Эх, жизнь моя...

«Четвертый год нам нет житья от этих фрицев…». Последнее время все чаще и чаще строчка из этой популярной военной песни начинает вертеться у меня в голове. Все бы ничего, но за четыре года совместного сосуществования с Евдокией и ее мамой, а поныне и моей тещей, в их старенькой «двушке», эта песня стала практически моим рулевым в такой безысходной и постылой жизни, которую обрело мое существование с момента свадьбы.

«Еще немного, еще чуть-чуть…» - уныло твержу я, собираясь на работу сегодня, в прочем, как и каждое утро, с сумрачным и тоскливым настроением на душе. Наскоро глотнув на кухне кофе и поперхнувшись невесть как попавшим туда вареным тараканом, видимо бродившим до этого с таким же грустным состоянием души и потому решившим покончить с собой в чайнике с кипятком, я, с надеждой поглядывая на входную дверь, пытаюсь попасть ногой в стоптанную туфлю.

- Уже собрался? – слышу я в спину хлесткий удар слов. В приоткрытую щель двери комнаты тещи на меня выкатился налитый презрением глаз навязанной жизнью родственницы.

- Доброе утро, Глафира Дмитриевна. Да… вот уже… на работу пора… - скомкано и смиренно прошептал я.

- Дусенька спит, а ты ходишь тут, гремишь, всех будишь. Дал Бог зятька – не рожи, ни кошелька. Зарплату когда обещали? У меня диван прохудился, менять пора!

- Обещали через пару дней. Глафира Дмитриевна, мы же с Дусей нашу комнату хотели обклеить, кирпич везде торчит…

- Ничего страшного. Я что, по-твоему, должна на пружине сидеть торчком? Потерпишь без обоев.

- Я же вам на той неделе на диван давал, кредит же брал в банке, как вы велели…

Глаз из двери выкатился еще больше и стал похож на огненный шар апокалипсиса: - С твоего кредита я дала подруге в долг. Ей нужнее, она компьютер заказала, у меня-то уже есть, и ей тоже надо. Через скайп будем общаться. А что с ипотекой?

- Рассматривают. Боюсь, мой запрос на трехкомнатную могут не удовлетворить…

- На меньшее я не пойду. Будешь жить с моей дочкой здесь, а я, так и быть, в «трешку» перееду. Тогда и обои в комнате поклеишь!

Теща, завернувшись в шелковый халат, с видом Чингиз-хана перед сожжением Козельска, величаво выплыла из комнаты, выкатив на меня как факелы уже оба, налитых презрением и ненавистью, глаза. Перебирая пальцами на шее массивную золотую цепь, она категорично сказала:

- Сегодня пойдешь в бухгалтерию и попросишь в кассе взаимопомощи. Не забывай, у тебя кредит, новый диван, да еще и ипотека планируется. А ведь нам с Дусенькой и жить на что-то надо. Понял меня?

- Попробую… - обреченно кивнул я, потерянно взирая на ее золотую цепь, купленную мной на премию два месяца назад.

Тещина ступня 46 размера застыла на носке моей туфли и придавила весом большой палец моей правой ноги:

- Дусенька вчера жаловалась, что ты ей мало внимания уделяешь. Весь вечер просидел в ванной со своими бумагами, спать пошел только в час ночи. Это как объяснить?

- Так я ж теперь сверхурочно работаю, на дом беру. Когда ж работать еще…

- Ничего не знаю! Работай, когда хочешь, но чтобы денег больше приносил и Дусенька не жаловалась, что тебя не видит. Ты ей почему шубу купил не ту, которую она присмотрела, а дешевле? Она что, в пустую должна целыми днями по магазинам гулять и выбирать вещи, зная, что ты их все-равно не купишь?

- Это все, на что мне хватило и на что одолжили коллеги. Я и так у целого отдела просил.

- Значит плохо просил. Сегодня Дуся в клуб идет на какую-то вечеринку, а одеть ей нечего. То платье, которое ты ей на той неделе купил, она уже к подруге одевала, все видели. Непорядок!

- Что-нибудь придумаю… Постараюсь… Ну, я пошел?

- Иди – милостиво разрешила теща и убрала свою ступню с моего посиневшего, как от беспробудного пьянства, пальца правой ноги.

Как отчаявшийся воробей, внезапно вырвавшийся из распахнувшейся пасти кота, задумавшегося о способе приготовления воробьиного рагу, я окрыленно выпорхнул из парадной такого же алчного дома.

Родная грязная трамвайная остановка, любимый лязгающий трамвай с полюбившимся мне не просыхающим кондуктором, метро с дружелюбно прижавшимися друг к другу и стиснутыми до ломки костей пассажирами вагона, работа с заботливо урезающим мою заработную плату начальником и не менее верными в подсиживании с рабочего места коллегами – все это благоухало в моем сознании неповторимым счастьем и радостью. Все это вместе с кредитами, долгами и даже ипотекой – необъяснимая эйфория жизни в сравнении с вечерним приходом домой и очередными многострадальными для меня последствиями от моих семейных домочадцев. Впрочем, я все это создал сам, сам и несу. Эх, жизнь моя…

«А за нее и помереть совсем не страшно,

Хоть каждый все-таки надеется дожить!»