Спасение Лили Помаркиной. Гл. 2

Пирожок в печке.

Лиля обижалась на мою правую руку выставленную ладонью вперёд и поворачивалась спиной.  Садилась в углу кровати и упиралась лбом в  арнамент  ковра на стене. У неё была очень красивая спина. Красивый изгиб. Линия шеи. Волосы спелого цвета злаков, налитого полуденными лучами знойного летнего солнца, собраны в небольшой пучок на голове,  как у гимнастки или танцовщицы. Это  ей очень шло.  Я осторожно целовал обиженную в завиток сияющего в луче света  локона возле ушка.  Она недовольно,  но не резко поводила плечом. Я становился на колени за её плечами и осторожно подбирался ладонью к её щеке.  Она кусала за палец. Проводить вечера с ней было приятно. Если они приятно начинались.  Но так было не всегда.

Я никак не мог понять,  что ей только бы обниматься да целоваться. Только бы выманывать из меня разными хитростями эмоции,  ощущать свою власть надо мной. Поговорить о чем-нибудь серьёзном с ней решительно было невозможно! Проникнуть внутрь глубже физического. Мы лишь дурачились все дни напролёт,  валялись в постели или на полу,  рассматривали её женские  журналы,  играли в шахматы и спорили о Бальзаке и Достоевском. Лиля всегда приходила в ужас от моей безграмотности,  пыталась учить правильным ударениям, но безуспешно, читала вслух "Декамерон" и Анненского,  принесла и велела  учить наизусть " Человеческую комедию" и " Красное и чёрное". Спрашивала.  Как учительница в школе. Странно,  что она не завела журнала с оценками. Не заставила носить дневник. Там можно было бы рисовать красивые красные двойки. Лиля была эрудиткой и ужасной буквоедкой и снобом. Это порой довольно злило. Людям,  у которых хорошая книжная память,  очень трудно бывает прорваться к смыслам. Иногда с ними так же сложно разговаривать,  как с молчащей страницей книги. Ты можешь ей,  конечно, что-то сказать,  но в ответ она повторит тебе только то,  что на ней написано,  буква в букву.  О,  как это порой трудно терпеть!  Скажешь ей например: Бальзак - это пошло!  А она в обморок. И чуть не плакать...  Чувствуешь себя последним злодеем.  А ей только этого и надо. Только и надо,  чтобы ты тихо крался к ней на коленках целовать в ушко,  извиняться,  объяснять,  что имел в виду на самом деле совсем другое.  Врать,  врать и врать.  Наконец,  я пришёл к убеждению,  что женщинам только и нужно от вас,  что вранья. Настоящие ваши мысли их совсем не интересуют.  Я тосковал.  Ведь любимой положено растворяться в любящем,  а не наоборот. Я знал это всегда,  чувствовал. Я был дурак,  каким и полагается быть по молодости лет,  но мнительный дурак. Я стал подозревать,  что она не любит меня.  Подозревать и тайно злиться этой мысли. Любил ли я её?  Когда она  спрашивала об этом,  я отвечал как-то уклончиво и тускло.  И вообще,  боялся этого вопроса.  " Нам же неплохо вместе! - думал я,  - зачем же выяснять все эти подробности?  Зачем облекать в форму слов то, что от этого начинает приобретать тень сомнений и портиться?  " И потом,  мне не нравилось ( в гораздо большей степени,  чем сейчас)  врать,  а потому мне крайне неудобно было изворачиваться и что-нибудь придумывать.  Я не знал ответа.  И это было трудно скрыть.  Я не знаю его и сейчас.  Иногда мне кажется,  что это была не любовь.  Это была судьба. Всё решалось где-то за нас,  без нас и,  быть может,  за долго до нас. Было решено,  что вот будет такая Лиля Помаркина,  с такими вот красивыми,  упругими изгибами и линиями ,  с такими насмешливыми глазами виноградного цвета. С такой улыбкой и такими слезами. С такими коленками и такими запястьями. И ничто никак не могло быть решено по-другому.  И потом в жизни  Лили вдруг и неожиданно должен был появиться я,  Мирон Хлебушкин. Я уже не припомню этого дня в подробностях,  но кое-что могу рассказать об этом...

К этой встрече привела нас одинаковые с ней черты - рассеянность,  легкомыслие и забывчивость. Мы направлялись к одному общему знакомому с разных сторон,  но в одно и то же счастливое время,  когда волей случая должны были остаться наедине. И другого такого случая я и не могу себе представить! Лиля поднималась снизу от пещер, от  бювета с колодцем,  от монашеских белых келий с зелёными крышами,  я же спускался сверху,  от златоглавых куполов,  мимо голубых стен, расписанных библейскими сюжетами, через парадную арку с иконами,  через множество других более скромных,  но аккуратно выбеленных арок,  служивших видимо для укрепления почвы сползающего вниз склона.  Булыжник на этой дороге  выложили очень грубо и неровно,  поэтому ступать надо было осторожно,  чтобы не переломать ноги. Воздух дрожал гулом колоколов, был влажным и липким,  пахло сиренью, летали насекомые. Птицы буд-то всё боялись, что никто не заметит и кричали перебивая друг друга, разрывая воздух: чудеса, смотрите какие чудеса!. Было шумно,  была весна и солнце припекало не сильно, вы ощущали себя обласканным теплом пирожком в печке. Мы встретились на крыльце перед дверью, на которой висел тяжёлый замок.  Вернее,  когда я подошёл к крыльцу,  Лиля уже сидела на ступеньках и красила губы ужасно модной помадой,  одновременно поправляя ремешок на белой босоножке.  Барышни часто любят делать всё сразу,  чем в какой-то последовательности. И что удивительно,  это у них превосходно получается.

Не скажу,  что бы я обрадовался этому очарованию,  светящемуся словно солнечный зайчик на крыльце. Я человек прозаический,  как уже было сказано выше.  Замок на двери меня озадачил.  Потом,  на лице моём сияли новенькие, хромированные очки с тёмными, цвета чёрного кофе с пеплом стёклами,  которыми я хотел удивить приятеля и которые Лиля тут же похитила с моих ушей и быстрым ловким жестом повесила на свой слегка  вздернутый,  заносчивый носик,  забыв о ремешке на босоножке.
- Ты тоже  к  Трюлю?.  Дурачина-простофиля ты эдакий? Его нет!  Сегодня  же  выходной! - сказала она быстро и бойко, и засмеялась. "Ну да,  это ж я болван забывчивый,  а у неё просто девичья память... "

Я приуныл.  Мои эмоции,  должно заметить,  легко читаются  на лице.  Что часто мне портит жизнь.
- И что будем делать?  - настороженно промямлил я,  потому что в снопе света из лилиных волос,  во всём её прекрасном облике чуял подвох,  ну чисто интуитивно,  как совокупную историческую память предков.
- Как что? - сказала Лиля серьёзно, глядя  в зеркальце через мои очки и продолжая красить губы - Обниматься и целоваться!

Я испугался. Видимо,  это прочиталось... Потому что Лиля поднялась со своего места и подошла ко мне вплотную.  Близость показалась мне приятной.

- Мы просто немного погуляем!  - сказала она  и просунула свою узкую девичью ручку под мой локоть, - Вы не против,  молодой человек?

И каким-то непонятным образом случилось так,  что с тех пор мы не расставались.

Мне нравились упругая близость её тела,  прикосновение её руки,  её походка, жесты, смех,  голос.  Мне нравился даже воздух,  который был между нами.  Казалось,  это был особенный  воздух,  он был насыщен предвкушением.  Предвкушением того,  что случится.  Каждый раз это случалось как-то по-новому.  И предсказать этого было нельзя. 

Вот я написал,  что мы не расставались больше ни на минуту.  А,  между тем,  были ли мы вместе?  Видите ли,  не всегда когда люди близко друг к другу - они вместе.

Как ни намеревался писать коротко,  похоже что выходит длинно. Это часто случается,  когда боишься приблизиться к главному.