Глава 41, рассказывающая о Нате Пинкертоне

Дорогая редакция рубрики "В Рабочий полдень" еще ни разу не опускалась до публицистических текстов, памятуя что лучше, чем какие-нибудь Чернышевский, Добролюбов или Писарев о царизме не написать. Соответственно и вступать с этими господами в соревнование — дело бессмысленное и совершенно неблагодарное. Тем более, от школьных учебников редакцию до сих пор подташнивает.
Но в последнее время, как писали раньше в милицейских протоколах, "участились случаи", когда редакцию просят высказать свое мнение по поводу какого-то сумбурного "процесса электорального типа", затеянного в разгар крайне неприятной эпидемии, в местах совершаемого авторами рубрики в "Рабочий полдень" трудового и жизненного подвига.
Будучи не в силах устоять перед многочисленными мольбами простых читателей, стремящихся прильнуть к хрустальному ручью познания, осеняя себя искрами вечной мудрости от стоящего в центре дорогой редакции автора, последний благосклонно согласился высказать несколько мыслей по волнующему читателей поводу.
Дорогие мои! Не переживайте!
Эти выходы цыганочкой на закате знакомы вашему любимому автору. Все разваливается плавно и вполне ламинарно.
Наиболее нервничающим в ожидании электорального праздника по очередному переписыванию никогда не действовавшего свода законов Хаммурапи, рекомендую перечитать несколько приглянувшихся глав из "Справочника фельдшера" под редакцией Н.А. Шабанова, издание "Медицина", 1976 год.
А теперь перейдем, пожалуй, к нашему повествованию. Тем более, я же вижу, как вам не терпится.
В далекие-далекие времена, мы с моими аспирантскими друзьями выживали крохотным бизнесочком по изготовлению закваски для каких-то микроскопических молочных производств, храня бесценный продукт в немилосердно трещащем холодильнике "Саратов", что было упомянуто в Главе 37 Великих Скрижалей.
Бизнес постепенно рос и дозрел до того, что был приобретен автомобиль "Москвич", на котором развозились баночки с молочнокислыми субстанциями, ускоряющими обеспечение родины спасительными кефирами, йогуртами, айранами и мацони.
До появления этого чуда советской технической мысли (это я про автомобиль "Москвич"), всю эту молочно-кислую, прошу прощения, хрень, математики перетаскивали на себе, в доставшемся мне от предыдущего поколения еврейского народа фибровом чемодане, становившемся от банок неподъемным.
"Москвич" ежедневно ломался, тек, горел и не заводился, как и было задумано его мудрыми советскими конструкторами. Управляли этим транспортным средством попеременно я сам и нанятый водитель — Паша Сухарев.
Это был высокий худой парень с большим кадыком и маленькими, глубоко посаженными глазками. В Москву он прибыл из какого-то якутского городка, пошел по лимиту водилой в Главмосстрой, откуда был изгнан не то за какую-то драку, не то за пьянку, не то за то и другое одновременно, после чего трудоустроился к нам.
Паша был незатейлив, как молодой редис, читать вроде бы как-то умел, насчет писать - не уверен. Несмотря на то, что Паша успел даже немного посидеть, по какой-то мелочи, там у себя, в Якутии, когда врал, начинал густо, очень трогательно и по-детски краснеть.
По молчаливой договоренности, в ту эпоху это была распространенная, как сейчас бы сказали, "оферта", - Паша в дни дежурства не брал денег на бензин, а мы закрывали глаза на бомбежку после работы (платный развоз усталых москвичей и гостей столицы). Реально, конечно, и до, и во время, а то и под предлогом "сломался", вместо работы.
Как и у всех охотников-бомбистов того времени, у Паши в машине была налажена некая регулярная половая жизнь, о чем свидетельствовали постоянно попадавшиеся после Сухаревского дежурства использованные предметы контрацепции, наряду с другими, многочисленными признаками любовных утех, преступно совершавшихся на борту "Москвича".
В рабочие дни Паша с утра, в семь, заезжал за мной, что вменялось ему в трудовые обязанности. Жил я тогда в городе Красногорске, Московской области, в роскошном однокомнатном пентхаузе на верхнем этаже убитой пятиэтажной хрущобы, по адресу: Оптический переулок, дом 4.
Ну так, вот. Однажды утром Паша не приехал. Я прождал его с час, или около того, но учитывая, что мобильных телефонов тогда еще не изобрели, а домашних ни у меня, ни у него не было, я спокойно отправился к любимой электричке.
На работе Паша в тот день тоже не появился. Объяснений можно было найти вагон, - забухал, сломалась машина, приняли менты, - что угодно. К вечеру в наш "офис" (комната на первом этаже жилого дома на Ленинградке) позвонила некая дама, пригласила меня к аппарату, и сообщила, что она - Ольга Сухарева, супруга Паши.
Я ей сказал, что  чрезвычайно рад звонку, а заодно спросил, где, с ее точки зрения, Паша и моя машина. На что Оля заявила, что Паша на некоем очередном, порученном мной, секретном задании и потребовала немедленной аудиенции.
На следующий день утром к нам в конторку заявилось некое излишне громоздкое, по крайней мере, на мой вкус, существо, с твердым четвертым размером и шляпкой на прическе странной конструкции.
С места в карьер Ольга начала кричать, что мы разрушаем Пашину семью непрерывными таинственными заданиями, в том числе ночными. "Черт, мол, поймешь, чем вы вообще здесь занимаетесь", - разорялась она, раскручивая себя, как пружина, вынутая из будильника "Севани", производства Ереванского часового завода.
Из мужской солидарности мы, дружно глядя в окно, естественно, не стали раскрывать глаза обладательнице твердого четвертого размера на устройство вселенной. А просто молча ждали, когда она, наконец, проорется.
Еще через три дня стало ясно, что Паша (на моей машине!), действительно пропал.
А еще через пару дней мне позвонил некий следователь Дранцев, с предложением приехать на улицу Академика Королева...
Там как-то быстро, не тратя зря драгоценное время, старший лейтенант Дранцев, представившись Андрей Викторовичем, начал на меня орать, пугать пресс-хатой, жизнью под шконкой, многочисленными оральными и анальными половыми связями, которые мне во множестве предстоят уже сегодняшним вечером, ну и последующей за ним ночью, предлагая рассказать честно, где я спрятал труп ("прикопал", как он выразился) Паши Сухарева.
Это продолжалось где-то часа два, Дранцев ходил по кругу, менял спектр угроз, обещая сразу после чистосердечного отправить меня почему-то домой. Окончательно вспотев, он вышел, громко хлопнув дверью.
Я просидел один с полчасика, потом вошел некий следователь с очень спокойным, даже добродушным лицом, сообщил, что он Валерий Вадимович,предложил стакан воды, чая, сигарету, спросил не нуждаюсь ли я в посещении туалета. Сказал, что Дранцев очень расстроен сегодня, ему самому с ним тяжело, долго жаловался на его, то есть Дранцева, дурной характер, а потом предложил спокойно, не под протокол, облегчить душу, да и рассказать, как конкретно я убил Пашу. "Нет никакого смысла играть в молчанку", - искренне улыбнувшись коричневыми зубами, сказал Валерий Вадимович.
Эта комедия продолжалась часов шесть, после чего с меня взяли подписку о невыезде, в момент подписания которой сбоку подошел Дранцев и неожиданно хрястнул меня по животу резиновой дубиной, которую он, оказывается, прятал в этот момент за спиной. Видимо, с воспитательной целью. Или расстроился, что не посадил меня сразу... После чего я оказался опять на улице Академика Королева, неподалеку от телебашни, построенной для внедрения в головы трудящихся разумного, доброго, вечного...
Следующие пару дней прошли как-то спокойно, я мысленно расстался с "Москвичом", мы опять начали таскать руками дедушкин чемодан, а события в ментовке начали представляться каким-то сном, о котором лучше и не вспоминать.
На третий день утром, часов в шесть, в мой роскошный Красногорский апартмент, после дикого стука в дверь, ворвалась делегация какого-то странного вида граждан, с постановлением на обыск, понятыми и фотоаппаратами. Правда, без собак. Возглавлял группировку, разумеется, следователь Дранцев. Они начали переворачивать книжный шкаф, простукивать рассохшиеся доски пола, зачем-то рыться в конспектах. Уже минут через десять Дранцев выскочил из прихожей, торжествующе держа двумя пальцами молоток. С победным криком он обратился к понятым (двум бабкам из соседней квартиры)  - "Здесь должны быть его отпечатки пальцев!".
Обыск закончился на этой торжественной ноте, молоток положили в пакетик и увезли, прихватив зачем-то пачку писем от мамы и мои конспекты.
Я предложил забрать еще и клещи с гвоздями, ведь убийство Паши могло быть и ритуальным.
Еще через день я опять повидал моих крестников с улицы Академика Королева, кстати, вы не поверите, но к этому моменту общение с этими, прошу прощения, дегенератами, начало доставлять мне некоторое удовольствие.
Дранцев, наконец, изложил мне свой козырь. Соседи Паши, оказывается, показали, что я часто бывал в квартире Сухаревых, в отсутствие хозяина. "Уверенно опознали", как он выразился, в соответствии с текстом из учебника по криминалистике. Я пытался возразить в том духе, что возможно и так, хотя адреса покойного не знаю, но какое это имеет отношение к предполагаемому убийству.
Мутноватый взгляд Андрей Викторовича демонстрировал, что вся эта ретивость связана не с тем, что соседи меня "уверенно опознали", а с тем, что Пашина жена ему уверенно дала. Хотя взятку, возможно, тоже дала, если вы это подумали.
"С чего же это я, с вашей, точки зрения, его прикопал?", втягиваясь в игру, спрашиваю я Дранцева. "Из ревности, жеваный крот, сука, бля, из ревности, сука! Баба-то какая !", - орет в ответ служитель правопорядка так, что Дзержинский на стене начал косить.
Цирк на следующий день после этого допроса стал просто феерическим. Тащусь вечером от электрички в Красногорске, а за мной какой-то хмырь в плаще (!) пыхтит. Он на меня еще в вагоне пялился так, словно Одри Хепберн на платформе Павшино увидел.
Я тут уже в полный кураж впал. Домой не пошел, отправился в продуктовый магазин, наклонился там к первой попавшейся продавщице, шепчу, - "Ты, мол, давно мне нравишься, давай в кино, в субботу. Кивни, если ок, я потом зайду". Она так, бедняга, закивала, что я за ее шейные позвонки распереживался. Потом я на почту, с тем же.
Оттуда - в городской парк пошел, дворами. Оглянулся раз пять испуганно в другую от хмыря сторону, разумеется. Подбежал к блеклой красногорской клумбе и начал ногой около клумбы землю нажимать. Потом присел для верности, руками травку пощупал и, поминутно оглядываясь, рванул домой.
Дома поел, чуть почитал, открыл конспекты и начал заниматься в прекрасном настроении.
Уже часа через три, почти ночью, приезжает опять делегация. Дранцев, понятно, тут как тут. Вид - Королев после полета Юрия Гагарина.
"Что случилось?", - спрашиваю. Дранцев не отвечает, торжественно надевает на меня наручники, бабки (понятые) по-деревенски прикрывают себе рты, охают. Дранцев всех ведет в городской парк, кругом темень страшная. Я, разумеется, изображаю испуг и ужас. Кто-то из ментов сбегал в воинскую часть, попросил несколько солдат.
Шапито с конями в темноте продолжалось полночи. Итог — городской парк г. Красногорска, Московской области остался без клумбы. Прокопали аж до Доски Почета. В ночи поминутно раздавались вопли, -  "Копайте глубже, жеваный крот!". Я просто давился от смеха. К трем все, наконец, разошлись. Дранцев снял с меня наручники и обещал "добраться, сука, уже по-настоящему". Я ответил, что мне страшно ночью одному идти по Красногорску и попросил проводить до дома. Менты, по-моему, были готовы грохнуть Дранцева и закопать его в ту самую клумбу.
Паша Сухарев, как я и ожидал, появился в Москве недели через две после ночных землеустроительных работ. Приперся на работу, весь какой-то потасканный и нетрезвый. Стал  нести полную дичь о похищении, бандитах, чеченах, заложниках. Раскололся, естественно, в полпинка.
Во время очередного сеанса таксования Паша встретил Любовь Всей Своей Жизни и тут же отправился с чаровницей (на моей машине!) в Крым. Там он продал машину (мою!) местным барыгам на запчасти и гулял все это время. Когда деньги кончились, Любовь Всей Пашиной Жизни куда-то свинтила. А он вернулся домой, в плацкартном вагоне, на боковой полочке, к строгой супруге своей, Ольге Сухаревой, с твердым четвертым размером.
Когда я приехал забирать молоток, мамины письма и конспекты в ставшее мне родным отделение милиции, Дранцев передо мной своеобразно извинился.
"Ты мне это, жеваный крот, пойми, жеваный крот. Мы здесь, сука, это... Сука... Убойный отдел, жеваный крот... Работаем, жеваный крот, по ночам, сука... А ты, сука, бля, мог его прикопать, сука. Бабу евойную то пялил, бля. А баба-то, да... Жеваный крот, баба... За такую бабу-то, и я бы, сука...". Тут Дранцев осекся, задумался, мечтательно посмотрел на портрет Феликса Эдмундовича. И завершил тираду, - "Пошел отсюда, сука, жеваный крот... Я б тебя, сука, прикопал. Сука, бля. Попадись мне еще раз, сука... Жеваный крот...".
В этот, такой далекий от тех событий, и уже почти "Рабочий полдень", автору подумалось, что ведь следователь Дранцев со своим коричневозубым другом никуда не делись.  Как не исчез Паша Сухарев со своей супругой, с твердым четвертым размером...  И бабки-понятые тут как тут.
Ведь нельзя исключить, что Пашу разнесло до, как он теперь говорит, "шестидесятой широты", отчего он едва помещается в костюм "Бриони". Возможно, он даже немного научился грамоте и пишет, точнее, подписывает для нас законы, под присмотром вежливого, но строгого куратора.
Для автора вполне очевидно, что его законная супруга Ольга давно уже перешла в пятый, а то и в шестой размер, привыкла к итальянским бальнеологическим курортам и бриллиантам от Тифани.
И никто, даже самый любимый читатель, не сможет убедить автора, что следователь Дранцев не работает, например, каким-нибудь отраслевым министром, или не входит в политсовет очень-очень важной партии. Принимает, так сказать, не простые, но такие важные для родины решения.
Думаю, что и Валерий Вадимович (напомню, это чрезвычайно любезный, даже добродушный господин, с коричневыми зубами), сделал себе в Лондонской клинике, что на Thayer street, прекрасные виниры, а улыбка его теперь просто неотразима. Я вполне представляю Валерия Вадимовича в высшей номенклатуре, мчащимся в кортеже сверкающих люстрами лимузинов к себе домой, в Барвиху. И кто, кроме вездесущего кадровика, знает что-то про его жизнь и судьбу? Ведь автор потерял этого господина из виду несколько десятилетий назад... Вдруг он работал кем-нибудь в ГДР, например ?
Впрочем, автор легко может представить себе всех этих дам и господ, собравшимися где-нибудь в районе Орликова переулка, что неподалеку от Каланчевской площади. Он видит вполне яркую картинку, как они пристроились за мусорным контейнером, на картонке, чтобы провести пару чудесных часов за раздобытыми по случаю склянками с настойкой боярышника.
И ведь эти люди никак не могут повлиять на так волнующее моего дорогого и верного читателя "событие электорального типа"?
Ведь это всё - лишь богатое воображение автора. Неправда ли, жеваный крот?


15.06.2020