Позолоченные часы. Мюриэл Спарк

Гостиница Штро стояла бок о бок с пансионом Люблонич, их разделяла лишь узкая тропинка, ведущая в горы по австрийской стороне, к югославской границе. Возможно, этот большой дом был раньше охотничьей таверной. Однако теперь гостиница Штро представляла собой полное разочарование для немногочисленных жильцов. Они жались в кучку, как птицы в бурю, и обвисали над шершавыми столами тёмной задней веранды, выходившей на невозделанные поля герра Штро. Обычно герр Штро сидел неподалёку, окутанный парами коньяка, и его двойной подбородок висел на красной шее, а рубашка была расстёгнута, словно его душила жара. Посетители, которые прибыли не для того, чтобы карабкаться по горам, а хотели просто полюбоваться видом, сидели и восхищались панорамой, ожидая наступления того дня, когда приедет еженедельный автобус и заберёт их. Если у них были машины, они редко оставались надолго и, как правило, уезжали через два часа после прибытия. Хороший вид открывался с другой стороны тропинки, где стоял пансион Люблонич.
Я ждала друзей, которые должны были забрать меня по дороге в Венецию. Фрау Люблонич лично приветствовала своих постояльцев. Когда я приехала, то не смогла в полной мере оценить оказанную мне честь, потому что когда хозяйка вышла из кухни,
вытирая руки о коричневый фартук, она выглядела как простая местная женщина, приземистая и коренастая. У неё были седые волосы, туго зачёсанные назад, закатанные рукава, неряшливое платье, чёрные чулки и грубые башмаки. Она позволяла незнакомцам осознавать её величие постепенно.
Был ещё герр Люблонич, но с ним никто не считался, несмотря на его военную выправку. Он незаметно сидел с собутыльниками за одним из столиков перед пансионом, приветствуя посетителей и получая все необходимые знаки внимания от официантки. Когда его тошнило, фрау Люблонич собственными руками относила еду в комнату на верхнем этаже, где он ел один. Но хозяином пансиона, несомненно, была она.
Нанятые девушки работали у неё по четырнадцать часов в день и работали очень весело. Никто никогда не слышал, чтобы она жаловалась или повышала голос: ей было достаточно просто присутствовать. Однажды, когда официантка уронила поднос с пятью порциями супа, фрау Люблонич сходила за тряпкой и собственноручно вытерла пол, как старая крестьянка, которой в прошлом приходилось выполнять работу потяжелее. Девушки называли её «фрау Начальница». «Фрау Начальница готовит особую еду, когда её мужу нездоровится», - сказала мне одна из них.
Рядом с пансионом была мясная лавка, также принадлежащая фрау Люблонич. Рядом находилась бакалея, а на примыкающем участке (всё это было собственностью Люблоничей) готовился к открытию мануфактурный магазин. Два сына работали в мясницкой, третий заведовал бакалеей, а для четвёртого предназначалась мануфактура.
В саду, на самой дорожке между цветами и овощами, напротив плодородных фруктовых деревьев, под сенью раскидистых каштанов, служивших крышей для трапезничающих на открытом воздухе, росла маленькая, бесполезная, ухоженная пальма. Она придавала месту колорит. Каким бы маленьким не было это чужеземное дерево, оно возвышалось вровень с далёкими горными вершинами, если смотреть на них с заднего крыльца во время обеда. Пальма тихо царила надо всем.

Обычно я вставала в семь, но однажды утром проснулась в половине шестого и спустилась в сад, чтобы кто-нибудь сварил мне кофе. В луче солнечного света спиной ко мне стояла фрау Люблонич. Она обозревала свой обширный огород, поля за ним, постройки и свинарники, где уже работали две пожилые женщины. Один из сыновей вышел из-за угла, неся несколько больших колец колбасы. Второй вёл вола с узлом, привязанным к рогам, и поставил его у дерева в ожидании мясника. Фрау Люблонич не шевельнулась, а продолжила обозревать свои владения: свиней, свинарок, каштановые деревья, бобовые грядки, колбасу, сыновей, высокие гладиолусы и, будто у неё были глаза на затылке, она осознавала и присутствие процветающего пансиона за своей спиной, а также трёх лавок.
Когда она повернулась, чтобы приняться за работу, я увидела, как она с жалостью посмотрела на гостиницу Штро по другую сторону дорожки. Уголки её рта поползли вниз от удовольствия, как у человека, который предвидит будущее: я видела оценивающий взгляд, сверкнувший в чёрных глазках.
Можно было догадаться, ещё не слыша рассказов местных жителей, что фрау Люблонич начала бизнес с нуля и довела его до процветания благодаря собственному уму и трудолюбию. Но она работала чересчур много. Она сама стряпала. Она управляла персоналом и, не совершая быстрых движений, умудрялась носиться по заведению, как безумные венские водители на автостраде перед её пансионом. Она сама драила огромные сковородки коренастыми руками и, очевидно, не доверяла никому из девушек настолько же, как себе. Она могла сама подмести пол, покормить свиней, обслужить покупателя в мясной лавке, где терпеливо подносила к носу клиента большие колбасы, одну за другой, чтобы он смог оценить их аромат. Она всегда была на ногах от рассвета до часу ночи и присаживалась только тогда, когда ела на кухне.
Почему она делала это, зачем? Сыновья выросли, теперь у неё есть пансион, слуги, магазины, свиньи, поля, скот…
В кафе на другом берегу реки, куда я ходила вечером, говорили: «У фрау Люблонич есть гораздо больше. Она владеет всей землёй до самых гор. У неё есть три фермы. Она может купить землю даже на этом берегу и дальше, по направлению к городу».
«Зачем она так вкалывает? Она одевается, как крестьянка, - говорили они. – Сама чистит горшки». Фрау Люблонич была их излюбленной темой.
Она не ходила в церковь, она была выше этого. Я надеялась увидеть её там в нарядной одежде, сидящей рядом с аптекарем, зубным врачом и их жёнами во втором ряду, позади графской четы, или же она могла занять менее заметное место среди прихожан. Но фрау Люблонич была сама себе церковью и даже формой тела напоминала луковицы окрестных куполов.
Я карабкалась на подножия хребтов, пока опытные альпинисты в скалолазных ботинках поднимались до самых облаков. Если погода портилась, они возвращались и сообщали: «Тито* приказал, чтобы пошёл дождь». Служанкам давно надоела эта шутка, но они улыбались каждый раз, услышав её, и подавали неизменную телятину.
На более высокие горы я могла подняться только на автобусе. Но мне было тревожно подниматься на пики, стоящие на земле фрау Люблонич.

Однажды утром, когда всё сверкало после ночной грозы, я спустилась рано в поисках кофе. Несколько мгновений назад я слышала голоса во дворе, но когда сошла, люди уже вошли в дом. Я последовала за голосами в тёмную каменную кухню и заглянула в дверь. За спинами болтающих девушек я заметила ещё одну дверь, которая обычно была заперта. Теперь она стояла открытой.
За ней была спальня, уходящая далеко в глубь дома. Это была роскошная комната, отделанная красным и золотым. Я увидела высокую кровать, застеленную богатым алым покрывалом. Белоснежные подушки – четыре штуки – стояли горкой в изголовье. Само изголовье было вырезано из тёмного дерева и украшено позолотой. С края кровати свисала золотая бахрома. В какой-то степени, это ложе напомнило мне кровать, которой ван Эйк увековечил супругов Арнольфини. Всё остальное заведение Люблонич было отделано обычной местной древесиной, но эта кровать была поистине поэтической.
Пол был устлан красным ковром, который, возможно, был малиновым, но на фоне алого покрывала выглядел пурпурным. На стенах по обе стороны кровати висели турецкие ковры, образовывающие тусклый тёмно-красный, почти чёрный фон, на который кровать отбрасывала тень.
Меня тронуло это зрелище. Девушка по имени Митци смотрела на меня, пока я стояла в дверях. «Кофе?» - спросила она.
«Чья это комната там?»
«Фрау Начальницы. Она там спит».
Другая девушка, высокая голенастая Герта со смешливым лицом и привычкой давать шутливые ответы на все вопросы, подскочила к двери спальни и сказала: «Нам велено держать дверь закрытой», но перед тем, как закрыть её, она широко её распахнула, и я увидела в комнате кое-что ещё. Я увидела изразцовую печь, плитки на которой были не местными, а похожими на плиты пола в развалинах византийских дворцов: жёлтые и зелёные. Печь выглядела, как храм. Я увидела чёрный лакированный секретер, инструктированный перламутром, и как раз перед тем, как Герта захлопнула дверь, я заметила на крышке секретера большие декоративные часы, украшенные розовыми пастельными эмалями, а каждый завиток на этих часах был отделан золочёной бронзой. Часы тикали в первых утренних лучах, пробивавшихся через оконные занавески.
Я вошла в столовую, и Митци подала мне кофе. Из окна мне была видна фрау Люблонич в обычном тёмном платье, чёрных башмаках и шерстяных чулках. Она ощипывала цыплёнка над корзиной с перьями. За ней, в дверном проёме с другой стороны тропинки маячила угрюмая толстая фигура герра Стро: без воротничка и небритого. Казалось, он размышлял о фрау Люблонич.

Неприятность произошла в тот же день. Окна моей спальни находились как раз напротив гостиницы Штро, между ними было всего двадцать футов – ширина тропы, ведущей к границе.
День был холодный. Я сидела в комнате и писала письма. Случайно я посмотрела в окно. В окне напротив стоял герр Штро, глядя на меня. Меня раздражил его интерес. Я опустила занавеску и зажгла свет, чтобы продолжить писать. Мне хотелось узнать, успел ли герр Штро заметить что-нибудь нежелательное: как я постукивала по голове кончиком ручки или чесала нос, или поглаживала подбородок – мало ли чего можно делать, пока пишешь письма? Закрытая штора и искусственный свет досаждали мне, и я внезапно подумала, с какой стати я должна писать письма под лампой и прятаться за занавеской. Я выключила свет и подняла штору. Герр Штро ушёл. Я сделала вывод, что он воспринял мои действия как знак неодобрения, и вернулась к письму.
Через несколько минут я выглянула опять, и на этот раз герр Штро сидел на стуле чуть поодаль от окна. Он смотрел прямо на меня, вооружившись биноклем.
Я вышла из комнаты и спустилась пожаловаться фрау Люблонич.
«Она ушла на рынок, - сказала Герта. – Вернётся через полчаса».
Я изложила жалобу Герте.
«Я скажу фрау Начальнице», - ответила она.
Что-то в её тоне заставило меня спросить: «Такое уже случалось прежде?»
«Пару раз за этот год, - сказала она. – Я поговорю с фрау Начальницей». И добавила с шутливой гримасой: «Может, он считал ваши ресницы».
Я вернулась к себе. Герр Штро всё ещё сидел, опустив бинокль на колени. Как только я появилась в поле зрения, он вновь поднёс его к глазам. Я решила смотреть на него до тех пор, пока не вернётся фрау Люблонич и не возьмёт дело в свои руки.
Я терпеливо сидела у окна около часа. Время от времени герр Штро опускал бинокль, но со стула не сходил. Я чётко видела его, хотя, скорее всего, придумала, что на его лице была усмешка, когда он время от времени поднимал бинокль к глазам. Однако не было никаких сомнений в том, что на моём лице он видел ярость так ясно, словно был в дюйме от меня. Теперь нам обоим было поздно сдаваться, и я продолжала посматривать вниз, на входную дверь гостиницы, ожидая увидеть фрау Люблонич или одного из её сыновей, или кого-нибудь из слуг, чтобы они могли передать в гостиницу мой протест. Но никто с нашей стороны не приближался к владениям герра Штро, ни с передней, ни с задней стороны. Я продолжала смотреть на него, а он – на меня, через бинокль.
Затем он его уронил, словно кто-то незаметно толкнул его локтем сзади. Он подошёл к окну и начал пристально всматриваться, но теперь смотрел куда-то выше и левее моей комнаты. Минуты через две он повернулся и исчез.
Сразу после этого в мою комнату постучалась Герта. «Фрау Начальница всё уладила, вас больше не побеспокоят», - сказала она.
«Она туда позвонила?»
«Нет, фрау Начальница не умеет пользоваться телефоном».
«Кто же уладил тогда?»
«Фрау Начальница».
«Но она же с ним не виделась! Я не спускала глаз с дома».
«Нет. Фрау Начальница туда не ходила. Но не беспокойтесь, он отлично знает, что не должен раздражать наших постояльцев».
Когда я вновь выглянула в окно, то увидела, что штора на окне герра Штро опущена, и так оно и оставалось всё время, пока я была в комнате.
Вскоре я вышла опустить письма в почтовый ящик напротив, через тропинку от пансиона. Солнце светило ярче теперь, и герр Штро стоял в проёме своей гостиницы, глядя на крышу пансиона. Он был так поглощён, что даже не заметил меня.
Я не хотела привлекать его внимание, следуя за направлением его взгляда, но мне было любопытно, что же такого интересного находится на крыше. На обратном пути я это увидела.
Как на большинстве крыш в этой провинции, по крыше пансиона проходил бордюр высотой в несколько дюймов, возвышающийся над краями и предназначенный для того, чтобы не позволять снегу спадать тяжёлыми кучами зимой. На этом бордюре, как раз под окном чердака, стояли позолоченные часы, которые я заметила в роскошной спальне фрау Люблонич.
Я повернула за угол как раз в тот момент, когда герр Штро опустил глаза; он согнулся и мрачно вошёл в дом. Его постояльцы, приехавшие утром, теперь садились в два автомобиля, неся чемоданы, и на их лицах читалась радость отъезда. Я знала, что гостиница была почти пуста.
Перед ужином я прошла мимо гостиницы, по мосту - к кафе. Там в это время не было посетителей. Хозяин поставил терпкий джин – фирменный напиток заведения – на мой обычный столик, и я начала потягивать его, ожидая кого-нибудь. Мне не пришлось ждать долго, так как вошли две местные женщины и заказали мороженое, как делали многие, возвращаясь домой из деревенских магазинов, где отработали день. Они держали длинные ложечки в узловатых, шершавых руках и говорили между собой, когда хозяин подсел к ним, чтобы обменяться дневными новостями.
«Герр Штро задел фрау Люблонич», - сказала одна из женщин.
«Как, опять?»
«Он побеспокоил её туристов».
«Он любит подсматривать, старый хрыч».
«Он специально делает это, чтобы досадить фрау Люблонич».
«Я видела часы на крыше. Я видела…»
«Штро – конченый человек, он…»
«Какие часы?»
«Которые она купила у него прошлой зимой, когда ему нужны были деньги. Золотые с красным, как в алтаре. Красивые часы… они принадлежали его деду, когда дела шли хорошо».
«Штро – конченый человек. Она приберёт к рукам его гостиницу. Она…»
«Она его разденет до трусов».
«Ему придётся уехать. Она купит гостиницу по той цене, какую сама назначит. А затем застроится до моста. Подождите и увидите. Следующей зимой гостиницей Штро будет управлять она. Прошлой зимой она купила часы. Она дала ему закладную на два года».
«Ей мешает только гостиница Штро. Она её снесёт».
Лица двух женщин и мужчины почти встретились над столом, тема разговора загипнотизировала их. Ложечки поднимались ко ртам и возвращались к мороженому, а хозяин сидел неподвижно, сцепив руки на столе перед собой. Их голоса продолжали перечисление, словно читали литанию***.
«Она расширится до моста».
«Может быть, и дальше».
«Нет-нет, до моста будет достаточно. Она уже не молода».
«Бедный старик Штро!»
«Почему она не расширяется в другом направлении?»
«Потому что там меньше торговых точек».
«Весь бизнес сосредоточен здесь, на этом берегу».
«Старик Штро разорён».
«Она застроится до моста. Снесёт его коробку и застроится».
«И дальше моста».
«Бедняга Штро! Его часы звонили, и все это видели».
«Чего ждёт эта ленивая свинья?»
«Что он надеется увидеть в свой бинокль?»
«Туристов, которые едут к нему».
«Да пошлёт ему Бог побольше туристов!»
Они захихикали, затем заметили, что я сижу достаточно близко, чтобы всё слышать, и замолчали.
Как деликатно фрау Люблонич послала ему убийственное сообщение! Позолоченные часы всё ещё стояли на краю крыши, когда я вернулась.  Таким образом, она говорила ему, что время шло и приближался сентябрь, и что его гостиница, как и его часы, скоро перейдёт к ней. Когда я проходила, герр Штро шаркающими шагами шёл к входной двери, изрядно пьяный. Он меня не видел. Он смотрел на часы, стоящие под солнечными лучами, смотрел вверх, как Олоферн на меч Юдифи. Я задалась вопросом, а сможет ли он вообще пережить ещё одну зиму; определённо, ему было не под силу тягаться с фрау Люблонич.
Что же до неё, она могла прожить до 90 лет и более. Сейчас ей было примерно 53 или 54, или 55, или 56: вполне здоровая женщина.

На следующий день часы исчезли. Они больше не были нужны. Они скрылись в роскошной комнате за кухней, в которую фрау Люблонич уходила рано утром, чтобы обдумывать свои планы, но не лёжа пластом, как раздавленная устрица, а высоко возлежа на белых подушках, окружённая малиновыми, алыми, золотыми и розовыми оттенками, которые, словно религиозная дисциплина, выводили дух из состояния бездействия. Именно здесь она замыслила посадить пальму и построить лавки.
Когда на следующее утро я увидела, как она чистит горшки во дворе и ходит в тяжёлых башмаках между грядок, её вид поразил меня как нечто чудовищное. Она могла бы нарядиться в алое и золотое, она могла бы жить в доме с башенками, соперничающим с деревенской аптекой. Но будто пытаясь отвести дурной глаз или практикуя бескорыстное искусство, она цеплялась за свой коричневый фартук и башмаки. Без сомнения, она получит свою награду. Она завладеет гостиницей Штро. Она расширится до моста и дальше. Ей будет принадлежать кафе, бассейн, кинотеатр. Весь рынок будет принадлежать ей, пока она не умрёт в алой кровати, украшенной золотой бахромой, глядя на позолоченные часы, рабочие ящики и ненужный пузырёк с лекарством.
Словно зная об этом, трое туристов из гостиницы Штро пришли к фрау Люблонич, спрашивая свободные комнаты и условия проживания. Её цена была скромной, и она нашла два свободных номера для них. Третий вечером уехал на мотоцикле.
Всем хочется быть на стороне победителя. Я увидела этих двух жильцов, сидящих под каштановыми деревьями, за завтраком на следующее утро. Герр Штро, уже протрезвевший, наблюдал эту сцену из своих дверей. Я думала, почему он не плюнет на нас, ведь ему больше нечего терять? В моей памяти вновь возникли позолоченные часы, стоящие высоко в закатном блеске. Я ещё не перестала сердиться на него за то, что он подсматривал за мной, но теперь меня одновременно охватило чувство глубокой жалости, омерзительного презрения, ликующего триумфа и холодного страха.
-----
*Иосип Броз Тито - президент Югославии.

**Литания – в католическом богослужении то же, что православная ектенья.

На иллюстрации: "Портрет четы Арнольфини" нидерландского художника Яна ван Эйка (XV в.)

Переведено 11-12.06.2020