Шея. Роальд Даль

Когда около 8 лет назад старый сэр Уильям Тёртон умер и его сын Бэзил унаследовал “Тёртон Пресс” (как и титул), мне вспоминается, как на Флит-стрит начали делать ставки, сколько времени пройдёт до тех пор, пока какая-нибудь хорошенькая девушка сможет убедить парня, что должна заботиться о нём. О нём и о его деньгах, так сказать.
Сэру Бэзилу Тёртону было тогда около 40 лет, это был холостяк с мягким и простым характером, который до тех пор не проявлял интереса ни к чему, что не имело отношения к его коллекции современной живописи и скульптуры. Ни одна женщина не беспокоила его, с его именем не было связано ни одной сплетни или скандала. Но теперь, когда он стал владельцем крупной газеты и журнальной империи, ему пришлось покинуть тихий фамильный загородный особняк и перебраться в Лондон.
Естественно, хищницы немедленно начали собираться вокруг него, и я думаю, что не только Флит-стрит, но и целый город жадно наблюдал за тем, как они к нему подбирались. Конечно, это было медленное движение, обдуманное и убийственно медленное, поэтому они напоминали скорее не стервятников или львиц, а кучку проворных крабов, сгрудившихся под водой ради кусочка конины.
Но ко всеобщему удивлению паренёк оказался очень увёртливым, и охота тянулась всю весну и начало лета. Я не был лично знаком с сэром Бэзилом, и у меня также не было каких-либо причин испытывать к нему дружелюбие, но я не мог не занять сторону моего пола и не сдерживал радостных восклицаний всякий раз, когда тому удавалось сорваться с крючка.
Затем в начале августа, очевидно по какому-то тайному женскому сигналу, девушки объявили перемирие в своих кругах на время путешествий за границу, где они отдыхали, перегруппировывались и строили свежие планы на зимнюю охоту. Это было ошибкой, потому что именно в это время блистательное создание по имени Наталия или что-то наподобие, о ком никто не слышал раньше, приехала с континента, крепко взяла сэра Бэзила за запястье и в полуобморочном состоянии привела в ЗАГС Кэкстон-холла, где и женила на себе, прежде чем кто-либо, и менее всего – жених, успел осознать, что происходит.
Можете представить себе возмущение лондонских дам, которые немедленно начали распускать пикантные слухи о новоявленной леди Тёртон (“Эта грязная браконьерша”). Но мы не будем в это углубляться. Фактически, для целей этого рассказа мы можем пропустить следующие 6 лет и перенестись сразу в сегодняшний день, в событие, произошедшее неделю назад, когда я имел удовольствие встретить её светлость в первый раз. К этому времени, как вы могли догадаться, она не только управляла всей корпорацией “Тёртон Пресс”, но, как следствие, стала влиятельной политической силой в стране. Мне помнится, что другие женщины уже делали это раньше, но её случай был уникальным, потому что она была иностранкой и никто в точности не знал, из какой страны она приехала: Югославии, Болгарии или России.
Итак, в прошлый четверг я пошёл на ужин к одному лондонскому другу, и пока мы стояли в гостиной, потягивая хороший мартини перед едой и беседуя об атомной бомбе и мистере Беване, горничная объявила о прибытии последней гостьи:
“Леди Тёртон”, - сказала она.
Никто не прервал беседу, мы были слишком хорошо воспитаны. Ни одна голова не повернулась. Только наши глаза покосились к двери, ожидая гостью.
Она вошла быстро, высокая и стройная, одетая в красно-золотое искрящееся платье, с улыбкой на лице, протянув руки к хозяйке, и – Боже мой! - должен сказать, она была красавица.
“Милдред, добрый вечер!”
“Дорогая леди Тёртон! Как я рада вас видеть!”
Кажется, тогда мы перестали говорить, повернулись, глазели и покорно ждали, пока нас представят, словно она была королевой или кинозвездой. Но она выглядела лучше, чем любая из них. У неё были чёрные волосы и одно из тех бледных, овальных, невинных фламандских лиц 15 века, как у Мадонны Мемлинга или Ван Эйка. По крайней мере, таково было первое впечатление. Позже, когда пришла моя очередь для рукопожатия, я смог разглядеть её ближе и увидел, что за исключением овала и цвета кожи, она ни в чём не напоминала Мадонну.
Например, у неё были очень странные ноздри, намного более открытые и оттопыренные, чем мне приходилось видеть раньше, и изящно выгнутые. Это придавало носу какой-то фыркающий вид, как у мустанга.
И глаза, когда я увидел их вблизи, не были широкими и круглыми, как их изображали художники на портретах мадонн. Они были длинными, полузакрытыми, полу-улыбающимися, полу-угрюмыми и слегка вульгарными, что придавало лицу немного распутный вид. Более того, они не смотрели прямо на вас. Они скользили по вам сбоку странным движением, что заставило меня нервничать. Я попытался разглядеть их цвет и решил, что они были светло-серыми, но я мог ошибиться.
Затем её повели к другим гостям. Я стоял и смотрел на неё. Очевидно, она осознавала свой успех и то, как эти лондонцы уступали ей. “Вот она я, - казалось, говорила она. - Я приехала всего несколько лет назад, но я уже богаче и влиятельнее всех вас”. В её походке было что-то триумфальное.
Через несколько минут мы сели за стол, и к моему удивлению, я нашёл своё место справа от её светлости. Я допускаю, что хозяйка сделала это из доброты ко мне, думая, что таким образом я смогу подобрать материал для светской хроники. Я пишу для вечерней газеты. Я уселся в ожидании интересного ужина. Но знаменитая леди совершенно не замечала меня и проводила всё время в разговорах с соседом слева: с хозяином. Наконец, когда я уже заканчивал есть мороженое, она внезапно повернулась, взяла карточку с моим именем и прочитала. Затем она посмотрела мне в лицо своим косым скользящим взглядом. Я улыбнулся и слегка поклонился. Она не улыбнулась в ответ, но начала забрасывать меня вопросами, довольно личными: о работе, о возрасте, о семье, - своеобразным плещущим голосом, и я поймал себя на мысли, что стараюсь отвечать как можно лучше.
Во время этого допроса выяснилось, что я – большой почитатель живописи и скульптуры.
“Тогда вам надо приехать к нам за город и увидеть коллекцию моего мужа”. Она произнесла это небрежно, это просто пришлось к слову, но вы же понимаете, что в моей работе нельзя упускать подобные возможности.
“Как это мило с вашей стороны, леди Тёртон. Я с радостью принимаю приглашение. Когда мне приехать?”
Её голова вздёрнулась, она колебалась, нахмурившись, затем пожала плечами и сказала: “О, мне всё равно. Когда хотите”.
“Как насчёт этих выходных? Это вам подойдёт?”
Медленные узкие глаза секунду смотрели в мои, затем она перевела взгляд. “Надо думать. Мне всё равно”.
Вот так в субботу я оказался на пути в Вутон с чемоданом в багажнике. Вы можете подумать, что я немного нажал на хозяйку, чтобы получить это приглашение, но я не мог получить его никак иначе. Кроме профессионального интереса, мне также очень хотелось увидеть дом. Как вам известно, Вутон – одна из лучших каменных построек времён английского Возрождения. Как её сёстры Лонглит, Воллатон и Монтакьют, она была возведена во второй половине 16 столетия, когда дома великих людей впервые стали комфортабельным жилищем, не похожим на замок, и когда новая плеяда архитекторов, таких как Джон Торп и Смитсоны, начали создавать восхитительные здания по всей стране.
Дом находится к югу от Оксфорда рядом с маленьким городком под названием Принц Рисборо, неподалёку от Лондона. Когда я въезжал в главные ворота, небо затягивалось и начинался зимний вечер.
Я медленно проехал по дорожке, пытаясь увидеть как можно больше, особенно знаменитый сад с подстриженными деревьями, о котором я слышал так много. Должен сказать, это было впечатляющее зрелище. Со всех сторон росли большие тисы, которым ножницы садовника придали причудливые формы: куры, голуби, бутылки, ботинки, кресла, крепости, подставки для яиц, фонари, старухи в кринолинах и высокие колонны, некоторые из которых были увенчаны шарами, а другие – округлыми крышами и шляпками грибов. В сумерках зелень стала чёрной, и каждое дерево, каждая фигура приобрела вид настоящей скульптуры. В одном месте я увидел лужайку, покрытую гигантскими шахматными фигурами, каждая из которых представляла собой подстриженный тис. Я остановил машину, вышел и начал прогуливаться среди них, а они были вдвое выше меня. Более того, набор фигур был полным: короли, ферзи, слоны, кони, туры и пешки стояли так, словно собирались начать партию.
За следующим поворотом я увидел сам дом, большой и серый, а перед ним – передний двор, обнесённый высокими стенами с балюстрадами и павильончиками по углам. Столбы балюстрад были увенчаны каменными обелисками – итальянское влияние в правление Тюдоров, а к дому вело крыльцо шириной, по крайней мере, в 100 футов.
Когда я въехал в передний двор, то с некоторым шоком заметил, что в нише фонтана стояла большая статуя работы Эпштейна. Заметьте, вполне красивая вещь, но в полной дисгармонии с окружением. Затем, обернувшись назад, когда я всходил по ступеням, я увидел, что на всех газонах и террасах стояли другие современные статуи и много любопытных скульптур. Мне показалось, что я различил работы Гаудиера Бжески, Бранкузи, Сен-Годена, Генри Мура и вновь Эпштейна. 
Дверь открыл молодой лакей, который проводил меня в спальню на втором этаже. Он объяснил, что её светлость отдыхает, как и остальные гости, но примерно через час все спустятся в главную гостиную, переодетые к ужину.
Теперь мне приходится часто наносить визиты по выходным – это связано с моей работой. Думаю, я провожу около 50 суббот и воскресений в чужих домах, поэтому я стал довольно чувствительным к незнакомой атмосфере. Я могу определить атмосферу дома, просто потянув носом, когда переступаю порог, и та, в которой я находился на этот раз, мне не понравилась. Дом плохо пах. В воздухе было слабое дуновение чего-то тревожного; я ощущал это, даже лежа среди клубов пара в роскошной мраморной ванне, и мне хотелось надеяться, что до понедельника в этом доме не произойдёт ничего неприятного.
Но первая неприятность или, скорее, неожиданность, произошла десятью минутами позднее. Я сидел на кровати, надевая носки, когда дверь тихо открылась и в комнату проскользнул древний кособокий гном в чёрном фраке. Он объяснил, что он – дворецкий, что его зовут Джелкс и он надеется, что я удобно расположился и у меня есть всё необходимое.
Я его в этом заверил.
Он сказал, что сделает всё для того, чтобы мои выходные были приятными. Я поблагодарил и ждал, что он уйдёт. Он медлил, а потом елейным голосом попросил разрешения затронуть довольно деликатную тему. Я разрешил.
Если быть честным, сказал он, это касается чаевых. Все эти чаевые делают его абсолютно несчастным.
О? Почему же?
Ну, если я действительно хочу знать, ему не нравится идея, что гости чувствуют себя обязанными давать ему на чай, когда уезжают – а они это делают. Эта процедура унижает и того, кто даёт, и того, кто получает. Более того, он хорошо знает те мучения, которые рождаются в мозгах гостей, таких как я, простите за вольность, кто могут почувствовать убеждение дать больше, чем действительно могут себе позволить.
Он остановился, и два маленьких хитрых глаза посмотрели в моё лицо, ожидая знака. Я пробормотал, что в случае со мной ему не нужно беспокоиться о таких вещах.
Напротив, сказал он, он искренне надеется, что я с самого начала соглашусь не давать ему чаевых вообще.
“Что ж, - сказал я, -  давайте не будем суетиться по этому поводу сейчас, а когда придёт время, тогда посмотрим”.
“Нет, сэр! - он почти кричал. - Пожалуйста, я настаиваю”.
Поэтому я согласился.
Он поблагодарил меня и шаркнул на пару шагов ближе. Затем, склонив голову на бок и сжав руки перед собой, как священник, он слегка пожал плечами, извиняясь. Маленькие глазки-буравчики всё ещё смотрели на меня, и я ждал, сидя в одном носке и пытаясь угадать, что будет дальше.
Он хотел бы попросить только об одном, сказал он мягко - так мягко, словно музыка, которую едва слышишь на улице возле концертного зала. Он хотел бы попросить только о том, чтобы вместо чаевых я дал ему 33,3 процента от моего выигрыша в карточной игре на этих выходных. Если я проиграю, не нужно будет ничего платить. Всё это было сказано так мягко, гладко и внезапно, что я даже не удивился.
“Здесь много играют в карты, Джелкс?”
“Да, сэр, очень много”.
“А 33,3 – это не слишком круто?”
“Я так не думаю, сэр”.
“Я дам вам 10 процентов”.
“Нет, сэр, это невозможно”. Теперь он изучал ногти на левой руке и терпеливо ждал, нахмурившись.
“Тогда 15. Хорошо?”
“33,3, сэр. Это очень разумно. В конце концов, я даже не знаю, хороший ли вы игрок, и сейчас я (не воспримите буквально), ставлю на лошадь, которую никогда не видел на скачках”.
Без сомнения, вы думаете, что мне с самого начала не следовало затевать этот торг с дворецким, и возможно, вы правы. Но я мыслю либерально и всегда делаю всё возможное, чтобы быть дружелюбным с низшими классами. Кроме того, чем больше я думал об этом, тем больше был вынужден признать, что ни один спортсмен не имеет права отвергать такое предложение.
“Хорошо, Джелкс. Как пожелаете”.
“Благодарю, сэр”. Он направился к двери, передвигаясь бочком, как краб, но когда его рука уже лежала на ручке, он ещё раз помедлил. “Могу ли я дать вам маленький совет, сэр?”
“Да?”
“Просто её светлость имеет тенденцию завышать ставки”.
Теперь он зашёл слишком далеко. Я был так изумлён, что выронил носок. В конце концов, одно дело – иметь безобидную маленькую азартную сделку с дворецким насчёт чаевых, но когда он начинает убеждать вас выудить деньги из хозяйки, пора объявить перерыв.
“Хорошо, Джелкс. Этого достаточно”.
“Надеюсь, никаких обид, сэр. Я хочу сказать только то, что вы обязательно будете играть против её светлости. Её партнёром всегда бывает майор Хэддок”.
“Майор Хэддок? Вы имеете в виду майора Джэка Хэддока?”
“Да, сэр”.
Я заметил, что в уголках носа Джелкса появилась презрительная ухмылка, когда он говорил об этом человеке. Но с леди Тёртон было ещё хуже. Каждый раз, когда он произносил “её светлость”, он выговаривал слова краями губ, словно грыз лимон, и в его голосе была едва уловимая насмешка.
“Теперь прошу меня извинить, сэр. Её светлость спустится в 19.00. Так же – майор Хэддок и остальные”. Он выскользнул из комнаты, оставив после себя некоторую сырость и слабый запах жидкой растирки.
Вскоре после семи я нашёл дорогу в главную гостиную, и леди Тёртон, прекрасная, как всегда, встала поприветствовать меня.
“Я не была уверена, что вы приедете, - сказала она своим своеобразным плещущим голосом. - Напомните, как вас зовут?”
“Боюсь, я поймал вас на слове, леди Тёртон. Надеюсь, вы простите меня”.
“О чём речь? - сказала она. - В доме 47 спален. Это мой муж”. Маленький мужчина вышел из-за её спины и сказал: “Знаете, я так рад, что вы смогли приехать”. У него была прекрасная тёплая улыбка, и когда он пожал мне руку, я почувствовал дружелюбие в его пальцах.
“И Кармен Ла Роса”, - сказала леди Тёртон.
Это была мощно сложенная женщина, по которой можно было подумать, что она занимается лошадьми. Она кивнула мне, и хотя я уже протянул руку, она не дала мне свою, что заставило меня сделать жест, будто я сморкаюсь.
“Вы простужены? - спросила она. - Мне жаль”.
Мне не понравилась мисс Кармен Ла Роса.
“А это – Джек Хэддок”.
Я немного знал его. Он был директором компаний (что бы это ни могло означать) и видным членом общества. Я несколько раз упоминал его имя в своей колонке, но он никогда мне не нравился, и я приписываю это тому, что питаю глубокие подозрения насчёт всех людей, которые сохраняют воинские звания перед своими именами в светской жизни: особенно майоры и полковники.  Он стоял в смокинге, со своим румяным животным лицом, чёрными бровями и белыми зубами и выглядел таким красавцем, что в этом было что-то неприличное. Когда он улыбался, у него была привычка поднимать верхнюю губу, обнажая зубы, и теперь, подавая мне загорелую волосатую руку, он улыбался.
“Надеюсь, вы скажете что-то приятное о нас в своей колонке”.
“Ему лучше это сделать, - сказала леди Тёртон, - или я скажу что-то неприятное о нём на первой странице моей газеты”.
Я засмеялся, но вся троица – леди Тёртон, майор Хэддок и Кармен Ла Роса – уже отвернулись и усаживались на диване. Джелкс подал мне бокал, а сэр Бэзил вежливо увлёк меня в другой конец комнаты для тихой беседы. То и дело леди Тёртон звала мужа и просила что-нибудь ей принести: мартини, сигарету, пепельницу, носовой платок, - а он едва успевал приподняться со стула, как бдительный Джелкс опережал его и подносил требуемое.
Очевидно, Джелкс любил хозяина; не менее очевидно, что он ненавидел хозяйку. Каждый раз, когда он делал что-то для неё, он кривил нос и складывал губы так, что они напоминали индюшиную гузку.
За ужином хозяйка посадила двух своих друзей, Хэддока и Ла Росу, по обе стороны от себя. Это неучтивое расположение вытеснило сэра Бэзила и меня на другой конец стола, где мы смогли продолжить наш приятный разговор о живописи и скульптуре. Конечно, теперь я ясно видел, что майор был очарован её светлостью. А также, хотя мне очень неприятно это говорить, было похоже, что Ла Роса охотится на ту же птичку.
Казалось, вся эта глупость доставляла хозяйке большое удовольствие. Но не её мужу. Я видел, что он не упускает из виду всю эту маленькую сцену во время нашего разговора; часто его разум отвлекался, он прерывался на полуслове, а взгляд переходил на другой конец стола и на секунду патетически задерживался на красивой головке с чёрными волосами и оттопыривающимися ноздрями. Он должен был замечать, как в пылу беседы её рука то и дело сжимала руку майора, а вторая женщина – та, которая могла иметь отношение к лошадям – постоянно повторяла: “На-та-ли-я? На-та-ли-я, послушай меня!”
“Завтра, - сказал я, - вы должны провести меня по владениям и показать мне скульптуры в саду”.
“Конечно, - сказал он, - с удовольствием”. Он вновь бросил взгляд на жену, и в его взгляде была мольба, внушившая мне огромную жалость. Он был таким мягким и пассивным мужчиной, и даже теперь я не видел в нём гнева, опасности, возможности вспылить.
После ужина меня проводили прямо к карточному столу, где я должен был играть с мисс Кармен Ла Росой против майора Хэддока и леди Тёртон. Сэр Бэзил тихо сидел на диване с книгой.
В самой игре не было ничего необычного, она была рутинной и довольно скучной. Но Джелкс не оставлял нас в покое. Весь вечер он маячил рядом, опустошал пепельницы, спрашивал о напитках и подсматривал в наши карты. Он, очевидно, был близоруким, и я сомневаюсь, что он мог много разглядеть, потому что, знаете вы об этом или нет, дворецким в Англии не разрешается носить очки или усы. Это золотое, нерушимое правило, и очень разумное, хотя я не знаю точно, что стоит за ним. Я допускаю, что дворецкий с усами был бы слишком сильно похож на джентльмена, а в очках – на американца, и где мы были бы тогда, хотел бы я знать? В любом случае, Джелкс досаждал нам весь вечер, как и леди Тёртон, которую постоянно звали к телефону по вопросам газеты.
В 23.00 она подняла взгляд от карт и сказала: “Бэзил, тебе пора идти спать”.
“Да, дорогая, я так думаю, - он закрыл книгу, встал, и стоял минуту, глядя на игру. - Хорошо проводите время?”
Ему никто не ответил, поэтому я сказал: “Это приятная игра”.
“Я очень рад. Джелкс останется с вами и позаботится, чтобы вам всего хватало”.
“Джелкс тоже может идти спать”, - ответила жена.
Я слышал, как майор Хэддок шумно дышит рядом со мной, а карты мягко ложатся на стол. Затем рядом послышалось шарканье Джелкса.
“Вы не хотите, чтобы я остался, миледи?”
“Нет. Идите спать. И ты тоже, Бэзил”.
“Да, дорогая. Доброй ночи. Доброй ночи всем”.
Джелкс открыл дверь перед ним, и он медленно вышел в сопровождении дворецкого.
Когда следующий роббер был закончен, я сказал, что тоже хочу лечь.
“Хорошо, - сказала леди Тёртон. - Спокойной ночи”.
Я поднялся к себе, запер дверь, принял таблетку и заснул.
На следующее утро, в воскресенье, я встал и оделся около 10 часов, а затем спустился в столовую. Сэр Бэзил уже был там, и Джелкс подавал ему почки с беконом и жареными помидорами. Хозяин был рад видеть меня и предложил совершить долгую прогулку сразу после завтрака. Я ответил, что ничто не могло бы доставить мне большего удовольствия.
Через полчаса мы вышли, и вы даже не представляете, каким облегчением было выйти из этого дома на свежий воздух. Это был один из солнечных тёплых дней, которые иногда бывают в середине зимы после ночного ливня, когда солнце светит удивительно ярко и нет ни дуновения ветерка. Голые деревья выглядели очень красиво в лучах, вода всё ещё капала с веток, и мокрая трава искрилась, как бриллианты. На небе было несколько маленьких облаков.
«Какой чудесный день!»
«Да, не правда ли?»
Мы едва обменялись парой слов во время прогулки: в этом не было необходимости. Но он провёл меня везде, и я увидел всё: огромные шахматные фигуры и остальной сад, изысканные беседки, бассейны, фонтаны, лабиринт из живых изгородей из граба и липы, в котором должно было быть прекрасно летом при густой листве, цветники, рокарии, теплицы с виноградом и нектариновыми деревьями. И, конечно, скульптуры. Большинство современных европейских скульпторов было представлено здесь: в бронзе, граните, известняке и дереве, - и хотя было приятно смотреть на них, светящихся на солнце, мне они показались слегка неуместными в формальной окружающей обстановке.
«Не отдохнуть ли нам здесь немного?» - предложил сэр Бэзил после получасовой прогулки. Мы сели на белую скамью рядом с прудом, полным лилий, карпов и золотых рыбок,  и закурили. Мы находились немного далеко от дома, на возвышенной площадке, и с нашей скамьи под нами расстилались сады, словно рисунок в старом учебнике по садовой архитектуре, со своими живыми изгородями, лужайками, террасами и фонтанами, образовывающими причудливый узор из квадратов и кругов.
«Отец купил этот дом перед самым моим рождением, - сказал сэр Бэзил. – С тех пор я живу здесь и знаю каждый дюйм этих земель. С каждым днём я люблю их всё больше».
«Здесь должно быть чудесно летом».
«Именно так. Вы должны приехать и увидеть всё это в мае и июне. Вы обещаете?»
«Конечно, - сказал я, - буду очень рад». Пока я говорил, я смотрел на женскую фигурку, одетую в красное, которая шла далеко между цветочных клумб. Я видел, как она пересекла широкий газон танцующей походкой, за ней бежала маленькая тень, а затем она повернула налево и пошла вдоль высокой стены из подстриженных тисов, пока не пришла на другой газончик – круглый и со скульптурой в центре.
«Сад моложе дома, - сказал сэр Бэзил. – Его заложил в начале 18-го века француз по фамилии Бомон, тот же самый парень, который основал Левенс и Вестморланд. На протяжении года, как минимум, здесь работали 250 человек».
Теперь к женщине в красном платье присоединился мужчина, и они стояли лицом к лицу на расстоянии ярда друг от друга в самом центре обширной садовой панорамы, на круглом газоне, и явно разговаривали. В руке мужчины был какой-то маленький чёрный предмет.
«Если вам интересно, я покажу вам счета, которые Бомон выписал герцогу, пока создавал этот сад».
«Очень хотел бы увидеть их. Должно быть, это любопытно».
«Он платил рабочим по шиллингу в день, и они работали по 10 часов».
В ярком солнечном свете было легко следить за всеми движениями пары на газоне. Теперь они повернулись к скульптуре и показывали на неё, явно забавляясь, смеясь и подшучивая над её формой. Я узнал в ней работу Генри Мура, выполненную в дереве: тонкая гладкая вещь своеобразной красоты, с 2-3 отверстиями и множеством странных торчащих конечностей.
«Когда Бомон сажал тисы для шахматных фигур и прочих объектов, он знал, что, по крайней мере,  ещё 100 лет они не будут иметь особой ценности. В наши уже не встретишь такой терпеливости в планировке, не так ли? Как вы думаете?»
«Нет, - сказал я. – Не встретишь».
Чёрный предмет в руке мужчины оказался фотоаппаратом, и теперь мужчина отступил на шаг и делал снимки женщины рядом с Генри Муром. Она принимала всевозможные позы, которые, насколько я мог видеть, были смехотворными и хотели казаться забавными. Один раз она обняла одну из торчащих деревянных конечностей, в другой раз села на скульптуру верхом, держа в руках воображаемые вожжи. Высокая стена из тисов скрывала пару от дома и от всего остального сада, кроме того возвышения, на котором сидели мы. Они имели все основания верить, что их никто не видит, и даже если бы случайно взглянули в нашу сторону, которая была залита солнцем, я сомневаюсь, что они смогли бы различить две неподвижные фигурки на скамье у пруда.
«Знаете, я люблю эти тисы, - сказал сэр Бэзил. – У них такой удивительный цвет листвы, что глаз отдыхает. А летом они разбивают блестящие поверхности  на маленькие участки, поэтому становится легче любоваться. Вы заметили различные оттенки зелёного на поверхностях и гранях каждого подстриженного дерева?»
«Это чудесно, в самом деле».
Теперь мужчина что-то объяснял женщине, указывая на Генри Мура, и по тому, как они запрокинули головы, я мог понять, что они вновь смеются. Мужчина продолжал указывать, и тогда женщина обошла скульптуру, наклонилась и всунула голову в одно из отверстий. Надо заметить, что скульптура была высотой с небольшую лошадь, но тоньше, и с того места, где я сидел, она была видна мне с обеих сторон: слева – тело женщины, справа – высовывающаяся голова. Это было похоже на аттракцион на море, когда вы просовываете голову в отверстие в доске и фотографируетесь в виде толстой женщины. Сейчас мужчина фотографировал её.
«Есть ещё кое-что касательно тисов, - сказал сэр Бэзил. – Ранним летом, когда появляются молодые побеги…» В этот момент он осёкся, выпрямился, слегка наклонился вперёд, и я почувствовал, что его тело внезапно напряглось.
«Да? – сказал я. – Что происходит, когда появляются молодые побеги?»
Мужчина уже сделал снимок, но женщина всё ещё стояла, просунув голову в отверстие, и я видел, что он заложил руки за спину и пошёл к ней. Затем он наклонился так, что его лицо оказалось рядом с её лицом, дотронулся до него и держал в своих руках, пока целовал, как мне показалось. В наступившей тишине мне послышался далёкий звонкий женский смех, доносящийся из сада.
«Не вернуться ли нам в дом?» - спросил я.
«Вернуться в дом?»
«Да, не вернуться ли нам и не выпить чего-нибудь перед обедом?»
«Выпить? Да, мы выпьем». Но он не шевельнулся. Он сидел неподвижно, словно очень далеко от меня, и не отрывал глаз от двух фигур. Я тоже смотрел на них. Я не мог отвести взгляд, я должен был смотреть. Мы словно смотрели опасный балет в миниатюре на большом расстоянии и знали танцоров и музыку, но не знали ни конца истории, ни хореографии, ни их следующего движения, поэтому нельзя было отвести взгляд, мы были поглощены.
«Гаудиер Бжеска, - сказал я. – Как вы думаете, каких высот он смог бы достичь, если бы не умер так рано?»
«Кто?»
«Гаудиер Бжеска».
«Да, - сказал он. – Конечно».
Я заметил, что происходило что-то странное. Женщина всё ещё не вытащила голову из отверстия, но теперь извивалась всем телом из стороны в сторону, а мужчина стоял неподвижно в шаге от неё. По его позе можно было сказать, что его что-то беспокоит, и по наклону головы и напряжённости тела было видно, что он уже не смеётся. Некоторое время он не двигался, затем положил фотоаппарат на землю и подошёл к женщине, сжав её голову в своих руках; теперь это было больше похоже на кукольный театр, чем на балет, в котором маленькие деревянные фигурки делают странные дёргающиеся движения на далёкой освещённой сцене. Мы тихо сидели на белой скамье и смотрели, как кукла-мужчина начал манипулировать головой женщины в своих руках. Он делал это осторожно, в этом не было сомнений – медленно и осторожно, то и дело отступая назад, чтобы подумать, а иногда садясь на корточки, чтобы увидеть ситуацию под другим углом. Когда он выпускал женщину, она начинала извиваться, и её движения напомнили мне пса, который впервые почувствовал на себе ошейник.
«Она застряла», - сказал сэр Бэзил.
Теперь мужчина перешёл к другой стороне скульптуры, где было тело женщины, вытянул руки и начал что-то делать с её шеей. Затем, словно  рассердившись, он пару раз сильно дёрнул её шею, и на этот раз до нас долетел женский крик, полный гнева, боли или того и другого.
Краем глаза я видел, как сэр Бэзил кивает: «Однажды я застрял в банке с вареньем, - сказал он. – Я не мог вытащить руку».
Мужчина отошёл на несколько ярдов и стоял, уперев руки в бока, подняв голову с яростным и мрачным видом. Казалось, что женщина что-то говорит ему из своего неудобного положения или кричит, и хотя её шея была крепко защемлена, а тело могло только извиваться, ноги оставались свободными, и она сильно топала ими. «Я разбил банку молотком и сказал маме, что случайно уронил её с полки». Теперь он выглядел более спокойным, не таким напряжённым, хотя его голос был странно бесцветен. «Думаю, нам лучше спуститься и посмотреть, чем мы можем помочь».
«Да, наверное».
Но он всё еще не шевелился. Он достал сигарету, закурил и аккуратно положил обгоревшую спичку в коробок.
«Простите, - сказал он. – Вам предложить?»
«Да, благодарю». Он церемонно дал мне сигарету, которую зажёг для меня, и вновь убрал спичку в коробок. Затем мы встали и медленно пошли вниз по травянистому склону.
Мы появились тихо, через арку в тисовой изгороди, и это было полной неожиданностью для них.
«Что здесь происходит?» - спросил сэр Бэзил. Он говорил мягко, с пугающей мягкостью, которую, я уверен, его жена никогда не слышала раньше.
«Она пошла и просунула голову в дырку, а теперь не может вытащить, - ответил майор Хэддок. – Просто ради шутки, знаете ли».
«Ради чего?»
«Бэзил! – закричала леди Тёртон. – Не будь таким идиотом! Сделай что-нибудь!» Она не могла много двигаться, но всё ещё могла говорить.
«Ясно как белый день, что нам придётся сломать эту чурку», - сказал майор. Его серые усы были слегка испачканы красным, и это, как единственный лишний мазок, портящий совершенное полотно, разрушало весь его мужественный вид. Он выглядел смешно.
«Вы хотите сказать, сломать Генри Мура?»
«Дорогой сэр, нет никакого другого способа освободить леди. Бог знает, как ей удалось туда протиснуться, но я точно знаю, что она не может вытащить голову. Уши мешают».
«Надо же, - сказал сэр Бэзил. – Какая жалость. Мой прекрасный Генри Мур».
С этого места леди Тёртон начала оскорблять мужа в самых неприятных выражениях, и трудно сказать, сколько это могло бы длиться, если бы из тени внезапно не появился Джелкс. Он тихо проскользнул на газон бочком и остановился на почтительном расстоянии от сэра Бэзила, словно ожидая приказаний. Его чёрный костюм смотрелся совершенно нелепо в утреннем свете, а бело-розовое лицо и белые руки напоминали какое-то животное, которое всю жизнь прожило в норе под землёй.
«Могу ли я что-нибудь сделать, сэр Бэзил?» Его голос был ровным, но не его лицо. Когда он смотрел на леди Тёртон, в его глазах был весёлый блеск.
«Да, Джелкс. Идите в дом и принесите мне пилу или что-нибудь такое, чтобы я мог вырезать эту часть дерева».
«Мне позвать кого-либо из людей, сэр Бэзил? Уильям – хороший плотник».
«Нет, я сам всё сделаю. Просто принесите инструменты, и побыстрее».
Пока они ожидали Джелкса, я ушёл на небольшую прогулку, чтобы не слышать слов, которые леди Тёртон продолжала говорить мужу. Но я вернулся как раз вовремя, чтобы увидеть дворецкого со второй женщиной, Кармен Ла Росой, которая бросилась к хозяйке.
«На-та-ли-я! Моя дорогая На-та-ли-я! Что они с тобой сделали?»
«О, заткнись, - сказала хозяйка, - и уйди с дороги».
Сэр Бэзил встал рядом с женой, ожидая Джелкса. Джелкс шёл медленно, неся пилу в одной руке, топор – в другой, и остановился на расстоянии ярда. Затем он протянул вперёд обе руки, чтобы хозяин мог выбрать, и наступила короткая тишина и ожидание – 2-3 секунды, не больше, - но случилось так, что в это время я наблюдал за Джелксом. Я видел, что рука с топором выдвинулась вперёд немного больше, всего на дюйм. Это было такое незаметное движение, медленное и тайное, маленькое убедительное предложение, сопровождающееся слегка приподнятой бровью.
Я не уверен, увидел ли его сэр Бэзил, но он колебался, и вновь рука с топором слегка выдвинулась вперёд, совсем как в карточном фокусе, когда мужчина вам говорит: «Возьмите любую, какую хотите», и вы всегда берёте ту, которую нужно ему. Сэр Бэзил взял топор. Я видел, как он принял его от Джелкса, словно во сне, а затем, почувствовав рукоятку под пальцами, понял, чего от него требуют, и очнулся.
Для меня это было, как тот ужасный момент, когда видишь выбегающего на дорогу ребёнка и приближающийся автомобиль и можешь только закрыть глаза и ждать роковой звук. Момент ожидания становится долгим светлым периодом, с жёлтыми и красными точками, танцующими на чёрном фоне, и даже если, открыв глаза, обнаруживаешь, что никто не пострадал, это ничего не меняет, потому что и ты, и твой желудок уже всё видели.
Я увидел эту сцену до малейшей детали и не открывал глаз, пока не услышал голос сэра Бэзила, необычайно мягко выражающего дворецкому протест.
«Джелкс», - говорил он, и я видел, с каким спокойствием он стоит, всё ещё держа топор. Голова леди Тёртон тоже была здесь, торча из отверстия, но её лицо стало пепельно-серым, а рот открывался и закрывался с булькающим звуком.
«Послушайте, Джелкс, - говорил сэр Бэзил. – О чём вы думаете, ради всего святого. Эта штука слишком опасна. Дайте мне пилу». И когда он менял инструменты, я впервые заметил на его щеках тёплый румянец, а выше, вокруг уголков глаз, появились маленькие морщинки от улыбки.

(Переведено 16-17 июня 2020)