На его совести ни единого пятнышка

                Размышления  о судьбе человека 
                Эссе               
На белом свете немало людей ярких, заметных, привлекающих всех окружающих к своей персоне. Не знаю, как им живется. Но предполагаю, что всеобщее внимание все-таки льстит  их самолюбию. Разве не приятно каждому из нас, когда нас за что-то хвалят, восхищаются нашей наружностью, успехами в жизни и повседневной работе. Быть на виду и получать одобрение – вряд ли кого из нас не будет радовать.

Таких счастливцев на земле немало. И мы ими, естественно, восхищаемся. Мы им по-хорошему завидуем. И в своем восхищении прощаем им многое из того, за что людей средних возможностей нередко строго и пристрастно осуждаем. Давайте вспомним гениального поэта Сергея Есенина. Стихи его вызывали и вызывают всеобщее восхищение. Они пользовались всеобщей любовью современников поэта. Пользуются не меньшим успехом и сейчас. И, думаю, будут пользоваться неизбывной любовью еще у многих наших потомков.

Но это поэт Сергей Есенин. По мнению многих, баловень судьбы, щедро наделенный поэтическим даром и внешней красотой. И, как бы мы ни стремились воспринимать человека как единое целое, он  нередко предстает перед нами в разных ипостасях. Иногда в совершенно противоположных. Нередко наши правоохранители, когда расследуют уголовное дело, встречаются с поистине удивительными неожиданностями. Ими арестован человек, на совести которого самое ужасное убийство. Но соседи, многие годы жившие с убийцей рядом, в один голос говорили, что он был тишайшим, доброжелательнейшим, благородным человеком. И после случившегося, потрясшего всех людей вокруг преступления, они никак не могли поверить, что их сосед, знакомый, родственник на такое способен.

Поэт Сергей Есенин, как мне кажется, никогда не выставлялся напоказ. Вернее, он никогда не стремился себя представлять чище и  порядочнее, чем он был на самом деле. И свою оценку собственной персоны делал в своих стихах.


                Я из Москвы надолго убежал,
                С милицией я ладить не сноровке,
                За каждый мой пивной скандал
                Они меня держали в «тегулевке».

Если с заоблачных высот божественной поэзии опуститься на грешную землю, сразу станет понятным, о чем это четверостишье. Те, кто хоть немного знаком с биографией талантливейшего поэта, хорошо понимают, о чем тут разговор. Поэт не каждую минуту своей жизни корпел над своими творениями. Иногда он шел в кабак и вволю там напивался. А напивался – случалось, вступал в драку. И вовсе не  для установления всеобщей справедливости. А просто по пьяному делу. В результате с московской милицией поладить довольно часто у поэта не получалось. Тогда он вынужден был проводить свою ночь на жесткой милицейской скамейке. Спать на ней было, как следует из откровенных стихов, крайне неудобно. Вот и приходилось «пьяным голосом читать какой-то стих о клеточной судьбе несчастной канарейки».

Не думаю, что в эти часы и минуты кто-то мог благоговейно смотреть на Есенина. Пьяные скандальные люди вряд ли у кого-нибудь вызывали восхищение. Даже наоборот. Вид пьяного скандалиста пробуждает только отрицательные чувства. Есенин в этом плане не был никаким исключением. Как в наши дни часто говорится, мухи – в одну тарелку, котлеты – в другую. Или, как еще задолго до Октябрьской революции написал Некрасов: «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан». И будь ты хоть  тысячекратно гениальнейшим поэтом, в пьяном скандальном состоянии неизменно будешь ночевать в «тегулевке».

В нашем народе издавна вошло в постоянное употребление очень точное выражение: «Водка красит нос, но портит репутацию». Остается только в душе погоревать, что эта фраза часто употребляется, но очень редко ею пользуются. В свое время, когда нашему земляку и талантливому поэту Алексею Прасолову отмечали юбилей, много говорили и писали о щекотливом моменте в его жизни. Дело в том, что поэт Прасолов некоторое время провел на казенных харчах. Почему-то все пишущие утверждали, что произошло это в одном из северных районов Воронежской области.
 
В то время ныне покойный ответственный секретарь областной газеты «Коммуна» Иван Иванович Добринский был еще жив. Он мог бы внести полную ясность в этом вопросе. Но он почему-то молчал. Вероятнее всего,  просто не хотел, чтобы грязь на пьющего человека, но талантливого поэта не кидалась слишком уж обильно.

А дело-то было просто глупейшее.  В состоянии сильнейшего опьянения, длившегося, может, неделю, а, может, и гораздо дольше, мозг тогдашнего сотрудника Петропавловской районной газеты Воронежской области Прасолова уже ничего не воспринимал. Иначе к чему ему было бы снимать в одном из дворов села застиранное и заношенное белье и закапывать его в снегу за районной почтой. Там же местная милиция нашла и пальто редактора районной газеты. Оно для начинающего тогда поэта и по размеру-то не подходило.

В результате для Алексея Прасолова тогда ближайшие года три, а, может, и больше оказались временем на казенном содержании. Лично мне пришлось наблюдать встречу уже ставшего широко известным, поэта Алексея Прасолова и капитана Петропавловского районного отдела милиции, охранявшего сразу после ареста Прасолова в камере. Правда, тогда этот капитан ходил еще в сержантах. А о поэте разговор ходил только самый нелицеприятный. Тогда никто не знал, насколько известность Алексея Прасолова станет широкой после того, как в его судьбу войдет сам Александр Твардовский.

Так вот  именно тогда, через некоторое время после досрочного освобождения из заключения Прасолов, работавший в какой-то строительной газете Воронежа, приехал снова в Петропавловку за материалом. Попутно он принес в нашу районку свои стихи, дабы на них заработать немного в свой скудный карман. И надо  же такому случиться. Когда мы с Прасоловым отбирали, какие стихотворения он нам уступит для их первой публикации и сколько мы за них в состоянии заплатить, ко мне в кабинет стремительно зашел капитан милиции. Мы с ним друг друга хорошо знали. Но капитан как-то очень растерянно посмотрела на Алексея Прасолова, извинился и тут же вышел.

– А этот…  Зачем сюда зашел? – спросил меня поэт.

Тут пришлось удивляться мне. Почему работнику местной милиции не зайти в местную редакцию? Тем более, они  расположены рядом. Алексей Тимофеевич больше ничего мне не объяснил. И тогда я остался в полном неведении. Потом капитан милиции внес некоторую ясность. Сержанту пришлось задерживать Прасолова, когда открылись пьяные безумства тогдашнего газетчика районного масштаба. В тот день Алексей Тимофеевич писал в районную газеты тематическую стихотворную страницу о тружениках колхоза «Петропавловский» на уборке зерновых. На столе у него стояла початая бутылка вина. Под столом  в ряд выстроилась опустошенная винная посуда.

Тогдашнего молодого сержанта милиции очень поразило увиденное. Столько под столом пустых винных бутылок. И у этого газетного писаки еще стихи какие-то рождаются в голове. Казалось бы, в таком состоянии никакого восприятия окружающего мира быть не должно. А у этого странного человека еще стихи в голове рождаются.

Потом сержант, когда ему приходилось заступать на дежурство в коридоре здания милиции, часто заглядывал в глазок камеры, где обретался этот поэт и газетчик. И его страшно удивляло, что Прасолов и в камере все что-то писал в блокнот. Лихорадочно писал.

 вот теперь, по прошествии нескольких лет произошла такая встреча. Для обоих она была тягостной и неуютной. А ведь оба друг на друга никаких обид не имели. Они тогда и не знали друг друга. Их неловкое отношение  друг к другу основывалось только на том, что поэт совершил безобразный пьяный поступок. В этом вся загвоздка их настороженного отношения друг к другу.

А вот совсем уж свежая история подобного толка. Родная дочь, как говорили в телепередаче, гениального детского писателя Эдуарда Успенского рассказывала на всю страну, насколько был бесчеловечным человек, который произвел ее на свет. Если судить по этой телепередаче, эта молодая женщина не испытывала к своему родному отцу никаких родственных чувств. Она подтверждала свои аргументы страшными примерами негативного отношения детского писателя к  родному существу.

В телезале в этой передаче участвовали довольно известные на всю Россию люди. Вели они себя очень активно. Дело за малым не доходило до потасовок. Произошло резкое размежевание на две противостоящие друг другу группы. Одни считали, что никакой талант, и никакая гениальность не дают права человеку относится к людям, которые всегда рядом, по-скотски. Другие, наоборот, утверждали, что Успенский настолько гениален, что ему позволительно все. Его нельзя ни за что осуждать, поскольку он безмерно гениален. В результате противостоящие стороны так и разошлись с телепередачи, каждая при своем мнении.

Вот так люди и  живут. Одни считают, что, если человек одарен талантом, он тем более должен держать себя достойно. Если уж безмерно одарен, будь совершенством по всем статьям. У других непоколебимо мнение, что щедро одаренный талантами и интеллектом, может позволять себе и недозволенное. За его безмерный талант все можно списать. Вот такая образовалась дилемма.

Ну, а если человек не одарен? Обыкновенный житель Земли, у которого всего с серединки наполовину? И талантов совершенно никаких? Но и в тупости да глупости себя  не проявил. И живущие рядом  с ним люди относятся к нему с уважением, и даже с любовью? Тогда как к нему относиться, если он вдруг, либо оступился, либо в силу непонятных окружающим причин повел себя недостойно? Тогда по каким меркам его судить? По самым, что ни на есть строгим?  Его скромненькие положительные данные не тянут на солидную защиту.

В свое время мне пришлось работать в районной газете «Верный путь» Петропавловского района Воронежской области с Иваном Александровичем Бачевским. Теперь лет десять его уже нет среди нас. Но Ивана Александровича по сей день многие хорошо помнят и вспоминают только добрыми словами. 

Было это в апреле 1965 года. Петропавловская редакция только что была создана и выпустила первые номера районной газеты «Верный путь». Здание  редакции и типографии в период хрущевских реформ превратились в школу. Когда здесь обосновывалась восстановленная газета, в помещениях остались только столы и стулья. Ничего, что следовало бы иметь для издания газеты, и в помине не было. В наборном цехе лишь стояли кассы с шрифтом для ручного набора. А опытных наборщиц было всего две. В этой ситуации каждый номер газеты подписывался, когда на улице наступал рассвет. Ни технических средств полиграфии, ни опытных журналистов.

Хорошо помню, как апрельским утром я нарисовался у кабинета редактора. Он вскоре меня принял и пожаловался, что все сотрудники редакции ребята молодые. Они хорошо переносили ночные бдения. В этом плане ни на что не жаловались. Но написать простую информацию не у всех получалось. И Алексей Иосифович Багринцев, а именно он тогда возглавлял редакционный коллектив, рассказал просто анекдотический  случай. Только что в Москве прошел Пленум ЦК КПСС. Из Воронежа поступила рекомендация организовать отклики на это политическое событие. Алексей Иосифович пригласил к себе молодого сотрудника Николая Струкова. Дал ему задание организовать отклик на Пленум.

– А где я его возьму? – простодушно отреагировал Коля.

–Если нет никакого плана, для начала сходи в кабинет политпросвещения райкома партии. Там тебе помогут.

Коля согласно кивнул редактору головой и прямиком подался в райком партии. Он оттуда довольно быстро возвратился. Сел за свой стол и написал нужную информацию. Алексей Иосифович не рассказал, а дословно процитировал писанину  Струкова: « Редактор  направил меня в райком партии взять информацию об обсуждении материалов Пленума ЦК КПСС в районе. Я стремительно понесся в кабинет политпросвещения райкома партии. Но попасть туда я уже никак не мог. Люди забили даже входную дверь до отказа. Все жаждали вникнуть в материалы пленума. И тогда я понял, что рожден в осеннюю сырость».
Я с диким изумлением уставился в лицо редактора. Он только горестно махнул рукой:

– Вот с такими «кадрами» приходится выпускать газету.

Теперь уже не помню, как это случилось и получилось. Но редакция быстро обзавелась мотоциклом ИЖ с коляской. Водить его стал литсотрудник сельхозотдела Володя Торопенков. Этим молодым парнем я заинтересовался  буквально по первому номеру газеты «Верный путь». В нем был очерк «Танки шли на запад». Мне текст очень понравился. К этому времени я уже собирался ехать в Петропавловку, чтобы предложить свои услуги. Прочитанный очерк меня даже напугал. Мне тогда думалось: если там в редакции пишут так все, мне там не работать.

Так вот этот самый Вова Торопенков хорошо писал. Но совмещать две должности в одном лице ему явно не хотелось. Он хорошо писал. Но был ленивым парнем по натуре. И он зачастил в местную фотографию. Там он агитировал одного мужчину, чтобы тот согласился пойти в редакцию на должность фотокорреспондента и одновременно водить мотоцикл, когда за материалом надо будет ехать в колхоз. Помню, Торопенков привел в редакцию пожилого, по тогдашним моим понятиям, мужика. Они прошли в редакторский кабинет. Первая эта встреча не дала результата. В редакции, кроме самого редактора, да ответственного секретаря редакции Михаила Степановича Есакова (оба были фронтовиками) все оказались настолько молоды, что пожилого Бачевского не очень-то желали в свою среду.

Но Бачевский все-таки стал фотокором. Выбирать, просто было не из кого. Первые впечатления о нем были весьма осторожные. Какой-то вроде бы недалекий, замкнутый в себе человек. Что у него на уме – попробуй догадайся. Да к тому же сразу после того, как Иван Александрович был принят в наш редакционный коллектив, произошло ЧП, к которому они с Володей Торопенковым имели непосрадственнное отношение.

Как-то летним утром прихожу на работу в редакцию злым и не выспавшимся после длительного ночного  выпуска очередного номера, который подписали, как обычно, уже на рассвете, и слышу, что Торопенков и Бачевский пьяными перевернулись на редакционном ижаке. О состоянии Бачевского никаких сведений не имелось. О Торопенкове говолили, что у него перелом позвоночника.

Во второй половине дня в редакции появился и Бачевский. О нем из районной больницы еще с утра позвонили, что он ночью сбежал оттуда. Так что о степени его повреждений сказать ничего не могут. Его, как по внешнему виду менее пострадавшего осмотреть не успели. Пришли в палату, где должен был ожидать осмотра Иван Александрович, а его и след простыл.

Появившегося в редакции пострадавшего немедленно повели в кабинет редактора Алексея Иосифовича Багринцева для выяснения ночного происшествия. До этого времени мне не приходилось видеть более растерянного человека, каким тогда предстал перед нами Иван Александрович Бачевский. На присутствующих он не поднимал глаз. Лицо его было  больше похоже на лицо лежащего в гробу покойника. Невольно подумалось: «До чего же он слаб. В какой семье рос этот неженка».

Бледным выглядел и редактор. Но держался он с большим достоинством:

– Ну, что, Иван Александрович! Рассказывай, что у вас там произошло?

Этот вопрос остался без ответа. Бачевский заявил:

– Я пришел написать заявление на расчет.

– Не думаю, что этим дело и закончится. Мне звонил начальник милиции. У них там разговор идет о возбуждении уголовного дела. У Торопенкова, как ты, наверное, знаешь, отец участковый ин

спектор. Он ставит вопрос о привлечении тебя к уголовной ответственности.
Это угрожающее заявление Бачевский словно бы и не услышал. Он подал Багринцеву лист бумаги:

– Вот мое заявление. Если я виноват – пусть меня судят.

Лицо Алексея Иосифовича выразило удивление и подобрело:

– Да ты расскажи толком и по порядку, что у вас прошлым вечером случилось. А тогда уж будем решать, кого и как наказывать.

И Бачевский рассказал коротко и без утайки. Вчера вечером он уже собрался было отправляться после работы в свой хутор Замостье. Но к нему в лабораторию вдруг зашел Володя Торопенков. Был он основательно пьян и не в духе:

– Вот что, Иван Александрович! Я тебе помог устроиться к нам на работу. Теперь ты меня выручай. Надо срочно съездить в одно место. Так что открывай свой гараж.
Бачевский послушно встал и пошел вслед за Торопенковым во двор редакции. Он  вывел из гаража редакционный ИЖ. Торопенкову указал на коляску. Но тот подошел и отодвинул Бачевского от водительского сидения. Бачевский, на которого при поступлении на работу  была вменена обязанность быть еще и водителем редакционного мотоцикла, это привело в удивление:

– Но ты же пьян. Какой из тебя водитель?

Торопенков был непреклонен. Он резко сказал Ивану Александровичу, если тот не хочет сидеть в коляске, он один поедет по своим делам. И Бачевский послушно уселся в коляску. На спуске в низину Торопенков не справился с управлением и мотоцикл перевернулся. Когда Иван Александрович вышел из беспамятства, он увидел метрах в десяти от перевернутого мотоцикла скрюченного Торопенкова. Тот тоже был без сознания. Но тело его трясла крупная дрожь.

Было это недалеко от районной больницы. Кто туда позвонил, Бачевский не знал. Но «Скорая помощь» приехала быстро. Ночью Бачевский впал в панику из-за того, что он дал слабину и поддался Торопенкову. Чего делать ему не полагалось. Поэтому и сбежал из больницы.

И снова Алексей Иосифович предельно корректно спросил Бачевского:

– Сейчас ты здраво рассуждаешь. Но зачем было отдавать мотоцикл пьяному человеку?

И снова Бачевский своим ответом показал свою крайнюю растерянность:
–Но он же старше меня по должности.

Багринцев тьфукнул от досады:

– Ну, ты хуже маленького ребенка. Ладно. Пока работай. Пусть милиция во всем разберется. Тогда и будем решать по твоему заявлению.

Надо отдать должное. Следователи районной милиции, несмотря на то, что отец Торопенкова работал участковым инспектором, предельно объективно разобрались в этом деле. Бачевский был оправдан. А я еще раз подумал о Бачевском, что он  слабый и неуравновешенный человек. И, как оказалось, ошибался.

Этот человек открывался перед нами постепенно. Не вдруг. И все чаще мы вспоминали, насколько наивными были наши первоначальные предположения. Да нет  же. Иван Александрович совсем не такой, каким  мы его первоначально приняли. Просто он не умел жить напоказ. Не выставлял себя на всеобщее обозрение. Смотрите, мол, вот я какой. Я должен вам понравиться. Я вам непременно понравлюсь.

У меня сложилось впечатление, что Иван Александрович меньше всего об этом думал. Он жил своей естественной жизнью, своей психологией, отпущенной природой. Он меньше всего заботился о том, как его воспринимают. Он жил по своим представлениям. Вот так надо. Вот это приемлемо. А так делать нехорошо. И Бачевский никогда не переступал за это "нехорошо". Для него это была просто запретная зона.

Шли годы. Мы становились другими. И Иван Александрович Бачевский открывался нам  своими новыми гранями. До него снимки в газету делал только Володя Торопенков. Получались они у него часто некачественными. И мастер из него был несовершенный. Зато Вова просто замечательно писал тексты. И в своей газетной работе больше к этому делу стремился.

Иван Александрович Бачевский как фотограф был гораздо профессиональнее своего товарища. Он тщательно работал с каждым, чей снимок делал в номер. Бачевский усаживал, или ставил своего героя и так, и этак. Пока начинал понимать, что его фантазии полностью иссякли.

В те годы деньги в районных редакциях на канцелярские расходы были весьма скромными. Поэтому Иван Александрович, когда окидывал взглядом очередного героя на снимок в газете, заблаговременно понимал, стоило ли расходовать на него лишнюю пленку, или отделаться дежурным кадром. Чаще приходилось обходиться подобным вариантом. Иначе приходилось слушать укоризны бухгалтера. Редакционная казна, мол, не бездонная.

Но зато, когда кадр  имел много шансов выйти успешным, Иван Александрович был неистощим в своих фантазиях. Только чаще в газете появлялись дежурные снимки. Казенные и невыразительные. Хотя Бачевский очень часто применял ретушь в надежде придавать выразительность и качество своим работам. Только его возможности были ограничены тогдашними возможностями в фотографии.

И были у нашего фотокора свои, хотя и не частые успехи.  Для воскресных номеров Иван Александрович приносил на стол ответственного секретаря редакции пейзажные снимки. Они у него получались очень выразительные и вызывали хорошие отзывы наших читателей. Вот только с подписями у фотокора получалась неувязка. Иван Александрович ходил по редакции и просил пишущих газетчиков к своим пейзажным снимкам набросать текст. Ребята были загружены выполнениями недельных планов подготовки материалов по самую макушку. В те годы нам приходилось работать половинным штатом. Мало-мальски умеющих понятно и логично излагать взятый в колхозах материал, поблизости не водилось. А номер надо было заполнить по полному формату. Белые пятна в газете не полагались. Вот и работали наши газетчики с большой запаркой. И просьбу Ивана Александровича они встречали с большей неохотой.

В то время редактором в Петропавловской районной газете работал уже Петр Иванович Бражина. Как-то он долго разглядывал пейзажные снимки Бачевского, а потом позвал его к себе:

– Иван Александрович! Ты, когда выбирал этот кадр, на что в первую очередь обратил внимание?

Бачевский закхмыкал по привычке, когда попадал в затруднительное положение. Но потом вдруг четко и внятно изложил, чем его привлек кадр перед тем, как его заснять.

 Редактор даже привстал со своего места от неожиданности:

– Так что ж ты дурака валяешь? Тебе только и оставалось записать ровно то, что ты мне рассказал. И была бы отменная подклишовка. Хватит тебе надоедать ребятам со своими просьбами. Следующий снимок принесешь обязательно с написанным текстом. Сам прочитаю.

Те, кто тогда наблюдал за творческими муками Ивана Александровича, вдоволь  этой картиной натешились. Но из кабинета Петра Ивановича Бражины он вышел  с потным  и ошеломленным лицом. Но оно у него было  удовлетворенным и даже немного радостным. Редактор похвалил текст. И сказал, что наши опытные газетчики выполняли просьбы фотокора намного хуже.

С того момента  Иван Александрович писал тексты под свои снимки только сам. В нем росла уверенность, а, следовательно, и журналистское мастерство. У него появился талантливейший учитель, который так же, как и Бачевский, был неравнодушен к окружающей нас природе. Тогда набирал свою недюжинную творческий силу Василий Михайлович Песков. Сначала в Воронежской областной газете «Молодой коммунар». Потом его забрали в Москву в «Комсомольскую правду». Там он достиг своих высот творческого мастерства. Ему была присуждена Ленинская премия. Журналистов и писателей, достигших такой высокой оценки можно назвать немного.
Иван Александрович Бачевский встречал каждую публикацию в «Комсомолке» с большой радостью. Нет, он не стремился подражать стилю Василия Михайловича. Понимал, что творческие высоты Пескова ему просто недоступны. Ему очень нравилось читать этого талантливого автора. Чтение  всего написанного Песковым приносило ему радость и наслаждение. Эта привязанность осталась у Бачевского до конца дней его жизни. Помнится, рассказанные нам впечатления Ивана Александровича от  прочитанных книг «Шаги по росе», «Белые сны», «Таежный тупик». Нашего фотокора  привлекало все, что было написано Песковым. Все он воспринимал с неизменными радостью и удовольствием.

  В те годы в редакции преобладал сугубо мужской коллектив. И в те годы несколько снисходительнее относились к спиртному. В этом плане на редакционных смотрели так: они, мол, люди творческие. Они все склонны к выпивке. Мы нередко полностью соответствовали этому представлению.

И когда пришло время действия указа о борьбе с пьянством и алкоголизмом, писали об этой борьбе положенное. Только сами не соответствовали его канонам. Фотолаборатория Ивана Александровича находилась за комнатой редакционной машинистки. Там чаще всего и случались наши выпивки в рабочее и нерабочее время. Тогда в Петропавловской редакции заместителем редактора работал Семен Иванович Батищев. Он долго прослужил офицером в пограничных войсках и был человеком сугубой военной закалки.

Теперь уже не помню, что послужило причиной. Может, в редакции случилось ЧП, связанное с выпивкой. А, может, Семен Иванович решил применить в редакции сугубо офицерский свой норов. Но он зашел к Бачевскому в его лабораторию  и пересчитал там все пустые бутылки из-под спиртного. Их оказалось сорок. Потом был суровый разговор по этому поводу.

В то время редакцию уде давно возглавлял другой человек – Петр Иванович Бражина. Он был человек несколько иного плана, чем Алексей Иосифович Багринцев.  Из Алексея Иосифовича был никудышный администратор. Он сам  предстал перед нами как блестящий журналист. И большее его просто не интересовало.

Петр Иванович Бражина был больше администратором. Писал он все в основном правильно, но суховато. Дисциплина при Петре Ивановиче в редакции заметно подтянулась. Но все держалось на уровне разумной умеренности. Потому и разговор с Бачевским о сорока пустых бутылках в основном вел Батищев:

–  До каких пор  это будет продолжаться? Не фотолаборатория в редакции, а кабак. Сорок пустых бутылок. И все из - под водки!

К этому времени мы  все уже хорошо знали: когда Иван Александрович собирался сострить, он предварительно покашливал. Вот и на этот раз Бачевский выдавил из себя «кхым-кхым»  и произнес:

– Не все из-под водки.

Батищев удивленно на него уставился:

– А из-под чего же еще?

– Есть и из-под вина.

И Бачевский подморгнул мне весело и озорно.

Мы уже к подобного рода шуткам нашего фотокора давно привыкли.  Работала в типографии молодая женщина. Как только наступало лето, у нее  как-то получалось так, что она именно в это благодатное время выходила замуж. К осени, или началу зимы ее семейная жизнь разлаживалась. В один из знойных летних дней Бачевский шел по полутемному редакционному коридору. Его остановил  незнакомый мужчина:

– Вы не могли позвать Галю Дорохину?

 Иван Александрович был в хорошем расположении духа. Потому и спросил:
– А вы кем ей доводитесь?

Мужчина с достоинством ответил:

– Я ее муж.

И дернуло Бачевского сказать:

– Кхм-кхм. Какой по счету?

Потом он долго корил себя за это. Все сокрушался, что в нужный момент сначала ляпает, что в голову придет. А потом себя за это ругает.

Но это случай частного порядка. А когда дело касается государственной политики? В первые месяцы борьбы с пьянством и алкоголизмом в стране было такое настроение, что работы можно было лишиться – за делать нечего. Но  перед нами стоял уже совершенно другой Бачевский.

Нам все более и более открывался Иван Александрович. Мы убеждались в глубокой ошибочности своих первоначальных суждений об этом человеке. И вовсе он не трусоватый. И нет в нем некоторой интеллектуальной ограниченности. Это нам только показалось в первый дни знакомства.

Когда коллектив редадакции по инициативе Семена Ивановича Батищева обсуждал наличие сорока пустых бутылок в фотолаборатории, редактор Петр Иванович Бражина особой активности не проявил. И вскоре поняли, почему. По редакции сначала шопотком, а потом и во весь голос заговорили о том, что наш Бачевский заядлый рыболов. Все свое свободное время он старается провести на Дону. Первым об  этом пристрастии фотокора узнал редактор. И напросился к Ивану Александровичу в гости. Дабы отдохнуть на этой знаменитой реке, о которой он только читал в «Тихом Доне».  Своими глазами эту знаменитую реку никогда не видел. Как потом говорили знающие все и всегда люди, Петр Иванович собирался в одну поездку. Взглянет на тихий Дон — и больше туда ездить незачем. Да только и одной поездки хватило, чтобы к этой реке привязаться навсегда.
И вскоре стали они вместе с Бачевским ездить на рыбалку буквально каждое воскресенье. И вскоре по редакции пополз слушок, больше похожий на анекдот. В одно из воскресений Бражина, когда они были в доме Бачевского, озабоченно сказал:

– Ну, что, пойдем во двор копать червей?

Бачевский отверг эти предложения. Он развил перед редактором целую теорию. Оказывается, по понятиям Ивана Александровича, самая лучшая наживка та, которая обитает рядом с рекой. Ею привыкла питаться донская рыба. И она лучше берет именно на то, что обитает рядом с донской водой. Петр Иванович воспринял новое веяние о наживке как данность. Такой опытный рыбак, как Бачевский лучше его разбирается, что к чему.

Они  на мотоцикле отправились к Дону запасаться приречной наживкой. День был нестерпимо душным. Когда они доехали до густо растущего у берега реки хвороста, там буйствовала густейшим роем мошкара. Бачевского это нисколько не смутило. Он забрался  в густой хворостянник, нагнулся и начал копаться во влажной земле. Бражина лезть в этот ад не решился. Его и рядом с хворостом рьяно атаковали комары. Руки его от густо усевшихся насекомых смиг оказались серыми. На душе у редактора стало тоскливо. Он грустно подумал: «На кой нам черт эта приречная наживка, если она добывается в таких муках.

Зато Бачевский чувствовал в этой «комарилье» вполне комфортно. Он благодушно напевал что-то себе под нос. Потом комары ему, видать, тоже дали о себе знать и он миролюбиво произнес:

– Комарики резвятся.

Петра Ивановича Бражину это заявление взорвало:

– Какой к черту резвятся. Они меня до костей обглодали. Поехали отсюда к чертям собачьим. Не нужна мне рыбалка в таких муках.

Но Иван Александрович своего благодушия не утратил:

– Сейчас выйдем на ветерок. Там комарья будет меньше.

Может, лет через пять после этой поездки на рыбалку, когда Петр Иванович Бражина уже работал редактором в одном из северных районов Воронежской области, мы с ним поселились  в одном номере гостиницы областного центра. Тогда часто проводились разные  семинары для журналистов. Разговорились о совместной работе в Петропавловке. И Петр Иванович вспомнил, как его обгладывали стаи комаров в хворосте. О своем наставнике по рыболовному делу он тогда сказал:
– Бачевский настолько вжился в окружающую природу, что даже с комарами поладил. Они его, похоже, щадили. Не то, что меня. До костей обгладывали.
Иван Александрович в этом плане был наставником и следующего нашего редактора Ивана Николаевича Носкова. В отличие от Бражины этот новый руководитель Петропавловской районной газеты приехал к нам из рыбного района. Только там преобладало прудовое хозяйство.  Петр Иванович Бражина приехал в Петропавловку без всякого рыболовецкого опыта. Пристрастие к этому делу приобретал у донских берегов.

Иван Николаевич Носков считал себя опытным рыболовом. Да только, оказалось, не для наших краев. Узнав о том, что фотокор Бачевский в этом пристрастии настоящий мастер, он на первый же выходной день напросился к Ивану Александровичу в компаньоны. Когда Бачевский поинтересовался его рыбацкой оснасткой, новый редактор самонадеянно ответил, что у него все для ловли имеется. Приехали, значит, на Дон. Дело было в июне. Самое время ловить леща на донки. У Ивана Николаевича только поплавочные удочки. Их он размотал, готовясь приступить к лову. Бачевский с усмешкой наблюдал за этой подготовкой:

– Вы что ловить собираетесь?

– То же, что и ты. Ты же сказал, что ныне лещ должен клевать?

– Но не на такие же крючки.

– Чем же тебе мои не нравятся?

– На такие крюки только акул ловить.

–Посмотрим.

Молча, приступили к рыбалке. Иван Александрович периодически  после звонка колокольчика вытаскивал леща на полкилограмма, а то и на весь килограмм. У Ивана Николаевича поплавки застыли в мертвой неподвижности. Наконец терпение у редактора лопнуло. И он спросил у фотокора, есть ли у него донки в запасе. Иван Александр достал Носкову три донки. Сказал, что для первого случая вполне достаточно. Через некоторое время начался клев и у редактора.

Бачевский периодически подходил к нему, спрашивал, как идет дело. Носков поймал несколько лещей. Но пожаловался, что  вроде клева и нет, но донку он почему-то вынул в последний раз без крючков. Иван Александрович попросил его повернуться спиной. И ловко вытащил крючки из рубашки редактора. Вышло так, что и нового редактора фотокору пришлось учить ловить рыбу в наших условиях. И когда Носкову напоминали с усмешкой, с какими крючками он к нам прибыл на рыбалку, он не обижался. Лишь говорил, что в тех местах, где он раньше работал, хорошо ловилась и на те крючки. И петропавловцы только завидовали: рыбные так места водились.
Приходилось и мне ловить рыбу с Иваном Александровичем. Петр Иванович Бражина предпочитал ездить на рыбалку с ночевкой. В ночных беседах нам откровенно с ним беседовалось. Между нами установились дружеские предельно откровенные отношения.

Вспоминаю один примечательный случай. Наступал рассвет. Ночь была теплой. Но низко у донской воды стлался легкий туман. И вдруг услышал, что в нашу сторону кто-то плывет.  Слышался легкий всплеск и странное пофыркивание. На мое плечо опустилась рука. Оказывается, Иван Александрович совершенно бесшумно приблизился ко мне и шепотом выдохнул:

– Постарайся сидеть тихо. Это косули плывут с того берега. Там трава кончилась. Плывут за травой к нам.

И действительно. Тут же из тумана показались две изящные головки. Косули вышли на берег и шумно отряхнулись. И из шерсти их блестящими брызгами при ярком лунном освещении густо посыпались серебристые искры. Красота невиданная. 
Иван Александрович хорошо понимал мое состояние. Он восхищенно вздохнул и сказал:

– В природе все  прекрасно и совершенно. Так бы всю жизнь прожил в ее окружении.

И Иван Александрович Бачевский старался по мере возможности придерживаться этого своего желания. Иногда это приводило к семейным недоразумениям. Нередко виноватыми, в конечном итоге, были мы, его компаньоны по рыбалке. Крепко запомнился один такой случай. Дело шло к закату. И как раз начался азартный клев. Иван Александрович к нам обратился с просьбой заканчивать лов. Ему надо домой.  Ему надо было к вечерней дойке заготовить травы корове. А мы все «Подожди» да «Подожди». И досиделись на берегу Дона до самых сумерек.

В те дни к ним в гости приехала тетя Бачевского. Сестра его матери. Мать в таких случаях чаще отмалчивалась. Сама шла на огород и рвала там по картошке сорняк. Тетка устроила заядлому рыбаку внушение. Надо, мол, мать жалеть. При ее болезнях негоже лазить по огороду. Иван Александрович неловко пытался отвлечь тетю от неприятной беседы:

– Тетя! Кушай, пожалуйста, жареную рыбу. Она вкусна, пока горячая.

Но тетка стояла на своем. Матери надо хоть чуть помогать. Больше ей помогать некому. Ты у нее единственный.

После Бачевский уже не поддавался на наши уговоры. Возвращался домой вовремя.
Всю свою жизнь Иван Александр прожил в селе. Если и покидал свой родной край, то только на короткое время. Но сельским жителем его называть – язык не поворачивает. Он был до глубины души жителем природы. Он поражал нас знанием всех цветов, которые росли у людей в хуторе и в окружающей природе. Он знал всех рыб в Дону. Был отлично осведомлен об их повадках и потребностях. Он хорошо знал и понимал буквально все, что росло и двигалось вокруг.

Думаю, он очень хорошо разбирался и в людях. Он прожил восемьдесят с лишним лет. Но за это длительное время он ни с кем не поскандалил. Он умел ладить со всеми. Даже тогда, когда кто-то лез к нему на шею с желанием насолить ему, сделать неприятное. Он умел себя сдерживать, быть со всеми ровным в обращении. Он не был ярким человеком в броском понимании этого слова. Гениальностью его, как и очень многих из нас, не наделила природа. Он был обычным человеком в хорошем понимании этого слова. Но о нем осталась добрая память. На его совести ни единого темного пятнышка не осталось.



.