Портье из Бентли. Записки контрабандистки

      
                "И легка, и весела контрабандная игра!"
                (Светлана С.)

                "Чужую роль исполнять легко, если это недолго!"
                (Анна Гавальда "Матильда")

                "Мужчин опасность подстерегает повсюду, а женщин, главным образом, в любви."

         (Агата Кристи)


                1
   
                Б а л а к л а в а

 Итак, я возвратилась на Итаку,
 история ее покрыта мраком,
 кентавры, генуэзцы, листригоны,
 белогвардейцы в золотых погонах,
 сарматы, скифы, турки, караимы,
 по волнам времени судьбой гонимы,

 И где-то рядом с ними, по соседству,
 грустит мое безоблачное детство,
 в туманной дымке моря затерялось,
 и мне уже не отыскать тот парус...
 Итак, я на Итаку возвратилась,
 и для меня почти не изменилось
 здесь ничего: ни розовые скалы,
 ни солнце, что играть с волной устало,
 ни тополя, ни дядьки-черноморы,
 ни тощие, на пустырях, собачьи своры. .
 

     Бормотала я себе под нос, лежа пластом в бабушкином доме, в бывшей дедушкиной комнате, с  температурой  38 и  расстроенным желудком. Я подозревала, что в моей болезни виноваты бабушкины голубцы в немытых виноградных листьях, - и кто ее надоумил их так приготовить?
     Хоть виноградники  и  близлежащие улицы  бывшего совхоза «Золотая балка» и не опрыскивались, как в советское время, с самолета-кукурузника  медным  купоросом, оставляющим зеленовато-белые пятна на листьях, но грязи и пыли на них все равно было достаточно, чтобы отравиться.
     Соседка же тетя Таня, одноклассница моей симферопольской тети, утверждала, что я принесла инфекцию с балаклавского городского пляжа, того, что на стороне воинской части, напротив входа в Музей атомных подлодок. И дала мне целую упаковку «таблеток путешественника», которую я и глотала для поправки, лежа на кровати пластом и листая книжки, купленные на Балаклавской набережной.
     В советском детстве, гуляя с мамой  по  Балаклаве, мы через каждые десять метров натыкались на очередного(ую) маминого одноклассника(цу), с  которыми  она  подолгу  разговаривала, тогда как мы с братом, скучая, крутились рядом. Теперь пришел черед тетиных одноклассников, но они уже не попадались на каждом шагу, - то ли потому, что тетя с молодости жила в Симферополе, то ли потому, что Балаклава нашего детства давно растаяла в тумане невозвратного прошлого...
    
     Крым стал украинским, набережная украсилась ресторанами, восстановленными зданиями, новыми гостиницами. После того, как заморозили военную базу и отменили пропуска, она наводнилась туристами, - как с постсоветского пространства, так и из Европы.
     Дедушка и  бабушка  у  нас  остались лишь двоюродные, но любили мы их едва ли не сильнее давно умерших родных. Дедушка последнее время сильно болел, ходил с трудом, и  его переселили в  ближайшую к гостиной и кухне комнату, вместе с любимой старой и громоздкой радиолой "Фестиваль", по которой он все так же ловил "голоса Америки". Меня же определили в бывшую дедушкину комнату, с черно-красным  ковром во всю стену, и картиной, изображающей китайских детей, присевших на корточки во дворе и кормящих цыплят. Или это были крымско-татарские дети? - история умалчивает.
     Когда-то на оштукатуренной стене рядом с ковром висели охотничьи ружья, но бабушка их заныкала, а о породистых собаках простыла и память, - теперь двор охраняли грязные всклокоченные доходяги с грозными именами Тарзан или Рекс, лающие заливистым дискантом и содержимые бабушкой в черном теле, - мол, если баловать, то расслабятся и потеряют бдительность.
     Я помогала  старикам, как  могла, но вот — свалилась на несколько дней, и купленный мной в Севастополе билет на киевский поезд пропал. Впрочем, Стас  сказал, что  купит  мне  другой, но  что-то долго не звонил.
    
     Стас Забойченко был  тем  самым  контрабандистом, моим  старым знакомым, на которого я три  года  назад отработала ровно месяц, закончив тем, что разругалась с ним в пух и прах, и была уволена, - и вряд ли вспомнила бы о нем, если бы обстоятельства этого лета не сложились для меня столь критически.
     За три года, что прошли с нашего первого знакомства, я поняла, что глупо требовать от контрабандиста воспитания кисейной барышни, что другим он, наверное, и быть не должен, - и сохранила, на всякий случай, его телефон, - вернее, телефон его жены и боевой подруги Марины. И вот этот «всякий случай»  нежданно-негаданно настиг меня в баварском  Пфеффенхаузене, где я параллельно работе сиделки в семье Бруммеров лечила их дворовых кошек, на почве чего поссорилась с ними и потеряла это денежное место, - 1200 евро в месяц!
    Это произошло в середине июля, а в конце августа я должна была ехать в Новороссийск на свадьбу племянницы. И где найти денежную работу всего на месяц, не имела понятия. Между тем, меня пригласила на свою дачу в Шпандау одна берлинская знакомая, - чтобы с моей помощью оформить рабочие документы другой знакомой. И, отдыхая там, я рискнула и позвонила Марине Забойченко.
    
     Марина меня сразу вспомнила, и, переговорив со Стасом, обещала помочь. Стас попросил позвонить ему, когда я буду проезжать Варшаву. Хотя вобще-то я не собиралась ехать через Варшаву, но теперь пришлось это сделать. Проведя в польской столице целый день, купив, по настоянию Забойченко, себе рюкзак, я, наконец, дозвонилась до него и узнала, что никуда не лечу, а еду домой в Эстонию.

     Только через две недели, когда  была готова моя российская виза, Стас купил мне билет до Брюсселя (а заодно и до Краснодара, через Москву, - это был его презент или аванс, смотря с какой стороны посмотреть), и  до конца августа я работала  на него.
     Когда я вернулась домой, у меня были всего сутки на то, чтобы собрать чемодан и двинуть в Новороссийск на свадьбу.
     Но, поскольку я ехала по российской  визе впервые, то многих тонкостей  не  учла, - к  примеру, половинку  миграционной карточки просто выкинула на эстонско-русской  границе, не подумав, что она мне может понадобиться на обратном пути.
     Отгуляв на шикарно красивой свадьбе племянницы, встретившись со много лет невиденными близкими и дальними родственниками, доломав на дощатом полу пригородного ресторана туфли на шпильке, я сходила разок на новороссийский пляж, и, чтобы не обременять вышедших на работу брата и невестку, свалила в Крым.
     Да и что греха таить: я всегда предпочитала отдыхать в Крыму, новороссийский климат и новороссийские пляжи меня мало вдохновляли. Но когда на переправе через Керченский пролив, мы вышли из автобуса с вещами и двинули на досмотр и паспортный контроль, тут-то и оказалось, что я погорячилась, выбросив половинку миграционной карточки.
     Разумеется, данный нюанс я утаила от строгой девушки в милицейской форме, сказав, что карточку я "представляете, где-то потеряла!", но страж порядка была неумолима, и я уже готовилась заплатить положенный штраф, как мне на помощь пришел ее коллега, молодой и ещё, должно быть, совсем зеленый и непуганный милиционер и сказав, что на первый раз они меня прощают, выдал новую карточку.
 
     Хуже другое: уже сев в жаркий, без кондиционера автобус и рассматривая в своем эстонском паспорте дважды пропечатанную штампами российскую визу, - на одном значилось "Ивангород", на другом - "Порт Кавказ", я вдруг сообразила, что она была одноразовой и свою валидность полностью исчерпала, и поехать домой по купленному братом билету на поезде "Севастополь - Санкт-Петербург" я уже не смогу, так как Санкт-Петербург — це Россия. Вот попадосик!
     Я не рассказала об этом ни тете, встретившей меня в Симферополе, ни другой, севастопольской тете, ни, тем более, бабушке.
     А, для начала, позвонила брату, чтобы  он сделал возврат билета. Потом пересчитала наличность — 30 евро. Этого, может быть, и хватило бы на первое время жизни в Нарве, пока не найду работу, но на билет в Эстонию через Киев или Львов - вряд ли.
    
     Поэтому и пришлось снова обратиться к Забойченко. На этот раз мне не повезло — Стас был в неадеквате и, как всегда в таком состоянии, начал  шутить  в  стиле «поручик Ржевский», который ему самому, конечно, казался искрометным и блестящим гусарским юмором, но меня напрягал. Впрочем, он вскоре включил мозги и велел мне купить билет на поезд до Киева, а там видно будет. И на том спасибо. Я знала, что он что-нибудь придумает.
     И, съездив в Севастополь за билетом, спокойно отправилась купаться на Золотой пляж. Конечно, пешком, через горы. В украинском Крыму большинство и местных, и приезжих предпочитали ходить на балаклавские Золотой и Серебряный пляжи пешком. Тропы привели в порядок, отремонтировали мостики в особо опасных местах.
     Дело было не в экономии денег на катер, а, для одних, - в спортивном азарте преодоления крутых и каменистых подъемов и спусков, для других - в нереальной, сказочно-мифической красоте расстилающегося от подножья скал до туманного горизонта, играющего широкими полосами оттенков морского пространства.
     И только в случае сильной усталости или наличия маленьких детей люди садились  на катер. У Кефало-вриси, где археологи продавали разложенные у пыльной тропинки находки насыщенной историей крымской земли, и я обычно останавливалась, чтобы поболтать с ними за скифов, сарматов и греков, я купила в последний день за 10 гривен монетку времен Золотой Орды, гнутую, из почерневшего серебра, с дырочкой и полустертой арабской надписью.

     С  чем-чем, а  с  погодой   мне  этим  летом повезло: что на даче в Шпандау, где было маленькое и песчаное  лесное озеро, что в Усть-Нарве, что в жарком и душном, и вдруг разродившемся сильным ливнем Новороссийске, что в Крыму, - я как будто  бежала  вдогонку за летом и никак не могла остановиться.
     Впрочем, как  только я оклемалась от своей неизвестной болезни, августовская жара начала сходить на нет, небо  затянулось облаками и зарядил  дождь.
     Утром, в автобусе, курсирующем между Балаклавой и Севастополем, куда меня провожала бабушка со своей неизменной  сумкой  на колесиках, я встретила маму Оли Ахлестиной, нашей бывшей соседки на Волгоградской улице.  Она была в смешном голубом дождевике  с капюшоном, стянутым шнурком, располнела, постарела. Только выйдя из  автобуса на 9-м километре  и  поджидая  троллейбус, идущий  на  ж/д  вокзал, я вспомнила, как ее зовут – тетя Женя. А ее муж, конечно же, тетин одноклассник.
    
     Тетя по второму разу встретила меня в Симферополе и, оставив вещи в камере хранения, я поехала к ней в Марьино, так как до киевского поезда оставалось ещё три часа. Наевшись куриного супа и  осетинских пирогов, мы нехотя выдвинулись снова.
     Тетя с гордостью показывала мне перестроенный и обновленный симферопольский вокзал с неизменной высокой белой башней с часами и арками в генуэзском стиле. Не помню, каким образом Забойченко выслал мне новый билет, но я быстро его оформила, и у нас с тетей ещё оставалось время посидеть за столиком внутри белых арок и поглазеть по сторонам, на лотки с фруктами, нарядные киоски и пёструю толпу.
     Когда же я хотела привычно пройтись  по поводу «невероятных успехов» незалежной України, она сначала  поддерживала мой насмешливый тон,  но потом, ни с того ни с сего, вдруг выдала: "Хватит! Хватит порочить Украину! Она всем всегда помогает, ко всем с открытой душой, - и все этим пользуются, а потом над ней же смеются! Вот не надо этого!" - я  прикусила язык, никак не ожидая от тети подобного пафоса.
     И дала себе слово больше не шутить по этому поводу, тем более, что успехи у Украины действительно были, пусть и небольшие. Посмотреть хоть на то, как преобразилась Балаклава, да и Севастополь приобретал вид европейского города. Одни названия кафе чего стоили, даже «Безумное чаепитие» по Кэрроллу тут имелось.
     Откуда мне было знать, что я  вижу  украинский Крым в последний раз. Как и дедушку. Как и тетю — украинскую патриотку, легко «перевербованную» впоследствии в «крымнашистку».
 
     Но даже самое длинное и жаркое лето когда-нибудь заканчивается.На центральном вокзале в Киеве было  холодно, грязно и неуютно, лишь назойливые таксисты-юмористы  оживляли пейзаж, отвечая  на мое «спасибо, не  надо», - «пожалуйста, всегда рады!»
     Встретивший меня на машине жизнелюбивый толстяк Стас, - смесь
первого парня на деревне, поручика Ржевского, неугомонного Карлсона, если  представить  последнего  не  радостным, а мрачным, - сказал, что Марина уехала  в Ирландию, заниматься делами сына, сидевшего там в тюрьме, естественно, за контрабанду.
     Они снимали в пригороде половину  дома, но собирались переезжать, так как он им не нравился. Половицы пола на втором этаже прогибались под ногами, грозя обрушиться на первый. Во дворе, напоминающем наши крымские, только без виноградной крыши и высоких заборов, у дверей соседей, лежала огромная, лохмато-рыжеватая, с виду безобидная собачища – чау-чау.
     Сначала я пожарила было картошку, но Стас привез из магазина целую сумку продуктов (меньше, впрочем, он никогда  не покупал) и велел мне сварить борщ.
     Под его обстоятельным и детальным руководством я этот борщ приготовила, удивляясь, как ему удалось заставить меня делать то, что никогда не мог заставить отец, - с другой стороны, отец же не был моим шефом, - и пошла наверх отдыхать и читать свои и Маринины книжки, которых у нее за годы скитаний набралась целая маленькая библиотека, и я взяла с полки первую попавшуюся, некую Екатерину Вильмонт, и улеглась на диван. Это был типичный невнятный дамский роман с претензией одновременно на лёгкость, глубину и остроумие, - видимо, автор не понимала, что для остроумия недостаточно смешной фамилии и избитого сюжета, - нужно ещё собственное видение мира и собственный стиль, а не усреднённый "женско-гусарский", как у нее. (Впрочем, в Марининой библиотеке попадались и хорошие книги, Полина Дашкова, например). Но минус на минус дал плюс и мое настроение чуть-чуть улучшилось.
     Наутро Забойченко сказал мне, что отправляет меня в Брюссель. "А как же чемодан?" - заволновалась я. "Да что ты прицепилась с этим чемоданом?" - вспылил он, - Марина отвезёт его в Лондон и хрен с ним. Пусть там стоит у Ларисы. Пойми, мне дешевле снова отправить тебя в Брюссель, чем на автобусе, который ходит раз в неделю, через Львов, отправлять в Эстонию, а потом ещё покупать билет на самолёт из Таллинна!"
     И, действительно, какая мне разница, если я уже согласилась "работать" на них. В конце концов, это по-любому лучше, чем вкалывать за копейки в Нарве. 

     Так я и попала с бала на корабль, то есть на самолет польской авиокампании LOT. Когда мы взлетели, дежурно улыбающиеся стюардессы задефилировали по салону, разнося на подносе маленькие шоколадки, - можно было взять две или три, что немного скрасило мое грустно-нервное  состояние.
     Наш рейс из Киева задержался на два часа и на transfere в варшавском аэропорту им. Фредерика Шопена  была  большая  неразбериха  с  переотправкой пассажиров на другие рейсы.
    В Брюссель самолет летел полупустым. Мой чемодан не пришел, и Стас долго орал на меня по мобильному, объясняя, что делать, но от его криков я еще  больше путалась и, наконец, перестала ему отвечать.
     Заполнив у служебной стойки на первом этаже какую-то бумагу и получив от служащего сумочку типа большой серой косметички, я поехала на поезде до Норда.
     Когда ко мне подошли два контролера в темно-синей форме, один высокий и полный, другой - маленький и щуплый, то мысль, что меня сейчас оштрафуют на 40 евро, которых у меня нет, меня даже не испугала, так я устала. Или не способна была поверить, что люди, говорящие по-французски, могут сделать мне что-то плохое.
     И, действительно, простив мне отсутствие билета, они просто продали мне новый через портативный кассовый аппарат.
     Хотя за те две недели, что  я уже отработала на Забойченко, мы не раз останавливались  в  гостинице  «Ариан», я долго плутала по улице Рожье, прежде чем нашла его светящуюся вывеску, и Марину, неунывающую пампушку в очках, с ровной черной челкой, похожую на всеведущего Знайку из известного советского мультика о Незнайке, ждущую меня на углу. Она, как всегда, курила.
     Ночной  Брюссель, как всегда, напоминал коктейль из пряных турецких ароматов и тонкого французского вина. Кажется, разнеженное европейское лето здесь решило подзадержаться.

     Наутро я уже ехала в Германию, а мой «отпускной» чемодан прибыл в Лондон потом, вместе с Мариной.
     Мы же летели в Лондон с  Артуром, невысоким, худеньким, бритым наголо двадцатилетним пареньком в кожанке, который накануне громко ругался во сне  по-английски. Когда Марина спросила, что ему снилось, он ответил, что во сне его задержали в Лондонском аэропорту и он вовсю отбивался от "копов"! -"Насмотрелся американских фильмов", - переглянулись мы с Мариной, пожав плечами.
     Но, видя его повышенную чувствительность и самоуверенность, я, как могла, пыталась ему помочь адаптироваться к непривычным условиям его новой «работы».
     Марина ехала с нами. На пересадке в Кёльне, в привокзальном кафе с высокими круглыми столиками она принесла нам всем по порции братвюрсте с картошкой-фри, на одноразовых тарелках из толстой фольги. «Еще бы к ним светлого баварского пива!», - мечтательно протянула я, дожевывая сосиску, но Марина, грозно глянув на меня, мгновенно отреагировала:"Какое пиво, мы на работе!" Ей хватало  алкогольно-зависимого Стаса, и алкоголь был для нее табуированной темой, на которую нельзя  даже шутить.
     Потом оказалось, что нам надо распечатать билеты на завтрашний самолет, и я, как немецкоговорящая, вызвалась отыскать поблизости от вокзала интернет-кафе. И, как  ни  удивительно,  быстро нашла, даже  два, - радоваться, впрочем, было рано:в первом все компы были заняты, а во втором - билет не распечатывался, и я попросила турка за стойкой мне помочь.
     Но это был немецкий турок, и он сказал сакраментальное:»Это не моя проблема. Вон – у вашего соседа все печатается!», - к тому же ехидно улыбаясь при этом. Я взорвалась, как бывший немецкий гастрарбайтер, вспомнив все свои обидки, в том числе последнюю нелепую историю с пффефенхаузенскими кошками:«По-вашему, это моя проблема? Я программист, вы думаете? Это мое интернет-кафе и мои компьютеры?" — потрясала я перед его нагло блестящими черными глазами и смуглым, усатым лицом пустыми листками, швырнула, непонятно за что, деньги на стойку и побежала мимо величественно-скалистой громады Кельнского Собора обратно на вокзал.
     Наш поезд мы уже пропустили, нужно было ждать еще час.


               2
Б а к и н г,      м а л е н ь к а я    А ф р и к а.

 
 «В том мгновении, когда  ты  видишь, как  из  глубин аэровокзала выходят толпой счастливые, совершенно посторонние люди, прилетевшие  сюда по воздуху и  уцелевшие, всегда присутствует  нечто от милости божьей, не правда ли? – и одновременно есть что-то завидное, мучительное для тебя в том, как они обнимаются с родными, некоторые даже плачут, а затем берутся за руки и возвращаются к своей жизни, о которой ты ничего не знаешь.»
      (Эндрю Миллер «Подснежники»)
               
      
     Возле  chek-inа Артур спросил  меня, надо ли нам нести наш багаж
до самолета. Его наивность просто  зашкаливала. Я рассмеялась: «Да нет, Артур, мы теперь с тобой свободны, еще не хватало - сами довезут!»
     В Лондон мы долетели удачно, но это  была пятница, а значит - ночная жизнь Ларисы, нашей партнерши по бизнесу, эффектной женщины, живущей по принципу «здесь и сейчас», набирала обороты.
     Ради своего удобства или нашей экономии денег, Лариса также сдавала нам комнату на втором этаже дома, выдержанную в белых тонах, а приехавшего со мной Артура разместила  внизу, в  гостиной. 
     Не знаю, как ему там спалось рядом с громко гомонящей на кухне и в прилегающем садике многочисленной ларискиной тусовкой, но я в «белой» комнате на втором этаже привычно воткнула в уши комочки ваты. Но и сквозь них слышала, как Лариса громко жалуется кому-то из подруг на то, что ее муж Игорь  ни разу за четыре года не сводил ее в ресторан.    
     Зачем ей ресторан, если они и так каждую субботу гуляют до 6-ти утра, мне было непонятно. Я же вставала рано и больше  всего в этом доме любила утро, такое тихое и безмятежно-спокойное.
     Помыла их посуду (мало того, что в квартире Ларисы был перманентный беспорядок, еще и вечно забитая раковина на кухне), сварила себе  кофе, достала вчерашний гамбургер, купленный себе и Артуру в индийской закусочной на Бакинге, и пошла в садик.
     Садик – сильно сказано: вытянутый клочок зеленой травы и асфальта, два дерева и старый диван. Вобщем, патио. Не успела я сделать первый глоток, как сюда залетела чайка, белая с отливом морской волны. Я поняла – это знак.
     Последний раз я была в Англии год назад, удрав сюда из Германии в поисках работы на ферму близ Петерсборо и вернувшись через два дня, несолоно хлебавши, в Нюрнберг. Бакинг я тогда, разумеется, не посещала и даже не думала, что скучаю по нему.
   
     Вобще, природа моей тоски по Англии была не очень понятна мне самой. Английский я учила, в общей сложности, два года в разных колледжах, но, как любое общее место, он меня мало интересовал, - а после жизни в Германии и вобще вызывал лишь снисходительную жалость, как самый невнятный из немецких диалектов, смешанный с нормандским же диалектом, - вобщем, не пойми что, незаслуженно ставшее мейнстримом.
     Но с тех пор, как я получила на семилетие в подарок пластинку "Алиса в стране чудес" или со времени выхода на экраны советского сериала "Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона", - который был для нас большим, чем для нынешних детей Поттериана, я заразилась неосознанной тоской по Англии, такой близкой и домашней,
как оборчатый передник и поднос с утренним чаем миссис Хадсон или  трубка Холмса.

     И вот я гуляю по Бакингу, заодно направившись в магазин за продуктами, после трёх лет разлуки.
     Было по-летнему тепло, солнечно, и по дороге я нашла две монетки – в 20 и 1 пенс. Интересно, какие местные божества мне их подкинули? Я склонялась к тому, что это все-таки индийские  божества, хотя и негров в Стрэтфорде, северо-восточном районе Лондона, было не меньше, - я называла его «маленькой Африкой», в  отличие от Брюссель-норд – «маленькой  Турции». Африканки тонко и толсто змеящимися плетьми своих  разнообразно  расчесанных и уложенных косичек-дреддов, оригинальными фасонами  и яркой  расцветкой одежды, казалось, задавали  тон  не  только стрэтфордской, но и всей лондонской моде.
     Даже Лариса, похожая, особенно  в профиль, на Мату Хари с известного фото с египетской змеёй во лбу, носила черную, отливающую рыжим золотом копну волос, словно это выпрямленные волосы африканки. Нет, здесь они не были серыми мышками европейской моды, здесь они гордились своей этнической принадлежностью, и, особенно, косичками – то раскрашенными  в разные цвета и распущенными  на  концах, то закрученными в "птичье гнездо" вокруг головы, то мелкими, то крупными.
     Как-то в метро я видела негритянку с тремя дочерьми - от двух до четырех лет: их недлинные еще волосы все были заплетены в мелкие косички, с разноцветными резиночками и пластмассовыми украшениями на концах. Это сколько же нужно  терпения и маме, и дочкам, страшно представить! 
    
     Поэтому  монетки  мне наверняка послала не терпеливая до абсурда негритянка, а легкая на подъем индийская богиня, хотя, кто их тут поймет.
     Я шла вдоль  обычных таунхаусов со входной дверью-фонариком и маленькими палисадниками, словно  сошедшими с  картинки в английской детской книжке, и  настроение было пасторальным, как и это тихое солнечное утро. Возле «Асды» мне навстречу попалась африканка ну просто из «Хижины дяди Тома»: пышная юбка с оборками, белый передник, завявязанный сзади на большой бант, плетеная корзинка с продуктами в руках и кружевной чепец на голове, именно так!..
     Торговый центр возле Бакинга с супермаркетом «Асда» на нулевом этаже, куда я, собственно, и направлялась, был построен в вычурном стиле мавританского дворца, - я только  сейчас это заметила  – красные и коричневые колонны атриума светлая плитка пола, арки галереи и лепнина потолка.

     Когда я вернулась, нагруженная продуктами, весь дом еще спал, включая Артура. Проснулся он где-то к 12-ти часам, причем по английскому времени. Туманно намекнул,что ночью ему не давали спать некие загадочные обстоятельства – кого-то с кем-то разборки, но кого и с кем, говорить отказался.«Я еще хочу пожить», - объяснил он свое молчание и, в свою очередь, пошел прогуляться.
     То ли из экономии, то ли из стеснительности я не предложила ему
проехаться в центр Лондона, о чем впоследствии жалела, так как в пыльной и затхлой полутемной гостиной, с наглухо запертыми окнами с темно-бордовыми занавесками, парень совсем одичал, - что выяснилось лишь впоследствии.
     Пока же я спокойно отпустила его на прогулку по нашему району, зная, что и с английским, и с "командировочными" фунтами у него все в порядке.

     Сама же пошла по привычному маршруту: Бакинг-хай-стрит, мост через канал, кафе «Costa» в супермаркете «Теско». Три года назад, на отмели у этого канала, среди высокой травы гнездились лебеди и поднимались вверх по пологому склону дорожки и стены старого парка и кладбища у церкви Св.Маргариты. И негр-медработник, вышедший на перекур из расположенной рядом больницы, смущал меня своим знанием английского, в котором я была ни в зуб ногой, - да и сейчас, честно говоря, не сильно продвинулась.
     Теперь лебедей на отмели не было, только две-три бурые уточки скользили по темной воде. Я заказала americano, самый дешёвый здесь кофе, но он был горький. Отпивая его    маленькими  глотками, я наблюдала, как два негра за окном подметают  тротуар. Для прикола что ли англичане дали неграм в руки швабры и метлы? Но надо отдать им должное –изображать служебное рвение негры умеют, наученные  историческим опытом. И все равно это смотрится как-то комично, как будто понарошку.
     Когда  я  вышла  из «Теско», погода  уже испортилась, дул порывистый прохладный ветер. Парк возле  кладбища серой церковки, рядом со школой и больницей, меня уже не влек так, как три года назад. Какой-то запах сырости и тлена исходил там от надгробных памятников и могил, и даже белочки уже  не  внушали  прежнего умиления. Тем более, что Лариса сказала – их завезли  из Канады, и они своей агрессивностью постепенно вытеснили местную породу.


     Не помню, в тот приезд или в следующий мы с Ларисой поехали за грибами, и, сидя справа за рулем своей белой "тойоты" она призналась, что ей легче представить свою жизнь без мужчины, чем без собственной машины.
     Минут через двадцать мы свернули с основной автотрассы в небольшой холмистый лесок, больше напоминавший лесопарк, - в том числе и множеством гуляющих там людей.
     Сначала мы прилежно искали, что бы положить в наше ведёрко, взбирались на пригорки, шарили в траве под деревьями и кустами, но хватило нас ненадолго. Я в принципе не помнила, как отличить съедобный гриб от несъедобного, у Ларисы заболел живот, и мы поехали домой, где Игорь вызвал ей скорую. Целую неделю она пролежала в больнице.
 
     Мы же с Артуром на следующий день уехали в Брюссель. Там он встретился и познакомился со  Стасом, у  них  нашлось много общих тем: часа два они увлеченно обсуждали марки автомобилей, словно  два  тинейджера, - хотя,
почему словно? (улыбающийся смайлик)
     В тот раз мы тоже остановились в «Ариане», хотя обычно шеф предпочитал ему "Бентли", из-за  лучшего wi-fi, а  я — из-за  включенных завтраков. Но, с другой  стороны, с Норда  до «Бентли» было в два раза дольше тащить тяжелые чемоданы вверх по брусчатке улицы Рожье, чем до «Ариана», - то на то и выходило.

     На следующий день мы с Артуром поехали в Голландию, взяв по два чемодана. Он летел утром, а я вечером, и  немного завидовала ему, готовясь долго куковать в аэропорту.
     Усевшись на скамейку у камер хранения, напротив стеклянного коридора «Arrivals» - прибытия, я отправила ему sms, спросив, сел ли он в самолет, - он  ответил, что  сел, и  больше я о нем не думала, наблюдая за пассажирами прилетающих один за другим рейсов, которым тоже немного завидовала: спокойные,  расслабленные,  прилетели  домой,  их встречают друзья  и  близкие, в кругу которых их ждет ужин и отдых, и  им не надо париться из-за чемоданов или бояться таможенной полиции.
    
     Ближе ко  времени моего  рейса, я, как всегда, начала беспричинно  нервничать, что отражалось на моем желудке,и я то и дело бегала в туалет. После очередного такого забега шеф позвонил мне и огорошил новостью: «Артура взяли в лондонском аэропорту, он не отвечает на телефон».    
     Мои собственные волнения вдруг показались мне ерундой, но я подумала, что и за мной уже, наверное, следят, и при следующем звонке Стаса, вышла с телефоном из здания аэропорта на улицу.
     Через некоторое время шеф решил, что мне лететь нельзя, заказал номер в местной гостинице и велел ехать туда.

     1 7  с е н т я б р я.
     Сижу в Брюсселе на Миди, в зале ожидания. Слева - молодая пара, парень в зимней шапочке, и  девушка в пальто, говорящие между собой  по-английски, учат голландский язык, ещё один нелепый диалект немецкого, вот чудики. А я… даже не знаю французский, и английский - с грехом пополам.
     Справа от меня сначала расположились три католические монашки, в своих черно-бело-серых балахонах казавшиеся гибридом уток с ласточками; затем их сменили две обычные женщины моего возраста, одна в юбке, другая в  брюках, - держащие на коленях бумажно-фолиевые тарелки с едой, а в руках - бумажные стаканчики с кофе. 
     Когда я в последний раз надевала юбку, пытаюсь я вспомнить? - На свадьбе племянницы я была в платье, короткую, черную в белый цветочек, сатиновую юбку бросила в чемодан, но не надевала. Непрактично было в моей кочевой жизни набивать чемодан юбками, туфлями и прочими женскими изысками.
     Шеф купил мне билет и куда-то ушел, как он сказал, не насовсем. Любовь подкрадывается сзади незаметно, на цыпочках, и вонзает отравленную стрелу между лопатками, прямо в сердце.
     Я прилежно пытаюсь читать найденную на скамейке французскую газету, но строчки расплываются у меня перед глаза ми, искры вспыхивают перед глазами, так что им больно открываться, и закрыть невозможно, ведь тогда в темноте сразу возникает его холодновато-утонченный облик: высокая стройная фигура, изящно-строгие черты лица, восточного чиновника или ученого, нос с легкой горбинкой.
     И эти льдинки в его глазах оливкового, жемчужно-серого цвета, с ленивой восточной поволокой, светлые пряди в волосах – седина? Его волосы – огонь, спрятанный под пеплом. Какое сладкое блаженство, какая ноюще-тягучая боль. Почему я только сейчас его заметила?
     Ведь он мне и  раньше нравился, я  даже отвечала "бонжуром" на его "бонжур",но заказ комнаты всегда оформляла Марина или Алёна,а я стояла в сторонке. Может быть, поэтому?
    
     Весь сумбур последних дней, непонятное исчезновение Артура, уже три дня не отвечающего на звонки, мое чувство вины, пара будничных фраз, обращённых мной к нему, - и между нами, как разряд в электрической дуге, возникла эта яркая, до рези в глазах, вспышка, озарившая все неведомым смыслом, - сама же меркнущая быстрее падающей звезды или сожженного лампой мотылька..

     Вчера в Голландии я сначала вернулась на ж/д вокзал,а потом под дождем долго искала заказанный шефом отель, сначала по правую сторону от вокзала, ковыляя с тяжелыми чемоданами то по мелкой плитке мостовой, то по длинному подземному переходу, где меня норовили сбить внезапные велосипедисты.
     Потом я перешла на левую сторону  вокзала, где стояли такси, и спросила у таксиста, как добраться до "ArtBestWestPremier", - "Да здесь пять минут ходьбы!" - ответил он, а стоящая рядом высокая и худая женщина, с нечесаными волосами, в ободраной черной куртке, короткой юбке и длинных сапогах вызвалась меня проводить. Хоть она и выглядела не айс, - но ведь и я, наверное, не намного лучше, - и мы пошли. 
    По дороге выяснилось, что и голос у нее донельзя грубый и хриплый, - то ли пропитый, то ли прокуренный. Перейдя соседнюю с вокзалом площадь с памятником какому-то местному историческому персонажу, я уже издали увидела над высотным зданием светящиеся буквы этого «ArtBestWest..и так далее»,  сказала провожатой «thank you so much», выгребла из кошелька всю мелочь, два с чем-то евро, и отдала ей, - но мадам продолжала идти за мной и  противным каркающим голосом клянчить еще 5 евро."Но у меня только 20 евро!" - сказала я, заглянув в кошелек, -  «давайте 20!» - не растерялась она.-"А не пошла бы ты, милая, лесом!...» - возмутилась я, наконец, по-русски и припустила к отелю, ибо дождь лил, не переставая, оставив невезучую каркающую леди в черном далеко позади, на освещенных снизу маленькими лампочками под стеклом плитках бульвара.
    
     Отель "ArtBestWest...и как там его ещё" оказался четырехзвездочным, с рисепшеном в виде огромной лилии из матового стекла, в лепестках которой пряталась симпатичная, одетая по высшему классу и лучезарно улыбающаяся девушка-администратор. Понимая, как дико я выгляжу на ее фоне: промокшая до нитки, красная, растрепанная и уставшая, с нелепыми чемоданами, - я протянула ей паспорт, но она, ничем не выказав своего удивления, объяснила, кула мне идти и дала ключ-карту.
     Обычно мы не останавливались в четырехзвездочных отелях, и я с невольным восхищением оглядывала этот номер из сказки "Тысячи и одной ночи", не веря, что достойна подобной роскоши: идеально застеленной кровати с вышитым льняным бельем, занавесок и ковров в стиле обоих Людовиков, оборудованной по последнему слову техники душевой и туалета с черным шершавым покрытием стен и пола.
     Тут был и электрочайник с пакетиками чая и кофе, печенье и чипсы,но у меня кусок не лез в горло и плоский телевизор вполстены я, едва включив, сразу выключила,  погрузившись в неспокойный сон с кошмарами о том, как Артура пытают в лондонском полицейском участке. И все по моей вине! Нет бы повозить его в первый приезд по центру Лондона, - тогда бы он стал спокойнее и не попался!
    
     ...Но на чем? - Забойченко потом сказал, что, мол, Артур уже в Брюсселе курил травку, которую и нашли у него в карманах в аэропорту, и вообще уже бывал в Лондоне и стоял на учёте в Лондонской полиции. Откуда ему это известно, если Артур так и не вышел на связь, - или вышел? И что стало с чемоданами? И с Артуром дальше? - вопросов больше, чем ответов, но поверить в то, что парень, ни разу не летавший на самолете, оказался опасным международным наркодилером, я, извините, отказывалась.
     Возможно, Артур просто соскочил, а содержимое чемоданов благополучно сбыл, и вырученных денег ему хватило на первое время жизни в Лондоне, пока не нашел работу, - не самый худший вариант, хотя и наиболее обидный для шефа. 

               
                3               
    
     Б р ю с с е л ь — м и д и -
     Б р ю с с е л ь - н о р д.
               
               
               «Бельгийская культура основана на противоречиях
                и вскормлена  разнообразием»
               
                (Путеводитель по Бельгии Томаса Кука)

   
   
     Утром, по дороге на вокзал, у меня сломался зелёный зонтик, когда-то куплен ный на Санторини. Холодный проливной дождь не переставал, сопровождаемый шквальным порывами ветра. Когда я хотела просто бросить зонтик на вокзале, он, словно в отместку, до крови уколол мне палец, и я потащила его с собой, оставив потом в номере "Бентли".
     Где-то к пяти вечера я была в Брюсселе. Войдя в отель,подошла к блестящей темной стойке рисепшена и протянула свой паспорт деловому и привычному, как тяжелые бордовые занавески, узкие  балконы и дребезжание трамваев за окнами, администратору. «На мое имя заказан номер..» - «Да, - он скользнул по мне своими холодноватыми,немного прищуренными глазами, потом просмотрел список и смешно произнес фамилию Стаса, неправильно ставя ударение. И все. Впрочем, еще я ошиблась с оплатой, но потом додала ему требуемую сумму, а он протянул мне магнитную карточку-ключ. И все. Я поднялась на лифте на второй этаж и прошла в свой номер.
    
     Так как  Стас должен  был приехать только поздно вечером, я приняла душ и включила телевизор, даже нашла немецкий канал, по которому шел мелодраматический  ужастик “Verhangnisvolle Nacht“ («Роковая ночь»).
     Закрыв бордовые шторы и вдыхая пряный аромат восточного мыла, исходящий от чистых простынь, я смотрела, как мужик -алкаш и неудачник (внешне, кстати, достаточно привлекательный) - весь фильм гоняется за своей бывшей женой, пытаясь ее вернуть, и, - то догоняет и избивает, то снова пускается в погоню, чтобы снова схватить и с чувством, с толком, с расстановкой отмутузить!
     Когда же однообразие такого сюжета начало несколько утомлять, автор нашел блестящий ход и оригинальное завершение фильма: женщина бежит на берег моря, бывший муж-маньяк, естественно, за ней, окончательно теряя контроль над собой, готовый ее не только избить, а совсем убить, - вот он выламывает ей руки, душит ее, - как вдруг на берегу появляется их сын-подросток и приканчивает распоясавшегося  папашу из найденного в его доме ружья. Вуаля! Женщина спасена, бурные и продолжительные апплодисменты! Сам, м*дак, напросился!..
     Вздохнув с облегчением, я выключила телевизор и завалилась спать, и мне казалось, что этот уютный гостиничный номер с бордовыми шторами заботливо приготовлен утонченным красавцем-портье для меня одной, и пряный аромат, которым пахнут простыни и наволочка - не такой резкий, как в Лондоне, а едва ощутимый.
     Так и в его внешности он едва ощутим под слоем  рафинированной  европейской  культуры – огонь  под  пеплом, река  Зенне, замурованная противоречивыми брюссельцами в мостовую, спрятанная под землю, дворцы, офисы и метро. И мне захотелось, чтобы он позвонил в номер по служебному телефону и сказал что-нибудь по-французски, как тогда, летом, когда я впервые оказалась в "Бентли" с Алёной.
    
     Но увы, позвонил и приехал только переполненный кипучей энергии,- большей частью отрицательной, - мой шеф, и я должна была выслушать эмоциональный рассказ обо всем им пережитом, - и, как следствие, полночи не могла уснуть.
     Мы с ним в первый раз оказались в одном номере отеля, и, после  просмотренного немецкого ужастика, я все боялась с его стороны каких-то поползновений. Но нет, Стас мирно  храпел на соседней кровати, равнодушный к восточному аромату простынь, повернувшись ко мне широкой спиной,  а я уснула только под утро.

     С  утра стрелка моего компаса  крутанулась на 180 градусов к
юго-востоку. Потому что он вошел в  помещение для завтрака, когда я по
второму разу там сидела? Обычно я два раза спускалась к завтраку, в пол-восьмого и к десяти, когда буфет закрывался.
     И перед закрытием он вдруг появился на пороге, в светлой шелковой рубашке, заправленной в серые брюки, - наверное, такая же стройная, светлая, грациозная  легкость была у всадников Халифата, когда они, завернутые в белые шелковые джалабы и пестрые куфии с развевающимися за спиной крыльями, возникали,  как грозные призраки, на горизонте раскаленной пустыни перед  потрепанными  и измученными жарой и болезнями, отягощенными броней крестоносцами. Конечно, бедняги терпели поражение за поражением!..
     Стоя ко мне спиной, он  о чем-то разговаривал со своей соплеменницей, молодой темноволосой девушкой, работающей на кухне, - а я, отпивая кофе маленькими глотками и доедая намазанный нутелой брусочек багета, всегда нарезанного одинаковыми кусочками, лежащими в корзинке с постеленной на дно льняной салфеткой, на столе у стены, - всей кожей ощущала, что он спустился в буфет из-за меня, и мое сердце трепетало, как пойманная бабочка или сраженный стрелой крестоносец.
     Потому что он вышел из-за стойки проводить нас со Стасом, раскрывая перед нами двери и говоря «Au revoir»? Но он всегда так делает, это входит в его обязанности, без  тени  угодливости, с холодноватой любезностью.
     Я поняла, - именно его предупредительно-вежливая манера общения, холодный лёд чуть ли не надменности в его серых глазах с поволокой (разве бывают турки с серыми глазами?) мешали мне его заметить и оценить иначе, чем скучного служащего на рисепшене.

     И вот я сижу  на  гар-дю-Миди и пытаюсь придумать ему имя, такое же  изысканно-тягучее, как эта внезапная ноющая стрела в сердце — Рашид, Хамид, Джалаладдин, Гийом, - нет, ему больше подошло бы Гильем, но разве есть такое имя - Гильем?
     Или лучше – Тибер, авантюрист, которого играл Семи Фрай в «Квартире для девочек»? - Ведь он наверняка, если не в курсе, то догадывается, чем занимается наша  подозрительно многочисленная «семейка», и мне нравится сознавать, что он догадывается об этом, но все-таки подчеркнуто-вежлив с нами.
    
     ...Или это  началось  здесь, на  Миди, в те две первые, летние недели моей работы  на Забойченко, когда Алена  покупала билеты в кассах, где служащие двигались, как  сонные мухи, а я ждала ее, наблюдая за турецким  мальчиком лет пяти.
     Живой, как  ртуть («пропеллер  в жопе", сказала бы лондонская Лариса), с огромными черными  глазищами,  загнутыми  ресницами, взмах  которых, как крыло райской птицы, вызывал  легкий  ветерок в душе красивой молодой женщины в темном хиджабе и очках, скрывающей нежность за показной материнской строгостью.
     А мальчик, между тем, увлеченно носится за своим мячиком по всему уныло-скучному помещению вокзальных касс.
     Или это все та же тоска по черным южным  глазам, не  отражающим света?...Но ведь у Гильема глаза  серые, с  поволокой, как этот бельгийский  дождь, юркие  струйки  которого  текут  по  стеклу в направлении, противоположном  движению поезда, и я даже не замечаю, что  мы уже  доехали до Льежа, скоро будет граница с Германией...


     И я начинаю прокручивать этот сериал с самого начала, с того дождливого августовского дня, когда я прилетела в Брюссель, и «обгорелая» Алёна (как ее описал Забойченко по телефону) в шортах встречала меня в аэропорту Завентем.
     Нет, ещё раньше, жаркую июльскую субботу на варшавском автовокзале, где я специально задержалась по пути из Берлина, чтобы ждать звонка от Забойченко.
     На этот вокзал, показавшийся мне ничуть не лучше пражского "Florenc", я приехала рано утром, и, купив кофе и дюрюм у светловолосого паренька в бистро подземного перехода, - должно быть, за евро, так как пункт обмена валюты ещё не работал, - приземлилась за не особо чистый столик, постелив салфетку.
     Свёрток, врученный мне парнем, был подозрительно толстым, и, стоило мне его развернуть, масло потекло из него, как сок из вареника. К тому же дюрюм просто был невкусным, и, кое-как разделавшись с ним, я вытерлась последней обнаруженной в сумке салфеткой и двинулась навстречу приключениям.
   
     Лишь только на вокзале открылся обменный пункт, я приобрела в магазинчике небольшой черно-серый рюкзак, переложила в него необходимые вещи из чемодана, как мне велел Забойченко, и, изучив нехилое, во всю стену, расписание автобусов на Катовице, - откуда мы три года назад обычно летали в Брюссель, - сидела на скамье в зале ожидания, бросая от скуки крошки голубям, которые, воркуя, летели ко мне со всех сторон.
     Пока моя соседка по скамейке, пожилая полька, громогласно не потребовала, чтобы я перестала их кормить, потому что за это меня могут оштрафовать!
     Окей. Поскольку Забойченко не звонил, я позвонила ему сама. И подробно доложила о том, что я в Варшаве, рюкзак куплен, вещи в него переложены, расписание автобусов на Катовице тщательно изучено и я жду от него дальнейших указаний.
 
     Стас только поржал над моим рвением и сказал, чтобы я ехала домой, а там посмотрим. Вздохнув, я поднялась со скамьи, пошла в офис Euroline и купила билет до Таллинна. Но автобус отправлялся только вечером и, чтобы чем-то себя занять, я отправила смс другому Стасу, странному парню, с которым познакомилась на Инниной даче в Шпандау и толком не выяснила ни сколько ему лет, ни - какие между нами сложились отношения.
     За несколько дней, что мы были знакомы, - он снимал у Инны ту пристройку, где я жила два года назад в свой первый приезд к ней, - он сумел мне понравиться, несмотря на неопределенный социальный статус и почти полное отсутствие зубов в верхней челюсти, но я подозревала, что он младше меня, и это останавливало меня вести себя решительнее. В итоге мы лишь просидели почти всю ночь у импровизированного костра за пивом и долгими разговорами "за жизнь", и разошлись по своим, вернее, Инниным, хлипким дачным домикам. А на следующий день я уехала.
     Стас прибыл в Германию из Латвии на LKW года три назад, намекал на свое высшее образование, драматическое прошлое и неопределенное будущее, - в частности, никоим образом не хотел признаться, где и кем он работает в Берлине. Его мечтой было уехать в Австралию или, на крайняк, на Майорку и стать там Королем (независимо от того, что он вкладывал в это понятие).

    На смс он мне не ответил, и это расстроило меня гораздо больше, чем насмешка Забойченко. Подумаешь, я могу найти работу и дома, свет клином не сошёлся на контрабанде сигарет, вот только поездку на свадьбу племянницы придется тогда отменить. Ну что ж, я не виновата, это все пфеффенхаузенские кошки.
    Выйдя из автовокзала, я села на первый же городской автобус и поехала на обзорную экскурсию по Варшаве, в которой была впервые (если не считать постоянных через нее автобусных транзитов, всегда почему-то ночных, долгих и дождливых). А тут - невыносимая жара! На всякий случай я проехала не слишком далеко и запомнила номер автобуса, в который села.
    Также я запомнила название улицы, по которой пошла, выйдя из автобуса, - Иерусалимская. Это была не улица, а скорее проспект: просторный, оживленный с большими, светлыми, модерновыми зданиями магазинов и офисов. И как недавняя баварка, я решила зайти в какое-нибудь солидное заведение и попробовать польское пиво.
   
     Таковое нашлось: с перевёрнутыми стульями на столах в его глубине и скучающим в отсутствии посетителей высоким официантом в белом переднике, похожим на Гошу Куценко.
    Услышав, что я обращаюсь к нему по-русски, - как-то, сходу не сообразила, что в Польше лучше им не пользоваться, - польский кельнер скривился, как от зубной боли, окинув меня с ног до головы презрительным взглядом, - но от-ступать было некуда, кроме столика на веранде, оплетенной листьями винограда, бросающими узорчатую тень на белые скатерти и светлые доски пола, за который я независимо прошествовала и уселась, листая телефонную книгу в мобильном и ожидая свой заказ.
    Принесенное и поставленное передо мной со всем великопольским гонором на картонный кружок светлое пиво в бокале оказалось неплохим, ничуть не хуже того, каким я наслаждалась в июне, в единственном пфеффенхаузенском ресторане "Central". Допив его и миролюбиво сказав "Гоше":"Дзинкуе бардзо!", я снова вышла под палящее июльское солнце.
    Не помню, утомила ли меня жара или мне было жаль денег на карту Варшавы, но гулять по незнакомому городу мне быстро надоело, и я вернулась на автовокзал.
    Где наконец-то получила смс от Стаса из Шпандау. Он написал, что после моего отъезда они с другом пошли ночью на рыбалку и взяли с собой мои факелы, которые классно горели в темноте. "Это было незабываемо!" - восторженно сообщал он . "Что за детский сад!" - подумала я, но всё-таки, когда мой автобус уже проезжал по мосту через утекающую к горизонту и озаренную меланхолическим закатом Вислу, послала ему ответную смс-ку.

    Дома же я решила окончательно разобраться в "наших отношениях" и написала Стасу, что не хочу продолжать эту глупую переписку, без перспективы встретиться когда-либо ещё. Он же ответил, что общался со мной только из дружеских чувств и от души желает мне найти "более перспективные отношения". Ну хоть так. Я тоже пожелала ему счастья и стёрла его номер из телефонной книжки.
    После этого мне стало легче, я убрала в квартире и поехала загорать в Усть-Нарву, благо у нас тоже стояла непривычная для конца июля жара.
    А через неделю и Забойченко обо мне вспомнил, позвонил и сказал, что купил мне билеты в Краснодар на конец августа. До свадьбы племянницы оставался ещё целый месяц. И, как только российская виза была вклеена в мой паспорт, я полетела в Брюссель.
     Через Хельсинки, где ночевала в огромном холодном и почти пустом аэропорту, примостившись на скамейках под светящимся табло утреннего рейса на Майорку, что показалось мне ироническим совпадением. "С добрым утром, Королева Майорки!" - сказала я себе, поднимаясь с жёсткой скамьи и вспоминая своего незадачливого берлинского мечтателя.

    И вот я в Брюсселе, по прошествии трёх лет. Небольшая путаница с местом встречи:"Ну как же Вы не можете найти выход (он же вход) аэропорта! Там, где эскалатор!" - раздражённо говорит мне "агент" Забойченко, Алена Завадская, по телефону, - "Но тут везде эскалаторы!" - возражаю я.
     Встретившись с ней наконец, мы выходим на улицу, на уровень автобусных остановок. Вобще она очень вежливая и спокойная девушка, и не такая уж "обгорелая", кожа кругленького личика почти белая, широко расставленные большие карие глаза, длинные темные волосы, безупречный носик и красиво очерченные губы, изящно-спортивная фигура, длинные загорелые ноги в обтрепанных шортах и шлепанцах. Как я понимаю по ходу пьесы, она - девушка сына Забойченко, Олега, которого я по прошлой мимолетной встрече почти не запомнила, и который сейчас сидел в ирландской тюрьме.
     Плавно-беспечным жестом Алена подхватывает мою сумку, достает сигарету и закуривает, так как ждать 272-го автобуса, идущего в город, нам ещё долго. Идёт проливной дождь, мне холодно в босоножках, и я отдаю Алёне свой зонтик, мотивируя тем, что у меня - куртка с капюшоном, а у нее - нет.
    Мы садимся в подъехавший 272-й автобус и не менее получаса едем до Брюсселя, где сходим на нужной остановке, и Алена, отдав мне зонтик и сумку, тут же ныряет в первое попавшееся кафе, - как оказалось, просто зайти в туалет. Похоже, она чувствует себя в Брюсселе, как рыба в воде, хотя общается повсюду лишь на английском, но английский ее так же безупречен, как и все в этой девушке, - ну или почти все. 
   
     Название отеля на улице Рожье, в который мы с ней заходим, "Бентли", кажется мне довольно смешным, а одноместный номер, с раскиданными вещами, чемоданами, неприбранной постелью вызывает ощущение поспешного бегства. Но раз уж я согласилась играть в их игры, приходится и принимать их правила, тем более, что поначалу это не кажется слишком трудным.
     "Сейчас мы сходим на "Норд" за чемоданами, а потом переселимся в другой номер", - объясняет мне Алена. Взяв по пустому чемодану, мы закрываем комнату и отправляемся на железнодорожный вокзал "Брюссель-норд", вниз по брусчатке улицы Рожье.
     Турецкие лавочки и ароматы кружат мне голову, напоминая, как и мощеная мостовая, давно забытую Грецию.
     На вокзале Алена, под руководством Стаса, звонящего ей по телефону, достает из камеры хранения блоки сигарет и кидает в принесенные нами чемоданы. Она делает это спокойно, без лишней суеты.
     И так же спокойно, невзирая на хрупкость, тащит тяжёлые чемоданы вверх по брусчатке улицы, сохраняя плавность, женственность, независимость походки. Кажется, ей все нипочём. Забойченко ей что-то кричит по телефону, но она даже ухом не ведёт.
    
     Новая двухместная комната в "Бентли" оказалась получше прежней, но, к сожалению, она выходила окном на проезжую часть, и дребезжание трамваев, вкупе с шумом другого транспорта не прекращалось до середины ночи. И закрыть окно было нельзя, так как в номере сразу становилось невыносимо жарко. Так мы и промучились всю ночь.
     А на следующий день уже поехали в Амстердам или, как говорила Алена - в Амстер.
   За эти два дня она много раз обращалась по-английски к вышколенному, аккуратному портье с холодными серыми глазами: то по поводу wi-fi, то с переоформлением комнаты, то ещё с чем-то. А перед самым отъездом он сам позвонил нам в номер, на телефон, стоящий на прикроватной тумбочке, и я взяла трубку, - но, так как он говорил по-французски, - застыла, держа ее у уха, испуганно-вопросительно повернувшись к Алёне. Но та лишь беспечно махнула рукой:"да-а, это какая-то формальность, не обращайте внимания!"
     Я и не обращала на него внимания, воспринимая, как предмет интерьера двухзвездочной гостиницы со смешным и претенциозным названием дорогого автомобиля. И вот, пожалуйста, только этого мне не хватало! - а, может быть, как раз этого?..

     В самом Амстердаме нам побывать не довелось, лишь в аэропорту Схипхол, показавшемся мне после тихого Борисполя и средних размеров Завентема настоящим Вавилоном, - и в гостинице Ibis, расположенной неподалеку от него, - где я обычно сидела в холле за бесплатным компом, глядя на склон зелёной горки и сонный заросший пруд внутреннего дворика, а Алена, с примкнувшей к нам бывалой Наташей, моей ровесницей плотного телосложения, с ярко-рыжей шевелюрой, то и дело выходили из номера покурить или выяснить какие-то вопросы с администратором.
    
     Пару раз мы летали с Алёной в Хитроу, и каждый раз ее обыскивали по полной программе, - она была в Англии в "черном списке". И, до самого входа в метро, проходя мимо меня, не поворачивая головы, перебрасывалась со мной двумя-тремя фразами, произнесенными сквозь зубы, - и я, со своими чемоданами, стараясь не терять ее из виду, следовала за ней на почтительном расстоянии, как в фильме про шпионов. 
     Зато, спрыгнув с подножки омнибуса на Кейпел Гарденс, Алена становилась в Лондоне ещё большей рыбой в воде, чем в Брюсселе. И более настоящей лондончанкой, чем Лариса, к которой мы ехали.
    
     Поначалу жизнь в Ларисином гламурном таун-хаусе с тонкими стенами и вечным бардаком меня раздражала, но постепенно я привыкла к ее перманентному тусовочно-деловому круговороту, украшенному новым, ещё более молодым и брутальным мужем, чем тот грузинский "мальчик-отличник" Георгий, от которого к Ларисе перешло сотрудничество с Забойченко, двумя взбалмошными болонками, Никой и Додиком, меняющимися квартирантами и серо-белой кошкой-котенком Джессикой.
     С новым мужем, Игорем, Лариса постоянно скандалила, квартиранты держались скромно, домашние питомцы вызывали всеобщее умиление, хотя их не всегда успевали покормить и выгулять. Сама же Лариса напоминала Мату Хари с известной фотографии в профиль, с диадемой в виде змейки в пышных волосах, - и, когда я увидела их внешнюю схожесть, то поняла и ее характер, склонный к авантюрам и риску, но в общении спокойный, приятный, искренний, - и она мне скорее нравилась, как любой творческий и селф-мейд человек, пусть и не совсем в моем вкусе.
    
     Перед последним полетом из Дюсселя в Лондон меня чуть не накрыли в брюссельском поезде.
     Как только мы миновали пограничный Аахен, в наш вагон вошли двое служащих в штатском и почему-то сразу обратились ко мне - интуиция? Меня спасли знание немецкого и соседка, девушка-негритянка, помогшая мне при посадке закинуть на багажную полку один из чемоданов, - другой стоял поодаль, в проходе, - то ли не понимавшая по-немецки, то ли не посчитавшая нужным вмешиваться.
     "Мы проводим дежурный рейд", - сказал один из таможенников и попросил меня открыть рюкзак. Увидев в нем билет до Лондона, он что-то почуял, и, как собака, взявшая след, с двойным усердием принялся рыться в моих вещах, буквально переворачивая все вверх дном. И только не найдя в рюкзаке больше ничего компрометирующего, немного успокоился и спросил:"У вас есть ещё вещи?" - о наивность! - "Нет", - не моргнув глазом, соврала я, а соседка, благоразумно, по незнанию немецкого или равнодушию, - в любом случае я ей за это благодарна, - промолчала.
     Почему ретивые таможенники не догадались проверить хоть один из лежащих наверху и стоящих в проходе чемоданов, я, опять же, не берусь судить, - они вобще проверяли выборочно, - но, видимо, их подвела доверчивость, потому что тот, первый, долго извинялся передо мной за причиненное беспокойство. И они отправились дальше по вагонам.
     Стас, конечно, не преминул бы назвать их "дебилоидами", я же так перепугалась, что дрожала мелкой дрожью до самого Кельна, да и в нем поминутно оглядывалась, сходя на платформу с чемоданами, - вдруг таможенники где-то поблизости.

     Потом я вернулась домой, и на следующий день полетела на свадьбу племянницы, затем автобусом из Новороссийска в Крым, оттуда - в Киев, из Киева - в Брюссель.
     И, в принципе, мне нравилась эта кочевая жизнь, тем более, что я в любую минуту могла отказаться от нее. Но, во-первых, мне хотелось заработать немного денег. Во-вторых, я была обязана помочь Забойченко, который выручил меня в трудной ситуации, и хоть немного поработать на него, но это "немного" сильно затянулось.

     4 н о я б р я, Л о н д о н.
     17-го августа я улетела одна, 20-го уже возвратилась обратно в Брюс, где была Марина, которая, как всегда, остановилась в "Ариане". Оттуда мы снова поехали в "блаженный" Кевелер, маленький немецкий городок, примечательный, - кроме того, что был нашей промежуточной остановкой на пути в Вееце, - лишь тем, что в нем кому-то когда-то явилась Дева Мария, и с тех пор он стал местом паломничества окрестных католиков ли, протестантов, - мы не вдавались в эти подробности, но успели его полюбить, несмотря на неудобства мощеных улиц, ветшающего здания гостиницы "Golden Apfel", с крутой лестницей наверх и узкими комнатами-кельями.
     В нем все дышало уютной стариной если не 16-го, то, по меньшей мере, 19-го века: скрипучие половицы аскетических комнаток, пение паломников, доносящееся из высокой, полутемной  старой церкви за окном, зал для завтрака с его допотопными столиками, буфетами, фарфоровыми чашками на белоснежных скатертях и приветливыми, опрятными, изысканно-любезными пожилыми дамами, которых язык не поворачивался назвать официантками.
     В тот раз нам дали номер на третьем этаже, в мансарде, куда мы с трудом втащили свои чемоданы. В номере перегорела лампочка, и Марина послала меня, как немецкоговорящую, сказать об этом хозяйке.
     Вскоре к нам поднялся высокий молодой блондин с ямочками на щеках, пощелкал выключателем и объявил, что лампочка перегорела. "Так я вам об этом же и говорила!" - всплеснула я руками, - и парень отправился вниз за новой лампочкой.
Затем, встав на кровать, мы общими усилиями, - я держала плафон, а он вкручивал лампочку, - исправили неполадку, под веселым взглядом Марины, из последних сил сдерживающей смех.
     В Лондон мы летели с ней вдвоём. Алёна привезла в аэропорт мой "отпускной" чемодан и забрала два других, привезенных нами. Помню, я тогда долго просидела в Стенстеде, дожидаясь самолёта на Таллинн.

     После инцидента с Артуром и возвращения домой я долго отдыхала, приходя в себя и незаметно, как всегда в Нарве, погружаясь в пучину тоски и депрессии, помноженной на безработицу и осенний холод. Не знаю, какой из этих факторов больше повлиял на моё решение продолжать летать с Забойченко, - но, спустя две недели, я снова им позвонила, и они сразу купили мне билеты, дав телефон будущего напарника, с которым я вскоре и встретилась: двухметрового роста, в кофте с капюшоном, напяленном на ясные серые глаза, доверчиво улыбающийся парень лет 23-х, по имени Дима.
 
     Несмотря на некоторый инфантилизм, Дима был и умнее, и интереснее злополучного Артура, но это обнаружилось позже, - а в тот синий понедельник, в выехавшем в пол-пятого утра из Нарвы  автобусе, а потом в летящем из Таллинна в Дюссель самолёте, - мне хотелось только спать. Да и в самом Вееце я с трудом продрала глаза, сразу купив кофе из автомата.
     Мы вышли из аэропорта на улицу и обнаружили, что зря так тепло оделись, - в Европе был самый разгар бабьего лета. Я отправила Марине sms, и она написала, чтобы мы ехали в Кевелер.
     При посадке на автобус, курсирующий между Вееце и Кевелером, Дима решил проявить инициативу и деловито обратился к шоферу автобуса со словами:"Kaks pileti, palun!"* - тот воззрился на него с полнейшим недоумением, а я от приступа смеха чуть не села на асфальт:"Дима, это Германия, здесь никто не говорит по-эстонски!" - "Мли-ин, точно! - хлопнул он себя по лбу и мгновенно исправился, - two ticket, please!.. "
     Я только сейчас заметила, что Диме не хватает передних зубов, и это немного портило его миловидное лицо, но напомнило мне летнего соседа по даче в Шпандау, - где-то он теперь? Все так же пьет пиво при свете факелов? Или уже хлещет ром на Майорке в окружении испанских красавиц?..

     В Кевелере нас встретили Марина с Алёной. Денек был солнечный и погожий, и мы долго гуляли по мощеному тротуару старинного городка, пообедав в уличном ресторанчике bratwurste с картошкой-фри (Алена, сидевшая на диете, отказалась).
     Придержав меня за локоть и подождав, пока Дима пройдёт вперёд, Марина спросила:"Ну как он тебе, нормальный?" - "Вроде, нормальный", - пожала я плечами.

     Самолёт на Лондон улетал поздно. В этот раз у нас было только по чемодану, но мой - довольно тяжёлый. С Димой это не было проблемой,- раньше моей просьбы он с легкостью подхватывал его и тащил оба чемодана, в автобус и из автобуса, по лестницам переходов метро и улице.
     Все же, когда мы добрались до Бакинга, он с непривычки сильно устал. Зная, что у Ларисы есть нечего, я отправила его в первый же освещенный кебаб, чтобы он "попрактиковал свой английский" и купил себе что-нибудь, благо денег ему Марина дала.

     Лариса поселила его, как и Артура, в гостиной на первом этаже, затемненной тяжелыми атласными занавесками, с наглухо запертыми окнами. И, боясь, чтобы он там не одичал, как Артур, я с утра потащила его на экскурсию в центр Лондона.
     Мне и самой было интересно впервые попробовать себя в качестве гида по Лондону. Но экскурсия оказалась взаимной.
     Если я показывала и называла Диме знаменитые здания, дворцы, набережные, мосты и парки, то он мне сходу называл модели пролетающих над Темзой вертолётов, стоящих на приколе крейсеров Второй мировой войны, как и марку с годом выпуска любой проезжающей по лондонским улицам машины.
     Сойдя на станции "Тауэр-хилл", мы перешли по Тауэрскому мосту на южный берег, по набережной которого гуляли около часа, и на фоне всего более-менее достопримечательного Дима просил меня себя сфотографировать на планшет.
    
     Если утром было пасмурно, то теперь распогодилось, выглянуло солнце. Пообедав в "Макдональдсе" у "Ока Лондона", мы перешли по Вестминстерскому мосту на северную сторону Темзы и немного погуляли вокруг Букингемского дворца, - на фоне которого пять японских девушек, в свою очередь, попросили Диму их сфотографировать.
За высокими ажурными воротами служащие расставляли вокруг возведенной эстрады пластиковые стулья, там намечался какой-то концерт.
     По усеянной опавшими листьями аллее Сент-Джеймского парка мы прошли к Королевским конюшням, так как мне хотелось показать ему арку, под которой стоит на посту гвардеец в красном мундире и черной папахе, - но я почему-то не нашла ни этой арки, ни гвардейца. И видя, что Дима устал, махнула рукой и повела его к метро.

     Однако Дима и без конного гвардейца был в таком восторге от Лондона, что все несколько дней своего первого пребывания в нем никак не мог успокоиться, и я его понимала. Он немедленно решил, что, хоть чучелком, хоть тушкой, но должен здесь остаться, и, вместо того, чтобы, как бедовый Артур, просто соскочить (для этого он был слишком порядочен), мучил: меня - восторженными мечтами, а Ларису - расспросами о цене сдаваемых комнат, возможности трудоустройства и т.д., - пока образцово-терпеливая лондончанка, наконец, не взорвалась:"Хочу то, хочу это...я, может быть, тоже хочу быть учительницей английского языка, а не содержать магазин, но кого это волнует?!"..."Хотеть мало - надо что-то сделать! Вон Алена - собрала нужные документы и сходила на собеседование для оформления "иншурес"! Без "иншурес" тебя никто здесь не возьмёт на работу!"
     Тогда Дима переключился на Алёну и стал доставать расспросами ее, - как всегда, доброжелательно-равнодушную и безмятежно-снисходительно-спокойную, - и мы с Ларисой облегчённо вздохнули.

     Потом, немного лучше его узнав, я поняла, что с его разбросом планов и (или) желаний, но слишком мягким, податливым характером, он никогда не сможет упорно и последовательно двигаться к одной цели, будь то - остаться в Лондоне, поступить в летную школу, окончить водительские курсы на категорию С. В Нарве он ходил в КЮМ, занимался стрельбой и греблей, учился в профтехе на повара (но диплома так и не получил!) С другой стороны - это ведь Нарва, где нет развития от слова совсем. Но главной его ошибкой было то, что он не хранил свои планы при себе, а сразу сообщал всему миру. 
     Забегая вперед, Алена тоже не смогла зацепиться в Лондоне, несмотря на все свое упорство и перфектный english.

     На четвёртый день мой энтузиазм введения Димы в наши дела и лондонскую жизнь начал иссякать, как и наши командировочные. Чтобы не киснуть дома, мы пошли гулять в Бакинг-парк, обнаруженный мною недавно, но уже исхоженный в предыдущие приезды вдоль и поперек.
     За его асфальтированными дорожкам, по которым носились белки, игровой и теннисной площадками, вытянулся тихий, запущенный пруд со стаями лебедей, уток и пеликанов. Гуляя там, я впервые заметила, что шлепающие широкими и перепончатыми красными ластами по берегу лебеди так же малограциозны, неловки и грузны, как какие-нибудь утки. Каждый раз я обещала себе купить булки, чтобы покормить птиц, и каждый раз забывала об этом. (Может, и к лучшему, ведь большее количество булки размокает и раздувается у них в пищеводе, неся смертельную угрозу). Я с облегчением вздохнула, когда мы поехали обратно в Брюссель.

     Нас встретила Марина. Она, как всегда, поселилась в "Ариане", в двухэтажном номере, с двумя кроватями внизу и деревянной лестницей, ведущей наверх, где, возле перил, была расположена третья: кажется, мы с Димкой спали внизу, а Марина - наверху. Наутро вдвоем с ним поехали в Кёльн.   

     Увидев величественную скалистую громаду Кельнского собора, Дима тут же попросил меня сфоткать его на его фоне. Потом я отвела его в "Донёр", а себе купила кофе со слоеным пирожком.
     У школьников как раз начались осенние каникулы, и они целыми классами куда-то ехали. Их и раньше хватало в поездах, но теперь было просто не протолкнуться.
     Особенно если едешь с тремя чемоданами. Теснясь с Димой в узком проходе, мы одновременно следили, чтобы наши чемоданы от движения поезда не выскользнули из рук и никого не задавили.
     После Крефельда я обратила внимание на этих, - как мне сперва показалось, - двух девочек-подростков. Одна, с короткой стрижкой, темными волосами и лукавыми глазами в чёрной оправе очков, толкала, возбужденно смеясь и что-то выкрикивая, толстого мальчишку. А другая...да нет же, это не девчонки, а мальчишки, - дошло до меня наконец, - потому и ведут себя так развязно: экспансивный брюнет в шутку мутузит толстяка, а сидящий напротив них темно-русый мальчик, тоже в очках, но с тонкой оправой, тонкими чертами и девичьим румянцем светлого лица, лишь смотрит на них со смущенно-снисходительной улыбкой.
     Пелена задумчивости в его серых глазах, и эта таинственная улыбка полуосуждения-полуодобрения,  - делали лицо мальчика, и ямочку между ключицами под отложным воротником клетчатой рубашки, и весь облик, - таким одухотворенно-нежным, щемяще-беззащитным, - что я не могла отвести от него завороженного взгляда.
     Но вот показалась наша станция, мы подхватили чемоданы и, пропихивая ими себе дорогу, ринулись на выход.

     В этот прилёт в Стенстед мы с Димой шли по отдельности, и я потеряла его из виду. Мне казалось, что он ещё идёт сзади, но, выходя из зеленого коридора, я, на всякий случай, окинула взглядом толпу встречающих за заграждением, и, не увидев его там, спустилась в подземный переход, чтобы ждать, не привлекая ничьего внимания. Но Дима не появлялся.
     Через пять минут мне позвонил Стас и сказал, что у него отключён телефон. Я похолодела, вспомнив Артура:"Неужели опять? Неужели этот немецкий мальчик в поезде с улыбкой всезнающего ангела был з н а к о м?" - "Два варианта: либо его взяли, либо он нас кинул, - сказал Стас, - в любом случае не жди его, езжай в Лондон!"
     Купив в кассах билет до Стрэтфорда, я встала в очередь к 15-й стоянке, но, попросив одного джентльмена посмотреть за моими чемоданами, на свой страх и риск вернулась в аэропорт, - вдруг я замечу внутри что-то, что даст мне подсказку. Но первыми, кого я увидела, были двое разгуливающих в темно-синих рубашках, с кобурой на
боку, полицейских, - испугавшись, я побежала обратно.
     И всю дорогу до Стрэтфорда названивала Диминой маме (чей телефон он мне дал на всякий случай), выпытывая, способен ли Дима в принципе нас кинуть? Ведь у него в Лондоне,  как он сказал, живёт двоюродный брат? - "Да какой там брат! - отвечала испуганная женщина - он с ним и не общался никогда! Да не может Дима так поступить!"
     Я была аналогичного мнения, но переубеждать в этом Стаса мне надоело, выслушивая, что я "тупая, наивная дура", и я перестала отвечать на его звонки.
 
     Добравшись до Кейпел-Гарденс, я отдала Ларисе чемоданы и пошла к себе наверх спать. По инерции ещё раз набрала Димкин номер. "Да, это я, - ответил он, - вы где?" - "А ты где?" - "В аэропорту.." - "Млин, Дима, мы тут с ума сходим, на ушах стоим, а ты сидишь в аэропорту!" - "У меня мобильник разрядился. Я вас ждал в зале ожидания, слева, у "Бургеркинга". Потом мне тут один парень подсказал, что делать, и я смог
зарядить и телефон, и планшетник..." - "Горе ты луковое, - облегченно вздохнула я, - что ещё сказать! Позвони своей маме, она же волнуется!"
     В свою очередь, я позвонила Стасу, он - Алёне, которая уже постоянно здесь жила, - и та, в одиннадцать вечера, поехал встречать Диму в Стрэтфорд. Я, наконец, могла спокойно заснуть.

     Наутро мы немного погуляли по Бакингу, зайдя в Praymark, чтобы купить Диме новую куртку, - так как Стас сказал, что, будучи высокого роста, в своей бело-рыжей клетчатой куртке он, дескать, примелькался!
     Через день мы уже возвратились в Брюс. И что? - нас опять встретила Марина.

     Точнее, мы её встретили, прилетевшую из Киева, на Брюссель-сентраль. Мы долго блуждали по оживленному ночному Брюсселю, с протянутыми над улицами гирляндами флажков и шумно гуляющими студентами и футбольными фанами в жето-красных футболках и аналогичных шарфиках (уж не знаю, кого там Бельгия обошла в полуфинале), - в поисках отеля "Виндзорский дом", который нам забронировал Стас. Сначала мы нашли четырехзвездочный "Виндзорский дом", куда нас не пустили. Зато Дима сфотографировал стоящую около него редкую модель "лексуса".
     Наш же, двухзвездочный "Виндзорский дом", вскоре обнаружился на площади Руп, - там, где улица Миди переходит в авеню Сталинград (да, и в Брюсселе есть такая!), - по манерной обветшалости похожий на кевелеровское "Золотое яблоко", только что дама на рисепшене была моложе своей немецкой коллеги.
     Лишь только мы расположились в номере, окном выходящем на симпатичную старомодную Place Rouppe, как Марина заявила, что ей надо съездить в "Бентли", перебронировать в нем номера назавтра.
     Нам с Димкой оставалось лишь глазеть из окон на орущих до полночи студентов и болельщиков, да обдумывать неясные перспективы собственной жизни.

     Утром мы позавтракали в уютной гостиничной столовой и разъехались в разные стороны: Марина - на Норд, мы с Димой - в Ibis-budget, рядом с аэропортом Завентем.
     Из-за нервов, тяжелого детства (когда ему было десять лет, его отец повесился), или какой-то связанной с желудком болезни, но Дима иногда во сне сильно скрипел зубами. Вот так и в эту ночь я не могла уснуть, и то и дело будила его, - бесполезно, он снова засыпал и снова раздавался этот пугающий скрежет.
     В довершение, когда мы утром, я - совсем невыспавшаяся, садились в гостиничный автобус-шаттл, вместе с вежливыми японцами, оторвалась державшаяся лишь с одной стороны ручка одного из чемоданов (Марина советовала нам её открутить перед посадкой), и я так и не смогла найти упавший на пол автобуса болтик от неё, а ручку положила себе в рюкзак. И у Димкиного рюкзака порвалась лямка, он кое-как её закрутил. С аэропорта до Норда мы поехали на поезде, и я все пыталась понять, зачем Стас вообще поселил нас в этом Ibise, - запутывал следы?

     На Норде, вздыхая о Гильеме, который был ведь совсем рядом, я лечила горе кофе с булочкой, а Дима с аппетитом уплетал подгорелую пиццу.
     В этот раз мы долго проваландались на пересадках: сначала поздно выехали из Кельна, потом я перепутала Крефельд с голландским Розендалем и искала там платформу, которой в Крефельде отродясь не было. В итоге мы опоздали на поезд до Кевелера, а следующий шёл только через час.
     Махнув на все рукой, мы решили расслабиться: сначала долго гоняли паровозики по размещённой под стеклом игрушечной железной дороге, потом, взяв два каппучино, с умным видом уселись на высокие стулья вокзального кафе. У Димы были купленные в Завентеме роллы, а у меня - маринины булочки. Так мы сидели и болтали в ожидании кевелеровского поезда.
     Но следующий поезд, в который мы сели, проехал лишь одну станцию, когда строгий голос диспетчера попросил всех пассажиров выйти и освободить вагоны. Мы вышли на перрон, стояли вместе со всеми, и, одновременно с тихой паникой меня начало охватывать полное безразличие.
     "Поезд, который мы ждём, тоже пойдёт на Кевелер? - спросила меня стоящая рядом фрау, - это же другая платформа?" - "Sicherlich!"**- уверенно ответила я, радуясь, что я ещё не из самых слабонервных. ("Вы же в Германии живете или вы забыли?" - хотелось мне добавить, но я сдержалась).      

     В Вееце я сдала свой чемодан без ручки первая, через десять минут после меня Дима сдал свой чемодан и большую сумку (не помню, почему в тот раз мы сигареты загрузили в сумку, обычно были только чемоданы).
     Пока я гуляла положенные пятнадцать минут по аэропорту, он уже подошёл к досмотру, - мы делали вид, что друг друга не знаем. Пройдя досмотр, я разгуливала по duty-free, где Дима меня настиг, и мы едва успели переброситься парой фраз, как услышали сообщение на английском по радио:"Дмитрий К..вас просят подойти к секьюрити!"
     Так вот к чему это запутывание  следов и остановки поезда, - сказать, что мы испугались, - значит, ничего не сказать! Мы были в шоке и действовали на автопилоте: Дима подошёл к служащей в кабинке за стеклом, чтобы спросить у неё уточнений, я же спешно позвонила Стасу, который тут же позвонил Диме (объяснив, как себя вести), и мне (велев отдать ему все наличные деньги и больше не подходить, - интересно, в этом случае - разве они не проследили бы за нами по камерам?) Когда я отдавала ему деньги, он сказал, что служащая велела ему встать в общую очередь к паспортному контролю.

     Как я могла видеть, Дима спокойно прошёл паспортный контроль и встал в очередь к гейту, огибавшей угол стены, где как раз находился кабинет секьюрити. Проходя в той же очереди мимо кабинета, я через приоткрытую дверь отчётливо услышала фразу на немецком о "двух багажах с сигаретами", но не заметила, сам ли Дима туда вошёл или его отвели.
     Выйдя в одиночестве на летное поле и подходя к нашему Easy-jet, я увидела, как служащие в жёлтых жилетках выгружают чёрный с серебристой полосой Димкин чемодан из багажного отделения на тележку (следовательно, сумку они просветили и выгрузили раньше).

     Я прилетела в Лондон совершенно разбитая, думая, что это я насылаю несчастье, - сначала на Артура, теперь на Диму, и что его теперь посадят, - ведь в Германии за это сажают! Но, пока я добиралась до Кейпел-Гарденс, Алена была уже в курсе случившегося и поспешила меня успокоить:"Ой, да ниче ему не будет! - махнула она рукой, - составят протокол об изъятии и отпустят!" - "Но он не сможет больше летать в Лондон!" - "Да успокойтесь вы! Полетит из Голландии!"
     Действительно, уже назавтра Дима прилетел к нам из Голландии с новым чемоданом. Он отделался лёгким испугом. Я все-таки не считала, что все это так просто сойдёт с рук. А выписанный штраф в 8000 евро? - спрашивать же Забойченко о таких вещах было бесполезно. Как говорится, знали, куда лезем и на что идём.

     В этот раз мы долго сидели в Лондоне. То гуляли с Димкой по магазинам, ища аккумулятор для его мобильника. То он грузил Ларису бесконечными разговорами на тему "как остаться в Лондоне насовсем".
     То Лариса приобщала Алёну и Агни, жену украинца Виктора, которые с двумя детьми-двойняшками, снимали у неё комнату, - к светской жизни - тащила на выходных в ночной клуб, и Агни просила меня вечером посидеть с четырехлетними Мартином и Эмилией. Она, впрочем, вернулась оттуда довольно скоро, а Лариса с Алёной - только под утро.
     Алёна вобще была ночной кошкой, что являлось плюсом для нашего совместного пребывания с ней в верхней "белой комнате": когда она утром приходила домой, я уже вставала и отправлялась на прогулку, и наоборот: возвращаясь ближе к вечеру, я Алену в комнате уже не заставала, - она предпочитала обретаться внизу, в Ларискиной тусовке, - тогда как я могла спокойно почитать купленные в charity книжки или посмотреть по видеоплейеру донельзя заезженные диски со старыми фильмами, среди которых я умудрялась найти что-то интересное.
     Как выкручивался Димка в ларискиной гостиной с темными шторами, я не знаю, но он не жаловался. Ему все нравилось в лондонской жизни.

     Меня же это вынужденное безделье утомляло, и, от нечего делать, я обходила пешком все прилегающие к Бакингу районы: Eastham, Manorpark, Ilford.
     Однажды, выйдя по Abby-road на шоссе, тянущееся вдоль леса, я очутилась перед высоким белым зданием, похожим на резиденцию какого-нибудь посла. Здание было огорожено каменным забором с коваными воротами и охранником возле них.
     Подойдя ближе, я, к своему ужасу, прочла на фронтоне надпись "Крематорий" и быстренько припустила назад, невольно косясь на вереницу блестящих чёрных лимузинов, подъезжающих к воротам по боковой дорожке.

     Наконец мы с Димой поехали в Брюс, вечерне-ночным автобусом. В очереди на chek-in на Виктории перед нами стоял высокий парень с индийской внешностью, длинными, густыми, тёмными с рыжинкой волосами, заплетенными в толстые дредды. Дима просветил меня, что это - растаман.
     Мы ехали через Дувр: не было привычных подъездных путей и бетонных сооружений с металлическим и эстакадами, предшествующих тоннелю. Мы остановились у высоких доков, едва различимых в темноте, - и уже по ветру, дующему с моря,
можно было понять, что нас грузят на паром через Ла-Манш.
     Впрочем, парома пришлось ждать больше часа. У Димки кончились сигареты, и он пошёл искать, у кого бы стрельнуть, и, когда нашёл, был очень доволен.
     Наконец наш автобус загрузили на паром, показавшийся мне просто огромным. Из-за непогоды или из-за большой площади поверхности, его сильно качало: идущих пассажиров шатало, все спешили занять сидящие места, а кто уже занял, крепко спал.
     Другие сидели за столиками кафе, спеша выпить кофе, чтобы оно не расплескалось. Мы с Димой поменяли евро на фунты и тоже подкрепились. И, не найдя свободных мест, поднялись на палубу. Вдыхая свежий ночной ветер, глядя на огни проплывающих мимо судов и уже видной полосы французского берега я воображала нас то д'Артаньянами, везущими подвески королеве, то - героями Стивенсона, Корбьера и Рембо, - тогда как мы были простыми слугами контрабандиста средней руки.
     Димка опять стрельнул у кого-то сигарет, становилось холодно, и мы вернулись вовнутрь. Незадолго до прибытия, нам удалось найти свободные места и немного поспать.

     Озябших и невыспавшихся, Стас встретил нас в Брюсе на Норде бодрый, полный кипучей энергии, в новой клетчатой красно-синей рубашке с короткими рукавами. И сразу повел к камерам хранения.
     У одной из наших камер не срабатывала автоматика, - Стас вызвал французского служащего и долго объяснял ему на ломаном английском и на пальцах, что случилось, но тот не понимал. Пока рядом не возник какой-то стремный русскоговорящий турок и не перевел служащему слова Стаса.
     "Уххх, мне просто повезло с этим турком! - радовался шеф, затащив нас с Димой и всеми чемоданами в автобус и потирая руки, - а то бы ещё целый день стоял и доказывал этому дебилоиду, что я не верблюд!" - и, глядя на наши довольные, растянувшиеся в улыбке лица, добавил, - вы особо не раскатывайте губу, я везу вас в автобусе не из-за вас, а из-за чемоданов, которые нужно беречь и лишний раз не возюкать по брусчатке!" - Мы, конечно, ехали в "Бентли".
 
     Гильем-Тибер сидел за конторкой в темно-синей рубашке, которая ему очень шла. Бросив на него быстрый взгляд, я с какой-то странной нежностью заметила, что он не так уж и молод, как раньше казалось и, кроме нескольких седых волос, в его шевелюре намечается лысина.
     Едва мы затащили в комнату нашу поклажу, как я спустилась вниз, боясь пропустить завтрак, - было уже пол-десятого. Потом приняла душ и вырубилась. А Стас с Димой куда-то почесали, не иначе - к камерам хранения на Брюссель-сентраль.
     В полудреме я размышляла о том, что, даже если мне представится случай с ним заговорить, - то получится ли это у меня так свободно и непринужденно, как бы мне хотелось? - ведь мой английский оставляет желать, он примерно такого же уровня, как у Стаса, а по-французски je ne parle pas от слова совсем.
     Случая не представилось. Когда Стас и Дима вернулись, выяснилось, что мы с Димой сегодня же уезжаем в Голландию. 

     Что думал Тибер-Гильем, глядя на нашу странную троицу, таскающую то в гостиницу, но из гостиницы кучу чемоданов, мне неизвестно. И, должно быть, моё плохое зрение подводило меня, когда казалось, что он тоже смотрит на меня с волнением. На этот раз, из духа противоречия, я сказала ему на прощание "Auf Wiedersehen!"

     У нас же все прошло на удивление гладко. Димка, правда, начал меня учить, где в Э. остановка автобусов в аэропорт, но я послала его подальше. Он и так уже меня достал своим умничаньем, детским пристрастием к молоку и конфетам, не говоря о постоянных перекурах. Но, помятуя о его трудном детстве, я старалась быть снисходительной, проявляя максимум чуткости и терпения.
     Прилетев в Лондон, на остановке автобусов мы разминулись: Дима ехал в Стрэтфорд, а я - на Викторию, чтобы отдать там свои чемоданы рыжей Наташе, которая повезёт их в Ирландию.

     Автобус на Викторию шёл через весь Лондон-сити, по-пятничному расслабленно-веселый, залитый голубыми неоновыми огнями.
     Мне же было не до веселья, так как Стас постоянно названивал, с матюками требуя, чтобы я ехала на Викторию как можно быстрее, а то как Наташа опоздает на отплывающий паром. Как будто в моей воле было - заставить водителя автобуса изменить маршрут и гнать что есть мочи!
     Но я все-таки успела: Наташа, в чёрном пальто и высоких сапогах похожая на солдата из армии Кромвеля, - ждала меня у входа на coachstation с грозным выражением лица, но забрала только один чемодан (что меня огорчило, я бы хотела сразу отделаться от обоих).
     После этого обо мне сразу все забыли. Хотя было уже пятнадцать минут первого, но никого не волновало, успею ли я до часу ночи добраться до Бакинга.

     Вскочив в последний поезд, идущий по district-line до Upminstera, я не была уверена, что нас не высадят в час ночи на середине пути на какой-нибудь Бромли-бай-боу.
     В вагоне поезда тоже было по-пятничному оживленно, многолюдно и весело, но в самом его конце - на удивление пусто. И, пройдя туда, я увидела, почему: по синей в цветную крапинку обивке низкой скамьи растеклась чья-то блевотина, распространяя на полвагона свой неприятный запах.
     Я села чуть поодаль на свободное место и поневоле наблюдала за реакцией на эту неприятность всех входящих пассажиров.
     Негритянская молодёжь, увидев блевотину, радостно ржала, но держалась подальше. Женщины демонстративно зажимали пальцами носы. Турок напротив меня спокойно доедал свой ужин из пластиковой коробки.

     И вдруг вошёл этот парень, примерно 35-40 лет, в темно-зеленой футболке, - в лондонском метро всегда жарко, и сейчас я парилась в своем свитере и куртке.
     Взглянув на растекшееся пятно блевотины, парень лишь громко и презрительно хмыкнул, сел на соседнее место, раскрыл книжку и углубился в чтение.
     Я смотрела на него во все глаза, забыв даже своего Гильема: обычное лицо несколько нервного типа, с мелкими чертами и тонкими губами, каштановые, чуть вьющиеся и коротко стриженные волосы. Откуда у него это поразительное высокомерие, равнодушие, демонстративное нежелание хотя бы на йоту поколебать свой внутренний покой, независимый от окружающих обстоятельств? Это чисто английская черта характера или что-то присущее только этому конкретному парню? - ломала я себе голову, - пока не обнаружила, что скоро мой Бакинг, и мне пора выходить.
     Парень же в зелёной футболке поехал дальше, до конечного Апминстера было ещё восемь остановок...

     Добравшись до Ларисы, я сразу завалилась спать и даже не помню, были ли у неё какие-то посиделки по случаю пятницы и где была Алена.
Помню только, что ночью сильно штормило, и ураган свалил много деревьев, которые мы обнаружили утром с Димой, когда вышли погулять в Бакингский парк.
     На следующее утро он должен был ехать домой в Эстонию, отмечаться на бирже, - и я боялась, что из-за субботней Ларискиной тусовки, он не сможет рано встать. Но, когда спустилась утром его разбудить, его уже не было.

     Заботиться мне было больше не о ком, и я от скуки не знала, куда себя деть в эти четыре дня: ходила по магазинам, тратя последние фунты, гуляла в парке, вокруг железной ограды которого и вдоль пешеходной дорожки тянулся оборонительный вал из вороха рыжих опавших листьев.
     Пока в среду вечером не нагрянула рыжая Наташа и не сообщила, что мы завтра вместе едем в Брюлик (как она его называла). Мы спали втроем поперек кровати. Наташа почти не ела. Этой постоянной проблемы в Ларискином доме - успеть на кухне что-то перехватить - для нее просто не существовало.


      Б р ю с с е л ь,  п о л

ц а р с т в а   з а    ч а ш к у
   
      к о ф е!


     Рыжую Наташу вобще бытие за границей затрагивало лишь поскольку, поскольку это имело отношение к "нашей работе", а Стас для неё был не просто начальником, но, скорее, боевым командиром, приказы которого не только беспрекословно исполнялись, но и предугадывались.
Поэтому, когда мы в шесть вечера приехали на брюссельский Сентраль, я никак не могла подбить её выпить там чашечку кофе.
     А ведь мы с утра почти ничего не ели, кроме того же глотка кофе с кусочком маффина.
     Погода была ощутимо холоднее, чем в Лондоне, и тоже дул северный ветер. То, что с сегодня на завтра - Хеллоуин, ощущалось мало, только две соответствующе одетые девушки попались нам по дороге: с яркими блестками грима, одна - в нелепом развевающемся балахоне, другая - с красными рожками и красными крылышками за спиной.

     Мы поспешили в "Бентли", где уже пребывал Стас, заказав для нас отдельный номер на имя Наташи. Мой красавчик сидел за конторкой в белой рубашке, он поприветствовал нас "Хэлоу!", на что я ответила "Бонжур!", Наташа же молча протянула свой паспорт. Гильем отдал ей карточку и ключ, а мне оставалось лишь робко на него взглянуть.
     Едва расположившись в номере, мы сразу поднялись на этаж выше, к шефу, где Наташа набросилась на разложенную на столе еду, как будто была с голодного острова, - и даже без "как будто", если учесть, что Англия - остров и что она там почти ничего не ела. 
     Стас нервничал, так как телефон Марины был отключён, и это означало, что её взяли в Брюссельском аэропорту.
     Меня тоже пригласили к столу, поесть всухомятку. "Нет, спасибо, я хочу попить кофе, мечтаю об этом целый день!" - "Ну это, может быть, позже, когда мы пойдём встречать Марину..." - раздумчиво протянул Стас. - "Нет уж, война - войной, а обед - по расписанию! - решительно возразила я и добавила, - я быстренько!"

     Невидимкой проскользнув мимо конторки Гильема-Тибера, я вышла на улицу, втайне мечтая, что он тут же последует за мной. - Какая глупость, - даже, если бы он и хотел, разве мог покинуть свой пост администратора?
     Я долго кружила по близлежащим к Рожье улицам, и по ней самой, но заведения с надписью "cafe" все были одного типа, турецкого: в полумраке и сигаретном (и кальянном?) дыму светились разноцветно переливающиеся барные стойки и игровые автоматы, немногочисленные мужчины за столиками потягивали вино и виски (хотя Коран это запрещает), и никакого кофе, завезенного в Европу именно турками. В некоторых лавках в больших жёлтых тыквах с прорезями глаз и смеющегося рта горели свечи.
     "Фруктовые лавки с горкой орехов и штабелями из напудренных кубиков рахатлукума. Подозрительные тёмные кофейни, где курят кальяны с дурманящими добавками и за небольшую плату в отдельных кабинетах можно получить массу разнообразных удовольствий", - как я прочла недавно у Полины Дашковой в "Призе", одолженной из Марининой походной библиотеки.

     Но мне нужен был лишь стаканчик кофе, с булочкой или пирожком. Обойдя белоснежную шатровую церковь Св.Марии, я вновь
оказалась на улице Рожье, и, увидев на углу вывеску "Snack", а за ее стеклом - кофейный аппарат, устремилась в эту закусочную, с двумя молодыми меланхоличными турками за стойкой, потребовав твердым голосом:"мне, пожалуйста, кофе и гамбургер, вот этот!" - и показала на цветную картинку с самым дешёвым гамбургером.
     Кофе мне принесли быстро, но маленькую чашку, и, пока я ждала гамбургер, мой голод достиг предела. Наконец, самодовольный турецкий парень поставил передо мной в пластиковой коробке котлету, порезанную на кусочки. "А где хлеб?" - удивилась я. - "Это гамбургер за 2 евро", - ответил виноватым тоном другой, из-за стойки, первый - то ли не знал английского, то ли считал, что отвечать - ниже его достоинства.
     Наглый и виноватый турок идеально дополняли друг друга. "Гамбургер - это хлеб и мясо!" - объяснила я повышенным тоном этим понаехавшим гражданам Бельгии, - "Вы сами заказали гамбургер за 2 евро!" - гнул свое виноватый."Окей, дайте мне вот этот кусочек хлеба", - показала я на поднос с нарезанным хлебом, чувствуя себя обманутым Буратиной в таверне "3-х пескарей", - "1 евро", - сказал виноватый.
     Кофе был хорош, и на том спасибо. Наглый турок уже болтал с молодой соотечественницей в лиловом  шелковом платье и синем платке. А за высоким столиком передо мной примостились коренные бельгийцы: папа (или дедушка?) с белокурой девочкой в ожидании заказа читали книжку и надували воздушные шарики.
 
     Вернувшись после своего кофейного приключения в "Бентли", я узнала, что Марину, действительно, взяли, кто-то слил информацию о ней в Брюссельский аэропорт. Потом мы с Наташей спустились в свой номер, но минут через двадцать Стас сделал ей дозвон. Наташа перезвонила, и получила от него нагоняй, - оказывается, дозвон не требовал перезвона, а означал:"Марина приехала, приходите к нам!" - так что Наташе предстояло ещё учиться и учиться угадывать мысли и опережать желания шефа, - подумала я не без злорадства, поднимаясь с ней по винтовой лестнице на третий этаж.
     Когда мы пришли к ним, Стас ещё раз отчитал Наташу, а потом взялся за меня: во-первых, ему не нравилось, что я, "как бомж, хожу по Брюсселю с полиэтиленовым пакетом", во-вторых:"какого х...ты мне позвонила в прошлую субботу, спрашивая, почему Дима едет домой на автобусе, а не летит на самолёте? Тебя это вобще касается?.." - "Ну, он просто хотел узнать..." - "И пусть бы звонил сам! Не лезь не в свое дело, ты поняла?" - "Угу", - покорно кивала я головой, переминая в руках свой пакет то ли из нарвской "Призмы", то ли из лондонской "Асды". 
     Не возражать шефу, что бы он не говорил, я поставила себе за принцип ещё тогда, когда совершила, загорая на Инниной даче в Шпандау, свой роковой звонок Забойченко.
     После того, как все получили на орехи, и был разобран по косточкам и стерт в порошок некий Коля, который, по мнению шефа, слил информацию о Марине в Завентем, Стас начал обдумывать новые планы, намереваясь для проверки полететь с Наташей с пустыми либо набитыми хламом чемоданами.
     Горя чувством мести, он даже думал наполнить чемоданы игрушечными какашками и спрашивал у Марины, на каком рынке в Киеве они видели эти специфические изделия. В итоге решил пока больше не летать в Брюссель.

     Когда срочное совещание было закончено, все вдруг вспомнили, что
у нас нет воды и сока, и послали меня за ними в ночной "бабайский" магазин (как они их называли). Я полетела легче ветра. Мой турок сидел за конторкой в серо-белом пуловере, но я снова едва взглянула на него.
     По моем возвращении его уже там не было, зато из кухни доносились оживленный разговор и смех, заставившие сжаться моё сердце.

     Утром Стас с Наташей отбыли очень рано, в 5 утра. Мы с Мариной уезжали позже, в 11. После её звонка я ещё немного поспала, пытаясь понять, во сколько кончается дежурство Гильема и увижу ли я его, когда спущусь к завтраку.
     Но, спускаясь вниз к 8-ми часам, я не смогла себя заставить посмотреть в сторону холла и конторки: то ли из страха, что он уже ушел, то ли от обиды за вчерашнее (обиды за что? разве он вчера мог знать, куда я пошла, когда вернусь или обязан был постоянно торчать за стойкой?) 
     В столовой было еще пусто, - впрочем, там никогда не бывало особо людно. Налив себе кофе и намазав нутеллой брусок багета, я уставился на висящий над входным проемом небольшой телеэкран, где почему-то был включён английский канал BBC-news, а не турецкий с арабскими субтитрами, как обычно.
     Это меня сразу напрягло. Потом мимо меня прошёл небрежно одетый, похожий на Гильема чертами лица, но более грубыми, чем у него, пожилой турок, - отец, дядя? Затем из кухни выглянула и уставилась на меня незнакомая блондинка, - новая работница? - под её взглядом я обмазалась нутеллой и пролила полчашки кофе себе на джинсы.
     И, в довершении всего, ко мне подошёл щуплый, стриженный ежиком немолодой бельгиец, - которого я тоже видела тут впервые, - и спросил по-английски:"Вы закончили?" - "Да", - смущенно ответила я, уверенная, что сейчас он отчитает меня за неряшливость и за то, что завернула в салфетку третью булочку, чтобы взять с собой. Но он только забрал мою пустую тарелку, сказав:"C'est moi!" - чем напугал меня ещё больше.
     Мне казалось, что это какой-то французско-турецкий заговор против меня, хотя умом я и понимала, что все - лишь плод моей разыгравшейся фантазии.

     Однако, когда мы с Мариной уходили в 11 часов, Гильем снова сидел на своем месте, в чёрном пуловере, который тоже ему очень шёл. Он, как всегда, с преувеличенной вежливостью попрощался с нами и вышел из-за стойки, чтобы открыть перед нами двери, - потому что Забойченко были постоянными клиентами? Или он всегда так делает, потому что это положено по инструкции? - и, хотя его улыбка была совершенно искренней, Хеллоуин для меня закончился.

     Но в Европе на этот праздник приходилось три выходных. В Антверпене поезд не пришёл по расписанию, и мы целый час ждали следующего, что случается здесь довольно редко. Да и через Антверпен мы почти никогда раньше не ездили, поезд шёл из Бельгии напрямую, делая остановки лишь в Голландии. Наверное, все это, - включая задержание Марины в Брюссельском аэропорту, - было из-за Хеллоуина.
     В Э. мы переночевали в трехзвездочном отеле "Tulip" ("тюльпан" - по-голландски), в высотное здание которого можно было попасть, не выходя из аэропорта.
     Этот навороченный, суперсовременный отель, с звуконепроницаемыми стенами только-только открылся, и Забойченко не преминули воспользоваться скидками, предлагаемыми им в связи с открытием.
     Его дизайн вполне соответствовал названию: в нежных розовато-зеленоватых тонах, с чёрной плиткой в оборудованной по последнему слову сантехники ванной, бельем из шелковистого набивного хлопка с вышивкой (было очень жаль, что после одной ночи оно пойдёт в стирку) и великолепным видом на вечерний город из окна шестого этажа. "Tulip" затмевал даже недоброй памяти  "ArtBestWest Premier", с которого начались мои злоключения этого сезона, но меня он не радовал. Ведь я чувствовала, что с "Бентли", с его обычным бельем, издающим сладковато-терпкий "восточный" аромат и бордовыми занавесками мы расстаёмся если не навсегда, то надолго...не говоря о Гильеме.

     От усталости мы сразу бухнулись в кровать: я тупо шарила по каналам телевизора, Марина смотрела в айфоне очередной российский фильм. Так прошло некоторое время.
     "Какой здесь вежливый паренёк на рисепшене!" - сказала я, чтобы что-нибудь сказать. И, действительно,  рыжий парень с торчащими вихрами а ля английский принц Гарри, был с нами так любезен, что не только показал, как пользоваться лифтом, дал password для wi-fi, но и, - пока мы курили на улице, - то есть, курила только Марина, я лишь вдыхала холодный ноябрьский воздух, - распечатал со служебного компьютера билеты на завтрашний самолет.
     "Да уж, выдрессированный, как надо!" - зевнув, отозвалась Марина. - "Всё равно мне больше нравится турок из "Бентли"! - выдала я, неожиданно для себя самой. - "Это который, молодой?" - "Ага", - "Говорят, он не совсем турок, наполовину болгарин.." - отозвалась Марина. (Интересно, откуда у неё такие сведения? - подумала я, - даже если так, он явно не знал болгарского, поскольку совсем не знал русского, - следовательно, родился в Брюсселе и был коренным брюссельцем).
     Я чуть-чуть не спросила, знает ли она, как его зовут, но вовремя прикусила язык. И так слишком разоткровенничалась.

     В Лондон мы долетели удачно, но Марина сразу же уехала в Ирландию, а мы с Алёной продолжали обитать вдвоём  в белой ларискиной комнате в стиле шебби-шик.
     В Лондоне Хеллоуин отмечался с размахом, уже в метро я каких только персонажей не встретила, вплоть до героев шекспировских пьес.
     И в вечер моего приезда все трое: Лариса, Агни и Алена, накрасившись и нарядившись кошками, отправились куда-то  веселиться. Я тоже купила себе маску "Тыквы", но придумывать наряд мне было лень. Тем более что Агни снова попросила меня посидеть с пятилетними двойняшками Эмилией и Мартином, но находилась я с ними недолго, - вскоре пришел с работы ее муж Виктор, а потом вернулась и она сама.
     Как я уже говорила, Агни не особо любила тусоваться. Самой общительной в их литовско-украинской семье была светловолосая и сероглазая любопытная Эмилия, часто выглядывающая из комнаты,  чтобы что-то спросить и имевшая смешную привычку повторять слова по два раза:"А кошка поела кошка?"
     Её брат-двойняшка Мартин, напротив, показывался редко и разговаривать с чужими стеснялся.

     Обычно я рано вставала и уходила гулять, возвращаясь только к вечеру, а Алена же, наоборот: спала до обеда, а к вечеру спускалась вниз, к Ларискиной компании, возвращаясь то поздно ночью, то вообще под утро. Я же по вечерам - либо читала, либо гоняла в сотый раз видеокассету "Три сестры", с тремя участницами "Дизель-шоу", которая меня дико смешила, - Алёну же раздражала:"Опять вы смотрите эту ерунду?" - если она почему-либо поднималась наверх. В остальном же мы друг другу не мешали.
     Дул шквальный ветер, и по ночам наш бедный домик ходил ходуном, как будто был из фанеры.

     По будням Лариса частенько ругалась со своим молодым мужем, такими матюками и на таких тонах, что мне казалось, они вот-вот убьют друг друга.
     Это был похоже на то, как Стас иногда орал на Марину, - с тем отличием, что Марина в ответ, как провинившийся ребёнок, лишь,  насупившись, молчала, - Лариса же обрушивалась на Игоря со всем (как ей, наверное, казалось) праведным гневом!

     Как-то, возвращаясь с прогулки, я увидела полицейскую машину у нашего крыльца, а в прихожей - Ларису, беседующую с представителем полиции. Сделав беспечное лицо, я поздоровалась с ними и поднялась  к нам наверх.
     Алёна стояла посреди комгаты, над двумя раскрытыми чемоданами сигарет и тихо психовала, как она одна умела - сохраняя внешнее спокойствие...Я молчала, в ожидании ее слов.
     "Давайте положим сигареты под одеяло, и сами ляжет под него, как будто ещё спим, не будут же они нас поднимать!" - наконец, решила она, и мы начали судорожно запихивать под одеяло блоки сигарет.
     Потом она спрятала пустые чемоданы в шкаф, другие прикрыла куртками и ещё какой-то одеждой, и мы обе залезли под одеяло, натянув его на себя и трясясь от страха.

     К счастью, тревога оказалась ложной. Полицейский даже не поднялся наверх: либо Ларисе удалось заговорить ему зубы, - она же была настоящая светская львица и лондончанка, - то ли полицейский вобще приходил по другому поводу.

     Я просидела в Лондоне больше недели, и, чем дольше ждала звонка от Забойченко, тем яснее осознавала, что в Брюссель меня больше не пошлют, а скорее всего - сразу домой. Ведь скоро должен был выйти из ирландской тюрьмы сын Стаса, и ему было не до работы.
     Бродя вдоль шелестящего вала рыжих листьев возле Бакинг-парка (иногда - выгуливая Нику и Додика), я бубнила себе под нос:

   Хеллоуин, и нет причин мне
                не влюбиться,
   В вампира, ведьму, апельсин
                преобразиться,
   Пить водку, нюхать кокаин,
                на шпагах биться,
   Но я лечу, как паладин, к
              твоим ресницами.

   Брюссель и Лондон - путь один
           в глазах двоится,
   Наверное, давно пора
                остановиться,
   В шуршащих листьев тихий сплин
                заворошиться,
   В гостиной, где горит камин
             и взгляд искрится.

   Брюссель - коктейль и Лондон-
          сплин, все те же лица,
   И я плыву, как паладин, к твоим
               ресницам.
   Над палубами бригантин ночная
                птица,
   Куда летишь и почему тебе не
                спится?

   Накинув ветра палантин, осенних
             листьев серпантин..
   В твоих глазах, как в зеркалах,
             хочу разбиться.
   Рашид, Хамид, Джалаладдин,   
            все, что мне снится...
   Хеллоуин, и нет причин мне
                не влюбиться..
 
        .    .    .    .   
    
- - - - - - - -
 * "Два билета, пожалуйста!" (эст.)
 ** "Конечно!" (нем.)