Умка. Глава 7

Но не все их вылазки кончались так благополучно. Что делать – зима! И она не заставила себя ждать. Хоть Сумрак и оказался прав, сильных морозов в том году они не испытали, но еды все равно становилось все меньше, ветры завывали все сильнее, и казалось, что весна совсем не наступит. Даже он, старый сильный волк, немало согнал лишнего тела со своих боков, а уж Буран и вовсе ходил тенью, чуть ли не качаясь под ударами снежных бурь. Одно только упрямство не показывать свою слабость, да еще жгучее желание жить и перенести эту первую в его жизни зиму заставляло его просыпаться долгими холодными ночами и уходить на охоту из теплой пещеры, навстречу холоду и мраку. Сумрак сперва пытался его как-то оберегать, и даже предложил самому охотиться за двоих, но Буран в ответ так на него глянул, что отец сразу понял: хоть ползком, а пойдет, обузой на шее висеть не будет. Правда, в лесу Сумрак все же посматривал время от времени на сына – вдруг свалится, а Буран, замечая обеспокоенные взгляды, только крепче сжимал зубы и шагал дальше, вспахивая сугробы. Они охотились на зайцев, птиц, белок. К тому же, в это время года надо было особенно тщательно следить за своей территорией, или, того гляди, заявятся голодные соседи и вмиг растаскают всю полагающуюся тебе добычу. Как оказалось, земли у Сумрака было не так уж много, средненько – довольно широкая, но короткая полоса леса вдоль этого берега реки. Но соседей у него было предостаточно, и все они были голодные. На патрулирование границ они тратили, бывало, по полдня, а ночью еще надо было идти на охоту, так что уставали, и порой валились спать просто без сил. К тому же, теперь время от времени замороженный всеми ветрами лес начали оглашать короткие, резкие выстрелы и лай собак – началась охота. Не на волков, нет, пока они не трогали скотину в деревне, их даже не замечали, а на – соболя, куницу, белку, изредка и на рысь. Однажды даже Буран неосторожно попался в одну такую западню. Он шел по лесу, вынюхивая добычу, когда наступил на какой-то непримечательный участок снега и – щелк! – на его лапе сомкнулись стальные челюсти лисьего капкана. Вначале он даже не почувствовал боли, инстинктивно рванулся прочь... но крепкая цепь, прикованная к дереву, опрокинула его обратно в снег, и в тот же миг лапу, прокушенную ледяными зубами, а за ней и все тело объяло жестокое пламя. Буран не завопил только потому, что давно выучился терпеть боль, но от этого не менее яростно рванулся прочь, а потом принялся грызть ненавистное железо, пытаясь высвободиться. Об отце он почему-то не подумал, и когда тот окликнул его – даже не ответил, вцепившись клыками в створки капкана и пытаясь их открыть.

- Буран? – Сумрак вышел из-за деревьев, - Ты что де... о, клянусь всеми сучьями в лесу! – он подбежал к сыну и осмотрел капкан, сделав неутешительный вывод, - Не ломай зубы, так его не снять. Но тебе опять повезло – ты попал не в ту ловушку, что тебе предназначалась. Видишь, какая она маленькая? Она на лису поставлена, а ты в нее угодил.

- Я очень рад, но мне от этого не легче, - огрызнулся Буран, тряся лапой, - Как мне эту дрянь стащить со своей ноги?

- Запомни, этот трюк срабатывает не всегда, и если ты попадешь в такую же ловушку, но уже на волка или на медведя – пеняй на себя, - и Сумрак, схватив капкан зубами, нашел какую-то пружину, надавил, и страшные челюсти с неохотным скрипом раскрылись, выпуская свою добычу. Буран осторожно вытащил свою израненную лапу, и Сумрак разжал клыки – капкан тут же щелкнул вновь, но уже вхолостую.

- Будь осторожен, и не только зимой, - сказал он, пока юнец вылизывал раны, - Запомни: в лесу запах железа и человека, да и вообще все необычное и странное всегда не к добру. Опасайся его, даже если не знаешь, что это такое, и тогда не пропадешь. Больно?

- Немного.

- Мне тоже было, в свое время. Я, когда молодым был, раза два или три попадал в такие вот ловушки, и в последний раз едва не лишился лапы, выдирая ее из этих челюстей. Однажды я услышал историю об одном старом волке, что почти целый день бился в таком вот капкане, а когда услышал шаги приближающегося охотника и понял, что обречен, то яростно вцепился – но не в эту штуку, а в лапу, что она удерживала, и ускакал в лес храмым, но свободным. Так что, Буран, тебе еще очень повезло. Будь осторожен, и постарайся больше не попадаться, иначе в конце концов расплатой за оплошность может стать твоя шкура.

- Я понял, - кивнул тот, пробуя опереться на раненую лапу, но тут же поморщившись от боли. К счастью, у молодых зверей раны заживают куда быстрее, чем у стариков, и, когда кровавые отметины исчезли, наш друг уже даже не хромал. Но он крепко запомнил этот урок, и за эту зиму больше не попадался. Правда, один раз ему-таки пришлось еще раз столкнуться с ловушками двуногих, только на этот раз оплошал Сумрак, и ловушка на зайца точно бы его придушила, если бы сын не подоспел вовремя и не перегрыз прочную веревку. Понемногу он изучил почти все охотничьи ухищрения людей, начиная от отравленных кусков мяса, начиненных ядом, и кончая всевозможными силками-живоловками, капканами, самострелами – однажды только природная ловкость и развитая в городе до предела интуиция уберегли его от смертельного ранения – услышав щелчок, он прыгнул в сторону, точно олень, и предназначавшаяся ему стрела просвистела в волосе от его тела, зарывшись в сугроб. Эти знания добавляли ему не только мудрости, они еще больше убеждали его, что любой человек, мал он или велик, один или в компании – враг, которого лучше избегать, а если выхода нет – отчаянно сражаться за свою жизнь. Рядом с ним не было матери, которая могла бы рассказать ему о своем добром хозяине, не было Цезаря, что, наверное, мог бы припомнить великодушных женщин, изредка бросавших ему, голодному и бездомному, говяжью кость, а отец и сам относился к двуногому племени точно так же, поэтому со временем, все больше дичая, в своем списке самых опасных и жестоких зверей Буран по-прежнему четко ставил имя людей, и ненавидел их всей душой, как только может ненавидеть щенок, потерявший мать, бродяга, не раз получавший камнем или палкой, дикий зверь, попадавший в капкан и слышавший выстрел ружья. Если бы, попав в город, он угодил к какому-нибудь ласковому или, на худой конец, справедливому хозяину, то собачья кровь, без сомнения, сумела бы пересилить волчью, и наш герой, подобно своей матери, стал бы собакой, а не волком, но Буран не знал, что такое человеческая рука, поглаживающая спину или чешущая за ухом, что такое голос, в котором нет угрозы или гнева – только мягкая нежность, не знал ничего того, что давным-давно, еще на заре времен, превратило прирученного волка в собаку, вернейшего из друзей человека. И он относился к человеку так, как и должен был относиться. Он не объявил войны всему народу людей и не искал встречи с ними, жаждая вцепиться кому-нибудь из них в глотку, но каждый раз, когда он слышал их голоса или выстрел из ружья, то его жесткая черная шерсть, постепенно все больше сменяющая щенячий пух, вставала дыбом, и голубые глаза, доставшиеся от матери-собаки, загорались истинно диким волчьим пламенем...

И вот зима, перевалив через свою вершину, постепенно пошла на убыль. Нет, теплее в лесу вряд ли стало, но перелом все же наступил, и измученные звери и птицы это сразу почувствовали. Дни становились все длиннее, а ночи – короче, да и морозы стали потихоньку ослабевать. Иногда они еще заявляли о себе, и не раз заявляли, но, побушевав еще маленько, седая старуха-зима все-таки отступала, давая притихшим на мгновение жителям заснеженной тайги радостно встречать приближающуюся весну. Не отставали от них и волки. Даже долгими и по-прежнему холодными ночами, когда все остальные звери зябко замирали, серые охотники возносили к небу свои песни, в которых так и слышалось: « Мы выжили! Мы будем жить! Еще одна зима позади! Наступает весна!». Непривычному уху эти песни казались лишь бессмысленным и жутким, по-зимнему холодным воем, но это лишь потому, что только звериное ухо может расслышать слова волчьих песен, и из всех зверей только сами волки могут рассказать, о чем же в ней поется. Но именно в те ночи все, даже самая маленькая белочка, могла понять, чему радуются суровые сердца лесных псов – те пели песни любви, песни страсти и силы, тем самым славя возвращающуюся Жизнь и насмехаясь над не сумевшей их одолеть Гибелью. Но в эту зиму не звучала над лесом песня старого Черного  Сумрака, не попытал свою удачу юный Буран, и когда он, запрокинув голову, сидел и слушал доносившееся пение, сердце его щемило от грусти и печали, а скорбный вой, то ли крик, то ли стон, дрожал в его груди, но не мог вырваться наружу – спазмы сжимали горло, и он лишь негромко вздыхал, вдыхая полной грудью свежий морозный воздух.

- Удивительное это время, правда? –Сумрак, сидя рядом, тоже задумчиво смотрел на луну.

- Да, удивительное, - глуховато отвечал Буран, и они сидели вместе, слушая, как поют их сородичи – но даже не пытаясь присоединиться.

- А почему ты не поешь, отец? – спросил однажды Буран.

- Я уже давно отпел свои песни, сынок, - улыбнулся он, - Моя молодость далеко за плечами, и старикам вроде меня не слишком-то пристало гоняться за молоденькими волчицами! – он засмеялся, но, заметив взгляд сына, осекся, - Но, уж если по правде... недаром же меня прозвали Черным Сумраком. Да, я был счастлив когда обрел семью с твоей мамой. Тогда я жил намного южнее, за изгибом реки. Вместе с Умкой, мы соорудили себе прекрасное логово под кучей сухой травы и хвои , и она со дня на день ожидала появления малышей – моих первых малышей, и я волновался не меньше ее. И как же я был горд, когда однажды утром обнаружил у бока моей возлюбленной тебя!Мы ожидали как минимум троих, а родился один ты, но зато какой! О, с какой нежностью она ласкала тебя, с какой заботой! Я же взял на себя ответственность за пропитание семьи, и тут же отправился на охоту. Так было каждый день я пропадал на ней до заката, желая отличиться, и однажды тем проклятым днем я узнал вернувшись, что случилось на нашей полянке... когда, радостный, возвращался домой с добычей, а, придя, увидел, что наша уютная нора пуста, моей Умки нигде нет, и всюду стоит ненавистный запах двуногих. Я тут же бросился в погоню, и вскоре, к своей радости, нашел следы твоей мамы и твои. О небеса, никогда еще мой разум не полыхал такой дикой яростью, ведь на этом месте следы перрывались,точнее ваш запах кончался и это приводило меня в бешенство. Я пролежал на том месте всю ночь, и весь следующий день, оплакивая тебя и маму, как никого еще в жизни не оплакивал, но все же во мне теплелась надежда что вот вот еще минутка и вы выйдете из чащи как ни в чем не бывало и мы втроем счастливо отправимся домой. Я думал, что умру так медленно текло время – и был бы рад, если бы смерть позволила мне отправиться вслед за теми, кого я потерял, но судьба распорядилась иначе. Я не мог оставаться там, где жил раньше, где еще сохранился запах твой и мамы, где сотни маленьких примет напоминали мне о вас. И я подался на север, спасаясь и от врагов своих, и от собственного прошлого, что не давало мне покоя, - Сумрак вздохнул, изо рта его вырвалось облачко пара, - И больше уж я не пел. Никогда и никому, помня о своей утраченной семье. Слава богам, прошло время и я снова обрел частичку своей утраченной семьи – ты вернулся, но твоя мама… красавица с белоснежным мехом и кристально голубыми глазами… когда я вспоминаю их, то сердце мое полнится радостью, и я верю, что, когда мы встретимся в лучшем мире, то уже никогда не расстанемся! – он улыбнулся, лизнул сына в ухо и медленно отправился в пещеру. А Буран промолчал.

Зима еще долго не хотела отпускать замороженные, заледенелые леса, упорно цепляясь за каждую ветку, за каждое дерево, но ее могуществу уже пришел конец, и эти слабые попытки терялись на фоне всеобщего оживления и торжества приближающейся весны. Так что, когда на реке, наконец, треснул, казалось, непоколебимый зимний лед, мягкие грязные сугробы осели на теплой земле, а над лесом грянули веселые птичьи песни, то даже у старухи-Зимы опустились руки, и она как-то незаметно отошла в сторонку, уступая дорогу юной красавице-Весне. Все звери и птицы праздновали ее приход, и Буран, переживший первые в своей жизни зимние морозы, радовался, точно лопоухий щенок, скача по лужам и пугая пестрых, линяющих зайцев, что, точно стрелы, удирали от него прочь, не помня себя от страха. И хотя по ночам все-таки еще подмораживало, то днем солнце светило во всю мочь, растапливая оставшийся снег и пуская по земле звонкие ручейки. Вскоре на деревьях уже появилась нежная дымка молодой листвы, первые любопытные росточки высунули головки из уютной темноты земли, а там уже и вся тайга буйно зазеленела, словно и не помня, что две луны назад она стояла холодной и неподвижной, закованной в ледяные доспехи. А Черный Сумрак с Бураном, должным образом повеселившись по весне, вернулись к своей обычной жизни. Надо сказать, что наш герой за прошедшее время немало подрос, вытянулся, и ростом почти сравнялся со взрослым волком, но был куда легче и стройнее телом – настоящая сила была еще впереди. Густая зимняя шерсть его линяла, мягкий подшерсток лез клочьями, так что вид у него был довольно неряшливый, но он не расстраивался – чай, не облысеем, а осенью и новая шуба вырастет. Вместе с отцом они, как хотели, бродили по своим землям, охотились и защищали границы.

- Мы с тобой два дурака, старый и молодой, - усмехнулся как-то Сумрак, когда они до отвала наевшись мясом, валялись в тени, - Но я-то ладно, мне уже сколько лет, а вот в твоем возрасте пора уже и семьей обзавестись, и детей растить, а, сын? Или ты, на меня глядючи, решил до конца дней своих пробыть холостяком?

- Не знаю, отец, - молодой волк посмотрел куда-то вдаль, - Может быть, когда-нибудь... но не сейчас. Не сейчас...

- Не сейчас, - повторил Сумрак, но не передразнивая – скорее думая о чем-то своем, - Смотри, сегодня «не сейчас», и завтра, и так и вся жизнь пролетит мимо. А жизнь, сын мой – это величайшая ценность, какой только может обладать представитель нашего народа, ибо она – это все, что у нас есть. Скажи, чем были бы дружба, верность или даже любовь, если бы мы все не умели ни чувствовать, ни думать, ни помнить, а? Их бы просто не было. Как может знать что-либо о чувствах тот, кто их лишен, кто не живет – попросту существует? И чем бы, в конце концов, был бы наш мир, если бы мы не оживляли его своими мечтаниями, надеждами, своей верой? Пустыней, безжизненной и суровой. А потому мы бережем свою жизнь и ответственны за то, чтобы прожить ее с честью, оставив своим потомкам о себе только хорошие, светлые воспоминания. Мы не страшимся смерти, Буран, ибо даже камни не вечны, и смерть – это лишь еще один этап нашего долгого пути, но все же мы спешим наслаждаться каждым днем, проведенным в этом мире. Мы живем настоящим, помним о прошлом и не боимся будущего, ибо нет никакого будущего – мы сами создаем его, и лишь от нас да от малой толики удачи зависит то, каким будет наш завтрашний день. Так что спеши жить, сынок. Ты еще молод, и проживешь еще много лун, даже после того, как не станет меня, но все равно не забывай, что прошлого не воротишь, и живи так, чтобы не пришлось за него стыдиться, - он ласково взъерошил шерсть на спине сына, а потом лег на спину и блаженно прикрыл глаза. Буран же только молча посмотрел на него, а потом скрестил передние лапы и положил на них голову. Глаза его смотрели куда-то вдаль, но куда?.. об этом знал только он сам. Но той ночью ему опять приснился его давний кошмар – смесь из тех двух жутких ночей, когда он потерял маму и когда они с Цезарем были изгнаны из стаи. Он опять был щенком и бежал по улицам села... видел мамину шкуру в сарае охотника... удирал от своры неистово лающих псов... и Цезарь смотрел на него своим единственным темным глазом, прежде чем его поглотила тьма... Буран кричал ему, чтобы он бежал прочь, спасался, но земля под его лапами словно растаяла, и он, не помня себя от ужаса, кувыркаясь, полетел вниз, в бездну...