На берегах Смедвы, у истоков классики

Дмитрий Григорович и его правда жизни

Если вы стремитесь понять умом и хоть каким-то аршином «измерить» Россию прошлых веков, то ваше обращение к русской литературе просто неизбежно. И одним из таких первоисточников может стать творчество Дмитрия Григоровича, взбудоражившего общество своими новаторскими и даже по нынешним временам слишком натуралистическими, мрачно-безысходными произведениями. Но именно та правда жизни простого народа, которая нашла в них отражение, стала импульсом для принятия революционного по своей сути решения об отмене в самодержавной империи крепостного права в феврале 1861 года.

Дойти до сути
Проторенные дорожки в бывшее имение Григоровича на берегу речки Большая Смедва– одном из притоков Оки, в глухой, необычайно живописный уголок окраины Подмосковья, увы, не ведут. Да и от усадьбы, где писатель в общей сложности прожил четверть века и создал свои хрестоматийные повести и рассказы, до наших дней практически ничего не сохранилось. Чудом уцелевшие мебель, книги, личные вещи, которые теперь демонстрируются в залах краеведческого музея имени А. П. Дорониной города Озёры, лишь отчасти могут воссоздать ту атмосферу, в которой жил и творил признанный классик. Всё это было собрано по крупицам. Ирония судьбы в том, что скромный особнячок на берегу Смедвы так и оставался для деревенских жителей, за права и свободу которых в своё время душой и словом боролся писатель, барской вотчиной. Потому и растащили его имущество в послереволюционные годы «потомки» Антона-горемыки, а дом в конечном итоге, как это случилось в бесчисленном множестве полузаброшенных дворянских усадеб, сгорел. Каким он был, можно теперь судить только по фотографии, любезно предоставленной автору этих строк для открытой публикации дирекцией Озёрского краеведческого музея им. А.П. Дорониной. Но чтобы постичь глубинную суть творчество писателя, мне показалось недостаточным лишь проштудировать его произведения и осмотреть музейную экспозицию. Дополнить картину жизни Григоровича помогло посещение его усадьбы в сельце Дулебино и заброшенного церковного погоста в соседнем Фроловском, где были похоронены его бабушка, родители, дочь и внук. Сам Дмитрий Васильевич удостоился последнего пристанища в Санкт-Петербурге на Литераторских мостках Волковского кладбища. На его могиле стоит достойный памятник, а во Фроловском место, где стоял храм, знают лишь дотошные краеведы.
Берега Большой Смедвы очаровательны. Слушая в тишине под сенью плакучих ив неспешное журчание воды, трудно себе представить, что когда-то здесь в мельничных затонах топились несчастные крепостные девушки, а из сельца доносились свист кнута и стоны истязаемых мужиков. Всё это происходило буквально на глазах будущего классика и нашло отражение сначала в сердце, а затем и в произведениях человека, который по крови был наполовину французом и только в юности начал изучать русский язык.

Загадка полурусской души
Дмитрий Васильевич Григорович (1822 - 1900) - личность в пантеоне классиков русской литературы хоть и знаковая, но в наше время полузабытая. Он появился на свет в Симбирской губернии в результате пылкой любви отставного гусара и французской красавицы Сидонии - дочери сложившего голову на гильотине во время Великой французской революции роялиста. Где они познакомились – история умалчивает. Василий Ильич служил управляющим имением матери писателя графа В.А. Сологуба. А мать Сидонии– эмигрантка М.П. Ле Дантю была гувернанткой в петербургском доме генерал-майора П. Н. Ивашева. Факт этого знакомства особенно примечателен тем, что сводная сестра матери писателя была той самой Камиллой Ле Дантю, которая отправилась в Сибирь и вышла замуж за ставшего каторжанином бывшего кавалергардского ротмистра Василия Ивашева. В 1824 году, незадолго до своей кончины, отец Григоровича приобрёл для семьи именьице в тогдашнем Каширском уезде Тульской губернии. Сюда перебралась и ушедшая на покой бабушка писателя, а вместе с ней на некоторое время будущая супруга декабриста. Забегая вперёд стоит отметить, что деятельная бабушка-француженка после смерти своей дочери, а вслед за ней и зятя, отважилась в 1841 году на путешествие в Сибирь, откуда вывезла по разрешению государя своих троих внуков, детей декабриста – Марию, Веру и Петра.
Можно только догадываться в какой атмосфере проходило детство Дмитрия Васильевича, который после смерти отца воспитывался матерью и бабушкой, едва разговаривавших на русском языке. Но впечатлительный мальчик блистал многими талантами, был отменным рисовальщиком, и эта страсть позднее сыграла в его судьбе не менее значимую роль, чем литературные эксперименты, принесшие ему славу основоположника целого направления в отечественной прозе.
Но сначала литература полностью поглотила героя нашего повествования. Да и как иначе, если судьба постоянно сводила его с людьми, впоследствии вошедшими в анналы истории отечественной культуры.  В Санкт-Петербургском Главном инженерном училище он стал однокашником Федора Достоевского. Впоследствии они даже одно время снимали общую квартиру и именно Григорович стал первым читателем «Бедных людей». В Академии художеств, где брал уроки живописи, случай свёл его с Тарасом Шевченко. А знакомство с Николаем Некрасовым открыло широкий путь в литературу. Впрочем, и с самим Григоровичем в ту пору многие считали за честь водить дружбу. Музыкальный критик Ю. К. Арнольди оставил такие свои впечатления от встречи с писателем: «Высокий, стройный брюнет, с красивым, открытым, прямо все высказывающим лицом, и с теплым взглядом, соответствующим душевной улыбке антично очерченных губ».

Усадебные картинки
Своё первое замеченное и оцененное публикой и критиками произведение – очерк «Петербургские шарманщики» Григорович написал в 1843 году по заказу Н. А. Некрасова для нашумевшего в ту пору сборника «Физиология Петербурга».  Ярко описанная в этом сборнике жизнь бедноты в городских трущобах произвела на общество неоднозначное впечатление. Но не лучше тогда была жизнь простого народа и в провинции. На волне литературного успеха Григорович создаёт в середине 1840-х годов такие повести и рассказы как «Антон-горемыка», «Деревня» и «Бобыль». Их первые публикации в журналах «Отечественные записки» и «Современник» и принесли автору славу писателя-реалиста. Иван Тургенев отмечал, что рассказ «Деревня» Григоровича «по времени первая попытка сближения нашей литературы с народной жизнью, первая из наших «деревенских историй»» не только ошеломила тогдашнее либерально настроенное общество, но и удивила маститых литераторов новизной содержания и художественной формы. Основой сюжета «Деревни» стал реальный случай, с которым во всей своей жестокости невольно столкнулся писатель в имении матери, где он подолгу жил. Молодая крепостная крестьянка, девушка удивительной красоты и ума, была насильно отдана замуж за неотёсанного мужика. Он довёл её до чахотки и смерти. Лето 1847 года, проведённое также в родительском имении на берегу Смедвы, ознаменовалось повестью «Антон-горемыка». Первоначально произведение оканчивалось красочным изображением крестьянского бунта, но по требованию цензуры финал пришлось смягчить.  Виссарион Белинский делился своими впечатлениями от прочитанного так: «…ни одна русская повесть не производила на меня такого страшного, гнетущего, мучительного удушающего впечатления: читая её, мне казалось, что я в конюшне, где благонамеренный помещик порет и истязует целую вотчину – законное наследие его благородных предков».
К концу 1840-х годов Григорович стал уже широко известным писателем, на счету которого были романы «Рыбаки», «Просёлочные дороги», повесть «Смедовская длина». Эти и другие произведения рождались именно в Дулебино. И они стали импульсом для творческого развития других писателей - его современников. Например, судьба бедного крепостного музыканта в среде «подлинных ценителей искусств» - помещиков, нашедшая отражение в повести «Капельмейстер Сусликов», впоследствии повлияла на творчество А.Н. Островского. Тема получила развитие в его «Записках замоскворецкого жителя» и в пьесе «Таланты и поклонники».
Но не только на слуху ценителей литературы было имя писателя. В 1848 году по решению императора Николая I был создан специальный комитет, призванный проверить состояние тогдашней русской журналистики на предмет вольнодумства и распространения революционных идей.  В отчёте особенно вредными для общества были отмечены опубликованные и ходящие в списках публицистические статьи Герцена и Белинского, а опасными художественными произведениями «Бобыль» и «Антон-горемыка» Григоровича. Впрочем, никаких преследований со стороны властей тогда не последовало. Через много лет, в октябре 1893 года, в письме своему старшему товарищу по творческому цеху Лев Толстой признавался: «Вы мне дороги… в особенности по тем незабвенным впечатлениям, которые произвели на меня, вместе с «Записками охотника», ваши первые повести. Помню умиление и восторг, произведённые на меня, тогда 16-летнего мальчика, не смевшего верить себе, - «Антоном-горемыкой», бывшим для меня радостным открытием того, что русского мужика – нашего кормильца и – хочется сказать: нашего учителя, - можно и должно описывать не глумясь и не для оживления пейзажа, но с уважением и даже трепетом».
 
Парижский акцент
Отличное знание языка позволило Дмитрию Васильевичу и самому стать своеобразным героем литературного произведения. В 1858 – 1859 годах длительное путешествие по России предпринял Александр Дюма-отец, что нашло отражение в его книге-травелоге «Впечатления от поездки в Россию». «Григорович говорит по-французски как парижанин. Он приехал ко мне с визитом братства и предоставил себя в мое распоряжение на все время моего пребывания в Санкт-Петербурге». Они вместе побывали в Петергофе и Ораниенбауме, Григорович увлёк французского коллегу рассказами о житейских перипетиях и творчестве Пушкина, Полежаева, Лажечникова, Крылова, познакомил с Некрасовым и Панаевым.
В том же, 1858 году, писатель получил от Морского ведомства предложение совершить путешествие на корабле «Ретвизан» вдоль побережья ряда европейских стран и описать увиденное в серии очерков. Во Франции его принимали как своего соотечественника, в Дании, Испании и Германии – как парижанина и удивлялись, что он русский писатель. Очерки, которые публиковал «Морской сборник» были приняты публикой восторженно. Позднее они были изданы в виде книги «Корабль «Ретвизан», которая и теперь достойна прочтения особенно теми, кто собирается в европейский туристический вояж.

Проза бытия
Творческим кредо писателя была «правда жизни и ничего более». Он описывал увиденное без прикрас. Так же, как, к примеру, его современник Салтыков-Щедрин, он живописал с натуры. Но, если произведения Михаила Евграфовича блистают непревзойдённой, не утратившей актуальности и в наши дни сатирой, то у Григоровича повести и романы построены на драмах, переживаниях, трагических ситуациях. Впрочем, однажды в его личной жизни случился эпизод, достойный пера сатирика. И романист сумел его изложить с величайшей иронией.   Вернувшись из путешествия по морям в родные пенаты – на берега Смедвы, Григорович узнал, что его матушка, не имевшая уже возможности в силу преклонного возраста управлять имением, решила передать владения сыну. На радостях Дмитрий Васильевичсдал в аренду изрядный участок своих угодий и на ожидаемые доходы решил полностью посвятить себя литературному труду. «У меня был готовый план для большого романа», признавался он впоследствии в своих «Литературных воспоминания» (1892 - 1893 гг.). Но планам не суждено было осуществиться. На дворе стоял 1859 год и страна жила в ожидании манифеста об отмене крепостного права.
«Кто помнит это время в деревне, тому хорошо известно, что тогда было не до писания романов. Кто рвал на себе волосы от горя, кто потирал руки от радости.
Я между тем был счастлив уже тем, что вскоре нашёлся арендатор, согласившийся взять за порядочную плату всю землю, находившуюся на той стороне речки Смедвы, в Зарайском уезде. Я уже подумал, что всё, слава Богу, кончилось благополучно и я могу теперь спокойно продолжать начатую работу. Не много надо было времени, чтобы убедиться, несколько была преждевременна моя радость. Арендатор, вместо того чтобы распахивать землю и строить помещения для скота, как было условлено по контракту, начал с того, что открыл кабак, о чем прежде не было и помину. На протест мой он возразил, что снял землю и волен делать на ней, что ему вздумается. Начался ряд безобразий; крестьяне поминутно приходили жаловаться. Когда пришёл срок первой уплаты, арендатор объявил, что денег у него нет. Я поехал в мой уездный город Каширу, с целью уничтожить условие. Власти встретили меня приветливо, искренне жалели, что я дался в руки всем известному мошеннику, но ничего всё-таки не сделали. «Земля, снятая арендатором. – говорили они, - находится за рекой Смедвой и, следовательно, в Зарайском уезде; вам надо съездить в Зарайск; там все вас знают и сейчас всё сделают». Я поехал в Зарайск. Снова живое соболезнование властей, снова назвали арендатора всем известным плутом, но снова ничего не сделали. Арендатор был коломенский мещанин Московской губернии; следовало прежде всего обратиться в Коломну. В Коломне буквально повторилось то же, что было в Кашире и Зарайске, но с тем вариантом, что Коломне следовало списаться с зарайскими властями, на которых лежала прямая обязанность изгнать арендатора. Началась переписка; Коломна писала в Зарайск, Зарайск справлялся с Каширой, Кашира отвечала в Зарайск. Арендатор между тем продолжал преспокойно сидеть в кабаке и чинить всякие безобразия. Он сам наконец спился и добровольно оставил землю. Доходы с имения уменьшились белее чем наполовину. Надо было предпринять что-нибудь решительное. Рассчитывать только на литературный труд было для меня рискованно; я писал медленно, кропотливо; плата была тогда умеренная. Я помню очень хорошо, что когда в «Современнике» Тургеневу, Гончарову и мне назначена была плата по шестидесяти  рублей с листа, в редакциях других журналов поднялся страшный гвалт; говорили, что при таких безумных платах нет больше возможности издавать журнал, что это равно разорению. Я решился ехать в Петербург и искать места, которое не мешало бы мне продолжать мои литературные занятия».

Новый выбор
С должностью секретаря Императорского Эрмитажа классика «прокатили». Пока он проходил испытательный срок, итогом которого стало написание первого в истории этой сокровищницы произведений искусства путеводителя «Прогулка по Эрмитажу», начальство приняло на работу дальнего родственника директора дворца-музея. Зато участие в выборах секретаря «Общества поощрения художеств» принесло не просто удачу, а определило судьбу Григоровича на много лет вперёд.
В 1867 году Дмитрий Васильевич был назначен художественным экспертом русского отдела на Всемирной Парижской выставке, в следующем году избран почетным членом Академии художеств.  В 1888 году он уже член-корреспондент Петербургской Академии Наук. Благодаря инициативе Григоровича при «Обществе поощрения художеств» был организован музей, который, по отзывам в тогдашних газетах, «может быть смело поставлен наряду с лучшими подобными же музеями Европы».В 1890-е годы Григорович был председателем петербургского Театрально-литературного комитета. Служба, а отнюдь не литературный труд, принесли ему заслуженное положение. С 1889 года он стал величаться «Ваше превосходительство». Такое право давал полученный им чин действительного статского советника, что соответствовало званию генерал-майора в армии,контр-адмирала во флоте, а при дворе – камергера. Следствием стали ещё и потомственное дворянство, пожизненная пенсия.
   Почти на тридцать лет Григорович «выпал» из литературного процесса. И вдруг опубликованная в журнале «Нива» в 1883 году его пронзительная повесть «Гуттаперчевый мальчик», вновь напомнила обществу о подзабытом писателе. Критика нарекла это произведение не иначе, как «маленький шедевр». Вскоре появилась сатирическая повесть «Акробаты благотворительности», обнажавшая фальшивую сущность тогдашних бесчисленных благотворительных обществ и комитетов, в 1887 году был опубликован отрывок из неоконченного романа «Петербург прошлого времени». Но время самого писателя уже ушло. Ему на смену заступили другие властители дум. Но, как бы там ни было, имя Дмитрия Григоровича не кануло в Лету. И тот факт, что книги его переиздаются в наши дни – яркое тому подтверждение. Найдите время и соприкоснитесь с той далёкой эпохой, с образным словом большого писателя с берегов Большой Смедвы.

К слову
«Я всегда с чувством глубочайшей благодарности обращаюсь к Промыслу, направившему меня с юности к литературным занятиям. Любовь к литературе была моим ангелом-хранителем; она приучила меня к труду, она часто служила мне лучше рассудка, предостерегая меня от опасных увлечений; ей одной, наконец, обязан я долей истинного счастья, испытанного мною в жизни…»(Д.В. Григорович).
*На фото: автор очерка у стола Д.В.Григоровича. Фрагмент экспозиции, посвящённой писателю и его усадьбе Дулебино в Озёрском краеведческом музее им. А.П. Дорониной

Полная версия очерка будет опубликована в журнале "Тёмные аллеи" №4/2020