнуть.
Снова перелезли забор, на котором Мафи содрал свежую болячку, сообщив это сильной руганью. Несколько раз пролезали через колючую проволоку, упирающуюся в пропасти. На мне балахон: не очень подходящая одежда для лазанья. Под ярким солнцем, палящим из облаков, смотрю на мощные прибрежные обрывы. Восемь лет я не ходил здесь.
На этот раз не пошли через полигон, на котором постоянно стреляют, а двинулись в обход, через товарищество Лёши DVD («Коммунальник») и прочие агломерации, – и вышли на Казачинское шоссе. Отсюда до 35-ой километра два-три. Теперь ветер и тень от домов нового микрорайона около Казачки. Натянул ланкийские штанцы.
В начале восьмого были в музее 35-ой батареи. Внутри многое изменилось: новые строения, замощенные дорожки, военная техника и вооружения. Есть даже немецкий танк Т-4. Музей открыт, но в подземную часть мы опоздали. Все же охранник пустил нас в ближайшее помещение, где горят свечи и висят фотографии на стене.
– Можете поставить свечи, – сказал он.
И предложил сходить в часовню. Часовня – вроде граненного калача, с высокой и узкой трещиной двери, словно расколотый колокол. Внутри мозаика: Христос с Андреевским флагом. Звучат песнопения из динамиков.
Снаружи ветер и все более могучий холод. Два грозовых фронта движутся на нас слева и справа, беря в кольцо. Зашли в небольшой магаз у выхода, где я купил пятьдесят грамм водки для тепла, кофе и пирожок с картошкой. Сели в летнем кафе, удачно прикрытом пластиковой занавеской. Уже так холодно, что я накинул на себя полотенце, а Мафи – свою пляжную подстилку.
Ждем на остановке. Будет такси – берем! – решил я. И тут останавливается «таврия». Старик-водитель предложил довезти до Камышей, причем бесплатно. По дороге обычные вопросы: откуда? Мафи рассказал о нашем путешествии. Заговорили о погоде. Вода +24. Наш водитель сказал, что плохая погода – на три дня.
– Тут все по три дня, – сказал он.
Я предложил ему за 300 рублей довезти нас до Царского. И он, поколебавшись, повез. Путешествие заняло 4 с половиной часа.
У нас +17, ночью еще холоднее. Я ждал дождя, но его нет. Неужели и в этот раз минует?

Когда я читаю что-то типа Люсьена Февра о Тойнби, с примечаниями редакции, я чувствую, что мне не надо никого и ничего – кроме света, тепла и свободного времени. То есть всего того, что у меня и так есть.

За более чем три месяца в Крыму, здесь было лишь пара целиком пасмурных дней. И лишь пара дождей. Сегодня дождь тоже не пошел, несмотря на облачность, оккупировавшую небо. И все же первый раз не купался в бассейне.
Зато написал рассказ «Листик» – сперва на листках рукописи Пепперштейна, потом на компе, пока Мафи ездил на рынок…
Мафи ударно извел все, что у него было с собой – и забил косяк моей травой. Мощно дунули – после чего я мог только отбирать и обрабатывать фото вчерашнего путешествия – для ФБ. За ночным обедом смотрели «Одинокая женщина желает познакомиться» – с Купченко и Сбруевым. Сильное, откровенное кино 86 года. У меня коньяк и чай, у Мафи – его мясо. И я закрываю глаза: пусть всем будет хорошо!
…Все же эта незатейливая жизнь – и есть свобода. Это непросто, я еще не умею до конца ею жить, но мне все больше нравится. Хотя во сне снится какая-то милая женщина – и меня охватывает нежность. И просыпаюсь с чувством потери. 
Мне не нужен Крым как обширная территория. Мне нужен приятный образ, слово, от которого становится светло и тепло. И жизнь кажется лучше.
Кто большую часть жизни ощущал, что, несмотря на все пертурбации, был, скорее, на светлой стороне жизни – счастливый человек.

Письмо Умки в личку:
«Удивительно и прекрасно, Сашка, что ты не сдаешь Крым. А я вот сдала. И ведь понимаю, что он ни при чём, а отворачиваюсь, как муж от изнасилованной жены. Другого сравнения не подобрать. Причем ведь я приеду. А заставить себя сыграть там не смогу».

Когда мы овладеваем женщиной, тем более красивой и давно желанной – нас распирает от гордости и торжества. Нам кажется, что мы – победители, что крепость с волшебным миром внутри – уже наша!
Но скоро может открыться, что мир внутри не так уж и волшебен. И запоздало приходит предупреждение о ловушке, каком-то подвохе. И что изначальная и ценная свобода находится под угрозой… Мужчина чувствует, что вступает в мрачные области моральных конфликтов, и он должен будет нехило заплатить за это «счастье»… Для мужчины секс отдает трагизмом.
Тем не менее, когда у тебя есть женщина, на которую приятно смотреть, с которой приятно быть, которая любит тебя со всей избыточностью своей страстной и нерассуждающей натуры – с этим мало что может сравниться! И за эти часы или дни – не страшно недешево заплатить. Ибо – что более ценное мы можем найти? Да, все кончится плохо. Все вообще кончится плохо. И хорошо, что есть такие минуты, когда жизнь, по-видимому, стоит своей боли – и ночи, которая всех нас ждет. 

Остеохондроз – это когда простейшая вещь превращается в подвиг…
И ведь что обидно: как я только с ним, с позвоночником, ни борюсь, как ни муштрую! Однако враг не побежден. И раз в полгода он кладет меня на лопатки.
Вчера я еще мог сделать салат к обеду и даже сходить выбросить мусор, купить хлеб, молоко и коньяк – хотя это был совершенно дикий поход: я напоминал себе скрюченного старика-инвалида, еле передвигающего ноги. (Однако, видя молодых девушек, я выпрямлялся и убирал муку с лица…)
Сегодня утром стало совсем плохо. Просто сесть в постели удалось не с первого раза. А потом, кажется, полчаса спускался со второго этажа в дабл, держась за любые выступы. Намазался финалгоном, от которого никакого толка, и укололся но-шпой. Мафи любезно сделал мне яичницу. А я послал его в город в аптеку за ибупрофеном, который посоветовала мама.
Он привез три разных – и три лепешки из «Осетинских пирогов». Я едва хожу, даже стоять мучительно. Все же выкурил косяк: вдруг поможет?
Что-то все же помогло: стало немного легче. На улице дикий ливень, так что течет через незакрытые пластиковые окна и закрытое деревянное на кухне. А, главное, с потолка в каминной. И я, едва мне стало лучше, суечусь с тряпками и тазиками.
Дикий ливень сменился диким ураганом, последствия которого станут понятны только завтра по свету. Дважды звонила Аглая и пару писем написала Мангуста…

Утром было так плохо, что позвонил Саше-массажисту, знакомому Б-ых. Отдельной проблемой было дозвониться по полунеработающему украинскому Life’у. Тем не менее, Саша любезно приехал. Пока он ехал, мне слегка полегчало: то ли от таблеток, то ли от косяка Мафи.
Саша – высокий атлетический человек, лет сорока, с густыми каштановыми волосами и бородой… Саша работал честно, с полной отдачей, то есть мял и ломал меня без всякой пощады своими сильными руками, что при боли в спине дополнительно больно. Иногда он оставлял меня в покое, ставил на спину электрический массажер – и уходил курить, накрыв меня покрывалом, чтобы я не мерз. И новые упражнения – с ним или самостоятельно.
Мы быстро перешли на «ты» – и я расспросил его о его жизни. Он из Севастополя, уехал в Москву начале 90-х, когда тут царил беспредел, людей убивали за 200-300 долларов из-за квартиры. И топили в пруду у горы Гасфорт, где теперь проходит Байк-шоу.
А в Москве сразу попал на солнцевских. Теперь никого из них нет на этом свете – и это хорошо. А тогда он был под ними, имея какой-то бизнес. Потом он стал заниматься массажем у некого Клещева... Сюда вернулся год назад, на Фиоленте у него с братом недостроенный дом – и квартира в Стрелецкой бухте.
У него тоже были проблемы с позвоночником, в том числе по его собственной вине. Из рассказов понятно, что в моем новом знакомом хватает и веселья и дурости.
Возился он со мной почти четыре часа и взял тысячу рублей – и еще спросил: по силам ли мне это? Главное: был бы результат! Пока самым сложным было натянуть носки: это потребовало много мук и изощренности.
К вечеру, однако, мне действительно стало лучше. При этом я рефлекторно боюсь разгибаться, вставать – ожидая острой боли, словно удара тока.
…Весь день у Мафи плохое настроение: матерится, что, вот, попал в «бархатный сезон»! И всегда так! И зачем его держали в Москве весь август, все равно ничего не делали!.. С горя он пошел собирать грецкие орехи, нападавшие за ураганную ночь. И набрал большой пакет, который начал педантично колоть…
После обеда силами Мафи разожгли камин. Я или болтал, или просто сидел, подкидывая хворост, а Мафи методически колол свои орехи. Причем почти все у него получались целые и круглые. Он занимался этим весь день, с перерывом на обед и курение косяков. Я гнал про инвалидов: Стива Хокинга, Ирину Ясину, Рубена Гальего. Пересказал «Морского орла» Олдриджа, еще что-то… Мафи ограничился рассказом про жизнь в Амстердаме и путешествие с трехлетней дочкой в Крым, в место под Алуштой, где их смыло в шторм волной…

Сегодня Саша приехал в 11 утра. Мне гораздо лучше, не сравнить со вчерашним днем. Сперва втроем попили кофе – и Саша стал комментировать новости про олигарха Евтушенко, которые слушал Мафи.
Многие упражнения, которые он заставлял меня делать – ужасно болезненные. Но «надо через боль» – как говорит Саша. («И так всю жизнь!» – мой молчаливый ответ.) Зато какое облегчение, когда все закончилось!
На улице Мафи предложил мне дунуть, я дунул – и спросил Сашу: курит ли он такое?
– Я все курю, – был ответ.
Я вышел на улицу – посмотреть на его машину. Это огромный «козел» защитного цвета на здоровых колесах.
– На и нем по горам можно ездить, – предположил я.
– Так для того и покупалось.
Оказывается, он принимает участие в восстановлении монастыря у Терновки.
– Челтер, Шулдан?
– Челтер.
– Так, может, съездим в горы? – предложил я.
– Пожалуйста: наши идеи – ваш бензин! – отозвался он.
И он укатил с Мафи, которому тоже надо в город.
…С Мафи нетрудно, но как-то не очень интересно. Он находчив, быстр с ответом, как правило – саркастическим. Иногда он оживляется, что-то рассказывает, даже шутит – и опять погружается в прострацию. Или идет смотреть ящик. Общаемся мы лишь за едой или когда курим. Но и в этом случае, как правило я ищу тему для разговора или, хотя бы, монолога.
…Сижу на балконе под солнцем. Море разноцветное, ближе к берегу светлосалатовое, все в барашках. Дальше – голубая ФЦ. Ветер ослаб, но еще дует. Оторвался поликарбонат от ограды. Потек потолок. Полный бассейн листвы. Выключил систему очистки за неактуальностью. Достархан суше, чем мог бы быть. Даже пачка сигарет на столе осталась почти сухая.
Little Hiroshima пишет в ЖЖ про бедствия в Гурзуфе. Другие пишут, как оно было там и там. «Город Крым» накрыло целиком…
Состояние болезни углубляет меня. Боль многому учит и на многое настраивает. Жаль, что это быстро забывается.
С легкой руки Яны о моей болезни узнала Ксения – и стала слать мне ночные смс. А сегодня позвонила. Я спросил: чего она волнуется? Кто я ей, особенно теперь? А она: «Как я могу не волноваться?» Я всегда симпатизировал ей, но в наших отношениях либо обе стороны, либо одна из сторон каждый раз была не свободна…

Завтракаем опять на достархане. После обязательного косяка мне в голову пришла гениальная идея колеса обозрения, крутящиеся кабинки которого погружаются в море и превращаются в аквариум. Потом пытался через интернет найти Мафи билет в Москву: хоть на самолет, хоть «единый» – на автобусе и поезде. Самый дешевый на самолет – 13250 р.! За «единым» надо ехать в город. И Мафи возмущается: зачем обещают дешевые билеты в Крым?! То есть в Крым действительно можно прилететь за 2900, только улететь из него нельзя.
Я предложил прогуляться в сторону моря. Ибо опять солнце и жарко.
С моря поднимается полная женщина в купальнике. Вода не больше 16-ти, сказала она. В зеленке под мысом, где стоял Андрей-резчик из Украины и Настя из Белоруссии я слышу голоса – и не могу поверить: неужели тут еще живут туристы – после ночного урагана, ливня, холода? Да, это были они, более того – та самая Настя. Она не одна – с молодым человеком с ортопедическим воротником, который ее рисует. Зовут его оригинально Андрей. Бурю они выдержали без всякого героизма, ничего страшного, почти не залило, хотя палатку пришлось держать. Я восхищаюсь ими. И вспомнил, что говорил Мафи во время бури: представь, каково тем, кто сейчас в палатке! – имея в виду его страдания, что опять не повезло с погодой.
Они спросили, знаю ли я что-нибудь про Андрея-резчика (Настя догадалась, что информация о ней – от него). Я им тоже известен: как «писатель». Они скоро уезжают, да и я… Они явно были нам рады и хотели поболтать, но Мафи спешит – и бежит вперед.
По «Голому пляжу» бродит одинокий нудист в панаме, мочит ноги в легком прибое. На крохотной терраске под скалой нашли углубление, вроде маленькой пещерки с очагом. На гладкой стене петроглиф: «Я буду счастливый. Автобус». Мы присели в ней, как в чужом гостеприимном доме, и выкурили заранее припасенный косяк. Тут совсем жарко, солнце лупит в глаза. («Красиво там», – написала потом австрийская барышня в ЖЖ, увидев мои фото.)
Дальнейшая тропинка была довольно худая, особенно после косяка, но Мафи пошел – и я за ним. Мы обошли стройку – и спустились к лощине между холмов, в красивую рощицу деревьев. Пасется черная лошадь и ее жеребенок. Все выглядит «не так»: мягче и приятнее. Прошли через «Дельфин», мимо дома в стиле «Баухауз». Потом был еще один неплохой дом, с угловыми окнами и плоской крышей. Контрастная бело-коричневая отделка стен. И я прямо «увидел», что еще надо сделать, чтобы улучшить проект – и стал объяснять это Мафи.
У перекрестка мы распрощались: Мафи поехал в город, а я пошел к себе. Заглянул в ларек. Оказывается – работает последний день, уже увозят один из холодильников. Я помню его первый рабочий день. Купил пива, сыра и молока. У моего дома стоит джип Саши-массажиста. Он взобрался на крышу джипа и собирает грецкие орехи с дерева соседа.
Приехал он просто так, поболтать. И неожиданно предложил покурить косяк. Легли на достархан. Он выложил на стол плоды зизифуса, что вырастил сосед Бороха Виктор. Фрукт по вкусу похож на яблоко, но внутри косточка, как у фисташки. Саша называет Виктора «мичуринец».
И пустился в рассказы о Клещеве, своем учителе. Он круче всех, даже Дикуля! Он занимается детьми-инвалидами, лепит их словно из пластилина. Когда-нибудь, может, лет через двадцать, и Саша достигнет его уровня. Или не достигнет. А до своего он шел десять лет.
Он обратил внимание, что я неправильно сижу: полулежу. И проблемное место у меня – в провисе. А это моя любимая поза…
Поговорили о свойствах травы, не только катализаторных, но и блокирующих, например, тревогу. Я сказал, что под травой можешь увидеть свое состояние со стороны, а не только быть в нем. Поэтому можешь его отрегулировать. Во всяком случае, разобраться: откуда оно происходит? Что за ним скрывается? И, поняв, попытаться исправить…
Трава у него была знатная: меня очень сильно расслабило. Лежали долго и хорошо поболтали. Он, кстати, тоже участвовал в зимне-весенних событиях в Севастополе, «ловил снайперов», входил в какие-то местные группы самообороны. Поругав местных, он признал, что они стали веселее и отзывчивее.
– Война на Донбассе повлияла, – сказал он. – Вдруг стало понятно, как она близка…
Зато с нашей завтрашней поездкой в горы ничего не выйдет: у его сына какая-то торжественная линейка…
После его ухода я еще полежал с мыслями и пивом. Вернулся Мафи в полном обломе: билетов нет, надо оформлять за три дня, компьютеры не работают – и ему предложили осуществить поездку самостоятельно: на местных автобусах доехать до Керчи, переправиться в Тамань, добраться до Анапы – и там купить билет в Москву. И он в непонятке: что делать? Естественно, стал забивать косяк. О боже!..
Мафи лег слушать новости. Я разжег камин и сел читать. Скоро пришел Мафи – с новым косяком. Он решил рискнуть – и поехать с утра в воскресенье в Симферополь, заняв у меня денег (их мне на карточку перевела мама). Ну, а завтра, в его последний день, можно было бы куда-то съездить: моя спина все лучше. Только куда? Мафи не доверяет моей машине: Аглая нарассказала всяких ужасов…

Последний день Мафи не порадовал погодой. С утра облака, потом тучи. Когда мы поехали в город – пошел дождь. На Пятом купил погружной насос, вместо развалившегося. На Хрусталева видели свежесбитую кошку: она юлой извивалась на асфальте, водители осторожно ее объезжали. Мафи перекрестился. Чуть погодя я сообразил, что кошке надо было помочь, отвезти в ветлечебницу. Но гуманизма не хватило: у нас много других важных планов на этот день. Залил масло и тосол в знакомом СТО.
Дикое количество машин, несмотря на дождь, словно все севастопольцы куда-то поехали. Около «Муссона» вообще не найти места. Тут я снял 11 тысяч: 10 – Мафи, одну себе. Мафи хочет пить кофе, но не в торговом центре – и мы поехали в мое любимое «Безумное чаепитие». На Очаковцев я вспомнил про магазин Оли Сусловой «Ярга». Молодой продавец с бородой сказал мне:
– Привет! Ты Саша Пессимист?
Оказывается, это был парень, кто заходил ко мне насчет съема дома – с беременной девушкой. Зовут его Костя. Дома они пока не нашли, снимают квартиру неподалеку. Я спросил про Олю. Он удивился, что я ее знаю.
– Как все-таки мал мир! – воскликнул он.
– Особенно в Севастополе, – добавил я.
Оля оказалась в горах.
Он сказал, что у них в зале работает растяжка, не хочу ли попробовать? Я пришел в зал, где когда-то мы с Машечкой Л. слушали гусляра. Теперь здесь стоит металлическая рама –  на ней на тросах висит человек. Алексей, красивый молодой парень с волосами до плеч, поднимает его лебедкой, помогает переворачиваться. Висящий на раме – молодой стриженный чувак, стонет, жалуется на боль – и долго потом лежит на пенке и хвалит эффект. Здесь же его герлица. Я обсудил с Алексеем свою проблему – и он отсоветовал: это сейчас опасно.
Мафи в это время смотрел народную утварь. Была тут и русская рубаха, похожая на мою индийскую «галабею» (по-индийски – «курта»). В маленькой комнате учат лепке. На витрине всякие бусы, масла, книги по эзотерике, ювелирка и самодельные сумки. Купил маленькую сумочку – Коту под планшет.
Отставив машину на Очаковцев, дворами пошли к Большой Морской. Дождь кончился, свежий воздух, остатки урагана на тротуарах в виде кучи веток. В «Безумном чаепитии» сели в новом зале, где я еще не был. В интерьере грубые доски, грубый камень, книжечки на полках, картинки на стенах. Заказали по кофе и куску торта. Я стал читать «Волшебника» Набокова, которого нашел на полке. Это предварительный вариант «Лолиты».
Мрачно глядя в окно, Мафи сказал, что надо было писать не солнце, а тучи. Он имел в виду свою картину…
– Правильно, надо разоблачить миф, что Крым – это солнце! Это холод и дождь! – ответил я.
На футбольной площадке на этот раз играли дети-футболисты. Ничуть не хуже взрослых. Новыми дворами вернулись на Очаковцев… Как мне здесь хорошо, и как мне нравится этот город! Он маленький и уютный. И тут есть море. И как в нем пахнет после дождя! Настроение хорошее, хоть и не курил.
Я предложил погулять по Ушаковой балке, коли Шулдан и Челтер отменились. Только я плохо помню, как ехать: последний раз я был здесь пять или шесть лет назад. Но доехал почти точно, лишь в самом конце уточнил дорогу у местной женщины. Встречные девушки внимательно смотрели на меня.
В результате я съехал в балку на машине, чего раньше не делал. Остановились недалеко от бывшей эстрады. Тут тихо, влажно, довольно красиво – запущенной непышной красотой. В листве – первые оттенки осени. Я повел Мафи к маклюре – деревьям с плодами-шарами. Он видел эти шары у мисхорского Макса: тот ими очень гордился.
Через туннель под ж/д вышли к морю. По бухте все еще катаются катера с туристами. Людей на берегу несколько человек: пара с ребенком, пара с таксой и одинокий парень с пивом. Море оказалось неожиданно теплым, не меньше 20, притом что воздух только +16. Как жаль, что я не взял ни плавок, ни полотенца! Искупался бы в последний раз! Но я нисколько не верил в идею теплого моря… В конце береговой линии, у бетонной стены, под насыпью, где нас никто не видит, я все же решил купаться – всему назло! Мафи мой фанатизм не поддержал, однако, пользуясь случаем, решил выкурить запасенный косяк, в чем я ему помог. Купался нагло, без ничего, чтобы не мочить андепенсы. Зато в бандане, чтобы не мочить волосы. Отплыл недалеко, но не спеша. Потом не спеша сох. И мы возобновили прогулку по парку. Ах, если бы не мусор! Когда он исчезнет – это будет переворот в национальном сознании!
В Арт-Бухте еще светло, и Мафи предложил снова погулять. Проходя мимо «Челентано», столкнулся с парой: красивая брюнетка нежно коснулась своего спутника, давая ему какой-то сигнал. И мне вдруг стало очень тепло на душе – просто от того, что такое вообще есть!
Дошли до белого паруса-штыка – памятника в честь присуждения Севастополю звания города-героя. А рядом уродливая труба газовой котельной, оттененная фасадами супермодных гостиниц. У «штыка» – группки молодежи, красивые юные девушки. Парни матерятся – но это все понты. Все, на самом деле, очень мирные – и мне снова все нравится. Кроме погоды: я начал замерзать. А Мафи ведет дальше, к памятнику Солдату и Матросу. Здесь ночью год назад мы веселой компанией катались на роликовых коньках.
Памятник неплохо смотрится, даже ни одна мраморная плита не отвалилась. И вечный огонь опять горит.
Домой ехали уже в темноте. И я обратил внимание Мафи, как прекрасно ехала машина, которой он так не доверял. Трава, совмещенная с купанием, никак на меня не подействовала (как на водителя), зато спина все лучше.
Сделали обед. Из комнаты Мафи доносится идиотский телевизор. Я пошел разжигать камин: все не могу согреться, даже после коньяка. Мафи так и не появился, даже покурить.
У камина читал Силлитоу, «Начало пути», роман, который я читал в школе. Я даже запомнил несколько сцен – и вспоминал по случаю. Особенно сцену, когда стопщик на дороге починил машину главного героя, заклеив текущий радиатор жвачкой.
Сплю я теперь, как пенсионер или аристократ: в индийской хламиде и носках. Но этой ночью так замерз, что надел еще и индийские штаны. Избаловал я себя теплом…

Мафи зашел в 10 утра: принес треногу со своей картиной. Видимо, вчера ночью он ее заканчивал, поэтому и не появился. Это подарок мне. Я пожелал ему счастливо улететь, а, если что: встретимся завтра в аэропорту. Но его этот вариант не устраивает.
Сделал легкую зарядку. Полежал с кофе на достархане – последний раз. Ужасное словосочетание! Но никуда от этого раза не деться.
Между тем – солнце и ветер, +20. Начал со стирки, слил бассейн новым насосом, тыкаясь со шлангом в разные концы сада. Стиралка сделала сюрприз: не отжала. Пришлось вешать на веревки сильно мокрое белье. Кончил с бассейном – полез на крышу: герметизировать дырки. Тут хоть ветер, а жарко.
Потом убирал все из сада, включая вещи на достархане. В семь прошел прощаться с морем. Сидел на мысе Лермонтова с коньяком, сигаретой и фотоаппаратом. На берегу несколько людей в куртках. Кафе полуразобрано, на склоне стоит машина – вывозить оборудование. Красное солнце натужно пробивается сквозь облака. Вид моря под мрачно-розовым горизонтом – тоже мрачно захватывающий.
Мимо прошли и остановились белорусская Настя и ее приятель Андрей, искалеченный художник. Я спросил, что у него со спиной? Упал, спускаясь под «Маяком», один позвонок сломал, другой сместил. Я вспомнил, как в прошлом году под «Маяком» упала нетрезвая девушка, которую я уговаривал не спускаться здесь в таком состоянии…
– Прямо в точку! – сказали они оба – и пошли к своей палатке.
Надо было, наверное, пригласить их к себе, сделать яичницу: у меня после Мафи куча яиц…
Пошел в магаз на перекресток и купил новый коньяк и бутылку вина. Сделал мощный обед из остатков продуктов. Хотел посмотреть под него фильм, но ничего не вышло: все фильмы висли. Просто почитал – и начал собираться. Впрочем, разжег камин для вдохновения. И вывесил пост.
Ночью +13. Я уже забыл о подобных температурах. И все же днем в саду жарко. И уезжать грустно, хотя уже чуть-чуть скучаю по Жаворонкам. Такая уютная зимняя берлога.

Встал в 7-30, за полтора часа до выезда. Думал – успею. На градуснике +10, едва начался рассвет. И хоть я делал все быстро – застрял на ставнях. И сил нет рвануть их сильнее: болит спина, больше, чем вчера. Мне помог «мичуринец» Виктор, с которым я договорился, что он отвезет меня в аэропорт. Он влез на виноградный трельяж и нажал снаружи. Но это лишь одна ставня… И я еще даже не слил воду. Виктор отнес мои вещи в машину, а продукты – Дэнису. Дэнис вышел попрощаться.
Солнце, в машине жарко. Виктор говорит о жарком октябре в прошлом году, 22 числа вода была якобы 25 градусов, все купались и ходили по-летнему. Зачем я уезжаю? Особенно теперь? Ну, и о присоединении: как я отношусь? И что вот теперь мое авто здесь легально… Ему хуже: теперь он со своей украинской пропиской, типа, иностранец.
…Виктор помог донести рюкзак до терминала, из которого я недавно провожал Аглаю. Я несколько раз встречал здесь людей, провожал, но никогда не летал. Мне хватило времени стрельнуть и выкурить сигарету, и выпить кофе в зале ожидания. К самолету вели пешком, как в старые добрые времена. Место в хвосте у окна. Летели в сторону порта Кавказ, чтобы не лететь над Украиной – «в целях безопасности», как объявил командир корабля. Видел Арабатскую стрелку и место, где, вероятно, будет мост, с островом Тузла посередине. 
Нарезка полей поражает насыщенной прямоугольностью, особенно ближе к Ростову. Видел устье Дона. И труд людей на этой земле и над этой землей – внушает уважение.
…За время жизни в Советском Союзе я научился презирать свою страну – и издеваться над ней. Многие теперь восстановили эту парадигму... Лечу в самолете – и вижу до горизонта распаханные поля, бесконечное лоскутное одеяло, сшитое в течение столетий, если не тысячелетий. В эту землю вбухан огромный труд, но с нашего роста редко виден весь его объем. Виден мусор и неухоженные обочины вдоль дырявых дорог. Это не вся правда о России…
В Домодедово меня ждала мама – и припаркованная машина. И тут же звонит Аглая и спрашивает, когда она может меня увидеть? Она хочет пойти со мной в книжный, чтобы я сам выбрал себе подарок.
Ехали частично по платной трассе – мимо нового красивого микрорайона с красными черепичными крышами… В Жаворонках я стал обзванивать друзей: приглашать их на свой д/р. И не только старых, но и новых: Мишу и Пеппи. Первый раз после развода я устраиваю свой д/р. Что это значит? Что я успокоился, что кончился период подспудного самоотрицания?..

***

Хорошо, если человек до самого конца способен помнить – и что-то менять, пытаясь найти новые формы своего присутствия и вид из окна. Значит, он еще жив. Значит, он все еще надеется, как ребенок, и с прекрасной наивностью хочет быть счастливым, несмотря ни на что. Есть у него шанс? Не важно.
Вообще, счастливым может быть человек либо бесконечно наивный, либо бесконечно мужественный. Бывают ситуативные «счастья»: путешествие в красивое место, взаимная влюбленность и т.д. Они достаточно редки и сильно зависят от случая.
Я не хочу зависеть от случая: я слишком горд. И если меня не пытают – я хочу радоваться. Да, вот так. Пусть это будет осень и что угодно.
И даже болезнь бывает как нельзя кстати, чтобы дать тяжесть и сосредоточенность. Человека уже не мечет, как легкую лодку, – не до того. Наконец правильно выстраивается шкала, когда мысль бывает там, где надо, а ты сам обнаруживаешь твердые камни под ногами и даже, возможно, лучшего себя.
…С которым через полгода ты отправишься в любимое место – открывать новый сюжет и писать новую страницу жизни.

2014-20