Звезда Ратников Рассказ

 Похоже, весна через холодные потоки всё же прорвалась и к нам, - серые облака расступились, на землю хлынуло солнце, последний посеревший ошмёток снега под клёном осел, покрылся поблёскивающей корочкой и на нём четче обозначился тёмно-бежевый круг шелухи, оставленной синичками после очередного пиршества, а теперь, смешно подпрыгивая и взмахивая крыльями, на нём что-то выискивали голуби. Да, весну почувствовали и они, - их воркованье стало громче, полёты стремительней - высоко вспархивая, резвились они до самого вечера под деревом, пока не налетела огромная стая грачей, горланя, кружили они над домами, иногда свиваясь в двухслойное облако, отчего галдёж начинал отдаваться эхом над нашими головами, - моей и моего соседа Макса.

Он – хирург, был дважды тяжело ранен в чеченских войнах*, поэтому постоянно не работает, но два-три раза в месяц за ним приезжает из областной больницы друг, приглашая на сложные операции. Живёт Макс один, - когда дети выросли, жена ушла к другому. Ко мне обычно заходит два-три раза в месяц, - «Не хочу надоедать», - и непременно с каким-либо вопросом. Был и на прошлой неделе с неожиданным открытием: «Знаешь, кажется я замучил свою душу». А раньше слышала и такое: «Надо мне стяжать своё спасение.» и в таких случаях стараюсь сказать то, что растопило бы его мрачность, хотя... Ведь не раз подобными настроями подбрасывал мне идеи для рассказов, поэтому, когда цепляет заданная им тема, то получается у нас интереснейший вечер с чаем... как вчера, когда перед уходом попросил у меня «Сказание о Мамаевом побоище» - «А то читаю разную ерунду, а до нужного позарез, никак не доберусь.»
 
Неожиданно пришёл и сегодня, присел на стульчик у порога, вынул смартфон и стал читать: 
- «А за многие дни множество волков стеклось на место, то завывая страшно, предчувствуя грозу великую. – Взглянул на меня вопросительно, помолчал, но снова – к смартфону: - И от этого у храбрых людей в войсках сердца укрепляются, другие же, ту прослышав грозу, совсем приуныли, ведь небывалая рать собралась. – Усмехнулся непонятно чему: - И галки своим языком говорят, и орлы... – Снова – короткий взгляд: - И орлы во множестве слетевшись, по воздуху паря, клекчут, и многие звери свирепо воют, ожидая того дня грозного... – И, оторвавшись от текста, глядя на меня, договорил: - В который должны лечь тела человеческие.»
Сунул смартфон в нагрудный карман, какое-то время посидел, опершись ладонями о колени и глядя в пол, а я подумала: «Наверное, что-то его уж очень взволновало.» и, как всегда при таких его глубокомысленных «заходах», улыбнулась:
- Мой дорогой Макс-вопросник, - зову его так иногда, на что не обижается: - ты, конечно, сразу хочешь узнать моё мнение об этом, да?
Он молча кивнул, а я, чтобы выиграть время для ответа, улыбнулась:
- Пойдём-ка вначале кофейку попьем, а уже потом...   
И он прошёл на кухню, сел на диванчик, но тут же уставился на меня:
- Так поняла, зачем тебе это прочитал? 
Я невольно повернулась к нему спиной, зажгла горелку, поставила на неё турку, пробурчала:
- Сразу и не ответишь. - И уже – к нему: - Но, судя по слогу, по интонации этот текст...
- Слогу, интонации... – хлопнул ладонью по колену: - Да не об этом хочу слышать, а совсем о другом!
Зная способность Макса к таким неожиданным жестам, я «не заметила» и в этот раз, села рядом:
- Не заводись, а просто снизойти до меня, пишущей, но уже мало читающей, ведь и это сказание читала так давно, что... Поэтому просто скажи...
- Ладно, скажу... Давай твой кофе. – И голос его потеплел: - Но хватит тебе крутиться над плитой в такой день, – кивнул на цветок герани: -  Видишь, даже твой... этот... расцвел, а ты... Так что давай-ка часа в три пойдём в сквер, в парк, в рощу...
- В лес, в поля, в луга, - подхватила: – Может там и еще какой-либо каверзный вопросик подбросишь?
Но он молча уставился на меня и мне подумалось: нет, не надо было упоминать о «каверзных», ведь придётся расплачиваться. И точно. После нескольких глотков кофе услышала:
- Ну, каверзного, может там и не будет, - взглянул в окно на крону каштана, уже готового развернуть почки, - а вот поговорить будет о чём.
«С тобой всегда находится, о чем говорить, но в последнее время ты... » - хотела ответить, но лишь приняла его приглашение.

А дело в том, что Макс, так много читающий и подбрасывающий свои неожиданные взгляды на то, что «выудил» (его слово) из очередной книги, всё чаще стал возвращаться к тем, относительно далёким дням, когда выпало и ему «рухнуть в омут» (его слова), оставивший ему «на память» еле спасённую хирургами ногу, и в одно из таких посещений даже принёс папку с исписанными листками, попросил: «Почитай. Если начнём говорить... чтобы кое-что знала, о чём буду...» И вечером, среди прочего, я прочитала: «Вертушки, БМП и БТРы. В кольцо поселок горный взят. КПВТ громит барьеры и выстрелы АК звучат. Спецоперация в разгаре. Шум, гам и ор со всех сторон. И мы с разведчиками - в паре здесь представляем наш ОБрОН. Из дома в дом идет зачистка, то найден схрон, то пойман «чех». А над поселком низко-низко кружит и плачет белый стерх. И эта птица судит нас, кто сжал здесь автомат… Поверь мне, стерх, я здесь бы не был, но мести долг зовет солдат». И вечером, перечитав это, я поняла: да, война крепко в него вцепилась. Вцепилась и не отпускает. 

Мы идём на Покровскую* гору... И почему непременно захотел сюда, а не в рощу «Лесные сараи», которая совсем рядом с нашим домом и в которой особенно сегодня чувствуется приближение весны? Ведь с его-то ногой идти не легко, вон как прихрамывает. Спросить?.. Нет, пожалуй, не стану, подожду, есть же причина, подсказавшая ему это.
- Понимаешь какое дело... – Он приостанавливается, перебрасывает костыль в другую руку: - Я потому тебя сюда веду, чтобы ты... – Свободной рукой рисует широкий круг: - Чтобы ты еще раз взглянула на всё это и, может быть, помогла мне связать с вчера прочитанным то, что сейчас увидим. – Остановился, кивнул на соседнее здание: - Кстати, знаешь, что это? – Я пожала плечами, а он беззлобно хихикнул: - Эх, ма... Живём рядом, а ни черта не знаем.
И махнул рукой.
- Ну-у... - протянула я наигранно-обиженно: – Допустим, что «ни не черта», а не всё. Ведь знаем же... – шутливо улыбнулась: - надеюсь и ты, что на этой возвышенности начинался наш город, что здесь была защитная крепость и что этот Покровский* собор... – Помолчала, любуясь его куполами: - И самый древний в городе.
- И что был вначале деревянной церковью, - подхвати Макс, - которая сгорела и в 17 веке отстроен он был вот таким. А в этом здании, - кивнул на то, возле которого как раз проходили? - когда-то жил генерал-директор Арсенала, на котором делали пушки, мортиры, орудия... Кстати, здесь же жил дядя Паустовского*, к которому он приезжал. - И усмехнулся чуть саркастически: - Его-то хоть когда-то читала?
- Не только читала, - приняла благосклонно его шутливый тон: - но в советские времена его проза была неким отдохновением на фоне соцреализма, поэтому и до сих пор «Золотую розу» помню. А ты читал её?
Но Макс не ответил, а посмотрел на кресты Покровского собора и, перебросив костыль в левую руку, поднял правую и мне показалось, что пальцы сложились в троеперстие, но, коротко взглянул на меня, он опустил руку:
- В давние времена воинов перед боем благословляли, а мы... а нас... – И взглянул вопросительно: - Как ты думаешь, им было легче убивать, умирать, когда... 
И не договорив, махнул рукой, зашагал к уже открывающимся за деревьями площадкам мемориального комплекса.

Мой творец неожиданных вопросов, долго ли носишь их в себе, лишь иногда, по одному, выпуская для меня, и рождаются ли они в тебе после прочитанного в книгах, увиденного по телевизору, выловленного в Интернете? А, впрочем, не так уж и важно это знать, ведь всё равно мне приходится отвечать на них... или не отвечать, после чего ты обычно «берёшь таймаут», - додумываешь? – а потом приносишь мне вывод, - для проверки? - и если не соглашаюсь, то просто «закрываешь тему», обязательно косточкой согнутого указательного пальца трижды выстучав точку на чём-либо твёрдом. Вот и сегодня тема тобой задана.
Да какая! И куда уведёт?

Он стоит у самого края горы и смотрит на задеснянские дали:
– Умели наши предки выбирать места для поселений. Впереди леса непроходимые, под ногами крутой высокий склон, справа и слева овраги. – И кивнул направо: - Это «Нижний Судок» или «Верхний»? - Усмехнулся: - Всё никак не запомню.
- «Нижний». «Верхний» слева... 
- А-а, ну да... – тихо буркнул и снова глядя вдаль, затянутый голубизной, вдруг продекламировал: - «Повезет, домой вернёмся. Все срастется, все споется. Ну, а если не срастется, значит, просто - не судьба.» - Обернулся ко мне, виновато улыбнулся: - Ты уж извини, что снова затягиваю тебя в свои... – Усмехнулся: - Но больше некого... так что терпи.
- Ну, что ты, Макс, - улыбнулась как могла приветливей: - мне даже очень интересны эти твои экскурсы в прошлое. - И кивнула на лавочку: - Давай присядем... 
Подошли, сели:
- Понимаешь какая штука... – Положил костыль рядом, вынул пачку сигарет: – Как-то не получается у меня, чтобы спелось-срослось. – Закурил: - Всё снится, снится прошлое, вот и сегодня... – Помолчал, коротко взглянул на меня, закурил: - Приснилось, что лежу, прицеливаюсь... но пока неясное что-то там, в прицеле... И вдруг ветка колыхнулась... птица вспорхнула. Набрал дыхания, замер... ага, «чех» крадётся! Ну, думаю, сволочь, погоди, сейчас я тебя... И жму на спусковой... – Резко взмахнул сигаретой: - И такие сны достали. И никак не сжечь кровавые мосты в прошлое.
Я не ответила. Казалось, что все слова утешения мною уже были сказаны, когда он вот так же погружался в годы войны. Да он и не ждал их, бросив как-то в одно из подобных возвращений: «Не утешай, не надо. Просто мне иногда позарез надо кому-то выдохнуть это.» А сейчас выпрямился и сказал не раз слышанное: 
- «Понять за чертой неизбежность, пройти сквозь закрытую дверь, где миг расплывается в вечность, где жизнь превращается в смерть». - Потом вынул из кармана «Сказание о мамаевом побоище», раскрыл и прочитал: - «Повесть о том, как даровал Бог победу государю великому князю Дмитрию Ивановичу за Доном над поганым Мамаем, и как молитвами Пречистой Богородицы и русских Чудотворцев православное христианство и русскую землю Бог возвысил, а безбожных агарян посрамил.» -  И посмотрел на меня вдруг засветившимися глазами: - Ну и как?
- Что «как»? – не поняла.
- А то «как»... - неожиданно засмеялся: - Молитвами! Молитвами православное христианство и русскую землю Бог возвысил!
- Макс, не пойму... Почему тебя это взбудоражило, - не уловила причину его оживления: - Ведь в те времена обычно митрополиты и благословляли на ратные битвы, так что...
- В том-то и дело! – хлопнул рукой по колену: - В том-то и вопрос. Ведь нас-то...  - Резко встал и уже стоя, договорил: - Ведь нас-то без всяких благословений в бой бросали, вот и догадайся, с какими чувствами мы бились с мамаями и каково было оправдывать себя или винить?
- Ну и вопросики ты задаешь... – удручённо развела руками: – Пощади! Ну что могу ответить я... не убившая и курицы?
Он посмотрел на меня долгим взглядом и, словно возвращаясь в реальность, встал, шагнул вправо, влево... присел:
- Ладно, не пугайся... – тронул за руку: - Не ответишь, так не ответишь. Мне важно другое... – кивнул на памятник Пересвету*: - Вот смотрю на него и думаю: вправду ли он был или нет?
- Так именно это для тебя важно? – улыбнулась.
- Да нет... – не ответил тем же: – Пусть это и предание, но какое! – Снова открыл «Сказание»: - Вот, послушай... – вынул закладку, усмехнулся: - наверное, уже и не помнишь этого... – И, помедлив, стал читать: - «Выехал злой печенег из большого войска татарского, перед всеми доблестью похваляясь и видом подобен древнему Голиафу*...» Помнишь, кто такой? – Я кивнула. - И увидел его Александр Пересвет и, выступив из рядов, сказал: «Этот человек ищет подобного себе, я хочу с ним переведаться!» - Взглянул возбуждённо: - И сказал: «Отцы и братья, простите меня, грешного! – Снова взгляд: - Игумен Сергий, помоги мне молитвою!» И бросился на печенега... и ударились крепко копьями, едва земля не проломилась под ними. – Закрывая книгу, договорил: - И свалились оба с коней на землю, и скончались.» Каково, а?
- Да, высоким слогом написано, - взяла у него «Сказание», перелистнула несколько страниц: - А по поводу твоего сомнения о Пересвете...
- Да ладно, – кивнул на книгу: - Значит, был, был он, если так написано, Я не об этом... – И неожиданно, удлиняя паузы между словами и понизив голос, произнёс:  - «Приземлится в Москве самолет. Он доставит невесте груз под номером «Двести». Ну, а мы остаемся на месте. Если всё ж повезет, на тебе не напишут: «Груз двести».
И уставился на меня вдруг помрачневшим взглядом, словно спрашивая: «Понимаешь, к чему я - это?» Но я пока не могла ему ответить, лишь чувствуя, что не зря он, после полного религиозных смыслов повести, вспомнил эти трезвые, режущие душу строки и поэтому сказала: 
- Догадываюсь о чём, но...
 И он вдруг оживился:
- Да, да, конечно! Ну как ты можешь не догадаться! Ведь каково было идти на тех «печенегов» без молитвы, благословения, только с калашом в руках? – И, явно не ожидая ответа, с болью выдохнул: - Зачастую пустота в душе была, пустота. – Но после паузы тихо и вроде бы с вдруг найденным ответом, добавил: - И отчаяние. Отчаяние за себя... да и за тех, кого убивал. – Встал. Прихрамывая, сделал несколько шагов вдоль скамейки: - Помню... – И резко взмахнул рукой: - Да что там «помню»! Не забываю... вижу всё чаще, чаще, как... – Сжал правую руку в кулак, разжал и, глядя на неё, громко договорил: - Догнал одного... уже раненого, а он скорчился между камнями и смотрит... с такой ярой ненавистью!..  и страхом, а я... а во мне вдруг: нельзя!.. нельзя его добивать... такого! Но... – И сжал указательный палец: - Но надо. Надо!
Всё так же глядя на руку, Макс встал, постоял какое-то время, потом взгляд его «заметил» меня, и он неожиданно улыбнулся:
- Напугал тебя, да?
Я качнула головой:
- Да нет, Макс, я же понимаю...
И тоже попыталась улыбнуться, но не получилось. А он, заметив это, сел и снова кивнул на памятник Пересвету:
- Вот и я понимаю, что бить татаро-монголов нужно было. И били. Бил князь Дмитрий Иванович, Пересвет, Ослябя*, но что было в их, благословенных игуменом Сергием на «битву ратную», душах после битвы? – Взял из моих рук «Сказание», открыл на мелькнувшей закладке: - Вот, послушай, как молился Дмитрий перед битвой: «Господи, помилуй нас, грешных, когда унываем, к тебе единому прибегаем, нашему спасителю и благодетелю, - Усилил интонацию: - Ибо твоею рукою созданы мы... – Взглянул на меня: - Но знаю я, господи, что прегрешения мои уже покрывают голову мою, и теперь не оставь нас, грешных, не отступи от нас.» - Закрыл книгу и, глядя на памятник, тихо сказал: - Значит, и он думал о том, что мы, создания Божьи, берём на себя слишком много, когда решаемся судить и убивать себе равных, совершая грех... – Помедлил, вздохнул: - А потом и мучит совесть... этот тайник души нашей, в котором полощем... отмываем каждый свой поступок. Ведь совесть и есть в нас глас Божий, разве не так? 
Я закивала головой:
- Да, Макс, конечно, именно совесть высвечивает...
- Вот именно. Она-то и высвечивает все наши поступки. И с годами всё ярче, ярче, словно заставляя заново пересматривать жизнь и даже что-то в ней исправлять. – Остановился. С вопросом в глазах уставился на меня: - Но чем... как и чем можно исправить то, что когда-то уже...
И, махнув рукой, зашагал к спуску.

За несколько лет нашего знакомства никогда я не слышала от Макса рассуждений о Вере, - казалось, что атеист, - и поэтому тогда, немного растерявшись и не выказав этого, ничего ему не ответила. Да он и не ждал ответа, ведь не раз говорил, что ему надо просто «выплеснуть» то, что не давало покоя, а, значит, в больше степени мне была определена роль слушателя. И всё же, возвращаясь к тому разговору, я искала свой вариант ответа, но обстоятельства отвлекали, подсовывая вопросы на другие «темы», и оставалось только ждать: какой ответ найдет Макс и что предпримет, ведь он – человек действия, и уж точно не ограничится лишь догадками. 
Как уже писала, обычно он приходил ко мне почти каждую неделю, но после нашей беседы на Покровской горе, его не было недели две, а потом получила эсэмеску: «Я – в Оптиной пустони. Мобильник выключил.» Конечно, была удивлена, и еще - более, когда на другой день прочитала еще одну: «Преподобный Исидор Пелусиот* : «Хотя умерщвление неприятелей на войнах кажется делом законным, но почему Моисей предписал и убившему человека на войне пользоваться очищениями и кроплениями?» Приеду – поговорим.» Ну что ж, привыкнув к неожиданным поступкам Макса, я стала ждать его приезда.   

Зазвонил мобильник, и я услышала:
- Привет! Приду через пару часов. Не против?
- Привет. Не против, - ответила коротко, в его стиле: - Что приготовить?
И спросила так потому, что он всегда, возвращаясь откуда-либо, приходил с коньяком и, приподнимая бутылочку над головой, глядя в пол, обязательно произносил: «Да будет веселье и здравость!», но на этот раз...
Он пришёл в мою любимую пору дня, когда яркая июньская зелень двора тихо, покорно меркла в сумерках наползающей ночи и, не произнеся той, традиционной фразы, сразу прошёл в зал к наспех накрытому столу, сел, открыл коньяк, налил в рюмки:   
- Знаешь, я много там читал, много думал. – Жестом пригласил выпить, потом взял кусочек сыра и только понюхал его: - В Ветхом Завете* есть запись...
- Ты прочитал Ветхий завет? - удивилась.
- Нет, только несколько статей о нём... - взглянул коротко: - Но, может быть, и прочитаю, а пока... – Всё же откусил, пожевал: - Оказывается, в давние времена воины, вернувшиеся с войны, подлежали очищению, а царю Давиду* Господь не разрешил строить храм в Иерусалиме, сказав: "Слишком много на твоих руках крови», хотя сам и благословлял на битву. – Положил кусочек сыра на тарелку: - Да и простых бойцов не допускали к Причастию* по три года.
- Во как... – удивилась. - Впервые слышу.
- И не услышала б, если бы я не искал ответа там... – почему-то кивнул на мобильник.
- Где это... «там»? -  не поняла.
- Да в Оптиной пустони. У меня много фотографий оттуда, как-нибудь посмотришь. – Помолчал, взглянул на мою любимую картину с лодками у берега, освещёнными заходящим солнцем: - Закат, как над Жиздрой... - И глаза засветилось непривычной для него теплотой: - Какие же удивительные там поля, перелески! – Покачал головой: - И как мы заживо хороним себя в этих... – окинул взглядом комнату: - В этих квадратах? Ведь только там,... – Не договорив, снова налил в рюмки коньяка: - Ведь когда видишь всё это... монастырь, скиты, кельи, храмы... храм Всех Святых, Преображения, иконы Божией Матери Казанской, Владимирской, то в душе начинает происходить такое!.. – Отпил, снова взглянул на картину: - Да и речка, колодец, источники... - И уже глядя в сторону открытого балкона, договорил тихо: - Когда трудником* мыл посуду, лепил просфоры, работал в поле, на конюшне, то и стал понимать всю никчёмность того, в чём... чем жил. Помню, пришёл к роднику Сергия Радонежского*, присел на траву... Вода журчит, вокруг - ни души, вдалеке – храмы, и вдруг... Словно растворяться стал во всём этом.
Когда Макс переходил на подобные интонации, то всегда старалась его не прерывать, ибо знала, что-сейчас-то и услышу ответ на вопрос, с которым пришёл, поэтому и теперь, поймав его ускользнувший куда-то взгляд, лишь сказала:
 - Я понимаю тебя, Макс.
Но похоже, он не услышал:
- Да, только там и начал понимать... нет, чувствовать, что всю красоту природы создала не прагматичная эволюция, а тот, кого мы называем Богом. – Взглянул на меня: - А еще он же создал и нас, людей... меня, тебя, а, значит, только он имеет право распоряжаться жизнями, и если мы... я, Пересвет, Ослябя берём на себя такое же право...  - Замолчал. Дрогнувшей рукой взял рюмку, выпил: - Знаешь, там, в Оптиной, я понял, что навсегда связывал себя с ними... с убитыми мною. Помнишь, рассказывал тебе, как добил раненого? Так вот, всё чаще и чаще передо мной – его глаза... глаза полные ненависти и страха... и я прикован к нему... как у Достоевского*, помнишь? «Я себя убил, а не старушонку! Тут так-таки разом и ухлопал себя, навеки!». И теперь в этом – моё саморазрушение. И теперь в этом – моя мука, от которой...    
Макс встал, какое-то время постоял и, махнув рукой, вышел на балкон, закурил... А я смотрела на его, вдруг ссутулившуюся, спину и не знала, что сказать? Да и нужно ли? Ведь он сам ответил на свой вопрос, а значит мои слова ничего не добавят, - ему нужно лишь сочувствие, - поэтому встала, подошла:   
- Но Макс, что же делать, если люди живут в сообществах, которые воинам вечно надо защищать от нападения, от врагов, а значит...
Мы с минуту постояли молча. На фоне совсем потемневшей кроны липы ярче вспыхнул кончик его сигареты, и тогда я тихо пошутила:
- Твоя сигарета, как звезда... – Но он не ответил. - Так давай вон ту звезду, что слева от Юпитера... – указала на небо поверх крыши соседней девятиэтажки, - назовём в честь защитников родины звездой Ратников, ведь так называли вас когда-то на Руси.   
И Макс слегка сжал мою руку.

*Чеченские войны - Боевые действия (1994-1996) на территории приграничных регионов Северного Кавказа между войсками России и непризнанной Чеченской Республикой Ичкерия.
*Покровский собор - Старейший храм в Брянске в историческом ядре города — на Покровской горе.
*Константин Паустовский (1892-1968) - Советский писатель.
*Александр Пересвет - Инок Троицко-Сергиевского монастыря, воин, сражался в поединке с татарином Челубеем перед Куликовской битвой. (1380)
*Голиаф – Огромный филистимлянский воин в Ветхом Завете.
*Сергий Радонежский (1314-1392) - Почитается в лике святых как преподобный, основатель Троице-Сергиевой лавры под Москвой.
*Родион Ослябя - Монах-воин, земляк Пересвета, инок Троице-Сергиевского монастыря. Причислен к лику святых..
*Исидор Пелусиотский (370-450) - Ученик Иоанна Златоуста, автор богословских сочинений.
*Ветхий Завет - Первая, древнейшая из двух (наряду с Новым Заветом) частей христианской Библии.
*Давид - Второй царь народа Израиля после Саула.
*Причащение - Таинство, при котором православный христианин не символически, а как бы реально соединяется с Богом.
*Трудник (церк.) - Временный даровой рабочий в православном монастыре, давший обет трудиться какое-то время при полном послушании.
*Фраза Родиона Раскольникова в романе «Преступление и наказание» Фёдора Достоевского (1821 -1881).