Корова и парное молоко

 Я принимаю и поддерживаю доктрину психоаналитиков о безусловной связи возникновения человеческих комплексов с психотравмирующими факторами, имевшими место в детстве. Я, впрочем, исключение из правил: у меня отклонения формировались в детском, подростковом и взрослом возрасте.
 
 Их, отклонений-нелюбовей, три: ягода-черника, парное молоко и корова (надеюсь, эти богохульные строки не прочтут адепты индуизма*).
 
 Если быть точной, то не само животное, как таковое, а обязанности, связанные с её содержанием.

 В шестидесятые годы прошлого века наличие в подсобном хозяйстве крупного одомашненного копытного животного обеспечивало удовлетворительное питание членов семьи. В то время корова имелась практически в каждой полной семье, состоящей, как правило, из пяти-семи человек.
 
 Для нашей семьи – двое взрослых и пятеро детей – корова, нисколько не преувеличивая, была кормилицей.

 Возрастные читатели, полагаю, помнят, водянистое голубоватое разливное молоко и подобие сметаны, поставляемое в торговые точки в алюминиевых сорокалитровых молочных бидонах. Кратность их завоза в наш посёлок – три раза в неделю; качество – ниже среднего уровня.

 Молочные продукты всегда были в изобилии в нашем доме, за исключением двух месяцев – запуском коровы перед отёлом. На это время мама договаривалась с какой-нибудь соседкой на два-три литра ежедневного безвозмездного молока; перед отёлом соседской коровы женщины обменивались ролями молочных «донора и реципиента».

 Если гешефт** не мог быть осуществлён по каким-то причинам, семья довольствовалась магазинными молочными продуктами. Прошедшие несколько этапов «обработки», включая заключительное их разбавление в торговой точке, молоко и сметана имели привкус, отдалённо напоминающий вкус оригинала.
 
 В конце пятидесятых годов отца, окончившего в послевоенное время Высшую партийную школу, направили на работу секретарём партийной организации в колхоз, расположенный неподалёку от Телехан. Вопрос: ехать или нет, не стоял – в пятидесятые годы указания, «руководящей и направляющей» коммунистической партии, не обсуждались.
 
 Семье – двое взрослых и, в то время, четверо детей – пришлось оставить собственный дом в посёлке и поселиться в съёмном жилье маленькой деревушки Коранная.

 Обустроились на новом месте, познакомились с соседями, девочки завели подружек: жизнь продолжалась.
 
 Однажды вечером мама, ярый противник переезда в деревню, не имевшую школы, проговорила:

— А не так уж плохо в деревне: выпустил корову за ворота и, сразу же, пастбище! Подоила, и пусть опять пасётся!

 Действительно, деревню окружали заливные луга, изобилующие видовым разнообразием трав, включающим несколько десятков растений. И, единственная претендентка на этот сочный и аппетитный разнотравный деликатес – наша корова симментальской породы Маруся.

 Я не знаю, почему имя моей старшей сестры совпадало с кличкой бурёнки. Возможно, она была приобретена у предыдущего владельца уже с этим прозвищем: вряд ли родители последовали бы примеру главного героя оперетты австрийского композитора Иоганна Штрауса «Летучая мышь», Генриха фон Айзенштайна, пытавшегося скрыть своё безнравственное поведение, прикрываясь кличкой собаки Эммы.

 К полудню вымя выдоенной утром кормилицы уже не могло удерживать молоко: наступало время второй, а вскоре – и третьей дойки. Почти как в мультфильме режиссёра Ивана Уфимцева «Как старик корову продавал»: «Не выдоишь за день – устанет рука!»

 С тех, давних детских лет, я хорошо понимаю смысл выражения: «молочная река, кисельные берега»

 Эти молочные реки надо было содержать в надлежащем порядке!

Отец нашёл решение: приобрёл сепаратор молока***, что значительно облегчило маме его обработку: дом стал богат сливками, сливочным маслом, сметаной, творогом и домашними сырами.

 Парное же молоко, с испечённым мамой в русской печи подовым ржаным хлебом на закваске, было любимой едой всей семьи. Включая меня, четырёхлетнего ребёнка; нелюбовь к идеальному продукту питания, пришла ко мне значительно позже.
 
 Через несколько лет, возвратившись в Телеханы, сепаратор был отложен «до лучших времён» – за ненадобностью. Марусю, продуктивного производителя молока, словно подменили: молочные реки закончились.

 Председатель Барановичского районного исполнительного комитета Язубец Николай Мефодьевич, в своё время часто повторял:
 
— Молоко у коровы на языке.
 
 К тому времени я уже понимала, что это значит; в детстве же не догадывалась о причинах Марусиных молочных метаморфоз. Да и не вникала в проблему, были более важные дела: игры в классики, скакалки, пограничники, казаки-разбойники, купания. И, вообще, недосуг, непоседливой дошкольнице, анализировать Марусины «недоработки»!

 Доение – это заключительный этап в многотрудном процессе ухода за бурёнкой. Выпас, заготовка и складирование кормов, своевременная очистка и содержание в порядке стойла – всего не перечислишь.
 
 Прошу прощения у читателя за такое подробное «введение в предмет»: издержки профессии. Врач обязан быть и психологом, и аналитиком; в противном случае, он – ремесленник. Это – моё мнение, возможно, субъективное.
 
 Впрочем, возвратимся к «нашим коровам». В мои школьные, да и в институтские годы, проблем с выпасом коров не было. По территориальному признаку формировалось стадо из коров и подрощенных тёлочек; нанимался стажированный пастух, с обученной «профессии», собакой. Задача хозяйки – к определённому времени выгнать корову к стаду; вечером – встретить.

 Первостепенной составляющей содержания коровы было обеспечение её кормами на зиму: не было летом важнее дела (сбор черники – не в счёт), чем сенозаготовки.

 В них участвовала вся наша семья: родители и дети; впоследствии – зятья и внуки. Косил только отец; несколько раз ему помогала старшая сестра Мария. А переворачивать (ворошить) и грести скошенную траву ездила вся семья. В жаркие дни семейная бригада работников умудрялась перевернуть и сгрести, уже высохшее за день, сено. И уложить в стог – лучший для несознательных сборщиков вариант. Худший – погрузка на трактор, отвоз домой и складирование на чердаке сарая.
 
Для улучшения заполнения подсобного помещения требовалось непрерывное, по мере его подачи отцом, уплотнение сена. В качестве «устройства» для обработки фуража давлением отец использовал трёх дочерей.
 
 Сгрузив во дворе привезенное сено, папа первоначально отправлял на сарайный чердак кого-либо из старших дочерей: Марию или Таню.
 
Сам же, огромными ворохами подавая наверх сено, поторапливал:

— Быстрее, быстрее, скоро дождь пойдёт!
 
 Когда оставалось мизерное свободное пространство под крышей сарая, наступал мой черёд. По лестнице я забиралась на самую «верхотуру» и, практически лёжа, пыталась битком заполнить небольшие свободные пространства. При этом, непрерывно канючила:

— Папа, здесь уже совсем нет места!

— Есть, Нелька, ищи, обязательно найдёшь! – не обращал внимания на моё хныканье, отец.

 И, действительно, находилось: всё привезенное сено помещалось в, небольшом по размерам, чердачном помещении.
 
 После складирования фуража все работники отправлялись на канал Огинского, находящийся примерно в трёхстах метрах от нашего дома. И долго плескались в нём, смывая с себя остатки сена, нестерпимую жару и усталость…

 Иногда семье выделялись сенокосные луга на расстоянии пятнадцати-двадцати километров от Телехан. Добирались на делянку общественным транспортом; до места назначения – пешком.
 
 В памятный для нас с сестрой Марией год, моему отцу, ветерану Отечественной войны, Лукашевичу Гавриилу Корнеевичу, «заботливое» колхозное начальство предоставило для сенокошения участок за деревней Козики (удалённость от Телехан – двадцать четыре километра).
 
Отец, без посторонней помощи, скосил траву; к нашему с сестрой приезду в отпуск, сено уже было сухим.

 Трудоспособных членов семьи на тот момент было трое: папа и мы, две сестры.
 
 Обе замужние: муж Марии, Сергей Фёдорович Янцевич, офицер, – на службе в Харькове; мой муж – Владимир Александрович, автомеханик, – на работе в Барановичах.
 
 Добравшись до участка «сеносбора», мы с Марией переглянулись – непочатое море работы! Папа перехватил наши взгляды:

— Ничего, девчатки, глазам страшно, а руки делают!
 
С таким оптимистическим напутствием приступили к работе. Мы с сестрой сгребали сено из валков в копицы**** ; отец, трёхзубыми вилами, переносил их в определённое место и формировал стог.
 
 До обеда команда заготовителей фуража трудилась ловко и складно. Постепенно рабочий ритм сестёр, стал замедляться, всё чаще хотелось отдохнуть, в высокое безоблачное небо посмотреть. Отец, заметив у нас некоторую расслабленность, вероятно, с целью поддержать дочерей, речитативом пропел куплет неизвестного автора, относящийся скорее к теме сбора грибов, нежели гребли сена:
 
— Ой, дзяучаткi, маi – сыраежачкi,
 Пасалiу бы я вас – няма дзежачкi*****!

 И, добавил фразу, переданную им по наследству детям и внукам:

— Уже осталось меньше половины!

 Буквально на прошлой неделе, мой старший сын Денис, высаживая в открытый грунт сорок пятый, из сорока семи, имевшихся в наличии саженцев томатов, оптимистично заметил:
 
— Мама, уже осталось, как говорил дедушка Гаврюша, меньше половины!

С нашей сенокосной делянки, мы с Марией, выбившиеся из сил, изредка поглядывали на, проходившую неподалёку, автомобильную дорогу, устремляя унылые взгляды на проезжавшие мимо, редкие транспортные средства.
 
 Моё упадническое настроение усугублялось ещё и тем, что высота формируемого стога неумолимо приближалась к двум метрам; отец справлялся пока без нашей помощи. Не надо было обладать аналитическим складом ума, чтобы понять, кто из сестёр, в ближайшее время, «украсит купол» рукотворного архитектурного сооружения.
 
 Неожиданно для нас, миновав живописную тройку заготовителей фуража, на шоссе остановился междугородний автобус: из него вышел высокий молодой человек спортивного вида. Оглядевшись, он быстро направился в нашу сторону.

 «Зоркий сокол», Мария, с облегчением выдохнула:

— Так это же наш Володя! Ты разве не видишь?

— Вижу-вижу! – ответила я, не сознаваясь в своей «лёгонькой» близорукости.

— Папа, как Вам нравится: я узнала Володю раньше, чем Нелька! Жена называется!

 Мы с сестрой обрадовались неожиданному подкреплению. Мария обратилась к моему мужу, уже подошедшему к труженикам сенокосных полей:

— Володя, твой приезд – просто картина Александра Иванова: «Явление Христа народу»!

 Муж пояснил, что ещё издалека увидел и узнал нашу колоритную группу, и попросил водителя притормозить.
 
 Володя сразу же включился в работу: отнёс бОльшую часть собранного сена к стогу и забрался на него.
 
 Мы с сестрой позволили себе снизить уборочный темп: не спеша, подносили копны сухой травы; отец и Володя вершили стог сена.

 В тот день судьба была к нам благосклонна: фураж не надо было отвозить домой – складированный, он остался в поле. Вскоре мы уехали домой на проходящем рейсовом автобусе.
 
 Дома нас ожидал холодный хлебный квас домашнего приготовления и, любимый всеми телеханцами, Огинский канал. Купание в нём забрало у сеносборщиков всё дневное переутомление и, тем самым отсрочило на какое-то время формирование моего второго комплекса-нелюбви – парного молока.

 Каждый раз, бывая у родителей, моя семья с удовольствием пила свежевыдоенное и, процеженное мамой через белоснежную марлю, молоко. Старший сын Денис, до сих пор вспоминает особый, незабываемый вкус парного молока и нарезного батона, густо намазанного бабушкиным вишнёвым или малиновым вареньем. У меня же сохранились иные детские впечатления: словосочетание «парное молоко» вызывает в памяти вкус подового ржаного хлеба, испечённого мамой в деревенской печи на кленовых или капустных листьях.

 В конце восьмидесятых годов мама, воспользовавшись моим присутствием в родительском доме во время отпуска, поехала погостить у кого-то из детей: я осталась «на хозяйстве». Дело – привычное: накормить всех, включая живность, постирать, убраться и подоить корову. (В конце шестидесятых годов, родители, ездившие на свадьбу сестры Марии в казахстанский город Темиртау, уже оставляли на меня, четырнадцатилетнюю, двух младших сыновей, Павла и Сашу, дом и подсобное хозяйство.)
 
Первые три дня всё шло, как обычно: готовка, уборка, стирка; утром и вечером – дойка коровы. Каждый раз на доение Лыски меня сопровождал отец. Я сопротивлялась: что, я – маленькая?

 Отец был непреклонен:

— Мне всё равно надо идти в сарай: свиньям подстелить, да и у коровы убраться!

 И, взяв ореховую палку, следовал за дояркой. Становился у головы Лыски, молча наблюдая за доением.
 
 На четвёртый день, корова «взбесилась»: во время дойки непрерывно мотала головой; перемежала хлестание по моему лицу хвостом с укладыванием его на голову доярки; переминалась с ноги на ногу и т.д. Папа несколько раз строго прикрикнул:
 
— Лыска, стоять!

 И выразительно показывал ей ореховую палку.
 
 Терпения кормилицы хватило только на половину дойки: в её головушке созрел какой-то коровий план, реализации которого мешали эти двуногие.
 
 Первой жертвой бурёнка «назначила» меня. Размахнувшись задней ногой, направила копыто мне в голову; только моя молниеносная реакция – прикрытие черепной коробки рукой, спасла доильницу от, весьма вероятного, драматичного финала.
 
 Отец помог мне подняться, привёл в дом и уложил в постель. Убедившись, что моё состояние не вызывает опасений, отправился к соседке: нельзя оставлять на ночь корову не выдоенной.
 
 Соседка справилась с поставленной перед ней задачей и в этот, и в последующие два дня. Предполагаю, что отец, всегда бережно относившийся к домашним животным, привёл корове последний, «ореховый» аргумент.
 
 Через неделю от описываемого события закончился мой отпуск. Выйдя на работу, зашла «засвидетельствовать почтение» главному врачу Барановичской городской больницы Геннадию Ивановичу Лабковичу.
 
 Рассказала, чем занималась в отпуске, передала поклон от родителей, с которыми мой руководитель был лично знаком.
 
 И тут Геннадий Иванович обратил внимание на обширную гематому правого предплечья у своего заместителя, жёлто-зелёный цвет которой, прекрасно сочетался с бледно-салатовой окраской моего элегантного финского костюма-двойки.
 
— А что это у Вас с рукой, Нелли Гавриловна? – озабоченно спросил он.
 
Мне очень хотелось ответить избитой фразой героя Георгия Буркова из фильма «Старики-разбойники»: «Бандитская пуля», однако, очертания синяка и его размеры, не позволяли отделаться дежурной шуткой.
 
 Пришлось сказать правду:

— Корова ударила!
 
— Как – ударила? – засомневался Геннадий Иванович.

— Очень просто, копытом!

— А зачем же Вы так близко к ней подходили?

— Так ведь не изобрели ещё дистанционного метода доения коровы!

 Немая сцена.

— А Вы что, сами корову доили? Вы умеете доить коров? – с сомнением в голосе произнёс главный врач.
 
— Ну, конечно, я ведь выросла в сельской местности, а там же надо всё уметь! – ответила я, скромно потупив голову.

 Зря, как оказалось, я употребила слово «всё»; руководитель понял его буквально.

— Так Вы и косить умеете? – заинтересованно спросил Геннадий Иванович.
 
Спустившись с «покорённых вершин» ударника сельскохозяйственного производства, я пояснила:

— Нет, я только учусь (до моего сокрушительного фиаско в качестве косаря оставалось ещё три года)!

 Моё умение собственноручно добывать молоко настолько впечатлило Геннадия Ивановича, что на следующий день, во время заседания медико-санитарного совета при главном враче больницы, в разделе «Разное», он довёл эту информацию до сведения коллег.
 
 Реакция заместителя главного врача по лечебной работе, Анатолия Антоновича Статкевича, непревзойдённого острослова и юмориста, последовала незамедлительно:

— Главное, Геннадий Иванович, чтобы доярка корову с быком не перепутала! А то придётся Вам нового заместителя по экспертизе искать!

 Хохот присутствующих не позволил мне, даже на непродолжительное время, ощутить себя лучшей дояркой городской больницы.
 
 Кстати, сестре Татьяне, студентке медицинского института, однажды пришлось принародно продемонстрировать свои навыки доярки.
 
Её однокурсницам, работающим сборщицами картофеля в одном из колхозов Витебской области, захотелось испить цельного молока: с этой просьбой они обратились к своему бригадиру.
 
— Пойдёте вечером на ферму, скажете там, что я разрешил, – доброжелательно предложил колхозный начальник.
 
 Девушки, вооружённые молочными бидончиками, отправились на молочно-товарную ферму к вечерней дойке. И вот, незадача: колхозные доярки решили поразвлечься. Увидев делегацию и услышав наказ бригадира, самая бойкая из них, сказала:

– Так мы не против, мы только – «за»! Подкормить студенток – святое дело!
 
 И, подмигнув товаркам, продолжила:
 
— Берите в подсобке вёдра и приступайте. Сколько надоите – всё ваше!

 Городские девочки, будущие провизоры, растерянно переглянулись: никто из них не умел доить, да и коров видели только на картинках в букваре или в кино.
 
 На такую реакцию и рассчитывала шустрая доильщица. Снисходительно посмотрев на «учёных неумех», она приготовилась произнести наставительную речь.

 «Несподзянка», как говорят поляки, ожидала любительницу розыгрышей в лице моей сестры Татьяны. Она, молча, прошла в подсобное помещение, взяла ведро и приспособления для обработки вымени. Повязав на голову косынку, подошла к озадаченной шутнице и уточнила, какую именно корову можно доить?
 
 Указав на искомую бурёнку, деятельная доярка задержалась, наблюдая за сноровистыми действиями студентки. Затем, приговаривая: «А ведь умеет!», отправилась на своё рабочее место.
 
Смирная колхозная корова «отдала» всё молоко – полное ведро; ещё четырёх бурёнок, ожидавших своей очереди на ручную дойку, выдоила Татьяна. В знак благодарности за помощь доярки разрешили сестре взять с собой ведро молока, чему была несказанно рада «бескоровная» квартирная хозяйка студенток.

В середине девяностых годов, наши родители, уже вырастившие детей и подрастившие внуков, всё никак не могли расстаться с коровой. Численность бурёнок в подсобных хозяйствах населения посёлка уменьшилась в разы; профессия пастуха оказалась невостребованной. Владельцы коров условились о выпасе крупного рогатого скота по очереди. Арифметика простая: одна корова – один день: корова и тёлка – полтора дня выпаса. Для удобства самодеятельных пастухов эти «трудодни» суммировались: владелец коровы пас стадо два дня; коровы и тёлки – три дня подряд. И, так, поочерёдно, до окончания пастбищного сезона.

 На время моего июльского отпуска пришлась очередь нашей семьи на выпас стада хозяйских бурёнок. Отец в одиночку не справлялся с пастьбой коровьего гурта, состоящего из сорока голов, и нанял себе в подпаски местного жителя, который к вечеру первого дня утратил трудоспособность – вывихнул ногу.

 За ужином озадаченный отец поделился неутешительной информацией с семьёй, рассказав, что, по пути с пастьбы он обращался за содействием к некоторым жителям посёлка. Телеханцы не имели возможности выручить уважаемого в районе человека: у каждого из них на завтрашний, погожий летний день, заранее были запланированы неотложные дела.
 
 Как назло, подросших внуков в посёлке не было: кто в пионерском или спортивном лагере, кто ещё не приехал из города. Из работоспособных членов семьи: отец и две сестры, Мария и я, отличившиеся «трудовым героизмом» при сгребании и копнении сена, более десяти лет назад.
 
 С надеждой посмотрев на дочерей, папа произнёс:

 – Ну, что, девчатки, пойдёте завтра мне в помощь?

Не гарантирую точность передачи цитаты из повести Виля Липатова «Ещё до войны», но за суть – ручаюсь.
 
 «Ещё до войны в Чулыме дети слушались родителей…» – утверждал советский писатель, сценарист и журналист Виль Владимирович Липатов. И в Телеханах, спустя полвека после окончания войны, взрослые дети тоже слушались родителей.
 
 «Девчатки» – женщины «за сорок»: Мария – завуч крупной средней школы в Харькове и я, заместитель главного врача городской больницы в Барановичах, согласно кивнули головами.
 
 Надо очень любить молоко, чтобы держать корову в нашем населённом пункте. Выпас стада осуществлялся в близлежащих лесах, расстояние до которых – полтора-два километра.
 
 Снарядившись на долгий, четырнадцатичасовой, рабочий день, отправились «питать кормилиц».
 
 Постепенно гурт пополнялся бурёнками, «проживавшими» по пути следования нашей процессии; при подходе к месту выпаса стадо коров было в полном составе.
 
 В живительной прохладе леса подумалось:
 
— Ну, и ладно, хоть по лесу вволю погуляем!

 Благодушного нашего настроения хватило примерно до двенадцати часов дня. Бурёнкам захотелось более вкусной и сочной травы: они побрели вглубь леса. Причём, в разные стороны и разрозненными партиями.
 
 Отец осуществлял общее руководство процессом пастьбы:

— Маруська, заверни обратно эту пёстренькую!

— Нелька, не пускай чёрную корову со звёздочкой «во лбу» к болоту, ещё провалится, вытаскивать придётся!

Он, разумеется, знал клички всех бурёнок, но мы с Марией ещё не успели «познакомиться персонально» с каждой из сорока кормилиц-поилиц.
 
 Примерно до шести часов вечера мы с сестрой работали «просто собаками», сгоняя коров-индивидуалисток к стаду; после шести наш статус значительно повысился: мы перешли в разряд «гончих псов». Преследовали дичь, простите, коров, до полного изнеможения (своего, а не четвероногой «добычи»), подавляя в себе естественное желание охотничьей собаки – лаять. В худшем понимании этого слова; не скажу за сестру, но мне хотелось гавкать и материться.

 На обратном пути, прямо в лесу, нам изредка попадались, не ограждённые проволокой, картофельные грядки, разбитые трудолюбивыми местными жителями. Папа предупредил:

 – Ни в коем случае не пускайте коров на картофельное поле. И не только потому, что потравят посадки. Свежая картофельная ботва содержит сильное ядовитое вещество – соланин. А коров, «добравшихся» до сочной зелени, трудно будет остановить, возможны отравления!

 Растратив оставшиеся силы и не допустив посягательств ненасытных бурёнок на картофельные территории, мы с сестрой устало плелись за гуртом.
 
 Рановато расслабились! Увидев впереди ещё одно такое, вожделенное картофельное поле, самые смелые из бурёнок буквально ринулись к нему.
 
 Отцу удалось «отсечь» бОльшую часть стада; мы с сестрой устремились за «отщепенками». Пробежав какое-то расстояние, я почувствовала несколько внеочередных сокращений сердечной мышцы – экстрасистолию. Сбавив скорость, беззаботно прокричала старшей сестре, вырвавшейся вперёд:

– Беги, беги, ты у нас самая молодая и спортивная!
 
Когда нештатная ситуация благополучно разрешилась, Мария укоризненно спросила:
— А почему ты не побежала?

Сохраняя лишённое эмоций лицо, задумчиво и буднично, я произнесла:
 
— Тебе, Мария, хорошо, умерла, да и всё – похоронят! Какой с тебя, учителя, спрос?
 
 Войдя в роль, продолжила:

— А мне! Скажут на похоронах:
 
— Что же это за доктор такой, что не смог рассчитать допустимые для себя нагрузки! Вот и умерла, дурёха, гоняясь по лесу за коровами! И чему их только в «ихних» институтах учат! – завершила речь любимой фразой мещан. При этом я употребила интонации, характерные для данной категории граждан и, выделяя слова – «их-ихних», подчеркнула пренебрежительное отношение обывателей, к этой «вшивой интеллигенции»
 
 Взглянув на сестру, рассмеялась: внешний вид «загнанной» Марии не предполагал отнесения её, к названной выше, прослойке общества.

 Сестра, в свою очередь, посмотрела на меня и, представив описанную мною ситуацию, присоединилась к веселью.
 
 Папа недоуменно смотрел на нас: он не слышал моих драматических, врачебно-экспертных, рассуждений.
 
 Вечером, мама, как обычно, предложила всем парное молоко.
 
Я наотрез отказалась; сестра же с удовольствием его выпила. И всё нахваливала:
 
— Очень вкусно, Нелька, попробуй! Недаром говорят, что вкус «лесного» молока намного лучше, чем «лугового»!

 Мне сразу же вспомнилась знаменитая фраза одного из героев кинофильма «Белые росы»:

– «…Пропади всё пропадом. И тёща, и Валет, и эти деликатесы!»

 По аналогии с этим крылатым выражением, мозг, утомлённый многочасовым пребыванием в роли коровьей прислуги (это же надо, столько лет учиться, чтобы за «дурными» коровами целый день гоняться!), сформулировал моё жизненное кредо:
 
— Пропади всё пропадом! И сено, и косьба, и выпас, и парное молоко! И корова! – в сердцах добавила я кощунственные слова.

 С тех пор я не люблю парное молоко: больше никогда его даже не пригубила.

Спустя несколько лет Мария рассказала эту историю своим слушателям, курсантам Рыбинского института повышения квалификации учителей (я не уверена в точности названия института). С её слов, курсантам больше всего понравилась моя будничная подача вероятного печального исхода сестры, выполнявшей запредельные физические нагрузки:

– «Тебе, Мария, хорошо, умерла, да и всё – похоронят!»

— Оригинальное и «светлое» чувство юмора у Вашей сестры, Мария Гавриловна! – был вердикт слушателей института усовершенствования учителей в городе Рыбинске.
 
 Трудно им возразить: что – правда, то – правда…

*Индуизм – самая распространённая религия в Индии, которую исповедует восемьдесят процентов населения. Корова высоко ценится и почитается у индусов; отсюда выражение – священная корова.

**Гешефт (нем.) – выгодная сделка, прибыльное дело.

***Сепаратор молока – механическое приспособление для разделения молока на разные фракции.
 
****Копица (бел. диалект) – небольшая копна.

*****Ой, девчонки, мои – сыроежечки, засолил бы я вас – нет бочоночка! (Перевод с белорусского языка автора).