Когда мы были молодые... продолжение 12

      КАК АМЕРИКАНЦА ОБИДЕЛИ

Павел Иванович Танцинов
 
– Павел Иванович, известно, что во время войны в СССР были сформированы иностранные национальные соединения – чешские, польские, французские… И ваша военная судьба сложилась так, что вы оказались в одном из таких формирований. Расскажите об этом.

–  Да, это был польский авиаполк «Варшава». Лётчиков для этого полка набирали из тех поляков, которые осели у нас, в России. Официальное его название было «Истребительный авиационный полк “Варшава”». На этот полк возлагались большие надежды, и они во многих случаях оправдывались.

– Чем именно?

– Дело в том, что помимо прочих полк имел ещё задачу поддержки польского Сопротивления. Когда началось наступление на Варшаву… впрочем, даже ещё до наступления, полк этот сбрасывал восставшим в Польше, в Варшаве продукты, оружие. И таким образом ещё до наступления, до форсирования Вислы поддерживал польских партизан. Кроме этого, полк постоянно выполнял задачу сопровождения наших штурмовиков.

Вообще-то полку уделяли особое внимание, и это чувствовалось даже в мелочах. Например, многие подразделения иностранные ходили в общевойсковой форме, а нам выдали форменное обмундирование по польскому образцу. Даже выходной комплект выдали. Ну, и повседневная, рабочая одежда была. Всё это было чёрного цвета, и на этом фоне блестели польские орлы. Короче, выглядели мы вполне как эсэсовцы, вот смотрите – на фотографии видно хорошо…

– Ну, в общем, снабдили вас неплохо. А техника какая была?
 
          – Полк воевал на Як-1. Мне эти самолёты нравились, они выглядели, как игрушки! А уже ближе к концу войны нам прислали Як-9-Т. Литера «Т» означала «танковый». И прозвище за этими самолётами закрепилось – «летающая пушка».

– Вот теперь, после общего, так сказать, знакомства с местом действия давайте знакомиться с главным героем. Павел Иванович Танцинов, 1926 года рождения, на фронте с 1943 года.

– Ага. А до этого моя «карьера» была такой. Я с малолетства любил всякую технику, трактористом работал. И вот когда было мне 16 лет, а это, разумеется,   война  шла вовсю, к нам из Иванова прилетели самолёты ПО-2. Эти двухместные, как их официально называли, «ночные бомбардировщики», имели неофициальное повсеместное прозвание «кукурузники». Собрали нас, доросшую до призывного возраста молодёжь, и стали учить прыжкам с парашютом, наверно, готовили для фронта. Потом, видимо, поняли, что для этой цели – десантниками быть – мы явно не доросли, не годимся. Решили переключить нас на технику, на обслуживание. Короче, направили нас учиться, а потом распределили по авиаподразделениям. Ребята попали в другие полки, а я почему-то в «Варшаву». Все мы работали мотористами и авиамеханиками. Я тоже сначала был мотористом. Но у меня есть одна черта в характере, она и пользу мне и вред приносит. Я уж очень дотошный, всё должен понять – отчего и почему? Почему, скажем, не тянет мотор самолёта, может, в воздухонагнетателе причина? Докопаюсь. Разберусь, подскажу – там-то дефект.

Окружающие, пожалуй, думали: откуда этот пацан про всё это знает? Ведь их-то, зелёных, учили на другом типе самолёта…

И вот так – одна подсказка, вторая. Постепенно складывалась хоть и маленького масштаба, местная, но репутация. Потом как-то подошёл командир эскадрильи Гаршин, он впоследствии стал командиром полка. Мотоцикл, который ему подарили за боевые действия, у него что-то расхотел ездить. Подошёл, спрашивает; «А кто тут у вас знает мотоцикл? Сумеете сделать?». «А вот, – говорят, –  у нас  спец Павел Иванович».  А сам Павел Иванович стоит в шинели не по росту, как пацан, рукава длинные… Но «Павел Иванович»! А я действительно немножко знал мотоцикл, быстренько его отремонтировал и потом до конца дня, отведённого на ремонт, гонял на нём в своё удовольствие.

– Вы ведь, насколько я знаю, достаточно известный изобретатель? Так ваша изобретательская жилка, значит, проявилась ещё тогда?

– Да, уж очень я любил технику. И вот после этого случая меня, как такого вездесущего (да я и сейчас свой нос сую куда не положено!) меня выдвинули авиамехаником. Закрепили самолёт, моториста… Тут с ним как-то неловко получилось. Моторист, Коновалов ему была фамилия, родом был из Иванова. Образование он имел полное среднее, десять классов, а у меня в ту пору было всего шесть. И вот мне, особенно на первых порах, даже неудобно было – я авиамеханик, и по должности заставляю его мотор мыть, самолёт… А потом решил для себя: дело есть дело, нужно в работе показать, что голова у тебя не зря приставлена, и если быть для кого-то, пусть даже для одного человека, авторитетом, то не должностью, а умом, знаниями в профессии.

И мы работали. Ну, как работали? Не особенно плохо, как  мне кажется. Когда была боевая тревога, я всегда первый выскакивал. В такие моменты нужно как можно быстрее запустить самолёт. Так вот у меня он всегда запускался первым – наш сорок седьмой Як. Даже как-то один механик пожилой (а впрочем, это взгляд пацана, вряд ли он был на самом деле пожилым) сказал мне: «Тебе что? Больше всех надо? За это орден не дают». А я же был наивным провинциальным парнем, удивился: «Как это? Мы на фронте с тобой. Надо же самолёты запускать быстрее. Замешкаемся – или нас прямо на аэродроме раздолбают, на земле, или противник смоется, а его сбивать надо!».

А, в общем, чего вспоминать! Я, например, был бы рад, если бы он хотя бы раз оказался первым! Дело-то непростое. Запустить запустишь, а сколько времени потратишь? Там же множество технических хитростей было, чтобы, как говорится, с полоборота. Особенно в мороз, зимой, попробуй моментально запустить!

– Павел Иванович, вот вы принесли с собой старую гильзу. Чем это она такая особенная?

– Да уж особенная. Хотя бы тем, что она на два миллиметра отличается от наших.


         – А она – чья?

– Американская. Это память о встрече с «мустангом». Не с тем, который в американских прериях скакал, а с самолётом «Мустанг».

Дело в том, что американцы продавали нам по ленд-лизу другие самолёты, «Томагавки». Тут нужно пояснить, что очень многие наши люди, спустя десятки лет после войны   и после очень мощной волны пропаганды извне,  убеждены в том, что американцы в те времена  существенно помогали нам оружием и стратегическими материалами. И при этом ленятся добыть  точные факты, которые уже давно собраны и опубликованы, в наш электронный век достаточно разок кликнуть – и у тебя эти данные будут тотчас же. Так вот по этим данным помощь американцев составляла ничтожный процент нашего национального  продукта. И по танкам, и по самолётам они передали нам едва ли два-три процента от общего числа выпущенной в Советском Союзе военной техники… Вот сейчас сказал – «они передали», и этим сам же продемонстрировал, насколько наш народ за десятилетия убедили в особой ценности такой «помощи». Я это слово умышленно в кавычках сказал, потому что торговлю уж никак нельзя назвать помощью. А американцы именно торговали! И, кстати, оплату золотом за это регулярно получали. Причём, торговали-то не самым лучшим товаром. И вот эта самая гильза – напоминание о такой нечестной игре.

«Томагавки» мы видели. Самолёты не очень высоких технических характеристик и не слишком хорошо  были они вооружены. Сами американцы на них летали неохотно, предпочитая «Мустанги». А потому и нам было любопытно на этого коня посмотреть как-нибудь, как он скачет.

И вдруг произошла оказия. Американский пилот на «Мустанге» совершил у нас вынужденную посадку. Зачем он летал к нам, на наши фронты, не ведаю, не та у меня должность была, чтобы знать это, но зато знаю, что неисправность у него было пустяковая, наши и не с такими летали.А он, барин такой, не научен что-то своими руками что-то делать, не пожелал лететь. Ну, что? Помогли починиться. Пока то да сё, между лётчиками спор вышел – какой самолёт лучше, Як или американец?

Наш командир эскадрильи Гаршин тут и скажи:

– А чего без толку спорить? Взлететь надо и устроить показательный воздушный бой. Там оно сразу будет видно – кто лучше. Я бы на такую «дуэль» пошёл…

Идея всем понравилась, американец тоже загорелся, но чувствовалось, что относится снисходительно: какие-то там русские хотят потягаться с нашей техникой? Ну, что ж, давайте, удостоверьтесь…

Командир полка одобрил мысль, и два самолёта поднялись в воздух. В общем-то я рассказываю всю эту эпопею, наверно, медленнее, чем всё происходило на самом деле. Покаруселили они в небе всего-то пару минут. Но за это время Гаршин три раза – понимаете – три раза! – зашёл американцу в хвост. А это значит, что у нашего самолёта скорость и манёвренность выше, а наш пилот лучше, чем американец. Не знаю уж, как он воевал, где летал и с кем в небе бился, да и бился ли вообще,  но нашим лётчикам ему бы лучше не попадаться – Гаршин его три раза «сбил» за две минуты!

Потом они разлетелись. Гаршин на посадку пошёл, а американец явно разозлился: резко снизился и пошёл на бреющем над нашими самолётами, аж чехлы послетали, и идёт прямо на ангар. Думаем: что он делает! Врежется сейчас! Но он сделал «горку» и улетел. Даже крыльями не помахал.

Вот такая история. В «сражении» этом, конечно, стрельбы не было, хотя на «Мустанге» вооружения было много. А гильзу от мустанговой пушки двадцатидвухмиллиметровой я потом уже по другому случаю  подобрал и храню до сих пор, как память о том случае. Здорово тогда осердился американец!


ПОДНЯТЬСЯ В АТАКУ В КОНЦЕ ВОЙНЫ

Александр Николаевич Алёшин


– Вот вы всю войну в пехоте были. А вы не считали, сколько километров вам пришлось пройти?

– Так. На вопросе тормознули. Остановились. Подумали. Отвечу так: во-первых, не  всю войну, а с января 1943 года. После Победы отслужил ещё пять лет. Так вот – на фронте я с первого момента, как попал, и до самого… нет, вру, не до самого конца, было у меня небольшое ответвление – телефонистом был в течение месяца… А то был  я всё время, с первого дня, связным от командира роты до командиров взводов. Как же тут километры-то сосчитаешь? Сидят, скажем, солдаты в обороне, а ты за одни сутки не один десяток километров сделаешь – туда и сюда. И чаще всего – не ходьбой, а бегом. Ведь связной есть связной – тут скорость важна. Тут уж всё ногами. То-то они, треклятые, у меня сейчас и болят…

– Но при такой-то  работе сколько же пар сапог… Они, наверно, горели на вас? Много ли?

– В последнее время за пять месяцев – пять пар. Как месяц – летят, как месяц – летят…

  – Я вот на ваши  награды смотрю, а на них будто крупными буквами написано, что вы не только хорошо бегали, но и хорошо воевали.

– Ну, воевать… Это уж как пришлось. На войне как на войне. Наступать так наступать, а уж если отступать, то драпай веселей, как говорится…

– Вам-то, наверно, не пришлось отступать? Ведь уже сорок третий год был, когда вы попали на фронт.

– Точно. Всё время в наступлении. В обороне сидели, было дело. А вот отступать не приходилось.

– У вас два ордена Славы. Орден непростой. Его за коллективные действия получить было невозможно, давали только за личный подвиг  солдата. За что вы их получили?

– Я вот про этот орден,  второй степени, расскажу. Получил я его за прорыв обороны. Это в Венгрии было.

– А что именно там было? Ситуацию обрисуйте.

– Ну, как её обрисуешь? Два слова: прорыв обороны. Кто был, тот поймёт.

– Так вы для тех, кто не был…
         
– Стояли мы там долго. Немец укрепился так, что куда там шаг сделать, голову приподнять было невозможно. Крепкая была оборона. Но в принципе всё было, как обычно: мощная артподготовка и…

– В атаку, вперёд?

– Без знака вопроса. В атаку. Я был на левом фланге, старшина – на правом. Встали мы. А рота лежит… В последнее время тяжело было подниматься в атаку или в наступление. Каждый цеплялся за жизнь уже…

– Ну да, война близко к концу.

– Вот именно, к концу. И каждый хочет живым домой вернуться. Чувствовали уже, где находимся, географию-то как-то знали… Не ахти поднимались. Тут вот самый страшный момент: ты встал, по тебе уже лупят, и только молись, чтобы мимо, бронежилетов не было, а рота лежит. Несколько секунд как несколько лет жизни.. Потом смотрю – один ногу подобрал, приготовился, второй… А я ору. Когда сейчас не верят, что криком «За Родину, за Сталина!» поднимали солдат, я вот что скажу: поднимали! Это правда. Поднимали и матом. Это тоже правда. Иногда и угрозами поднимали.  И это правда. Ведь она, эта правда, в том, что солдаты встанут и пойдут не за лозунгами, не от страха, а потому что почувствовали: очень надо! Неважно, за кого: за Сталина, за мать-перемать или за дом родной, но – надо, не отсидишься…

И вот поднимали роту…

–  Без офицера?

–   За десять минут до атаки убили ротного.

– А почему вы со старшиной? Ну, старшина ещё понятно…

– Я вам так скажу: это была наша привилегия. Сейчас нет-нет да ненароком кто-нибудь вякнет о привилегиях на фронте для коммунистов и комсомольцев. Плюнул бы в морду, да слюну жалко тратить. Кстати, про старшину вы неправильно поняли. Он не по должности это делал. Он у нас был секретарём партбюро. А я был комсоргом.

– И для того, чтобы… Надо первому встать.

– Об чём же и  суть дела! Своим примером. Короче,  рванули мы так, что прорвали оборону, немец отступает, мы пошли вперёд, гнать его. Они вот такие семафоры, чуть ли не с дерево, а мы такие клопы, шибздики, наше-то поколение мелкое было, сам видишь – ростом я не вышел. А главное – у нас все молодые были. Двадцать пятый, двадцать шестой год рождения, да, уже и 26-й был. Ну, от силы 24-й, 23-й…
 
Все молодые мы были. И били фашистов с каким-то озорством, азартом. Всё-таки сбили мы их и пошли дальше, развивая наступление. Сами остались целы, задачу выполнили, и звезда на грудь слетела… Правда, как-то не сразу она долетела, а летала более двадцати лет. Только в 1966 году нашла она меня.

А вот другой случай из пехотной нашей жизни. Тоже уж в конце войны дело было. Городишко был небольшой, там ещё нефтеперерабатывающий завод был. До завода – открытая местность, как ладонь. И снайпера верхние точки заняли и не давали нам подниматься. Так что нам оставалось сидеть и кое-как наблюдать. Застопорилось всё. А идти вперёд надо. Потом вечером в тот же день командир батальона сообщает (а я в это время как раз на телефоне был): вечером, когда за ужином будете посылать, пошлите ребят побольше, двух-трёх лишних для получения на всю роту масок химзащиты, противогазов. Надо сказать, что струхнули все в дрожь. Газы! О них ведь за всю войну мы и не слышали и подзабыли, что такое бывает. А тут немцы, видно, зажатые в угол, решили использовать и химическое оружие. Мы – атаковать, а они – по газам!

– Что-то я не слышал о применении химоружия во время войны. Даже Гитлер не осмелился нарушить конвенцию о его запрете.

– А ты  слушай, слушай… Мы такому слуху сразу поверили. Во-первых, противогазы выданы. Во-вторых, разведка-то  была у нас хорошая. Как в песне пелось: «но разведка доложила точно»… Разведка работала, что там говорить. Вот и приуныли.

И в тот же вечер пришёл к нам… Он был старшина то ли разведки дивизии, то ли роты автоматчиков… Чем-то он проштрафился, и его на передовую, к нам. По анкете, как говорится, всё при нём. Взрослый, 1918 года рождения, всю войну прошёл, член партии. А у нас командиров взводов не хватало, говорить нечего. Ну, командир роты говорит ему: «Будете командиром взвода такого-то, идите принимать». И в лицо-то мы его, можно сказать, не видели. Ночь есть ночь. Ну, принял он взвод, прямо на передовой, в окопе. Утром командир роты приказывает: «Старшина, сейчас будем наступать, вы с вашим взводом будете подниматься первым». Тот спокойно так: «Есть! Слушаюсь».

Потом заминка какая-то произошла, мы так и не наступали. И вот тут узнаём, что в назначенный вначале срок наступления тот старшина застрелился в окопе. Да, да, да! Сам застрелился из автомата. Вообще-то самострелы бывали, хоть и не часто, но бывали. Он застрелился.

А вечером нас неожиданно сняли с этого участка, перевели на другой. И вот командир роты спрашивает командира батальона: «А куда самострела-то девать? Что с ним делать?». А тот отвечает: «Собаке – собачья смерть. Оставьте его там, на месте. Похоронная команда закопает».

Там его и оставили.

Я потом думал: почему он это сделал? Война уже к концу. Наверно, он не сидел в кабинете всю войну, чтобы он там был и не слышал, как пуля свистит. Причина отпадает. Чувство вины? Так ведь не в трибунал отправили, а на передовую взводным, так что проштрафился он, наверно, не сильно. За сильную вину и наказание сильное. А тут что? Для нас, например, вообще дело привычное всё время под пулями, под снарядами. Мы привыкли уже, привыкаешь к этому, говорить нечего.

Так что вывод один. Что-то он знал про те газы, о которых говорили. И очень боялся. Его не пуля убила. Его страх убил.

…Заняли мы другой участок, потом пошли в наступление. Немцы всё побросали, трофеев много. И вот тут-то мы увидели на всех минах и снарядах синюю окантовку – химические. На танках тоже были укреплены по три баллона с какой-то гадостью…

– Они просто не успели его применить!

– Да, видно ждали приказа. Перед нами стояла химармия. И мы противогазы таскали чуть ли не до конца, а потом все стали выбрасывать.

– У вас на счету, я по медалям смотрю, Белград, Будапешт.
 
– Вена ещё была после Будапешта.

– Вы везучий человек! Приметы, суеверия какие-нибудь у вас были?

– Будапешт взяли 13 февраля. Вену 13 апреля брали, а 13 мая соединились с американцами. Вот и верь в несчастливые числа! У  меня это число счастливое.

 

НА ВЫСОТЕ

     Владимир Никитович Сергеев


– Для меня война началась чуть раньше, чем положено, не в восемнадцать лет. И чуть раньше, чем для всех, закончилась. На фронт я пошёл в1943 году, мне семнадцать только исполнилось. Ну, так вообще-то я парень крепкий был и очень рвался, поэтому и взяли. И два года на фронте, но чуть-чуть не дошёл до Победы.

– Что, ранило?

– Да, в самом конце войны, на излёте её уже. Это 26-го апреля произошло, когда мы, бойцы ударной пятой армии, почти к центру Берлина подходили. Направление нашего полка было на рейхсканцелярию. Продвигались трудно, огонь был сильнейший. И уже рейхсканцелярия – вот она, только площадь перебежать. Но перебежать – это же открытое пространство, ты и любой человек – мишени. Короче, не судьба была мне добежать, в ногу шарахнуло, упал, и всё, война для меня закончилась, потому что пока я в госпиталь попал, пока подлечивали, там и день Победы пришёл…

– А госпиталь хоть там же, в Берлине был?

– В Берлине, да. Одно утешение: смело могу говорить, что день  Победы встретил в Берлине. Звучит, а?!

– Да, всего за несколько дней… Но за два года пройдено-то немало. И боёв было немало тоже. Какой из них для вас самый памятный?

– Не знаю, как у других, но мне кажется, что коллективные бои остаются в памяти меньше. То есть, когда ты вместе со всеми идёшь, например, в атаку, делаешь всё вместе со всеми… Рядом – товарищи, сам кому-то поможешь, тебе помогут. Но такие ситуации всё-таки    похожи друг на друга и как-то стираются их памяти. Не знаю, у меня – так.

А вот когда ты один действуешь или вас мало, а ты ещё за всех отвечаешь, вот это врезается. Такой случай был у нас на территории Польши. Собственно говоря, это уже граница Германии была. И вот в одном месте на нашем пути попалась высотка. Немцы-то вояки опытные, они, конечно же, использовали эту высотку, укрепились там, окопов нарыли, огневую точку устроили… И стоило нам подойти поближе, как все эти подарочки посыпались нам на голову. Справа высоту не обойти, не помню уже почему, то ли болото, то ли речка была, а слева орудия стоят, и пехоты немало. Пойдёшь напролом – половину людей потеряешь, если не больше. А с высоты шпарят пулемёты, её тоже не очень-то укусишь… То есть, мы даже пытались, но потеряли товарищей… Залегли. Отступать не положено, вперёд – не получается. Лежим, скучаем. А сверху поливают нас из пулемётов, и автоматчики там тоже были. И тогда командир батальона приказывает мне, поскольку пулемётчик я был опытный…

– Это в 18-19 лет?

–  Я к тому времени уже огонь, воду, все леса и болота прошёл. И в полевых условиях, и в городских, и в уличном бою, где угодно уже был, хоть и самый молодой… Короче, приказывает мне ни много ни мало – взять эту высоту.

– Лихо звучит. В одиночку?

– Нет, большую компанию дал в сопровождение. Моего же второго номера и ещё автоматчика. Вот всё. А приказ, конечно, не о высоте был, сами понимаете – глупо звучит.  Зато куда как милосерднее звучит приказ: забраться на эту высоту и уничтожить огневую точку. Звучит совсем по-другому, а по сути дела, то же самое, что взять высоту.

Ну, что ж, раз приказано… Осмотрелся я повнимательней. Заметил ложбинку такую неглубокую, которая прямиком к высотке выходила, и мы по ней втроём и двинулись вперёд.

– Погодите, погодите! Вы говорите: осмотрелся, заметили...   Так это что – днём было?

– Днём, а как же. Ночью я бы не рассмотрел всё.


– Ночью легче было бы подобраться.

–  Да. Но приказ отдан днём.

– Образец безупречной армейской логики. Как-то это у вас в рассказе легко получается! Среди бела дня, на виду у врага да с пулемётом… Вы случайно не в рост ли шли?

– Не-ет! (Принимает юмор, смеётся). Какой там рост! На брюхе, на брюхе! Я в общем-то обдумал всё, конечно. Если нас не заметят в канаве этой, то вполне успеем добежать до верха, там же у подножия высотки для пулемётов мёртвая зона. Если ошеломить, напугать, то вполне может получиться. Ну, кругом «если»! Но так всё и получилось. Поползли. Я ребятам говорю: «По приказу кидаем каждый по паре гранат наверх. Да чтоб в окоп, а то скатится она прямо на нас! Когда взорвутся, открываем огонь на ходу и рвёмся наверх. Дальше – по обстановке».

Всё так и сделали. Батальон лежал и окапывался. Мы ползли брать высоту. Гранаты попали удачно, да ещё фактор неожиданности – немцы кто убит, кто в панике. И тут прыгают в окоп какие-то дьяволы и строчат вовсю. Короче, штаны были у них мокрые, это точно. Побежали.

– Пулемёт-то у вас какой? «Дегтярёв»?

– «Дегтярёв», он полегче.

– Так вы прямо с рук стреляли в окопе?

– С рук. Я только одного боялся: как бы не заело чего. Обошлось. Ещё только мы стрельбу открыли, весь батальон рванул вперёд. Там до рукопашной даже не дошло, сверху уже все живые немцы поубегали, а зато на левый фланг наши в атаку сумели пойти, батареи захватили. Уже потом, когда бой кончился, обнаружили мы, что на другой стороне высоты находился артиллерийский склад и много боеприпасов. Фашистов много там положили, в этом бою, у нас потери минимальные и то, в основном, в начале боя.

– Ну, повезло самому молодому!

– Да, повезло. Конечно, фронтовой опыт важен очень, везёт тому, кто умеет. Но и молодое нахальство нужно – хоть в огонь, хоть к чёрту в зубы! Вот и я – каким-то чудом остался жив…


              ОКОНЧАНИЕ ПУБЛИКАЦИИ ОТРЫВКОВ СЛЕДУЕТ. ПОЛНОСТЬЮ КНИГА "РАССКАЗЫ О ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ" ИЗДАТЕЛЬСТВА "ВЕЧЕ" ИМЕЕТСЯ В ПРОДАЖЕ