Воспоминания о том, о сём

       Мы едем в Резекне на хутор к родственникам репрессированного деда Селиверста. От станции – на подводе. Мне года три. Середина пятидесятых. Переезжаем глубокий овраг с ручьем, который лошади не осилить, и нам приходится спрыгивать с подводы и преодолевать овраг пешком.
     Там же мы едем с отцом на велосипеде. Он везет меня на раме по тропе, и мы падаем. Не больно. Затем мы доезжаем до небольшого пруда, заросшим ряской. Отец лезет купаться и вылезает из воды весь в зеленой тине.
     Обедаем мы за длинным общим столом. Деталей не помню, но осталось ощущение жёсткого порядка, дисциплины, крепких строений с кузницей и сложного обустройства хутора.

     В дошкольном возрасте мы в Мурманске во дворах играем в лапту и в «чику» (монетками). Ловим в ручье у колонки с питьевой водой мелких рыбешек – колюшек, стеклянной банкой. Летом мы играем в лапту, зимой подвязываем к валенкам коньки-снегурки.

     Вспоминал, вспоминал из дошкольной жизни и вспомнил тот период, когда мы жили на улице Радищева до 5-6-летнего возраста. Дома – двухэтажные, деревянные. Дом напротив – сгорел, и у нас какое-то время ютились погорельцы. А когда бегал во дворе, разбил подбородок о бордюр тротуара, и дядя Коля с отцом водили меня в больницу зашивать рану. Там же я впервые танцевал с какой-то девочкой, возможно с двоюродной сестрой, которых у меня было в изобилии.
   
     Незадолго перед школой мы переехали на 69-й квартал в двухэтажный кирпичный «немецкий» дом (дом строили пленные немцы, и стены были почти метровой толщины). В детстве мы любили играть на широченных подоконниках и даже спать. Дом окружали сараи с помойками и туалетами. Позже улица стала проспектом Героев Североморцев, но дом продолжает стоять незыблимо. И по-прежнему, в нём живёт моя сестра с детьми и внуками. «Немецкий» дом продолжает греть нас самих и наши души.
 
     Затем уже в школьном возрасте бегаем с другом Валеркой в баню подсматривать голых теток. И еще Валерка мне как-то признаётся, что «дрОчит»: «Ну так просто, из интереса…»

     В первом классе, в самые первые дни, на пороге школы меня избивает какой-то пацан, когда я еще мало что понимаю. Не больно, но обидно до слёз. В том же первом классе учительница Марья Семеновна задает вопрос: «Кто верит в Бога?» И я вдруг, один из класса, поднимаю руку. Вряд ли я в то время знал, что такое Бог? И меня долгое время дразнили.

     После 3-го или 4-го класса в Цурюпинске на отдыхе мы с сестрой помогаем колхозникам собирать в ящики помидоры, чтобы заработать рубль или два. С тех пор вкуснее помидоров я не ел.
     Там же с сыном хозяина ходили на буксире по Днепру и Ингульцу и крутили штурвал. Мимо проплывали близкие берега, и камышник кланялся навстречу поднятой буксиром волне. Помню еще,  как на протоке у Цурюпинска перевернулась лодка, которая перевозила ящики с бакалеей и лимонадом, и пацаны долго ныряли, чтобы выловить себе что-нибудь вкусное. Рыбу ловили с причала, к которому изредка подходил речной трамвай из Херсона. Сверху было хорошо видно крючок с наживкой и мелких рыбешек. Но однажды  рыбёшку схватила щука и сама зацепилась за крючок. Я растерялся и продолжал одной рукой удерживать удочку до тех пор, пока щука не сорвалась. Печку в летней кухне топили сосновыми шишками. Сосны росли у берега прямо в песке, и мы ходили собирать шишки в мешок.

     Из рассказа жены Светланы Безруковой.
     3-й класс. Занятия хореографией в ДК «Родина». Танцы народов мира. Однажды ездили на концерт в Дмитров. Репетировали. Местный режиссёр отметил, что много танцоров для номера. Среди отсеянных была и маленькая Света. Всем дали по шесту с привязанными шариками. Они должны были изображать «клубничек». Свете шарика не досталось. Её это обидело, и она спряталась под кресло. Искали часа два…
 
     В 3-м или 4-м классе на заре мурманского телевидения однажды приехал на Заводскую улицу к бабушке через весь город на лыжах посмотреть после школы телевизор. Приехал, а телевизор в четверг не работал – была профилактика.

     В 5-м классе из начальной школы среди двухэтажек нас перевели в новую школу на горе, на вершине близлежащей сопки. Туда вела деревянная крутая лестница, по которой мы старались добежать до входа в школу, прыгая через ступеньку. После таких упражнений мы могли идти в любую спортивную секцию. Что мы и делали, долго нигде не задерживаясь. Раньше было проще заниматься – денег нигде не просили. И позже, в мореходке, меня посылали на любые соревнования отстаивать честь роты. Иногда я говорил, что этим не занимался. Отвечали: «Ну, ты же спортсмен!»

     Больше всего в новой школе мне нравились занятия по географии. Они легко укладывались в моей памяти. Меня даже послали на городскую Олимпиаду. Учительница, которую я не запомнил (вот, тебе и память), позже сообщила, что я занял второе место по городу. Грамоты никакой не прислали, но я, как всегда, подробностей и не спрашивал. Просто думал, где я мог ошибиться – пролив Моллукский, по которому я «следовал» по контурной карте, огибая Азию, пишется с двумя «л» или с одной?
     Остальные предметы шли туго, кроме физкультуры, пения и поведения.   

     1967 год. В возрасте 15-ти лет поступал в мореходку на судомеханическое отделение. Крёстная перед этим говорила: «Иди, дурак, в училище. Убьёшь сразу двух зайцев: в армию не заберут, и специальность получишь". А отец, будучи слесарем-судоремонтником, хотел, чтобы я учился на механика. Я экзамены сдал на «отлично», но взбрыкнулся (видимо, мореходка не очень меня прельщала) и "потерялся". Когда меня "нашли", мандатная комиссия на механиков прошла. И мне пришлось переписывать заявление на судоводителя. Так я стал штурманом дальнего плавания. До капитана не дослужился, но в последние годы плавания ходил старшим помощником капитана (старпомом).
   
     На одной из самоподготовок вместо того, чтобы изучать английский или навигацию, мы изучали текст песни «Червона рута». Мой друг Гриша писал на доске украинские слова, а курсанты нашей группы, которым некуда было бежать в самоволку, потихонечку заспевали.
     После окончания мореходки мы поехали с Гришей к нему на родину в город Тростянец Сумской области. Вволю поели хохляцкого сала после скудного, как нам казалось, училищного питания, и попили мутной самогонки на буряках.   

     В начале моей карьеры штурманом на вахте при подъёме якоря мы с тралмейстером повредили брашпиль. Моринспектор, который мне симпатизировал, посоветовал вместо объяснительной написать подробный рапорт, чтобы комиссия убедилась в моей грамотности и строго не наказывала. Я написал рапорт на трёх страницах: «Довожу до Вашего сведения…» Может, тогда и проявилась моя склонность к сочинительству? Хотя тогда я не «сочинял», а «доводил до сведения».

     Разорёнов. С этим капитаном в 1977 году у меня произошёл серьёзный конфликт, из-за которого я бросил море, через 5 лет после окончания мореходки. Меня тогда назначили на БМРТ «Ловозеро» третьим штурманом и даже доверили оформление паспортов в Министерстве Рыбного Хозяйства. Затем команду посадили на самолёт и отправили в Экваториальную Гвинею на советскую ремонтную базу для смены экипажа. Мы начинали работу на промысле серебристого хека у берегов Намибии. Я отработал на мостике не больше недели, пока Разорёнов не заявил, что ему «наблюдатели на мосту не нужны». Я возмутился и объявил, что на мостик больше не подымусь. Через какое-то время к борту подошло транспортное судно, и я отправился с ним в Мурманск. Разорёнов в догонку мне кричал: «Ты ещё за сломанный хронометр заплатишь и - за перелёт в Африку».
     По приходу в порт мне устроили в управлении разнос, и только один моринспектор, который мне симпатизировал, спросил: «Что вы там с капитаном, буфетчицу не поделили?»