Бог и библиотекарь 7 - Другой мир

Францишек выбрался наконец из стога и оказался в месте еще более неожиданном, чем все, чего он не ожидал увидеть в конце пути – несколько более вертикального для обычности и более продолжительного для вертикальности.

(Возможно, Кэрролл был не таким уж выдумщиком? Разве что, бесхозные пирожки – явный возмутительный перегиб.)

Над широкой рекой стоял одноэтажный плоский как коровья лепешка дом с камышовой крышей. Бревенчатые стены на каменном основании составляли правильный октагон. Семь квадратных окон и одна дверь. Семь глаз и лаз – как в стишке безумца. Или – семь бесплодных глухих сестер и одна фертильная, готовая принимать, а затем отдавать сокрытое. (Не надо про гномов и Белоснежку! – это, право, пошло.)

А река… Францишек никогда не видел такой. Мятое серебро стремнины кое-где закручивалось в спирали, слишком злые и быстрые, чтобы в их центре копился обычный сор. Стоя высоко над рекой, он видел, как одна из них, подняв над водой стоймя, проглотила целую сосну со всклоченными корнями, вероятно, сорвавшуюся с обрыва где-то по течению выше. Привязанная внизу у причала лодка неподвижно стояла в спокойных водах, делая, на игре контраста, общую картину еще ужасней.

Францишек удивился, поняв, что к причалу не ведут тропинка или ступени. Обрыв имел совершенный профиль, как «Скала в Дьеппе» Клода Моне – белесый меловый лоб с пучками зелени в складках шрамов и феской домика, лишь подчеркивавшей степенную дикость места.

Узкая губа мелководья в оборках водорослей обрывалась футах в десяти от кромки воды. Там же заканчивался причал, словно не желавший вторгаться в запретный мир.

За спиной, от края рукотворной поляны – поросшие вечной сосной холмы с призрачной полоской седых вершин, сливавшихся с облаками на горизонте.

Францишек сделал шажок, опасливо подбираясь к краю. От его ноги вниз покатился камень и упал на песчаный берег, прихватив по пути товарища. Вселенная стала чуть-чуть иной.

– Господи боже мой… – прошептал он, пятясь от обрыва, чувствуя, как по спине бегают мурашки, взбодренные ветерком.

Знаете, для любого это немного слишком. А для провинциального библиотекаря, чей Монблан – стеллажи с томиками Джейн Остин, просто невыносимо. Еще и любимый, мягкий как пух халат, почти новый, товарищ зимних вечеров и осенних гроз, остался где-то там, наверху…

Францишек поднял глаза, но никаких признаков чудовищного колодца, сквозь который он (не без изящества) пролетел, не было в синеве, подернутой алым паром. Рыхлые облачка отражали солнце, которое заваливалось за сопки, сгущая тени и перекрашивая все в удивительные цвета. Водовороты на реке стали черными, а сама она, в бессчетных карминных отблесках, казалась неподвижной как амальгама. Другой берег, покрытый лесом, словно растворился, став темнотой.

Францишек не знал наверняка, дело это в месте или он сам, городской житель, понятия не имел о том, как оно бывает на самом деле, но все краски казались насыщеннее и ярче, чем он привык.

Становилось холодно.

Францишек подошел к дому.

Ведущая от него мощеная граненым булыжником дорожка была сухой и чистой. В паре шагов от входа она раздваивалась – один рукав терялся в густом лесу, другой обрывался у края кручи, заканчиваясь площадкой с растущей в центре большой березой. Кое-где между булыжниками пробивался жидкий луговой чай, но в основном те подходили друг к другу настолько тесно, что не оставляли для него места.

Крыша дома поросла мхом, клочья которого свисали чуть не до земли там и тут. В ее центре возвышалась каменная труба с почерневшим жестяным козырьком. Из трубы вверх поднимался седой дымок.

Сердце Францишека дернулось от раздиравших его надежды и страха встречи. Вряд ли обитатель такого места был из тех развеселых малых, кто привечает незнакомцев мускатным коктейлем с вишенкой. Убийственный анфас Клинта Иствуда с подозрительным прищуром и простым в прямоте намерений револьвером очень бы сюда подошел.

Францишек обошел дом, обнаружив, что все окна забраны ставнями, основательными как скутум, каждую секунду готовый услышать оклик, щелчок затвора и рычание «дружка» размером с герефордского теленка, рядом с которым собака Баскервилей смотрится жалкой шавкой.

Все стыки были старательно заделаны рыжей смолистой массой, похожей на балтийский янтарь, делавшей постройку герметичной как подводная лодка и парадоксально нарядной.

Вернувшись на исходную, Францишек встал перед сбитой железными полосами дверью, коврик перед которой, если бы он был, должен был гласить что-то вроде: «Убирайся или умри». Плотно прилегавшая к косякам, грубым и неровным, со следами рубанка, прошедшегося по ним сотню лет назад, она была явно предназначена НЕ пускать. И работал надо всем этим не версальский краснодеревщик, а некто, желавший сделать просто и прочно, в чем убедительно преуспел.

Не расслышав ничего, кроме шума ветра, Францишек постучал и минуту подождал перед дверью, прежде чем толкнуть ее, взявшись за большую деревянную ручку.

Та тяжко поддалась, открыв обширное помещение с открытым очагом в центре, в котором полыхали поленья. Лицо обдало сухим теплом, пахнущим душистыми травами и жареным на углях мясом.

Холод за спиной дал путешественнику пинка.

– Добрый вечер?

Францишеку никто не ответил.

Войдя внутрь и оглядевшись, он понял, что находится тут один, если только кто-нибудь не прячется в подполе.

По краю очага были разложены простые аппетитные яства – печеные овощи и солидные куски оленины с крошками крупной соли. На столе – несколько кувшинов и пара кружек. Вдоль стен дома, повторяя его углы, тянулись широкие скамьи со шкурами всех мастей, набросанными поверх. У входа стоял сундук. Кровати и прочих излишеств не было.

Францишек позвал еще раз. Затем обошел вокруг очага, словно акула, огибающая добычу, – тощая и нелепая, привычная к насмешкам тюленей, но верная своему инстинкту.

Памятуя «Гензель и Гретель», плюс известный опыт, свидетельствовавший о том, что еду не дают бесплатно, Францишек все же соблазнился и отрезал кусочек мяса ножом-топориком, бывшим тут же. Медленно прожевал его и преисполнился убежденности, что запретный плод сладок, а вареное яйцо, даже умащенное майонезом, не идет ни в какое сравнение с жареным на огне свежим мясом.

Вдруг одновременно и сразу с грохотом открылись ставни на окнах, а дверь закрылась. Пламя в очаге стало ярче.

Францишек подскочил, не зная, куда деваться. Как любой культурный человек, он сто раз смотрел «Зловещих мертвецов» Сэма Рэйми и был полон опасений (надежды?), что однажды ему придется с ними столкнуться лицом к лицу, ногой к ноге и так далее.

(Каждый раз, попадая куда-нибудь, он невольно прикидывал, удобно ли это место для зомби-апокалипсиса. Как правило, оно получало не больше тройки. Действительно, годный бункер – такая редкость…)

«Предупреждать надо!» – хотелось крикнуть Францишеку, когда он понял, что ни дробовика, ни бензопилы он здесь не найдет.

Он надел, затем снял, затем снова надел очки, схватил нож, которым только что резал мясо, и приготовился защищаться.

Примерно через полчаса, когда от напряженной неподвижности начали ныть все мышцы, сквозь толщу страха пробилась мысль, что происходит что-то не то. Еще более не то, чем ему мерещилось, когда он приготовился к появлению взвода зомби. Во-первых, никто не ломился ни в дверь, ни в окна, ни в люк подвала, который обнаружился у дальней стены. Францишек с опаской посматривал на него, но тот был беззаботен и неподвижен, чугунное кольцо ни разу не звякнуло. Во-вторых, несмотря на яркое пламя, в очаге не прогорали дрова, хотя не было никаких сомнений, что это никакой не муляж.

Францишек чуть расслабился и в который раз обвел взглядом комнату. Только в двух выходивших на запад окнах за толстыми чуть кривыми стеклами брезжил закатный свет. Остальные были темны. Теней и шебуршаний за ними не наблюдалось.

Стоять столбом, конечно, тоже стратегия, но позже или раньше нужно что-то предпринимать. Он обогнул очаг и осторожно подошел к двери, тут же сам себя обругав: прямо перед ним на виду был массивный стальной засов. Он кинулся и запер его. На сердце стало спокойней.

– Хорошо бы запереть ставни…

Те как по команде захлопнулись – тем же единым строем, каким недавно открылись.

Вы уж извините, но Францишек вскрикнул от неожиданности.