1804 год - как ослепить жену и принести пользу

Боль - зло!

Про операции, ампутации, сверление зубов, лечения переломов без анестезии легко читать, но самому такое перенести сложно.

Со времен Хаммурапи, когда лекари уже считались отдельной профессией, до середины XIX века люди рождались, жили и умирали, зная, что средств для обезболивания не существует. Снять боль нечем! Все осознавали, что хирург, любой хирург – это в первую очередь боль, боль сильная. Если не повезет – ужасная. Если не повезет по-настоящему – невыносимая! И ничего с этим не поделаешь!

Счастливчиками считались те, кто потерял сознание до начала операции. Эту потерю сознания даже вызывали искусственно. Способов было несколько. Во-первых, скручивание удавки вокруг шеи (буквально так!). Отсюда, кстати, и происходит название артерий шеи – «сонные». Поскольку при убирании удавки, сознание почти сразу же восстанавливается, пациенту передавливали сонные артерии на протяжении всей операции – и плевать на головной мозг!

Во-вторых, удар дубиной или молотком по голове. Была даже особая «медицинская» профессия «ударяльщиков». Искусство состояло в том, чтобы вызвать сотрясение мозга с характерной для него кратковременной потерей сознания, но не довести дело до ушиба головного мозга и уж тем более перелома костей черепа. (Для знатоков – не стоит путать этот вид «наркоза» с «рауш-наркозом», т.е. «опьянением» парами хлороформа по методу Пирогова.)

В-третьих, кровопускание – если важно, чтобы пациент во время операции не дергался и не орал, а его жизнь и здоровье не столь важны, то можно выпустить литр крови. Больной объяснимо потеряет сознание, и его можно будет оперировать.

В-четвертых, можно переохладить больного. Кроме тех, кто прибегал к такому методу специально, были и те, кто был вынужден делать это. Глава хирургов наполеоновской армии Ларрей во время отступлении из Москвы практиковал операции на улице при морозе минус 20. При этом он неизменно отмечал, в том числе в научных статьях, что раненые во время операции не чувствовали боли.

От боли люди прятались за алкоголем, дурманами и ядами (в надежде, что яд «почти убьет», но не «убьет совсем»).

И все же, главным методом ограничения боли считалась быстрота работы хирурга. Ларрей и Пирогов проводили ампутацию бедра за 3-4 минуты. Некоторые операции делались буквально за одну минуту.

Как бы то ни было, согласно английской поговорке того времени, на любой операции расходовалось по две бутылки виски – одна пациентом, чтобы перенести издевательства хирурга, и еще одна хирургом, чтобы выдержать страдания больного.

Поскольку боль была неизбежной, строились теории о ее полезности. Выдающийся врач Джеймс Копланд (тот самый, который «медицинский словарь», предшественник медицинской энциклопедии) в 1830-е заявил на Лондонском медико-хирургическом обществе: «Больные, которые страдают, доказывают, что они здоровее других, и скорее поправляются». Теперь мы бы «перевели» эту фразу так: «Если у больного не наступил болевой шок, то у больного больше шансов выжить». Но это мы – мы понимаем, что имел в виду великий Копланд, а вот современники поняли его буквально, и пошел вал статей о полезности боли.

Победа над болью казалась недостижимой. Парадоксально, но всего за несколько лет до рождения современной анестезии, в 1839 году, известный французский хирург Альфред Вельпо (тот самый, который «лейкоз», прибинтовывание сломанной руки к груди и который заместитель Ларрея по Французской академии наук) заявил, что «устранение боли при операциях;—;химера, о которой непозволительно даже думать… Сделать операцию безболезненной;—;это мечта, которая никогда не осуществится». Вельпо, кстати, отличился в истории человечества еще одним и именно этим он наиболее известен – он всерьез, с научной целью попросил приговоренного к казни моргнуть после того, как гильотина отсечет бедняге голову.

И при всем при этом шансы устранить боль в истории медицины возникали множество раз, снова и снова.

От Месопотамии до Древнего Египта, от средневековой Японии до средневековой Англии то и дело начинали использовать зелья, содержащие мак, но эти зелья не становились частью медицинской практики – кого-то они убивали, кому-то не помогали, но даже такие они казались чудом и их хранили в секрете как большую ценность. Неудивительно, что рецепты опиатных снадобий регулярно «умирали» вместе со жрецами и алхимиками, чтобы спустя несколько поколений другой жрец или другой алхимик смешал в сосуде что-нибудь похожее, столь же опасное и неэффективное, но на фоне отсутствия альтернативы кажущееся чудом.

Потом случился прорыв. Казалось, появился кандидат в обезболивающие.
В 1275 г. арагонский философ, поэт и миссионер Раймунд Луллий синтезировал эфир. Более того, он честно своим эфиром надышался (о вытяжках еще не слышали) и отметил онемение тела. Казалось бы, все «нужные» вещи случились – вещество получено, его действие обнаружено, но… Последующие 600 лет боли при операциях можно объяснить только тем, что к анестезии человечество готово не было. 

Спустя двести пятьдесят лет (в 1525 г.) наркотические свойства эфира были описаны снова – и теперь более подробно – добрым толстым швейцарцем Парацельсом (который придумал, что в качестве лекарств можно использовать и искусственно синтезированные химические вещества). И опять ничего.

Еще через 15 лет (в 1540 г.) эфир вновь открыл немец Валерий Кордус (который первый учебник по фармацевтике) – то есть синтезировал собственным методом какой-то газ. Что это был эфир Луллия, знаем мы, но сам Кордус о Луллии не слышал. И вновь были отмечены анестезирующие свойства полученного газа. И вновь это никак не повлияло на лекарскую практику.

В 1680 г. эфир снова синтезировали – теперь ирландец Роберт Бойль (который «закон Бойля-Мариотта»).

В 1704 г. эфир в четвертый раз открыл Ньютон – он увлекся идеей синтеза искусственного золота (что поделать, каприз гения!), ну и синтезировал эфир.

В 1729 г. немец Августус Зигмунд Фробениус открыл эфир в пятый раз – что-то синтезировал своим методом и назвал это что-то именно этим словом – «эфир». Свой метод по примеру средневековых алхимиков Фробениус хотел сохранить в секрете (и метод был опубликован лишь после его смерти в 1741 г.), но за двенадцать лет хранения тайны эфир успели открыть еще дважды – сначала немец Георг Эрнст Шталь (который «флогистон»), а потом еще один немец Фридрих Гофман (который «теория нервизма»).

Пятьдесят лет ничего не происходило. А потом в 1794 г. англичанин Томас Беддоус (не путать с его сыном, тоже Томасом, который поэт и драматург) впервые испытал эфир для уменьшения болей – целенаправленно, понимая, что и зачем он делает. И его опыт прошел успешно! Уже в следующем году он создал целый Пневматический институт для медицинского использования различных газов, но Институт сразу сосредоточился на лечебных эффектах недавно открытого кислорода при туберкулезе. Об эфире вновь позабыли.

И вот тут вперед вырвался другой кандидат в анестетики. Сотрудник того же Пневматического института Гемфри Дэви (который электрохимия и самое великое «открытие» – Майкл Фарадей) в 1798 г. синтезировал «веселящий газ», закись азота. Он описал этот газ именно как возможное средство для обезболивания при операциях. Веселящий газ заинтересовал массы, но не как лекарство. Следующие 50 лет закись азота оставалась лишь одним из аттракционов в цирках.

Итак, к 1800-му году в руках ученых уже были и медицинский эфир, и закись азота, об обоих газах было известно, что они обладают анестезирующими свойствами, нужно было лишь прорваться через психологические барьеры…

Тут история поиска обезболивающего средства сделала очередной неожиданный поворот. В далекой, изолированной от всего мира Японии Сэйсю Ханаока (Hanaoka Seish;) провел в 1804 году первую анестезию во время операции на человеке.

Ханаока был детищем двух медицин – традиционной китайской и западной (она в Японии в те годы называлась «стиль Каспара»). Три года в 1649-1651 гг. в Нагасаки выполнял операции нанятый голландской факторией немецкий врач Каспар Шамбергер. Все, что японские лекари успели подпольно записать за эти три года, и стало «стилем Каспара». Подпольно – потому что существовал вполне официальный запрет изучать западную медицину. Этот запрет действовал много веков и продолжал действовать во времена Ханаоки, но японца это не остановило. От стиля Каспара Ханаока взял врачебный метод как таковой, использование химических веществ и их смесей в качестве лекарств и способ проведения операций. Из китайской медицины он взял «мафейзан».

«Мафейзан» был неким «вином, сдобренным дурманом», которое изобрел китайский врачеватель Хуа То (второй век, если верить легендам). Главный министр умирающей империи Хань по имени Цао Цао страдал от мигрени и держал Хуа То при себе. Однажды То задержался у больной жены, и Цао настолько вознегодовал, что приказал казнить То. Перед смертью То записал рецепт «мафейзана» и хотел отдать первому министру через тюремщика, но тюремщик побоялся взять свиток. Тогда То сжег свое сочинение.

В наше время эта легенда вызвала бы лишь литературный и, может, некоторый исторический интерес, но для Ханаоки она стала руководством к действию. Что такое «дурман», упоминаемый в легенде о Хуа То? Ханаоки решил, что речь идет о конопле, ведь опиум в Китай завезли арабские купцы лишь в VIII веке. Значит, снадобье должно быть на основе конопли и не должно содержать мака.

Ханаока экспериментировал 20 лет! Смешивал что-то и давал попробовать… жене. После приема очередной экспериментальной смеси жена ослепла, но Ханаоку это не остановило и эксперименты над бедной женщиной продолжились.

Наконец, Ханаока создал «цусэнсан» - смесь конопли, женьшеня (куда без него!), дарского дудника, сычуанского любистка, пинеллии, однопокровницы и дягиля. Выпив цусэнсан, человек через 2-4 часа засыпал и пребывал в бессознательном окоченении некоторое время. Это «некоторое время» было непредсказуемо – у кого-то 6 часов, а у кого-то все 24 часа.

13 октября 1804 г. Ханаока провел в стиле Каспара под анестезией цусэнсана операцию по удалению молочной железы 60-летней больной раком по имени Кан Айя. Пациентка выжила. Теперь к Ханаоке поехали больные со всей Японии. Лекарь провел множество операций, все – с использованием цусэнсана. Одну только мастэктомию он сделал 156 раз.

Япония оставалась самоизолировавшейся страной, и об успехах Ханаоки мир не узнал. Но в самой Японии Ханаока стал легендой – не столько из-за цусэнсана, сколько из-за надежды на то, чего может достичь врач, если будет использовать западную медицину.

А в искусстве об обезболивании в очередной раз сложилась странная ситуация - кто-то уже знал "как", но все остальные об этом так ничего и не узнали...