как я был террористом

                Быль

История эта произошла в то время, когда, казалось бы, ничто не предвещало беды. Для меня это был гром среди ясного неба. Состояние своё я и сейчас могу сравнить с ушатом холодной воды, вылитым на сладко спящего человека. А причина такого состояния банальна – видеосъёмка.

Фотографическим делом я начал заниматься ещё в 1963 году, во время учёбы в профессионально-техническом училище города Салавата. Фотокружок за два года обучения дал мне многое. Потом десять лет я работал на стекольном заводе и дружил с двумя заводскими фотографами. От них-то и набрался большого опыта. Много позже, проживая в посёлке на берегу ямальской реки, печатал друзьям фотографии на паспорта.
Ко времени описываемых событий я перебрал все марки фотоаппаратов – от элементарной «Смены» до сложных и дорогостоящих «Киев» и «Зенит», имел привычку брать камеру на любые семейные и общественные мероприятия. Где-то в середине 80-х годов, находясь проездом в Москве, на ВДНХ приобрёл цифровую видеокамеру «Панасоник» с жидкокристаллическим дисплеем, и тяга к запечатлению исторических моментов сильно возросла. Зная мою увлечённость фото- и видеосъёмками, родственники частенько подшучивали: «Ты, Серёга, наверное, и спишь с камерой!»
                Но теперь о главном…
Летом 1996 года приехали мы с женой из Надыма в очередной отпуск в Салават и узнали, что  54-летний зять Владимир находится в больнице – лечит сердце. Сразу решили его навестить.
Войдя в палату, увидели, что некогда здоровый, весёлый и жизнерадостный зять прикован к постели, он сильно похудел и через силу выговаривает слова тихим голосом. В эту минуту я очень пожалел, что не взял с собой видеокамеру. «А вдруг это наша последняя встреча», – подумалось мне тогда.
На другой день взял камеру, жена – пакет гостинцев и мы вновь пришли в стационар. В палату разрешили пройти только одному человеку, а не двоим, как вчера. Мы возмущаться не стали. Жена осталась в зале для свиданий, а я пошёл получать халат.
В гардеробе потребовали оставить в залог какую-нибудь вещь. Я легонько возмутился: «Вчера этого не требовали!», но пенсионное удостоверение оставил. Взяв пакет с продуктами и повесив на плечо кофр с видеокамерой, прошёл через турникет. На вахте стояла женщина в форме бойца ВОХР. Про себя отметил: вчера этого поста не было.
В длинном коридоре подошёл к окну, поставил кофр на подоконник, достал видеокамеру, включил её и, двигаясь медленно к лестничному маршу, ведущему на верхние этажи, начал снимать. По моему сценарию это было начало фильма, и я начал комментировать: «Мы находимся на первом этаже больницы, в которой поправляет здоровье ветеран нефтехимического предприятия».
И тут услыхал женский голос:
– Это откуда появился здесь корреспондент?
Обернувшись, увидел двух женщин: одна была в белом халате, другая – в форме бойца ВОХР.
«Заигрывают», – подумал я, развернулся и продолжил съёмку.
Они о чём-то между собой говорили, а я спокойно  продолжал снимать.
В конце коридора камеру выключил, повесил за ремешок на шею и начал медленно подниматься по лестнице на третий этаж.
К тому времени я уже сорок лет отработал сварщиком на Ямале, страдал нарушением сердечного ритма и регулярно проходил лечение в надымском стационаре. В этот раз сердце снова напомнило о себе, поэтому поднимался я с трудом, делая остановки для отдыха на каждой площадке. Тут-то меня догнала охранница и зло спросила:
– Вы глухой или притворяетесь?! Мы вас спрашиваем: к кому идёте?
Я назвал номер палаты и фамилию зятя.
– Сейчас разберёмся, – сквозь зубы угрожающе прошипела охранница и резво побежала вверх по лестнице. Она так спешила, что, споткнувшись о последнюю ступеньку на третьем этаже, шлёпнулась на пол и растянулась во весь рост. Резиновая дубинка отлетела в одну сторону, блокнот и авторучка – в другую. Я увидел, что бедняжка сильно ударилась коленкой. И бросился было помочь подняться, но охранница, видимо, мой порыв заметила: вскочила, подобрала дубинку, ручку с блокнотом и, прихрамывая на правую ногу, побежала в терапевтическое отделение.
Едва я успел поздороваться с зятем, в палату вошли женщина в белом халате и та самая охранница.
– Вы производили видеозапись на первом этаже? – спокойно спросила женщина, представившаяся дежурным врачом.
– Да, – отвечаю.
– Здесь видеосъёмку вести нельзя! – вмешалась охранница.
– Это не секретный объект, поэтому разрешения не требуется! – в тон ей с вызовом ответил я.
– Вы же видели, что охрана усиленная, должны были насторожиться, – спокойно сказала женщина в белом халате.
И тут в меня вселился бес: вместо того чтобы промолчать и раскаяться, я «пошёл на абордаж» – интуиция моя почему-то дремала.
– Почему же меня не предупредили о том, что съёмка здесь запрещена? – спросил я.
– Я вам кричала, но вы проигнорировали! – вспыхнула охранница.
– А я вас не слышал! – в тон ей громко ответил я. – Я полностью глухой на правое ухо! Но в 1967 году обманул призывную комиссию и два с половиной года служил на Северном флоте!
Моя тирада произвела впечатление. Дамы переглянулись. Дежурный врач спокойным голосом сказала:
– Я вас прошу: сотрите запись, сделанную в коридоре на первом этаже.
– Я никаких законов не нарушал, и стирать ничего не буду! – закусил я удила.
– Ах, так! Я вызываю милицию! – зло, сквозь зубы прорычала охранница и пулей вылетела из палаты.
Судя по тому, что до входной двери она добежала за пару секунд, я понял: боль в коленке ушла.
Дежурный врач, милая и добрая женщина, подошла ко мне и почти ласково сказала:
– Удалите, пожалуйста, запись, сделанную в коридоре, ведь действительно прибудет ОМОН.
– С чего такая строгость? – спросил я уже спокойным тоном.
Её сообщение повергло меня в шок.
– Через два дня, – сказала она, наклонившись к моему левому уху, – в наш город прибывает президент республики. Посетит он и наше лечебное учреждение, поэтому с сегодняшнего дня и усилена охрана.
Тут-то я понял всю серьёзность создавшейся ситуации. Дело приняло нешуточный оборот.
– Почему же на посту меня об этом не предупредили, – простонал я, быстренько отмотал плёнку назад, удалил записанное и продемонстрировал врачу на жидкокристаллическом дисплее камеры отсутствие записи. Как говорится, нет человека – нет проблемы. В моём случае, нет записи – нет и состава преступления.
Я попросил у врача разрешения на съёмку в палате. Получив «добро», поставил камеру на подоконник, присел на табуретку у кровати зятя и начал беседовать. Но откровенной беседы не получилось: зять, ставший невольным свидетельством неприятной сцены, на вопросы отвечал неохотно, зачастую невпопад. Было видно, что он очень устал и желал только одного: чтобы я поскорее ушёл.
Тут в палату вошла моя старшая сестра – жена больного зятя – и с порога озабоченно сообщила: «В коридоре на нашем этаже стоят с автоматами два милиционера и кого-то поджидают, а на первом этаже переполох: говорят, террориста поймали».
Я понял, что это ведь меня, как волка в лесу, обложили, и скоро будет захват. Мне вдруг стало как-то не по себе и даже по-настоящему страшновато.
«Был бы первый этаж, сиганул бы в окно», – подумалось мне. И пока сестра выкладывала в тумбочку принесённые продукты, я подошёл к окну и посмотрел вниз: до земли, на которой уложен свеженький асфальт, далековато… А до толстого дерева прямо под окном, по которому я мог бы спустился вниз, не дотянуться. На миг я почувствовал себя профессором Плейшнером из фильма «Семнадцать мгновений весны» – он тоже оказался в такой же безвыходной ситуации. У меня затряслись ноги, и я явственно представил, каким именно образом через «семнадцать мгновений» мне придёт кирдык.
Всю жизнь я был законопослушным гражданином: ни разу не привлекался ни к уголовной, ни к какой другой ответственности, не помещался даже в медвытрезвитель… На флоте служил старшим сержантом в береговой строевой части. На гауптвахте бывал только в качестве разводящего. А однажды, в чрезвычайной ситуации, по приказу сутки исполнял обязанности начальника гауптвахты. Всегда старался делать людям добро, и эта видеосъёмка тоже была благим делом. Но кому сейчас об этом расскажешь?.. Милиционерам? Врачам? Или той ретивой тётушке-охраннице, всполошившей всех вокруг? Бесполезно… У страха, как говорится, глаза велики.
Выйдя из палаты, увидел стоящих в коридоре у окна двух милиционеров. Прошёл мимо них к лестничному маршу и спокойно начал спускаться. Вижу: они двинулись за мной. За время, пока мы таким макаром спускались на первый этаж, я в полной мере ощутил состояние человека, которого ведут на расстрел… Тогда-то, видимо, я и начал седеть.
Сдав халат гардеробщице, подошёл к жене, присел рядом и только открыл рот, чтобы поведать ей о случившемся, как из-за спины услыхал:
– Гражданин, предъявите документы!
Я встал. Передо мной – два молодых безусых юнца в милицейской форме.
– В чём дело? – привстала ничего не понимающая жена.
– Сейчас разберёмся, – сказал один из них. – Вы снимали сегодня видео в коридоре больницы?
– Да, снимал, – признался честно, хотя мог бы и слукавить, видеозаписи-то уже не было.
– О, да вы засланный казачок, – сказал другой, увидев в моём паспорте надымскую прописку, – придётся вам проехать с нами в отделение для выяснения обстоятельств.
И  положил мой паспорт к себе в планшет.
Тираду жены надо было слышать: «Вместо того чтобы ловить настоящих преступников на улицах и дачных участках, вы для галочки в отчёте арестовываете человека, не совершившего никакого преступления, человека, который газетной строкой всегда боролся с недостатками в жизни общества, помогал людям в поисках справедливости». И пошло… и поехало…
Понимая, что криком делу не поможешь, я как мог, успокаивал её.
– Господа, давайте разберёмся на месте, – сказал я как можно спокойнее, хотя в душе росло негодование. – Всё снятое в коридоре я стёр в присутствии дежурного врача. Пройдёмте к ней.
Сейчас с благодарностью вспоминаю тех молодых милиционеров за то, что у них хватило ума отнестись ко мне по-человечески, а не тащить сразу в кутузку.
В приёмном покое, куда мы вошли, находилось человек шесть в белых халатах. Там же гоголем ходила охранница. Одна женщина звонила по телефону: «Мы задержали человека, который снимал видео на первом этаже стационара. Что с ним делать?»
Положив трубку, сказала:
– Главврач велел разобраться на месте.
– Крутите ваше кино, – сказала дежурный врач, – будем смотреть.
У меня отлегло от сердца.
Забегая вперёд, скажу: рано я радовался, ох как рано…
Переключив камеру на начало записи,включил воспроизведение  и на дисплее все увидели: я разговариваю с зятем в палате.
Тогда-то я в очередной раз убедился в правильности поговорки: скупой платит дважды. В своё время я не пожалел денег и купил дорогую видеокамеру с цветным дисплеем, на котором можно смотреть и слушать записи сразу после съёмки, без магнитофона. И правильно сделал!
Не увидев ничего криминального, милиционеры взяли под козырёк: «Вы свободны!» и вышли из помещения.
– А я бы его задержала, – зло процедила охранница и выбежала за ними.
Я вернулся к жене, рассказал о случившемся, успокоил её, и мы покинули больницу.
На улице, у крыльца, увидели «уазик» синего цвета с распахнутыми дверцами, группу милиционеров, сидящих в нём и разговаривающих с кем-то по рации. Они не обратили на нас внимания, и мы, чтобы скорее уйти из этого  злополучного места и забыть о происшествии, ускорили шаг.
Тут я некстати вспомнил, что сестра просила подождать её внизу (хотела поговорить с нами), и мы остановились в тени деревьев. Ждали долго, но не дождались и не спеша пошли по аллее к выходу в город. Вдруг услыхали крик:
– Стойте! Подождите!
Обернувшись, увидели дежурного врача с блокнотом в руке и охранницу – они бежали в нашу сторону.
Мы остановились.
– Скажите, по какому адресу вы здесь проживаете? – вежливо сказала дежурная врач. – А то охрана президента, которой доложили об инциденте, не верит, что вы законопослушный человек, и требует более тщательного расследования.
Что я мог им сказать? Собираясь покинуть Север, мы с женой готовили свою квартиру к предстоящему переезду – ремонтировали её, а жили у моей престарелой мамы. Я не хотел, чтобы мама узнала о моём приключении, потому назвал адрес своей квартиры.
Понимая, что теперь «органы» не оставят меня в покое,  мы сразу пошли в свою квартиру и занялись ремонтными работами. До десяти часов вечера трудились не покладая рук, прислушиваясь к малейшим шорохам в коридоре – ожидали звонка в дверь. Не дождавшись, переоделись, закрыли дверь на ключ, зашли к дяде, который жил на первом этаже и присматривал за нашей квартирой, всё ему рассказали и ушли ночевать к маме.
Едва вошли в квартиру, как зазвонил телефон. «Тебя разыскивают, – шёпотом заговорил дядя, – только что от нас ушёл следователь, расспрашивал о тебе, всё записал». Он хотел ещё что-то сказать, но тут в дверь позвонили, и я, положив трубку, пошёл открывать.
На пороге стоял молодой человек в строгом цивильном костюме с красным удостоверением в вытянутой руке, за ним милиционер, как потом оказалось, водитель милицейской машины.
– Вы Сергей Иванович? – спросил человек в костюме, предъявляя удостоверение следователя прокуратуры.
В квартире началась громкая паника: плохо видящая 80-летняя мама пустилась в плач, жена выступила в роли адвоката: на повышенных тонах рассказала мою биографию, вставляя в характеристику эпитеты в превосходной степени. Три раза начинал записывать следователь мои показания и три раза откладывал ручку в сторону: жена, защищая меня, как лесная птаха защищает от врагов своё беззащитное дитя, мешала ему составлять протокол.
Видя, что терпение следователя вот-вот лопнет, я взял жену под руку и силой увёл в кухню. Усадив на стул, сказал, что если сейчас не прекратить истерику, меня точно увезут в отделение под предлогом того, что «на дому невозможно снять показания».
В протокол занесли всё: где и когда родился, где учился, где служил, когда женился, сколько в семье детей, где проживаю, чем занимаюсь, есть ли родственники за границей, был ли в местах лишения свободы, знал ли о том, что президент планирует посетить эту больницу…
Расписавшись на каждом листе протокола, я спросил следователя:
– Из-за чего разгорелся весь этот сыр-бор? Почему нельзя было пользоваться видеокамерой на первом этаже?
– Есть опасность, что видеозапись расположения несущих конструкций здания может попасть в руки террористов, – ответил он. – В данном случае я вижу прямую вину работников вневедомственной охраны, которые должны были проверить содержимое ваших сумок и предупредить о запрете на съёмку.
Расстались мы за полночь. От предложенного кофе служивые отказались, сославшись на нехватку времени.
Я долго не мог уснуть: анализировал случившееся, сопоставлял факты, делал выводы. С одной стороны, радовался тому, что работники правоохранительных органов отнеслись ко мне по-человечески. С другой стороны, страшно злился на работницу вневедомственной охраны, по вине которой всё и произошло. Но больше всего корил себя за несдержанность по отношению к женщинам, рьяно выполняющим должностную инструкцию, и временную потерю инстинкта самосохранения.
На другой день состояние переволновавшегося зятя резко ухудшилось, и его перевели в отделение реанимации.
Жена племянника, только что окончившая юридический факультет, узнав мою историю, сказала, что в десятидневный срок я могу подать жалобу прокурору на действия должностных лиц и требовать компенсации морального вреда. Такой же иск имел право подать и зять. Но зятю было не до судебных тяжб – жизнь его висела на волоске, а я, взвесив все «за» и «против», решил не раздувать этот пожар, хотя искушение было большое.
И два дня, пока президент республики пребывал в городе (а он, кроме больницы, посетил завод технического стекла, присутствовал на открытии театрального сезона в драмтеатре), я сидел дома в кругу родственников, обеспечивая себе железное алиби…