Цитатник в сборке

ЦИТАТНИК. начало


- Правду, брат, узнают по запаху, она едко пахнет.
- Чем?
- Луком, хреном.


- Что такое гипотеза?
- Это - собачка с которой охотятся за истиной.


- Про аиста и капусту выдумано, - говорила она. - Это потому говорят, что
детей родить стыдятся, а всё-таки родят их мамы, так же как кошки, я это
видела, и мне рассказывала Павля. Когда у меня вырастут груди, как у мамы
и у Павли, я тоже буду родить - мальчика и девочку, таких, как я и ты.
Родить - нужно, а то будут всё одни и те же люди, а потом они умрут и уж
никого не будет. Тогда помрут и кошки и курицы, - кто же накормит их?


Иван не любит учителя с радостью... ему нравится не любить.


- Вена - есть, оттуда - стулья, а Кишинёв, может, только в географии.


ПОВАР и КОНДИТЕР принимает заказы на свадьбы, балы и поминки.


... от бешенного стада маленьких извергов. (о детях)


- Да - был ли мальчик-то, может, мальчика и не было?


- Это глупость. У нас в классе тоже есть девочка, которая говорит, что
не верит (в Бога), но это потому, что она горбатая.


Третьим в раю был дьявол...

- Мир делится на людей умнее меня - этих я не люблю - и на людей глупее
меня - этих презираю.


- Ну, из-за чего ссорятся мужчины с женщинами? Из-за мужчин, из-за
женщин, конечно.


- А как ты стала женщиной?.. Ты боялась?.. В первый раз?.. В первую ночь?..
- Это было днём, а не ночью; в день всех святых, на кладбище.


- Жениться будешь - выбирай девушку с характером; они, которые характерные, -
глупые, они - виднее, сами себя выговаривают. А тихоньких, скромненьких -
опасайся, такие обманывают в час - два раз.


"Большинство людей обязано покорно подчинятся своему назначению - быть серым
материалом истории. Им, как, например, пеньке, не нужно думать о том, какой
толщины и прочности совьют из них верёвку и для какой цели она необходима".


- На улицах самодержавнейшая и великая грязища.


- Вчера я подумал, что вы не любите его.
- Вчера я с ним поссорилась; ссорится - не значит не любить.


- Она будет счастлива в известном, женском смысле понятия о счастье. Будет
много любить; потом, когда устанет, полюбит собак, котов, той любовью, как
любит меня. Такая сытая, русская. А я, вот, не чувствую себя русской...
Я вообще мало знаю и не понимаю Россию. Мне кажется - это страна людей,
которые не нужны никому и сами себе не нужны.


В России говорят не о том, что важно, читают не те книги, какие нужно,
делают не то, что следует, и делают не для себя, а - напоказ.


Когда не понимают - воображают и ошибаются.


Не люблю яркие цвета, громкую музыку, прямые линии. Всё это слишком реально,
а потому - лживо...


...истинное и вечное скрыто в глубине души, а все внешнее, весь мир -
запутанная цепь неудач, ошибок, уродливых неумелостей, жалких попыток
выразить идеальную красоту мира, заключенного в душах избранных людей.


Бывает - проснёшься утром и подумаешь, что напрасно проснулся.


Помните у Тютчева: "Мысль изречённая есть ложь".


но - зачем нужно сострадание обречённым на смерть?


- Отец мой - профессор, физиолог, он женился, когда ему было уже за сорок лет,
я - первый ребёнок его. Мне кажется, что у меня было два отца: до семи лет -
один, - у него доброе, бритое лицо с большими усами и весёлые, светлые глаза.
Он очень хорошо играл на виолончели. Потом он оброс седою бородою, стал
неряшлив и сердит, глаза спрятал дымчатыми очками и часто напивался пьян.
это оттого, что мать, родив мёртвого ребёнка, умерла... Умерла она летом,
когда я жила в деревне, на даче, мне тогда шёл седьмой год. помню, как это
было странно: приехала я домой, а мамы нет, отец - не тот.


- Милый, - шептала она, и кожу его груди щекотали тёпленькие капли слёз. -
Такой милый, просто, как день. Такой страшный, близкий.


"предрассудки - обломки старых истин".


В России знают только лиризм и пафос разрушения...
Снежная любовь, ледяное милосердие...
выдуманные души...


С нею он чувствовал себя богачом, который, давая щедрую милостыню нищей,
презирает нищую.


- ... природа - бессмысленная, злая свинья. Недавно я препарировал труп
женщины, умершей от родов, - голубчик мой, если б ты видел, как она изорвана,
искалечена! Подумай: рыба мечет икру, курица сносит яйцо безболезненно, а
женщина родит в дьявольских муках. за что?


- ... в Мариуполе, говорит, вдова-купчиха, за матроса-негра замуж вышла,
негр православие принял и в церкви, на левом клиросе, тенором поёт.


Сморкаясь и кашляя, Дронов плевал в пруд. Клим заметил, что плевки аккуратно
падают в одну точку или близко к ней, точкой этой была его, Клима, белая
фуражка,отраженная на воде.


- Один естественник, знакомый мой, очень даровитый парень, но - скотина и
альфонс, - открыто живёт с богатой старой бабой, - хорошо сказал:
"Мы все живём на содержании у прошлого".


мы - русские люди, не умеем владеть умом. У нас не человек управляет
своей мыслью, а она порабощает его.


У нас есть варварская жажда мысли, особенно - блестящей, это напоминает
жадность дикарей к стеклянным бусам...


...полторы ноги его были одеты синими штанами.


Мне кажется, что спорить любят только люди неудачливые, несчастливые.
Счастливые - живут молча.


Немец философствует машинально, по ремеслу, по праздникам.
А мы - страстно, самоубийственно, день и ночь, и во сне,
и на груди возлюбленной, и на смертном одре.


Живём во исполнение грехов и на погибель соблазнов...
Не согрешишь - не покаешься, не покаявшись - не спасёшься...


Ты должен знать: все женщины неизлечимо больны одиночеством.
От этого - всё непонятное вам, мужчинам, неожиданные измены и... всё!
Никто из вас не ищет, не жаждет такой близости к человеку, как мы.


"Нет, мы просто - люди". - "Как же это так - просто? Просто людей не быват".


Сколько ненужного переживают люди!


За окном шелестел дождь, гладя стёкла. Вспыхнул газовый фонарь,
бескровный огонь его осветил мелкий, серый бисер дождевых капель.


что такое дядя Хрисанф? Прежде всего - очень добрый человек,
неисчерпаемо добрый. Неизлечимо, сказала бы я.


Хорошо у нас говорят, а живут - плохо.


Что может быть глупее романтика, изучающего гинекологию?


стал незаметен, как всякий приличный человек.


- Это правда?..
- Ну, конечно. Уж если глупо, значит - правда.

М.ГОРЬКИЙ "ЖИЗНЬ КЛИМА САМГИНА" часть первая.

/240414/


ЦИТАТНИК. продолжение


- По природе своей женщина обязана верить, неверующая женщина - искажение...


"Она - дочь кухарки предводителя уездного дворянства, начала счастливую жизнь любовницей его, быстро израсходовала старика, вышла замуж за ювелира, он сошёл с ума; потом она жила с вице-губернатором, теперь живёт с актёрами, каждый сезон с новым; город наполнен анекдотами о её расчётливом цинизме и удивляется её щедрости: она выстроила больницу для детей, а в гимназиях у неё больше двадцати стипендиатов.


... перед папертью врыты в землю, как тумбы, две старинные пушки. Борис Варравка мечтал выковырять землю из пушек, достать пороха и во время всенощной службы выстрелить из обоих пушек сразу. Борис часто размышлял о том,как бы и чем напугать людей... Если б он жил, он, конечно, стал бы революционером...


- Ты зачем татарину пьяный поил?


- Мне кажется, что интересные люди - это люди, которые хотят доказать, что они интересны.


- Нервы у меня - ни к чёрту! Бегаю по городу... как будто человека убил и совесть мучает. Глупая штука!


"Человек только тогда свободен, когда он совершенно одинок".


Почти весь день лениво падал снег, и теперь тумбы, фонари, крыши были покрыты пуховыми чепцами. в воздухе стоял тот вкусный запах, похожий на запах первых огурцов, каким снег пахнет только в марте.


Плакала она смешно, слёзы текли по щекам сквозь улыбку, как "грибной дождь сквозь солнце".


"Как неестественно и подозрительно изменяются люди!"


- Дедушка - самовар! И - закусить побольше, по-русски, по-купечески. Сообрази: почти два года прожила за границей! - ... - О родина! О калачи! Икра! И - рыбная селянка с капорцами.


Её красота стала пышнее, ослепительней, движения Алины приобрели ленивую грацию, и было сразу понятно - эта женщина знает: всё, чтобы она не сделала, - будет красиво.
- Люблю есть, - говорила она с набитым ртом. - Французы не едят. Они - фокусничают. У них везде фокусы: в костюмах, в стихах, в любви.


... он был весь в мелких мыслях, мелких, как мухи, они кружились бестолково, бессвязно.


... не ищи необыкновенных людей; люди, милый мой, - как собаки: породы разные, а привычки у всех одни.


Приятно было идти под руку с женщиной, на которую все мужчины смотрели с восхищением, а женщины - враждебно.


... на фоне полуразрушенной деревни стоял царь, нагой, в короне, и держал себя руками за фаллос, - "Самодержец", - гласила подпись.


- Для того, чтобы хорошо понять, не следует торопиться верить; сила познания - в сомнении.


Когда у вас две мысли, - одна лишняя и вредная.


Губы у него были яркие, кожа лица и шеи бескровно белая и как бы напудренная там, где она не заросла густым волосом, блестевшим, как перо грача.


... человек очень пехотного вида.


Любовь, как вера, без дел - мертва!


Жизнь очень похожа на Варвару, некрасивую, пёстро одетую и  - неумную. Наряжаясь в яркие слова, в стихи, она, в сущности, хочет только сильного человека, который приласкал бы и оплодотворил её.


- ... чувствую себя жилищем множества личностей и все они в ссоре друг с другом.


Да - для пустой души
Необходим груз веры!
Ночью все кошки серы,
Женщины - все хороши!


- Я слишком много знаю для того, чтоб веселиться.


- Ну-с, а вы как бы ответили Понтию Пилату? Христос не решился сказать: "Аз есмь истина", а вы - сказали бы?


- Бесцеремонно играет этот виртуоз. Говорят, он - будущая знаменитость. Он уже для этого и волосы отрастил.


- Вы тоже имеете успех.
- Вероятно потому, что юбка коротка.


- Ты - упрекаешь, ты? Но ведь из-за тебя же... Зачем ты сказал? Не будь жестоким, родной мой!


"Она ласкается об меня"


Сознание своего превосходства над людями иногда возвышалось у него до желания быть великодушным с ними.


- Удивительно говорил он о любви.
- Да, разговоры на эту тему удивительны...
- Своей ненужностью.


Забавно она вздрагивает, когда целуешь груди её. И - стонет, как ребёнок во сне.


- Мне кажется - нигде не бывает такой милой весны, как в Москве, - говорила она. - Впрочем, я ведь нигде и не была. И - представь! - не хочется. Как будто я боюсь увидеть, что-то лучше Москвы и перестану любить её так, как люблю.


- Идиотский город, восемьдесят пять процентов жителей - идиоты, десять - жулики, процента три - могли бы работать, если б им не мешала администрация, затем идут страшно умные, а потому ни к чёрту не годные мечтатели...


... жизнь, в сущности, не даёт ни одной капли мёда, не сдобренной горечью. И следует жить проще, да...


"Я стал слишком мягок с нею, и вот она уже небрежна со мною. Необходимо быть строже. Необходимо овладеть ею с такою полнотой, чтобы всегда и в любую минуту настраивать её созвучно моим желаниям. Надо научиться понимать всё, что она думает и чувствует, не расспрашивая её. Мужчина должен поглощать женщину так, чтобы все тайные думы и ощущения её полностью передавались ему".


- Трудно! Артишоки, декаденты и устрицы - не по вкусу мне.


- У него дурная склонность полуграмотных людей к философствованию, но у него это ограничено здравым смыслом.


- ... доказывал мне, что Христа не было, выдумка - Христос. А - хотя бы! Мне-то что? И выдумка, а - всё-таки есть, живёт! Живёт, голубушка, в каждом из нас кусочек есть, вот в чём суть.


- Нужно знать по возможности всё, но не увлекаться ничем. "Всё приходит и всё проходит, а земля остаётся вовеки". Хотя и о земле неверно.


"У них в головах шум, а они думают - ум!"


- Заметно, что дураков прибывает; тут кругом, в каждой деревне по два, три дурёнка есть. Одни говорят: это от слабости жизни, другие считают урожай дураков приметой на счастье.


Дождь вдруг перестал мыть окно, в небо золотым мячом выкатилась луна; огни станций стали скромнее, побледнели, стекло окна казалось обрызганным каплями ртути. По земле скользили избы деревень, словно барки по реке.


- Люди, которых понимаешь сразу, люди без остатка, - неинтересны. Человек должен вмещать в себе, по возможности, всё, плюс - ещё нечто.


"Здесь живут всё ещё так, как во времена Гоголя; кажется, что 95 процентов - "мёртвые души" и так жутко мёртвые, что и не хочется видеть их отжившими"...


- ... пред человеком только один путь - от себя - к богу, а всё другое для него не путь, а путаница.


- Зайдёшь с холода в чайную, в трактир, прислушаешься: о чём говорят? Так ведь что же? Идёт всеобщее соревнование в рассказах о несчастиии жизни, взвешивают люди, кому тяжелее жить. До хвастовства доходят до ярости. Мне - хуже! Нет, врёшь, мне! Ведь это - хвастовство для оправдания будущих поступков...


"Идём в незнакомый лес по грибы, может быть - будут грибы, а вернее - нету; ну, ничего, погуляем".

- Что слова - помёт души!..
_____________________________________________

М.Горький "Жизнь Клима Самгина" вторая часть.
29914


ЦИТАТНИК. дополнение продолжения


- Итак, вы признаётесь, что первый признали убитую ведьмой?
- Зачем - первый? Вся деревня знала. Мне только ветер помог хвост увидать. Она бельишко полоскала в речке, а я лодку конопатил, и было ветренно, ветер заголил её со спины, я вижу - хвост!..
- Подождите! вы знаете, что в промежности растут волосы?
- Чего это?
Председатель стал объяснять, люди подались вперёд, как бы ожидая услышать нечно удивительное. Подсудимый угрюмо выслушал объяснение, приподнял плечи и сказал ворчливо:
- Это мы знаем. У неё - не волосья, а хвост метёлкой, как у коровы, али у зайца; пучком, значит, вот что!


- Домохозяин мой, рыбак, помор, как-то сказал мне: "Вот, Иваныч, внушаешь ты, что людям надо жить получше, полегче, а ведь земля - против этого! И я тоже против, потому что вижу: те люди, которые и лучше живут, - хуже тех, которые живут плохо. Я тебе, Иваныч, прямо скажу: работники мои - лучше меня, однако я им снасть и шняку не отдам, в работники не пойду, коли бог помилует. А, по совести говорю, знаю я, что работники лучше меня и что нечестно я с ними живу, как все хозяева. Ну, а сделай ты их хозяевами, они тоже моим законом будут жить. Вот какой тут узелок завязан.


- Это очень сытые мысли, мысли сильных людей. Я люблю сильные люди, да! Которые не могут жить сами собой, те умирают, как лишний сучок на дереве; которые умеют питаться солнцем - живут и делают всегда хорошо, как необходимо делать всё. Надобно очень много работать и накоплять, чтобы у всех было всё.Мы живём, как экспедиция в незнакомый край, где никто не был. Слабые люди очень дорого стоят и мешают. Когда у вас две мысли, - одна лишняя и вредная. У русских - десять мысли и все - не крепки. Птичий двор в головах, - так я думаю.


Все люди более или менее глупы, хвастуны, и каждый стремится хоть чем-нибудь подчеркнуть себя. Даже несокрушимая Анфимьевна хвастается тем, что она никогда не хворала, но если у неё заболят зубы, то уж так, что всякий другой человек на её месте от такой боли разбил бы себе голову об стену, а она - терпит.
 Да, хвастаются и силой зубной боли, хвастаются несчастиями. Лютов - своим уродливым и неудачным романом, Иноков - нежеланием работать, Варавка - умением хватать, строить, богатеть. Писатель Катин гордился тем, что живёт под надзором полиции. И все так. Кутузова, который мог бы гордиться голосом, подчёркивает себя тем, что не ценит свой дар певца.


"Ой, дубинушка, охнем!"
Он с детства слышал эту песню, и была она знакома, как унылый великопостный звон, как панихидное пение на кладбище, над могилами. Тихое уныние овладевало им, но было в этом унынии нечно утешительное, думалось, что сотни людей, ковырявших землю короткими, должно быть, неудобными лопатами, и усталая песня их, и грязноватые облака, развешанные на проводах телеграфа, за рекою, - всё это дано надолго, может быть, навсегда, и во всём этом скрыта какая-то несокрушимость, обречённость.


В зале было человек сорок, но тусклые зеркала в простенках размножали людей; казалось, что цыганки, маркизы, клоуны выскакивают, вывёртываются из тёмных стен и в следующую минуту наполняют зал так тесно, что танцевать будет нельзя.
В зеркале Самгин видел, что музыку делает в углу маленький чёрный человечек с взлохмаченной головою игрушечного чёртика; он судорожно изгибался на стуле, хватал клавиши длинными пальцами, точно лапшу месил; музыку плохо слышно было сквозь топот и шарканье ног, смех, крики, говор зрителей; но был слышен тревожный звон хрустальных подвесок двух люстр.


- К ночи должен умереть. Случай - любопытнейшей живучести. Лёгких у него - нет, а так, слякоть. Противозаконно дышит... Он ещё есть. Он - есть, да! Нас, докторов, не удивишь, но этот умирает... корректно, так сказать Как будто собирается переехать на другую квартиру и - только. У него должны были мозговые явления начаться, а он - ничего, рассуждает как... как не надо...
- Смерти я не боюсь, но устал умирать, - хрипел Спивак; тоненькая шея вытягивалась из ключиц, а голова, как будто хотела оторваться. Каждое его слово требовало вдоха, и Самгин видел, как жадно губы его всасывают солнечный воздух. Страшен был этот сосущий трепет губ и ещё страшнее полубезумная и жалобная улыбка тёмных, глубоко провалившихся глаз.


В этом капище собрались действительно отборные люди: среди мужчин преобладали толстые, лысые, среди женщин - пожилые и более или менее жестоко оголённые. Нагих спин, плеч, рук, обтянутых красноватой и жёлтой кожей, было чрезмерно много. На барьерах лож, рядом с коробками конфет, букетами цветов, лежали груди, и в их обнажённости было что-то от хвастовства нищих, которые показывают уродства свои для того, чтобы разжалобить. Зеркала фантастически размножали всю эту массу жтрной плоти, как бы таявшей в жарком блеске огней, тоже бесчисленно умноженных белым блеском зеркал.


- Твена - любите? А - Джерома? Да, никто не может возбудить такой здоровый смех, как эти двое, - говорил Стратонов, усердно кушая. Затем, вытирая руки салфеткой, сокрушённо вздохнул:
- У людей - Твен, а у нас - Чехов. Недавно мне рекомендовали: прочитайте "Унтера Пришибеева" - очень смешно. Читаю - вовсе не смешно, а очень грустно. И нельзя понять: как же относится автор к человеку, которого осмеивают за то, что он любит порядок?


Давайте-ко, выпьем ещё!..
____________________________________________
"Жизнь Клима Самгина" часть вторая. М.Горький
29914


ЦИТАТНИК. глава четвёртая


эту книженцию прочитал в поезде, за неимением лучшего и от нечего делать.
"закавычил" следующее:


Профессия литератора очень напоминает первобытное собирательство. Вырвал корешок, надкусил. Горько - сплюнул и выбросил, вкусно - сунул в торбочку и дальше побрёл.


Долгое время я полагал, что анчоусы - это нечто вызывающе растительное, но оказалось - просто рыбки.


Налоги - несущественны,
Политика - быльё,
Когда срываешь с женщины
Французское бельё!


В нацеленном на меня взгляде было столько ненависти, что её вполне могло бы хватить на геноцид какого-нибудь малого народа...


- Здравствуй, сволочь!


Почему я развёлся с женой, вопрос неясный, пожалуй, даже более неясный, чем вопрос, почему я на ней женился.


Замысел пришёл ему в голову, когда он вдруг вообразил себе Настасью Филипповну на приёме у гинеколога.


Она обладала всеми тремя признаками женской привлекательности: большими глазами, большой грудью, большим задом. При этом фигура её оставалась достаточно стройной.


- Тебе до краёв. Ты молодой, у тебя ещё вся печень впереди!


Она смотрела на нас, как пулемётчик на вражеские цепи, подпуская поближе, чтобы бить наверняка.


... и рухнул на белые простыни, как раненный Пушкин в снег...


... позвонила и сказала: на работу не выходит, потому что выходит замуж.


Меня его мать не любит. Говорит - спаиваю. А моя жена его ненавидит. Тоже говорит - спаивает. Диалектика!


Потому что есть такие роскошные женщины, на которых смотришь и не веришь, что их кто-то раздевает!


- Не вари козлёнка в молоке матери его!


Тогда лучше было потерять всё - здоровье, близких, память, невинность, совесть, чувство реальности, но только не партбилет.


- Как объяснить, чтобы вы поняли... Представьте себе князя Мышкина работающего врачом-гинекологом!


- ... за зипунами Стенька Разин ходил в Персию, где и добыл себе персидскую княжну, которую потом утопил...
- Как Герасим Муму?


... совместной фантазии Кафки и Борхеса при участии Гофмана не хватило бы, чтобы вообразить себе...


Да что говорить: хотели пулемётчицу, а получилась перемётчица!


На то они и Запад. От слова - "западня"!


Его лицо из строго-сосредоточенного тут же сделалось нежно-беспомощным. Потом опять - строго-сосредоточенным. Потом опять - нежно-беспомощным. Наконец - нежно-строго-сосредоточенно-беспомощным.


Горе, понятное дело, топили в портвейне, а портвейн, как известно, напиток мизантропический.


А поэтессы вообще какие-то ненормальные и трахаются даже каким-то ямбом.


... невольный протест любящей женщины в неадекватной обстоятельствам форме.


Она всё допытывалась, неужели после всего случившегося мы можем расстаться, а я энергично кивал головой, что у болгар, в отличии от всех остальных народов, означает: "Нет, никогда!" Она всё время спрашивала, люблю ли я её больше жизни, а я отрицательно качал головой, что по-болгарски, наоборот, означает "да". Неправда,что лучше всего объясняться с женщинами по-французски. Нет. Только - по-болгарский!


Далее последовало крупноблочное ругательство, которое, конечно, и могло оно родиться только усилиями многих поколений отечественных строителей в условиях чудовищной организации труда.


Да, умереть и лежать под презрительными взглядами прохожих на заплёванной и замусоренной окурками обочине, словно чудище из "Аленького цветочка", которое только-только начало превращаться в прекрасного принца, но так там и сдохло, недопревратившись...


Теперь он знаменитый правозащитник, не вылезает из телевизора, а все свои выступления гнёт в одну сторону: мол, пока мы страдали в мордовских лагерях, вы тут перед прежним режимом пресмыкались... Вывод обычно он делает такой: всех, кто не пресмыкается перед нынешним режимом, нужно срочно отправить в мордовские лагеря!


Но это было! Было это слово! И было оно - в начале!


Ради мужчины, готового совершить поступок и женщина готова на всё. Ты думаешь, почему декабристки молодых любовников побросали и за своими постылыми мужьями в Сибирь поехали? Именно поэтому!


Всю оставшуюся ночь мне снился лесоповал. Мы с Анкой, оба совершенно голые, по колено в снегу, двуручной пилой валили деревья. Почему-то пальмы...


Сложный был человек и трагическая фигура отечественной культуры. Потому и псевдоним такой горький - Горький.


Мальвина спуталась со свежеоструганным Буратино, и сейчас он терзает её тряпичное тельце своими деревянными конечностями!


Я ощутил восхитительное облегчение и умер...


... ведущий исключительно прителевизионный образ жизни.


Грязного белья накопилось тоже прилично. Сначала - только в прямом смысле...


... в том состоянии, когда объятия становятся единственным способом передвижения в направлении дома и уже абсолютно равнозначно, кого обнимать для устойчивости - женщину, фонарный столб или милиционера.


- Что ты делаешь? Что-о ты делаешь? - всё беззащитнее бормотала она, всё поощрительнее отталкивая мои руки.


... ссылаясь на вековые гуманистические традиции... требовали разбомбить к чёртовой матери... развешать на фонарных столбах...


Мир тесен, как туалетная комната в блочном доме.


Увы, жизнь всегда ухудшается, как только начинаешь её целенаправленно улучшать!


И если он ещё вчера говорил совершенно противоположное, то это только потому, что сегодня он говорил правду.


Писатель - всего лишь карандаш, которым эпоха выводит необходимые ей слова.

_____________________________
Ю.Поляков "Козлёнок в молоке"

если кому-то интересно моё мнение - не рекомендую. читается легко, весело, но послевкусие гниловатое. а кого моё мнение не интересует - приятного прочтения!..

050514



ЦИТАТНИК. глава пятая


***

Ищу героя! Нынче, что ни год
Являются герои, как ни странно.
Им пресса щедро славу воздаёт,
Но эта лесть, увы, непостоянна:
сезон прошёл - герой уже не тот.


***

В Севилье он родился. Город, славный
Гранатами и женщинами.


***

Не одного ли корня, что Эдем,
Известное британское "god damn"?
(чёрт побери)


***

А коль святая станет ревновать,
То тут супругу уж несдобровать.


***

Совсем нетрудно справится с мужчиной,
Коль он неосторожен  и не прав:
Он хочет ускользнуть с невинной миной,
Но тут его хватают за рукав.


***

Мне очень жаль, что за повес,
Выходят замуж умные девицы.
Но что же делать, если бедный бес
Учёным разговором тяготится?


***

Да, он нередко ссорился с женою.
Дознаться "почему" и "отчего",
пытались все друзья любой ценою,
ХОТЬ ЭТО НЕ КАСАЛОСЬ НИКОГО!


***

Супруги жили плохо и уныло,
Мечтая каждый рано овдоветь.


***

(К шпионству души любящие близки)...
Уж бабушка на что стара была -
А ведь и та чего-то наплела!


***

Он умер. Вместе с ним погребены
И сплетни и доходы адвоката:
Любовницы пошли за полцены,
Одна - еврею, а одна - аббату.


***

Вполне корректен был её супруг
Пятидесяти лет. Оно обычно,
Но я бы променял его на двух
По двадцать пять.


***

На севере любовников не судят,
Но с них дерут порядочный налог...


***

В дни юности, далёкой от порока,
Влюблённость безыскусна и чиста:
Сперва целуют руку, после щёку,
А там, глядишь, - встречаются уста.


***

Известно в марте млеет каждый кот,
А в мае людям маяться черёд.


***

она б, как от лягушки убежала...


***

Она вздохнула, вспыхнула, смутилась,
Шепнула:"Ни за что!" - и... согласилась!


***

Люблю огонь, шампанское, жаркое,
Сверчков, и болтовню, и всё такое!


***

В судьбе мужчин любовь не основное,
Для женщины любовь и жизнь - одно...


***

Я как-то незаметно промотал
И смелости и жизни капитал.

____________________________________________


***

Ты уезжаешь. Это решено
И хорошо и мудро, но - ужасно!
Твоё младое сердце суждено
Не мне одной, и я одна несчастна!
Одно искусство было мне дано:
Любить без меры! Я пишу неясно,
Но пятна на бумаге не следы
Горячих слёз: глаза мои горды...

Да я любила и люблю - и вот
Покоем, честью и души спасеньем
Пожертвовала страсти. Кто поймёт,
Что это я пишу не с огорченьем?
Ещё теперь в душе моей живёт
Воспоминанье рядом со смиреньем.
Не смею ни молить, ни упрекать,
Но, милый друг, могу ли не вздыхать?..

В судьбе мужчин любовь не основное,
Для женщины любовь и жизнь - одно,
В парламенте, в суде, на поле боя
Мужчине подвизаться суждено.
Он может сердце вылечить больное
Успехами, почётом, славой, но
Для нас одно возможно излеченье:
Вновь полюбить для нового мученья!..

Ты будешь жить ласкаем и любим,
Любя, лаская и пленяя многих,
А я уйду с раскаяньем моим
В молчанье дней молитвенных и строгих.
Но страсти пыл ничем не победим:
Я всё ещё горю, я вся в тревоге!
Прости меня! Люби меня! Не верь
Моим словам: всё кончено теперь!..

Да, я слаба и телом и душой,
Но я способна с мыслями собраться.
Как волны океана под грозой,
Мои мечты покорные стремятся
Лишь к одному тебе. Одним тобой
Могу я жить, дышать и наслаждаться:
Так в компасе настойчивый магнит
К заветной точке рвётся и дрожит...

Всё сказано, но у меня нет силы
Проститься навсегда с моей весной.
Я так тебя любила, друг мой милый,
Такой жестокий жребий предо мной!
Зачем меня страданье не убило?
Мне суждено остаться вновь одной,
Разлуку пережить и удалиться,
Тебя любить и о тебе молиться!..

_____________________________________________

Джордж Гордон Байрон "Дон Жуан" песнь первая.



ЦИТАТНИК. глава шестая


Как у всех гениальных людей, у него не оказалось наследников: он все принес и все унес с собой.


Слава хирургов напоминает славу актеров: они существуют, лишь пока живут, а после смерти талант их трудно оценить.


Актеры и хирурги, а также, впрочем, великие певцы и музыканты-виртуозы, удесятеряющие своим исполнением силу музыки, все они герои одного мгновения.


не будучи в состоянии ответить на вопрос, что было вначале: яйцо или курица, отрицал и петуха и яйцо.


Гениальность предполагает внутреннее зрение... кто видит цветок — видит и солнце.


давая совет, он охотно пересыпал его крепкими словечками и при случае любил выпить и закусить на славу.


Воздержанный, как верблюд, проворный, как олень...


в душе атеист, игрой случая — богомолец.


- Вы не верите в бога — и ходите к обедне!
- Я похож на многих благочестивцев, которые внешне кажутся глубоко религиозными людьми, а на самом деле столь же атеистичны, как вы и я.


в остальных этажах, казалось, ютились все разновидности нужды.


если он не умер сейчас, он умрет потом.


Друг мой, души с тонкой организацией, сильные, когда им приходится действовать в более высокой сфере, лишены той способности к житейским интригам, той находчивости, той оборотливости, которые свойственны более мелким людям; случай — вот добрый гений этих душ...


они не ищут — они находят.


Этот пудель был настоящий христианин: в течение двенадцати лет он ходил в церковь, ни разу не залаял, слушал орган тишком-молчком и сидел рядом со своим хозяином с таким видом, будто и сам молился вместе с ним.


он любил меня ради меня и ради себя.


Он страшно рассердился, узнав, что я истратил на него свои деньги, но все же пришел в восторг, ведь это было осуществлением его заветного желания. Он смеялся и выговаривал мне; смотрел на свою бочку, на свою лошадь и, утирая слезы, говорил: «Нехорошо! Ах, что за бочка! Не надо вам было этого делать… Ну и крепкая же лошадь — прямо овернская!»


его смерть была достойна его жизни.
____________________________________________

"Обедня безбожника" Бальзак.
230514


ЦИТАТНИК. глава седьмая. том первый


... в чулках, башмаках и звёздах...


... со светлым выражением плоского лица...


... несмотря на свои сорок лет, была преисполнена оживления и порывов... но сдержанная улыбка... не шла к  её отжившим чертам...


Её хорошенькая, с чуть черневшимися усиками, верхняя губка, была коротка по зубам, но тем милее она открывалась и тем ещё милее вытягивалась иногда и опускалась на нижнюю.


... он говорил по-французски, чтоб его понял англичанин...


в бархатной шубке, с одной звездой, по-домашнему...


Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядит девочка, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого она влюблена.


... выговаривая Ъ вместо Ь.


Сундук в коридоре был местом печалей женского молодого поколения дома...


Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но помнишь, как было всё хорошо и всё можно.


Она имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всём человеческом роде.


... возвёл кверху глаза и плечи.


Или этот взгляд ничего не говорил... или говорил очень многое.


Как бы ни было тяжело для меня, но если всемогущему будет угодно наложить на меня обязанности супруги и матери, я буду стараться исполнять их так верно, как могу, не заботясь об изучении своих чувств в отношении того, кого он мне даст в супруги.


брак... есть божественное установление, которому нужно подчиняться.


"Кто всё поймёт, тот всё простит."


Из больших глаз её светились лучи доброго и робкого света.


... закричал... потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку, приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.


... прожевал пирожок в своём красивом влажном рте...


Казалось, все силы души его были направлены на то, чтобы наилучшим образом пройти мимо начальства, и, чувствуя, что он исполняет это дело хорошо, он был счастлив. "Левой... левой... левой..."


... ему казалось, что... он занимает чьё-то чужое место. "Не для тебя это счастье... Это счастье для тех, у кого нет того, что есть у тебя."


"Всё это так должно было быть и не могло быть иначе... Хорошо, потому что определено, и нет прежнего мучительного сомнения."


Оттого ли он был не в духе, что приезжал князь Василий, или оттого он был особенно недоволен приездом князя Василия, что был не в духе, но он был не в духе.


... отсоветовал входить...
- Слышите, как изволят ходить?.. На всю пятку ступают - уж мы знаем...


- Гм!гм! кх!кх! - проговорил...


Ей представлялся муж, мужчина, сильное, преобладающее и непонятно-привлекательное существо...


... с выгнутой вперёд грудью, а назад - спиною...


Как это всегда бывает для одиноких женщин, долго проживших без мужского общества, при его появлении, все три женщины... одинаково почувствовали, что жизнь их была не жизнью до этого времени.


Первый встречный показался... и всё забыто, и бежит, кверху чешется и хвостом винтит, и сама на себя не похожа!..


... петизанфан, але куше дормир - дети, идите ложиться спать!


Он был правдивый молодой человек, и ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя, перешёл в неправду.


... имел вид жалкий, измученный, растерянный и  вместе с тем самонадеянный и гордый.


- Тит, а Тит.
- Чего?
- Тит, ступай молотить.
- Э, дурак, тьфу!..


Л.Н.Толстой "Война и мир", том первый


ЦИТАТНИК. глава седьмая. том второй


"Ещё успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда".


- Да, душа моя, -  продолжал он, - мужчин я встречал любящих, благородных, возвышенных; но женщин, кроме продажных тварей - графинь или кухарок, всё равно,  - я не встречал ещё.


Лови  минуты счастья, заставляй себя любить, влюбляйся сам! Только это одно есть настоящее на свете - остальное всё вздор!


И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, да и то не на эти вопросы.


Умрёшь, и всё узнаешь - или перестанешь спрашивать.


- То, что справедливо или несправедливо - не дано судить людям. Люди вечно заблуждались и будут заблуждаться, и ни в чём больше, как в том, что они считают справедливым и несправедливым.


А мне кажется, что единственно возможное счастье - есть счастье животное...


Да и потом, что это за воображение, что медицина кого-нибудь и когда-нибудь вылечивала... Убивать! - так!


Он не такой характер, как мы, женщины, чтобы выстрадать и выплакать своё горе. Он внутри себя носит его.


Когда... уехал... его стали судить, как это всегда бывает после отъезда нового человека, и, как это редко бывает, все говорили про него одно хорошее.


Была ростепель, грязь, холод, реки взломало, дороги сделались непроездными...


Павлоградский полк в делах потерял только двух раненых; но от голоду и болезней потерял почти половину людей.


Ему вдруг стало отчего-то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна и счастлива какой-то своей отдельной, - верно, глупой, - но весёлой и счастливой жизнью.


- Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
- Ежели было бы тепло... то он бы пошёл в одой рубашке, а так как холодно, надо надеть на него тёплую одежду, которая для этого и выдумана, вот что следует из того, что холодно, а не то, чтоб оставаться дома, когда ребёнку нужен воздух...


Он помолчал в точке.


он не был мужем своей жены...


Слёзы её были слёзы обиженного ребёнка, который сам не знает, за что наказан.


Библейское предание говорит, что отсутствие труда - праздность - было условием блаженства первого человека до его падения.


У него был тот здравый смысл посредственности, который подсказывал ему, что было дОлжно.


как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю...


Граф, по старинной привычке, выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полбутылкой своего любимого бордо.


В Москве... он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало... покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.


Он прелестен, он не имеет пола.


Для посетителей весь этот старинный дом с огромным трюмо, дореволюционной мебелью... и сам  прошлого века крутой и умный старик с его кроткой дочерью и хорошенькой француженкой, которые благоговели перед ним, представлял величественно-приятное зрелище.


Ежели бы он заставлял её все ночи класть поклоны, ежели бы он бил её, заставлял таскать дрова и воду - ей бы и в голову не пришло, что её положение трудно; но этот любящий мучитель, - самый жестокий оттого, что он любил и за то мучил себя и её, - умышленно умел не только оскорбить, унизить её, но и доказать ей, что она во всём и всегда виновата.


ей мало было любить и знать, что она любима: ей нужно теперь, сейчас нужно было обнять любимого человека и говорить и слышать от него слова любви, которыми было полно её сердце.


Давно не испытанное ею ощущение того, что сотни глаз смотрят на её обнаженные руки и шею, вдруг и приятно и неприятно охватило её, вызывая целый рой соответствующих этому ощущению воспоминаний, желаний и волнений.


Как только я увидала его, я почувствовала, что он мой властелин, а я раба его и что я не могу не любить его!


остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица она прямо смотрела перед собою.


он имел к ней чувство более сильное, чем то, которое должен был иметь женатый человек к невесте своего друга.


- Вы не можете не понять, наконец, что, кроме вашего удовольствия, есть счастье, спокойствие других людей, что вы губите целую жизнь из того, что вам хочется веселиться. Забавляйтесь с женщинами подобными вам, - с этими вы в своём праве, они знают, что вы от них хотите, они вооружены против вас тем же опытом разврата; но обещать девушке жениться на ней... обмануть, украсть... Как вы не понимаете, что это так же подло, как прибить старика или ребёнка!..


- Теперь куда прикажете? - спросил кучер.
Лев Толстой "Война и мир", том второй


ЦИТАТНИК. глава седьмая. том третий


Горе послано им, а не людьми. Люди - его орудия, они не виноваты. Ежели тебе кажется, что кто-нибудь виноват перед тобой, забудь это и прости... И ты поймёшь счастье прощать... Помни, что несчастья происходят от бога и что люди никогда не бывают виноваты.


- ...мы покажем Европе, как Россия восстаёт за Россию, - кричал дворянин... его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, - её и забыли, после большого количества речей, последовавших за ней, - но для одушевления толпы нужно было иметь ощутимый предмет любви и ощутимый предмет ненависти.


... был один из тех грубых, наглых лакеев, видавших всякие виды, которые считают долгом делать всё с подлостью и хитростью...


Всё глаза смотрели на неё с одинаковым выражением, значение которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.


... так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице...


Всё приходит вовремя для того, кто умеет ждать.


Кто извиняется, тот обвиняет себя.


Та странная мысль, что из числа тех тысяч людей живых, здоровых, молодых и старых, которые с весёлым удивлением смотрели на его шляпу, было, наверное, двадцать тысяч обречённых на раны и смерть (может быть, те самые, которых он видел), - поразила Пьера
«Они, может быть, умрут завтра, зачем они думают о чем-нибудь другом, кроме смерти?»


Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество - как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И всё это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня.


на войне один батальон иногда сильнее дивизии, а иногда слабее роты.


Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого.


Я не мужчина, чтобы платить неблагодарностью... в моих задушевных чувствах я отдаю отчёт только богу и моей совести.


был изумлён этим поставленным перед ним с такою простотою Колумбовым яйцом.


Восхищение других была та мазь колёс, которая была необходима для того, чтобы её машина совершенно свободно двигалась.


О! Это было чудесно! Это надо было видеть, это был потоп огня!


Так, капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному, невинному семнадцатилетнему ребёнку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жёны своему любовнику, ещё и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана.


Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы.


Худое, бледное лицо Наташи, с распухшим губами было более чем некрасиво, оно было страшно. Но князь Андрей не видел этого лица, он видел сияющие глаза, которые были прекрасны.

-------------------------------------------------
Толстой «Война и мир» том 3.


ЦИТАТНИК. глава восьмая


***

Он редко мог позволить себе такую роскошь, как носить дома носки.


***

Ежесекундно в самолетах, находящихся в воздухе, летят тысячи людей. Эта статистика, которую Торн вычитал в журнале Скайлайнер, заинтересовала его, и он тут же разложил людей на тех, кто пребывает в воздухе, и тех, кто остался на земле. Обычно Торн не занимался подобной ерундой, но именно сейчас он цеплялся за все, лишь бы не думать о том, что может ожидать его на Земле. По статистике выходило, что если вдруг земное население по какой-то причине внезапно погибнет, то в живых останется всего сотня тысяч людей, спокойно посасывающих в полете коктейли и смотрящих кино, – они даже не узнают, что стряслось на Земле.
   Самолет летел над Римом, и Торн задумался: сколько же тогда останется женщин и мужчин? И как же они, при условии, что смогут благополучно приземлиться, будут восстанавливать здоровое общество? Ведь очевидно, что большинством будут мужчины, причем занимающие в экономике солидные посты, а значит, их деятельность на Земле будет бесполезна, поскольку все рабочие погибнут. Менеджеры останутся, но руководить-то будет некем! Неплохо бы нанять несколько самолетов, которые постоянно возили бы рабочих, чтобы после катаклизма было с чего начинать.


***

- По-моему, ты к себе слишком строга. У девушки была расстроенная психика.
- У меня тоже, если для меня так важно быть в центре внимания.


***

Гортон, боясь, что дикие кролики скоро начнут выходить из леса и грызть тюльпаны, поставил на них ловушки: пронзительные крики попавших в капканы зверьков можно было слышать по ночам.


***

- Я еду в их страну и должен считаться с национальными обычаями.
- А они не должны считаться с тобой?


***

Они помнят места в которых никогда не бывали.


***

Женщина и собака смотрели ему вслед; в их глазах горела ненависть.


***

- Откладываем на какой срок?
- На потом...


***

Её ребёнок смеялся. Он указывал на истекающих кровью обезьян и заливался смехом.


***

"что предопределено, то исполнится"


***

Дьявола почитали путём оскорбления Бога.


***

Когда в газетах писалось о людях, совершавших какие-нибудь зверства, обычно тут же сообщалось, что они обращались к психиатру. Причина и следствие вполне очевидны.


***

-... шесть - число сатаны.
- А почему их три?
- ... это означает дьявольскую троицу - дьявол, антихрист, лжепророк.


***

Они кидались на забор и выли от злобы, одна из них пыталась перескочить заграждение и почти преодолела его, но один из прутьев проткнул ей горло, кровь из раны хлынула  фонтаном. Остальные собаки, почуяв кровь, бросились на неё и заживо разорвали на части.


***

Страна, существовавшая ещё во времена фараонов, но родившаяся вновь только сейчас, в век асфальта и бетона, была похожа на огромный кусок штукатурки брошенный посреди пустыни.


***

В мусорном ведре лежала отрубленная голова и смотрела в небо невидящими глазами.


***

- Похоже, что от нас многое скрывают.
- Это не в первый раз.
- И не в последний.

_______________________________________________

Девид Зельцер "Знамение" (Омен)
140614


ЦИТАТНИК. глава смехуечная. раз

ни стыда, ни совести. ничего лишнего!..


да здравствует то, благодаря чему мы несмотря ни на что!..


если жизнь не клеится - выкинь клей, купи гвозди и забей на всё!..


план, что и говорить, был превосходный: простой и ясный, лучше не придумать.
недостаток у него был только один: было совершенно неизвестно,
как привести его в исполнение.


всё, что вы скажете, может и будет исковеркано чужим больным разумом и использовано против вас!..


на балконе мы психологи, на кухне - политики, в сети - философы. и лишь в жизни
мы, как были долбообами, так ими и остаёмся!..


при любом раскладе, когда ты смотришь на своего мужчину, должно возникать
непреодолимое желание трахаться с ним, варить ему борщи, гладить рубашки,
и растить детей на него похожих!..


неправильно ты, дядя фёдор, хер кладёшь: ты кладёшь на себя, а надо на людей!..


живи быстро - умирай рано! пенсионный фонд российской федерации


российская педерация.


вот за что я люблю себя, так это - за всё!..


встречали по одёжке, провожали по уму. короче - дважды побили!..


Если вам от меня ничего не надо,- тогда мне для вас ничего не жалко!


- почему ты больше не говоришь, что любишь меня?
- я же сказал однажды. если что-то изменится, я дам тебе знать!..


умная женщина сама знает, что дура!..


- дурацкий план...
- я знаю. так ты со мной?
- естественно!..


много людей пропадает без вести при переходе от слов к делу.


- выпить хочешь?
- нет.
- а будешь?
- да...


Бог есть, даже если его нет, потому что он должен быть!..

_______________________________________
с просторов интернета.
с мира по нитке.
низнаючьё.
220614


ЦИТАТНИК. глава смехуечная. два


***

С точки зрения банальной эрудиции, каждый локальный индивидуум стремится мистифицировать абстракцию, но мы не должны пренебрегать тенденциями парадоксальных иллюзий, а также мотивировать критерии абстрактного субъективизма.


***

Иногда мне кажется, что у меня не то что раздвоение личности, или даже растроение, или даже разложение какой-нибудь функции в ряд фурье со всеми бесконечно малыми величинами. Меня так много, но этого никто не видит, потому что все происходит внутри. У них там свое общение, свои ссоры и свои разговоры.


***

Любят не тех, кто полезен, не тех, кто хорош. Любят тех, кого любят. Любят за что угодно и ни за что. Любят за то, что любят. Никакая привлекательность к любви отношения не имеет, никакой успех, никакая сила и красота, никакой интеллект. Ничего общего с благодарностью... Любовь не может быть заслужена, любовь только дарится и — принимается или не принимается. Любовь — абсолютная нелогичность.


***

"Нервные клетки не восстанавливаются!" Фразу эту придумали материалисты.
Нервным клеткам всё равно, их функция - проводить электрические импульсы.
У человека душа болит, а не нервные клетки.


***

боишься - не делай. делаешь - не бойся. сделал - не сожалей.


***

Я все равно ни о чем не жалею - хотя бы потому, что это бессмысленно.


***

любовь зла - полюбят и меня.


***

Гороскоп от столбняка:

Овен – сегодня вам обязательно повезет, но это не точно.
Телец – звезды сулят вам сегодня ночь после заката солнца. Будьте бдительны.
Близнецы - сегодня вы проживете самый незабываемый день в своей жизни, если, конечно, не забудете его.
Рак – сегодня в вашу реку постучится Грека.
Лев – за вами начали охоту бесцельно прожитые года.
Дева – так и будете всю жизнь сидеть, если не встанете.
Весы – если у вас будет ужин, вы точно поедите.
Скорпион – звезды считают, что вы слишком много доверяете неоживленным светящимся газовым шарам.
Стрелец – сегодня вы будете думать о стрекозе. Не верите? Хорошо, тогда попробуйте о ней не думать.
Козерог – вы просто созданы для чего-нибудь.
Водолей – ну черт его знает, если честно.
Рыбы - чтобы во время уснуть, ложитесь в кровать и начинайте страдать уже сейчас.


***

- что это пролетело?
- где?
- сейчас.
- а, это полгода. они тут часто пролетают!..


***

- ты чего сейчас делаешь?
- занимаюсь общественно-полезным трудом.
- каким?
- никому не мешаю.


***

да ты посмотри на себя: непьющий, не курящий, безработный холостяк.
тебе даже бросить нечего!..


***

сегодня я побил рекорд по числу прожитых мною дней.


***

не трясись, сынок, больно не будет.
боль - это время, а времени - нет!


---------------------------------------------------
подшито 15.07.14



ЦИТАТНИК. глава смехуечная. три


***

— сынок, просыпайся, тебе на распятие пора.
— мам, мне ко второму пришествию.


***

я не последняя скотина, за мною кто-то занимал.


***

пересмотрел свои взгляды. опять всё понравилось.


***

каждый имеет право настаивать а своём.
лично я настаиваю на рябине.


***

быть ненормальным ненормально
нормально быть нормальным но
я так нормально ненормален
что вот куда меня теперь


***

о себе: умён, красив, богат, порядочен, честен, наврал!


***

не пессимизди!


***

если оставить женщину надолго одну, то у неё заводятся мысли и она начинает их думать.
в силу женских особенностей, ни к чему хорошему это не приводит!


***

женщина создана для того, чтобы делать мужчину счастливым!
где бы этот несчастный не прятался.


***

если в споре с женщиной, ты вооружён лишь фактами и здравым смыслом - хана тебе мужик


***

"о'кей гугл: как понять женщину?" - "ой, всё!"


***

- женщине необходимо внимание, уход...
- я понял, люсь: внимание - ухожу!


***

ваша голова хочет добавить вас в друзья!


***

со временем всё будет хорошо! а вот с нами всякое может случиться...


***

внучка декабриста в семнадцатом:

- голубушка, что там за шум на улице?
- революция, барыня.
- а чего хотят эти люди?
- чтобы не было богатых.
- странно. а мой дед мечтал, чтобы не было бедных...


***

гденьги


__________________________________________________

пособрато то, что близко, отчего я как от лука...
17216



ЦИТАТНИК. недописанное из недочитанного


недописанный цитатник из недочитанных книг.

***

Вечером 11 октября 1492 года Христофор Колумб, на 68-й день своего плавания, заметил вдали какой-то движущийся свет. Колумб пошел на огонек и открыл Америку.

Вечером 8 февраля 1914 года мы с братом отбывали наказание в углу. На 12-й минуте братишку, как младшего, помиловали, но он отказался покинуть меня, пока мой срок не истечет, и остался в углу. Несколько минут затем мы вдумчиво и осязательно исследовали недра своих носов. На 4-й минуте, когда носы были исчерпаны, мы открыли Швамбранию.


— Если бы я знал, что у меня такой папа будет, — ревел Оська, — ни за что бы в жизни не родился!


Земля поворачивалась спиной к Солнцу, и мир тоже повернулся к нам самой обидной стороной.


а уметь мы совсем ничего не умели.
____________________________________


"Кондуит и Швамбрания" Лев Касиль.


***

Я знал — но и всякий ощутил бы под чарами мерной пульсации — что период колебаний определен отношением квадратного корня длины нити к числу, которое, иррациональное для подлунных умов, пред лицом божественной Рацио неукоснительно сопрягает окружности с диаметрами любых существующих кругов, как и время перемещения шара от одного полюса к противоположному представляет результат тайной соотнесенности наиболее вневременных мер: единственности точки крепления — двойственности абстрактного измерения — троичности числа ; — скрытой четверичности квадратного корня — совершенства круга.

Еще я знал, что на конце отвесной линии, восстановленной от точки крепления, находящийся под маятником магнитный стабилизатор воссылает команды железному сердцу шара и обеспечивает вечность движения: это хитрая штука, имеющая целью перебороть сопротивление Материи, но которая не противоречит закону Фуко, напротив, помогает ему проявиться, потому что помещенный в пустоту любой точечный вес, приложенный к концу нерастяжимой и невесомой нити, не встречающий ни сопротивления воздуха, ни трения в точке крепления, действительно будет совершать регулярные и гармоничные колебания — вечно.
_______________________________________

Эко Умберто "Маятник Фуко"
цитатник опубл 08.05.2015



ЦИТАТНИК. глава 11.1


Когда Заратустре исполнилось тридцать лет, он покинул отечество и родное озеро и удалился в горы. Здесь наслаждался он духом своим и одиночеством и не утомлялся счастьем этим целых десять лет. Но наконец преобразилось сердце его...


Так начался закат Заратустры.


Чего же хочешь ты от спящих?


«Не давай им ничего, — сказал святой, — лучше возьми у них часть их ноши и неси вместе с ними...»


Я не подаю милостыню. Для этого я недостаточно беден.


Что могу дать я вам! Лучше позвольте мне уйти поскорее отсюда, чтобы ничего не отнять у вас!


Как устал я от добра и зла своего!


Я говорю вам: надо иметь в себе хаос, чтобы родить танцующую звезду. Я говорю вам: в вас пока еще есть хаос.


Нет пастыря, есть одно лишь стадо! У всех одинаковые желания, все равны; тот, кто мыслит иначе, добровольно идет в сумасшедший дом.


Они не понимают меня: не для этих ушей мои речи.


Так говорил Заратустра.



ЦИТАТНИК. глава 11.2
Опаснее мне быть среди людей, чем среди зверей, опасными путями ходит Заратустра.


Свой мир находит потерявший мир.


Блаженны сонливые, ибо скоро они заснут.


Да, само мое „Я“ и весь хаос противоречий его честнее всего свидетельствует о бытие своем: творящее, оценивающее, жаждущее „Я“ — есть мера и ценность всех вещей.


И впредь ничего злого не вырастет из тебя, разве что зло, которое произрастет из борьбы добродетелей твоих.


Кто пишет кровью и притчами, тот хочет, чтобы его не читали, а заучивали наизусть.


О, знал я благородных, потерявших высшую надежду свою. И вот теперь они клевещут на все высокие стремления.


Война и мужество совершили больше великого, чем любовь к ближнему. Не сострадание, а храбрость ваша спасала доныне несчастных.


Предоставьте  маленьким  девочкам говорить: "быть добрым - вот что мило и в то же время трогательно".


Но  государство  лжет  на всех языках о добре и зле: и что оно говорит, оно лжет - и что есть у него, оно украло.


как ловко умеет сука-чувственность молить о куске  духа, когда ей отказывают в куске тела!

Так говорил заратустра!..

150714



ЦИТАТНИК. глава 11. про женщин


Женщина не способна к дружбе: она знает только любовь.


В  любви женщины есть несправедливость и слепота ко всему, чего она не любит.


Все в женщине - загадка,  и  все  в  женщине  имеет  одну разгадку:
она называется беременностью.


Мужчина должен быть воспитан для войны, а женщина - для отдохновения воина;
все остальное - глупость.


Слишком  сладких  плодов  не  любит воин. Поэтому любит он женщину;
в самой сладкой женщине есть еще горькое.


В  настоящем  мужчине  сокрыто дитя, которое хочет играть.
Ну-ка, женщины, найдите дитя в мужчине!


Пусть в вашей любви будет ваша честь! Вообще женщина  мало понимает в чести.
Но пусть будет ваша честь в том, чтобы всегда больше любить, чем быть любимой...


Счастье  мужчины  называется:  я  хочу.
Счастье   женщины называется: он хочет.


Ты идешь к женщинам? Не забудь плетку!


Так говорил Заратустра!..

200714



ЦИТАТНИК. глава 11.4


Я не люблю вашей холодной справедливости;
во  взоре  ваших судей видится мне всегда палач
и его холодный нож.


Любовь - это факел, который должен светить вам на высших путях.


Горечь содержится в чаше даже лучшей любви.


Многие умирают слишком  поздно,  а  некоторые - слишком рано.
Умри вовремя - так учит Заратустра.


У одних сперва стареет сердце, у других - ум.
Иные бывают стариками в юности; но кто поздно юн, тот надолго юн.


Вы говорите, что верите  в  Заратустру?  Но  что  толку  в Заратустре!
Вы - верующие  в  меня;  но  что  толку во всех верующих!


Вы еще не искали себя, когда нашли меня.
Так поступают все верующие; потому-то всякая вера так мало значит.


Теперь я велю вам потерять меня и  найти  себя;
и  только когда вы все отречетесь от меня, я вернусь к вам.


Так говорил Заратустра!..

200714



ЦИТАТНИК. да где там у тебя


Он был рыжий, встрёпанный, чуть губастый – ему вообще шло хорошее настроение.


Лицо у него было как картошка в мундире, лопнувшая улыбкой.


Артём на полуслове закрыл рот, как будто муху поймал.
Сидел с этой мухой во рту: нестерпимо хотелось открыть рот и произнести
ещё сто слов – и даже тысячу самых нужных слов, они все зудели и бились во рту.


Выходите, черти, - семеро переваренных на одного пережаренного.


ergo bibamus - следовательно, выпьем!


– Ничего тут не трогайте, – предупредил Осип... чем, естественно, вызвал...
тихое желание всё... поломать и перепутать.


Мысль о Галине была сладкая, горькая, кислая – как щавель: тихо сводило челюсти.


Руки у неё были смуглые, в пушке.
А грудь и… ещё одна часть тела – ослепительно-белые, как мороженое…


А потом вдруг кто-то перевернул разом всю реку,
вместе с отражённым в ней солнцем, или звёздами, или рыбами,
и всё полетело сверху, как из корыта – солнце, рыбы, звёзды.


У кота были совершенно злодейские глаза.


...но от неё понимания ждать было тщетно – она всего лишь женщина.


...чертенята раскачивались на качелях в его глазах.


В Москве солнце заходит – как остывший самовар унесли.
В Питере... как петровский пятак за рукав спрятали.
В Одессе... как зайца на барабане прокатили…
И только тут – как бритвой... по горлу…


-Чего смотришь? глаза застудишь.


ну и кто на этот раз клоун?


Почему ж у меня всякий раз всё так плохо заканчивается…
Только порадуюсь, что всё хорошо, – и сразу всё плохо...


...матерщина сыпалась из человека, как очистки,
обрезки и шелуха из мусорного мешка.


Внутри раздавались тягостные женские стоны, как будто каждую крыл
не мужской человек, а черт с обугленными чёрными яйцами
и бычьим раскалённым удом – тонким, длиной в полтора штыка,
склизко выползающим откуда-то из глубин живота, полного червей
и бурлыкающего смрада.


Словами владычки будто бы наполнилось всё помещение.
Они шелестели, как опадающая листва.
С порывом сквозняка слова взлетали под своды и снова тихо кружили.
Всякое слово можно было поймать на ладонь.
Если слово попадало в луч света, видна была его тончайшая,
в голубых прожилках, плоть.


Вместо сахара здесь имелся только зримый и хрустящий, как песок, страх.
Каждый грыз свой страх, беззвучно ломая зубы.


...подняв носки, перетряс их, постучал ими об стену...


У женщины нет Родины. Её Родина – мужчина...


Ам-ам, кулешика!..


Захар Прилепин "Обитель". /010215/

а эти строчки из песни "Тоска без конца" "Агаты Кристи",
вполне себе хорошо подошли бы на эпиграф:

Умирают гады и хорошие люди,
Умирают больные и доктора.
Умирают кошки, умирают мышки,
Умирают все...



ЦИТАТНИК. про бенедикт карпыча


"жизни мышья суета..."


Ну, из себя они, как мы, обычные: старик седой, в лаптях,
старушка в платочке, глазки голубенькие, на голове – рожки.


А тому, правда, многие дивятся: зачем бы зима, когда лето куда слаще.
Видно, за грехи наши.


Сосед человеку даден, чтоб сердце ему тяжелить, разум мутить, нрав распалять.

Ну и подерешься другой раз, когда и до смерти, а то просто руки-ноги поломаешь,
глаз там выбьешь, другое что. Сосед потому что.


А так ложкой повозишь-повозишь – один хвостик мышиный. Ну, глазки. Ребрышки.


В спине как озноб какой, и на слезу потянуло.
И то ли злоба разжигает, то ли летать хочется.
Или жениться.


... про то не знаем, да и знать не хотим, да и скажут – не запомним.


Самый захудалый, паршивый голубчик по весне охорашивается, добреет,
на что-нибудь там свое надеется.


К чему ж было умываться, когда не с кем целоваться...


...это все водонос из Дели, а звали его Кандарпакету...


Нет никакой "фиты", а за «фертом» идет сразу «хер», и на том стоим.
Нету... «Хер» – сколько хотите, раз, два... восемь... А «фиты» нет.


Москва – Принстон – Оксфорд – остров Тайри – Афины – Панормо –
Федор-Кузьмичск – Москва

1986—2000


Татьяна Толстая "Кысь"
030215



ЦИТАТНИК. глава четырнадцатая


Поэтому они никогда не ссорились. Только ругались.


"Р-раз - и вся любовь! Р-раз - и сиська набок!"


На бесптичье и жопа – соловей!


(помню прогулочный ход дымчатых ног с безупречными стрелками – такие ноги доставали у спекулянтов)


Сядьте спокойно... и примите умное выражение лица. Потом можете принять прежнее…


Какую копейку? Кто не додал? Я?! Боже ж мой, он без тоей копейки умрет, а! Да я всю выручку дам сейчас в твою морду, вместе с тою копейкой! Я тебе материально обеспечу. Я тебе сиропом умою! На, подавись тою копейкой, положь ее в швейцарский банк! Но я тебе ее не дам!..


Есть аспирин, стрептоцид, пирамидон, американский резиновый гандон!


Будешь сидеть как человек, в центре жизни, знать международную обстановку. Будешь иметь немножко честных денег…


Кстати, один из прорабов, наш сосед, посмеиваясь, говорил, что японцы  озмущаются качеством строительства и материалов, чуть ли не с ужасом говорят: «Это здание не простоит и двухсот лет!»


...в этой глухой провинции провинциальнейшей республики...


«Деточка, запомни: у дамы белье должно быть, как для свидания в Версале!»


Меня качало на волнах вдохновенной жертвенности, я взлетала под небеса на качелях упоительной жалости…


Чудовищный диапазон голоса – пять кругосветных октав...


(а) где-то в ужасающей высоте, героически матерясь, одиноко летел в космосе первый человек...


Маруся была узбечкой, и считалось, что она женщина, но если призадуматься, то женского у нее было только имя, да и то не узбекское.


Черным гвоздиком в серую радужку вбит зрачок.


...очень нечеловечный человек…


...теплая, желто-малиновая осень под ослепительной эмалью бирюзовых небес…


Именительный падеж: нога! Родительный падеж: нет, не дай бог, ноги!..


Из дому надо выходить с запасом тепла…


Солнечная, безлюдная сторона улицы…


вязкий мед ташкентского солнца…

Дина Рубина "На солнечной стороне улицы"

/60215/



ЦИТАТНИК. глава пятнадцатая


Я всегда не могу догадаться вовремя...


Вокруг снег с пятнами звериной крови, как сахар с застывшим соком.


Теперь он, жалкий и горбатый, окоченел, скаля зубы в бессильной злобе.


"Он когда-то раньше был русским, сам забыл", - так говорили про него.


 – Зачем воевать, пожалей детей! У тебя два сына! Пусть войну затевает тот,
у кого девки!


отца матери брата сын...


Те, кого он не боялся, до сих пор живы, а его давно убили…


Она... просватана за старика... но жених не дождался свадьбы и умер,
к ее радости.


Мне все завидуют. По брюху сразу видно умного человека.


Ругай царя, каторгу, полицию, но дай взятку – и дело сойдет.


Его амбар полон веселья, а наши амбары полны слез.


В халате, в рваной китайской кофте, весь избитый, запыленный и босой,
с лицом в потеках, черный от грязи, маленький и скуластый, как монгол,
но по-русски сероглазый, вернувшись из далеких странствований,
шагал Маркешка  по родной земле и горько плакал перед ней,
как перед родной матерью.


У нас народу без счета. Смело обогащайся и не жалей никого и никогда.


Люди глупые, а шаманы хитрые...


в конце концов все привыкли, но никому не нравилось.


Поделом вору мука, да кабы не мой за ним черед...


Он так не думал, но так говорил. Надо что-то говорить
для оправдания того, чего нельзя оправдать.


Вот мой отец был француз. Он был великий мастер,
уехал в Англию и стал настоящий англичанин.


Там корень нашего рода Ньегофин. Поэтому и место зовется – Коль.


У нас на побережье всех разбойников туземцы зовут американами.
Если кто-нибудь начнет безобразничать, драться, украдет что-нибудь,
ему так и говорят: мол, ты настоящий американ.


У американцев есть уверенность, что, где хорошая пожива, там им и родина.


Он имел счастливую способность видеть не то, что есть, а то, что должно быть.
«Если видеть то, что есть... в России мало на что смотреть захочется.
Это Гоголем надо быть».


Мешай дело с бездельем – с ума не сойдешь…


Она присела к столику и по-мужски заложила ногу на ногу...
Ей не было неловко в такой позе.


бывало и пьянствовал, и мужних жен срамил...


За обличительные статьи против местной администрации
выслан... из Сибири, переехал в Москву.


Русские все гибнут, и гибнут во имя величия, а живут другие…


Куда конь с копытом, туда и рак с клешней.


дурак и хороший товар отдаст и в дураках останется!


В браке с ним нет Парижа.


Люди как люди, бабы как бабы.


сам тут был, сам все видел, и обо всем у него складывалось свое собственное,
совершенно правильное мнение.


старый боевой конь, охулки на руку не положит!


«Прощай, Любаша!» – подумал Маркешка, вспоминая свою жену.
Не так жаль было помирать, как жаль, что Любаша достанется кому-то.
Разве она во вдовах высидит? И при живом-то муже ей от мужиков отбоя нет!


Надо было предупредить события, написать все откровенно...
Откровенно, но с умом!


подняло, как в ветер, сорвало и – филькой его звали…

Николай Задорнов:

"Далёкий край", " Первое открытие", "Капитан Невельской", "Война за океан"

40315



ЦИТАТНИК. глава шестнадцатая


умел очаровывать, как он говорил, “дам” – открывал им двери, в разговоре то и дело легонько касался их рук, я видел, как женщины буквально вешались ему на шею, и холодно наблюдал за этим, поражаясь тому, что кто-то попадается на такую очевидную уловку. Это как смотреть на детей, которых дурачит второсортный фокусник.


“Когда тоскуешь по дому, – сказал он, – просто взгляни на небо. Потому что, куда бы ты ни поехала, луна везде – одна и та же”.


Как же меня занесло в эту странную новую жизнь, где по ночам орут пьяные... а я хожу в грязной одежде и никто меня не любит?


- Тогда чего ты со мной споришь? Почему ты все всегда лучше знаешь? Да что такое с вами, американцами? Как может такая тупорылая нация быть такой богатой и такой высокомерной?
– И это ты к чему?..
– Это я к тому, что у вас любая херь демократией называется. Насилие… жадность… тупость… но если это делают американцы, то все ок.


когда мы наконец собрались поужинать, бутылка водки уже наполовину опустела, и мы медленно, но верно собирались блевать.


Пить я совсем не умею. Один стакан – слишком много, а тысячи мне не хватит.


С трудом верилось, что отец умер, когда сигареты его по-прежнему лежали на кухонной стойке, а старые белые кеды так и валялись возле задней двери.


От тех, кого слишком любишь, держись подальше. Они-то тебя и прикончат.

А тебе надо жить – и жить счастливо, с женщиной, которая живет своей жизнью и не мешает тебе жить своей.


– Ну, девчонкам всегда нравятся мудаки... Сам, что ли, не знаешь?

Нет, угрюмо подумал я, это неправда. Почему тогда Пиппа меня не любит?


Все произошло даже до того, как все произошло...


Донна Тартт "Щегол"

130315



ЦИТАТНИК. глава семнадцатая


Жизнь взаймы. Жизнь, когда не жаль ничего, потому что терять, в сущности, уже нечего.

Это – любовь на грани обреченности.

Это – роскошь на грани разорения.

Это – веселье на грани горя и риск на грани гибели.

Будущего – нет. Смерть – не слово, а реальность.

Жизнь продолжается. Жизнь прекрасна!..


Не всегда поступаешь правильно... Но именно в этом иногда заключается прелесть жизни.


Разум дан человеку, чтобы он понял: жить одним разумом нельзя.


Она ревнива и понимает, что слишком растолстела.


Казалось, незнакомец насмехался над тем, что Клерфэ пытался разыграть из себя героя.
Уже давно никто не вызывал в Клерфэ такой антипатии с первого взгляда.


— Почему, собственно, ты его терпеть не можешь?
— Может быть, потому, что когда-то я был похож на него.


- ...я бы накинулся на жизнь так, словно она мой враг или любовница, я бы наслаждался ею, пока не свалился… Это лучше, чем… — Он перебил себя. — Впрочем, может, я тоже причитал бы и ползал, вымаливая у судьбы еще час, еще денек или еще минуту… Так поступали на моих глазах люди, от которых я этого меньше всего ожидал. Никто не знает ничего наперед.


Каждый год — весной и осенью — ее, словно перелетную птицу, обуревало желание улететь.


«Не мучь меня, — думал он. — Они всегда так говорят, эти женщины — олицетворение беспомощности и себялюбия, никогда не думая о том, что мучают другого. Но если они даже об этом подумают, становится еще тяжелее, ведь их чувства чем-то напоминают сострадание спасшегося от взрыва солдата, товарищи которого корчатся в муках на земле, — сострадание, беззвучно вопящее: «Слава Богу, в меня не попали, в меня не попали…»


Каждый мужчина, если он не лжет женщине, говорит глупости.


его обуяла ярость, вековечная ярость мужчины, которого бросили, прежде чем он сам успел бросить.


— Когда ты опять уйдешь? — спросил он.
— Я не ухожу... Просто иногда меня нет.


Ремарк "Жизнь взаймы"
30415


ЦИТАТНИК. кладбище мёртвых бифштексов


длинный, худой, с гривой волос цвета соломы и носом, который подошел бы совсем другому человеку.


В ней текла голубая кровь, были у нее плоскостопие, вши и дар предсказывать будущее.


На яблочнозеленом небе, словно огромные фламинго, плыли облака, нежно оберегая мелькавший между ними молодой месяц. На ветках куста орешника было какое-то предощущение утренней зари. Орешник был трогательно наг, но полон надежд на близящееся набухание почек.


Он уже не знает, что делать с собственной жизнью, и поэтому просто радуется тому, что еще живет.


Запомни одну вещь, мальчик: никогда, никогда и еще раз никогда ты не окажешься смешным в глазах женщины, если сделаешь что-то ради нее.


Не следует затевать ссоры с женщиной, в которой пробудились материнские чувства. На ее стороне вся мораль мира.


- Пусть наши дети заимеют богатых родителей.


Она презирала ее, потому что завидовала.


без любви человек - не более чем покойник в отпуске.


где у других людей сердце, у вас бутылка водки.


С неподвижных лиц на стенах на меня смотрели глаза, давно истлевшие в могиле.


Было бы чудесно остаться здесь в этот вечер, быть возле нее, под мягким голубым одеялом... Но что-то удерживало меня. Не скованность, не страх и не осторожность, - просто очень большая нежность, нежность, в которой растворялось желание.


всякая любовь хочет быть вечной, в этом и состоит ее вечная мука.


Забвение - вот тайна вечной молодости. Мы стареем только из-за памяти. Мы слишком мало забываем.


Человек всегда велик в намерениях. Но не в их выполнении. В этом и состоит его очарование.


В следующей комнате лежала женщина, которую доставили днем. У нее было тяжелое отравление вероналом. Она хрипела. Накануне произошел несчастный случай с ее мужем - перелом позвоночника. Его привезли домой в полном сознании, и он надсадно кричал. Ночью он умер.
- Она выживет? - спросил я.
- Вероятно.
- Зачем?
- За последние годы у меня было пять подобных случаев, - сказал Жаффе. - Только одна пациентка вторично пыталась отравиться. Из остальных две снова вышли замуж.


до чего же страшно любить женщину и быть бедным.


- Ах, дорогой мой, почему мы не богаты? Уж мы-то сумели бы отлично использовать деньги! Как много есть богатых людей, которые не знают ничего лучшего, чем вечно торчать в своих конторах и банках.
- Потому-то они и богаты, - сказал я. - А если бы мы разбогатели, то уж, конечно, ненадолго.


когда матушка Залевски плакала, ее глаза работали под давлением, как сифоны.


- Спокойствие и выдержка в трудных ситуациях - вот что украшает солдата. - Он подошел к шкафу и достал коньяк.


Помолодевшая и окрыленная, она вышла, покачивая бедрами. Снова появился кто-то, кому она сможет отдавать свои деньги, чтобы он их пропивал, а потом еще и бил ее в придачу. Роза была счастлива.


Ничто - это зеркало, в котором отражается мир.


-----------------------------------------

эрих мария ремарк "три товарища"
13116



ЦИТАТНИК. глава девятнадцатая


И пришли те два Ангела в Содом вечером, когда Лот сидел у ворот Содома. Лот увидел, и встал, чтобы встретить их, и поклонился лицом до земли

2 и сказал: государи мои! зайдите в дом раба вашего и ночуйте, и умойте ноги ваши, и встаньте поутру и пойдете в путь свой. Но они сказали: нет, мы ночуем на улице.

3 Он же сильно упрашивал их; и они пошли к нему и пришли в дом его. Он сделал им угощение и испек пресные хлебы, и они ели.

4 Еще не легли они спать, как городские жители, Содомляне, от молодого до старого, весь народ со всех концов города, окружили дом

5 и вызвали Лота и говорили ему: где люди, пришедшие к тебе на ночь? выведи их к нам; мы познаем их.

6 Лот вышел к ним ко входу, и запер за собою дверь,

7 и сказал [им]: братья мои, не делайте зла;

8 вот у меня две дочери, которые не познали мужа; лучше я выведу их к вам, делайте с ними, что вам угодно, только людям сим не делайте ничего, так как они пришли под кров дома моего.

9 Но они сказали [ему]: пойди сюда. И сказали: вот пришелец, и хочет судить? теперь мы хуже поступим с тобою, нежели с ними. И очень приступали к человеку сему, к Лоту, и подошли, чтобы выломать дверь.

10 Тогда мужи те простерли руки свои и ввели Лота к себе в дом, и дверь [дома] заперли;

11 а людей, бывших при входе в дом, поразили слепотою, от малого до большого, так что они измучились, искав входа.

12 Сказали мужи те Лоту: кто у тебя есть еще здесь? зять ли, сыновья ли твои, дочери ли твои, и кто бы ни был у тебя в городе, всех выведи из сего места,

13 ибо мы истребим сие место, потому что велик вопль на жителей его к Господу, и Господь послал нас истребить его.

14 И вышел Лот, и говорил с зятьями своими, которые брали за себя дочерей его, и сказал: встаньте, выйдите из сего места, ибо Господь истребит сей город. Но зятьям его показалось, что он шутит.

15 Когда взошла заря, Ангелы начали торопить Лота, говоря: встань, возьми жену твою и двух дочерей твоих, которые у тебя, чтобы не погибнуть тебе за беззакония города.

16 И как он медлил, то мужи те [Ангелы], по милости к нему Господней, взяли за руку его и жену его, и двух дочерей его, и вывели его и поставили его вне города.

17 Когда же вывели их вон, то один из них сказал: спасай душу свою; не оглядывайся назад и нигде не останавливайся в окрестности сей; спасайся на гору, чтобы тебе не погибнуть.

18 Но Лот сказал им: нет, Владыка!

19 вот, раб Твой обрел благоволение пред очами Твоими, и велика милость Твоя, которую Ты сделал со мною, что спас жизнь мою; но я не могу спасаться на гору, чтоб не застигла меня беда и мне не умереть;

20 вот, ближе бежать в сей город, он же мал; побегу я туда, – он же мал; и сохранится жизнь моя [ради Тебя].

21 И сказал ему: вот, в угодность тебе Я сделаю и это: не ниспровергну города, о котором ты говоришь;

22 поспешай, спасайся туда, ибо Я не могу сделать дела, доколе ты не придешь туда. Потому и назван город сей: Сигор.

23 Солнце взошло над землею, и Лот пришел в Сигор.

24 И пролил Господь на Содом и Гоморру дождем серу и огонь от Господа с неба,

25 и ниспроверг города сии, и всю окрестность сию, и всех жителей городов сих, и [все] произрастания земли.

26 Жена же Лотова оглянулась позади его, и стала соляным столпом.

27 И встал Авраам рано утром [и пошел] на место, где стоял пред лицом Господа,

28 и посмотрел к Содому и Гоморре и на все пространство окрестности и увидел: вот, дым поднимается с земли, как дым из печи.

29 И было, когда Бог истреблял [все] города окрестности сей, вспомнил Бог об Аврааме и выслал Лота из среды истребления, когда ниспровергал города, в которых жил Лот.

30 И вышел Лот из Сигора и стал жить в горе, и с ним две дочери его, ибо он боялся жить в Сигоре. И жил в пещере, и с ним две дочери его.

31 И сказала старшая младшей: отец наш стар, и нет человека на земле, который вошел бы к нам по обычаю всей земли;

32 итак напоим отца нашего вином, и переспим с ним, и восставим от отца нашего племя.

33 И напоили отца своего вином в ту ночь; и вошла старшая и спала с отцом своим [в ту ночь]; а он не знал, когда она легла и когда встала.

34 На другой день старшая сказала младшей: вот, я спала вчера с отцом моим; напоим его вином и в эту ночь; и ты войди, спи с ним, и восставим от отца нашего племя.

35 И напоили отца своего вином и в эту ночь; и вошла младшая и спала с ним; и он не знал, когда она легла и когда встала.

36 И сделались обе дочери Лотовы беременными от отца своего,

37 и родила старшая сына, и нарекла ему имя: Моав [говоря: он от отца моего]. Он отец Моавитян доныне.

38 И младшая также родила сына, и нарекла ему имя: Бен-Амми [говоря: он сын рода моего]. Он отец Аммонитян доныне.

----------------------------------------

Ветхий завет. Бытие. Девятнадцатая глава.



ЦИТАТНИК. когда я закавычил всё


- Позвольте закончить интервью с Вами знаменитым стихотворением "Мой товарищ", которое Вы написали в конце 1944 года. Я считаю, что это одно из лучших стихотворений, когда-либо написанных о войне. И в этих замечательных, трагических и страшных восьми строчках, по мнению многих настоящих фронтовиков-окопников, и заключена вся жестокая правда о войне:


Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.

Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай, на память сниму с тебя валенки.
Нам еще наступать предстоит.



ДЕГЕН ИОН ЛАЗАРЕВИЧ:

- Родился я в 1925 году. Моему отцу тогда было 62 года.Это был его второй брак. Маме к моменту моего рождения было всего 26 лет. Отец работал фельдшером, был блестящим специалистом, и у него перенимали опыт многие дипломированные врачи. Папа умер в 1928 году.

Мы жили в Могилеве-Подольском Винницкой области - городке, расположенном на старой государственной границе. Мать работала медсестрой в больнице. Хорошо помню голод в 1933 году.

В 12 лет пошел работать помощником кузнеца. Кузнец, дядька Федор, человек с двуклассным образованием, но знающий несколько языков, относился ко мне, как родной отец. Детство мое было голодным: на одну материнскую зарплату медсестры было очень тяжело прокормиться.

Увлекался зоологией, ботаникой, литературой. На станции юннатов получил три участка, делянки по 10 квадратных метров, выращивал на них каучуконосы. Рос юным фанатиком, беззаветно преданным коммунистическому строю.

Мы, подростки, постоянно пропадали на территории местного 21-го погранотряда. К 16 годам я уже мог стрелять из всех видов стрелкового оружия, включая пулемет ДП, хорошо ездил верхом, разбирался в гранатах. В нашем городе также дислоцировалась 130-я стрелковая дивизия под командованием генерал-майора Вижгилина. Одним словом, я начал войну хорошо подготовленным красноармейцем.

15-го июня закончил девятый класс и сразу приступил к работе вожатого в пионерском лагере, который располагался рядом с железнодорожным мостом через Днестр. В ночь на 22 июня, будучи дежурным вожатым, я видел, как по мосту в Германию прошёл тяжело гружёный состав. Ранним утром люди стали говорить по секрету: "Началась война!".

Уже днем наш город впервые бомбили. Милиционеры стреляли из наганов по немецким бомбардировщикам. Замечательная картинка... Я прибежал в горком комсомола, оттуда - в военкомат, но со мной нигде не хотели разговаривать. Я сотрясал воздух возгласами о долге комсомольца, о защите Родины, о героях Гражданской войны. Я выстреливал лозунги, которыми был начинен, как вареник картошкой. Ответ был коротким: "Детей в армию не призываем!".

Но уже на десятый день войны при горкоме комсомола был организован добровольческий истребительный батальон, состоящий из учеников девятых и десятых классов школ города. Наш взвод состоял из девятиклассников, почти все 1924 года рождения, и только трое - 1925 г.р. Тридцать один человек во взводе, из них двадцать семь - евреев.

Через два дня нам выдали обычное армейское обмундирование и всех добровольцев-истребителей влили в кадровые стрелковые роты 130-й СД. Присягу мы не принимали. Мы получили карабины, по 100 патронов и по четыре гранаты РГД. Во взводе был пулемет "Максим", который я быстро освоил, и меня назначили первым номером пулеметного расчета.

Красноармейских книжек мы не получили. Единственным документом, удостоверяющим мою личность, был комсомольский билет, который я пронес, завернутым в вощёную бумагу, через все окружения сорок первого года. Я и сейчас помню его номер - № 12800789. Боевое крещение приняли где-то в районе Вапнярки.

- Каким Вам запомнилось лето сорок первого года?

- Страшное время. Непрерывные бои. Даже отразив все немецкие атаки, мы почему-то отступали. Стрелковые роты таяли на глазах и не только из-за тяжелых боевых потерь. Началось повальное дезертирство.

Постоянные немецкие бомбежки, небо в те дни осталось за немцами. Только один раз я стал свидетелем трагического боя наших летчиков. Девять самолетов И-16 были сбиты двумя "мессерами". Уже на второй неделе боев нас перестали снабжать боеприпасами и продовольствием. Кухня со старшиной не появлялись на наших позициях.

Нас скупо пополняли красноармейцами - призывниками и кадровиками из разбитых частей. Комсостав разбежался, я даже не видел ротного командира или политрука. Меня выбрали командиром взвода. Кадровики не возражали.

Рядом погибали мои одноклассники, семнадцатилетние юноши. Для меня это было потрясением. Я с трудом сдерживал слезы, когда мы хоронили убитых товарищей. В начале августа наш взвод поджег гранатами и бутылками с КС два немецких танка.

Между Уманью и Христиновкой наша дивизия попала в окружение. Началось самое страшное. Ощущение беспомощности. Солдаты-запасники стали разбредаться по окрестным селам.

Но мы, остатки истребительного батальона, твердо решили прорываться на восток. Тяжелораненых несли с собой. Но вскоре мы, видя состояние двух наших товарищей, вынуждены были оставить их у колхозников, показавшихся нам надежными людьми. После войны я пытался узнать судьбу этих ребят. Но даже следов не нашел.

Мы постоянно нападали на небольшие группы немцев. Несколько раз дело доходило до рукопашной схватки - стенка на стенку. В такой схватке я как-то огрел прикладом по каске немецкого фельдфебеля. Вскоре он очнулся. Здоровенный немец держался высокомерно, чувствовал себя победителем, нагло смотрел на нас, вид у него был такой, словно он нас взял в плен, а не мы его. Начали его допрашивать, но немец молчал. А потом крикнул: "Ферфлюхтен юде!" - я его тут же застрелил. Все равно нам некуда было девать пленного: мы выходили из окружения. Забрал себе "на добрую память" его пистолет "парабеллум".

Остатки нашей роты упорно пробивались к своим. Все уже воевали трофейным немецким оружием, но я продолжал тащить пулемет "максим". В один светлый вечер из всего взвода осталось двое: Саша Сойферман и я. Экономно отстреливались от наступающих немцев. Вдруг я почувствовал сильный удар по ноге. Посмотрел и увидел, что течет кровь. Пуля прошла навылет через мягкие ткани бедра. Саша перевязал мне рану. Стрельба раздавалась уже позади нас. Патронов не было. Вокруг нас валялись пустые пулеметные ленты. Утопили затвор пулемета в выгребной яме и поползли на восток. Девятнадцать дней с упорством фанатиков мы выходили вместе с Сашей из окружения. Шли ночами, в села не заходили. Знали, что в плен не сдадимся ни при каких обстоятельствах. Питались зелеными яблоками и зернами пшеницы, что-то брали на заброшенных огородах. На третий день рана стала гноиться. Саша срезал мох, посыпал его пеплом и прикладывал к ране. Только трижды за эти недели мне удалось постирать бинты. Нога распухла и уже не гнулась. Мы начали терять ориентацию во времени. Я сделал себе палку, но основной моей опорой при ходьбе было плечо Саши. Где-то в районе Кременчуга дошли до Днепра. Река в этом месте очень широкая. Спустились по крутому откосу. Моросил мелкий дождь. Вечер. Тишина. Мы бросили в воду оружие и сняли с себя сапоги. Понимали, что с таким грузом нам Днепр не переплыть. Жалко было расставаться с трофейным пистолетом... Левый спасительный берег выглядел черной полоской на фоне быстро темнеющего неба. Мы плыли молча, медленно, в основном на спине, стараясь экономно расходовать силы. В воде утихла боль в раненой ноге. Сильное течение сносило нас. На середине реки судорога стянула мою ногу. Я был готов к этому. К клапану кармана гимнастерки была пристегнута английская булавка. Стал покалывать ногу, и судорога отпустила меня. Оглянулся. Саши рядом не было. Забыв об осторожности, в панике и в отчаянии кричал: "Саша!". Но над рекой царило молчание... Я понял, что Сойферман утонул. С трудом выбрался на берег и обессиленный растянулся на мокром песке. Я не был в состояния сделать и шагу. Дрожа от холода, решил ждать рассвета. Но вдруг на фоне ночного неба увидел два силуэта с касками на головах и услышал немецкую речь. Я затаился, вдавил себя в песок... Немцы прошли на север, против течения Днепра, в нескольких метрах от меня, не заметив моего присутствия.

И тут я заплакал: ни боль, ни потери, ни страх не были причиной этих слез. Плакал от осознания трагедии отступления, свидетелем и участником которой мне пришлось стать, от страшных мыслей, что все наши жертвы были напрасны... Я плакал оттого, что у меня даже нет гранаты взорвать себя вместе с немцами. Плакал от самой мысли, что немцы уже на левом берегу Днепра.

Как такое могло случиться?! Где фронт? Идет ли еще война? Зачем я существую, если рухнули моя армия и страна? А ведь нам все время внушали, что уже на третий день войны мы ворвемся в Берлин, где нас с цветами встретят плачущие от счастья немецкие пролетарии. Не знаю, как нашел в себе силы поползти по тропинке туда, откуда пришли немцы. Сквозь заросли камыша увидел окраину села. Добрался до ближайшего дома. В этом доме, как выяснилось, жили Федор и Прасковья Григоруки - люди, которым я обязан своей жизнью. Они раздели меня, промыли мои раны. Поняли, что я еврей. В селе стоял немецкий гарнизон, и всех сельчан уже предупредили, что за укрывательство евреев и коммунистов их ждет расстрел. Григоруки накормили меня мясом с картошкой. Федор отрезал огромную краюху хлеба. В жизни я не ел ничего более вкусного.

Где находится фронт, они не имели ни малейшего представления. По селу шли слухи, что немцы уже давно взяли Полтаву. Никто толком ничего не знал. Сказали, что в село вернулось несколько дезертиров из РККА, утверждавших, что немцы отпустили их из плена. Прасковья испекла в печи большую луковицу, разрезала ее пополам и приложила к ранам, укрепив половинки белой чистой тряпкой. Меня отвели на чердак. Я проспал почти двое суток. А еще через пару дней Григорук переодел меня в гражданскую одежду, посадил на подводу и повез в соседнее село, к родне. Там меня снова спрятали в крестьянском доме, а утром пересадили на другую подводу. Такая "эстафета" продолжалась еще четыре раза. Добрые украинские люди спасали меня. Я даже не заметил, как очередной возница перевез меня через линию фронта. Вскоре я оказался в полтавском госпитале. Летом 1949 года поехал в это село поблагодарить Григоруков за свое спасение. Но на месте села были только развалины, заросшие бурьяном...

- Сколько человек уцелело из вашего взвода добровольцев-девятиклассников?

- Выжило на войне только четыре человека. Все инвалиды.После войны встретил Якова Ройтберга. Дефект в височной кости после тяжелого ранения. Несросшийся огнестрельный перелом правого плеча. Сейчас Яков - профессор-математик.

Но самая неожиданная встреча произошла в июне 1945 года. На костылях меня выписали домой из кировского госпиталя, дали сопровождающего солдата. Еще до Киева сделали две пересадки. В Киеве, до начала посадки в вагон для раненых, проводница пропустила меня внутрь. Занял полку для сопровождающего, положив на неё костыли.

Посмотрел в окно и обомлел. На перроне на костылях, без ноги, стоял мой одноклассник Сашка Сойферман, с которым мы вместе выходили из проклятого окружения в сорок первом году. Сойферман все эти годы думал, что я утонул во время нашей переправы через Днепр. Он выбирался к своим в одиночку.

В 1942-м под Сталинградом в бою Саша потерял ногу.

- Что испытывал шестнадцатилетний мальчик Ион Деген, убивая в бою своего первого врага?

- Ликование. Когда увидел, как после моего выстрела упал убитый немец, я был очень рад! Потом мне часто приходилось убивать. Делал я это спокойно, без лишних эмоций и сантиментов. Шла война на уничтожение, и на этой войне не было места сомнениям или жалости перед тем, как нажимался курок.

Но подобное сильное эмоциональное ощущение радости мне довелось испытать ещё только один раз - летом сорок четвертого года. Большая группа немцев толпой убегала от танка по пологому склону холма. Можно было спокойно достать их из танковых пулеметов. Но почему-то скомандовал своему заряжающему поставить шрапнельный снаряд на картечь. Человек тридцать разорвало в клочья. В это мгновение я поймал себя на мысли, что испытываю то самое незабываемое ощущение, которое испытал в начале войны, когда застрелил своего первого немца.

- Для Вас лично, 1941 год является самым тяжелым периодом войны?

- Нет. Для меня лично самый страшный период войны - это наше отступление на Кавказе. И хоть я до сих пор, не могу полностью осмыслить катастрофу 41 года, но тогда за моей спиной была огромная страна и вся Красная Армия, и вера в нашу Победу покинула меня только один раз, когда я раненый лежал на днепровском берегу.

А на Кавказе я неоднократно был свидетелем массового бегства с поля боя. Передовая полностью обезлюдела. Как-то когда бронепоезд нашего дивизиона, в котором я служил командиром отделения разведки, остановился на каком-то полустанке Северо-Кавказской ж/д, и я увидел столб: "До Ростова-на-Дону - 647 километров", мне стало жутко... До Ростова 647 км, а сколько еще от Ростова до Берлина? Я четко понял, что вот он, край пропасти. И на какой-то момент меня охватило отчаяние...

- Сколько времени Вы находились в госпитале?

- Почти пять месяцев. Еще в Полтаве меня осмотрел военврач третьего ранга - грузин - и сразу же заявил: "Ногу надо немедленно ампутировать!". Я категорически отказался. Перспектива в 16 лет остаться безногим инвалидом была для меня неприемлемой. Я опасался, что меня усыпят, сонного приволокут в операционную и отрежут ногу. Боялся, что мне подбросят снотворное в еду, и поэтому менялся едой с соседом!

Но все обошлось. Вскоре меня отправили в тыл, в Саратов, оттуда на теплоходе - в Куйбышеве. Дальше меня отправили в уральский госпиталь, на юг Челябинской области. Относились ко мне, шестнадцатилетнему пацану, в госпиталях очень уважительно. Седьмого ноября 41-го раненым выдали в честь праздника по 100 грамм водки. Впервые в жизни попробовал её. Водка мне тогда ужасно не понравилась. 21 января 1942 года меня выписали из госпиталя.

Сказали: "Жди призыва". Стояли пятидесятиградусные морозы. Чтобы не околеть зимой в старенькой шинели б/у и в таких же кирзовых сапогах, я подался на юг, в теплые края. В Актюбинске на вокзальном продпункте меня окликнул по имени капитан-пограничник. Это был Александр Гагуа, служивший до войны в погранотряде в Могилеве-Подольском и хорошо помнивший меня с той поры. Услышав мою "одиссею", он, не колеблясь, велел мне поехать в Грузию в его родное село Шрома Махарадзевского района. Там же, на вокзале, он написал письма своему отцу Самуилу Гагуа и председателю колхоза села Шрома Михако Орагвелидзе.

16 февраля прошел пешком от станции Натанеби до Шромы 13 километров. Самуилу Гагуа к тому времени уже было 76 лет. От меня он впервые узнал о сыне, о котором не было сведений с начала войны. Меня очень тепло встретили в селе. В те дни я на всю жизнь влюбился в Грузию и в грузинский народ.

Стал работать трактористом на тракторе СТЗ-НАТИ, вспахивал поля. 15 июня 1942-го, узнав, что на станции Натанеби стоит бронепоезд, я снова прошёл 13 километров. Добро, нога к этому времени была почти здоровой. Грузины подарили мне на память красивый старинный кинжал. На станции стояли бронепоезда "Сибиряк" и "Железнодорожник Кузбасса". Я выяснил, где находится штабной вагон, и вскоре уже разговаривал с командиром 42-го отдельного дивизиона бронепоездов майором Аркушей, человеком невысокого роста, одетым в форму танкиста. Доложил ему о себе и попросил о зачислении в часть. Аркуша поинтересовался: "А карту знаешь?". Услышав мой утвердительный ответ, он велел нанести на "километровку" не очень сложную обстановку, которую тут же продиктовал. Посмотрел на карту и сказал: "Хорошо, малец! Беру тебя к себе адъютантом". Я ответил, что если бы хотел быть адъютантом, то спокойно бы дожидался призыва. Майор улыбнулся: "Так чего же ты хочешь?" - "Воевать хочу!". Аркуша возмутился: "А я что, выходит, по-твоему, не воюю?" На мой ответ: "Майоров в бою ни разу не видел", - командир дивизиона Аркуша улыбнулся и сказал: "Пойдешь в разведку!".

- Что представлял из себя отдельный дивизион бронепоездов как боевая единица?

- Дивизион был сформирован из добровольцев-железнодорожников. Большинство личного состава были бывшие танкисты, успевшие принять участие в боях на Хасане и Халхин-Голе. Боевые действия дивизион начал осенью 1941 года под Москвой. В дивизион входило два бронепоезда: "Сибиряк" и "Железнодорожник Кузбасса" и штабной поезд из пяти пассажирских вагонов. Боевой задачей дивизиона осенью 1942 года было прикрытие направления на Моздок и Беслан. В январе 1943 года 42-й отдельный дивизион был переброшен в Иран и больше не принимал непосредственного участия в боевых действиях.

- Как выглядел бронепоезд?

- С двух сторон бронепаровоза располагались по две бронеплощадки, бронированные вагоны с вращающейся башней, в которой установлено 76-мм орудие. В каждой бронеплощадке - 4 танковых пулемёта, по два на каждом борту. По обе стороны бронепоезда две обычных железнодорожных платформы, на которых установлены 37-мм зенитные пушки и пулемёты ДШК. В каждой бронеплощадке экипаж из 16 человек. Всего личного состава было примерно 80-90 человек в команде каждого бронепоезда.

- Что такое отделение разведки дивизиона бронепоездов? Его личный состав, задачи, вооружение? Расскажите максимально подробно.

- Когда я пришел в отделение разведки, в нем было 12 бойцов. Все вооружены автоматами ППД и ППШ, финками или кинжалами, и у каждого уже были трофейные немецкие пистолеты. Отделение формально было подразделением взвода управления. На задание разведчики брали по три запасных диска к автомату и по четыре гранаты Ф-1.

Разведчики ходили в обычном обмундировании, но иногда одевали сверху танковые комбинезоны. У разведчиков было две основные задачи: разведка немецкого тыла и корректировка огня для бронеплощадок. Нам не поручали захват "языков" и не требовали от нас вступать в бой в немецком тылу. Один раз разведчикам поручили специальное задание в немецком тылу - пройти к станции Муртазово вместе с радисткой и выйти на связь с нашей диверсионной подпольной группой. Но, когда сложилось тяжелейшее положение на перевалах осенью 1942 года, именно разведчики дивизиона составили костяк сводного отряда, который и задержал немцев на нашем участке.

В разведке служили замечательные ребята, сибиряки: Степан Лагутин, Гоша Куликов, Коля Трубицын, Коля Гутеев и другие. Я смотрел на своих товарищей с восторгом и удивлением. Они умели все. Взобраться на телеграфный столб и подключить связь, заранее договорившись с дивизионом, какие провода будут задействованы. Умели выполнить любую работу железнодорожника - от стрелочника и сцепщика до машиниста паровоза, умели разминировать и устанавливать мины. Могли быстро заменить колеса бронеавтомобиля на железнодорожные и воевать на бронедрезине. Все умели ребята!

В течение нескольких недель мне пришлось освоить их профессии. Но вот чему я никогда не научился у своих друзей - так это навыку потомственных охотников. Даже корректировать огонь бронепоезда они умудрялись инстинктивно, и моя грамотность - так мне казалось - была им вовсе не нужна. И то, что я смог заслужить любовь и уважение этих замечательных ребят, является для меня самой главной наградой, полученной на войне. Я горжусь, что воевал рядом с этими людьми!

Лагутин стал мне, как родной отец. Двухметрового роста, ушедший в армию из Бийска, бывший алтайский охотник, носивший сапоги 46-го размера, молчаливый Лагутин был настоящим русским богатырем. Он мог спокойно выпить за день два литра водки и выглядеть совершенно трезвым, как "стеклышко". При своем весе в сто тридцать килограмм и огромном росте он мог бесшумно пройти по хворосту.

В июле 1942 года дивизион вступил в бои под Армавиром. Здесь погиб командир разведчиков. И меня за "грамотность" назначили командиром разведки вместо убитого. Все корректировали огонь по попаданиям, а я умел еще корректировать по азимуту. У нас не было рации, и вся корректировка шла только по телефонной связи. Вдоль железной дороги шли столбы с проводами. Так вот, провода телефонного аппарата накидывались на два таких провода, и у бронепоезда подключались к этим же проводам.

- Что пришлось испытать в боях на Кавказе?

- Это были самые тяжелые бои, в которых мне пришлось участвовать. Многие десятки немецких танков перли тараном на наш бронепоезд, оставленный без прикрытия пехоты и авиации. В небе над нами с утра до вечера висела подлая немецкая "рама" и наводила на нас шестерки "юнкерсов", которые беспрепятственно пикировали на нас. От бомбежек экипажи бронепоездов несли тяжелые потери. Редко удавалось сбить немецкий пикировщик. На моих глазах как-то зенитчик с "Сибиряка" сбил из 37-мм зенитки самолет Ю-88 и почти сразу погиб. Нас бомбили постоянно!

Четырьмя орудиями 76-мм и приказом "Ни шагу назад!" трудно было остановить немецкие танки. Молодцы, паровозники! Они всё время отлично маневрировали. Однажды болванка, выстреленная немецким танком, попала в сухопарник паровоза. Техник-лейтенант Тыртычко, обжигаясь, забил пробоину деревянным брусом. Под станцией Прохладной развернулись танковые сражения. Мы массово использовали "ленд-лизовские" танки, бросая их в контратаки на верную погибель. Всего несколько раз я видел танки Т-34. Видел, как довольно успешно пытались остановить немецкие танки с помощью дрессированных собак с противотанковыми минами на спине. Нашу авиацию мне удалось увидеть только один раз, и то не в воздухе, а на земле. Неподалеку от нас сделал вынужденную посадку подбитый штурмовик ИЛ-2, вооруженный РС-ами. У самолета стоял летчик - молодой парнишка в звании лейтенанта - и крыл весь белый свет матом.

Мы постепенно откатывались к Чечне. Местное население относилось к нам весьма недружелюбно. Жрать нам было нечего, так мы брали провиант у местных, иногда даже угрожая оружием. В Грозном, ещё по пути на фронт, ко мне, сидящему на первой платформе, подошел пожилой чеченец, и сказал: "Солдат, продай автомат! Я тебе семьдесят пять тысяч дам!". Я послал его подальше. Каждый выход на разведку на Кавказе был неимоверно тяжелым.

В начале сентября положение стало критическим. Мы прибыли на станцию Докшукино, сейчас уже не помню, это юго-восток Кабардино-Балкарии или уже северо-запад Северной Осетии. Мы должны были поддержать огнем наши пехотные части. Но на станции и рядом с ней вообще не было никаких пехотинцев. Тишина страшная. Абсолютная. Тишина перед немецкой атакой, которую у нас не было шансов сдержать. Я даже сейчас не понимаю, как нам удалось выжить в тот день. Немцы обошли станцию. Находясь на перроне, мы попали под огонь своих "катюш". Спасались на полу станционной уборной. Вы представляете себе станционную уборную во время войны? Пришлось снять с себя все обмундирование. К своим по Тереку шли в одних трусах, но с оружием. Несколько дней казалось, что не отмоем с себя эту дикую вонь.

В сентябре 1942 сводной отряд дивизиона бронепоездов, 44 человека, был брошен на оборону перевала на высоте 3000 метров над уровнем моря. От звука выстрела низвергалась лавина. Огонь мы вели только снайперский, а немцы заваливали нас минами. На какое-то время нас просто забыли на перевале. Кончились продукты. Начался голод. За каких-то три дня я полностью сжевал ремешок танкошлема, а потом в течение двух дней во рту не было ни крупинки. Когда спустились с перевала в долину, я еще долго переживал, почему не съел второй ремешок шлема, надо было только срезать металлическую пряжку.

Против нас стояли немцы из дивизии "Эдельвейс", оказавшиеся в аналогичной ситуации: им тоже нечего было жрать. Немцы к такому не привыкли. На пятый день около роты немцев во главе с капитаном сами пришли сдаваться к нам в плен. Случай для сорок второго года очень редкий, но голод не тетка. В плену немцы держались с достоинством.

А перевал мы все же тогда удержали. Когда нас сменила на перевале стрелковая рота старшего лейтенанта Цховребова, то из нашего сводного отряда в живых оставалось только 19 человек. Попросили у Цховребова сахара. Командир роты ответил, что внизу нас накормят, а им тут еще до третьего пришествия сидеть.

- За бои на перевале Вас как-то отметили?

- Получил медаль "За Отвагу", но покрасоваться с ней на гимнастерке довелось всего два дня.

- Почему только два дня?

- Долгая история. Ладно, слушайте.

Хоть я и старался во всем походить на своих старших товарищей-разведчиков и даже научился пить на равных с ними, но все равно ставался подростком-сластёной. Дивизион вышел из боя, и нас отвели на формирование в Беслан. Кто-то сказал, что рядом с вокзалом находится паточный комбинат, который собираются взорвать перед ожидаемым приходом немцев. Там стояли цистерны с патокой, похожей по виду и вкусу на липовый мед. Сначала на комбинат пошел комиссар дивизиона со своим ординарцем и принес два полных ведра патоки. Сходили и мы с Лагутиным разок. Принесли ребятам ведро патоки. Решили сделать еще рейс.

Пошли без оружия, ведь до немцев было 15 километров. Вышли с проходной на пустынную улицу. Какая-то женщина подошла к нам и предложили четверть араки за ведро патоки. Лагутин потребовал еще бутылку. Внезапно появился невысокий кавказец в плаще, в полувоенной фуражке и шевровых сапогах. Наглая и самодовольная физиономия. "Спэкулируете?!" - закричал он.

Мне показалось, что эта начальственного вида тыловая крыса намекает на мою национальность. Я психанул и хлестнул его наотмашь по лицу. Он только качнулся в сторону и сразу выхватил из-под плаща пистолет ТТ. Лагутин среагировал моментально и врезал кавказцу своим огромным кулаком. Кавказец неподвижно распластался на тротуаре.

Я подобрал отлетевший в сторону ТТ. Под распахнувшимся плащом мы увидели у кавказца над левым карманом френча орден Ленина и значок депутата Верховного Совета. Мы испуганно посмотрели друг на друга и стали помогать подняться с земли приходящему в себя депутату. Вернули ему пистолет без обоймы.

Депутат сразу вытащил из недр плаща запасную обойму, вогнал ее в пистолет и пронзительно заорал: "Ведяшкин! Взять их!". Из-за угла возник маленького роста толстый младший лейтенант с автоматом ППД на груди. Рядом с ним еще два автоматчика. Нас погрузили в кузов старенького "Газика", депутат залез в кабину, а Ведяшкин и его команда разместились рядом с нами. Привезли в селение Брут. Депутат с Ведяшкиным зашли в каменное-то здание и минут через десять нас завели в просторную комнату.

У стола стоял огромный детина, ростом почти со Степана. Он был одет в шерстяной свитер и синие диагоналевые галифе. Сверкающие хромовые сапоги. На спинке стула висел китель. Петлицы с синим кантом с тремя "кубиками". Нам сразу стало ясно, куда мы попали. Тогда это звание называлось старший сержант НКВД. Детина подошел к Степану и внимательно стал его разглядывать, словно удивляясь тому, что на свете есть кто-то крупнее его самого. А потом резко ударил Лагутина в голову. Степан отлетел к стене. Энкаведист начал орать: "Что?! Спекуляции вам мало!? На первого секретаря обкома партии руку подняли! Ничего, вас трибунал быстро к стенке прислонит! У-у, ****и, девяти грамм на вас даже жалко! Я бы вас без всякого трибунала, своими руками бы удавил!".

Отвели нас в другое помещение. Выпотрошили карманы, забрали документы и кисеты с табаком, сняли ремни и сорвали петлицы. Чьи-то ловкие руки сняли медаль с моей гимнастерки. Недалеко от входа сидел солдат и чистил пистолет. Прогремел выстрел. Кто-то сказал: "Ты что,... твою мать! Куда ты в пол стреляешь, мать твою?! Там же люди!". Служивый ответил: " Будя тебе... Люди... Их все равно всех уже списали. Да я что, нарочно?".

Нас впихнули в подвал, шесть ступенек вниз. Смрад немытых тел и прелых портянок. Голодные, серые, изможденные лица. И здесь нам объяснили, что мы попали в Особый отдел 60-й стрелковой бригады. В подвале 21 человек, приговоренные к смертной казни и ожидающие исполнения приговора. Утром на завтрак дали по крошечному кусочку хлеба и манерке жидкой бурды на троих. Многие из сидящих в подвале уже потеряли человеческий облик. К бурде со Степаном мы не прикоснулись. А потом стали по одному человеку выдергивать на расстрел. В этот день расстреляли десять человек. Мы слышали залпы и истошные вопли. Расстреливали людей неподалеку, за уборной, на заросшей бурьяном площадке возле каменного забора. Мне казалось, что эти выстрелы гремят прямо над самым моим ухом, и дикий животный страх сковывал мое сердце.

А на следующее утро выводящий распахнул подвальную дверь и выкрикнул: "Которые тут из 42-го дивизиона бронепоездов, на выход!". Так вчера вызывали на расстрел... Мы со Степаном молча кивнули головой остающимся в подвале. Я помню, с каким трудом, с каким неимоверным усилием воли я оторвал ноги от грязной соломы и сделал по ступенькам шесть шагов верх. Рядом с верзилой-энкаведистом стоял особист из нашего дивизиона. Он незаметно подмигнул нам, и в это мгновение будто многотонные путы мигом свалились с ног. Наш особист пожал руку своему коллеге из 60-й стрелковой и страшным голосом пообещал жестоко наказать нас, мерзавцев. Мы залезли в кузов грузовика, и только когда селение скрылось за поворотом дороги, особист заговорил с нами: "Ну и работенку вы нам задали. До самого командующего пришлось добираться, чтобы выцарапать вас отсюда". Я спросил у него: "А медаль возвратили?" Особист выругался: "Ну и дурак же ты! Скажи спасибо, что тебя живым возвратили! О медали он вспомнил!".

Через четыре дня меня тяжело ранило в ночной разведке. Я лежал в госпитале в Орджоникидзе и пытался не вспоминать жуткий день и две ночи, проведенные в смрадном "смертном" подвале. В преисподней...

- За что были приговорены к расстрелу люди, находившиеся в подвале?

- Один из расстрелянных был старший политрук, споровший с рукава гимнастерки комиссарскую звезду при выходе из окружения.

Был еще лейтенант, командир пулеметной роты. Его бойцы отступили, бросив четыре пулемета на оставленных позициях.

Помню младшего лейтенанта Исмаила Садыкова из Кировабада. В августовских боях он, контуженный, попал к немцам в плен. Сбежал к своим при первой возможности. По возращении из плена был обвинен в измене Родине и приговорен трибуналом к расстрелу. Уже в первую мою ночь в подвале Садыков подсел ко мне и сказал: "Вы не из нашей бригады, вы здесь случайно, и, скорее всего, вас не убьют. Я не боюсь смерти, уже столько раз умирал, что мне уже не страшно. Но если моему отцу сообщат, что его сын изменник, он этого не перенесет. А меня в трибунале даже слушать не стали. Во имя Аллаха, если ты выберешься отсюда живым, напиши моему отцу, как все было на самом деле". Он несколько раз повторил адрес отца. На следующий день его вызвали на расстрел десятым...

Я, несколько раз пытался написать отцу Садыкова, но так и не смог начать письмо. А как надо было начинать: "Уважаемый товарищ Садыков" или "Уважаемый отец Исмаила. Ваш сын расстрелян..".? Но я помнил о своем обещании. Из госпиталя в Орджоникидзе меня повезли дальше в тыл, и я оказался именно в Кировабаде. Дом Садыкова находился недалеко от госпиталя. Нашел отца Садыкова и рассказал ему о трагической судьбе сына. Старый Садыков мужественно выслушал меня. На прощание он сказал мне: "Спасибо тебе, сынок. Может быть, когда ты сам станешь отцом, ты поймешь, какое великое дело ты сейчас сделал. Да благословит тебя Аллах!".

- Боям на Кавказе посвящено Ваше замечательное стихотворение:


Воздух вздрогнул.
Выстрел. Дым.
На старых деревьях обрублены сучья.
А я еще жив.
А я невредим.
Случай?

- Неужели в те дни даже не оставалось надежды выжить?

- Вам трудно будет представить, что там творилось в те дни, и что мне довелось лично увидеть. На наших глазах рассыпался фронт. Люди были полностью деморализованы. Мне пришлось даже увидеть своими глазами, как представитель Ставки лично расстрелял командира стрелковой роты за то, что его рота три дня где-то шлялась и грабила по селам, вместо того чтобы занять рубеж обороны. А многие просто драпали без оглядки.

Вот вам пример. Четыре разведчика вынесли на дорогу двух раненых товарищей. Пытаются остановить хоть какой-нибудь транспорт, идущий в направлении тыла, чтобы побыстрей отправить истекающих кровью товарищей в госпиталь. Все машины проносятся мимо. Силой оружия останавливают грузовик ЗиС-5. Рядом с водителем сидит тыловой полковник. В кузове ППЖ, чемоданы, узлы, ящики, и кадка с фикусом! Спасает "дорогой товарищ начальник" свою шкуру. Торопится в тыл с круглыми от страха глазами. На просьбу захватить раненых, полковник разразился матом и "праведным начальственным гневом": мол, как вообще его посмели остановить - сплошное "пошли вон!" и "вашу мать!". За кобуру на заднице начал хвататься. Полковника сразу пристрелили, а ППЖ сама сбежала в сторону гор. Выкинули фикус и чемоданы из кузова, а туда положили своих товарищей. Посмотрели документы у водителя и сказали: "Теперь мы знаем, кто ты и что ты. Если кому-то проболтаешься о том, что сейчас увидел, мы тебя из-под земли достанем и убьем! Понял?! Тогда гони в санбат!". Я помню даже число, когда это произошло, и фамилии троих товарищей бывших со мной рядом в ту минуту...

- Когда Вы были ранены?

- Пятнадцатого октября при возвращении ночью из разведки в немецком тылу. Целью этой разведки было засечь расположение немецких резервов и приготовить координаты для стрельбы нашего дивизиона. Пошли вчетвером: Лагутин, Гутеев, радистка Люба, не помню ее фамилии, и я. В тыл мы прошли относительно легко.

А на следующую ночь назад к своему переднему краю было невозможно пробиться. Вся долина, примыкающая к Тереку, была забита немецкой техникой. Чтобы проскользнуть у самой кромки воды, надо было "снять" двух часовых. Подползли к ним вместе с Лагутиным и одновременно кинулись на немцев. Мне впервые пришлось убивать ножом и по неопытности я всадил свой кинжал сверху вниз над ключицей часового. Фонтан липкой крови брызнул мне в лицо. Меня стошнило, и я вырвал... Лагутин бросил своего уже бездыханного немца и закрыл мне рот своей огромной лапой. Но было поздно, немцы услышали, что кто-то блюет, и окликнули нас: Мы уже шли по реке, когда по нам открыли огонь и стали освещать передовую ракетами. Пуля попала в ногу, а уже на подходе к нашей траншее мне достались осколки по всему телу. Раненый Лагутин вынес меня и убитую радистку. А тело Гутеева вынести не удалось... Степан спас мне жизнь в ту ночь.

- Что стало с Лагутиным?

- О его судьбе так никто ничего не узнал. Он попал в другой госпиталь. После войны Степан в Бийск не вернулся. Выжил ли он...

В 1946 году случайно встретился с бывшим старшиной Филиппом Соловчуком, замполитруком из взвода управления нашего дивизиона бронепоездов. Единственный, кстати, из политработников 42-го ОДБ, бывший лично непосредственно в бою. Он рассказал, что в декабре сорок второго года дивизион сняли с фронта и в январе 1943 гола перебросили в Иран, и что Лагутин после ранения к ним не вернулся. Рассказал, как ребята-разведчики долго ждали моего возвращения, хранили мои вещи и оружие, а наш комиссар дивизиона Лебедев, невероятная сволочь и дерьмо, выкрал из моих вещей кинжал, подаренный мне еще в Шроме.

- Куда Вы попали после госпиталя?

- Выписали из госпиталя вечером 31 декабря 1942-го. Новый год я встретил в одиночку, трясясь в вагоне поезда, идущего в Тбилиси. Меня направили в 21-й учебный танковый полк - 21-й УТП, расположенный в захолустном грузинском городке Шулавери. Этот полк на скорую руку "испекал" танковые экипажи для маршевых рот. Состав полка был смешанный: фронтовики после госпиталей и призывники. Танки всех типов. Патриотизм и желание побыстрее вступить в бой с врагом стимулировали в этом УТП весьма садистским способом: нас почти не кормили! Давали только какое-то варево из заплесневевшей кукурузы. От голода люди в полку разве что не пухли.

Через несколько дней меня вызвали в штаб полка и объявили, что направляют в военное училище. Я отказался. Но мне сразу "вправили мозги", резко объяснили, что приказы в армии не обсуждаются, а выполняются!

Собрали команду будущих курсантов - 150 человек из бывших фронтовиков, выдали сухой паек - соленый рыбец без хлеба, и отправили из полка.

Через Каспий переправлялись на большом пароходе, который пришлось брать в буквальном смысле штурмом. На пароход набилось почти четыре тысячи человек. Шли по Каспию три дня. Штормовая погода. Холод, мокрый снег, у многих началась морская болезнь. Мы с другом отлеживались под брезентом в шлюпке. С нами, танкистами, плыла большая группа раненых моряков. На палубе под охраной стояли две огромные бочки с портвейном. Договорились с часовым, связали его, и начали содержимое этих бочек активно употреблять. На туркменском берегу нас уже ожидала "торжественная встреча" представителей войск НКВД. Но когда "встречающие" увидели, что им придется иметь дело с танкистами и ранеными моряками, то они просто отошли от трапа... Никто не рискнул с нами связываться. В Красноводске организовали баню, выдали для мытья по три котелка воды. Получили паек на дальнейшую дорогу: пшенка в брикетах. Эти брикеты моментально сгрызли сухими. Прибыли в 1-е Харьковское танковое училище, дислоцированное в Чирчике. Из фронтовиков была создана одиннадцатая курсантская рота. Рассчитывали, что попали в училище только на полгода, но наша учеба растянулась на долгие тринадцать месяцев

- Учеба в училище оставила какой-то след в Вашей памяти?

- Конечно, все-таки целый год моей молодости был проведен в училищных стенах 1-го ХТУ. Но почему-то сейчас не хочется долго и подробно рассказывать об училище.

Училище было большим: 16 курсантских рот, по 125 курсантов в роте. Обучали нас на старых танках БТ и на Т-34, но в начале 1944 года, незадолго до нашего выпуска, в училище пришли новые танки - Т-34-85. Вождение отрабатывали на танках БТ-7, на каждый взвод выделялась одна такая машина. За все время учебы я всего лишь три раза стрелял из танка. Жесткая дисциплина, муштра, хотя нашей 11-й "фронтовой" роте делали определенные послабления в плане дисциплины. Нам чаще давали увольнительные в город.

Кормили по 9-й "курсантской норме", основным блюдом был "плов на машинном масле", но я не могу сказать, что мы мучились от голода. Если у многих курсантов к вечеру, после интенсивных занятий оставались силы, желание и время для занятий боксом и тяжелой атлетикой, значит, не так уж плохо мы питались. Иногда ходили в окрестные сады и огороды, набирали виноград, дыни, получался дополнительный паек.

Большую часть занятий мы проводили в полевых условиях. Жара дикая, и привыкнуть к ней мы так и не смогли. Гимнастерки напоминали географические карты от выступавших на спине разводов соли. Утром, перед выходом на занятия в пустыне каждому выдавали флягу воды, а вечером старшина проверял: не дай бог, кто хотя бы глоточек отпил.

Нашим взводом командовал лейтенант Осипов, хороший парень был. Ротой командовал капитан Федин, строгий службист и строевик, с нами он держался очень сухо, на дистанции, но внушал уважение и доверие. Командовал батальоном майор, еврей с типичной фамилией, сейчас точно не вспомню ее. Летом 1943 он ушел из училища на фронт. Встретил его случайно в 1945 году в Черновцах в синагоге. Пришёл туда в Судный день. Майор потерял руку на фронте, и пустой рукав его гимнастерки был заправлен за ремень. Он меня сразу узнал. Прекрасными преподавателями были техник-лейтенант Коваль и полковник Кузьмичев, преподававший нам тактику.

В нашей роте подобрались хорошие ребята: мой близкий друг Мишка Стребков, Володя Вовк, Саша Голобородько, Вася Юбкин - славные ребята. Был у нас в роте и бывший инженер, интеллигентный парень Ростислав Армашов, который пришел в училище с гражданки. Его возненавидел наш старшина роты Градиленко, человек с двуклассным образованием, ненавидевший всех, кто умнее или удачливее его. Выдавал себя за крутого фронтовика, хотя несколько курсантов знали старшину еще по фронту, где он служил на складе ГСМ. Градиленко мастерски выслуживался перед начальством и, несмотря на полную безграмотность, умудрился попасть в список отобранных в училище, и уже в Чирчике был назначен на должность старшины роты. Типичный мизантроп, бывший сверхсрочник из кадровиков, завистливая тупая сволочь и подлец. Градиленко возненавидел Армашова и громогласно заявлял ему: "Я из тебя вышибу интеллигента!". Прошло немало времени, пока этого Градиленко заставили "успокоиться":

В начале весны 1944 года мы сдали выпускные экзамены в училище. Какие экзамены? Тактика, топография, техника, вооружение вождение танка. Экзамены по огневой подготовке были теоретическими. Получили погоны младших лейтенантов. Мне вручили удостоверение - "Окончил с отличием", и вскоре я оказался уже в Нижнем Тагиле, где мне предстояло получить свой танк и сформировать экипаж

- Сколько времени вы ждали танк с конвейера?

- Где-то дней десять. Мы сами участвовали в сборке своих машин.

На конвейере самоотверженно работали женщины и подростки, почти дети. Вручили мне танк Т-34-85, часы, шестискладный нож. Дали экипаж, четыре человека. Через пару дней, в конце мая 1944 года, получили приказ погрузить танки на платформы, получить боекомплект, и наша маршевая рота - 30 танков - одним эшелоном выехала на фронт. К платформам прицепили два мощных паровоза.

Личное оружие мы получали уже в бригаде.

- Кто был в Вашем первом экипаже?

- Весь экипаж был необстрелянным, никто из ребят ранее на фронте не был. Стрелок Вася Харин. Погиб в первых боях. Командир орудия Вася Осипов, уралец. Оба Васи были славными парнями. После ранения Осипов попал в другой батальон бригады, и я не знаю, дожил ли он до конца войны. Механик-водитель Борис Макаров был также ранен в первых боях, после госпиталя вернулся в бригаду и снова попал в мой экипаж.

Пока он был в госпитале, я потерял два экипажа. После возвращения в батальон Боря всегда был со мной вместе. Верный друг. Погиб в конце января 1945 года. Еще одним членом экипажа был Саша Белов, кубанский казак, несколько месяцев проживший под немецкой оккупацией и имевший некоторое представление о войне. Белов сгорел в танке. Все ребята были в возрасте 19-20 лет.

- Как Вы оцениваете подготовку экипажа к боевым действиям?

- Могу дать только одну оценку - нулевую. Экипаж в танковом УПе здорово поморили голодом, но мало чему научили. Не было претензий только к командиру орудия, этот стрелять умел. Механик-водитель имел всего восемь часов вождения танка. Но тут даже дело не в профессиональной подготовке - экипаж был физически истощен. Я с тоской смотрел на своего башнера и думал, как такой доходяга будет в бою, в неописуемой тесноте, на ходу танка заряжать орудие пятнадцатикилограммовыми снарядами? Где он силы возьмет вытащить снаряд из чемодана? Я постоянно думал: как накормить экипаж?

Перед погрузкой увидел на эстакаде пустой запасной бак для горючего. Подобрали этот бак и залили его газойлем. У кранов с газойлем не существовало никакого контроля и ограничений. Спрятали этот бак под брезент, дав ему торговую марку "керосин". И благодаря этому "керосину" мой экипаж, наконец, отъелся. Всю дорогу до фронта мы меняли газойль на сметану, творог, молоко и хлеб. Ребята ожили, у них появился интерес к жизни.

За четыре дня наш эшелон проделал путь до Москвы, дальше поезд пошел на Смоленск. Там нас разгрузили, и колонна маршевой танковой роты своим ходом пошла на Богушевск. Несколько дней мы кочевали вслед за фронтом, и за это время я смог подтянуть экипаж в плане боевой подготовки. Всю дорогу мы тренировались. Механик нарабатывал часы практического вождения. Перед отправкой в бригады нам устроили тактические занятия и боевые стрельбы, мы неплохо отстрелялись, и я был доволен своим экипажем.

- В какую бригаду Вы попали?

- Во 2-ю отдельную гвардейскую танковую бригаду, которой командовал подполковник Ефим Евсеевич Духовный. Эта бригада на фронте была знаменитой. Она была фронтового подчинения и не входила в состав какого-то определенного танкового корпуса. В составе бригады было 65 танков в трех танковых батальонах, мотострелковый батальон, батарея ПТА, рота связи, разведчики, санвзвод и множество других различных мелких подразделений. Бригада использовалась исключительно для прорыва и несла огромные потери в каждой наступательной операции. По сути дела, это была бригада смертников, и пережить в ней два наступления для рядового танкиста было чем-то нереальным. После того как я выжил в летнем наступлении в Белоруссии и Литве, меня все в батальоне называли за живучесть Счастливчиком. Но новичкам в бригаде никогда не говорили, в какую "веселую" часть они попали. Зачем людей лишний раз расстраивать... Это позже новички понимали, что их будущим займутся только два "наркомата": наркозем и наркомздрав...

- Как происходил прием пополнения в бригаде? Проводились ли подробные инструктажи для нового пополнения?

- Десять экипажей из нашей маршевой роты прибыли во 2-ю Гв. ОТБр. Многие экипажи сразу же перетасовали. Приходили командиры рот и набирали себе в старые экипажи "новичков". Могли и старый танк "махнуть", поменять на новый. В этом аспекте не было каких-то строгих правил. У кого радиста не хватает, у кого механик убит. Лишних "безлошадных" танкистов отправляли в "пеший резерв" при батальоне. Там же находились "безлошадные", вернувшиеся в батальон после госпиталей и еще не распределенные по другим экипажам.

Знаете, как у танкистов? Танки летом чаще горели, а зимой танкистов чаще подбивали. Так летом не хватало танков, а зимой - людей в экипажах. Но мой экипаж по прибытию в бригаду не тронули и не "разобрали на запчасти". Попал во взвод лейтенанта Бородулина, который был через несколько дней тяжело ранен. Инструктаж новому пополнению всегда давался поверхностный. В воздухе звучали в основном две фразы, первая: "Война научит", и непосредственно перед боем говорили: "Делай, как я!"

- Численный состав Вашего батальона?

- В батальоне две роты по десять танков и 21-й танк комбата. Сто пять человек в экипажах и еще примерно 30-35 человек во вспомогательных тыловых и ремонтных подразделениях батальона.

- Командный состав батальона?

- Моим танковым батальоном командовал майор Дорош. Неплохой парень. Доброжелательный и симпатичный человек, украинец из Днепропетровска, всегда выдержанный, ироничный, покровительственный. Сам Дорош в танковые атаки почти никогда не ходил, и его 21-й танк мы считали резервным.

Замполитом батальона у нас был майор Смирнов - редкая пакость, мародер, увешанный до пупа орденами. Никогда в бою Смирнова никто не видел. Его ненавидели все танкисты, называя замполита чуть ли не в лицо кратко и ясно: Говно. Про этот выдающийся экземпляр рода человеческого попозже расскажу подробнее.

Начальником штаба батальона - адъютантом старшим был хороший человек, который испытывал чувство вины, когда отдавал приказ "безлошадным" танкистам, только что потерявшим машину, пересесть в другой танк. Жалел нас...

В батальоне еще был заместитель по строевой, зампотех, зампотылу (он же начпрод), начбоепит, и так далее.

- Когда Вы приняли первый бой в составе танковой бригады?

- В самом начале белорусской наступательной операции. Прорыв между Витебском и Оршей. Дошли до рубежей западнее Борисова. Наши тылы отстали за Березиной, мы остались без горючего и боеприпасов. И когда бригаде дали приказ повернуть на Вильнюс, то жалких остатков снарядов и горючего в обескровленной бригаде хватило только на то, чтобы экипировать три танка, один взвод. Этим взводом мне и пришлось командовать, представляя нашу бригаду в июльских боях за Вильнюс.

Предоставили "возможность отличиться". В качестве офицера связи с нами вызвался поехать парторг батальона старший лейтенант Варивода, хоть политрук, но порядочный человек, полный антипод дурака и труса Смирнова. По грунтовым дорогам и песчаным проселкам прошли без привалов более двухсот километров, сжигая резиновые бандажи катков и выгоняя всю душу из дизелей и из людей.

Остановились возле штаба стрелкового корпуса, расположенного в каком-то литовском фольварке в шести километрах от Вильнюса. Пошли с парторгом в штаб. Варивода, будучи старше меня по званию, доложил комкору, генерал-лейтенанту о прибытии передового отряда 2-й гвардейской танковой бригады в составе трех танков. Генерал-лейтенант - кажется, это был Крылов - критически оглядел меня с ног до головы и, указывая на меня подбородком, сказал: "И это и есть знаменитая 2-я гвардейская, которая должна обеспечить мне взятие города?". Мы молчали. Генерал продолжил с улыбкой: "Ну что ж, бригада - так бригада. Отдыхайте, ребята. Утро вечера мудренее. Можете кино в штабе посмотреть". А внизу, в Вильнюсе грохотал бой. Мы с Вариводой растерянно переглянулись и не могли ничего понять.

- Можно услышать подробности боев за Вильнюс?

- Утром 8 июля я получил приказ проследовать в распоряжение командира одного из полков 144-й стрелковой дивизии. Проехали мимо кладбища и в районе вокзала нашли командный пункт. Меня проводили к комполка. Этот подполковник с замашками полководца сказал, что у противника держат оборону всего человек сто пехоты, пара немецких танков и несколько орудий - раз-два, и обчелся. Мол, плевое дело тебе лейтенант поручаю, давай, быстро разгони немцев, долго с ними не цацкайся.

И мы, три танка, поползли по городским улицам, не видя друг друга. Обещанные подполковником два немецких орудия, видимо, размножались неполовым делением, по нам стали бить из орудий со всех сторон. Едва успевали их уничтожать. Перебило правую гусеницу. Механик-водитель включил заднюю передачу, и машина по крутой дуге, оставляя разбитую гусеницу, вползла в палисадник, оказавшийся, по счастливой случайности, в нужном месте. Снаряд искорежил ленивец и передний каток. Я оставил экипаж ждать ремонтников, поскольку сами, своими силами с таким повреждением мы не могли справиться. Пошел разыскивать другие танки. Один из танков взвода без признаков жизни прижался к многоэтажному зданию. Экипаж был на месте, и я залез в этот танк. Командиру танка приказал отправиться к моей подбитой машине, занять круговую оборону и ждать с экипажем ремонтников.

Бой с немцами в городе, кроме советских подразделений, активно вели поляки с красно-белыми повязками на руках (подчинявшиеся польскому правительству в Лондоне) и большой еврейский партизанский отряд. У них на рукаве были красные повязки. Группа поляков подошла к танку. Я соскочил к ним и спросил: "Помощь нужна?". Командир, кажется, полковник, чуть ли не со слезами на глазах пожал мне руку и показал, откуда по ним наиболее интенсивно стреляют немцы. Оказывается, накануне их оставили один на один с немцами без поддержки. Вот почему генерал-лейтенант оказался таким добрым к нам... Тут же прибежал лейтенант, уже виденный мною в штабе полка, и передал просьбу от командира - поддержать батальон в том же направлении, на которое мне только что указали поляки.

Нашел в полуподвале НП комбата. Комбат ознакомил меня с обстановкой и поставил задачу. В батальоне у него оставалось семнадцать человек... Я усмехнулся: ну, если три танка считаются танковой бригадой, то почему 17 бойцов не могут быть батальоном... Батальону была придана одна 76-мм пушка. У расчета осталось два бронебойных снаряда. Это был весь боекомплект. Орудием командовал молоденький младший лейтенант. Поддержать огнем батальон артиллеристы, естественно, не могли. Их головы были забиты одной мыслью: что они будут делать, если по улице пойдут немецкие танки?!

Я нашел третий танк своего взвода, которым командовал мой друг и однокурсник Ваня Соловьев. Ванюша поддерживал штурм соседнего батальона. На следующий день Соловьев сгорел в танке вместе с экипажем. Мы похоронили его прямо на той же улице. В семидесятых годах военкомом города стал один из танкистов нашего батальона Алексей Клопов. Он воевал башнером в соседней роте, а после ранения служил в штабе батальона. Подполковник Клопов помогал мне искать место захоронения экипажа Соловьева. Могилу мы не нашли. Но, благодаря Клопову, на памятнике воинам, погибшим за освобождение Вильнюса, высекли имена экипажа гвардии младшего лейтенанта Ивана Соловьева

Начиная с 9 июля, мой танк трое суток не выходил из боя. Мы полностью потеряли ориентацию в пространстве и времени. Снаряды мне никто не подвозил, и я был вынужден тысячу раз подумать, прежде чем позволить себе еще один выстрел из танкового орудия. В основном поддерживал пехоту огнем двух пулеметов и гусеницами. Не было никакой связи с бригадой и даже с Вариводой.

Уличные бои - это настоящий кошмар, это ужас, который человеческий мозг не в силах полностью охватить. Рушащиеся здания. Трупы на мостовой. Истошные вопли раненых. Обрывки пересыпанной матюгами солдатской речи. И потери, дикие и жуткие. Только и слышишь вокруг: "Вперед, мать вашу •••••! Если через двадцать минут не возьмешь мне этот ••••• дом, застрелю к ••••• матери!". В батальоне, которому нас придали, уже на второй день никого не осталось. Пригнали в батальон из полковых тылов писарей, поваров, связных, ездовых. Вот эти люди, в конечном итоге, и брали Вильнюс.

12 июля я чуть было не распрощался с жизнью. Раздавили зенитное орудие, успевшее выстрелить по нам. К счастью, снаряд только чиркнул по башне. Метнулись на другой перекресток, чтобы не попасть по огонь соседней зенитки, выставленной на прямую наводку, и заблудились в лабиринте улиц. Обычно я не закрывал заднюю крышку своего люка. Чтобы открыть его, надо было одной рукой потянуть вниз ремень, прикреплённый к двум защёлкам, а другой рукой толкать вверх довольно тяжёлый люк. Но в городе, когда в тебя стреляют сверху, нельзя было люк оставлять открытым. Чтобы не закупоривать себя, я стянул защёлки ремнём. Таким образом, люк был только прикрыт. Я рассказываю это так подробно потому, что сквозь рёв дизеля и грохот траков почувствовал, как что-то скребёт по крыше башни. На корму взобрались два немца, которые пытались открыть люк. Я ухватился за ремень и приказал Васе перерезать его. Так я оказался в положении, не очень приятном для танкиста. Не знаю, сколько времени мы метались по улицам. И тут я увидел церковь, наш старый ориентир. Мы выскочили под прямым углом к месту, где стояло наше одинокое 76-мм орудие с двумя снарядами. Артиллеристы с лихорадочной быстротой стали разворачивать орудие на танк! До пушки оставалось метров сорок, когда Борис, остановив машину и открыв свой люк, выдал такую матерную тираду, что, наверное, от стыда и смущения покраснели все улицы Вильнюса. Артиллеристы сразу поняли, что этот танк - свой. Немцев на корме мы привезли уже мёртвыми. Их расстреляли пехотинцы из окрестного дома. Мы кинулись обниматься с артиллеристами.

13 июля в городе прекратились бои. Немцы группами сдавались в плен. Помните, о каком количестве немцев предупредил меня подполковник? Сто человек. Так вот, только пленных немцев оказалось пять тысяч. Зато двух танков тоже не было.

Почему-то именно ко мне бойцы подвели немецкого офицера-танкиста в звании гауптштурмфюрера. Из танкового батальона дивизии СС. Мне никто не давал полномочий допрашивать немца, но, мобилизовав все свои "обширные" знания в немецком языке, я стал беседовать с "коллегой по роду войск". Пленный офицер сказал, что он австриец, учился в свое время в Венском университете. Один из первых австрийских национал-социалистов. На мундире солидные ордена. Держался гордо, с достоинством, и даже не побоялся прочитать мне лекцию о том, что нет разницы между национал-социализмом и коммунистическими идеями, и что мы, по большому счету, - патроны из одной обоймы, и неважно, какого цвета химера, - красного или коричневого. Он добавил, что честным людям и евреям не будет места ни при каком строе: ни при коммунистическом, ни при фашистском. Время от времени я хватался за пистолет. Но австриец только снисходительно улыбался. Грешен, у меня невольно возникла к нему симпатия. Я не стал в него стрелять. Приказал отвести его в штаб полка. Уже сделав несколько шагов, он вдруг остановился и сказал: "Лейтенант! Это вам от меня на память", - и протянул мне автоматическую ручку удивительной красоты: красную, с вкраплениями перламутра, с изящным золотым пером, с золотым кольцом вокруг колпачка и таким же держателем. Эта авторучка стала моим талисманом. В утро перед своей последней атакой я потерял авторучку. Тяжёлое предчувствие. Я знал, что меня ждёт.

- Ветераны из 184-й СД вспоминают один бой в конце июля 1944 года, уже на подходе к литовско-прусской границе. В этом бою немцы потеряли тридцать танков. И решил исход боя один танковый взвод 2-й гвардейской танковой бригады. И командовали этим взводом Вы. Расскажите об этом уникальном бое.

- За Неманом, в районе Германишки-Жверждайцы, батальон выдержал тяжелейший ночной бой, который сложился для нас крайне неудачно. Это было просто побоище. Мы попали в танковую засаду. Немцев не видели и стреляли по танкам противника наугад - по вспышкам орудий. Немецкая пехота подошла вплотную к танкам нашего батальона, и пехотинцы осветительными ракетами указали цели своим "пантерам". В освещенные ракетами Т-34 немецкие "пантеры" гвоздили болванками одну за другой. Мне крупно повезло в этом бою. Я догадался в темноте обойти немцев с фланга и сжег две "пантеры" в борт. На фоне наших горящих танков силуэты "пантер" оказались отличными мишенями. Но от нашего батальона после этого страшного боя осталось на ходу три машины. Три танка Т-34 ейтенантов Сердечнева, Феоктистова и мой укрылись в разбитом фольварке. Танкисты с трудом приходили в себя.

Утром на мотоцикле к нам прикатил старший адъютант батальона и сообщил радостную весть: бригада выведена из боя и нам предстоит переформировка. Нам даже не верилось, что на какое-то время для нас прекратится война, и мы получим передышку и еще немного поживем на белом свете. Стали завтракать и выпивать вместе с остатками танкового десанта - бойцами штрафного батальона, которые давно заменили погибших наших "штатных" мотострелков.

Вдруг мой башнер сказал: "Лейтенант! Ты что, не слышишь? Танки!". Мы посмотрели на лес, откуда доносилось тягучее нытье немецких моторов. На опушке показались танки. Тридцать "пантер" неровной линией выползли на поле и, стреляя с коротких остановок, пошли на батарею 76-мм орудий, которая окопалась справа и сзади от фольварка. Густая стена пыли вставала за танками, застилая опушку леса. Это поле не было участком обороны танкового взвода и нашей заботой, да и вообще, мы смотрели на происходящее как наблюдатели, ведь бригаду уже вывели из боя!

Артиллеристы открыли огонь, но что могли сделать их снаряды с такого расстояния лобовой броне "пантеры"?! Артиллеристы дрогнули. Расчеты убегали от орудий. И так бывало, даже на четвертом году войны. Вместо того, чтобы, как их учили, стрелять по гусеницам, забрасывать танки гранатами, сражаться и умирать с честью, отбиваться, пока на батарее есть еще хоть одна живая душа, артиллеристы бросились в тыл. На тачанке на поле выскочил командир дивизии генерал-майор Городовиков. Чудак-калмык. В ту пору уже никто из генералов не ездил на тачанках. Кроме того, храбрец Городовиков, как рассказывали, лично водил полки в атаки, что никто из начальников его ранга не делал даже в 1941 году. Вокруг тачанки рвались снаряды. Комдив носился по полю за драпающими артиллеристами, хлестал их нагайкой, пытаясь вернуть на огневые позиции.

Но это не помогло. Тачанка комдива на бешеной скорости неслась к нашему фольварку. Городовиков подскочил к нам. Его глаза были полны слез отчаяния. Он крикнул - "Братцы! Танкисты! Выручайте! Остановите танки! Всех к Герою представлю!". И хоть и хотелось мне ответить генералу, что бригада наша уже не воюет, и вообще это не наш участок обороны, что нам не нужны никакие Звезды: нам жить охота, что ни хрена три танка Т-34 этой своре немецких танков не сделают, и он пусть сам со своими трусами-артиллеристами разбирается, и еще много чего хотелось сказать, но я крикнул: "По машинам! Огонь с места!" - и добавил несколько крепких слов. Немцы шли по полю, подставив нам борта своих "пантер", как мишени на танковом полигоне. Мы вели огонь из-за высокого каменного забора фольварка. Над забором торчали только башни. И началось.. Когда артиллеристы увидели, как горят немецкие танки, а уцелевшие развернулись и стали отступать к лесу, они вернулись к орудиям - кормовая броня "пантер" уже была им по зубам. Итог боя: мы сожгли 18 немецких танков - каждый экипаж по шесть "пантер", артиллеристы вывели из строя 6 танков.

В том же бою произошло еще одно неординарное событие. Экипажи шести "пантер", увидев, как один за другим загораются танки их товарищей, бросили свои машины целыми и побежали в лес. Пехота моментально "оседлала" брошенные танки, которые еще несколько минут назад внушали пехотинцам только животный ужас, обложила соломой и стала поджигать танки. С немецкой стороны по нам даже не стреляли! Видимо, и там все обалдели от увиденного. На своём танке я успел доехать до пехоты и отбить у них одну "пантеру". На этом трофее мы катались целый день, рискую схлопотать от своих бронебойный снаряд. Сразу после боя, снова на тачанке прикатил Городовиков, он обнимал и целовал нас.

- Почему этот бой так и остался малоизвестной страницей героизма советских танкистов, очередным "белым пятном" в истории войны? Мне рассказали о нем ветераны 184-й СД задолго до знакомства с Вами. Но почему, по Вашему мнению, в "танковой" исторической литературе не уделено внимание такому выдающемуся боевому достижению?

- С войны осталось еще столько белых пятен, что и словами не передать. Ну, допустим, подвиги танкистов роты Колобанова из батальона Шпиллера или отдельных экипажей Коновалова, Павлова - все же стали известны и нашли свое отражение в исторической и мемуарной литературе. Но кто знает о Луканине, который на ИС-2 вместе с напарником сжег на Сандомире 17 немецких танков? Кто слышал о самоходчике Зиновии Зусмановском, подбившем в одном бою семь немецких "тигров" и "пантер" под Кауши в 1945 году?

В 1942-м, в бою под Прохладной, я лично видел, как экипаж танка Т-34 уничтожил семнадцать немецких танков. После войны выяснилось, что нигде про этот геройский бой танкистов и не слышал... Даже на войне все зависело от пиара... Когда в 1994 году мой друг, редактор журнала "Голос инвалида войны", воевавший на фронте командиром полка САУ, ныне покойный Аркадий Тимор, привез мне из Москвы из ЦАМО фотокопии моих наградных листов и я впервые увидел свой наградной за этот бой и описание самого боя, то вдруг понял, что, скорее всего, все танки, уничтоженные моим взводом, просто расписали на всю бригаду, чтобы ордена дали всем, а не только трем экипажам. В моем наградном листе фигурировало всего три танка вместо шести, которые я подбил, и то эти танки "раскидали" по разным дням недели. А что зря говорить, вот копия, читайте сами.

- Так сдержал Городовиков свое слово или нет? За этот бой Вас представляли к званию Героя?

- За этот бой, судя по наградному листу, меня представляли к ордену Красной Звезды, а дали медаль "За отвагу". Поверьте, мне сейчас все равно. А представил меня комдив или нет - я не знаю. В основном, танкистов нашей бригады представляли штабы стрелковых корпусов, которым наша отдельная бригада была придана. А насчет обещания Городовикова... Это был единственный случай, когда речь шла о "мотивации наградами" непосредственно на поле боя, и я не знаю, как развивались события далее в этом "геройском вопросе".

В нашей бригаде никаких наград заранее не обещали. Но когда наградные оформляли непосредственно в бригаде, то штабные бригадные писаря - народ осведомленный - сразу шептали на ушко, кого представили и на какой орден, и что там дальше происходило. Например, когда комбат гвардии майор Дорош заикнулся в штабе бригады, что лейтенант Деген за Вильнюс заслуживает звезду Героя, и он, комбат, просит разрешение на заполнение наградного листа на ГСС на мое имя, писаря мне сразу сообщили, что наш замполит Смирнов "лег костьми поперек стола", чтобы не допустить подобного представления, да еще весь политотдел бригады подключил к "борьбе за чистоту геройских рядов от всяких там Дегенов". А тут все было на уровне слухов.

- Но мне Ваши сокурсники по медицинскому институту рассказали, что в 1948 году, в передаче Всесоюзного радио о танкистах долго рассказывали о Герое Советского Союза лейтенанте Дегене.

- В день танкиста 8 сентября 1948 года я пришёл в институт. Мой друг-однокурсник Семён Резник (сейчас он профессор-хирург, живёт в Рамат-Гане, то есть израильтянин, как и я) сказал, что утром в радиопередаче слышал рассказ танкистов об их погибшем товарище Герое Советского Союза гвардии лейтенанте Ионе Дегене. Зная любовь Сеньки к розыгрышам, я не обратил внимания на его трёп. Дома меня ждала телеграмма от племянника с вызовом на телефонный переговорный пункт. Мой племянник начал разговор следующими словами: "Скромность, конечно, украшает человека, но скрыть от родственников, что ты Герой..".. Я объяснил, что это ошибка.

На следующий день мой друг и однокурсник Захар Коган, тоже бывший танкист, лейтенант, потащил меня в облвоенкомат. Военком - полковник, Герой Советского Союза, очень славный человек - сказал, что слышал накануне передачу по радио и уже направил запрос в наградотдел Президиума Верховного Совета. Примерно через месяц, во время случайной встречи на улице, он сказал, что получен ответ: "Ждите указа Президиума Верховного Совета". Указа не дождались. Но в 1965 году, к 20-летию со Дня Победы Киевский областной военкомат снова запросил наградотдел. Ответ: поскольку И.Л.Деген награждён большим количеством наград, есть мнение не присваивать ему звание Героя Советского Союза. Текст передал вам примерно. Но смысл точный.

- Танки 2-ой отдельной танковой бригады имели свои опознавательные знаки и свою нумерацию?

- Да. На башне был нарисован белый круг, в верху которого была звезда, от нижних лучей которой отходили две линии образуя латинскую цифру II. В моей роте экипажи были танки с четными номерами: 26, 28, 30 и так далее. Позывные для связи часто менялись, то "Тюльпан", то "Роза". Постоянными оставались только сигналы для взаимодействия в бою, например сигнал "111" означал "Атака! Вперед!".

- Танки бригады вели огонь на ходу?

- От стрельбы с ходу толку почти никакого. Постоянно тренировались в стрельбе с короткой остановки. Командир танка давал команду: "Короткая!". Механик-водитель останавливал машину ровно на две секунды, за это время успевали произвести более-менее прицельный выстрел. И, не дожидаясь команды командира на продолжение движения, механик срывал машину с места. Этот маневр был отработан до автоматизма. А вообще, мы даже в атаке лоб в лоб открывали огонь только с дистанции 500 метров.

- Как танкисты относились к своим боевым машинам? - "все равно сгорит" или как к живому и родному человеку?

- Отношение экипажей к танкам было любовное, за машинами следили. Таких разговоров: "да гори эта железяка синим пламенем, все равно подобьют!" - я не слышал.

- Иерархия в экипажах соблюдалась строго?

- Нет. Дистанция между офицером-командиром танка и сержантами экипажа строго не соблюдалась. Жили в экипажах, как одна семья, автономия, хотя командиров уважали. Но, если честно говорить, у нас почти не было экипажей воевавших в одном составе больше 2-3 месяцев. Все погибали, или были ранены.

При всех своих сильных сторонах танк Т-34 был довольно уязвимым, и в соревновании между снарядом и танком нам часто не везло. 88-мм немецкая пушка насквозь прошивала лобовую броню Т-34. "Текучка кадров" из-за смертности в боях была страшной. Экипажи толком знакомились между собой только в обороне или на переформировке.

- Проводился ли "малый ремонт" танка на поле боя?

- Замена гусеничного трака всегда проводилась на поле боя. У меня при переправе через Неман немецким снарядом разбило гусеницу, так весь ремонт мы производили под немецким огнем, но нас хорошо прикрыла наша пехота и другие танки роты.

- Когда пополнялся боекомплект?

- Только после боя. На старой "тридцатьчетверке" боекомплект был 101 снаряд, на Т-34-85 - всего 55 снарядов: 15 в башне и 40 в "чемоданах". Этого хватало, у нас в бригаде не брали снаряды сверх комплекта, и никто НЗ не делал. Я всегда следил, чтобы в танке кроме бронебойных снарядов было еще пять подкалиберных и пять шрапнельных снарядов.

- Когда шли в атаку, сколько топливных баков брали с собой?

- Шли в бой только с двумя бортовыми баками - этого хватало на 250 километров дороги. На каждый танк приходилось еще и три "запасных" бака - 270 литров горючего, но запасные баки в бой с собой никогда не брали.

- Танк Т-34-85 был намного комфортабельней простой старой "тридцатьчетверки"?

- Нет. Та же "консервная банка", только на пятерых. Трудно представить себе, как мы умудрялись в неописуемой тесноте спать всем экипажем. Вы зря полагаете, что, за исключением пушки большего калибра, танк Т-34-85 был удобней или чем-то лучше, чем "старый" Т-34. Хоть и поставили на новом танке вентиляторы, но от них толку не было: мы все равно жутко задыхались от пороховых газов. Все проклинали командирское сиденье на пружинах. Чуть с него приподнимешься - и оно сразу же даст тебе под зад. А люк командирской башенки! Какой-то идиот спроектировал его.

- Какие приборы наблюдения использовали в экипажах?

- Ну, вы и выразились... Приборы наблюдения... Пользовались командирским биноклем, вот вам и все "приборы"...

Дальномеров у нас не было. Через щели можно было с трудом увидеть, что творится только вокруг танка. Чуть лучше - командирский перископ. Прицел ТМФД-7, спаренный с пушкой. В атаку шли всегда с открытой задней крышкой командирского люка, а механики-водители в нашей бригаде люк не открывали даже на ладонь. Механики упирались налобником танкошлема в броню и через свой перископ видели происходящее на поле боя чуть лучше, чем новорожденные котята. Только в городских боях приходилось задраивать все люки танка. И это было опасно. Задний люк командирской башенки закрывался двумя защёлками, связанными ремнём. Если тебя ранят, ты открыть не сможешь - сил не хватит. Поэтому ремень стягивали, чтобы защёлки не закрывались. Я уже дал характеристику конструкции эго люка.

- Каким было личное вооружение танкистов в экипажах?

- В этом аспекте, как говорится, возможны вариации. Никто особо не следил, с каким личным оружием воюет экипаж. У меня был пистолет "парабеллум", у ребят - "наганы". В танке был автомат ППШ и два немецких трофейных автомата. Всегда набирали много гранат Ф-1. А вот автоматов ППС танкистам в нашей бригаде не выдавали.

- Дисциплина связи соблюдалась строго?

- Да. Связь шла на роту, далее на батальон. Я, например, не знал, на каких волнах работают рации штаба бригады, и все доклады по рации шли через комбата. Перед наступлением вводился режим радиомолчания. У меня как-то незадолго до атаки болванка попала в башню и вывела рацию из строя, а я должен был идти головным танком, имея позади девять машин. В момент, когда снаряд ударил в башню, мы ели внутри машины. Я попросил разрешения проверить рацию. Не разрешили. В атаку пошёл без радиосвязи.

- Как одевали танкистов? Не мерзли по ночам?

- Претензий не должно быть. Экипажи получали к зиме ватники и валенки, но днём приходилось менять валенки на сапоги. Офицерам еще давали меховые жилеты. Командиры в бригаде сначала ходили в обмундировании х/б, после всем выдали новую форму английского сукна. В танке зимой, конечно, мы мёрзли. Зимой экипаж всегда возил с собой печурку. На длительных стоянках она устанавливалась под танком, чтобы поддерживать температуру масла не ниже 25 градусов по Цельсию. А дизель охлаждался антифризом. Ну, а танкисты спиртом согревались, само собой.

- Как кормили танкистов во 2-й гвардейской бригаде?

- Неплохо, с пехотой не сравнить. Нас как-то наш заместитель по хозяйственной части капитан Барановский накормил овсянкой со свиной тушенкой, так мы стали возмущаться, чуть ли не бунтовать. А пехоту кормили баландой. Не верю рассказам о том, как пехоту кормили наваристыми борщами и кулешом с салом. Отъедались в пехоте только благодаря трофеям. А в обороне... Хлеба дадут пехоте 800 грамм на день, они его утречком съедят, а дальше только ремень потуже затягивают. Но и мы, танкисты всегда искали, где еще можно подкормиться. Когда нам выдавали перед операциями продовольственный НЗ - сало, галеты и т.д., то этот НЗ уничтожался моментально.

Помню, в Литве на каком-то заброшенном хуторе "конфисковали" свинью. Девять пуль в нее выстрелил из парабеллума (у меня в патроннике всегда был девятый патрон), но она не хотела помирать. Добили свинью ножом. Связали лапы, просунули жердь и с трудом унесли. Отрезали окорок, обмазали глиной, закопали в ямку, разложили над ней костёр. Тут приказ: "К машинам! По местам!". Поехали. На корму в брезенте поместили недоготовленный окорок. Ещё два раза повторяли эту операцию. Отличный получился окорок.

Часто выручали трофейные продукты, очень мы уважали немецкие консервы, шнапс и шоколад, а вот немецкий хлеб, хоть и был вкусным, но у многих вызывал сильную изжогу.

- Как был организован досуг танкистов во время фронтового затишья?

- Никакого организованного досуга у нас не было. Никогда к нам не приезжали артистические бригады или фронтовые ансамбли. Я не помню, чтобы к нам в бригаду приезжали писатели или корреспонденты центральных газет.

Сразу после взятия Вильнюса мне довелось увидеть на расстоянии двадцати метров своего кумира тех лет, знаменитого писателя и публициста Илью Эренбурга. Ко мне подошел его сопровождающий в звании капитана, и сказал: "Младший лейтенант, с вами хочет побеседовать товарищ Эренбург". Но я перед этим хорошо выпил, от меня разило спиртом за версту, и я постеснялся подойти к Эренбургу. Сказал, что мне приказали немедленно прибыть в бригаду. После дико сожалел о своей глупости. Эренбурга обожали все фронтовики.

В бригаде была своя кинопередвижка, и пару раз довелось посмотреть кино. За несколько часов до начала январского наступления в Пруссии нам показали кинофильм "Серенада Солнечной долины". А перед демонстрацией фильма наш танкист Саша Малыгин прочитал ребятам наизусть поэму "Лука Мудищев". Понравилось.

Но если честно, то у нас и не было много свободного времени. Во время затишья мы занимались своей техникой, тренировками, изучали район боевых действий и так далее. Да еще на нашу голову сваливались всякие замполиты, проводившие бесчисленные никому не нужные партийные и комсомольские собрания. Появлялись комиссии из Политуправления, из штаба БТ и МВ, из всяких ремонтных, технических и прочих служб. Отдыхать нам особо не приходилось. И когда у меня выпадали свободные часы, то я всегда уединялся, читал или писал стихи.

- Пили в бригаде много?

- Пили очень сильно, но, как правило, только после боя... Поминали погибших товарищей. Снимали алкоголем жуткое душевное напряжение. Психология смертников, что тут поделать... Но иногда пили и перед боем, особенно зимой.

В свою последнюю атаку 21 января 1945 я шел, крепко выпив. Это случилось на девятые сутки после начала общего наступления. Я не помню, что ел в первые восемь дней беспрерывного наступления в Пруссии в январе 1945. Может, съел несколько сухарей за все эти дни. Не помню... Мы были на грани полного физического истощения. Единственное желание - спать. Ночью перед моим последним боем был сильный мороз. Мы околевали от холода. На рассвете меня вызвал комбат Дорош. В тот момент, когда он лично налил мне стакан водки, я сразу понял, что за этим стаканом последует какая-нибудь гадость. Он поставил мне задачу возглавить сводную роту танков, прорваться и перекрыть шоссе Гумбинен-Инстербург, занять оборону и продержаться до подхода наших войск. Я понял, что пью последний раз в своей жизни. А после того, как в то же утро заметил, что потерял авторучку-талисман, в том, что сегодня случится большая беда, сомнений не оставалось...

Это задание было гибельным, если не сказать преступным. Без поддержки артиллерии, без пехоты, без какого-либо взаимодействия с соседями - все на авось... И гвардии майор Дорош, наливая мне стакан водки, прятал свои глаза. Я не стал его ни о чём спрашивать. Мне все было ясно и без вопросов. Пошел к экипажу. Проходил мимо кухни, и тут наш повар предложил мне стакан водки и котлету. Я выпил еще 200 грамм. Два стакана водки согрели меня. Утихла боль в раненой накануне осколком левой руке. Экипаж уже получил завтрак, и лобовой стрелок, расстелив брезент на снарядных чемоданах, разложил еду. У нас водка была не только пайковой. Механик разлил всем водку из "трофейного" бачка. И я выпил еще двести грамм. Когда меня ранило в лицо, кровь дико воняла водкой. Я подумал тогда, что если выживу, то больше никогда не буду пить эту гадость.

- У танкистов в вашей бригаде были какие-то общие ритуалы, суеверия или приметы?

- Было, например, суеверие, что женщина не должна прикасаться к танку, иначе случится непоправимое. И когда я поймал Макарова с бабой в танке, то сразу был убежден, что наша машина стала несчастливой, и много мы на ней не провоюем. Нам действительно вскоре влепили болванкой по башне и вывели из действия рацию. У меня было еще свое личное суеверие. Иду я и вижу тлеющий окурок. Продолжаю идти, не меняя темп шага и направление движения, а сам себе загадываю: если наступлю на окурок левой ногой, то в ближайшем бою подобью пушку, если правой - уничтожу танк, а если не наступлю, то пушка или танк подобьют меня.

Каких-то "особых" общих ритуалов перед боем у нас не было. А вот насчет предчувствий... Многие безошибочно чувствовали, что сегодня их убьют. Перед последним боем, 21 января 1945 года, мой командир орудия, большой балагур, весельчак и любитель выпить Захарья Загиддуллин, когда мы разливали водку, вдруг закрыл ладонью свою кружку и сурово сказал: "Я мусульманин. Перед смертью пить не буду". Никто ничего ему не сказал в ответ. Мы понимали, что он не шутит и не ошибается...

- В бога на фронте верили?

- Перед атакой атеистов нет! Шепотом перед боем молились все. Ведь нет ничего ужаснее, чем ждать на исходной позиции приказа на атаку. Вокруг все замирает. Пронзительная, жуткая, сводящая с ума тишина...

После боя спрашиваешь: "Сашка, (или Петька), а ты что, молился перед боем?", - то все сразу начинали отнекиваться, мол, не было такого. Но молились все... В Литве как-то проезжали мимо распятия у дороги. Все командиры машин сидели на левом крыле танка. Смотрю: как по команде все держат "равнение налево". Остановились. Я пристал ко всем с вопросом, как молились? Сперва все отнекивались. Но когда я пригрозил, что, если не признаются, молитва не будет услышана, все поведали примерно одно и то же: "Боженька! Помилуй и сохрани!".

- У поэта-фронтовика Семена Гудзенко есть строки: "Ведь самый страшный час в бою - час ожидания атаки". Как справлялись в эти минуты со страхом и с нечеловеческим душевным напряжением?

- Я мог контролировать свои эмоции перед атакой. И даже когда мне было очень страшно, научился искусно этот страх скрывать, чтобы, не дай бог, кому-нибудь заподозрить, что еврей - трус. Вы правы, нет ничего тяжелее этих последних минут перед боем... Иногда, чтобы снять напряжение перед боем, кто-то из нас шутил: "Танк генерала Родина налетел на мину!". Все хохотали.

- Чем танкистам не угодил генерал-майор Георгий Семенович Родин?

- К Георгию Семеновичу Родину претензий у танкистов нашей бригады не было. Здесь речь идет о командующем бронетанковыми войсками 3-го Белорусского фронта генерал-полковнике Алексее Григорьевиче Родине. Говорили, что большего жлоба и самодура не знала вся Красная Армия. Он срывал звезды с погон полковников, громогласно отборным матом объявляя о том, что они разжалованы в майоры и подполковники. Мог просто сорвать погоны. Мог обматюгать любого генерала в присутствии подчиненных. Мог ударить любого офицера, не говоря уже о рядовых. Короче, "хороший" был человек и "настоящий советский" генерал. Мордатый и представительный Родин имел репутацию зверя. Таким он и был. При этом помнил всех, с кем однажды столкнулся на войне, от рядового до генерала. Память у него была исключительной.

Его "гениальные нововведения" поражали многих своим идиотизмом... В обороне танки стоят в вырытых окопах, на дне которых укладывались два бревна. Из брезента сооружалась крыша и стены. Торец этого своеобразного "гаража" закрывался соломенным матом, в котором проделывалась дверь. Так вот, генерал Родин приказал, чтобы из каждого трака гусеницы тщательно выковыривалась грязь, трак протирался газойлью до зеркального блеска, а затем - насухо. Возвращаясь после каждого выезда, даже валясь с ног от усталости, мы ножами, отвертками, штыками выковыривали грязь из траков, мыли, терли и медленно, по сантиметрам, скатывали танк в окоп на бревна.

В конце ноября 1944 года Родин приехал к нам в бригаду. Его сиятельство охраняла полнокровная рота мотострелков на БТРах. Понимаете, целая рота бездельников! А в это время на передовой младшие командиры не представляли себе, где найти хоть еще одного солдата, чтобы залатать очередную брешь в обороне. Родин первым делом прибыл в наш батальон, считавшийся ударным. Генерал оказался перед танками моего взвода и скомандовал: "Убрать маты!". Убрали. Родин подошел к моему танку, извлек из кармана носовой платок и протер им трак. Слава всевышнему, платок остался чистым. К этому мы были готовы. Но гроза все же разразилась. Приказал моему механику-водителю Борису Макарову расстегнуть комбинезон. Тут начался дешевый спектакль. "Где орден Красной Звезды?! Указ о награждении я подписал еще месяц тому назад!" - заорал командующий БТ и МВ. "Ещё не получил, товарищ генерал-полковник", - ответил ему Макаров. Родин гневно посмотрел на вытянувшегося по стойке смирно командира бригады и прорычал: "Почему не получил??!". Комбриг ответил: "Бригада еще не получила наградные знаки". И тут наступал звездный час товарища Родина: "Не получили?! Рас•••••й! Я тебе что, Суворов, ордена с собой возить должен?! Говно ты, а не полковник! Снимай орден с себя и отдай Макарову!". Тут взгляд генерала остановился на прожженной новенькой шинели молоденького мотострелка. Мотострелок-разгильдяй прожег шинель у костра. Родин пальцем поманил солдата. "Ну-ка, сынок, подойди сюда. Ты откуда попал в эту говенную бригаду?". Солдат ответил: "Из госпиталя, товарищ генерал-полковник!". Родин не унимался: "А до госпиталя, где воевал?" - "В 120-й танковой бригаде, товарищ генерал-полковник!". Родин продолжил: "Ты возвращайся сынок в сто двадцатую. Здесь о тебе никто не заботится. Этому говнюку-комбригу наплевать на то, что у тебя дыра в шинели. Как же он будет заботиться о тебе в бою? Иди, сынок. Скажешь, что Родин тебя послал". Солдат потоптался пару секунд на месте, и, как только он скрылся за ближайшим "гаражом", кто-то из танкистов моментально накостылял ему по шее, чтобы не лез на глаза начальству в дырявой шинели.

А генерал Родин тем временем продолжал бушевать: "Тревога!" - гаркнул он. Заработали моторы. Родин ткнул меня пальцем в грудь: "Почему не выезжаешь, мать-перемать?!". Отвечаю: "В моем распоряжении десять минут, товарищ генерал-полковник. Температура масла должна подняться до 55 градусов". Генерал скосил глаза в сторону стоявшего рядом с ним инженера-подполковника. Тот слегка кивнул. Через восемь минут мы выехали из окопа. Танки вытянулись в колонну на грунтовой дороге. Командиры поднялись на пригорок.

Родин решил провести рекогносцировку. Обратился к командиру танка из моего взвода, лейтенанту Володе Иванову, высокому белокурому красавцу. "Доложи, что видишь", - обратился он к лейтенанту. Местность вокруг, мы знали, как свои пять пальцев, уже несколько недель торчали здесь. Каждый из нас, даже не глядя на карту, мог рассказать о любой детали местности между грунтовой дорогой и передним краем, до которого было одиннадцать километров. Володя вытащил планшет и четко начал: "Слева, на юго-западе, лес Шталупенен". Генерал Родин прорычал: "Какой к ••••• матери лес?! Ты что, ослеп нахер? Роща Шталупенен, а не лес!" - и Родин ткнул пальцем в свою карту.

Не знаю, какая вожжа попала мне под хвост, но после целого часа матерных генеральских измывательств над нами и над комбригом обида за всех облаянных и униженных затопила меня и выхлестнула наружу. Я сказал: "Разрешите обратиться, товарищ генерал-полковник?". - "Ну!" - "Какого года ваша карта?". Генерал взглянул на свой планшет: "Ну, 1891-го". "За пятьдесят три года роща могла превратиться в лес", - сказал я. "Что?!!" - генеральский крик потряс морозный воздух: "Гнида! Да ты •••••. Пошел, б•••• , отсюда к ••••• матери!". Я четко приложил ладонь к дуге танкошлема и во всю мощь хорошо поставленного командирского голоса прокричал: "Есть идти к ••••• матери", - и чуть тише добавил: "вслед за генералом, который знает туда дорогу!". Чеканя шаг, я прошел мимо обалдевших офицеров. Родин орал мне вслед и топал ногами. Досталось и комбригу, и комбату, но этого я уже не видел, только слышал генеральский мат, оглушающий окрестности. Родин еще долго матом объяснял комбригу, что представляет из себя он и его подчиненные... Комбат Дорош после спросил меня: "Тебе это надо было?". Ждали серьезных последствий. Но их не последовало, за исключением одного: мне не дали орден, к которому я был представлен. Но это мелочи.

Вскоре мне вновь пришлось столкнуться с командующим БТ и МВ фронта. Прошла пара недель и вдруг всех механиков-водителей и командиров танков из нескольких бригад фронтового подчинения собрали в большом зале немецкого офицерского клуба. Несколько сотен человек. Никто из нас не знал причины сбора. В зал вошел генерал Родин. Все встали. Я находился крайним слева у прохода, по которому шествовал Родин. Он заметил меня и остановился. Презрительно глядя на меня, Родин сказал: "Я тебя не расстрелял. Ты мне еще понадобишься. Все равно погибнешь. Но ты у меня кровью смоешь вину! А пока не видать тебе ордена за прошлый бой!". Родин поднялся на сцену и остановился перед закрытым занавесом. Далее генерал Родин произнес следующую речь: "Все вы, сволочи, получили инструкцию, что у нас сейчас новый антифриз, этиленгликоль. Все вы, сукины сыны, были предупреждены, что это сильный яд. Но, некоторые говнюки считают, что это только угроза, что антифриз прежний - спирт, глицерин и вода, который вы лакали, как свиньи, доливая вместо антифриза воду и замораживая моторы. Так вот вам, мать вашу •••••, наглядная демонстрация. Приказываю, бл••••, всем смотреть на сцену и не отворачиваться, суки, пока я не подам команду!". Распахнулся занавес. На сцене лежали, умирая в муках, корчась и изламываясь, и постепенно угасая, пять человек. Экипаж танка, отравившийся выпитым антифризом. Не знаю, сколько времени длилась агония экипажа и наши муки. Но генерал Родин и его порученцы лично следили за тем, чтобы никто не отворачивался от сцены. Хороший был генерал, этот товарищ Родин...

- Но не все генералы были такими.

- Безусловно. А я и не обобщаю. В 1941-1942 годах я ни разу не встречал генералов. И даже удивлялся, когда узнавал из газет, что генералы все же где-то существуют. Первым увиденным мной человеком в генеральском звании был начальник 1-го Харьковского танкового училища, но лично пообщаться с ним мне, простому курсанту, не довелось. В последний год войны увидеть издалека генерала на фронте не было для танкистов делом экстраординарным.

Мне пришлось на фронте три раза столкнуться с таким замечательным человеком и светлой личностью, как генерал армии Иван Данилович Черняховский. Первый раз на вручении наград в бригаде и два раза в Пруссии. Последняя встреча с Черняховским была двадцатого января 1945 года. Случайно в горячке боя две машины: мой танк и танк старшего лейтенанта Федорова - оказались в тылу противника. То, что мы там натворили, было не результатом нашего героизма, а просто нам очень хотелось выбраться к своим. На закуску на опушке рощи мой экипаж сжег немецкий "артштурм". Все. Дальше немцев уже не было. За длинным кирпичным строением (оказалось - это конюшня, отсюда на следующий день я поехал в свою последнюю атаку) стояли наши танки. Я вылез из машины, и тут мне по руке, на излете ударил немецкий осколок. В ту минуту я почти не почувствовал боли. Увидел перед собой командира нашей бригады и других старших офицеров, окруживших генерала. Это был генерал армии Черняховский. Я подошел с докладом. Но Черняховский сказал: "Отставить!" - и приказал перевязать меня. После перевязки я вновь обратился с рапортом: "Товарищ генерал армии, разрешите обратиться к товарищу гвардии полковнику?". Черняховский сказал: "Докладывайте мне". Я доложил. Черняховский сказал кому-то из своего окружения, чем наградить оба экипажа, сел в машину и уехал вместе с сопровождающими. Ровно через месяц, находясь в госпитале, я узнал о гибели командующего фронтом. Было очень горько на душе от такой тяжелой потери.

Прошло тридцать лет. Незадолго до моего отъезда в Израиль я решил проститься с теми местами, где мачеха-родина питалась моей кровью и потом, и повез семью в Калининградскую область. Хотел показать им свою могилу. Осенью сорок четвертого года мой танк был сожжен. Вытащили месиво из сгоревшего танка и похоронили. Нашли мои обгоревшие погоны и решили, что я тоже погиб. Но это были мои запасные погоны... Наши ремонтники соорудили обелиск и на нем написали фамилии экипажа. На четвертый день обнаружилось, что я живой. Хорошо, что хоть "похоронку" на меня не отправили, просто я тогда не знал, где находится и жива ли вообще моя мама, а данных о других родственниках в моем личном деле не было. Когда я наткнулся на длинное здание конюшни, за которой я докладывал Черняховскому, то просто опешил. Не может быть! От опушки, где мы сожгли "артштурм", до конюшни было всего триста метров. Понимаете, командующий фронтом находился в трехстах метрах от немецких позиций! Многие комбаты не рисковали быть на таком близком расстоянии от противника, а тут - командующий фронтом! И эта была не безрассудная демонстрация бесстрашия перед личным составом. Просто Черняховский был действительно героический и порядочный человек, и его светлый образ хранится с любовью в памяти фронтовиков.

А летом 1944 года мне пришлось пообщаться даже с маршалом Василевским. Мы застряли на восточном берегу Березины, и замкомбата, капитан, человек подленький по своей натуре, приказал мне найти переправу. Именно меня капитан выбрал не случайно. За два дня до этого он допрашивал немецкого пленного офицера и пнул его ногой. Я переводил капитану и все это видел. Я не выдержал и буркнул, что немцев в бою надо бить, а не отсиживаться в батальонных тылах, как это любит глубокоуважаемый товарищ капитан, которого в бою никто ни разу не видел. Капитан озлобился, но он знал, что я из бывших разведчиков и решил промолчать в ответ. А тут такая возможность отыграться. Задание было невыполнимым. В Березине брода нет, а переправы по мостам тщательно регулировались, и кто бы мне, младшему лейтенанту, позволил нарушить очередность и порядок переправы? Я поехал к мосту в Борисове. Для описания того, что творилось на подступах к мосту, недостаточен даже самый полный словарь любой лексики. Шоссе было забито до невозможности. На наше счастье в этот день над мостом так и не появилась немецкая авиация: там и один немецкий самолет мог устроить побоище. Но танку не нужно шоссе. Добрался до моста по обочине и остановился метрах в двадцати от регулировщиков. У въезда на мост регулировал движение офицер в звании полковника, а не девушка с флажками, - такого я еще не видел. Вложив все свое умение в строевой шаг, чтобы произвести на полковника благоприятное впечатление, я подошел к нему и пытался объяснить, что послан найти переправу для срочной переброски танков бригады на западный берег. Но высокопоставленный регулировщик даже не пожелал разговаривать со мной: "Танки? Не может быть и речи, пока не разгрузим шоссе от этого столпотворения". И тут свершилось чудо. Откуда-то сбоку появился маршал Василевский. Я сразу узнал его, он был такой же как и на фотографиях: круглолицый, с чубчиком зачесанным набок. Василевский сказал: "Вы что, полковник, Белоруссию подводами собираетесь освобождать? Сколько танков?" - это он уже спросил меня. Отвечаю: "Двадцать один, товарищ маршал Советского Союза!". - "Сколько времени вам понадобится, чтобы подойти к мосту?" - "Сорок минут, товарищ маршал Советского Союза!". Василевский улыбнулся: "Пропустите их немедленно, полковник!". А потом Василевский подал мне руку для рукопожатия. От неожиданности и от накала переполнявших меня чувств, от радости, что сказочно и невероятно разрешилась проблема с переправой, я сжал маршальскую руку сильнее, чем следовало. Василевский сказал: "Ого!" - и сделал движение, словно стряхивает мое пожатие: "Давай, младший лейтенант, гони сюда свои танки". Я возвращался к батальону не в состоянии до конца поверить в свою удачу и в то, что сейчас лично пожал руку маршала.

- Кого, танкисты, воюющие в экипажах, считали "тыловыми крысами"?

- Тех, кто находился в батальонных порядках не дальше тыла батальона, "тыловыми крысами", "придурками", "шкурами" и "прочей нестроевой сволочью" не считали. И наш повар, и водители колёсных машин, и ремонтники считались своими людьми и боевыми ребятами. Но это определение было достаточно условным. Ведь и патологический трус замполит Смирнов, и заместитель командира по строевой тоже находились в батальоне, но их не уважали, а майора Смирнова просто откровенно презирали.

Великолепно относились к нашему начбоепиту капитану Вихрову и к ремонтникам, ребятам изумительной смелости. И даже ремонтники из СПАМа (сборный пункт аварийных машин), которые могли находиться и в пяти километрах от передовой, считались настоящими боевыми товарищами. Наш батальонный медик, военфельдшер старший лейтенант медицинской службы Иван Паньков был мужественным воином, на него надеялись: мы знали, что он не бросит в бою и вытащит из горящего танка. Наш кладовщик-"продовольственник" старшина Карпухин и писарь Клопов были бывшими танкистами, занявшими "тыловые должности" по возращении из госпиталей, после тяжелых ранений. Клопов был прежде башнером. Карпухин воевал до ранения стрелком-радистом. Уникальный был человек, просто феноменальный. Заслужил стойкую репутацию, что у него снега зимой не выпросишь, но был при этом порядочным парнем.

А вот к служившим в штабе бригады отношение у простых танкистов было негативным. Штабные находились от нас как бы на другом полюсе земли, мы их не видели, были во всех отношениях далеки от них. Штабные "придурки", составлявшие "ядро бригады", имели к настоящей войне такое же отношение, как я к китайской авиации. И появлялись они в батальоне крайне редко и только во время затишья или на переформировке. Их так и называли - "вечно живые": штабные почти не погибали.

В нашей 2-й отдельной гвардейской бригаде, изначально не могло существовать понятия "ветеран бригады". Мы были "бригадой прорыва", несли дикие потери, и продержаться живым и не покалеченным больше полугода было за гранью фантастики. Само понятие "старожил" действовало среди экипажей уже после третьей танковой атаки. Но в штабе бригады таких "ветеранов" было пруд пруди. Распевали штабные по пьянке "Марш 2-й гвардейской бригады": "Лелюшенко, танкистов отец" и ощущали себя, наверное, в те минуты самыми героическими людьми на всем советско-германском фронте.

Был среди них один младший лейтенант, командир танка, уже второй год торчавший в штабе бригады вместе со своим экипажем в качестве охранника бригадного знамени. В боях он никогда не участвовал, и отношение к нему в нашей среде было ужасным. В зимнем наступлении, когда уже некому было воевать, этого лейтенанта, "ветерана бригады" прислали ко мне в сборную роту. Мы должны были пройти по заминированному шоссе, времени подождать, когда подойдут саперы, нам не дали. Мой танк пошел первым по самому краю болота. Приказал всем танкам идти точно по моей колее. А этот "знаменоносец" сам сел за рычаги, сказал, что не ручается за своего механика-водителя. И специально посадил машину в болото. Потеряли драгоценное время, пока вытаскивали. Я врезал этому лейтенанту - хорошо хоть не пристрелил, и он как пес с поджатым хвостом побежал жаловаться Дорошу, а после него и самому полковнику Духовному. Но комбриг Духовный только передал через комбата, чтобы Счастливчик (то есть я) свои нервы для войны приберег. А лейтенант этот так и застрял с фингалом на роже в штабе бригады, увильнул все-таки, сволочь, от участия в атаке. А после войны, небось, в школах басни пионерам рассказывал, как он два года давил гусеницами своего танка фашистскую нечисть...

- Чем обусловлено крайне негативное отношение большинства простых танкистов к политработникам?

- Начнем с того, что политработники вообще были не нужны в танковых батальонах. Какой от них был толк? Какая польза? Что они делали? Ведь после 1942 года редко кто из политруков ходил в атаку в танках в составе экипажей. Я пришел на фронт фанатиком, свято верившим в справедливое дело ВКП(б). Но я помню свое потрясение, когда впервые столкнулся вплотную с комиссаром дивизиона бронепоездов Лебедевым, и долго не мог понять, как такая дрянь может быть коммунистом.

А в танковой бригаде был замполит майор Смирнов - невысокого роста жирненький мужичок, кругленький, весь такой правильный и благообразный, сверкающий шевровыми сапожками и тщательно выбритой физиономией, после каждой операции бригады неизменно "ловивший на грудь" очередной орден БКЗ. Трус и доносчик. Вот вам пример, из самых "безобидных", характеризующий этого представителя коммунистической партии. Помню, как в бригаде снаряжали два "доджа" в Смоленск, чтобы отвезти бывших партизан, прибывших к нам на пополнение в Белоруссии, на вручение медалей "Партизану Отечественной Войны". Почему нельзя было вручить эти медали на месте, в бригаде? Семья Смирнова жила в Смоленске. И тут он начал активно действовать, собирая посылку своей семье. Обложил данью весь батальон, и с некоторых экипажей замполиту уже приволокли трофейные шмотки. У кладовщика он набрал продовольствия, и тот не возражал, зная, что многие семьи в тылу пухнут от голода. Но дальше Смирнов превзошел самого себя. Он начал рыться без спроса и разрешения в вещах танкистов - живых и погибших, - которые хранились у старшины, и набирать себе все, что ему нравилось.

А замполита бригады я видел близко всего один раз, перед началом зимнего наступления в Пруссии. На башню танка забрались комбриг Духовный и замполит-подполковник. "Там, где пройдет 2-я гвардейская, чтоб двадцать лет трава не росла!" - сказал нам комбриг. Замполит молча стоял на танке рядом с комбригом. Декорация...

- Работники Особого отдела в вашей танковой бригаде оставили какой-то след в памяти?

- В экипажах старались не вести разговоры на политические темы: знали, что это дорого обойдется. Критиковали армейское начальство, и то - только среди своих и только в пределах экипажа. А особисты попадались разные, но в основном в органах служила отборная сволочь, других там долго не держали.

Один случай очень хорошо врезался в мою память. Это было в октябре 1944 года. Один экипаж из нашей роты успел выбраться из подбитого танка. Все пять человек благополучно добрались с поля боя до тыла батальона. Им принесли поесть. Экипаж сел под деревом, пытаясь как-то отойти от всего пережитого в бою. Уцелевшие раньше танкисты смотрели с сочувствием на своих товарищей. Появился батальонный смершевец в звании капитана, сопровождаемый двумя солдатами из его конторы. Он остановился неподалеку от этого экипажа и послал своего солдата с приказом командиру танка: "Немедленно явиться к капитану!". Сам эти пятнадцать метров их чекистское высокоблагородие пройти не пожелал. Командир танка ответил посыльному: "Когда поем, тогда приду! По уставу даже маршал не имеет права мешать приему пищи личным составом". Особист не успокоился и снова послал солдата с тем же требованием к лейтенанту. Разгневанный особист спросил командира экипажа: "Почему все сгорели, а твой экипаж полностью выжил?!". Лейтенант спокойно ответил: "А вы сами разок в атаку сходите, тогда поймете". Капитан достал ТТ из кобуры. Это и было его ошибкой. Мы, свидетели происходящего, набросились на него и здорово "обработали" этого капитана. Избитого унесли. Не скажу, чтобы мы сильно переживали в ожидании неминуемого наказания. Мы и так чувствовали себя смертниками, и нам было глубоко плевать, где нас убьют - в танковой атаке в родной бригаде или в стрелковом строю штрафного батальона. Произошло нечто невероятное. Никто не сказал нам ни слова. Капитана мы больше не видели.

- Насколько были велики потери у танкодесантников бригады?

- Это были люди обреченные: только ранение давало им шанс выжить. В моем последнем бою на броню посадили отделение танкодесантников, шесть человек со станковым "максимом", все они погибли. Иногда в качестве десанта нам придавали "штрафников". Осенью сорок четвертого на танки сажали по пять-шесть человек бойцов штрафбата, офицеров, освобожденных из плена. С ними была женщина-медработник. Она долго смотрела на нас, на танкистов и вдруг сказала: "Ладно, штрафники, но вам-то за что такая доля?"

- Какие ощущения испытывает экипаж танка, когда снаряд попадает в броню боевой машины?

- Становится страшно. Представьте, что вас закупорили в пустой железной бочке, и по этой бочке со всей силы бьют кувалдой. И когда понимаешь, что эта "кувалда" могла тебя убить, то становится очень не по себе. Я уже не говорю о том, как ранит окалина брони после попадания снаряда... Или когда ты видишь, как у соседнего танка, "старого" Т-34 от попадания снаряда детонирует боеприпас и срывает башню. Ощущение - хреновое. Другого слова и не подобрать.

- Были в вашей бригаде случаи трусости танкистов в бою?

- За восемь месяцев моей боевой службы в танковой бригаде я о таких случаях не слышал. Никто из наших механиков-водителей сознательно свой правый борт под огонь немецких орудий не подставлял. Но... В моей последней атаке мне пришлось командовать сборной ротой из разных танковых частей. Шесть танков Т-34, четыре самоходки 152 мм, два танка ИС-2. И скажу честно, что эти танки, приданные от соседей, в атаку на верную смерть не пошли! Не пошли... Остались на исходной позиции.

- Когда танкистам разрешалось покинуть выведенную из строя боевую машину? Вам лично пришлось четыре раза выбираться из подбитых и горящих машин, и опыт у Вас в этом деле хоть и смертельный, но огромный.

- Еще в училище постоянно проводились тренировки по покиданию боевой машины. На это экипажу отводилось шесть секунд. Нас также тренировали, как нужно эвакуировать раненых из подбитой машины. Эти тренировки проводились и на фронте. И мы относились к ним серьезно, от них напрямую зависела наша жизнь.

А в бою не требовалось приказа командира покинуть горящий танк, тем более, командир мог быть уже убит или ранен, и ждать команду не было смысла. Выскакивали из танка интуитивно. А если выскочить не успеешь... Обгоревшего командира соседнего батальона только по ордену Александра Невского удалось опознать. Часто хоронили одни угольки вместо экипажа. Но, например, нельзя было покинуть танк, если у тебя только перебита гусеница. Экипаж был обязан вести огонь с места, пока не подобьют.

- Ваше отношение к фаустпатронам?

- Мы их боялись. И если кто нарывался на "фаустника", то пиши пропало. В начале наступления в Пруссии мой танк, укрываясь от артиллерийского огня, по ошибке заскочил во двор немецкого поместья. Увидели мальчишку-"фаустника" в двадцати метрах от нас. Пацан, на наше счастье, попался нерасторопный, и мы успели его застрелить из пулемета. Повезло...

- Как понимать выражение "траки в крови"? Буквально или ...

- Нет, "траки в крови" - это, скорее, образное выражение: танк идет гусеницами по земле, по грязи, там любая кровь быстро затирается. А вот корма танка в крови и в кусках человечины - зрелище для танкистов обыденное. Ко всему привыкаешь. И даже когда приходилось выгребать из сгоревших машин куски обуглившихся тел своих товарищей, обходилось без истерик. Просто каждый думал об одном: "А ведь и я сегодня мог быть на их месте". После такого очередного захоронения, находясь под впечатлением страшной увиденной мною картины, я написал стихотворение "Зияет в толстой лобовой броне". Из него вы почувствуете, какие эмоции я испытывал в те минуты. Или вот эти строки вам многое позволят понять:


На фронте не сойдешь с ума едва ли,
Не научившись сразу забывать.
Мы из подбитых танков выгребали
Все, что в могилу можно закопать.

- Приходилось ли участвовать в танковых атаках, как говорится, "через свою пехоту"? Некоторые танкисты рассказывают о подобном.

- Бог миловал. В таком участвовать не пришлось. Своих не давили и по своим не стреляли. Шли в атаку по своим проходам и в сопровождении "своих" мотострелков. Нет таких эпизодов на моей памяти.

- За время Вашего участия в боевых действиях в составе 2-й гвардейской отдельной танковой бригады Вашим экипажем уничтожено 12 немецких танков и 4 самоходных орудия. Насколько весомым считался такой боевой успех?

- Думаю, что это весьма неплохо. Тем более, что на моих глазах погибли десятки танковых экипажей, так и не успевших перед своей смертью подбить хоть один немецкий танк - война...

- Ваша национальность как-то влияла на отношение к Вам со стороны боевых товарищей по танковой бригаде?

- В бригаде и в танковом училище - почти нет. В танковых частях в основном воевали молодые ребята, бывшие городские жители, в своей массе не обремененные расовыми предубеждениями. Да и сам я, думаю, производил впечатление человека, способного хорошо постоять за себя...

В госпитале, в 1945 году, я лежал в офицерской палате. Из 16 тяжелораненых, находившихся в этой палате, выжила ровно половина. И тут к нам поместили младшего лейтенанта Кононенко со сломанной ногой. Даже было странно: все лежащие в палате были раненые, покалеченные офицеры, а тут - сломанная нога. И начал этот Кононенко что-то гавкать на тему "жиды". Ходить я еще не мог, только хватило сил запустить в него графин с водой, который разбился о гипс на его ноге. Капитан Иванов, старший из нас по возрасту, пехотинец, родом из Ленинграда, сказал Кононенко: "Убирайся из палаты! Если до вечера сам отсюда не смоешься, то мы тебя ночью задушим!".

А в танковой бригаде... Как-то комбат майор Дорош, находясь в подпитии, вдруг сказал: "Хоть ты еврей, а такой парень!". Потом, увидев моё сугубо уставное отношение к нему, он оправдывался, уверял, что в институте все его друзья были евреями. Не помню каких-то антисемитских высказываний в свой адрес и во время моей службы в дивизионе бронепоездов. Но состояние перманентной войны с антисемитскими предрассудками всегда обязывало меня первым идти вперед и соглашаться на любое гибельное задание. Этот пресловутый еврейский комплекс - мол, не дай бог, кто-то скажет: "еврей кантуется", - заставлял меня быть бесстрашным в бою. Хотя я был обычным трусом и, как все, мечтал выжить на войне.

А в нашей танковой бригаде антисемитам было очень тяжело открывать свое поганое хайло и орать: "Евреи в Ташкенте от фронта отсиживаются!". Комбриг - еврей, зампотех - еврей, командира лучшей роты звали Абрам Коган, одним из лучших механиков-водителей бригады был одессит Вайншток, да и во многих экипажах было, как в песне - "кругом одни евреи". И этот список можно продолжить... У меня в роте, например, был Толя Ицков, внешне - еврей, по документам - русский. Но мне тогда и в голову не пришло спросить его напрямую о национальности. И так на фронте все знали, что как минимум треть евреев на передовой воюет под русскими фамилиями и со "славянской" национальностью в документах. И я не очень удивлялся, когда после войны узнавал, что знаменитый партизан Дмитрий Николаевич Медведев или Герой Советского Союза Петр Сергеевич Приходько, или Герой Советского Союза летчик Петр Данилович Просветов, на самом деле были евреями. Как говорится, "все люди евреи, только не все пока в этом признались".

В батальоне был кавалер ордена Ленина лейтенант Габриель Урманов, считавшийся узбеком. Больше нацменов в батальоне не было. Только после войны до меня дошло, что он, наверное, был бухарским евреем, что не может быть у узбека имя Габриель. Был у меня в подчинении и командир танка-еврей, лейтенант Сегал, казавшийся мне очень пожилым в его тридцать с лишним лет. Сегал попал в танкисты из политруков, после переучивания комиссаров на строевые должности, согласно приказа 1943 года об отмене института комиссаров в Красной Армии. Внешний вид Сегала казался мне недостаточно молодцеватым, и я ему, по своей молодости и глупости, об этом неоднократно выговаривал. Все эти танкисты: Коган, Вайншток, Сегал, Ицков, Урманов, погибли в 1944 году. И еще несколько ребят-евреев, с которыми я познакомился, из нашей и из соседней 120-й танковой бригады, тоже сгорели в танках.

Но, если честно, я тогда совсем не разделял людей на русских и евреев, украинцев и татар. Для меня было важно только одно - ходит человек в атаку или нет, а его национальность меня мало интересовала. Но что такое антисемитизм, в широком диапазоне от бытового до государственного, пришлось на своей шкуре хорошо узнать, начиная с 1945 года. И натерпелся я от антисемитов после войны досыта, как говорят, "по ноздри и выше". Но лучше на эту тему сейчас говорить не будем, а то наше интервью затянется еще на час-другой.

- Некоторые танкисты из тех, с кем мне довелось встречаться, рассказывают, что во время рейдов по тылам врага все захваченные в плен немцы уничтожались на месте и разными способами. Но эти же самые танкисты - кстати, все бывшие механики-водители - отказываются от включения подобных эпизодов в текст интервью для публикации. Я их понимаю. Не хотят люди оставлять подобную память о войне. А как в вашей бригаде обстояло дело с этим вопросом?

- Что вам ответить на ваш вопрос? Вы зря думаете, что я чем-то отличаюсь от тех танкистов, с которыми вы уже беседовали. И мне не хочется откровенно рассказывать о подобных случаях. Единственное моё преимущество перед ними - наша бригада не участвовала в рейдах. Мы были бригадой прорыва. А в рейдах пленных девать, как правило, некуда. Разве что накормить и домой отпустить, или назад, на боевые позиции. Всякое случалось...

Ствол у пушки на Т-34-85 длинный, и власовца повесить на стволе, чтобы продемонстрировать силу сидящего в танке перед подъёмным механизмом пушки, могли спокойно - право на месть у нас было. Но не было у нас заранее запланированного осмысленного зверства по отношению к пленным солдатам вермахта. Не было "домашних заготовок". После обычного боя на передовой пленных немцев вообще не трогали. Могли только им "карманы облегчить", но не расстреливали.

Один эпизод меня потряс до глубины души. В Белоруссии захватили в плен большую группу немцев и власовцев. Приехал комбриг Духовный и пошел вдоль строя пленных. Вдруг перед ним на колени упал немец и стал на чистом русском языке молить о пощаде. Побелевший лицом полковник Духовный достал пистолет и застрелил его. Комбриг обернулся к нам и сказал: "На Хасане я был командиром танка, а он моим механиком-водителем. На финской войне я командовал ротой, а он был у меня командиром взвода. Когда началась война, он был ротным в моем батальоне, но в 1941 году он пропал без вести. Он был мне другом, и я всегда переживал о его судьбе. И вот, сейчас я встретил предателя!". Мы стали искать среди пленных других власовцев. Кого нашли - сразу прикончили. Немцам, возможно, тоже досталось походу... Вообще, границы понятия "гуманность" на войне не были четкими.

- Каким было отношение танкистов к "трофейной теме"? Я не имею в виду продуктовые и огнестрельные трофеи.

- В экипажах вообще не думали о серьезных трофеях. Искали только то, что можно было съесть или выпить. Я не помню, чтобы кроме немецкого оружия, авторучки и гармошки у меня были какие-то трофеи. В Литве в одной из немецких комендатур мы обнаружили ящик размером 40х40х40 сантиметров, набитый царскими золотыми монетами. Я не взял ни одной. По молодости лет, наверное, не понимал что такое золотые рубли. Моя лейтенантская зарплата казалось мне богатством. Зачем же мне нужна была какая-то мелочь, пусть и золотая?

- Кого из своих павших боевых товарищей Вы часто вспоминаете?

- Многих вспоминанию... Сколько друзей пришлось на войне потерять. Все мы, выжившие на войне, живем, как в песне: "за себя и за того парня"...

Вы даже не можете себе представить, как тяжело было мне вернуться в 1945 году в родной город и осознать, что почти все мои друзья и одноклассники погибли...

Вспоминаю Степана Лагутина, Ваню Соловьева, Колю Букина, моего товарища по училищу, погибшего на фронте в 120-й танковой бригаде. Вспоминаю своего друга Петю Аржанова, чудесного человека, казавшегося мне пожилым дядей в его тридцать лет. Аржанов сгорел на моих глазах. Вспоминаю старшего лейтенанта командира роты Сергея Левенцова, который был тяжело ранен и, возможно, выжил, вспоминаю погибшего лейтенанта Толю Сердечнева и многих других своих товарищей, перед которыми мы, уцелевшие, находимся в неоплатном долгу...

Часто думаю о своем стреляющем Захарье Загиддулине. Мы воевали с ним в одном экипаже меньше трех месяцев, но успели стать родными людьми. Он прибыл ко мне во взвод в начале ноября 1944 года. Похожий внешне на огромного медведя, с головой невероятных размеров, на которой танкошлем с трудом помещался на макушке. Он был нашим "бравым солдатом Швейком". Помню его доклад о прибытии: "Товарищ гвардии лейтенант! Доблестный сын татарского народа, гвардии старший сержант Захарья Калимулович Загиддуллин явился в ваше распоряжение для дальнейшего прохождения службы! Вольно!". К нам он прибыл из запасного полка, куда попал после ранения и госпиталей. Это был феноменальный человек. Он стрелял из танкового орудия, как бог. Снайпер-виртуоз, иногда даже не верилось, что из танка стреляет простой паренек, а не фокусник или кто-то в этом роде. С первого выстрела он попадал в телеграфный столб на расстоянии 800 метров. Был неутомимым выдумщиком и рассказчиком, неизменно заканчивая очередной рассказ фразой: "Славяне, дайте закурить!" или другой дежурной тирадой - "Вот вернусь я в Аткарск с золотой Звездой Героя на груди". 21 января 1945-го мой друг Захарья погиб. Подбил немецкий "артштурм" в тот самый миг, когда "артштурм" выпустил болванку по нашему танку. Не знаю, были ли еще на войне подобные случаи. К счастью, наш танк не загорелся. Я был ранен в голову и в лицо, кровь заливала мне глаза. И тут услышал слабый голос Захарьи: "Командир, ноги оторвало". С усилием взглянул вниз. Захарья каким-то образом удержался на своем сидении. Из большой дыры в окровавленной телогрейке вывалились кишки. Ног не было. Не знаю, был ли он еще жив, когда, преодолевая невыносимую боль в лице, я пытался вытащить его из люка. Но по нам полоснула длинная автоматная очередь. Семь пуль впились в мои руки, и я выпустил безжизненное тело своего друга, спасшего меня от остальных пуль очереди... Чуть больше двух месяцев мы были с ним в одном экипаже и девять неполных дней в непрерывном бою. Небольшой промежуток для тех, кто не знает, что такое время на войне. Но это целая эпоха для тех, кому война отмеряла секунды в ударной танковой бригаде. Смерть Захарьи Загиддулина и по сей день является для меня тяжелой утратой...

- Что происходило с Вами в январских боях в Пруссии? Расскажите о Вашем последнем бое.

- Наступление началось 13 января 1945 года. За всю войну не видел такой артиллерийской подготовки. Два километра фронта на участке нашего прорыва в течение двух часов безостановочно обрабатывали пятьсот орудий, не считая минометов и "Катюш". Мы просто оглохли. Проходы в минных полях нам обеспечивал 21 танк-тральщик. А потом в атаку пошли 65 танков нашей бригады и два тяжело-танковых полка: 42 танка ИС -2 и еще 42 установки САУ-152.

Задачу для такой армады поставили скромную - к вечеру захватить Вилькупен, прорваться вперед на 14 километров. В первый день мы смогли пройти всего два километра, но вскоре отступили на километр. Немцы ставили орудия в подвалах каменных домов. Между домами были натыканы доты с бетонными стенами двухметровой толщины. По нам вели дикий огонь. Доставалось еще от фольксштурмистов, вооруженных фаустпатронами. Дошли мы до этого Вилькупена только на пятый день и только благодаря саперам- подрывникам. Танки блокировали "гнезда" дотов, саперы закладывали по полтонны взрывчатки и подрывали немцев.

Но на девятый день наступления от всей нашей танковой махины осталось всего шесть танков Т-34, два ИС-2 и четыре самоходки. Из моей роты уцелел только экипаж старшего лейтенанта Федорова. И эти двенадцать несовместимых ни в каком сочетании машин согнали в одну сводную роту, и именно меня, не знаю за какие грехи, назначили командовать этой "сборной БТ и МВ". И эту роту я был обязан повести в лобовую танковую атаку без какой-либо поддержки. С экипажами Т-34 я еще справлялся, это были люди, хоть из разных батальонов, но из нашей бригады, меня хорошо знали. Но командиры САУ ходили за мной по пятам и цитировали боевой устав, согласно которому они должны находиться не менее чем в 400 метрах позади атакующей линии танков. Утром 21 января 1945 года, в 8:00, я получил по рации приказ на атаку и продублировал его экипажам. Все двенадцать машин завели моторы, и танкодесантники взобрались на корму машин. Открытым текстом скомандовал: "Вперед!". Никто не сдвинулся с места! Повторил команду, добавив с десяток крепких слов. Но машины с ревущими дизелями словно примерзли к земле. Немцы открыли минометный огонь. Десантники спрыгнули с машин и попрятались за стеной конюшни. Я только представил на мгновение, что сейчас думают обо мне комбат с комбригом, которые, безусловно, слышат все, что творится в эфире, и видят исходные позиции сводной роты. Схватил ломик, выскочил из башни и побежал к ближайшим танкам. Люки у всех закупорены наглухо. Я колотил ломиком по люкам механиков-водителей, сопровождая каждый удар отборным матом. Между минными разрывами перебегал от машины к машине и колотил бесполезным ломиком по броне. Никакой реакции. Я вернулся в свой танк, присоединил колодку шнура танкошлема, включил рацию и скомандовал: "Делай, как я!", Мой танк выскочил вперед. Успел заметить, что экипаж Федорова тоже рванул в атаку, а вот пошли ли остальные танки, я не успел увидеть...

В трехстах метрах мы нарвались на "старый", немецкий 75-мм "артштурм". Я интуитивно почувствовал опасность впереди справа и успел скомандовать: "Пушку вправо! По самоходке! Бронебойным! Огонь!". Еще заметил откат моей пушки, и тут страшный удар сокрушил мое лицо. Только подумал: "неужели взорвался собственный снаряд?" Могло ли мне тогда прийти в голову, что случилось невероятное, и два танка выстрелили друг в друга одновременно?

Моя кровь, пахнувшая водкой, заливала лицо. На снарядных "чемоданах" лежал окровавленный башнер. Лобовой стрелок застыл на своем сидении, вместо его головы я увидел кровавое месиво. И в это мгновение, Захарья простонал: "Лейтенант, ноги оторвало". Задняя створка люка была открыта. С огромным трудом откинул переднюю половину. И когда я уже почти протиснул Захарью из люка на башню, хлестнула очередь из автомата. Мой стреляющий упал в танк, а я на корму, на убитого десантника. Автоматы били метрах в сорока впереди танка. Не думая о боли, соскочил на землю и упал в окровавленный снег рядом с трупами двух мотострелков и опрокинутым станковым пулеметом. Я пытался отползти, но руки не слушались меня. Из трех пулевых отверстий на правом рукаве гимнастерке и четырех на левом сочилась кровь. Вокруг танка стали рваться мины. И тут я почувствовал удар по ногам и нестерпимую боль в правом колене. Ну все, подумал, точно ноги оторвало. С трудом повернул голову и увидел, что ноги волочатся за мной. Не отсекло. Только перебило. Беспомощный и беззащитный я лежал между трупами десантников у левой гусеницы танка. Из немецкой траншеи, в сорока метрах от меня, отчетливо доносилась немецкая речь... Я представил, что ожидает меня, когда я попаду в немецкие руки. Типичная внешность, на груди ордена и гвардейский значок, в кармане партбилет. Решил застрелиться. Надо было как-то повернуться на бок, чтобы просунуть правую руку под живот и вытащить пистолет из расстегнутой кобуры... Потом окоченевшими от холода, одеревеневшими пальцами снять пистолет с предохранителя. Каждое движение отдавалось невыносимой болью в голове и лице, хрустом отломков костей в перебитых руках и ногах... И тут я вспомнил госпиталь. Постель. Подушка и простыни. Девять предыдущих суток я провел почти без сна. А в госпитале можно выспаться в постели... Потом я посчитал, что потерял сознание... Но ребята рассказали мне, что я даже подавал перебитой рукой команду танку Фёдорова, экипаж которого спас меня. Как я попал в санбат, помню смутно. А дальше начались госпитальные мытарства.

- Как долго Вы находились в госпиталях?

- Полгода. Первое время я ощущал только одно: страшнуя боль по всему израненному телу и особенно дикие боли в области лица. Когда из переломанных костей моего лица врачи снова сложили челюсти, то мне немного полегчало. И когда весной 1945 года, находясь в госпитале, я понял, что буду жить, то мной на какой-то период овладело отчаяние. Закованный полностью в гипс все время думал только об одном: что я буду делать после войны? - инвалид на костылях, без образования и профессии. Но, видя благородный подвиг врачей, спасающих жизни раненых солдат, я решил тоже стать доктором. И о выборе своей профессии в будущем никогда не сожалел.

Летом 1945 года досрочно выписался из госпиталя, съездил домой, а после был направлен в Москву, в отдельный полк офицерского резерва танковых войск. Там в 4-м "мотокостыльном" батальоне были собраны офицеры-танкисты, калеки, ожидающие демобилизации по инвалидности.

После демобилизации из армии поступил в Черновицкий медицинский институт, после окончания которого в 1951 году работал в Киевском институте ортопедии, далее - в казахстанской степи в Кустанае, а позже вернулся на Украину, в Киев. Работал ортопедом-травматологом, стал профессором, доктором медицинских наук, дважды защитив диссертации в Москве. С 1977 года живу в Израиле. Но это уже другая часть моей жизни, не имеющая отношения к нашему сегодняшнему разговору о войне.



ЦИТАТНИК. девятый из десяти


Господи, я - то властелин мира, то - его посмешище!


***

Его хмурое, искривлённое усмешкой лицо, сделалось похожим на мятую бумагу.


***

Даже закутанная в меха она выглядела грациозно.


***

Людей, которые делают тебе добро, не принято любить.


***

(Он) терпел страшные унижения от встречных женщин, которые глумились над ним, использовали его, надоедали ему, огорчали и заражали его, транжирили его деньги и дурачили его — короче говоря... любили его.


***

Человек получил тяжелейший удар в своей жизни. Наконец, он знал чего хотел и в то же время понимал, что до желанного уже не дотянуться.


***

Счастье... это лишь первый час после избавления от особенно жестокого страдания.


***

— Ничего не надо объяснять. Поцелуй меня.

— Не думаю, что это лучший вариант. Если я чем-то обидел тебя, мы должны это обсудить. Мне не нравятся эти «поцелуй-и-забудь».

— Но я не хочу с тобой спорить. Ведь это чудесно, что мы можем поцеловать друг друга и забыть, а вот когда не сможем — настанет время спорить.


***

Сегодня я чувствую, что ради него могла бы отменить что угодно, включая десять заповедей и самое себя.


***

Зная, что уже взяли у любви всё лучшее, они учились дорожить тем, что осталось.


***

И пришли к своему всегдашнему достижению - не достигли ничего.


***

Я не думал — я был полем битвы для мыслей множества других людей... я был похож на одну из тех соблазнительных, но бессильных стран, по территории которых прокатываются туда-сюда армии великих держав.


***

мне кажется, из жизни можно извлечь один-единственный урок... что из жизни невозможно извлечь никакого урока.


***

Её грудь — все еще мостовая, которую она готова предоставить копытам любого проезжего жеребца в надежде, что их железные подковы смогут высечь хоть искру романтического чувства из этого мрака жизни…


***

момент требовал, чтобы она, как нервный ребёнок, просто грызла свой палец.


***

бороться - означает верить, а верить - значит ограничивать себя.


***

— Для меня это — жизнь и смерть, а для тебя — одни слова. Ты так их ловко подбираешь.


***

тебе не стоит вести себя, как леди с бесплатным супом.


***

Мы слишком идеальные примеры для неподражания.


***

Это был обычнейший и вместе с тем в высшей степени замечательный продукт цивилизации. Он принадлежал к тем девяти из каждого десятка, которых встречаешь на городской улице — а ведь был он всего-навсего безволосой обезьяной с двумя десятками ужимок.


***

Однажды все люди мира, обладавшие умом и гением, обрели единую веру — говоря точнее, перестали верить. Но им невыносимо было думать, что не пройдет и нескольких лет после их смерти, и им припишут множество культов, систем и прогнозов, о существовании которых они даже не подозревали и не думали. И тогда они сказали друг другу:

«Соберемся вместе и создадим великую книгу, которая переживет века, высмеивая доверчивость людей. Уговорим наших лучших эротических поэтов написать о наслаждениях плоти, убедим наших циничных журналистов смачно описать знаменитые амурные истории. Включим туда самые нелепые басни, о которых сегодня судачат кумушки. Выберем самого остроумного сатирика из живущих ныне, чтобы составить вседержителя из всех тех вседержителей, которым поклоняется человечество — вседержителя, который будет величествен и одновременно по-человечески слаб настолько, что имя его во всем мире станет синонимом глупости — а еще мы припишем ему все самые смешные черты, наделим его тщеславием и гневом, к которым у себя самого он будет относиться снисходительно, и люди будут читать нашу книгу, и хихикать, и не будет в мире большего вздора. И, наконец, позаботимся о том, чтобы стиль книги блистал всеми красотами, чтобы она пережила века и осталась свидетельством нашего абсолютного скептицизма и нашей вселенской иронии».

Так они и сделали, и они умерли.

Но книга осталась навеки — так прекрасно она была написана, так изумительна была фантазия, с которой эти люди, обладавшие умом и гением, написали её. Они не стали давать ей названия, но после их смерти её стали называть «Библия».

Френсис Скот Фицджеральд "Прекрасные и проклятые"
200818


ЦИТАТНИК. ещё не вечер


— Боже мой, Боже мой, если бы я знала, что ждет меня после замужества! Кому я отдала свою первую молодость?

— Роза, я взял тебя уже с ребенком, о какой первой молодости ты говоришь, опомнись.

— Я всегда знала, что ты мещанин с мелкобуржуазным уклоном и с нами пошел из шкурных соображений.

— Вспомни, кто давал тебе рекомендацию, Роза!

— Ты дал мне ее из расчета, чтобы я стала с тобой жить, эгоист и собственник.

— Ты сама пришла ко мне, Роза.

— Тем хуже для тебя.

— Где же логика, Роза?

— Плевать мне на логику!


Не проси жалости у женщины, она живет в ином мире!


— Вот, барыня твоя прислала, выб*ляд*ка своего назад просит. — Кровь викингов — дед ее был немцем — временами сказывалась в ней предельным лаконизмом формулировок. — У них бламанже простыло, кушать некому, сынка дорогого дожидаются. — Но не выдержала тона, перешла на крик. — Я тут с двумя маюсь, отрубя и те — по престольным праздничкам, а помочи ниоткуда, хоть вешайся. Всё ей, всё ей норовишь, московской своей раскрасавице да выб*ляд*кам ее. А мои тебе вроде и не внуки, обсевки какие, сидишь на своем капитале, как сыч, любимчику, головастику своему бережешь, думаешь, отблагодарит! Отблагодарит он тебя, как же, держи карман шире!


С тех пор Влад усвоил для себя одну сокровенную истину: человек, которому наедине с собой скучно, не имеет права называться человеком, значит, такой человек пуст и ничтожен и не такому дано вещее имя сосуда божьего.
               

в известном смысле одиночество - гигиена души...


Человек, брат, это звучит гордо, пока у него не провалится нос.


Склонность к панике была его опасной слабостью, поэтому, выходя, он видел свое будущее в самых траурных тонах.


Из синих глаз его, из самой их дымчатой глуби, порою, в хмельную минуту, вдруг выплескивался такой белый свет отчаянья, что хотелось отвернуться или зажмуриться.


Пожалуй, Влад и до этого знал: такими калачевыми земля держится, но только теперь, спустя много лет, при всем уважении к ним — этим калачевым, — с горечью усвоил, что ими же держится и всякая на земле неправда. Мы люди маленькие. Наша хата с краю. До Бога высоко, до царя далеко. Плетью обуха не перешибешь. Вот набор их нехитрых истин, под которые они тянут свое ярмо через всю жизнь, чем ее и обновляют, и создают, и украшают. Блаженны нищие духом!..


До чего же просты ответы у всех человеческих загадок, даже, право, смешно!..


Он не закусывал... глоток воды и — снова за бутылку... будто спешил, торопился, гнал себя в это самое хмельное забытье, но чем больше он пил, тем дальше отступало оно от него, что парня явно и остервеняюще мучило.


Пил в компании и в одиночку, пил все, от спирта до одеколона включительно, пил... безо всяких видимых причин и особой тяги. Какая уж там, к черту, «ин вино веритас»!


— Кто ты?

— Никто.

— Чего ты хочешь?

— Ничего.


Нет, не бойся равнодушных, эти словно бы и не живут вовсе, бойся слишком активных, они нарушают равновесие бытия, а это страшнее чумы...


Что за тварь бесчувственная — человек. Казалось бы, чего легче понять ближнего! Надо только хоть на мгновение влезть в его шкуру, поставить себя на его место, и ты всегда будешь поступать правильно. Тогда почему же почти никто, кроме святых, не хочет сделать этого...


Сухой холод гнал по асфальту косяки каленого листопада. Печной дым стелился над крышами, окутывая город плавающей синевой. Сквозь кружевную вязь облетевших платанов небо гляделось низко и сиро. Зима властно одолевала осеннее упрямство, выметая изо всех углов его следы и останки.


Ещё не вечер, мальчики, ещё не вечер!


Посвети ему, Господи, посвети!

---------------------------------------------------------
В.Е.Максимов "Прощание из ниоткуда"
150918



ЦИТАТНИК. по тексту


Как мартовская кошка! – победной скобкой – одной...


***

Запавшие глаза светились без энергосбережения, по
-честному.


***

Ну ты бог или хозяин скотобойни?!


***

Был ноль.


***

За кем-то докуривал, за кем-то доживал.


***

Не заводится сердце, глохнет.


***

- Вы что, первый раз в морге?


***

Набрал богу. Постоял, послушал у себя в груди. Шли долгие гудки.

Никто не отвечал. Связи не было. Или, может, у него тоже режим «не беспокоить» включен был.

Вроде все и правильно сделал, а все равно – в ад. На земле жизнь так организована, чтобы все люди непременно в ад попадали. Особенно в России.


***

Подлил себе из бутылки.


***

Но в нем творилось что-то дурное: любовь разлагалась.


***

Она, конечно, со своими плавными линиями, со своими избытками, с тенями и контрастами, томила. Илье трудней задышалось от нее; но печатала Аля всегда одинаковое, печатала похабное: «Хочу ласкать тебя губами», «Жду тебя в себе», «Горю». И печатала с ошибками.


***

Альбина была шикарной, и она была дурой.


***

когда тело вечно липкое, а трупы на вторые сутки уже воняют...


***

Все негромко: жизнь тут как-то стеснялась.


***

Слово есть, а бога нет.


***

- В Бельгии премьер на работу на велосипеде ездит
– Зато он гомосек
– У них гомосеки в правительстве, а у нас пидарасы... Кто лучше?


***

Сладко курилось. И легко мечталось о прошлом, которого не случилось.


***

Ум судорогой свело.


***

Жалко, что жить хочется.


***

Здесь он был. Жесткий, застывший. Бывший живой человек.


***

Такой город, Москва: деньги вместо воздуха...


***.

Прямо в коридоре скинул с себя всю одежду, все белье, и голым, дрожа, бегом в ванную – открутил там вентили чуть не до кипятка – и в душ, в душ, мясо размораживать.


***

но это была такая скромность, как у bляди в церкви.


***

Водку одному нельзя, она прободает пленочку между умом и безумием, которое у любого человека в специальном пузыре, как желчь, внутри хранится. Просочится темная желчь и выест все нутро.


***

И все улыбочные магазины продавали счастье.


***

Люди на счастье готовы были спускать всю зарплату и еще в кредит его набирать. С тех пор, как счастье в свободную продажу пустили...


***

Хотел бы Илья, чтобы его мать так с ним. Чтобы безусловно...

--------------------

Глуховский, "Текст"
20202705



ЦИТАТНИК. вдохни ровно, медленно верни


воздух улице.


***

Чукча не читатель, чукча писатель.


***

Лети, сокол, не всё брюхо стирать.


***

Иди, топчи копытом ягель.


***

Я несу чушь и стараюсь её не расплескать. Потому что хороша только  полная чушь.


***

Переживи всех.
Переживи вновь,
словно они – снег,
пляшущий снег снов.

Переживи углы.
Переживи углом.
Перевяжи узлы
между добром и злом.

Но переживи миг.
И переживи век.
Переживи крик.
Переживи смех.

Переживи стих.

Переживи всех


***

Не спрашивайте, какую часть в жизни мужчины занимает секс. Спрашивайте, какую часть в сексе мужчины занимает жизнь


***

Терпеть  не могу  это состояние: ждать как будто уже нечего, а всё равно ждёшь.


***

Брожу тёмной ночью
при полной луне.
Не спится, не спится,
не спиться бы мне.


***

Дисфория — пониженное настроение с раздражительностью, озлобленностью, мрачностью, повышенной чувствительностью к действиям окружающих, со склонностью к вспышкам агрессии, — со мной всё ясно.


***

Эгофобия - это отвращение к работе. Всё думали, я просто ленивый. Хер там! Я болен.


***

Чем меньше  сделаешь сегодня, тем меньше завтра исправлять.


***

Реально бесит это дурацкое чувство, когда пытаешься поступать с другими так же, как они поступают с тобой, но становится стыдно.


***

С возрастом все мои отговорки свелось к одной: мне - похеру.


***

Если ты когда решишь, что у тя есть вкус и мозги - вспомни своего бывшего. А я ещё  тот показатель!


***

Отстанься!

~~~~~~~~~~~~~
Закавычено
09.07.2020
16:32