Последняя ходка Шнурка

1

У входа в универсам, скрипнув визгливо тормозами, остановился милицейская машина. Не дожидаясь подталкивания, одетый чисто, но безвкусно старик залез в машину. Последнее, что он запомнил, что запечатлелось в его памяти на этой пыльной улице районного городка это низенькая березка, точно впаянная в асфальт, сиротливо стоящая у входа в магазин. В сумрачной и тихой комнате дежурного по отделению даже голоса казались приглушенными. Рыжая, раскрасневшаяся женщина, у которой старик украл из хозяйственной сумки кошелек, только безвольно разводила руками , разглядывая морщинистое худое лицо старика.

- Как же вы могли? Ведь такой пожилой человек!

Старик отмалчивался. Что говорить? Раз попался крутить толку нет. Захлопнулась дверь камеры, и старик перевел дыхание. С молодости не любил он этих допросов, опознаний, очных ставок. Оглядел лежащих на деревянных нарах арестантов, снял свой черный пиджак, и тоже улегся на свободной место на досках. Закрыл глаза, точно подытоживая свою жизнь. Что он потерял? Комнату в общежитии с вечно пьяными соседями командировочными, не дающими своими ночными скандалами покоя. А все же в груди давило опять этапы, колония.

После приговора, старика привезли в колонию - дали год строгача. В этапной комнате, заставленной двухъярусными кроватями, ему не сиделось. Он то и дело выходил в локальный сектор. И ему повезло. Мимо локального сектора проходил невысокий, в отглаженной форме, начальник отряда старик знал офицера.

- Иван Васильевич! Иван Васильевич! - жалобно позвал старик.

-А, Шнурок, опять к нам! - сказал капитан, не то радуясь, не то огорчаясь, и, подошел ближе к железной ограде.

- Попался я, Иван Васильевич. По мелочи,- пояснил скороговоркой старик.

- Что же на воле то не удержался? Говорил ведь, что в деревню уедешь, будешь коз пасти,- поинтересовался, улыбнувшись офицер.

- Нет там порядка, в деревне то,- сказал, точно оправдываясь, старик.

Видя перед собой бледное лицо Шнурка, начальник отряда, знавший зэка по предыдущему его сроку, перестал балагурить, и негромко, спросил:

- Пойдешь ночным шнырём? Как раз место освобождается.

- Мне бы в рабочку. Одиночества побаиваюсь, с детства,- тихо, точно извиняясь, произнес Шнурок.

Уже на следующий день Шнурок был в жилом помещении отряда, в котором отбывал предыдущий срок. Расхаживал он вдоль рядов двухъярусных кроватей, в новой чисовской одежде, явно ему великоватой, с важным независимым видом. С ним зэки, здоровались, спрашивали, как там на воле, и старик обстоятельно отвечал. Побыл он полгода на свободе, и потому многих из отряда помнил - кто ещё и не освободился, и из тех, кто, как и он, вернулся на зону за новые преступления. Шнурку было приятно, что не забыли его, старика люди. Кто он был на воле? Непонятный человек, работающий сторожем на стройке, так воспринимали его командировочные, и часто выпив, потешались над ним. Здесь же он знал себе цену.

Устроился работать Шнурок уборщиком в цех. Подпоясав телогрейку проволокой, чтобы было удобнее мести железный пол в цеху, с метлой, журавлиной походкой, худой и бледный, прохаживался он по территории. Жизнь снова обрела смысл, и впереди виделась свобода, - здесь она, как и раньше, казалась прекрасной. Как мираж звала к себе, и он, как путник в пустыне мечтает об оазисе, по старой привычке мечтал об освобождении. Тяжёлая ноша - неволя с мечтой о свободе, но старик, которого за неунывающий нрав, на зоне прозвали Шнурком, привык уже за свою нелёгкую жизнь зэка к этой тяжкой ноше.

Убирал он хлам, оставшийся возле станков.Громко били ножницы для резки железа. Урчали надрывно, с визгом, токарные станки. Шипели пресса, точно змеи. К обеду, когда над рабочей зоной, точно рев невиданного животного, пронеслась сирена, уставший Шнурок, вместе с другими зэками, вышел на плац - грязный асфальт серел под ногами. По-бригадам, по команде прапорщиков-контролеров, зэки проходили в длинное здание столовой, заставленное внутри столами, по которым шныри отрядов уже разнесли бачки с едой.

Тут встретил Шнурка его старый приятель - Мочила. Тучный, с блеклыми глазами, в замызганном дерматиновом халате, он поздоровался с ним, дружески хлопнул по плечу, хрипло произнёс:

- Привет, Шнурок.

Мочила принес чашку с жареной картошкой - это была как встреча. Поистине царский подарок. Шнурок, вытащив ложку из бокового кармана, стал есть, и, иногда поглядывал на знакомого, точно соображая, что в нем изменилось за то время, пока они не виделись.

- Вот ты, Шнурок, молоток, на воле успел побывать, а я вот, шестой годок без выхода, - сказал с грустью Мочила.

- Понимаю, ох как понимаю, брат! - ответил вежливо Шнурок, облизнул железную свою ложку, положил аккуратно ее в боковой карман телогрейки.

Ему, и впрямь, было жаль Мочилу. Сидел тот за убийство. На воле то долгое время проработал убойщиком скота, и вот на старость лет, убил шахматной доской соседа, отставного полковника, что-то там они не поделили по-игре.

- Ладно, Мочила, бывай. Увидимся,- заторопился Шнурок, видя, что зэки из его бригады уже встают из-за столов.

После окончания рабочей смены зэки строились на сером плацу, и по командам озлобленных от холодного осеннего дождя прапорщиков, проходили к высокому зданию санпропускника. Серый поток одноцветных телогреек, шапок, сапог все это вливалось в высокую стальную его дверь.

Шнурок с наслаждением мылся под душем, подставляя теплым струйкам воды свое худое тело. Тут кто-то из рядом находившихся зэков, зло пошутил:

- Совсем отощал, Шнурок!

- Это у него от жадности, - буркнул другой зэк - Всё маклюет!

Обидные эти слова раздосадовали Шнурка, вывели из опьяняющего состояния блаженства от душа. Он торопливо помылся, и пошел другую раздевалку, где висела уже та одежда, в которой он ходил в жилой зоне. По-старой привычке, оставшейся от былых сроков, старик одежду берег, и всегда выглядел аккуратно: сапоги начищены, телогрейка со всеми пришитыми пуговицами.

Одевшись, Шнурок вышел в локальный сектор, который примыкал к санпропускнику уже в жилой зоне. Тут, дождавшись, пока соберется немного народу, вместе с остальными зэками, прошел в свой локальный сектор.

В жилом помещении отряда, сидя на своей кровати, Шнурок занялся нужным делом: сшивал себе безрукавку-душегрейку из старой телогрейки, на зиму, чтобы согрета была простуженная поясница.Тут и нашел его невысокий зэк.

- Коммерсанты должны жить дружно,- тихо сказал он - Ты, Шнурок, старик проворный. А ко мне чаек катит в полный рост. Ты помоги продавать. И будешь иметь свою дольку.

Предложение было заманчивым. И Шнурок даже заерзал на своей кровати.Но, поглядывая на холодные глаза коммерсанта, все же поостерегся, понимая, что дело пахнет штрафным изолятором.

- Стар я стал. Не хочу по-изоляторам гнить.

- Кто не рискует, тот не пьет шампанского.

- А мне и не надо.

За Шнурком водилась такая привычка. Выполнял он различные просьбы: за чай менял, то костюмчик, то телогрейку искал нужный обмен, так как люди доверяли ему, и хлопотал старик, за заварку чая или кулечек конфет.

Вот и в этот вечер удалось ему у банщика надыбать хороший обмен, отдал Шнурок шесть пачек чая, и получил сапоги, и теперь, уже после отбоя, пытался пройти через центральный плац в свой сектор, вместе с завхозом отряда, идущим для доклада на контрольную вахту. Но, Шнурку не повезло. Был он замечен низеньким рыжим прапорщиком, и вместе с сапогами руке, предстал перед дежурным по колонии седым майором, в щеголеватой форме.

- А, Шнурок, маклюешь, - сказал весело офицер, поглядывая на понурого старика.

- Есть такое, признался Шнурок.

- Всё по зoнам, всё по ссылкам,- добродушно как-то проговорил офицер, и, обернувшись к находящемуся на вахте лейтенанту, сказал:

- Лет двадцать знаю Шнурка.

Зэк даже приосанился.

- Иди в отряд, - простил дежурный по колонии.

Радуясь, что пронесло, вышел Шнурок в тесный коридор контрольной вахты и, тут, едва не споткнулся о носилки, стоявшие на грязном полу. На них лежал человек с головой прикрытый серой простынею. Рядом находился низенький санитар из санчасти, переступая почему-то с ноги на ногу.

- Откинулся,- сказал хмуро Шнурок, и, быстро прошел мимо санитара, осторожно прошмыгнул, уже мимо стоящих на полу носилок, стараясь не глядеть на них.

Какая-то тревога засела в груди Шнурка, от этой увиденной тяжёлой картины.

В локальном секторе своего отряда, Шнурок немного постоял, подставляя ветру свое худое лицо, от употребления чифира ставшее немного коричневым, а затем c дурашливым приплясыванием, вошел в теплое жилое помещение. Отдал сапоги знакомому зэку, получил за услугу две пачки "Примы" .

Думал теперь старик, что отдаст сигареты Мочиле, ибо сам не курил, а тот принесет ему что-нибудь повкуснее на обед. И предвкушение этого радостного события отвлекло Шнурка от грустной картины, увиденной в коридоре контрольной вахты.

2

Ночью Шнурка одолевали кошмары. То снилось ему, что лежит он в гробу, а знакомый ему майор, дежурный по колонии, укоряет:

- Что же ты, Шнурок, срок свой не отсидел по приговору, в побег, значит, собрался .

То видел он себя на носилках, лежащим в душном коридоре на контрольной вахте.

Утром в локальном секторе, запахнув потуже телогрейку, в строю своей бригады, Шнурок, яростно жестикулировал длинными руками, убеждал какого-то хмурого зэка, что явно завышена его цена за костюм установленного образца, который тот хотел поменять за чай. Дул холодный ветер. Где-то в запретной полосе зоны подвывала овчарка.

Жизнь зоны шла своим чередом, как идёт вода по руслу древней реки. И в этой зоновской жизни, чувствовал себя Шнурок, как пескарь в тёмной прибрежной заводи реки.

Умер Шнурок в конце своего небольшого срока - не досидел всего пару недель. Умер по весне.