de omnibus dubitandum 119. 110

ЧАСТЬ СТО ДЕВЯТНАДЦАТАЯ (1918)

Глава 119.110. ГРАНДИОЗНЫЙ СКАНДАЛ…

    «Опасный человек, — Бокий спустился по парадной лестнице и вышел на площадь. — Надо бы сообщить в Москву, Феликсу». Жаль, что тот не владеет методами кодировки текстов. А посылать стандартно шифрованную телеграмму — смерти подобно. Надо ехать. И срочно.

    В том, что надо было ехать, Бокий не ошибся. Он только недооценил Урицкого. Бокий послал шифровку поздно вечером, когда донос Урицкого, переданный через Зиновьева, уже лежал на столе Ленина. «Бокий и Дзержинский устроили себе кормушку из Чека! Позор!».

    Скандал вышел грандиозный.

    Князь Андроников (Андроникашвили), специально поставленный Бокием на место председателя Кронштадтской Чека, чтобы перекачивать деньги бегущих в Финляндию, спелся со своими старыми приятелями — Урицким и Воровским, которые приятельства с ним, весьма тесного к тому же, старались не афишировать.

    Но дружба дружбой (ох, уж эта крепкая мужская дружба со знаменитым на весь Петроград педерастом Андрониковым!), а денежки счет любят. И головастый Парвус, сидя в особняке бывшего российского посольства в Берлине, почувствовал утечку золотого потока раньше, чем Бокий в Петрограде.

    Парвус, возмущенный фактической изменой (что может быть хуже для финансиста, чем «крысятничество») любимых учеников, отбил возмущенную телеграмму Ленину. Тот впал в истерику.

    - Воруют все! Бокий и Дзержинский, Урицкий и, как выяснилось, Зиновьев и Воровский…

    - Ах, Вацлав Вацлавович… По счастью, Ильич не знал, что Урицкий и Воровский были приставлены к нему Парвусом — как бы чего не выкинул сумасшедший старичок…

    Выручил, как всегда, тихий и немногословный Свердлов (см. фото). Получивший информацию по своим каналам и вызвавший в Москву Бокия. Разговор состоялся не в кабинете вождя, уже тогда оборудованном по приказу Свердлова прослушками (пока, правда, телефонными), а в машине. Они ехали в Басманный район отчитываться перед пролетариями.

    — Мне кажется, — Яков Михайлович прикрыл рот рукою в перчатке, как бы заслоняясь от ветра, — мне кажется, этот вопрос надо решать радикально.

    — Как-как? — не понял Ильич, по-стариковски прикладывая ладонь к уху.

    — Радикально! — Свердлов строго блеснул стеклами пенсне в сторону вождя. — Андроникова расстрелять и начать настоящий революционный террор.

    Свердлов прекрасно знал, на какой крючок Ильич клюет безотказно.

    Красный террор! Вот ключевая идея дня! Безжалостный, сметающий всех. Так, чтобы враги не могли почувствовать, кого и откуда настигнет удар. Карающий меч пролетариата. Именно красный террор.

    Это Свердлов придумал неплохо. Откуда в нем, сыне лавочника-гравера, такая революционная ярость? Не рвется ли в вожди? Надо подумать! А пока что — красный террор. Подавляющий волю. И даже сам страх смерти. Пойдут, как бараны, на бойню!

    — И непременно публиковать списки расстрелянных! — крикнул он в ухо Свердлову, стараясь перекричать шум ветра, врывающийся в авто.

    — Всенепременно публиковать списки!

    Одновременно с Бокием, но тайно, была вызвана к Свердлову и заместитель Бокия - Варвара Яковлева. Как и предполагал Свердлов, богатых заложников в Питере арестовывают и тайно содержат на конспиративных квартирах (адреса квартир старательная Яковлева привезла с собой), вымогая невероятные деньги за возможность перейти через финскую границу.

    Убогая Яковлева даже и предположить не могла, о каких суммах шла речь. Знала только, что ведутся переговоры с заключенными в Петропавловку великими князьями Николаем и Георгием Михайловичами, Дмитрием Константиновичем (сыном поэта КР) и Павлом Александровичем. А семья бывшего великого князя Александра Михайловича с женой и шестью детьми — уже за рубежом. Только вот Варвара Яковлева не смогла назвать сумму, которую уплатила, продав свои драгоценности, жена Александра Михайловича, Ксения Александровна, сестра бывшего царя.

    Безумный, безумный 1918 год! Всех великих князей пришлось расстрелять срочно.

    А чтобы унять разбушевавшегося Ильича («В Питере опять контрреволюционный заговор!»), грозившегося убрать Дзержинского и разогнать Чека, арестовали ставленника и агента Урицкого, начальника отдела Чека Козырева.

    Шум был большой. Даже газеты отметили, что Чека не потерпит в своих рядах «предателей и разложенцев». Не обошлось, конечно, без ляпсусов, которых трудно избежать, имея дело с газетами.

    Вездесущие газетчики выяснили (вот тебе и «закрытый» процесс!), что Козырев не только обменял несколько килограммов золота и драгоценностей на фунты стерлингов, но пытался продать иностранцам золотые тарелки, вилки и ложки, украденные из столовой Чека. На что бойко откликнулась английская газетенка, поинтересовавшаяся, откуда в столовой Чека золотая посуда и, каждый ли день чекисты обедают на золоте?

    А потом пришла очередь и председателя Кронштадтской Чека князя Михаила Андроникова. Перед смертью он, проинструктированный Бокием, признался во всех страшных шпионских грехах, напрочь отвергая мотив взяток и личного обогащения.

    Последняя надежда была на Бокия, нередкого посетителя княжеского «салона» еще во времена славы князя Андроникова и его дружбы с самим Григорием Распутиным.

    В камере Бокий с князем выкурили по любимой сигарете Бокия: как когда-то, ароматный табак заворачивали в желтую турецкую бумагу. И расстались почти друзьями. Что не помешало Глебу Ивановичу поприсутствовать при расстреле «бывш. кн. Михаила Андроникова (Андроникошвили)», как он написал в отчете на имя Дзержинского.

    Не спасли Андроникова и тайные документы, касающиеся Ленина и Дзержинского. Бокий вычислил человека, у которого хранились бумаги: он был расстрелян вместе с князем.

    А документы, бросающие тень на вождей, вскоре, как посчитал Бокий, «потеряли актуальность» в связи со смертью последних. И перекочевали в особый архив, в сейфы Бокия. И это была еще одна ошибка Глеба Ивановича, о которой напомнят в свое время ему в так хорошо знакомых подвалах Лубянки.