de omnibus dubitandum 96. 45

ЧАСТЬ ДЕВЯНОСТО ШЕСТАЯ (1857-1859)

Глава 96.45. В КРЕПОСТИ ВОЗДВИЖЕНСКОЙ…

    С 15-го на 16-е число января 1858-го года ночь была темная, суровая. Темнота ее слегка смягчалась кое-где разбросанным снегом, и в тех местах, где он подтаял днем, уже образовались оледенелые тундры; сверху все моросило да моросило; изредка не крепкий, но неожиданный ветер обдавал предметы мокрою пеленою, висевшей в воздухе в виде густого тумана.

    В крепости Воздвиженской тихо и спокойно; кроме часовых и обходов на улицах и площадях – никого. Огни по большей части уже потушены, и только в доме командира Куринского полка, генерал-майора Мищенко, половина дома освещена – как в день свадьбы. 

    Но кому охота дознавать: зачем и для кого эта иллюминация?

    Черною массою выступает цитадель с ее высокою каменною стеною, лишь сверху окаймленную снегом как белой ленточкой. Подойдя поближе к этой стене, видишь, что еще черный, глубокий ров, охватывающий кругом цитадель, раскрыл свою внутренность. Внутри цитадели также тихо, как и в крепости вообще, лишь на гауптвахте, влево от ворот, монотонно прохаживается часовой, да у артиллерийских конюшен изредка во всю глотку зевнет другой часовой – и только.

    Свет мелькает лишь в окнах крепостного флигеля – жилища офицеров 5-ой легкой батареи – который вытянулся по самой середине цитадели. На одном из окон довольно обширной комнаты стоит догорающая стеариновая свечка и освещает собою пустые, довольно грязные стены, ветхий старомодный бильярд и двух лиц, усердно упражняющихся на нем, с киями в руках.

    Лица эти по внешнему виду представляют две противоположности: блондин и брюнет, довольно высокий – и довольной приземистый, тонкий – и круглый, в дубленом полушубке – и в красной кумачовой рубахе. Игра идет свирепая: шары прыгают, валятся за борт, лузы трещат.

    Дверь в смежную комнату тихонько приотворяется, и на пороге является третья личность.

    – Господа, не пора ли на закуску, да и в постель?

    – Постойте, Вильгельм Адольфович. Я для удовольствия Александра Николаевича еще один карамболь устрою.

    – А он, верно, для вашего удовольствия – оттяжку?

    – Куда тебе, бутуз! – подхватил Александр Николаевич, – поучись прежде, продолжал он, а тогда и суйся в игру.

    – Ну, Кашинцов провалился» – заметил, спустя некоторое время, Вильгельм Адольфович, – партия за вами, Александр Николаевич. 

    Игра кончилась.

    В это время дверь из передней тихо отворилась, раздался сдержанный, робкий кашель, и на пороге, вытирая ладонью усы, появился фельдфебель 5-й легкой батареи.

    – Ты что? – спросил у него штабс-капитан Веверн, удаляя от себя подсвечник, который принял с окна.

    – В поход, ваше благородие!

    Минутное молчание; офицеры переглянулись.

    Хотя подобное неожиданное известие никого не удивило, потому что к нему не привыкать стать, но все же оно застало артиллеристов более или менее врасплох, потому что похода в эти дни ни у кого даже в думке не было.

    – Куда? – спросил Веверн.

    – Не могу знать, ваше благородие. Приказано выступать дивизиону вашего благородия и взводу горных орудий.

    – Хорошо,– сказал равнодушно командир дивизиона,– распорядись.

    Фельдфебель вышел и быстрыми шагами направился к казарме.

    Войдя в казарму, он остановился на пороге и окинул ее быстрым, молодецким взглядом: дежурный на месте, люди спят, огни в исправности. все в порядке. Здесь фельдфебель был уже совсем не тот, как за пять минут назад пред командиром дивизиона, – видно было, что тут он являлся прямым хозяином всего окружавшего его.

    Хозяин приосанился, кашлянул и зычным голосом крикнул на всю казарму:

    – Пошел, выходи, ступай, марш!

    Это был его обыкновенный призыв к походу.

    Моментально приподнялась на нарах сотня голов, и казарма ожила; затем, не прошло и трех минут, как в конюшне уже ржали и отхрапывались гнедые черноморцы!
– Ну!.. тпрр!.. шалишь!.. Не дури! – только и слышно было то в том, то в другом конце сарая.

    Издали послышался давно знакомый всем голос командира батареи, подполковника Тверитинова, который никогда не говорил тихо.

    – Здорово, черти! – крикнул он, явясь у входа в конюшню.

    – Здравия желаем, вашеск–бародие! – отвечали солдаты.

    Павел Васильевич почти бегом прошел насквозь конюшню, выругал на ходу двух-трех ездовых, снабдил подзатыльником вожатого и толкнул в брюхо кулаком одну лошадь, которая бесцеремонно загородила ему дорогу.

    – Живее!

    И с этим словом командир скрылся, направляясь в крепостной флигель.

    – Вы уж готовы? – прокричал он, входя в бильярдную, куда двери из соседних офицерских комнат были отворены настежь. И, не дождавшись ответа, Павел Васильевич продолжал:

    – Александр Николаевич, водка есть?

    – Дома, Павел Васильевич. Иван, подай водку!

    Явился дубинообразный Иван со стаканом и бутылкою, подавая то и другое своему командиру.

    – Черт!.. Наливай сам – я не работник твой.

    Треть стакана осушена.

    – Куда пойдем, Павел Васильевич? – спросил прапорщик Кашинцов.

    – Про то Евдокимов знает.

    Павел Васильевич был закаленный артиллерист старого кавказского покроя, любимый своими офицерами, уважаемый солдатами и всегда готовый поделиться с теми и другими последним куском своего хлеба. Это радушие и хлебосольство отчасти были причиною того, что впоследствии он сам остался без куска хлеба и кончил жизнь свою весьма печальным образом. Как сейчас восстает предо мною его фигура в длинном походном потасканном сюртуке, в прилепешенной на лбу фуражке, в расшлепанных сапогах без галош…