Маршрут построен

Когда она первый раз появилась на заднем сидении моей машины,  я с перепугу чуть не убилась. Еще бы, едешь себе за очередным клиентом в блаженном одиночестве, подпеваешь какой-то песне по радио,  кругом темнота – вот как сейчас – и тут нА тебе, в зеркале заднего вида видишь какую-то маленькую девочку у себя за спиной. Я тогда так ударила по тормозам, что нас занесло на повороте и чуть не впечатало  в столб. Еле вырулила! Заглохла, конечно, тут же, сижу, глазею на это явление.
Она вся скукожилась, вжалась в сиденье, глаз не поднимает. Худая, волосы тонкие, растрепанные. Из-под старой розовой куртки торчит край застиранного платья. Сапоги грязно-розовые, поношенные, белый искусственный мех на оторочке протерся. Особо длинную проплешину я вдруг узнаю: отсюда белый ворс вырезан ровненько, ножницами. Пошел этот отрез на волосы для Барби. Вовка тогда сбрил у нее с головы все, что было. В парикмахера играл. Я так рыдала, что он с перепугу отхватил от моего сапога мех и прямо на клей приклеил к кукольной голове. А что осталось, на подбородок добавил. Сказал, женщины с бородой бывают. С такой Барби я уже играть не могла и потихоньку выкинула ее с мусорное ведро. Когда мама все это увидела: мои сапоги, куклу в мусорке и бороду – даже ремень со злости не успела взять, лупила нас, чем попало: руками, Вовкиными учебниками, швырнула даже грязную тарелку со стола. Она просвистела прямо над моей головой  и со звоном ударилась об стену, брызнув осколками. После этого вдруг стало тихо, а потом мама сама упала на пол, тоже заплакала, стала нас прижимать к себе, твердила: «Простите меня, простите!»… Все это вихрем пролетает у меня в голове.
- Ты… кто? – хрипло выдавливаю я, оборачиваясь назад и в упор глядя на девочку.
Она поднимает на меня натертые, красноватые глаза, шмыгает носом, из которого течет прозрачная струйка, и еле слышно отвечает:
- Полюня.

- Опять всю ночь работать будешь? Ночью надо спать. А то будешь старая и страшная, и никто тебя любить не будет.
Я тяжело вздыхаю и смотрю в зеркало заднего вида. Полюня насуплена – ну это как обычно, но сегодня на ее щеке вдобавок красуется фиолетовый синяк.  На улице темнота, даже фонари горят через раз, и только мои фары пробивают ночные улицы насквозь.
- Поехали в «Макдональдс»? – предлагаю я.
- Там нельзя есть, это картонная еда, - без запинки отзывается Полюня.
- Откуда ты знаешь, ты же не пробовала.
- Мама сказала. Мама лучше знает.
- Мама ничего вообще не знает, - сухо отвечаю я. 
Нельзя настраивать Полюню против мамы, конечно. Я же ее правда любила тогда, в детстве. А потом? Не знаю, может, и потом любила. А когда она умерла, уже поздно было разбираться, кто кого любил. Я закопала тогда все эти мысли поглубже, и там они лежали себе – гнили? – пока не выскочил этот чирий, Полюня.
Я заруливаю к МакАвто и привычно бросаю бездушному столбу с динамиком:
- Двойной американо.
- Привет, Пелагея! – отвечает столб. – Опять в ночь?
Значит, Костина смена. Студент еще, но работать  рвется. Матери помогает. А кто еще будет? Нет мужиков у нас.
Я подъезжаю к окошку, пикаю банковской карточкой и еду дальше. Костик встречает меня сам, протягивает стаканчик и подмигивает.
- На учебу не проспи, - улыбаюсь я, отпивая ядреный обжигающий кофе.
- Каникулы же, - напоминает парень, почесывая лоб под козырьком форменной красно-желтой кепки.  – Мама не заходила?
- Заходила, - нехотя отвечаю я.
Костя хмурится:
- Много занимала?
- Тысячу, - отвожу глаза.
Костик тяжело вздыхает. А я тороплюсь уехать. Мне своих проблем хватает, не хочу я за других еще отвечать. В это время моя главная проблема смотрит в окно  и потирает синяк.
- Что с тобой сегодня случилось?
- Ты работать будешь или как? -  вопросом на вопрос отвечает Полюня.
Качаю головой - неужели я была такая противная в детстве? – но все же запускаю программу на телефоне и выхожу на линию. Почти сразу меня вызывают в один из «муравейников» - новый микрорайон с высотками. Там ни людям ни пройти, ни машине не проехать. Как только тут живут! Правда, дома яркие, нарядные: желтые с синим, желтые с зеленым, красные с сиреневым – тут не заскучаешь. Из подъезда выходят мама с дочкой. Тоже яркие и нарядные: обе одеты в модные пальто. Садятся назад. Маму я не успеваю разглядеть, она пропадает в темноте заднего сидения. А дочка плюхается прямо посередине и оказывается точно в отражении моего зеркала. Большой берет сполз ей чуть не на лоб и примял русые кудряшки. Девочка тянется почесать голову, и в зеркале отражается ее игрушечный серый заяц, стиснутый подмышкой.
-Привет! – говорит она.
- Надо говорить: здравствуйте, - одергивает ее мама.
- Привет-привет, - откликаюсь я.
- Привет, - неожиданно хрипит Полюня.
Хорошо все-таки, что они ее не видят. Я бы тоже предпочла ее не видеть, когда сажаю людей в машину. Но тут уж, как говорится, от себя не убежишь.
Вдруг я замечаю, что девочка на заднем сидении рассматривает Полюню. Да нет, быть такого не может, она просто в окно смотрит. Или все-таки?..
- Что это? – спрашивает девочка, касаясь своей щеки – как раз того места, где у Полюни синяк.
- Я плохо себя вела. Мама меня наказала! - дерзко вскидывает глаза Поля. – А как тебя наказывают, когда ты ведешь себя плохо?
- Я веду себя хорошо… Я маму слушаюсь, мама меня не бьет… - испуганно шепчет девочка, не сводя глаз с синяка.
- Настя, ты что городишь вообще? – ужасается девочкина мама и рукой в длинной бежевой перчатке притягивает девочку к себе. – Перестань разговаривать, а то тетя-таксист решит, что ты какая-нибудь нездоровая. Или что тебя дома правда бьют.
- Меня нет… А вот девочку бьют, - жалобно говорит дочка и тычет пальцем перед собой.
- Какую девочку? Какую девочку бьют? – мама вдруг поворачивается к дочери и внимательно заглядывает ей в глаза. – Кто тебе сказал? Ксюша? Или Вероника?
- Нет, там девочка, - кивок в сторону Полюни, но мама ее не может видеть, а стало быть, не понимает этого «там».
– Ты играла на улице с незнакомой девочкой? Когда ты успела? Мы же тебе запрещаем разговаривать с незнакомыми! А если бы пришла мама этой девочки и тебя тоже ударила? А если бы тебя чужая тетя увела? Настя, ты что, забыла, сколько раз мы тебе с папой говорили?!
- Я помню, мама! – взвывает Настя и начинает рыдать.
Мама, успевшая несколько раз встряхнуть дочь за плечи, успокаивается и пытается утешить дочь, которая ревет все громче. Мама не видит, как Полюня тянет на себя игрушечного зайца и лупит его по голове, выкрикивая:
- А меня мама бьет, вот так бьет, и тебя тоже будет бить, потому что ты разговариваешь с незнакомыми, и чужая тетя тебя уведет, уведет, уведет!
Высадив их возле серой девятиэтажки, мы долго стоим во дворе и молчим. Полюня красная и потная. Я не знаю, что ей сказать. Спросить, почему она так себя вела? Отругать? Пожалеть? Я не мать, я не умею так расшвыриваться эмоциями, своими и чужими. Мне вдруг хочется прижать Полюню  к себе. Может, ей тоже надо поплакать? Я оборачиваюсь назад… и вижу пустоту. Полюня исчезла. 

Новая Барби. Я узнаю ее сразу и вспоминаю все до мелочей: нарисованные загнутые ресницы, пружинистый розовый локон на фоне белоснежных волос, бело-розовое платье с блестящими «крыльями», крошечные, все время спадающие туфли, гнущиеся руки и ноги… Полюня в упоении. Она не отрывает взгляда от этого неожиданного подарка судьбы, не выпускает куклу из рук,  заглядывает ей в лицо, гладит волосы, пальчиком трогает блестки на платье. Как мало надо ребенку для полного, всепоглощающего счастья! Я смотрю на нее и постепенно оттаиваю. Она же еще совсем малышка!
- Смотри! – Полюня поворачивает куклу ко мне. – Правда, она самая красивая на свете? Дядя Петя подарил! Мама сказала, очень дорого стоит! И Вовке по голове треснула, чтоб пальцами не трогал!
Я вдруг чувствую, как у меня деревенеет спина. И слышу мамин крик: чтоб даже пальцем не трогал! – переходящий в чье-то сюсюканье: какая кукла у Полюни красивая, смотри, Полюнечка, у нее все как настоящее, и руки, и ноги, и под платьем, все как у настоящей тети…
- Поля, не надо, - охрипшим голосом шепчу я. – Не играй с дядей Петей.
- Неправда, он мне куклу подарил и конфетами угощал, он хороший! – кричит Полюня и даже замахивается на меня своей Барби.
Я замолкаю и отворачиваюсь. Пиликает телефон – заказ совсем рядом. Машинально принимаю и уже через пять минут начинаю горько об этом жалеть.
- Мы не берем детей без сопровождения взрослых, - пытаюсь быть максимально убедительной, но голос предательски ломается.
Женщина в старом пуховике, из-под которого выглядывает домашний халат, умоляюще сует мне деньги. Ветер треплет ее наспех закрученный пучок крашеных волос. За спиной – облезлая трехэтажка, дверь в подъезд нараспашку, болтается кое-как.
- Я вам в два раза заплачу, их там бабушка возле подъезда встретит! Я же вижу, вы хорошая, я вам доверяю! Поймите… Пожалуйста, - уже шепчет она, заглядывая мне в глаза.
Я сдаюсь.  Я все понимаю, хотя больше всего не свете хотела бы не понимать и уехать отсюда пустой, без этих вот… На заднее сидение протискиваются мальчик постарше и девочка помладше. Она прижимает к груди пакет.
- Пока, пока! Слушайтесь бабушку! – машет им мама и, не дожидаясь, пока мы тронемся с места, убегает в подъезд.
Мальчик провожает ее недобрым взглядом, а девочка восторженно смотрит на куклу в руках Полюни.
- Какая красивая! А у меня тоже есть! – и вытаскивает из пакета простенькую дешевую Барби.
Я сверяюсь с навигатором и выруливаю со двора.
- Мне ее Дед Мороз подарил! Целую семью. У нее муж есть! – судя по шуршанию пакета, следом за Барби появляется Кен. – И дети, мальчик и девочка. Как мы с Колей! Все как у нас, семья! - радостно болтает девочка.
- Все ты врешь, - резко обрывает ее мальчик. – У нашей мамы нет мужа. Чтобы как у нас, надо его выбросить! – он пытается выхватить Кена из рук сестры.
Та пронзительно пищит, закрывая куклу собой.
- Неправда, у нас дядя Саша есть! Это мамин муж! У них любовь, мне мама сказала!
- А ну тихо! Сели и замолчали! – пытаюсь навести порядок, не отрываясь от дороги, но меня, похоже, никто не слышит.
Брат награждает сестру тумаком, она выпускает из рук игрушки и ревет уже в голос, а Полюня кричит:
- У моей мамы тоже любовь! Вот так! – и срывая со своей Барби платье, начинает яростно долбить голую куклу об Кена. – Вот так, вот так, вот это любовь!
Мальчик вдруг начинает хохотать и, схватив куклу сестры, тоже лупит ей по всем, не разбирая.
Я на запредельной скорости сворачиваю во двор, молясь про себя, чтобы бабушка и правда встречала детей на улице и мне не пришлось разнимать эту драку. У второго подъезда сидят старушки. Увидев такси, одна встает с лавочки.
- Ваши? – умоляюще кричу я, открывая окно.
Старушка охает и чуть не бегом торопится к машине. Я выскакиваю и открываю заднюю дверь, бабушка вытаскивает детей за шиворот по очереди, награждая их подзатыльниками.
- Да что же за дети такие, - причитает она, растаскивая брата и сестру, которые снова готовы сцепиться. – Хосподи, на людях бы постеснялись драться, что ж из вас вырастет!
- Он меня бил! – кричит красная от злости зареванная девочка и пытает пнуть брата.
- Ты сука! – орет брат, швыряя Барби на дорогу.
Бабушка дает мальчику звонку пощечину.
Я больше не могу слушать этот концерт, прыгаю в машину, захлопываю дверь и газую. В машине душно и пахнет потом. Опускаю стекло до упора.  Отдышавшись, наконец притормаживаю за разбитой автобусной остановкой и оглядываюсь назад.
Полюня натягивает на свою Барби платье и что-то бормочет про любовь, маму и дядю Петю. Рядом на сидении валяется забытый детьми Кен со спущенными шортами и маленькая кукла-дочка.
Я уже несколько дней не хожу в рейсы. Сказалась больной. На самом деле мне просто страшно. Нет у меня сил смотреть на нее и снова переживать все это. Я думала, мое прошлое умерло вместе с мамой. Я опустила его в яму вместе с гробом, закопала, поставила крест. И как-то начала жить дальше, с нового места или как там говорят, с чистой страницы? Чистой ее и правда можно было назвать. Чистым было постельное белье, одежда, полы, посуда. Чистыми стали волосы, лицо, одежда. Но не я сама. Я знала, что мою грязь ничем и никогда не отмыть. И самым страшным было то, что совсем скоро об этом узнает и Полюня.   
Я пошла в церковь. Купила крест, набрала в помятый пластик святой воды. Обрызгала машину. Крест повесила на зеркало заднего вида. На секунду возникло сумасшедшее желание свинтить это зеркало вообще и никогда в него больше не заглядывать. Ездят же как-то водилы на грузовиках! Машинально глотнула остатки святой воды, успокоилась, села за руль, вышла на маршрут. Куда-то развозила каких-то пассажиров. Полюня не появлялась.
Уже ночью я наконец выдохлась и заехала за кофе. Чья-то рука из окошка привычно протянула мне стаканчик. Синее прострелянное сердце под большим пальцем. Я вздрагиваю и поднимаю голову. Какая-то пелена перед глазами мешает разглядеть лицо. Испуганно взмахиваю рукой, стакан ударяется о руль, обжигающий кофе проливается на штаны,  я чувствую острую, нестерпимую боль между ног и кричу, но сама себя не слышу, мне нечем дышать, не хватает воздуха, руки и ноги чем-то придавлены, мне так страшно, мама, МАМА!..
Я прихожу в себя от того, что кто-то трясет меня за плечи.
- Женщина, женщина, у вас все хорошо?! Скорую вызвать? – сначала голос доносится как сквозь воду, но постепенно обретает четкость, как и нависшее надо мной перепуганное лицо молодого парня.
Трясущимися пальцами он уже тыкает в свой телефон.
- Не надо скорой, - хрипло говорю я. – Воды дай.
Он прямо через окно лезет на свое рабочее место и через несколько секунд протягивает мне из окошка бумажный стаканчик с водой. Сзади уже кто-то сигналит – да, это же МакАвто… Трогаюсь под все еще опасливым взглядом парня. Надо побыстрее валить отсюда… Далеко уехать не получается – меня все еще трясет, мокрые руки скользят по рулю. Останавливаюсь, пью воду, медленно дышу. Ужас и боль уже не душат, вместо них накатывают слабость и полная апатия. Равнодушно замечаю, что руки и руль мокрые не от пота, а от пролившегося кофе. Потом ощупываю ноги. На штанах огромное коричневое пятно. Дотрагиваться больно – значит, все же сильно обожгла. Надо ехать домой. Переодеться. Была у меня даже какая-то мазь от ожогов. Я завожу машину, смотрю в зеркала перед тем, как тронуться с места, и натыкаюсь на свой собственный взгляд в отражении. Такая пустота... Полная безнадежность на круглом детском лице. Безжизненно шевелит губами:
- Я сама виновата. Я плохо себя вела. Если мама узнает, она очень сильно меня накажет. Никому нельзя говорить.
- Нет, Полюня, нет! – кричу я и резко выруливаю на дорогу.
Сейчас, сейчас я ей все объясню! Что она ни в чем, ни в чем не виновата!
Я жадно ловлю в зеркале ее взгляд и вдруг вижу, как стремительно заливает лицо Полюни красный свет. Лишь в последние секунды я понимаю, что это чьи-то габаритные огни. Поднимаю глаза и вижу перед собой стоящий грузовик. Тут же нас настигает оглушительный удар сзади. Весь мир вокруг тоже становится красным, а потом стремительно несется в темноту.