За что?

 Кончались 80-е. Последние годы доживал Советский Союз. Наступали тяжелые времена. Всех нас ждали радикальные перемены. Но в любые времена встают перед людьми вопросы добра и зла. И очень трудно бывает определить ту грань, которая отделяет первое от второго.

А я была счастлива в те годы. Уже несколько лет отработала в школе после института. Работа мне нравилась. Я горела желанием изменить мир к лучшему. И мне казалось это вполне возможным. Очень благополучными были и первые годы семейной жизни. Подрастал маленький сын. Жизнь как будто кружилась в вихре любви и педагогики. Всякие бытовые неурядицы казались мелкими неприятностями, которые вот-вот будут преодолены. Никто и предположить не мог, что впереди – лихие 90-е…

 Шел октябрь, пасмурный, холодный и дождливый. В шестых классах проверяли технику чтения (проверяли почему-то в авральном порядке по распоряжению еще существовавшего гороно).

Вторым по списку должен был читать Виталий: он любил книги и уроки литературы, обладал развитой речью, хорошим словарным запасом, часто отвечал, умел рассуждать - словом, от него никаких "сюрпризов" не ожидалось, он был лучшим моим учеником. И вдруг он прочитал за минуту еле-еле 40 слов, с ошибками, с паузами и с какой-то истеричной интонацией. Удивившись, я заметила ему, что, видимо, он много бегал на перемене, поэтому надо успокоиться, настроиться на рабочий лад, а я спрошу его попозже. Но во второй раз ситуация оказалась еще хуже: Виталий вообще не мог читать, а только криво улыбался. Не понимая, что происходит, я отправила Виталия на место. Класс тоже был в недоумении, но никто не смеялся.

И вдруг...Это рассказывать долго, а события развивались стремительно. Виталий дошел до своего места за предпоследней партой, схватил тяжеленный стул на металлической основе и, широко размахнувшись, метнул его в меня. Пролетев через весь класс над головами детей, стул врезался в стену, обрушив стенды, доску и толстенный слой штукатурки на половине стены. Стул врезался бы в меня, если б я не успела нырнуть под учительский стол - сама не ожидала от себя такой быстроты реакции. Выскочив из-пол стола под оглушительные крики напуганных детей, я увидела страшную сцену: Виталий вцепился зубами в шею Андрею - щупленькому вихрастому мальчишке по прозвищу Воробей. Крики, плач, мычанье, кровь, а я не могу ничего сделать - не могу оторвать Виталия от Андрея.

 Все это прекратила прибежавшая на крики учительница из соседнего кабинета: она, не растерявшись, выплеснула на нашу кучу малу ведро меловой воды (оно стояло у доски, в нем мыли тряпку).

А потом мы все буквально отступали к выходу из кабинета: дети, испуганно оглядываясь, выбегали, а мы с коллегой шли в арьергарде, приговаривая что-то успокоительное. На нас надвигался Виталий в состоянии непонятного озверения…
 
А потом несколько учительниц и старшеклассников со стороны коридора держали дверь из кабинета, в которую изнутри с разбега бился обезумевший ученик. И было очень страшно: казалось, что дверь не выдержит очередного «наскока» Виталика…

Одна скорая увезла Виталия, другая - Андрея. Плачущего и перепуганного Андрея сопровождала я. Ему наложили несколько швов на раны на шее и оставили на несколько дней в стационаре. А я звонила маме Андрея на работу (мобильников еще не существовало), объясняла ситуацию и что-то лепетала в ответ на ее вопрос: "А как такое вообще могло произойти?"

Вернулась я домой в тот день поздно. Муж, увидев меня в окровавленной блузке и с оторванным рукавом жакета, сострил: "Теперь так вбивают в недорослей знания?" Н-и-к-о-г-д-а не шутите с доведенным до ручки учителем. На следующий день, грустно поев каши прямо из кастрюли, муж безропотно отправился покупать новые чашки-тарелки.

Выяснилось, что у Виталия в семье всех мужчин настигает психический недуг, от которого уже погибли дедушка и отец (суицид), а теперь это состояние проявилось и у Виталия. Его мама плакала в кабинете директора школы после всех этих событий, рассказывая, что очень любила своего мужа – отца Виталия, и решила во что бы то ни стало родить от любимого мужчины, несмотря на неблагоприятные прогнозы врачей. И вроде бы с сыном все было хорошо столько лет - и вот заболевание, роковое для всех мужчин в роду, «догнало» ее тринадцатилетнего мальчика.

 После долгого лечения Виталий вернулся в школу, несмотря на протесты родителей других детей. А учителя надеялись, что при регулярных консультациях психиатра и постоянном приеме препаратов не будет внезапных обострений. Но все надежды оказались тщетными.

Виталий учился все лучше. Он блистал на городских олимпиадах и конкурсах. Писал стихи. Увлекался музыкой. Пел джаз. Разнообразные способности Виталия становились все ярче. По гуманитарным предметам пятерки в журнале стояли рядами в каждой клеточке.

К тому же в Виталия были влюблены почти все одноклассницы. Виталий был красив. Высокий, стройный, темноглазый, с шапкой темных волос, он казался одиноким романтическим героем и очень нравился девочкам, что сильно беспокоило их родителей.

Однако Виталий стал не только легендой школы, но и ее проклятием. Два раза в учебном году – осенью и весной – школу сотрясали дикие скандалы. У Виталия случались приступы безумия и немотивированной агрессии. Обычно такие припадки заканчивались двумя скорыми: в одну дюжие санитары грузили рычащего, утратившего человеческий облик Виталия, в другую – или травмированного одноклассника, или учителя с сердечным приступом.
 
В строгие советские времена Виталия бы однозначно убрали из школы – перевели бы в специализированный интернат. Но на рубеже 80-х – 90-х было много дискуссий о «карательной советской психиатрии». Плюс гласность, «плюрализм мнений», либерализация всех сфер жизни. Плюс активность мамы Виталика. Плюс несомненная яркая одаренность самого мальчика. Плюс симпатии к нему окружающих и их сочувствие.

Не удивительно поэтому, что Виталий закончил восемь классов (основное среднее образование в те времена было восьмилетним) и закончил блестяще, но в девятый его не взяли. Был скандал. На собранном экстренно педсовете плакала мама Виталика, просила дать возможность сыну закончить десятилетку, выступал врач-психиатр, обещая, что острота приступов будет снижаться по мере взросления. Но поскольку на одной чаше весов оказались интересы обычных детей и педагогов, а на другой – интересы больного мальчика, то школа пожертвовала своим лучшим учеником.

А меня не отпускало чувство вины (как и многих). Я отчетливо понимала: я не психиатр, я не смогу ни предугадать, ни предупредить приступов болезни у своего лучшего ученика. И я не смогу обеспечить ни безопасность других учеников во время этих приступов, ни свою собственную. Не могла не думать я и еще об одном: у меня маленький ребенок, и у меня гораздо больше обязательств перед собственным сыном, чем перед Виталием. Доводы разума были вполне резонны, но сердце было не на месте.

А Виталий оказался в полном одиночестве. Мама не могла бросить работу: надо было содержать больного ребенка и себя. Виталий много читал, играл на фортепиано, сочинял стихи, музыку. И думал, думал, думал… Зачем природа, наделяя человека тяжкой болезнью, сохраняет ему интеллект? Виталий шагнул вниз с крыши девятиэтажного дома…

Виталий оставил письмо, адресованное не кому-то конкретно, а всему миру. Он писал, что так старался быть хорошим, так любил учиться, читать книги, так любил поэзию и музыку… Он же не виноват в своей болезни… Так за что люди отвергли его?
 
С тех событий минуло почти тридцать лет… Рухнул Советский Союз… Чуть не погибла Россия… Отгрохотали лихие 90-е… Ушли в прошлое совсем не простые нулевые… Их сменили еще более непростые десятые… Грянула пандемия коронавируса… А я не забыла вопрос больного мальчика – моего самого талантливого ученика: за что?

Что есть добро в этом мире? А что есть зло? Может, это одно и то же? Что гуманнее: иметь заведомо больного ребенка или не иметь никакого? Что гуманнее: обречь собственное дитя на короткую жизнь и мучительную смерть или не рожать вообще? Что гуманнее: рисковать жизнью и здоровьем обычных детей или пожертвовать больным ребенком? И за что больному ребенку жизнь изгоя? Любой ответ на эти вопросы уничтожает хрупкую грань между добром и злом…