История одной любви

     Лучше сразу отпереться: то был не я. На кого хотите
думайте. Только так поведать печаль можно...
    Разрезая форштевнем первый ледок, подходил «Бело-
зерск» к Игарке. На продуваемом баке краснел носом боц-
ман. Хочешь не хочешь – полагается стоять у брашпиля.
    Павлович давно свыкся с любым обременением «кора****-
ской» жизни. Потому щурился довольным котом, притопывал
понадобившимися валенками.
    В енисейском том городке непритязательно ждала зазно-
бушка. Такое им счастье выпало с редкими встречами. Зато
дарили себя друг другу по полной.
    Ну, женат. Что ж с того? Здесь всякое прощают. Видный,
романтичный мужчина стоил горения свечечкой. Остальная
постылая серость дней – молчаливое бабье завывание. Пусть
и губки подкрашены, и улыбочка к лицу...
    C другим настроением, нежели у дракона, крутил клапана
моторист. Лишь с виду занят удержанием температур на ма-
лых ходах. На самом же деле бедняга справлялся с буреломом
чувств. Безнадёжное занятие, если прикинуть натворённое по
прекраснодушию.
    Здесь когда-то так влюбился! Неправдоподобно, жгуче, не-
безответно. Но, как в песенке про пирата, «птичка на ветвях
его души» упорхнула. Некоторым без неё мир не ценнее бре-
зентовых пачканых рукавиц. В грустных историях глупо ис-
кать виноватых. Все «помогают» понемножку.
    А начиналось шоколадно по всем пунктам: волнующее зна-
комство в ресторане, сводящая с ума ночь, пришедшее в от-
пуске письмо.
    Признаться до конца, в тот день из почтового ящика он вы-
нул два конверта. Один из них пах знакомыми духами. Строч-
ки, словно речь с чувственным придыханием, будили память.
Почти воочию роскошная молодая женщина коснулась же-
ланно. Дрожью отозвалось нетерпеливое его тело и сердце.
    Другой листочек с почерком аккуратистки не значил для
взятого в волшебный плен ничего. Ответил обеим. Конечно,
по-разному. Сам же на вдохновляющей волне сдал вступи-
тельные экзамены в инженерно-морское училище. Не пока-
зывая вида, тем гордился.
    Зима 1978/79-го выдалась удивительно лютой. Новоис-
печённый заочник, вытянув шарф до глаз, бодро парил по
набережной. Когда открывал дверь знаменитого здания, ис-
пытывал радость проявленной воли. Героический настрой
пришёлся весьма кстати. Без хвостов далась сессия. Что за-
висело лично от него, всегда получалось. Мягкий к другим, к
себе был скрытно жесток. Не допускал ни защитного эгоизма,
ни послаблений. Только странная сентиментальность и безот-
чётные порывы могли сгубить моряка. Пока же он пребывал в
незнании себя, как, в общем-то, все люди.
    Изящный эпистолярный стиль, коим владел, сослужил
ему плохую службу. К даме сердца отправилось приглашение,
обернутое в душевные, точно найденные слова. Такие поджи-
гают близкие души с роковой неотвратимостью.
    Скромной девушке честнейший настрочил: вот-де с голо-
вушкой ушёл в учёбу. Говорили одолевшие: «После хочется за
лезть под кровать и кусать там дипломные корки». Всё равно
от этого безумия не отступит, а там ещё годами моря...
    Правильная больше не отозвалась. Единственный, запове-
данный испокон веков, вариант вычеркнулся.
    Тут надо осознать подбор диагнозов. Первый – красная
рубаха с петухами иным кажется неизносимой. Второй для
тех, кто мается высокими чувствами. Ну а третий – коли
душа сложней устроена. Как раз этот гиблый случай и вы-
пал.
    Была ли в том его вина? И да, и нет. Презираемый голос рас-
судка у подобных не в почёте. Молодец, сам не ведая, свернул
в туман судьбы. Чёртушки подсуетились: тропу раскатали.
– Ступай, сударик!
    Она приехала. Встретить не получилось. Чего-то досдавал.
Дверь открыла мать, рядом стояла его мечта. Не совсем такая,
как запомнилась. Шутя установили: волосы, творя причёску,
в парикмахерской сожгли. Оставшиеся завили под барашка.
Досадный случай, да красоту ничем не испортишь. Милая
очаровывала улыбкой, грацией движений, волнующей тайной
облегающего платья.
    Видел вскользь: родителям понравилась. Квартирка-дву-
шечка, где устоялся прозаический быт, засияла и сделалась
прелесть как хороша. Гостьюшка была сказочным фонариком,
преображавшим всё. Поужинали, наговорились. Часы отзвя-
кали приличное время, чтоб им уединиться.
    Комнатка с окном на север стала им утлой лодочкой. О, как
они взлетели душами, очутившись наедине. Руки их сплелись,
дыхания разладились, губы соприкоснулись. Сладчайший
миг сколько-то длился. Изнемогая, оба повалились на кроват-
ное покрывало. Он потерял голову. Чудное тело, сводившее с
ума в видениях, податливо лежало под ним. Не владея собой,
несколько раз дёрнулся. С нежной отзывчивостью любимая
простонала. В истоме от сбывшегося, конфузно и липко вы-
ступило пятно на спортивных брючатах. Так начиналось не-
долгое счастье.
    Стараясь удержать праздник, каждый день менял рубашки.
Отрыл все свои домашние таланты. Показывал рисунки – ув-
лечение юности. Пел под семиструнную гитару.
Романс «Не пробуждай воспоминаний» почему-то опеча-
лил.
– Пожалуйста, этот забудь. Мне померещился страшный
код проникновения.
– Какая же ты выдумщица!
Ежечасно мореман предлагал интересное. Много ходили
по городу. Подметив, что вид трамвая впечатляет, подтрунил
над сибирской дремучестью.
– Вот бы колёсное чудо к вам запустить. Небось, доски бы
возить приспособили.
– Вообрази смелей.
    Понимая друг дружку без слов, прыснули от сдерживаемо-
го смеха.
    Гулянья те вышли боком. Фасонные коричневые сапожки
не уберегли хозяйку. Только когда она простыла, осмотрел их
подошвы. Одна явно могла пропускать. Стыдно было за дер-
жаву, где купить нужное вырастало в проблему. Стащил в ре-
монт. Вернул с заплаткой.
    Хорошо, что с юмором ладили. Это многое сглаживало. И во-
обще беспечно частенько хохотали. Он сморозит, она подхва-
тит. Сплошное ха-ха-ха. То-то весёлые попались!
    И никакой натяжки – словно создавались с рождения для
пары. Прожить бы таким вместе и помереть в один день. Но
тут тропа на нет сошла.
    Расстаться невозможно и продолжить нельзя. У неё дочка
с мамой-юристкой осталась. В чужую семью инвалида войны,
плохо представляемую, та чудо с косичками не отдаст. Кукуш-
кой в письме обозвала.
    Задача обставлялась невыполнимыми условиями с черто-
полохом реальности. Кто не знал: советский моряк нищ, если
не занимается фарцовкой. На дворе развитый социализм. Не-
чего и думать о собственном угле. Тот даётся государством по
многолетней очереди. А с разгона – выкусите граждане.
    Скоро отпуск его заканчивался. Он, понятно, на судно, а она
кудашеньки? Мать его, пусть и добрейшая женщина, чувствуя
сыновний тупик, переменила отношение. Пока что вежливо-
го терпения набралась. Отец держался дипломатично  – ни за
кого. В запале решили по-русски: жениться! Будь что будет.
Гори всё синим огнём!
    Свадебка удалась. На невесте платье палевое, чуть ли не буд-
ничное. Босоножки с восстановленным на левой ремешком.
– Как-никак, второй раз выхожу, – объясняла удивлённым,
подбивая на улыбку.
    Жених разряжен в белую нейлоновую рубаху с золотисто-
чёрным гипюром. Запонки массивные с сияющим стеклом
под драгоценный камень. Галстук с рубиновой искрой и львом
на узле, завязанном ещё боцманом с «Якутска». Замшевый
френч стиля времён битвы на Марне. Приличные тёмно-си-
ние расклешённые штаны. Остроносые туфли с накладками
под бронзу.
    Купленное за бугром, годами протомившееся в шкафу, било
в десятку.
– Как-никак в первый раз, – вторил ей, картинно заложив
ладонь за борт френча.
    Гуляли дома. Гости – родственники. Приближённая свита –
кузен и кузина. Не отошедшие от собственной молодости со-
служили молодым хорошую службу. Главное, было весело. Все
разошлись изрядно выпившими, насмеявшимися. Они же ос-
тались наедине в своём капкане чести.
    Одновременно в головушки вошла мысль о ребёнке. Поя-
вись этот расклад, всё бы изменилось. Но она не «залетала».
Отпуск кончился. От резерва послали в соломбальскую паро-
ходскую кочегарку. Долбил с такими же экс-отпускниками ло-
миком слежавшийся уголёк.
    Она устроилась главным бухгалтером в столовую мореход-
ки. Близко, и продукты доступны. Ну ещё чтоб свекровь от-
ветственной должностью пронять. Почему именно главным –
так то по милости председателя медкомиссии. Когда тот про-
чёл запись лора о прогрессирующей глухоте, отвёл от листа
авторучку и изрёк:
– Голубушка, по таким показаниям простым бухгалтером
вам никак нельзя. Пойдёте главным – дам благожелательное за-
ключение. Как представляется, это избавит вас от частых э-э... –
не найдя подходящего слова, закруглил: – Сами понимаете.
    Её страшило, что мир звуков однажды пропадёт и вос-
креснет только в слуховом аппарате. Таковой имелся, но пока
ещё был предметом стеснения, валяясь в сумочке. При раз-
говорах приходилось внутренне напрягаться, стыдясь своего
недостатка. По ревнивой дурости первого супруга, кулаком
расчётливо ударившего её, начались те страдания. Лично для
нового она пошучивала:
– Оловянный солдатик терпел. Ей-ей, чем я слабее?
    Вскидывала большие, красивые влажные глаза, будто зер-
кала души.
– Знаю, принял меня сердцем, какая есть. Глупенькой
школьницей свой идеал воображала. Ты не совпал с ним ли-
цом, а я не замечаю, раз любимое.
    Сама нежность прижималась к нему. Ласковой, тихой вол-
ной близости зализывались невидимые раны.
– Людик, маленький. Всё будет хорошо, шармон.
    Придуманным заклинанием-твердушкой утешал, гладил
склонённую головушку. На какие-то часы это дарило успокое-
ние. Потом их снова срывало с якорей покоя.
    Откликавшаяся на прекрасное, жила мечтами с девичест-
ва. Тот гриновский алый бриг наконец-то пришёл и за ней. За
здорово живёшь со скользкой палубы сходить не собиралась.
Вместе бы, вместе развязать кончики путаные. А паче чаяния –
обломятся мачты, вернётся к дочке. Всё личное задёрнет стир-
кой, готовкой, конторским одурением...
    Куда косилось солнце лишь на восходе и закате, имелась
Библия. Подметить следует: редкая книга для тех лет. Пора-
жаясь, впечатлительная прочла: «Кто женится на разведённой,
тот прелюбодействует». Стало быть, она грешная, непутёвая,
порченая. И тем топит хорошего парня. Расплакавшись, реши-
ла просить прощения у Господа всю жизнь. Хватило бы харак-
тера на всякий день. Пропустит какой – пусть жизнь возьмёт.
Долго безутешно плечиками вздрагивала...
    Вскоре он засобирался в Питер на судно. Милая провожала
в аэропорт. Короткая косынка у точёной шейки придавала ей
вид подарка. На её безупречную стать косились мужики. Та-
кими женщинами гордятся, боясь потерять. С удивлением он
ощутил своё сердце. Боль в нём посылала тревожные сигналы
беды. Она призналась в том же. Оба понимали: защититься им
от судьбы нечем. Глядели и глядели друг на друга, как проща-
лись. Перед дверью разлуки поцеловались.
    Собрав в комок волю, он произнёс шёпотом твердилку.
Люда прочитала её по губам. С вымученной улыбкой, какая
бывает перед слезами, отрицательно покачала головой.
– Нет, не обманывай. Не жалей меня. Помни только: о тебе
печалиться буду до последней смертной минуточки. Ты жизнь
моя. Понимаешь?
    Рейс достался призовой: в Антверпен. Что и говорить –
знатный случай. Популярностью во всём советском торговом
флоте пользовался. На нескольких сходящихся улочках там
лавочничали по-разному прозывающиеся. Самым приличным
словом из той подборки было «маклаки». У тех-то польских
эмигрантов и отоваривались дешёвым тряпьём, шампунем,
жвачкой и прочим. Смотревшееся бросовым, в Союзе чудесно
превращалось в стильные дорогие вещицы и предметы роско-
ши. Проще – в вожделенный народом дефицит.
    Для дорогушеньки купил голубую синтетическую кофточ-
ку, дамской мелочи. В одной лавке приобрёл часы под стари-
ну по подозрительно бросовой цене. Очень хотелось показать
себя с хозяйственной стороны. Ещё приятней думалось: «Лю-
дику обязательно понравятся. Она просто создана для самого
крутого интерьера».
    На этом смешная сумма бельгийских франков издержалась
досуха.
    Обратно «Валдай» в Ленинград заявился. На переходе до-
сталось по самое не могу. Чистили балластные танки. Хоть
морской практике противоречило, зато для разгона социализ-
ма одобрялось втихую.
    В три погибели наползался, намёрзся в сырой ржавчине.
И не возропщешь – ремонтный моторист чуть не из штрафба-
та. Сборная двух команд – палубной и машинной – закончила
на ура носовые балласты, когда уже каналом шли. Вновь за-
драили горловины.
    По скоб-трапу из второго трюма вылезли. «Пожалте, парни,
вы у причальной стеночки в бывшем стольном граде». Прав-
да, из-за гор угля его с одной стороны не видно. С другой –
рабочие окраины и сетка дождя. И невзыскательная про-
стота зажигает нас радостью. Один измазюканный рогатик
хватает пустое ведро и начинает в ритм колотить. Кисти его
рук ржавые, ржав и воображаемый барабан. Мы присоеди-
няемся, кто со шкрабками, кто с такими же вёдрами. Целый
оркестр спятивших! Нет, не для славы и денег, а по вдохнове-
нию. Такое и большим артистам слабо.
– Эй, мексы, уймитесь! – орёт дракон, сам начиная в такт
дёргать головой...
    Не так уж неожиданно, раз существуют радиограммы, вто-
рой раз её приезд пережил.
Крайняя каюта мотористов стала чуть ли не номером в
«Гранд-отеле». Пусть за переборочкой временами дико пус-
кался рефкомпрессор – всё равно замечательно.
    Спеша жить, захлёбываясь от счастья, ездили в центр с Ту-
рухтанных островов. Представьте провинциальную гордость:
по Невскому шли! Из озорства стал прихрамывать. Шармон
чуть смутилась, но вида не подала. Да, с такой и на бал, и пос-
ледний патрон оставить в нагане. Разве тайна, что Питер, ког-
да-то отданный насильникам в законе, жуткие истории пом-
нит: чтоб сволочи красной не достались, уступали любимым
там лёгкую смерть.
    Печальное, слава Богу, перебивалось давно иным. Суета,
маята, надежды – всё смешалось в компоте начала восьмиде-
сятых.
    Часы в корпусе с завитушками гнали темп, перевирая ми-
нут на двадцать. Приобретатель был удостоен не обидных
подколок, а контрпримера. Она настояла принять на память
то, что выберет сама.
    Подарок был в золочёном корпусе. Крайний круг мог по-
казать поясное время. Магаданское не желаете? На синем ци-
ферблате красовались надписи: «“Ракета”, сделано в СССР».
Бежала секундная стрелка. В окошечке помещались дни неде-
ли и числа – словом, «ответ Чемберлену». К тому же ход наи-
точнейший.
    В кино на том же Невском сходили. До начала сеанса за-
дались вопросом: сколько натикало в Иркутске? Когда свет
погас, руки сплелись. Неотвратимое подступило к ним, как
обречённым. Фильм был нашумевшим – «Москва слезам не
верит». Трогательная история с замаскированным обманом
благого конца растянулась на две серии.
    Свой же роман не мог иметь последней утешительной стра-
ницы. Горько было им, вышедшим вновь под дождливое пи-
терское небо.
    Подвернулось такси. Помчались на Турухтанные. Фасон-
ный освещённый город растаял призраком. Потянулись за-
водские окраины в темени, бесконечные бетонные заборы.
Чумазый мир, который так и не стал властителем, выглядел
вовсе задрипаным. Среди редких пеших в свете фар мелькну-
ла пьяненькая женщина, прикрывающая синяк. Рука её при-
зывно дёрнулась.
– Давайте её возьмём, – выпалил он. Шеф хмыкнул, не сбав-
ляя газа.
– Какой ты у меня идальго. Трудно тебе будет, – вздохнула
сердечная, будто заранее наперёд знала...
    С питерской промозглой сырости в своей каюте довольно
осмотрелись. Теплынь, хоть иллюминатор на высоту барашка
приоткрыт. Часы ретро завирательно стрелки успели угнать.
Обстановочка располагающая жить проще. Стол, стул, диван-
чик, рундук, койка нижняя. Над ней расписание по тревогам.
Милая скорлупка, да и только!
– Ну я за чаем, поресторанничаем.
– Ой, я тогда красоту наведу. Задержись там на три мину-
точки...
    Ночь пришла для них желанно. Они захлебнулись в ней,
потеряли память, может, побывали в раю. Чувственная краси-
вая близость обожгла и растопила души. В них вошли страсть
и исступление. Продавленная судовая койка не годилась для
безумств любви. Лишь палуба, которую с натяжкой можно
обозвать полом, помогла им делать то, что хотели. За этот
срыв было не стыдно...
    Через два дня у неё вечерний самолёт. «Валдай» на отходе.
Собирались уже в переживательном настроении. Довольно
долго шли через портовый бедлам к проходной. Там их тор-
мознули вахтёры:
– У вас что, головы отвинчены, где бумажка на право вы-
носа вещей?
– Ай-яй, уй-ю-юй, – вырвалось у него по-клоунски.
– Яй-яй, – вздохнула его половинка, садясь на затёртую
лавку.
    Пришлось обратно пулей лететь к третьему помощнику,
чтоб выдал «отношение», заверенное судовой печатью.
– Прости меня, – едва произнёс через хрипящее дыхание.
– Что ты, дружок, ведь это ещё одна наша встреча. Хочу про-
держаться в Архангельске до новой. Невозможно как хочу.
    Махнула ручкой приютному кораблику. Развернулась уве-
ренная в себе, яркая. В щёку поцеловала и оттёрла след губ
платочком.
– Теперь иди, не оглядывайся. Иначе сглазишь.
Нетрусоватый моряк поплёлся назад, больше всего боясь
нарушить примету.
    Вышло по загаданному. «Валдай» вскоре с Балтики пошёл
лататься в Польшу с сокращённым экипажем. Так подфар-
тило! Самолётом за казённый счёт в родной город полетел.
К ней, душеньке, к ней!
    Обманчивой улыбкой одарила их судьба. На следующий же
день кадры направили его на «Восток». Тот только что при-
пёрся в порт под собирание досок на нескольких лесозаво-
дах. Подгадав под это, главная бухгалтерша умницей отпуск
взяла.
    В общении с родителями повисла сдержанная недоговорён-
ность. Мол, неглупый, всё понимаешь, а мы не виноваты. Сам,
сам, голубчик, запуталcя.
    Даже при малой возможности таскал её всюду с собой.
Только бы в безысходной тоске не сидела дома. На вторую для
него вахту надо было попадать в Уйму.
    Особое то местечко на Двине. Там стоял деревянный во-
енный тральщик, занимаясь размагничиванием. Что адмира-
лы с генералами всегда готовятся к прошлой войне, многие
знают. Пусть мины давно усовершенствовали, всё ж на каж-
дом судне подстанция размагнитки, по бортам скрытые ко-
жухами кабельные трассы. Раз в год полагалось отмечаться у
обеcсмерченной Писаховым деревни, занимаясь шутейным в
духе Сени Малины.
    На автобусе доехали. С высокого берега показал двинское
раздолье, держащийся на якорных банках «Восток». Жаль,
случай не подходил взять Людика с собой.
– Да как же ты на него попадёшь? – забеспокоилась она.
– Вельбот подвалит – пустячное дело.
Ответ её явно взволновал.
– Хорошо, что героиски френч надел. Ты в нём неотра-
зим, смел, резок. Соответствуй.
– Это что – код проникновения? – припоминая, ухмыль-
нулся.
    Тут автобус, возвращаясь из Малых Корел, тормознул. Ду-
рачась для подбодрения, успели: она воздушный поцелуйчик,
он по-офицерски честь отдать. Пассажирский драндулет тро-
нулся и, заслонённый грузовиком, пропал из вида. Настрое-
ние сразу просело.
    На дарственные часы посмотрел – без четверти шестна-
дцать. Спустился с откоса берега. Невольно широким синим
покоем реки залюбовался. Вельбот, тарахтя, от судна отвалил.
Не дожидаясь, когда тот ткнётся в мосточек, ловко прыгнул на
носовую банку. Тотчас вспомнился недавний наказ. Невольно
суеверно приосанился.
    Спасательное средство, описав дугу, пошло вдоль право-
го борта. Парадный спущенный трап доступно примайнан.
Важно держится за румпель отряженный на доставку штур-
манец. С полминуты, как надо бы ему переводить движок в
нейтралку! Похоже, в упоении от рулилки мозги у судовода
заклинило.
    Стоявший уже на банке спрыгнул опять на рыбинцы. На
скорости вельбот заносит под трап. За момент до встречи с
дубовой площадкой и её стальными валиками, гуттаперчево
прогнулся назад. Над лицом, как в полёте, мелькнул смертной
тенью дубняк со сталью. Того, кто сидел на руле, сохранил за-
пас высоты.
    С ругательством на «ё» дал совет, как с новой попытки по-
дойти. И сразу остыл. Пустое срываться, если знать о том за-
ранее. Выходит – Людик спас. Точнее, её загадочное предчув-
ствие.
    Назавтра столкнулись в родном дворе. Оказывается, свек-
ровушка, ставшая и для неё мамой, послала мусор вынести.
Тоже провидицей сказала:
– Заодно нашего непутёвого встретишь.
    Когда он выпалил обо всём случившемся, наигранно Люда
потупилась.
– Вот видишь, что-то и я, дурочка, могу.
    Захотелось пнуть поставленное ведро, схватить её в охапку
и бежать куда глаза глядят. А она:
– Пойдём, сокол ясный, домой. У судьбы не бывает вари-
антов...
    Если случалось брать в руки семиструночку, играл одно и
то же. Очень уж замечательными представлялись слова:

...Ми-ла-я, ты услышь меня,
Под окном стою я с гитарою...

    С надеждой думал: рано или поздно вновь встретимся.
Никто не сможет разлучить. Разве что смерть. Но по молодос-
ти мировая пугалка – не реальная штука.
    В последний свободный вечер решили прогуляться по на-
бережной. С Вологодской улицы на неё свернули. Проходя
мимо старого деревянного дома, приметили на первом этаже
старушку. Приятная, седенькая. Верно, много пережившая.
Спокойный, добрый взгляд был мудр и участлив. В своём
оконном «телевизоре», рассмотрев нас, бог весть что подума-
ла или домыслила.
– Как мне всегда жаль стариков. Почему, сама не знаю.
    Он не нашёлся, что ответить. И пошутить счёл за грех.
Двина напоминала Людику родной Енисей, удивительно
успокаивала. Шаг за шагом вместе, по краешку касания людей
и природы, идти бы и идти.
    Обогнала примеченная несколько раз странная парочка.
Сутулый парень-очкарик в переношенных клетчатых шта-
нишках. Подруга под стать ему – несуразная в какой-то неле-
пице.
– А знаешь, они куда счастливей. Я бы красоту отдала, об-
менялась бы с ней нарядами на смех. Нате, возьмите, только в
остальном пожалейте.
    На перехваченном вдруг дыхании он снова растерялся.
Долго после разговор не получался...
    Время их сжалось и к точке подошло. С двадцать шестого
маймаксанского лесозавода намечался отход. Делать нечего –
поехали. Состояние у обоих такое, как будто после жизни в
загробный мир следуют. Через привычный уже ей режим по-
пали на теплоход. В каюте ещё хуже стало, чем в движении. По
трансляции казённо гаркнули:
– На борт прибывает комиссия. Родственникам покинуть
судно.
До проходной её проводил. А сказали-то:
– Прости меня, Людик.
– И ты прости. Есть у тебя адрес без маменьки?
– Да, героический: Архангельск, Трансфлот, т/х «Восток».
    Вместе осознали, что ничего не кончилось и не может кон-
читься в настроенных друг на друга душах. А что честью не
поступились, потом уж утешительно додумают...
    Когда обратно, кажется из Англии, вернулись, ничто её
не заменило. Пусто было в лодочке-комнатке, на душе и где
угодно.
    Трансфлотовский агент письма привёз. Целых три для него!
Странички знакомо пахли её духами. Округлый, летящий по-
черк едва успевал за мыслями. Слова растекались медовыми
каплями по сердцу. Ещё вкрапливалось местами подтрунива-
ние над собой, дурёхой. Снова она проверила его. Такой же
восторженный паладин ответил ей.
    Потянулись дни, недели, месяцы разлуки. Из их писем вы-
ложился бы оборонительный бруствер или запас чтения на
старость. Людмила из своей дали зорко следила за рейсами,
названивая инспектору кадров. Попав под обаяние голоса,
который имеют притягательные особы, тот проникся святой
отзывчивостью. Порой она даже лучше знала пути «Востока»,
чем сам ходящий на нём.
    Не поздней ещё осенью судно встало в док в Велсмигра-
висе. (Название для русского языка шершавое, возможно,
упомянуто с ошибкой). Понятней выразиться – в пустяке до
центра Риги.
По союзным тогдашним взглядам – весьма и весьма приман-
чивый город. Иначе и быть не могло. Деньги державы текли потоком
на прибалтийскую витрину социализма. Живущие там сглупа
уверились в своей исключительности, и это чувствовалось во
всём, стоило только раз побывать.
    Отстоял несчастный ночную вахту и в недолгих вырубил-
ся на верхней койке. Будто в награду за жизненный провал,
снился прекрасный сон. Медленно плыли перед глазами цвет-
ные видения. Вот Людик в роскошном зале ищет кого-то. Сам
он лежит там на высокой вычурной оттоманке. Только одеяло
не в стиль – судовое. Ближе и ближе дорогая потеря его под-
ходит.
    Почему-то застеснялся нелепости той обстановки. И что-
то важное, как всё это ей объяснить, забыл. Зажмурился,
припоминая. А она его уже узнала. Чуть наклоняется и це-
лует в лицо. Локоны, приспадая, нежно касаются небритых
щёк.
– Родненький мой, любименький, – и смеётся, как только
одна она умеет.
    Сон без всякой перебивки становится явью.
– Людик! Маленький!
– Знаю, знаю, – продолжает она. – Всё будет хорошо, шар-
мон.
    В точности так и закрутилось с первой минуты. Время обе-
денным оказалось. Выскочил до столовой команды. Надо же
с дороги гостьюшку попотчевать. За столами парни на него
скосились. Токарь, признанный ловелас, проводивший её до
каюты, не выдержал:
– Ну у тебя и жёнушка. Куда за такими ехать?
А Вовка Гашев – почётный арендатор нижней койки:
– Считай, меня на всё время не будет.
    Удачно, что ночную отстоял. Следующая вахта только за-
втра с утра. В голове интересные мысли в очередь. Во-первых,
по Старой Риге побродить. Во-вторых, пройтись по магазинам
с выбором, как по блату. Не мешало бы в Юрмалу махнуть.
Всё не слабо, всё возможно. И не надо себя ронять – дорогу
спрашивать. На унижение можно нарваться. Знакомо места-
ми, чай, не салага.
    От предложенного Людик пришла в восторг. Ему осталось
лишь для пущей авантажности пятнистую легионерскую кепи натянуть.
– Бон вояж. Алле, мадам!
    По доковым траповым маршам спустились. Ощущение
свободы полное. Она трогательно под руку взяла так, чтоб
чувствовал прикосновение груди.
– Ой, смотри, тут про Архангельск написано.
    И вправду, заводская доска заверяла о соцсоревновании с
«Красной Кузницей». Даже эта казёнщина порадовала.
– То-то, все знают наших!
    Направились к автобусной остановке. Душа переполнялась
восторженной благодарностью к современной декабристке.
Хотелось всеминутно делать эффектные кавалерские жесты.
Приметив ухоженную клумбу, перемахнул через низкий за-
борчик одного особнячка. Сумасбродство от любви проща-
лось во все времена. Тем более что на месте преступления ос-
талась прижатая камешком пятёрка.
    В старинной Риге, расцветшей под охранительной тенью
разных корон, средь парочек заприметились. Очень смотре-
лась с букетиком трёх хризантем спутница молодого человека.
Сам же, даже в куртке и джинсах «Lee», не притягивал взгля-
дов. Настолько та особа была хороша.
    Чтоб не обессилеть, намеренно завёл её в универмаг, скопи-
рованный под западный супермаркет. На удивление, Людика
не взволновало от дикой по тем временам выставки вещизма.
Купив подарок дочке, себе выбрала лишь кофточку и фран-
цузскую тушь для ресниц. На подначку: «Оторви чего-нибудь
ещё», – только рассмеялась.
    Пришлось признаться, кто из них неисправимый барахоль-
щик.
– Прекрати развенчивать себя. Лучше объяви дальнейшие
действия.
– Следуем в Юрмалу!
– Мерси, мон колонель.
    На железнодорожном вокзале сели в электричку. Польщён-
ный возвышением до полковника, допустил непроститель-
ный прокол. Названия станций Дзинтари, Майери и Болдури
путались в его памяти. На какой сходить, попадая в привлека-
тельный курортный городишко, решил ошибочно. Когда по-
нял это, зелёные гусеницы показали хвост.
    Ничего не оставалось, кроме марш-броска по дороге, укра-
шенной с края дачами разного достоинства. И не на каких-то
там шести сотках. Разом засомневались: где больше земли, в
Латвии или в России? Не ост-зейских ли немцев прикарманенные
владения? - смутно прозревал он.
    Всё там утопало в зелени. Вековые сосны чуть покачивали
кронами от ветерка с залива. Дышалось изумительно легко.
Чувствуя, что его молча простили, подал голос:
– Живут же люди!
– На зависть никогда не сбивайся. У Марины Цветаевой
есть:

...За этот ад, за этот бред
Пошли мне сад на склоне лет...

Думай: так Господь их отблагодарил. Тебе радостно ста-
нет. Хоть на самом деле только несколько здешних перед Ним оправ-
даются.
– Мне до таких мыслей ещё расти. Какая же ты у меня обид-
но умная!
– Что ты, что ты! Дороги – и той не знаю.
    Посмотрели глаза в глаза и прыснули от спрятанной под-
колочки.
    Наконец вышли к цели. Залив отливал волнистой сталью,
переходящей у невидимой черты в море. На пляже иные оди-
ночные курортники изображали решимость искупаться. Дру-
гие доказывали, что и в сентябре загорать недурно.
– Наверно, с севера. Этак с Хатанги. Помаши землякам.
– За юмор ответишь. Где бивуак, колонель?
– Вам какой желательно? Деревянный старомодный «Лидо»
или каменный, с потолком зеркальным?
– Давай в последний. Хороших людей должно быть больше.
    Зал был почти пуст. До вечерних разгульных часов в подоб-
ные рестронги не ломятся. Столик выбрали у окна. Огляде-
лись в приятной обстановке.
– Ё-моё! Людик, ты ангелочком воспарила.
– И ты взлетел. Может, нам небесные силы крылья приме-
рили. Испытывают: не свихнёмся ли от счастья? Давай за спа-
сающее нас терпенье.
– Давай.
    После выпитого личико милой забавно порозовело. Словно
красивые черты и беззащитность её подсветились изнутри.
    Горько подумалось: «Я очень виноват перед ней. Её нынеш-
нее положение – нескончаемая мука. Нет, не разрешится то,
что зависит не от нас. Обе матери своим покоем и правиль-
ностью не поступятся. Бедный, бедный Людик». Озвучил же
совсем другое:
– Ты стала похожа на нежного поросёночка, ещё не добе-
жавшего до лужи.
– Мерси за сравнение. За что следующий бокал подымем?
    После него они забыли неотвязное горе. Смешинки в рот
попали, помогая радоваться жизни напропалую. Даже на
судно вернулись с тем же ощущением лёгкости и праздни-
ка. Только назавтра отставшая стерва доковыляла. Знакомое
топтание травительницы-совести узнали по мыслям: «Может,
сейчас плачет дочка. Какая я мать? Я гадкая рифма этого сло-
ва»; «Старики не дадут вновь нам сойтись. Бросить их, умо-
тать в Сибирь? Кем же буду тогда?»
    Проводы совпали с отвратной холодрыгой и косым дождём
от порывистого ветра.
– Кажется, судьба с погодой объединились. О, мудрейшая.
Что мы им – головёшки?
– Хуже, голубчик, характерные сумасшедшие. Смирись с
лечебной процедурой.
    Она настояла надеть её шерстяную битловку. Та была
когда-то подарком от него. Это не стыковалось с правилами
чести, за которые он мог и жизнь отдать. Упирался до по-
следнего.
– В ней ты как со мной будешь. Не она – я тебя согрею.
    Выразительные, смотрящие прямо в душу глаза принудили
к покорной сдаче. В какой-то подворотне совершили раздева-
ние-одевание. Людик сделала вид, что с беспокойством покон-
чено. От него не ускользнули частые отвороты её головушки.
Милая беззвучно плакала. Скрывать это помогали и частые
капли с неба. В бессилии утешить проверенно молчал. Хоть
так самому больней. Пусть. Поделом.
    Мокрые губы скользнули по таким же, плохо ощущая ток
прикосновения. Лёгкое дыхание сердечной подружки сби-
лось. Неужели это их последние минуточки вдвоём? Даль-
ше лишь пустота, сумерки. Погаснет без любви никчёмная
жизнь.
    На задуваемом свечи надежд ветру она опять прорекла
Кассандрой:
– В отпуске возьми путёвку на курорт. Ты же радикулитчик
из-за романтики. Узлом завяжусь, да на недельку приеду. Обе-
щай, губитель мой.
– И боярыня Морозова из саней лучше бы напутствовать
не смогла. Можно я, как убогий на картине, рухну на колени?
    А сам уже смеялся чародейной стёртости только что быв-
шего настроения.
– Нет, меня лужа не устроит. По подлиннику, должен быть
снег.
    Она прижалась к нему сильно, страстно и сама засмеялась.
Сложно устроенный мир будто отлетел в другую галакти-
ку. Вместе отлетели и отношения людей в нём. Остались по-
следней парой на непонятно какой тверди и вновь уверовали
в счастье. Было страшно расцепиться, доверившись разлуке.
Люда первой нашла мужество ослабеть...
    Уже, по обыкновению, списался с судна к зиме, подгадав
под сессию. Дня не проходило без раздражающего вопроса:
как поступить? Ответ не находился.
    У родителей он поздний ребёнок. Матери теперь шесть-
десят восемь. Отец моложе на год, со снарядным осколком в
голове. Оттого не владеет левой рукой и приволакивает ногу.
Разве нормальный послевоенный пацан мог предать?! Это
было вынесено из киношек, живых рассказов, из дворовых
игр в войну. И решалось понятней некуда: лучше погибни сам.
Наконец, он сник под единственным честным выбором. Тон
его писем до востребования потускнел.
    В её встречных приметно зазвучал минор. В каком-то ока-
залась просьба похлопотать о заочном разводе. Мол, не ей, а
родной юристке принципиально нужно. Фамилию же твою
сохраню, каких бы нервов ни стоило. И вообще, понимай, как
вынужденный манёвр.
    Решивший играть против себя, стоически снёс и это. Пере-
писка всё равно продолжалась. Сессия сдана без хвостов. Зима
отлютовала. Обещания средь рижского ненастья не забыл.
    В поликлинике водников пересказал невропатологу симп-
томы спинной болезни, не заученные, а испытанные. Вышел
из кабинета с желанным заключением. Так. Получить почти
бесплатную путёвку при советской власти удавалось легко.
    В профкоме плавсостава предложили несколько на выбор.
– О, Пятигорск! Так.
    В первых числах мая взял билет на самолёт. Со стариками,
исполняя примету, смиренником пару минут в молчании по-
сидел. Те не скрывали радости – отдохнёт сынок.
    «Туполев», отрываясь от полосы, почти как в ВВС, резко
набрал высоту. Так!
    Неужели Людик не приедет? Ей-то, голубушке, не то что ему.
Если только действительно узлом завяжется. Господи, помоги!
    В Минводах сразу почувствовал прелести юга. Архангельск
оставлял без единой травинки. А там уже листва на деревьях
перешёптывается. До пятигорского санатория «икарус» как
важных персон довёз. Батюшки! Дом стильный, роскошный.
Начала трагического русского века. Состоятельным челове-
ком, видать, построен. Прибавить не лишне: у самого под-
ножья Машука. Комната с высоким потолком, лепниной и на
двоих! Из окна проглядывают далёкие подсиненные горы.
    Состояние восторженной обалделости испортили врачи.
По новой заставили медкомиссию проходить, будто все из
муромских лесов понаехали. Догадливые нашли объяснение:
а чем им ещё заняться при явном сверхштате?
    Тот, кто ванны выписывал, удивил направлением любозна-
тельности:
– Хочу стать сексопатологом. Специализация такая не при-
ветствуется. Материал на свой страх и риск собираю. Не рас-
скажете ли, сколько вы и как, сами понимаете, за ночь делаете
жене удовольствий?
– Ну, если ради науки...
    Напоследок странный док френч на денёк попросил, чтоб
на конференции достойно предстать. Скорей, слукавил. Поди
задумал к дамочке подвалить и снова копилку интересным
пополнить.
    Не отказал и в этом.
    Вечером все ходячие в танцевальный зал подались. Подпи-
рать колонны не позволили никому из подходящих мужичков.
Одна шустрая девица глаз на него положила. Доверительно в
танце обмолвилась, что она не какая-то, а работник райкома
комсомола в Куйбышеве.
– В Самаре, стало быть? – блеснул познаниями.
– Да, и сразу но: искоренять архаизмы надо.
    И тут же попросила поносить те самые часы. Без них, де, с
процедурами пролетишь.
    Расстёгивая купленный за чеки браслет под танковую гусе-
ницу, подумал: «Что за прелесть здешние нравы. Любая слож-
ность с простотой решается. Кавказ, одним словом! Лермон-
това бы перечитать».
    Пообвык, живописные местечки обошёл. Около провала
постоял. Да-да, именно там Остап Бендер пополнил походную
кассу. Конечно, на Эоловой арфе дал фотографу заработать.
Побывал, где реальный Пирогов лечил. И где эффектный орёл
закогтил болезни. Хотел попасть ещё на место дуэли знамени-
того поручика. Не сподобился.
    В санаторий доставили телеграмму и под роспись вручили.
Взял её в руки – строчка заплясала: «Прибуду с узлами тчк
Твоя тётка Люда тчк». Затрепетала душа. Он почувствовал
себя живой гранатой, в которую вставили запал.
    Перед тем, как взорваться, осталось найти частный уголок.
При обилии расклеенных объявлений одобрил наугад одно.
Адрес вывел на тихую окраинную улочку с мещанским домо-
строем. Дверь открыла очень пожилая женщина, сразу рас-
положенная к ещё не прозвучавшей просьбе. Потому быстро
договорились. Комнатку показала. Всё простенько, чистенько.
Остальные удобства во дворе. Дал задаток и учтиво пожелал
хозяйке спокойной ночи.
    Южные сумерки внезапно обратились в густую темень при
почти полном отсутствии фонарей. Зато звёзды вспыхнули
ярко. Лунный свет стекал, как кисейный бисер. Под ногами
искрились мелкие камешки.
    Боже мой! Вот откуда чудные стихи:

Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит...

    Ошеломлённый наваждением, едва не крикнул:
– Штабс-капитан Мартынов, в монастыре, куда уйдёте, не
замолите смертного греха. Стоять, чурбан армейский!..
    Назавтра встретились. Людик на таёжном воздухе и чис-
тейшей енисейской водице похорошела лучше прежнего. При-
нимая неловкий комплимент об очевидном, скривила губки
бантиком. Слегка замаскировала ответный:
– Чего не сделаешь такого вот ради. Вези, показывай нар-
занный край. С тобой всё интересно.
    По классу «интурист» махнули до курортной зоны. Словно
в другом мире очутились.
– Посмотри налево. Это зелёная гора Машук. Направо за
обрывчиком река с казачьим прозвищем Подкумок. Дальше
по курсу...
– Умоляю, прекрати! Дай по порядку всласть наахаться.
    Здание санатория «Ласточка» впечатлило игарчанку граф-
ским видом. Белая мраморная лестница и стройные ножки на
редкость приятно смотрелись. Возле дверей его пристанища, не
выдержав пьянящей близости, подарили друг другу поцелуй.
Предупреждённый заранее сосед чутко смылся.
– Оцени вид из окна – настоящие горы! Подамся-ка в ху-
дожники.
– Ты лучше ключ в замке проверни. Я так наскучалась.
    Сказанное бесподобно ласковым голосом подействовало
магией.
    У него невидимо задрожало и похолодело внутри. При-
косновения сделались неосознанно дерзкими, желанными
обоим.
    Людочке передалась чувственная дрожь. Терпеть предвку-
шение более заманчивого стало им не по силам. С оборвав-
шимся сердцем смело потянул край подола понятным знаком.
Серебряным колокольчиком смеха отозвалась она. Большие,
выразительные глаза ещё заметней повлажнели. Поэтически
лёгкое дыхание сбилось. Красиво дразня, через голову стяну-
ла шёлк платья. Прекрасное истосковавшееся по ласке тело
обожгло взгляд. Они повалились, не разрывая страстного по-
целуя.
    Когда же прервались для вздоха, весело молвила:
– Пропадать так пропадать. Лишай, нахал, последнего.
    Непослушными пальцами одолел крючочки лифчика. Она
игриво прикрыла ладонями роскошные холмики груди. Потя-
нулась шалуньей в призывной истоме. Салютно взлетели тру-
сики. Прозвучало, будто бы аккордом, полное раскрепощение.
Теперь нежные её руки ласкали. Усталые губы соединились
вновь в поцелуе.
    Только «товарищ» мягкостью своей подвёл. Как-никак во-
семь месяцев честного воздержания. Флот может быть опозо-
рен лишь с интимной стороны. Остро это переживается!
– Давай пока на ляшечке, – успокоительно и простодушно
предложила однофамилица, – ночью восстановишься. Гаран-
тирую без квитанции.
    После сладких мгновений они задремали с улыбками счас-
тья. Ведь вместе!
    Первым очнулся моряк. Загляделся на свою мечту и страда-
ние. Боялся пошевелиться, до того по сердцу каждая чёрточка,
локоны, овал плеч. От взгляда Люда проснулась.
– Ты что?
– Тобой любуюсь.
– Ах, какой чудак. Мне сон интересный снился. Пыталась
выведать, что дальше с нами будет. Из-за тебя не досмотрела.
Наверное, и к лучшему?
    Грустной сразу стала. Одеваться не спешила, желая побало-
вать его. Настроение передалось. Только он осознанную волю
проявил. Комично схватился за голову.
– Совсем забыл. Сегодня бал с ресторацией в благородном
собрании. Мы непременно должны блистать в мазурке. Силь
ву пле, але мадам!
– Ви, ви! Мон шер ами.
    Разом принялись облачаться, прихорашиваться.
– Кстати, давно собираюсь спросить: откуда познания из
французского?
– Отроковицей начиталась пыльных романов. То шарфик
по-особому завяжу, то ещё как-нибудь обозначусь. Подружки
за то французихой прозвали.
– А я тех лет берет носил с креном на правую бровь. Само
собой, тонкий шарф с перекидом у горла. Форс скончался вне-
запно: пипочка берета от кручения оторвалась.
– Так, значит, вот где разгадка влечения! Родственные души
франсе палат одного дурдома.
     Продолжая смеяться, сбежали по памятной лестнице.
С ними вприпрыжку по-прежнему молодость. Краткая, да во-
люшка. И они любят. Здорово!
    Заехали к Александре Игнатьевне – так звали хозяюшку.
Даже представлять Люду не пришлось, до того они взаимно
понравились. Не в долгих минутах о себе порассказали.
    Скупая на радости выпала судьба пятигорской учи-
тельнице. Да только ли ей? У скольких молодость связана
с великою войною?! В боях под Москвой погиб муж. Годы
пронадеялась на писарскую ошибку: а может, в плену? Или,
ужасно покалеченный, в госпитале и не желает стать обу-
зой? Очень к такому поступку характер его подходил. Редкий,
душевный. Весь из книжной жизни гимназистов, видящих
себя бесстрашными замирителями Кавказа. Её любил до обо-
жания с девочки в панамочке. Потом расцветшую юную. От
такой и увёз воинский эшелон. С сорок первого осенним цве-
том раскрасилась жизнь да почти вот и прошла...
    В простоте обняли славную русскую женщину. Слёзы не-
вольно у всех выступили. Испытываемые стихиями – сенти-
ментальны. Воображение перекрывает способности на этот
счёт береговых балдёжников.
    Как нарисовался заснеженный край перелеска. Тени в
шинелях из наспех сколоченных полков силятся смять фа-
шистский «ёж». Будто натыкаясь на что-то, многие роняют
тяжёлые трёхлинейки и валятся, валятся. Напоследок пыта-
ются звать, молиться, прощаться, крыть матом. Настал черёд
следующего. «Александра», – простонал тот воин и забылся
навсегда...
    Когда сам хлебнёшь горького, не пустым сочувствие ста-
новится. Вышли за калиточку, переглянулись. Каждый понял
неслучайность прикосновения к чужой судьбе...
    Ресторан выбрали на вид приличный. Догадка подтверди-
лась в точности: зал с античными колоннами в располагаю-
щем скруглённом пространстве, посетителей с лишней сотней
явно недобиралось.
    У кого был праздник встречи – столик выбрали центро-
вой. С иголочками волнения от премьеры расселись под яр-
кой хрустальной люстрой. Накрахмаленная официанточка с
улыбкой для родственников подала меню.
– Так-с, – протянул он, вживаясь в обстановку, – полагаю,
мон шери, остановимся на обозначенном ликёре. Яства на
ваше усмотрение.
Дама сердца с милостивой полуулыбкой кивнула, да сби-
лась с тона:
– Ах, родненький. Картошка в мундире и та сойдёт. Осоз-
най, какое счастье нам выпало?!
– Вот-вот, за нашедшееся до дна и без чоканья.
    С душ осязаемо спали путы. Что-то похожее с ними уже
случалось.
    Оркестрик, не получая заказы, вымучивал какие-то учени-
ческие опусы. Сносить такое определённо не годилось. Моряк
решительно поднялся. Уже от его походки музыканты инстру-
ментам дали отдых.
    Заполучив четвертак, парни преобразились. Уважительно чуть
помолчали. Солист кутёжно сбил на сторону галстук. Несколь-
ко жёстких, ритмичных аккордов, и прорвались жгущие слова:

Корабли постоят и ложатся на курс,
Но они возвращаются сквозь непогоды...

    Людочка подарила восхищённый взгляд. Настроение волн
песни прижало друг к другу. Немного штормя, медленно за-
скользили по паркету.

...Возвращаются все, кроме лучших друзей,
Кроме самых любимых и преданных женщин...

– С нами не может быть такого, – прошептал он. Дорогая,
не расслышав, поняла смысл сердцем.
– Сейчас бы хорошо умереть.
– Что ты! Что ты!
    Соблюдая этикет, вернулись за столик. Держать удары он
умел. Однако аж в висках молоточками кровь застучала. Край-
не, крайне обидно. Деликатно помолчали. Раз так – плевать на
будущее. А в настоящем распрекрасно, пусть курс на гибель.
По полной, ещё по полной...
– Я тебе скоро чудо покажу. Просто потрясение душеньки.
– Перебрал, перебрал, голубчик.
    Коснулась нежно ручкой, словно рану перевязала.
– Нет, правда покажу.
Посмотрел на возвращённые ответственной комсомолкой
часы.
– Пора. Идём на встречу.
    Парням, что так здорово исполнили Высоцкого, кивнул
прощально. Словно фронтовая подруга, Люда никакого вол-
нения не выказала. За старинной филёнчатой дверью обдало
близостью ночи. Они зашагали с неспешным достоинством,
коротко повязанных курортной жизнью.
    Чем дальше от главных улиц, тем глуше и темней стано-
вилось. Неказистые домишки за заборами чередовались с
выпершими куда как близко. Огромные копья южных топо-
лей чуть проступали силуэтами. Он намеренно вёл её прочь
от последних признаков города. Всякое подобие тротуаров
закончилось. Воцарилась полная тишина. Слышалось лишь
шуршание мелких камешков под ногами. Тьма совсем окреп-
ла. Чего не хватало в этом действе, он знал.
– Амба, заблудились.
    Пара обратилась в чуткую неподвижную частичку мира,
подчиняющегося оркестру вселенной. Пока же виртуозы на-
страивали свои бесценные космические скрипки. Ещё какие-
то мгновения, и на бархатном пологе замерцали в полную силу
звёзды. Мягкий их свет заставил искрить подобие направле-
ния куда-то. Серебряными бликами оживил кусты и близкие
деревья. Но более всего внушил выше поднять взгляды. Всё
великолепие ночного убранства, которое мог создать лишь ве-
ликий Творец, обаяло их. Требовалась малая подсказка:

...Спит земля в сиянье голубом.

    Любимая ахнула. Не произнесла, а выдохнула с восторгом:

Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? Жалею ли о чём?

–  Дай-ка бухгалтерше напрячься. Поэтике чуда сто
сорок один год. А как свежо потрясает! Шикарный подарок
дурёхе. А какая музыка на дивный  одной дворяночки!
Ваши-то братья, числом аж, в одиннадцать, выдали, извиняюсь,
нотные клочки за роялями.
-  Ну, ты даёшь(!) счетоводческий работник.
    Так бы и стояли, очарованные грандиозной картиной, да
застыдились. Ведь из-за них бодрствует Александра Игнать-
евна.
    Дорога нашлась. Через какой-то пустяк времени они уже
пили чай с предупредительной на любезности хозяйкой. У неё
действительно был редкий дар располагать, открывать инте-
ресное, сопереживая всему на свете.
– Позвольте, молодёжь, узнать, в каком честнОм заведении
встречу отметили?
– Кажется, «Дружбой» называется. Более такое название к
пивной подходит. Зашли непредвзято и не пожалели.
– Ещё бы вы капризничали?! Знайте теперь, что кутили в
знаменитом некогда «Бристоле». С муженьком я только один
вечер в зеркалах той залы отражалась. Мой сердешный друг
любил красивые жесты. Представьте, на все три довоенных де-
сятки посидели! Потом, как прознала, что он с того на мочёные
яблоки себя посадил, прогневалась. Пропесочила в новоязах
остаток блоковского в нём человека. Зря, пожалуй, так посту-
пила. Чем плохи яблочки, если их вкушать вдвоём? – Лицо её
игриво повеселело, словно близкой радостью поделилась.
    За компанию все пожелали по второй чашке. Для подня-
тия настроения Игнатьевна живописала картинки из курорт-
ной жизни. Штучно нарзанная публика всегдашне ориги-
нальна. Чёткой учительской обрисовкой тех сцен она просто
уморила.
    Незаметно и неупустительно свято подвела вдруг к возму-
тительному:
– Ещё должны вы знать про наш умопомрачительный пяти-
горский парк. Красив, ухожен, скажут. А по мне – безобразен,
как дьявол. Если до огромной центральной клумбы дойдёте,
поклонитесь, хотя бы мысленно. «Господи, Тебе суд»,  – луч-
ше произнесите. На том самом месте высился красавец-собор.
Между ликами святых мраморные доски. Сколько Россия по-
ложила сыновей за двадцатипятилетнюю Кавказскую войну,
столько на тех скрижалях перечислено их было. И что вы ду-
маете?! Снесли его до основания. Понятно, кому понравиться
хотели. Вздор ли, нет ли – не доживу, но глумление кремлёв-
ских олухов над верой и памятью русского народа аукнется.
Горцы желание власти слебезить всегда за слабость принима-
ют. Значит, будут намеренно унижать и гадить, доведя невзна-
чай до новых «пазгалок».
    Сухонькой ручкой погладила скатерть, о чём-то задума-
лась. Настенные часики громко отстукивали секунды. Так
время спорит за правоту сказанного, по-своему убеждая
растянутым, выходящим за многие жизни таинственным
«потом».
    Молодые посмотрели со значением друг на друга и в ста-
росветских выражениях пожелали хозяюшке спокойной ночи.
Умотанными вошли в снятую комнатушку, не сразу поняв, где
включается свет.
Сил, казалось, осталось лишь на улыбки. Ан нет.
– Не дрыхать, ...ков, – она озвучивала фамилию в исключи-
тельных случаях. – Настала моя очередь удивлять.
Порылась в чемоданчике и извлекла красную шёлковую
ленточку.
– Позаимствовала у доченьки. Теперь отвернись. Через ми-
нуту взглянешь.
– Предупреждаю, женщина, искушать меня бесполезно.
Я второй Машук в натуре. – А у самого голова пошла кругом.
– Можно, – приглушённо рассмеялась она.
    Жадные до нового глаза распахнул. Картина маслом! Ле-
бяжью шею Людика обольстительно обвивал бант, как на до-
рогом подношении. Более ничего на ней не было. Нагая красо-
та резанула по живому. Он даже чуть смутился.
– Хочу любить, хочу на ручки, – потребовала его царица.
    Оставалось благодарно повиноваться. Страстные ласки и
пики чувств, когда завершаешь то самое, хлестали накатными
волнами. Только к утру, совершенно опустошённых, одолело
забытьё сна. Но и в его плену они не разжали объятий. Будто
ведали сокрытое до поры, дорожа крошками мгновений.
    Как всегда, сначала проснулся он. Первое, что вспомни-
лось: «Сейчас бы хорошо умереть». Ему стало не по себе, что
соглашается с этой мыслью. От безнадёги ощутил на щеках
мокрый след слёз.
    Люда настояла, чтобы он не пропускал прописанные ван-
ны. В остальном же действовал по усмотрению. Так и полу-
чалось. С утра, протомившись в разбавленной минералке,
мчался к ней. В заводном состоянии где-то наспех завтракали
и обедали. Вновь срывались из общепитовских точек, петляя
по Пятигорску. Лишь единожды провели денёк в курортной
идиллии. Не сговариваясь, отвергли неподходящий приют ти-
хих зелёных мест. Хотелось убежать от собственных мыслей.
Только в котле городской суеты это удавалось, и то не всегда.
    Удачно купили в универмаге соломенную шляпку каприз-
но-нежного вида. Александра Игнатьевна преображённую
гостью сравнила с артисткой. Та и впрямь выглядела потряса-
юще утончённой особой. Скрытно радовался тот, кто выбрал
стильную вещицу.
    Фотографы у достопримечательностей предлагали запечат-
леться для семейного альбома. Людик суеверничала: примета
плохая – к расставанию. Одного назойливого пугнула:
– Лагерным оформительством займёшься, если заявлю, что
совмещёнными кадрами порядочных женщин компромети-
руешь. У меня муж – майор милиции.
    «Бомбильщик» парочек схватил треногу и переместился на
всякий случай подалее.
– Убедился. Игнатьевна в сравнении не перехватила, как
есть артистка. Давай по пломбирчику? Печёт.
– Приходится, дружочек, прикрывать фланги. Мне шоко-
ладного.
    Надо ли говорить, по-сумасшедшему пролетели те восемь
дней. А прощание, как суть всего, неизбежно. Вот опять с на-
валом швартанулось.
    Люда пожелала поездом до столицы добраться. Уж потом
самолётом. На перроне голубчики появились средь толчеи у
скорого «Ереван–Москва». Такой растерянной её не видел.
Она коснулась пальцем прыщичка под нижней губкой:
– Паразит этот всегда выскакивает перед месячными. Рань-
ше бы приехать. Ничего у нас не получилось.
И тянет на одних гласных его имя:
– ... -е-нь-ка. С расстройства тебя не оглядела. Как твой па-
пенька, рубашку не на те пуговицы застегнул. Или как у Даля
в словаре: остегнулся.
– Значит, подлинный сын. Горжусь. Я Даля к пенсии оставлю.
-  Ну-ну, хотелось бы проверить.
    От боли последних минут, закосил под де-
ревенского:
– Ох, не в нраве мне поезд. Блюди себя строго.
    Людик, подыгрывая через силу, говорит:
– Иногда я чистая фурия. Сейчас продемонстрирую. Мо-
лодой человек, – окликнула она фатоватого с  рыжухиным
перстнем.
    Польщённый обращением, расплылся в золотой двухряд-
ной улыбке.
– У вас шнурки развязались. Грохнетесь - фикс не собрать.
    За явное задирание, тот уже готов хамить. Но столкнул-
ся взгляд со взглядом. Пассажир из Еревана, пятясь мелким бе-
сом, вмиг пропал.
– Убедился? Говори свою талисманную заклиналку.
– Людик, маленький, всё будет хорошо, шармон!


    На почтамте в Архангельске его ожидало письмо. На месте
читать не стал. Выйдя, свернул на набережную. Приткнулся к
гранитному парапету. С осторожностью сапёра надорвал край
конверта. Едва начав вникать, понял, для чего оно писалось.
Роковой вопрос ещё раз предлагался ему: «Как поступишь?»
– Не по-здравому, – пробормотал совсем добитый и не-
свойственной шаркающей походкой подался к дому.
    Потянув с жестоким, написал: стариков бросить не может.
Пусть это обернётся его поломанной судьбой. Для чести такое
не страшно. Она же вольна поступать как заблагорассудится.
Единственно, в чём может быть уверена, он никогда её не за-
будет. Доказательство предложил простое: убедиться с годами
в его одинокости. И, если хватит на то сердца, не посмеяться
зло над неудачником.
    Вскоре, уже по трансфлотовской почте, получил ответ.
Случилось то в заграничном польском ремонте, в обеденный
час. Несколько раз перечитал в каюте. Взял с собой в машину.
Снова прочёл за котлом, убеждаясь в крахе романа. Средь рас-
сыпанных деликатных, благодарных слов ввернулись главные:
«Хозяин – барин».
    Видок у него тогда никак не подходил под гордое сравнение.
Разве что для комичности. В кармане робы долго таскались
листки, похожие на ветошь. Кончилось трёхмесячное стояние.
За Кильским каналом воздал им последние почести. Ритуал
произошёл на шлюпочной палубе. Оглядел вышеобозванный
достойную мужских поступков ширь Северного моря. Из не-
отстиравшихся мазутных штанин извлёк зачитанную боль и
разжал пальцы...
    Странное случилось: в начале ноября нежданно выпало уви-
деться. На тринадцатом этаже пароходства произошла путани-
ца в подборе рейсов. Сразу несколько судов развернули с дру-
гих направлений. Начальство негодовало: как подобное могло
произойти? И где?! В сосредоточении коллективного диспет-
черского ума, плававшего в бумажном море фрахтового рынка.
Сколь-нибудь внятного объяснения так и не прозвучало.
    Чертячье племя, не иначе, подсуетилось. Так всегда бывает,
когда насобирают достаточного компромата. Очень забавляет
хвостатых такое. И что боцман Павлович непременно должен
сощуриться на игарский берег, добирало пакости очков.
    С появлением льда в Игарке грузят только с причалов. «Бе-
лозерск», благодаря ремонту имевший вид моложавого, све-
жевыбритого ходока-мужчины, замер у стенки.
    В машине оставили в работе один дизель-генератор, посте-
пенно переводя всё в стояночный режим. Вахтенному мото-
ристу вышло послабление, что, впрочем, терзаний добавило.
Механик вместе с журналом отбыл в каюту. Последний час
вахты разменялся. Теперь сиди на баночке возле пульта. Про-
буй успокоиться хоть в четвертинку.
    По тому, как взвыла динамка, понял: открывают трюмные
крышки. Сумбурно, обрывисто продолжали колоть мысли.
Нет. Ничего не выходило из неподвижности. Решительно – на
нижних плитах обитать противно. По излюбленной машинёр-
ской привычке он перекочевал в токарку. Но и там ощущения
те же. Оставалось терпеть.
    Звонок громкого боя телефона заставил его очутиться
опять внизу. На привычный отклик насмешливый матрос-
ский голос сообщил:
– Тут к трапу подходила одна дамочка. Тобой интересова-
лась. Записку оставила. Короче, подымайся.
    Из машинного тепла на палубе надстройки даже не заме-
тил морозца. Лишь узрел снег на причале, бойкость начавшей-
ся погрузки. Вахтенный матросик с балагурным видом оскла-
бился и подал сложенную вдвое бумажку. В развёрнутом виде
знакомым летящим почерком значилось: «Сегодня будь после
пяти по адресу... Люда».
    Характерное, давно примеченное за ней, никак не стыкова-
лось с писулькой. Ему ли не знать её штучек. И всё же то был
знак расположения любимой женщины. Как не перемениться
до каждой клеточки? Подавно и в настроении.
    В середине назначенного часа, разогретый больше на-
деждою, чем подъёмом по знаменитым деревянным лестни-
цам, занялся поиском адреса. В дальнем краю Игарки, где
возвышались новые, дико смотрящиеся там пятиэтажки,
разыскал дом. Вот встал у порога квартиры со сбитым от
волнения дыханием. Стащил и вновь надел берет. Будь что
будет. Не удержался в чинности: сыграл звонком шлюпоч-
ную тревогу.
    Дверь распахнулась. Как в картинной раме, стоял его преж-
ний душистый Людик. Живое воплощение счастья улыбалось
широко и нежно. Каждая чёрточка милого лица была пре-
жней. Спорно выглядел малиновый цвет её новой короткой
стрижки. И в больших загадочных глазах что-то пряталось.
Но то отмелось ненужными пустыми подробностями.
    Он сделал шаг вперёд. Обнялись, расцеловались. Всегда на-
ходчивая, словно в танце маленьких лебедей, толкнула колен-
кой филёнку. С мягким стальным звуком щёлкнул француз-
ский замок.
    И снова прижалась в поцелуе. Утраченная радость жизни
отыскалась для него. В тот миг наш герой мог бы поклясться
в этом за обоих.
– Знаешь новость: Брежнев умер. Мама ушла партийно ры-
дать к соседке.
– Жаль. Ничем не смогу их утешить. А тебя постараюсь.
По-гусарски подкрутил воображаемый ус и ухватил через
халатик за талию. Бывшая супружница хохотнула.
– Сударь, вы дерзки до неприличия. Кроме того – на нас
смотрят.
    Действительно, на них таращилась девчушка в ползунках.
Личиком кругла до того, что глазки почти терялись.
– Кто ребёнка так издевательски перекормил?
– Да то сибирское здоровье выражается. Подрастёт – вы-
правится.
– Подмывает спросить: чьё дитя? Вдруг обрадуюсь.
– Не придётся. То плод законной любови сестрицы. Я же
осуждаемая, брошенная вертихвостка.
– Для няньки самая подходящая репутация.
– Обожди. Сейчас сокровище укышкаю.
    Люда бережно взяла на руки малышку и, воркуя на понят-
ном ей языке, удалилась в соседнюю комнатку. Там, где ос-
тался моряк, жалась к углам повсеместная тех времён обста-
новка. Из оной главенствовали всесоюзный диван и сервант,
сочетавший выставку книг с рюмками.
    Теперь ему думалось другое: всё поправимо. Крен судьбы
выравняется. Шуточками спасутся, коль по-серьёзному бес-
сильны. На душу лёг полный штиль. Вспомнился пятигорский
май. Невольно улыбка проступила, да так бы и не сошла.
    Павушкой Людик возникла. Стараясь наиграть весёлость,
удивила вопросом:
– Ты ни с какой не был?
– Обидно слышать.
    Сколько достало внимания, уловил её плохо спрятанный
страх. Причину не понял. Почувствовал пока кожей неладное.
Сердце с анафемой не спешило. Неловкая пауза затянулась.
Никто не знал достойного выхода из молчания.
Первой нашла она.
– Ой, что это я в достоевщину полезла? Прости, прости.
    Подсела как можно ближе. Принялась поглаживать, куда
попадали, срываясь, ладони, целовать, чаще всего в глаза.
Опомнившись, ударила себя по губам.
– В глаза к разлуке, какая я дура, – заплакала и всё же про-
должала.
    Мягкий нравом, он следовал её душевной волне, пригова-
ривая тысячу раз твержённое:
– Людик, маленький, всё будет хорошо, шармон.
    Бедовой малиновой головушкой тряхнула. Халатик будто
сам распахнулся.
– Не врастай в диван, оживись, – и принялась помогать
ему.
    Когда прелюдия влечения набирала градус, почти похвалила:
– Узнаю благоверного по признакам воздержания. Ложись,
забудься.
    Не пассией за деньги, а по естеству любящей женщины вы-
звала через губы страсть. Прошептала обжигающе:
– Я под тебя. Мне холодно.
    В порыве отплыли на блаженный остров, дорожа близос-
тью. Ничто другое не имело и пустячной цены. После мокро-
го момента вернулись к жизни с огорчениями. Лучшей своей
сорочкой вернула ему сухой вид. Присев на краешек, загрус-
тила голубушка. Стала похожа на русалочку в копенгагенской
бухте.
– Знаю, хочешь спросить, где живу. Нет, не тут. И не там,
куда тебя приводила. Квартиру забрали из-за отсутствия. Те-
перь у меня комната в деревянной общаге. Дочка же с мамой
живёт. Говорят, так им больше нравится.
    Вдруг обыкновенно позвонили. Успели-таки одеться. Люда
в лице изменилась. Не свойственно для тех мест отослала за
дверь вопрос:
– Кто?
    Звонкий детский голосок прояснил:
– Иван Пехто.
    Вошло озорное, с искорками плутоватости в глазёнках со-
зданьице с косичками и портфелем. Увидев незнакомого, сту-
шевалось, шубку на вешалку – и бочком скользнуло на кух-
ню. Люда следом – кормить. Оставшись один, вдруг испытал
неловкость определённо для кого-то здесь лишнего. И что
подумала про него девочка – догадался. Как преподаст визит
бабушке Зое Спиридоновне, тоже знал наверняка.
От ужина трудами заслуженной юристки вернулись не сов-
сем довольные.
– «Классница» моя совсем почти не кушает. В тощенькие
артистки собирается.
    Шанс сделать девчонке защитно-приятное моряк не упус-
тил:
– Да я сам таким же рос. Правда, мечтал с гранатами неза-
метно к фашистам подползти.
– Вы тогда были пионером?!
    Восхищённая нотка подталкивала к вранью. Этаким поль-
зоваться не мог и сказал, не удерживая выигрыша.
– Нет. Я после войны родился, но все ещё от неё не отошли.
Мальчишки в детсадах отцовскими медалями менялись. Даже
порки впрок не шли. Из игрушек у большинства лишь старые
подшипники. От самой простой еды настоящую радость ис-
пытывали. Представь это завтра и поешь как следует. Ладно?
– Попробую, – и тут же переключилась: – Гулять хочу.
Люда передовой мамочкой желание утвердила:
– Давай, «классница».
    Непрошеный союзник выразился, мол, темень какая. И по-
лучил вескую растолковку:
– Да у нас тут тишь патриархальная.
    Только дверь за созданьицем захлопнулась, лялечка про-
снулась.
– Стало быть, и мне пора, – заторопился он, маскируя де-
ликатность. Замотанная улыбка Людика подтвердила: в самый
раз.
    В коридоре, с ревущей на руках племянницей, наставила
строжайше с неожиданной образностью:
– Тишь тишью, а морячков расфранчённых колотят. Стол-
кнёшься с мстителями за бывших девушек, делай тупую рожу
и декламируй: «Закрой хайло, я с погрузки». Матерись для
убедительности. Этой верботы так много, что мало кого зна-
ют. Шмотки не показатель. По случаю-де у пьяного матроса
купил. И ещё, пожалуйста, запомни: встретимся через день в
продуктовом магазине на главном игарском пятачке в шесть.
    Словно уходя от вопроса, задорно подтолкнула его плечи-
ком.
– С Богом.
    Подсказанная легенда не пригодилась. Наутро заступил на
береговую вахту, то есть восьмичасовую. В башке улавливался
сумбур, как при игре на ненастроенной гитаре. Не поддава-
лись растолковке два «почему?»  К первому прилагался Людин
страх. Ко второму – целые сутки друг без друга. В конце кон-
цов острота проклятых притупилась. Времечко вахты запол-
нилось делами, и даже весьма необычными.
    Дед в машину брякнул. Будто не узнав по голосу, осведо-
мился, кто на вахте. Не владея краткостью команды, почти
тридцать лет в стране не звучавшей, начал суконным стилем:
«По распоряжению правительства велено почтить память Ге-
нерального секретаря КПСС гудками. Ты того, открой клапана
на пусковых баллонах. Тифоном гудеть будем, пока не стравим
оба. Потом уж компрессор врубишь. Мы с капитаном сейчас
на мостик поднимемся. Уразумел?»
– Да. Передайте только мастеру, что в машине рыдает мо-
торист.
Стармеховская трубка с хохотком замолкла.
    На средние решётки поднялся, медленно стронул маховики
магистральных клапанов. Стрелки манометров на каждом ог-
ромном баллоне упирались в цифру 25 кг. Несколько минут –
и густое обволакивающее гудение заполонило пространство.
Из желания убедиться в мощности рёва судов вышел на шлю-
почную палубу левого борта. Творилось что-то впрямь вели-
чественное, рвущее душу на фоне снегов, развороченного льда
и ясного, к морозу, неба.
    «Мистика, – подумал, – или действительно усопший досто-
ин потрясающей почести».
    (Не дано было знать, сокрыто, что надломилась эпоха и
вскоре сотрясёт страну до распада. Теперь он сказал бы: то
звучал реквием мести человеческой гордыне, выбравшей уто-
пию. И кто их всех предаст?! Для вящего позора – свои же).
    Надо ли говорить, как ждал моряк посещения углового де-
ревянного гастрономчика. Совершенно не представляя, что
выльется из проще простого.
    Поручусь: всё было не иначе.
    Нарочито помешкав, ровно в шесть, из вечерних сумерек
попал в яркий образчик советского полярного снабжения.
Секунды хватило оценить обстановку. Никакой толчеи у при-
лавков. Кого желал видеть, не оказалось. Занялся изучением
выставленного напоказ. А было, было, на чего и на что попя-
литься! Благородная енисейская рыбка. Стеклянные крепости
тушёнки. Натюрмортом – кисти винограда в россыпи груш и
яблок. Среди «Столичной» водки и армянского неподдельного
коньяка скромненько выпирал португальский портвейн. Мос-
ковские конфеты и сласти по забытым ныне ГОСТам. Прочее
и прочее в самодовольных видочках настоящей вкуснятины.
Благо на мысе Когтистом белозерские претерпели самовыг-
рузку в диких условиях. Там с ними и расплатились. Хоть об-
считали, но всё же каждому на рыло досталось по двести руб-
лей. (Редкая месячная зарплата в былом Союзе на ту сумму
тянула). Грех куркульный сотенные не потратить с размахом.
Приступил к отоварке.
    За спиной предостерегли по фамилии:
– ... не безумствуй, больше ничего не бери. Жду у крыльца.
    Пришлось подчиниться. С кульками и бутылкой, оттяги-
вающей карман, вышел на улицу. А интриганка:
– Следуй за мной на расстоянии. Потом объяснюсь.
    Такое не понравилось ему. Решил стерпеть, помня виртуоз-
ность Людика подчинять себе обстоятельства. Значит, един-
ственно так надо. Желалось поскорей попасть в тепло.
    Эх, гитару бы из каюты прихватить. С чувством исполнить
«Я встретил вас, и всё былое...» По душе, эффектно и запом-
нилось бы до часа смертного.
    Люда свернула вправо и вошла, как догадался, в обща-
гу. В темноте коридорища столкнулись, чмокнулись в щёки.
У своей двери повелела:
– Раздень канадку.
– Немного напоминает расстрел красными поручика. Зачем
тужурке пропадать? Чай, комиссар сносит.
– Просто замок сломан. Выйди во двор, попытайся про-
лезть в третью форточку.
– Весёленькое дельце.
    Снял и джинсовую куртку «Lee». В приталенной по тогдашней
моде рубахе стал стройней джигита. Подбираясь к отсчитанно-
му предмету, успокоил себя тем, что старая деревяшка просела.
Окна первого этажа совсем близки к наметённым сугробчикам.
Руки хватило, чтоб кончиками пальцев распахнуть уличную
форточку. Хватаясь за переплёт рамы, встал на нижний ко-
зырёк. И вторая преграда без шпингалетного запора оказалась.
Вариант головой нырять в темноту отверг. Не хуже балетного
занёс ногу, сложился, просунув туда же башку и правую руку.
Немного усилий, ёрзания – носок ботинка на подоконнике.
    Поздравлять себя с аттестатом домушника не стал. Надо
срочно запускать, поди, перенервничавшего Людика. Вслепую
тыкался, пока не упёрся в дверь, нашаря французский замок.
Щёлк. В комнату залетело дрожащее существо с ворохом куль-
ков и шмоток. Лошадкой лягнула обратно открывшуюся прегра-
ду. Стальной хранитель ответил звуком передёрнутого затвора.
– Молодец, не зря, как флаг, ношу твою фамилию. Умоляю,
с этой минуты во всём слушай меня.
    При свете по её виду понял, что одолели лишь пункт ка-
кого-то замысла. Бледное личико природной сибирячки было
красноречивей слов.
– Наливай, – и тут же вклинила: – Зачем тебе мать позво-
ляет брать много денег? У таких они мусор, притягивающий
приключения.
– Успокойся, рублики не маменькины. Не кажется ли самой,
душенька, что мы и так въехали в авантюрный сюжет.
    Людик смиренницей поджала губки и трогательно по-дет-
ски вздохнула.
    Штопора в хозяйстве не оказалось, пришлось повозиться с
португальской пробкой. После успокоительного зелья присе-
ли поговорить.
– Знаешь, я вляпалась в дерьмо при глупом запале. Не мог-
ла проглотить обиду, что ты так решил за обоих. Представля-
ла, конечно, себя на твоём месте. Выбирала то же самое. Всё
равно ревела одинаково.
– Да, да. Припоминаю: «Хозяин – барин».
– Я, ...енька, без надежды держаться не могу. Становлюсь
порченой бабой. Можешь презирать. Спуталась с одним вер-
бованным. Даже расписались.
    На столе лежали какие-то служебные корочки. Развернул.
Прочёл: «Стивидор...»
– Стало быть, с грузчиком. Поздравляю.
Отправил удостоверение в полёт к форточке. Сел, как ни
в чём не бывало, в нелепое совковое кресло. Даже смог улыб-
нуться.
– Замок нарочно сломала?
– Да. Сегодня в обеденный перерыв потрудилась. Загнала в
него часть конторской скрепки.
– Браво, мадам, сказал бы сам номерной Людовик. Не меш-
кая, произвёл бы тебя во фрейлины своего КБ.
    От переживаемого страха Людик слегка терялась. Спроста
потому подставилась:
– При чём тут король?
– Его величество замок сей изобрёл. Но не домыслил поста-
вить защиту от варварских скрепок.
– Нет. Я в тот век не хочу. Тебя бы не встретила, – слёзка за
слёзкой. Заплакала тихо и горько, без расчёта на сочувствие.
    Объясняться, негодовать ему претило. Ведь на нём вина
прежде всего повисла.
– Скажи, живо ещё сиреневое платьице? Восхитительно
тебе шло.
    Всхлипывания прервались минутой полной растерянности
от вопроса.
– Сестра выпросила. Ей, правильной, оно больше к лицу.
Спасибо, не устроил сцены. Это бы вовсе разрядило меня.
Буду последней сучкой, но спасу.
– От кого? – спросил машинально, зашкаливая всякую на-
ивность.
– От нового «мово». Наказал Господь грубым мужланом.
Сейчас уйду. Ты свет погаси. Откроешь только на мой голос.
Придумай пароль.
– Поросёнок.
– Остроумно, а главное, замечательно достойна.
    Снова лязг затворный. Больше беспокоясь за честь дамы,
чем за себя, с темнотой слился.
    По старой курсантской привычке из горлышка потянул.
Жизнь почти остановилась, дойдя до точки. После неё вста-
вить удалось единственное слово: по-де-лом!
    Не надрывались «маги», не несли матом – тишайшее семей-
ное общежитие. Кончик иголочки на немыслимых простран-
ствах Сибири. И зачем он здесь в унизительной роли бывшего
мужа? И только что не в шкафу спрятан. Невидимая кривая
ухмылка перекосила рот. Припомнил: у шкафа одна дверца
с рояльных петель слетела. Стоит приставленной сбоку, как
жердина.
    Многие тогда образность занимали у Высоцкого. Занял и
моряк: «Умора просто, до чего смешно».
    Опять к горлышку приложился, да дозы не дотянул. Гулкие
шаги в коридоре отвлекли. Несомненно, топали двое мужиков
в кирзовых сапожищах. Остановились у двери. Теперь один из
них её открывал. Замок спасительно не позволил ключу про-
вернуться.
    Забасили сразу оба. Открывавший – от неожиданной доса-
ды, другой издевался:
– Ну какой ты, на ... , хозяин. К себе попасть не можешь.
Дай-ка попробую.
    Чуткость обострилась до того, что услышал сап критика.
С легчайшим шорохом в умелых руках скользнул ключ в сква-
жину. Сопение усилилось. Затем с выразительным замедлением,
растягиваясь на всех гласных, соскочило: «Ё...»
    Потоптались немного, осознавая непредвиденный облом.
Матернулись и двинули восвояси. Форточный вариант для
таких отпадал. Верзилы с погрузки как на подбор: плечистые,
дюжие, рослые. Настоящие дети природы, не то что заморён-
ные в машинных ямах.
    «Лишили, балбесы, себя праздничка – почествовать гос-
тя», – почему-то подумал о себе в третьем лице. Во рту пе-
ресохло так, что портвейн потёк наждачкой, задевая шкурку
гортани. Испытывая редчайшее удовольствие, отщипнул виногради-
ну. Теперь жизнь определённо чего-то стоила и нуждалась в
благодарности за спасение. Кому обязан, знал: то мамины мо-
литвы и смекалка второго ангела-хранителя.
    Уйти – так Люда расстроится вовсе. Приговорил себя к
ожиданию. Мало цок-цок каблучки. Дверной дерматин кто-то
поскрёб и представился:
– Поросёнок.
– А у вас хвостик колечком?
– Был колечком, да от страха и-ить.
    Людик повеселела с бесшабашностью батальонного развед-
чика. К зеркалу подошла, меховую шапку сдвинула кубанкой.
– Хорош хрюша! Беду по углам. Теперь гуляем. На именины
идём!
    По безлюдной улице без фонарей, зато в лунном свете, ша-
гать прекрасно. Оба смущались начать говорить. Чуткая её
душа преодолела неловкость молчания.
– Прости, если сможешь.
– Уже простил. Хотя знаешь, у тебя не отнимали выбора.
Вспомни Александру Игнатьевну. Похоронку сколько лет за
ошибку писаря считала. А ведь тоже видная, блоковская. Что
ей стоило бы курортничка зацапать?
    Не сразу нашла Люда, что ответить.
– Точно, Александра святая женщина. Для меня же все
гадкие слова приличны. Верным легче, а я до конца казниться
буду. Вот так, ...тенька.
    Снова замолчали, пока не очутились в гостях. Поздновато,
правда. Там уже догуливали. Без церемоний их посадили за
стол. Подали манты на пару (нечто вроде увесистых пельме-
ней), наполнили большие рюмки. Людик подругу поздравила.
Чокнулись. И ещё, и ещё.
    Водка не брала. Вкус мант не выяснился. Меж тем гостевое
времечко совсем дотикало. Простились, не отпустив даже се-
ренькой шуточки. Никакими по определению вышли на мороз.
    Как бы возвращаясь к оставленному разговору, сказала:
– Зато подруги хорошие. У этой настоящий день рождения
в марте будет. По моей просьбе пирушку сотворила. Впрочем,
ну их всех. Хочу тебе самолётик показать. Когда иду не в на-
строении, норовлю его коснуться. На нём мой отчим когда-то
летал командиром. Классный был мужик.
    В просторном месте средь домов чуть возвышался Ил-14
с красными крыльями. Будто на взлёт шёл с притянутым пи-
лотом штурвалом. Могикан полярной авиации восхитительно
смотрелся, пусть и приговорённый никогда не оторваться.
– Здесь, пожалуйста, потрогай. Будет памятно.
– С полным уважением к лётчику и самолёту.
    Снял перчатку, коснулся закрылок. Обжигающая стылость
металла одновременно поздоровалась и попрощалась.
– Бывай, старина, всякой службе даётся конец. Дремли в
почёте.
    Людик закивала с согласной грустью. Не упуская, как чего-
то важное, заговорила:
– Ещё прошу такая-сякая: приди к моей маме завтра. По-
сидите. Удастся – свинчусь, подбегу. От печали она отойти не
может, ведь обожаемого похоронила. Нелепей не придумать:
поехал на переподготовку с группой таких же. В ресторанчике
московского аэропорта не понравилась компания компании.
На понт те взяли: «Если не трусы, в туалете помашемся». Наши,
как над Моськами, посмеялись: «И одного на вас хватит». Но
на силу с геройством есть подлянка: какой-то подонок сзади
ему голову проломил. Мать деньги с оставшейся сберкнижки
сняла и все родственникам мужа отправила. Дескать, только он
был мне нужен.
– Скверная история. Вообще расстроился. Получится –
приду.
    Впервые они не прижались друг к другу. Просто по-при-
ятельски махнули рукой. Иные сантименты для прошедшего
вечера не подходили.
    Выворачивая на дорогу, моряк оглянулся. Людик стояла
у самолёта и гладила край крыла. Подсмотрелось сие кош-
марным перебором для впечатлительной души. Оставалось
двинуться умом. Близкие слёзы туманили зрение. Попробуй
отрицать стыд разделённой обиды. Ведь страдают все. Даже
грузчик, которого выучат, отполируют. Тайно только вознена-
видят. В треугольниках плохо всем.
    Прийти попрощаться к бывшей тёще получилось. Вот сидят
они, как водится, напившись чая. Беседуют на отвлечённые
темы. Разобрали благожелательно новую продовольственную
программу партии. Кто верит истинно, над тем грех ёрничать.
(Ещё бы им поручать прожекты к исполнению, может, что и
действительно бы вышло?)
    Честный страж закона выглядит отцветающей приятной
женщиной. Угадывается характер, стиль. По тому, как стро-
ит фразы, – тонкости работы. Такая видит человека насквозь.
Ошибки исключены.
    Зная о недавней её утрате, моряк полон мягкости и сочув-
ствия. От этого время течёт шёлково, словно тоже задалось
целью утешить. Зоя Спиридоновна недаром служит в суде.
Все точки над всеми «и» разом поставила:
– Я не виновата. Говорила Людмиле: если по силам, жди.
Содеянное с советом, к сожалению, разошлось.
    Телевизор – усугубитель – показывал медленно катящий-
ся бронетранспортёр с орудийным лафетом. На нём гроб,
напоминающий дорогую шкатулку. Следовала большая род-
ня. На первом плане красивый милицейский генерал Чурба-
нов. Не пройдёт и два года, мундир ему сменят на лагерный
«клифт».
    Всё поломается. Решительно всё. О программе про изо-
бильный харч забудут. Наобещают другие прелести. Не особо
стыдясь, поочерёдно провалят. Система, созданная на реках
крови, без звериной жестокости не работала. Верхи начали
гнить первыми. Огромного Союза зрители маялись от неведе-
ния будущих перемен. Народ тупил. Точней, по пушкинскому
определению, безмолвствовал.
    Бывшие зять и тёща выговорились до конца. Не знали даже,
что произойдёт через несколько минут.
    Под кремлёвской стеной стали гроб опускать – звонок раз-
дался. Спиридоновна пошла к дверям. Моряк, уже наученный
предчувствиями, весь в слух обратился. Сперва Люда харак-
терно влетела. За ней знакомое отдельное топание. Дальше не
проходят. Стало быть, неловкость испытывают. На вешалке
пугалом куртка. На полу – ботинки, одному незнакомые. Луч-
ших тапочек нет.
    Самый момент объявиться. Никаких словесных заготовок.
И вид, спокойный вид держать!
    Смотрит – Людик смутилась. Примерила жалкую улыбку
жертвы случая. Не раздевается. Законный её выбор, напро-
тив, ершист. Помоложе суженой будет. Рожей совсем не прост.
Подобные женятся для опыта и чтоб приподняться.
    Моряк поздоровался, любопытство наиграл:
– Люда, это твой родственник? Познакомь.
    У бедняжки остекленела улыбка. А поименованный так
почтительно фыркнул конём. Единственно говорящий ждал,
не меняя заинтересованного выражения.
    Грузчик, приобщённый теперь к блату, в новенькой дублён-
ке, пораженчески развернулся. Людик cледом. Секундой ко-
ридор опустел.
    Снова с Зоей Спиридоновной уткнулись в неоисториче-
ские кадры. Искоса видел: наскок-визит дался ей нелегко.
Головушкой нервно покачивала. Помимо кодексов, она и в
нежных чувствах разбиралась. Верно, достойным был, как не-
божитель, отчаянный её пилот.
    Однако пора и честь знать. Простились как два товарища
по несчастью. У порога, на старинный манер, к её ручке при-
ложился.
    Каждая ступенька обрывалась гвоздевым: «Всё, всё, всё...»
    В морозной темени стал перчатки из кармана вытаскивать.
Листок нащупал. Ясно, чья проделка. Под свет из какого-то
окошка встал. «Если захочешь проститься, я буду с 12 до 13 у
той самой подруги».
    Губы разлепились, чтоб сказать ненормальное:
– Пропади ты пропадом, и я с тобой заодно!
    С ноля заступил на вахту. В залитой светом машине при
грохоте динамки было куда уютней. Третий механик хотел
спуститься – работёнку дать. Столкнулись, как только он занёс
ногу через комингс двери со шлюпочной палубы. Моторист
туда поднялся уровень в расширительной цистерне посмот-
реть. Почти приятельские отношения толкнули к разговору
по душам. Сначала колкий вопрос последовал:
– Хорош. С кем такую блямбочку нагулял? – Под широким
воротом робы предательски выставился синенький засосик.
От следа последней близости отпираться было глупо. Да и пе-
режитые потрясения толкали поделиться.
    Бывалый, разбитной парень Алексей выслушал, не одобрив
мягкость поступков.
– Эх, не так, не так поступил. Следовало бы поставить её в
нагнутое положение и сделать мужское дело. Да лучше бы ря-
дом со стенкой, чтоб паскудной головёнкой стукалась. Теперь
что ж? Переживай!
    Значит, и искушённый не понял, кто больше виноват. За-
путанный роман не поддавался разборке. Это окончательно
доконало вздумавшего разоткровенничаться.
    Всю ночь проходил дворянином с разбитым сердцем по ма-
шинному отделению. В пиковом миге поднесло его к столику у
пульта «Бурмейстера». Сами собой без единой помарки выли-
лись из-под кончика пастика строчки.

Тебе мне не сказать прощай.
Маленький, побудь в мечте немного.
Что ты сейчас ни пожелай,
Я испрошу молитвами у Бога.
Как тихо, хорошо у нас в дому,
И ты поишь меня индийским чаем.
За этими счастливыми часами
Про всё тебе на свете расскажу.
А в рундуке морских воспоминаний,
Признаюсь, лучше нету у меня,
Чем встреча давняя – души желанье,
Исполнилось – и это ты была!
Чего ни припасли на нашу на долю?!
И годы порознь. Но и в той судьбе
Для нас нашлось местечко под луною
В Риге и кавказском городке.
Мы струны дней с тобой настроим,
Глупых чувств утихомирим шторм.
Шепчу, как заклинанье перед боем:
- Всё будет хорошо, шармон.
                Игарка, ноябрь 1982 г.

    С теми виршами отправился к спасательнице женской чес-
ти. По дороге в промтоварном купил тёплые носочки. Затем
доверился зрительной памяти. Дом, где отмечали ненастоя-
щий день рождения, нашёл. Оставалось, донашивая жалкую
роль, проститься.
    Сама Люда, виноватая, нежная, готовая к слезам и хохоту,
открыла дверь. Смотрела вопросительно, как поведёт он себя.
Моряк же был кроток и печален. Лишь буро-красный вид её
стрижки ткнул занозой. От этого почему-то оказалось нельзя
отмахнуться.
    «Пусть будет общим позором, пусть», – подумал, стараясь
отводить глаза.
    Разговора не получалось. Да и не могло получиться. А до
взаимных упрёков они не опустились.
– У нас уже на палубу караван досок взяли. Ледокола ждём
на выход. И все другие суда в ожидании.
Помолчали неловко, тягостно.
– Хочешь меня? – просто сорвалось с Людиных губ.
– Нет, я не за этим. Каюсь, стишки написал. Дарю на па-
мять. В довершение носочки – меньше в сапожках будешь
мёрзнуть.
    Людик коснулась его, чтоб наконец-то поднял взгляд. На-
чала вслух читать посвящённое ей. Растроганная окончатель-
но, на последних строчках заморгала ресницами, стараясь
рассмотреть через слезинки.
– Ты, ...ков, воистину щедр. Этим и многим другим заста-
вишь себя помнить и казниться.
– Вот того-сего, прошу, не надо. Тебе пора.
    По наивности тех лет – ключ под коврик. Вышли, как поря-
дочные. Щедрое солнечное небо обдало светом. Снега искри-
лись, мороз бодрил, тропинки скрипели.
– Какова Сибирь-матушка! Хорошо тут у вас.
– А Енисей-батюшка разве не потрясает?! Предлагала ведь
в придачу с собой. Ну да чего там...
    Ступили на главную дорогу. Люда модным дипломатом по-
качивала. В цигейковой чёрной шубке, шапка из соболя, лад-
ные пимочки. Личико разогрелось розовато-задорно. Как тог-
да в Юрмале, красота милой подсвеченно вспыхнула. Он не в
силах был не любоваться ею.
– Давай гуськом. Ты вроде дамочка занятая.
– Не желаю. Ни за что! – И под руку взяла.
– Примерещилось, мадам, что я из русских конных азиат
барона Романа Унгерна. Мы пробились с боями аж от самой
Монголии. И здесь в меня влюбилась дочь купеческая. Даль-
ше просто дыхание захватывает. Ух!
– Неисправимый ты мой мечтатель. Кто тебя одёргивать
будет?
    Развернулась. Встала близко-близко. Шарф ему, сняв ру-
кавичку, поправила. Восторженная улыбка, влажная яркость
любимых глаз обожгли наградой.
    Подкатил пазик. Бухгалтерша торговой конторы порх-
нула в него и приставила к стеклу ладошку. Моряк браво
взял под козырёк, едва выдерживая непосильную тяжесть
сцены...
 ...Больше свидеться не довелось. Но и это ничего не зна-
чит у судьбы. Переписка их продолжалась. В отпусках она
часто звонила ему. Неупустительно поздравляла с празд-
никами.
    Одно письмо заставило осознать себя наипоследнейшим
горьким неудачником. В нём Люда сообщила о рождении
сына. Бедняга в недельный запой погрузился. Будто его самое
желанное и дорогое кто-то нагло в насмешку украл.
    Через несколько лет после того визита «Белозерск» вновь
прошёлся по Енисею.
    Рейс выпал только до Дудинки. К боцману приезжала его
верная подруженька. Каюты четвёртого механика и дракона
на старых «поляках» были рядом. Павлович пригласил его, как
соседа, на винишко. Пилось исключительно плохо. Те, очевид-
но, предчувствовали, что последний раз миловались. Он же
изводился мыслями о Людике.
    Подвернулась оказия: катер архангельского БТО* оттуда
отправлялся в Игарку. На нём и отбыла та душевная женщи-
на. Пока ремонтный «ярославец» тарахтел под бортом, успел
попросить передать привет.
    Ему потом попеняли о затихорении прихода. А он просто
не хотел подставлять её.

    Краткие годы ничего не меняли, кроме привычного: он
бросил плавание. Скрепя сердце, как говорится. Старики-ро-
дители часто и подолгу стали болеть. Это по-новому опреде-
лило стезю. Устроился на инженерскую должность. От пред-
ложений познакомить необидно отшучивался. В сокровенной
глубине души – для другой не было места. В ней по-прежнему
царила далёкая замужняя игарчанка. Мог ли он свернуть ро-
ман любви и чести?! Пусть не устояла она, по слишком жен-
ской своей природе. Он же способен оставшейся жизнью до-
казать верность однажды избранной. Пока ещё внутри себя.
Потом и для всех будет нелеп, и смешон, и жалок в своём
одиночестве.
    Тому твёрдому «приговору» он не изменил. Хоть не проходило
и дня, чтоб не сверлили его мысли: как замечательно иметь
ребёнка, как тот бы рос...
    Не зря сказал кто-то: «Жизнь – это школа потерь». В 90-м
умер отец. Горевал по бесконечно дорогому человеку. Поддер-
живал мать в чём в силах был. Времена тащились скудные, та-
лонные. Захваленный социализм рассыпался на глазах. Сбер-
книжка, на которую он откладывал в последние моряцкие
годы, накрылась. С удивлением пришлось осознать свою ни-
щету, смотря на скачущие ценники. Чем не повод подтрунить
над собой и мелочь потерявшим?
    Тихим вечерним часом посетило откровение из будущего.
На самом простом занятии застало. Они сидели на диване.
Телик молол враньё с картинками. Вдруг без всякой причины
мама спросила:
– ...тор, мы потом встретимся?
Он понял страшно горькое значение вопроса.
– Мамушка, конечно, встретимся. И никогда, никогда уже
не расстанемся. Для Господа все живы. Да.
    Заплакали от неотвратимого, обнялись. Вскоре родная се-
дая голубушка оставила его.
    В переживаниях и в скорбных хлопотах прошли два дня.
На третий от морга провожающие поехали на служебном
большом автобусе. Он же с двоюродным братом на похо-
ронной «буханке». Гроб с мамой лежал рядом. У Никольской
церкви остановились для отпевания. Молодой тогда ещё, ба-
тюшка Александр совершил обряд, вложив в её руки икон-
ку. С временной деревянной колоколенки поплыли чистые
звуки к небесам. Так русские люди, с которыми трудился по
субботам для возрождения храма, неизмеримо большим от-
платили.
    Тронулись. Всё худшей и худшей, тряской дорогою молчали.
Рядом с водителем сидел умный пёс из немецких овчарок. Бессчётно
изъезженный путь не отвлекал его. Серый хранил досто-
инство, будто понимая суть служения.
    «Не может быть такое случайным», – подумал горюющий
сын. – Мама была ко всем добра. Придёшь с работы, спросишь:
– Мам, ты кушала?
– Нет. Я хлеб голубям и чайкам с балкона скормила, а без
него какая еда».
    Вспомнил, как её остывшую руку кошка Муся прощально
лизнула. Мир храмовый, человеческий и меньших братьев
наших проводил. «Значит, точно встретимся там, мамушка».
С той мысли перестали мучить подкатывающие слёзы.
    Поминали дома. Уместились за столом поредевшие род-
ственники, её подруги-старушки. Звонарь и странный Серёга
из Никольского. Также и две кузины, объявлявшие ему бой-
кот за то, что с Людой расстался. До того она им тогда понра-
вилась.
    От переживаемого совсем забыл в те дни про еду. Водка
на пустое нутро, подобно отраве, развязала ему язык. Желая
потрафить двоюродным сёстрам, сказал, как ниточку чикнул:
– Людик часто звонит. Обещала после московской коман-
дировки нас с маменькой проведать.
    Потухающее сознание более ничего важного не сохранило.
    На следующее утро вторглось настоящее одиночество. От
него не имелось, да и не могло быть, защиты. Только Людино
обещание волновало отголоском давнего. Сибирскую линию
загадочно что-то обрубило.
    Майский лист календаря сменился июньским, июльским.
Оборвался и августовский.
    Пришло письмо из Красноярска. Люда, семейная уже, там
жила. Квартиру купили и Зою Спиридоновну перевезли. Ещё
около почтового ящика рассмотрел: почерк незнакомый. Однако
именно ему. Конторская привычка работы с бумагами заста-
вила дома присесть.
    С первых строчек стало дурно. Затем вовсе накрылся бы
подушкой и завыл: его Людика-Людмилы нет! Ехала на част-
нике зачем-то субботним днём. В бок легковушки, где сиде-
ла, врезался дебильный лихач. Смерть, не мучивши, отняла
жизнь сразу.
    Прощаться с ней съехалось много народу. Только из Игарки
чуть ли не сотня. Всё потому, что у неё, признавали, золотое,
отзывчивое сердце.
    Далее потерявшая дочь писала о Людиных переживаниях.
О том, как плохо складывались отношения с третьим мужем.
О доверительном хранении, как заветного, переписки и не-
скольких фотографий. Что желает ему, так преданно любив-
шему Люду, найти счастье с другой женщиной. Если решить-
ся, то ещё не поздно. Пропитанное тоской и болью, осязаемо
остро закончилось письмо-потрясение...
    Людик пережила бывшую свекровь на две неполные неде-
ли. Давно, значит, мысленно разговаривает он с мёртвой. Не-
ведение милосердно щадило, чтоб не добить вовсе.
    Страстно захотелось памятью вызвать любимый образ.
Средь веера былого возник, непонятно по какому выбору,
случай. И почему-то из самых забытых?!
    Парой входят в пятигорскую церквушку чёткой старинной
красоты. Лики с икон, живые огонёчки, стройное пение хора.
Лицо Людика просветлело, умилилось прочувствованному
таинству. Не сама ли трепетной свечой зажглась?
    «Господи, помилуй меня, грешную», – слетели тихие слова
не с губ – с души. Она словно предстала пред Тем, к Кому об-
ращалась, волнующе прекрасна, как никогда.
    Давнишнее видение ожило, наполнилось запахами, краска-
ми, звуками. Легче задышалось. Ум заново огранённый. Сам
он помолодел. Плечи их соприкасались. До разлучниц судьбы
и смерти не было никакого дела.



* БТО – база технического обслуживания. Вспомогательное подразделение
Севморпароходства в те годы.