Я не хотел стрелять

Я думал, что это дурной сон. Как это так, зачем? Для того, чтобы самому остаться в живых, надо убить тех, кого лишили даже возможности себя защитить?! Их толпой загнали на поляну, огороженную высокой металлической изгородью для вольеров. Там были разные люди, разные – но одинаковые в своей беспомощности.

И я мог попасть туда, но почему-то не попал. Ах да – я же работал на этого бодренького эффективного менеджера с белозубой улыбкой. Он руководил строительной компанией, которая много чего построила на месте того, что было разрушено. А я был у него на хорошем счету, и он вроде бы всегда интересовался моим мнением.

Строить стало не нужно, нецелесообразно. Закончили строить для людей – и сами люди стали не нужны. Им негде теперь работать, и кто их теперь должен кормить?

Оставили несколько человек, которые будут выполнять эту грязную работу – убивать. Выходит, и я – в их числе.

Но я знаю, что все те, кто заслужил остаться, ничем не лучше тех, кого определили в лишние, которые будут кому-то мешать жить так, как те привыкли, и участь которых – стать падалью. Ничем не лучше – значит хуже. Такой вот антиестественный отбор.

Уже раздали оружие. Исключительно отечественного производства. Бозотказное.

Я решил: буду стрелять, но буду стрелять поверх голов. Если не будешь стрелять – выбросят к тем, в кого будут стрелять. Позорный ветерок страха поселился где-то в желудке.

И вот я уже вижу, как какой-то мужчинка, с виду полное чмо, вскидывает ручной пулемёт, который только что получил, и даёт длинную очередь. На его потасканной морде – упоение.

Всё вокруг становится чёрно-белым, как будто в этом кадре поменяли киноплёнку. Может и поменяли – чтобы не отличить крови от чернил. А потом видишь только негатив, на котором всё чёрное – белое, а белое стало чёрным.
А я в каком-то отупении думаю, что он и перезарядить-то пулемёт не сможет. Похоже, что в первый раз его в руках держит. Я его презираю. Но тут же начинаю презирать себя.

Ну да, я решил не стрелять в людей, но стрелять я всё же буду, и буду делать вид, что в людей. Значит, я покажу, что согласен с убийством. Просто не хочу в этом участвовать, а так – согласен.

А как мне выступить против? Выступлю – тут же порешат. Вот, и оружие мне не дают. Мысли контролируют, что ли? Тогда всё – конец один.

Ко мне подходит этот мой бывший креативный руководитель и говорит: я знаю, что ты не будешь убивать. У меня в душе от его слов – холод. И что теперь будет дальше?!

Это был симпатичный негодяй. Изысканный и улыбчивый самоуверенной улыбкой, которой блещут с экрана коучи и проповедники.

И тут я сообразил пойти на хитрость. Я стою на каком-то камне, а он передо мной, ниже. Мне голова его сверху видна. Я мог бы его камнем по макушке. Но не было у меня камня. Я уже потом, когда он от меня отошёл, поднял круглый увесистый камушек и ему говорю: вот смотри, я мог тебе на раз-два голову раскроить, но я не стал этого делать. Не я в тебя жизнь вдохнул, и не мне тебя её лишить.

Он мне отвечает: а я тоже никого не убиваю, хотя и мог бы. Они, – он кивает на стрелявших, – убивают потому, что сами этого захотели. Я только даю им оружие и говорю: можешь убивать, это твой выбор. У них есть выбор, они могут не убивать, если против этого.  Я знаю, что ты не будешь убивать – и я не даю тебе оружия.

Я ему: отпусти людей, они как-нибудь прокормятся сами.

Он мне: если их отпустить, они всё равно поубивают друг друга. И смертный грех падёт на их души. А так – сразу отправятся в рай как невинно убиенные. Грех же ляжет на гнусных предателей, которые души продали злому, трясясь за свою вонючую тушку.  Это ли не естественная справедливость мира сего?

И он ушел к тем, кто был вместе с ним.

И я ушёл. Никто не стал мне лить свинец в глотку, никто меня не держал, ничем никто даже не угрожал. Но я остался один. Абсолютно один. Я не знаю, что такое быть человеком, но я больше не могу этого делать.

Хорошо, что это был только дурной сон. Только? Только бы он не начал когда-то где-то сбываться...